В книге рассказывается о малоизвестных страницах истории космонавтики, ее сегодняшнем дне, интересных научных и даже фантастических гипотезах и фактах.

ИБ № 6086

ЗАГАДКИ ЗВЕЗДНЫХ ОСТРОВОВ

Заведующий редакцией В. Щербаков
Редактор В. Родиков, В. Фалеев
Художник Б. Гурьянов
Художественный редактор Б. Федотов
Технический редактор Н. Носова
Корректоры В. Назарова, Н. Самойлова

Сдано в набор 26.04 89. Подписано в печать 13.06.89. АС0915. Формат 84Х108'/з2. Бумага типографская JVS 1. Гарнитура «Литературная». Печать высокая. Усл. печ. л. 13,44+0,84 вкл. Усл. кр.-отт. 28,24. Учетно-изд. Л. 14,7. Тираж 100 000 экз. Цена 1 руб. Заказ 1352.

Типография ордена Трудового Красного Знамени издательско-полиграфического объединения ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Адрес НПО: 103030, Москва, Сущевская, 21. ISBN 5-235-00513-9

Страницы истории

Валерий РОДИКОВ, кандидат технических наук

«ИМ ВРЕМЯ ДАСТ ТАИНСТВЕННУЮ ЗНАТНОСТЬ...»

АКАДЕМИК ЧЕЛОМЕЙ И ЕГО ВРЕМЯ

В 1989 году генеральному конструктору Владимиру Николаевичу Челомею исполнилось бы 75 лет. Он ворвался в космонавтику внезапно, словно метеор, неожиданно вспыхнув успешным стартом мощной ракеты «Протон», и по сей день составляющей основу отечественного космического транспортного парка. След, который оставил в космонавтике Владимир Николаевич Челомей, никогда не рассеется. Академик Всеволод Сергеевич Авдуевский, выступая в марте 1988 года на вечере памяти Челомея в Доме ученых, сказал, что Владимир Николаевич заложил основы по всем направлениям космической техники.

Тем не менее написано о нем до обидного мало. Кое-какие разрозненные газетно-журнальные публикации, биографические справки в словарях и энциклопедии, два-три очерка в сборниках, в том числе и первый из них в «Загадках звездных островов» (книга 4, 1987). Вот, пожалуй, пока и все. Ни книг, ни кинофильмов, но, вне сомнения, Челомею, говоря словами открытого недавно нам писателя Владимира Набокова, «время даст таинственную знатность». С его именем связана целая эпоха освоения космоса, эпоха, которая продолжается и по сей день. Первые маневрирующие спутники, ракеты-носители «Протоны», основы нынешних орбитальных станций задуманы и рождены в его ОКБ...

Пришло время выстраивать в одно целое эпизоды жизни выдающегося инженера, конструктора, ученого, собирать воедино его творческое наследие. Начало уже положено. В этом году издательство «Машиностроение» выпустит труды Челомея, задуман сборник воспоминаний о нем... И тот вечер 2 марта 1988 года в Доме ученых — первый вечер, на который можно было, хоть и с трудом, прорваться людям со стороны, показал, сколь велик интерес к этому человеку, сколь многим дорога его память. Зал был набит битком. Как говорят, яблоку негде упасть. Воспоминания нынешнего руководителя ОКБ, академиков, военных, коллег по работе высвечивали новые штрихи многогранной натуры Челомея.

Припоминая прошлое, порой трудно определить, когда зародился у тебя интерес к какой-либо выдающейся личности. Мне, к сожалению, не привелось ни знать Челомея, ни работать в той отрасли. Но я помню, когда я впервые услышал о нем. Раньше, чем о Королеве.

Случилось это в начале 1965 года. Работал я в одном НИИ, к космосу и баллистическим ракетам отношения не имеющем. Приходит к нам новый сотрудник. Не помню, с какой «фирмы». От него как-то в разговоре я услышал, что есть такой Челомей, он делает очень большие ракеты, и у него работает сын Хрущева...

Вспомнил я о разговоре через много лет, когда попалась мне в руки книга «Крылья победы» Алексея Ивановича Шахурина, занимавшего в годы войны пост наркома авиационной промышленности. Были в ней две странички воспоминаний, как автор и командующий ВВС генерал А. А. Новиков в конце 1942 года присутствовали в Центральном институте авиационного моторостроения (ЦИАМ) при рождении пульсирующего воздушно-реактивного двигателя молодого конструктора В. Н. Челомея. Инициативу они одобрили, решили работу продолжить и разработать на базе такого двигателя самолет-снаряд.

Когда летом 1944 года стало известно о применении немецко-фашистскими войсками самолетов-снарядов «Фау-1» против Англии, Челомей по предложению Шахурина и Новикова был назначен главным конструктором и директором завода, которым руководил незадолго скончавшийся до этого «король истребителей» Н. Н. Поликарпов. Немецким «фау» надо было противопоставить отечественный самолет-снаряд. И к самому концу войны он был создан. Назвали его 10Х (десятая модификация неизвестного оружия).

В марте или апреле 1945 года Челомею позвонил Сталин. Он спросил:

— Товарищ Челомей, нас интересует ваше мнение как конструктора самолета-снаряда. Имеет ли смысл применять это оружие в нынешней обстановке?

— Нет, товарищ Сталин, победа близка, а его применение может вызвать большие жертвы среди мирного населения, — ответил Владимир Николаевич.

— Правильно, товарищ Челомей, — сказал Сталин.

Окончилась война. Недолгая радость победы, и в мире вновь запахло порохом, на этот раз американским — атомным. Пришлось совершенствовать и крылатую ракету 10Х. Увеличивать скорость полета, точность поражения. В спешке военной поры времени на полномасштабные летные испытания не было.

Конечно, как и во всяком новом деле, не обошлось без неожиданностей. Одна из них случилась, когда пробовали, на какой высоте выгоднее лететь ракете: пониже или повыше. Если лететь на большой высоте, то там воздух более разрежен, его сопротивление меньше и экономится горючее, увеличивается дальность полета. Пробовали разные высоты: от нескольких сот метров до трех километров. Когда стали запускать на трехкилометровую высоту, выяснилось, что ракета, достигнув ее, не перешла в горизонтальный полет, а продолжала лететь вверх, все выше и выше, пока не заглох двигатель из-за сильного разрежения воздуха.

Все думали-гадали: в чем дело? Целую ночь сидел Владимир Николаевич. Пытался найти причину и нашел. Как уже не раз случалось: помогло ему глубокое знание теории колебаний.

Ведь и к идее пульсирующего воздушно-реактивного двигателя он пришел через теорию колебаний. Еще в студенческие годы он задумывался: нельзя ли подобрать длину металлической трубы таким образом, чтобы в ней возникли резонансные колебания продуваемого через нее воздуха — попеременное его сильное сжатие и разрежение. В этом и основная идея пульсирующего двигателя. Как сказал образно один из выступавших на вечере в Доме ученых: «Со студенческой скамьи колебания вошли в плоть и кровь Челомея».

Причина неудачного испытания оказалась в необычном поведении системы управления, а точнее, виновником был корректируемый гироскоп — один из задающих элементов системы управления.

В принципе гироскоп — это волчок, ось которого с помощью подшипников вмонтирована в рамку. В прошлом веке француз Фуко заметил, что вращающийся волчок стремится сохранить неизменным положение своей оси в пространстве. Он и считается изобретателем гироскопа.

Корректируемый гироскоп в системе управления крылатой ракетой должен был поддерживать с заданной точностью вертикаль места, иными словами, ось вращения гироскопа должна быть вертикальной к земной поверхности. Такое устройство также называют гировертикалью.

Но удержать ось ротора гироскопа вертикально относительно поверхности земли можно лишь очень недолгое время. Из-за суточного вращения нашей планеты, движения ракеты, технических несовершенств прибора, воздействия разного рода возмущающих сил ось вращения отклоняется от вертикали. Поэтому для ее стабилизации применяют маятник. Сила тяжести маятника стремится установить ее вертикально, совместить среднее положение маятника с вертикалью места. Если ось гироскопа уходила от среднего положения маятника, то специальный механизм возвращал ее к вертикали места.

Вот что выяснил Челомей во время ночного раздумья. Спровоцировал неправильное поведение самолета-снаряда обычный резонанс. Частота вибраций от двигателя оказалась близкой к частоте колебаний маятника, и потому он сильно раскачивался. При отклонении в одну сторону маятник ударялся о какую-то конструкцию, а в другую сторону ограничений не было.

В результате среднее положение маятника, а следовательно, и совпадающее с ним направление оси гироскопа смещалось. Из-за этого самолет-снаряд на высоте трех километров не перешел в горизонтальный полет, и рули высоты продолжали гнать его вверх, пока двигатель не заглох от недостатка кислорода.

Для демонстрации членам государственной комиссии причины неудачи Владимир Николаевич сымпровизировал стенд. Взяли длинную доску, весьма неприглядного вида — грязную, необструганную. Другой не было. Один конец доски приколотили гвоздями. Нашли электромотор. На его ось насадили металлический диск с эксцентриком и подсунули диск под другой конец доски. Когда мотор включили, доска начала трястись с частотой вращения электромотора. Так сымитировали вибрации самолета-снаряда.

На доску установили аппаратуру управления 10Х, и члены комиссии воочию убедились, что произошло с маятником. Конструкцию, о которую маятник ударялся, передвинули, и все стало нормально. Сейчас подобный эксперимент называют натурным моделированием.

Владимир Николаевич на этом не успокоился. Он разработал подробную математическую теорию явления. Результаты исследования были отпечатаны на машинке и розданы членам комиссии.

Научно-технический поиск не застрахован от неудач. Главное — какой урок извлекает из них главный конструктор. Владимир Николаевич с величайшим вниманием исследовал каждый случай отказа. Создавал математическую модель и обязательно искал физическое объяснение.

Сегодня большие ЭВМ в научно-исследовательских институтах и конструкторских бюро — дело обыденное, а в то время, чтобы создать математическую модель сложного явления, надо было быть виртуозом математики, уметь вычленить главное, упростить условия, чтобы обойтись без ЭВМ. Между прочим, такой метод имеет и свои плюсы — в очищенном от второстепенного математическом описании процесса наглядно проступала физическая суть явления.

Умение владеть приближенными математическими методами — производная глубоких знаний математики и физики. К сожалению, в эру компьютеров люди с таким даром становятся редкостью.

Дотошный анализ малейших отказов стал отличной школой: он выработал у Челомея дар предвидения. Нелегко он дался — тяжелым кропотливым трудом. Проблему надежности он чувствовал еще тогда, когда математической теории надежности не существовало. При отказе он исследовал не только больной узел, но и все окружающие, и из такой скрупулезности вытекало предвидение.

«Владимир Николаевич был конструктор талантливый, фантазер большой и математик великолепный. В этом он похож на Келдыша, только Келдыш пришел в прикладную науку из математики, а Владимир Николаевич из механики», — сказал В. С. Авдуевский.

В 1947 году соратник Чкалова Георгий Филипович Байдуков был председателем государственной комиссии по испытанию крылатой ракеты Челомея «воздух — земля». Испытания проходили в приволжских степях на полигоне Капустин Яр. Запуск ракеты с самолета гляделся эффектно. «В то время это казалось фантастикой», — вспомнил свои впечатления Георгий Филиппович. Байдуков вскоре был назначен начальником ГВФ, и испытания проводил уже другой товарищ.

Лет через десять Байдуков и Челомей встретились снова в тех же ролях, только в этот раз на севере. Испытывали на Северном флоте крылатую ракету, запускаемую с подводных лодок. Ракета выстреливалась из контейнера, крылья же раскрывались в полете. Оригинальное решение, предложенное Челомеем, сейчас общепризнано, а вначале скептиков хватало. Слишком это было необычным.

Байдуков решил устроить сюрприз Челомею: сбить ракету. Что зенитчикам и удалось. Владимир Николаевич был расстроен. «Ты бы предупредил, Георгий Филиппович, мы бы заложили противозенитный маневр», — с досадой сказал он Байдукову.

Далеко не все воспринимали доброжелательно казавшиеся фантастикой в то время смелые предложения Челомея. Как-то на заседании в Министерстве Вооруженных Сил Н. А. Булганин, руководивший этим ведомством, сказал Челомею: «Товарищ Сталин считает вас фантазером». В данном случае вряд ли такую характеристику можно отнести к похвале.

Сложное было время. Время трагедий и народного героизма. В Капустином Яре шли испытания ракеты Челомея, а нарком авиационной промышленности Шахурин и Главком ВВС Новиков, в трудные военные годы поддержавшие начинание Челомея, несправедливо пострадали. И это несмотря на расположение к ним Сталина.

На процессе над сподручным Берии Абакумовым маршал Новиков давал показания: «Звонит мне Абакумов. Спрашивает: «Что делаешь? Можешь зайти?» Прихожу. А меня хватают, сдирают погоны и в тюрьму».

Шахурина и Новикова обвинили в том, что они якобы допускали во время войны поставки фронту неисправных самолетов.

Неблаговидную роль в этом деле сыграл Василий Сталин. Когда Иосиф Виссарионович приехал на Потсдамскую конференцию, он несколько раз встречался со своим сыном Василием, служившим в Германии. Василий пожаловался отцу на качество наших самолетов, очень хвалил американские машины.

Через некоторое время началось расследование. Арестовали Шахурина, Новикова и других из Наркомата авиационной промышленности и руководства ВВС. При желании везде можно найти недостатки. Действительно, напряженная программа по массовому выпуску самолетов во время войны неизбежно отражалась на их качестве. Для тюремного приговора этого предлога было достаточно.

Косвенно оказался замешанным в этом деле и Маленков, одной из обязанностей которого во время войны было курирование авиационной промышленности. Маленкова вывели из состава Секретариата ЦК и направили на работу в Среднюю Азию. Берия, используя свое влияние на Сталина, помог Маленкову вернуться в Москву. Хотя поводом для осуждения Новикова была приемка некачественных самолетов, сподручные Берии стали вынуждать его дать показания против маршала Г. К. Жукова.

То ли Сталин ревниво относился к всемирно признанной воинской славе полководца, то ли по наветам Берии и Абакумова боялся единения военачальников, выросших в горниле войны, и решил выбить самого признанного из них, то ли неудобен стал в мирное время самостоятельный решительный маршал, а может быть, кто-то был заинтересован в том, чтобы опорочить Жукова в глазах Сталина. Вероятно, сказались все эти факторы.

В июне 1946 года Сталин собрал Главный Военный Совет, на который были приглашены все члены Политбюро, маршалы, генералы. Вот как вспоминает о Совете сам Георгий Константинович:

«В зал заседания вошел Сталин. Он был мрачен, как черная туча. Ни слова не говоря, он достал из кармана бумагу, бросил ее секретарю Главвоенсовета генералу С. М. Штеменко и сказал: «Читайте». Штеменко, взойдя на трибуну, начал чтение. Это было заявление на маршала Жукова от бывшего адъютанта подполковника Семочкина и Главного маршала авиации А. А. Новикова, содержавшихся в тюрьме, арестованных органами безопасности. Заявление было написано на нескольких листах, основная суть сводилась к тому, что маршал Жуков нелояльно относится к Сталину, считает, что он — Жуков, а не Сталин вершил главные дела во время минувшей войны, что якобы Жуков неоднократно вел разговоры, направленные против Сталина. Якобы я во время войны сколачивал вокруг себя группу недовольных генералов и офицеров».

Затем Сталин предложил высказаться. С обвинениями выступили Берия, Каганович, Молотов, Булганин. Держали слово и военные. Большинство из них поддержали Жукова. Особенное впечатление на Сталина произвело выступление маршала бронетанковых войск П. С. Рыбалко. Он заявил, что давно настала пора перестать доверять «показаниям, вытянутым насилием в тюрьмах».

Георгий Константинович в своем выступлении сказал, обращаясь к Сталину: «Очень прошу вас разобраться в том, при каких обстоятельствах были получены показания от Новикова. Я хорошо знаю этого человека, мне приходилось с ним работать в суровых условиях войны, а потому глубоко убежден в том, что кто-то его принудил написать неправду».

Видимо, интрига удалась только наполовину. Жукова сняли с поста Главкома сухопутных войск и отправили командовать войсками Одесского военного округа, вывели из состава ЦК ВКП(б), но не арестовали.

Поэтому Абакумов и Берия продолжали «копать». В 1947 году была арестована большая группа генералов и офицеров, главным образом тех, кто когда-либо работал с Жуковым.

«Всех их, — пишет Георгий Константинович, — физически принуждали признаться в подготовке «военного заговора» против сталинского руководства, организованного маршалом Жуковым.

Этим «делом» руководили Абакумов и Берия. Их усилия сводились к тому, чтобы арестовать меня. Но Сталин не верил, что якобы я пытаюсь организовать военный заговор, и не давал согласия на мой арест.

Как потом мне рассказывал Хрущев, Сталин якобы говорил Берии: «Не верю никому, чтобы Жуков мог пойти на это дело. Я его хорошо знаю. Он человек прямолинейный, резкий и может в глаза любому сказать неприятность, но против ЦК он не пойдет»,

И Сталин не дал арестовать меня.

А когда арестовали самого Абакумова, то выяснилось, что он умышленно затеял всю эту историю так же, как он творил их в мрачные 1937—1939 годы.

Абакумова расстреляли, а меня вновь на XIX съезде партии Сталин лично рекомендовал ввести в состав ЦК КПСС.

За все это неблагоприятное время Сталин нигде не сказал про меня ни одного плохого слова. И я был, конечно, благодарен ему за такую объективность».

Второй раз с помощью традиционных методов сместил Жукова с поста министра обороны Н. С. Хрущев. Помню, как в 1957 году читал нам в армии бумагу о «бонапартистском курсе Жукова» один подполковник. Пояснял прочитанное своими словами. Дескать, ничего особенного Жуков не сделал. Ему создавали такие условия, что любой на его месте одержал бы победу. Один из нас, мой земляк, Валерий Христинин, спросил подполковника: «И вы бы тоже победили, товарищ подполковник?» Подполковник засмущался, покраснел, перешел на междометия. На вопрос так и не ответил. Продолжал чтение он уже без прежнего воодушевления и комментариев.

Видимо, в мирное время сильные личности лучше держать в опале.

А Шахурин и Новиков продолжали сидеть в тюрьме. Наверное, Сталин понимал несправедливость предъявленных к ним обвинений и не раз во время обедов обращался к Берии и Маленкову:

— А что Шахурин и Новиков все еще в тюрьме?

— Да.

— Не думаете ли вы, что их вполне можно было бы освободить?

Однако на эти размышления вслух никто не откликался. Однажды Сталин сказал, обращаясь к Маленкову и Берии:

— Вам следует серьезно подумать об освобождении Шахурина и Новикова. Какую пользу они приносят нам, сидя в тюрьме? Они могут поработать.

Но Маленков и Берия не торопились «подумать». Они боялись, как бы из-за этого не лопнуло сфабрикованное ими «ленинградское дело». Ведь «ленинградцы» были связаны с покойным Ждановым. А Новиков был назначен во время войны на пост Главкома ВВС по рекомендации Жданова, Шахурин был переведен в Москву с поста секретаря Горьковского обкома, где долгое время работал Жданов. Преемником Шахурина на посту секретаря обкома стал М. И. Родионов, будущий Предсовмина РСФСР, тоже арестованный вместе с «ленинградцами».

У Берии и Маленкова были опасения, что если выпустить Шахурина и Новикова, то Сталин поставит вопрос об освобождении до суда Кузнецова и Вознесенского. А он такие предложения высказывал... Поэтому Маленков и Берия сделали все возможное, чтобы Шахурин и Новиков остались в тюрьме. После смерти Сталина они были реабилитированы, продолжили работу на ответственных постах.

Несправедливость не обошла стороной и Челомея. Дней за десять до своей смерти в феврале 1953 года Сталин подписал постановление Совмина о ликвидации ряда предприятий. Попало в этот список и предприятие Челомея. «Фирму» передавали КБ Артема Микояна. Он тоже замыслил быстро сделать крылатую ракету: взять МиГ и заменить в нем летчика автоматической системой.

В. С. Авдуевский рассказывает, что, когда он приехал из Капустина Яра, где проводились испытания крылатой ракеты 10ХН, в его кабинете уже сидел Михаил Иосифович Гуревич (его имя увековечено в названии самолета МиГ — Микоян и Гуревич). Всеволоду Сергеевичу предложили пост заместителя главного конструктора по системе управления. Предложение было несерьезным: ему, аэродинамику, заниматься автоматикой, и он перешел на другую «фирму».

Г. А. Болтянский, работавший с Челомеем, рассказал, что помог включить в постановление Совмина предприятие Владимира Николаевича сын Берии Сергей. Он в то время был руководителем одного из крупных предприятий, и у него одним из заместителей работал бывший сотрудник Челомея, не поладивший с ним. Он был зол на Владимира Николаевича и сыграл якобы роль недоброго подсказчика. О причастности сына Берии к постановлению я слышал также от В. С. Авдуевского.

Можно представить, что испытывал Челомей в то время. Крушение всех творческих надежд. Он сделал отчаянный шаг. Позвонил всесильному Л. П. Берии. Просил о личной встрече, думал убедить его в ошибочности решения.

— Первый раз слышу, чтобы кто-то сам просился ко мне на прием, — сказал Берия. — Надо будет, вызову.

— А как вы меня найдете? — растерявшись, спросил Владимир Николаевич.

Берия хохотнул:

— Когда надо, я тебя из-под земли достану.

Время показало, что решение о передаче предприятия Челомея Микояну было неверным. Ничего путного из этой затеи не вышло. Были безвозвратно потеряны дорогие годы. По существу, распался творческий инициативный коллектив.

Наступило трудное время, но Челомей не пал духом. Бойцовская у него была натура. Небольшой коллектив, оставшийся вместе с ним, назвали специальной конструкторской группой и разместили в Тушине. Одна организация согласилась выделить ей небольшое помещение.

Группа продолжала совершенствовать крылатые ракеты. Так, например, удалось уменьшить направляющие, по которым стартовала с земли крылатая ракета, с 30 до 7 метров. Челомей писал письма в высокие инстанции с новыми предложениями, убеждал и убедил...

Он сумел заинтересовать своими предложениями морского заказчика. Адмирал Павел Григорьевич Котов рассказал на вечере в Доме ученых:

— Входит ко мне в кабинет импозантного вида посетитель и представляется: «Я — Челомей, у меня отобрали КБ, но осталась группа, человек двадцать... Могу предложить такую вот штуку». И развертывает чертежи, затем вынимает модель крылатой ракеты, докладывает ее тактико-технические данные...

Котов сразу же оценил предлагаемую перспективу. Сумел заинтересовать и свое начальство. Вместе с Владимиром Николаевичем они просидели часов шесть: написали обоснование на разработку нового изделия, проект постановления о создании нового ОКБ и поехали в вышестоящую инстанцию.

В последние дни лета 1955 года Челомею позвонил Келдыш и сказал: «Принято решение о создании крупного предприятия для реализации ваших предложений. Выделено место для строительства. Поедемте посмотрим».

Начинать пришлось с нуля. Место, которое выделили, глаз не радовало. Заброшенная территория на окраине города. Всюду грязь, что-то вроде свалки. Куда ни глянь — битые бутылки. Возвышалось одиноко потрепанное строение типа заводского цеха. Какое-то убогое предприятие для ремонта сельхозтехники, прозванное в округе «пьяным заводом». Тащили с него за бутылку спиртного всякие детали.

Челомей взялся за дело цепко. Будто в бурлацкие лямки впрягся. Здание отремонтировали. С него и началось ОКБ. На первом этаже производство, на втором — разные стенды для испытаний, на третьем — все остальные — конструкторы, инженеры, всякие службы, руководство, в том числе и кабинет Челомея — небольшая комната, значительную часть которой занимал стол.

Старое здание и по сей день стоит, окруженное новыми корпусами. Своего рода исторический памятник. Сколько сил и труда потребовалось, чтобы создать на новом месте современное научно-производственное предприятие, выпестовать коллектив, столь много сделавший для нашей обороны и мирного космоса.

Владимир Николаевич заботливо формировал научные кадры. Сам преподавал в МВТУ и заставлял начальников подразделений вести какой-либо предмет. Уча других, учишься и сам — так он считал. Присматривался к студентам, многих приглашал к себе работать.

Я слушал пленку с записью его выступления на одном из форумов, посвященных проблеме вузовского образования. Оно и в наши дни звучит так же актуально, как и четверть века тому назад.

Были, конечно, и у него недостатки. По свидетельству одного из его сподвижников, с Владимиром Николаевичем порой нелегко было работать. Как и все, иногда бывал раздражительным, нервным. Кое у кого, тоже в минуту раздражения, появлялась мысль — а не сбежать ли на другую «фирму»? Но когда обе стороны «отходили», неприятное чувство неловкости быстро забывалось.

Люди видели, что не жалел он не только своих помощников, а в первую очередь самого себя. Смело принимал решения, несмотря на несогласие смежников, и впоследствии оказывалось, что он был прав. Интуиция у него была безошибочной, а мы знаем, что интуиция — это выкристаллизованный опыт.

Был он «щитом» для своей «фирмы». Первый удар принимал на себя. Никого не подставлял. В трудную минуту служил опорой для своего коллектива. И люди верили в него и прощали ему раздражительность и нервозность.

Начальства Владимир Николаевич не боялся. Свою точку зрения «наверху» отстаивал. С высокопоставленной бюрократией вел «тридцатилетнюю войну».

Георгий Филиппович Байдуков, представлявший в свое время заказывающее управление, рассказал на вечере в Доме ученых о таком случае.

Когда он однажды был в кабинете Челомея, зазвонила «вертушка». Владимир Николаевич поднял трубку, и Георгий Филиппович, сидевший неподалеку, стал невольным свидетелем разговора — так громко вещала телефонная трубка. Голос из трубки, манера говорить, тембр голоса были легко узнаваемыми. Байдуков ни на миг не усомнился, что на телефоне секретарь ЦК Л.И.Брежнев, курировавший в то время оборонную промышленность. Разговор был такого плана.

Голос из трубки: «Завтра ко мне на совещание».

Челомей: «Завтра не могу, занятия в институте».

Голос из трубки: «Тогда послезавтра».

Челомей: «Послезавтра совещание главных конструкторов».

Голос из трубки: «Да, когда же, черт возьми?»

Челомей: «На той неделе, после понедельника».

Георгий Филиппович прилюдно засвидетельствовал этот разговор. Брежнев ли это был на самом деле или Байдуков обознался, во всяком случае по «вертушке» звонило лицо явно высокопоставленное. Я для того привел этот случай, потому что он раскрывает еще одну черту Владимира Николаевича — очень он берег время и старался тратить его на дело.

Году в 1955-м, как мне рассказал один из коллег Челомея, Владимир Николаевич глубоко заинтересовался инерциальной навигацией.

Суть любого метода навигации — в определении траектории движения объекта, будь то ракета, самолет, корабль, автомобиль... Среди способов навигации инерциальная занимает особое место, ее главная особенность в автономности. Заложил в бортовую ЭВМ исходные данные, запустил ракету и можно забыть про нее. Приборы, установленные на ракете, вычисляют ее ускорения, и по этим данным ЭВМ определит, где находится ракета и какие команды следует послать в систему управления, чтобы не отклониться от цели. Преимущества инерциальной навигации, кроме уже упомянутой автономности, в ее высокой точности, помехозащищенности и возможности полной автоматизации всех процессов навигации.

В том же году Челомей познакомился с Львом Ивановичем Ткачевым, прекрасно разбиравшимся в инерциальной навигации. Еще в 1944 году Лев Иванович написал докторскую диссертацию на эту тему. А доложил он о своей работе еще раньше — 18 января 1943 года в Ленинградском университете, в ту пору находившемся в эвакуации в Саратове. По мнению видного специалиста в области механики академика Л. И. Седова, которое полностью разделял Челомей, диссертация Ткачева была работой пионерской, в ней задачи инерциальной навигации были решены наиболее полно.

Когда я раскрыл 10-й том третьего издания БСЭ и прочел статью об инерциальной навигации, то среди тех, кто внес «большой вклад» в разработку инерциальной навигации, фамилии Ткачева не было. Были там четыре фамилии советских ученых и две иностранных. Среди иностранцев стояла фамилия американца Ч. Дрейпера. О нем речь пойдет впереди. А вот для фамилии Ткачева на страничном листе десяти квадратных миллиметров не нашлось.

Почему так произошло, мне рассказал академик Леонид Иванович Седов. Шла борьба у наших ученых за приоритет: чей вклад больше в разработку инерциальной навигации. Седов и Челомей настойчиво отстаивали первенство Ткачева. Отделение механики тоже было согласно, чтобы имя Ткачева попало в энциклопедию. Удалось убедить и президента Академии наук А. П. Александрова.

Но вот незадача. Челомей и Александров резко между собой поговорили при обсуждении кандидатур на выборах в Академию наук. Владимир Николаевич был против кандидатуры, которую предлагал Александров. Видимо, раздражен был этим обсуждением Анатолий Петрович. Он в сердцах позвонил главному редактору и попросил исключить из статьи в БСЭ фамилию Ткачева.

В 1973 году на международном конгрессе в Баку Лев Иванович сделал доклад по инерциальной навигации. Доклад слушали и американцы: уже упомянутый Дрейпер и Риглей. Именно они руководили разработкой системы инерциальной навигации для космического корабля «Аполлон». В США этим делом начали заниматься в начале 50-х годов. Американские ученые высоко оценили вклад Ткачева, согласились с его приоритетом. Но вот что интересно, этот доклад так и остался неопубликованным. Вот так Ткачев пополнил списки пророков, не оцененных в своем Отечестве...

В 1959 году предприятие, которое возглавлял Челомей, резко меняет тематику. Начинает работать на мирный космос и одновременно создавать баллистические ракеты. Такое сочетание было неизбежно. Ведь ракеты, по выражению С. П. Королева, «это и оборона и наука».

В декабре 1959 года было принято постановление о создании Ракетных войск стратегического назначения. Новый вид вооруженных сил надо было оснащать стратегическими ракетами.

Даже переход на новую работу, как правило, не проходит безболезненно для человека, а тут пришлось переучиваться и перестраиваться всему коллективу. Ведь крылатые ракеты, чем занимались раньше, — это, по существу, самолеты, а в баллистике действуют другие законы.

Владимир Николаевич организовал лекции по аэродинамике гиперзвуковых скоростей, или, иными словами, про то, как ведет себя ракета на сверхзвуковых скоростях. Иногда посещал их, показывая пример своим сотрудникам.

Непросто было даже шагнуть в новую область, а тем более закрепиться в ней. По этой тематике уже работали признанные корифеи — главные ракетные конструкторы С. П. Королев и М. К. Янгель.

Надо было предложить свое, новое, чего еще не было у конкурентов. Первые же спутники «Полет-1» (1963 год) и «Полет-2» (1964 год) были необычными. Они умели менять орбиты.

ТАСС сообщало: «Запуск космического аппарата «Полет-2» произведен в целях дальнейшего совершенствования космических аппаратов, позволяющих осуществлять маневрирование во всех направлениях, и отработки вопросов, связанных с решением задачи сближения и встречи объектов в космосе».

Челомей научил спутники летать «во всех направлениях». Он вошел в новую тематику и сразу же опередил время.

А через пять лет в июле 1965 года стартовала ракета «Протон», удивившая нас всех, уже привыкших на восьмом году космической эры к разным запускам, своей мощью. Она вывела на орбиту научную станцию, созданную также на предприятии Челомея, потрясающего по тем временам веса — 12,2 тонны. И это пока без третьей ступени. А уж когда третью ступень к «Протону» приладили, то в ноябре 1968 года запустили 17-тонную научную лабораторию и тоже своего изготовления. А потом будет еще и четвертая ступень, названная доразгонной — блоком Д, для запуска тяжелых аппаратов. Эту ступень сделают на «фирме» С. П. Королева под руководством В. П. Мишина.

У каждого конструктора есть свои «звездные часы» — разработки, в которых автору удается наиболее полно выразить себя, применить свои знания, опыт, мастерство. Этих удач в жизни творцов, даже самых талантливых, наперечет. Для С. П. Королева удачей, как мне думается, явилась Р-7 — первая наша межконтинентальная ракета. Такой ракетой был запущен первый спутник, с прибавлением третьей ступени — она превратилась в ракету «Восток», доставившую в космос Юрия Гагарина.

«Звездный час» Челомея — ракета «Протон», и по сей день составляющая основу нашего космического транспорта. Орбитальные станции «Салюты», «Мир», модуль «Квант», тяжелые транспортные корабли-буксиры, геостационарные спутники, межпланетные станции «Веги», «Венеры», «Фобосы», навигационные спутники... все они выводятся на звездные дороги «Протонами».

Уже создана более мощная универсальная ракета «Энергия», слетал на орбиту и возвратился на Землю наш «челнок» — многоразовый корабль «Буран», но еще долго предстоит работать «Протону», неутомимому труженику космоса, с которым связан важный этап в развитии отечественной космонавтики.

«Ракета-носитель «Протон» играет первостепенную роль в выполнении долгосрочных перспективных программ Советского Союза по освоению и мирному использованию космического пространства, обеспечивая проведение многоплановых исследований и экспериментов для решения важных научных, технических и хозяйственных задач...»

Так написано в одном из рекламных изданий Главкосмоса СССР.

Много стартов на своем веку повидал Майкл Коллинз, один из участников первой лунной экспедиции, но и он, будучи в июле 1987 года на Байконуре, не смог скрыть своего восхищения: «Взлет «Протона» — феерическое зрелище...»

Чтобы сделать «Протон» и научить его летать, потребовалось пять лет. «Если бы его стали делать сегодня, — сказал академик Авдуевский, — времени ушло бы больше».

Обюрокрачивание и разбухание аппарата происходит и в промышленности. Если раньше, чтобы привлечь стороннюю организацию к работе, достаточно было телефонного звонка, то сейчас дело может утонуть в беспросветных согласованиях. Даже в самом основании производственной пирамиды на уровне разработчиков ячеек, небольших узлов, блоков, чтобы внести крошечное изменение, потребуется собрать не один десяток подписей.

Много развелось узкопрофильных служб, чьи визы стали обязательны под документом. Наверное, такую ситуацию имел в виду Бернард Шоу, когда говорил: «Узкая специализация в широком смысле слова ведет к широкой идиотизации в узком смысле слова».

На конторскую работу уходит драгоценное инженерное время. Документационное сопровождение производственного процесса без особой на то нужды разбухает.

Приведу простой пример. В начале столетия тачанку сделали бы в одной мастерской. В наши дни, когда потребовалось изготовить 16 тачанок к юбилейному октябрьскому параду 1987 года, как с гордостью сообщила газета «Известия», пришлось привлечь семь министерств. Только разработка проектной документации обошлась в 10 тысяч рублей, а себестоимость одной коляски была выше, чем у автомобиля, — более пяти тысяч рублей.

Или другой пример. Для американцев Джин Йигер и Дика Рутана, построивших вместе с несколькими помощниками самолет «Вояджер», на котором они реализовали мечту Чкалова — облететь без посадки весь земной шар, его строительство обошлось в два миллиона долларов. Если бы создание самолета поручили бы крупной самолетостроительной фирме, то, как иронически заметил один из друзей конструктора самолета, на его строительство было бы затрачено в сто раз больше денег. Такова цена промышленной бюрократии.

Когда в начале очерка я написал о сыне Хрущева, то задумался, а стоит ли об этом? Но вскоре в октябрьских номерах «Огонька» за 1988 год вышел его материал «Пенсионер союзного значения» о том, как снимали его отца. Было там немного о Челомее. Прочитав воспоминания, я решил, что стоит...

Свела Челомея с Сергеем Никитовичем Хрущевым уже упоминавшаяся инерциальная навигация. Когда в 1955 году Владимир Николаевич познакомился с Ткачевым, тот был профессором одной из кафедр Московского энергетического института. Имел отношение к этой кафедре С. Н. Хрущев и его жена Галина Михайловна Шумова, очень способная к наукам, с отличием окончившая институт. В году 1957-м или 1958-м Сергей Никитович стал работать на предприятии Челомея. Занимался он системами управления.

Проблема детей высокопоставленных отцов стара как мир. Бывают, что дети трезво оценивают свои силы и, достигнув по известному принципу Питера «своего уровня некомпетентности», спокойно работают, не рвутся выше, наслаждаются жизнью.

Но бывает и так, что помыслы их устремляются выше по служебной лестнице. В этом случае поддержка им обеспечена, если и не со стороны родителя, то обязательно со стороны разных доброхотов.

Иногда мощная поддержка идет на пользу делу. Создается, как говорят в международной торговле, «режим наибольшего благоприятствования», конечно, в какой-то мере за счет других. На всех ведь внимания не хватит.

Довольно часто с уходом родителя с политической арены приходится уходить и детям. Причины могут быть разные. И из-за недоверия, и из-за невозможности «исполнять должность» без былой поддержки.

Пример тому — Сергей Берия. Он быстро вырос: отобрали для него лучших специалистов, лучшее оборудование, а остальных и остальное отправили на окраину Москвы, где таким образом и возник НИИ. Правда, отделенный коллектив не захирел, со временем окрепла молодежь, добился институт больших успехов и процветает по сию пору.

У Сергея Берии шли дела неплохо. Человек он в деле разбирающийся, специалистами был окружен прекрасными, возможности большие. В его бытность практиковали даже такую при нашей тогдашней бедности роскошь, как конкурс проектов. Производственную базу ему создали мощную, которая справлялась с выпуском опытных образцов без привлечения сторонних заводов.

Когда Сергей Берия вынужден был уйти, поначалу возникли опасения: как пойдут дела без всемогущей поддержки. Но сбоя не произошло. Руководители заказов — сильные специалисты — так и продолжали вести заказы. Коллектив был отобран грамотный. Тематику «сверху» не зажимали. А через некоторое время во главе «фирмы» стал Александр Андреевич Расплетин — талантливыи ученый, хороший организатор, признанный авторитет в своей отрасли. «Дядя Саня» — так любовно за глаза называли его коллеги. Он и при С. Берии был среди лидеров на предприятии. Время справедливо. Оно всех ставит на место. После смерти Александра Андреевича его именем названа одна из московских улиц и техникум.

Сергей Никитович — человек иного склада. Наверх не рвался. Был в то время скромен, прост, доступен, отзывчив, доброжелателен. Запомнилась для окружающих его неизменная веселость.

Дорос, как он сам написал в «Огоньке», до заместителя начальника КБ. Такая структура была у «фирмы» — делилась на КБ. В КБ было человек по 400. На других предприятиях подобные подразделения называют отделениями.

Умел Сергей Никитович внимательно слушать, что предлагали коллеги. Обсуждал дотошно. Но сам генератором идей не был, и называть его «крупным специалистом в области ракетной техники», как это сделал доктор философских наук Г. И. Куницын в «Комсомольской правде» (27.11.88), нескромно, наверное, и несправедливо по отношению к тем, кто с ним работал.

Почему на этом останавливаюсь? Потому что бросил Сергей Никитович в «Огоньке» запоздалый и безответный упрек Челомею. Дескать, перед поездкой Сергея Никитовича в отпуск был разговор назначить его начальником КБ, а вот после отпуска, как сняли отца, так к этому разговору Челомей не возвратился.

Легко упрекать того, кто уже ничем ответить не может. Но работают еще сотрудники, которые помнят и появление Сергея Никитовича на «фирме», да и причину его ухода на другое предприятие также знают хорошо. Помнят, как защищал он кандидатскую, не забыли, что научным руководителем его диссертационной работы был Владимир Николаевич, помнят, сколько труда вложил Челомей в эту работу, в подготовку к защите.

В диссертации Сергея Никитовича рассматривались технические приложения одного из направлений теории колебаний, разработанного Владимиром Николаевичем. Старейший сотрудник «фирмы», опытный инженер, так отозвался о диссертации С. Н. Хрущева: «Работа эта послужила хорошим практическим подтверждением челомеевской идеи об устранении вредных колебаний ракеты на одном из режимов полета. Диссертация — следствие работы не только соискателя, а целого коллектива, доказавшего правильность задумки генерального конструктора».

Не упомянул Сергей Никитович в своем рассказе и о том, как он после приезда из Пицунды (когда отца уже сместили) позвонил Челомею и растерянно спросил, выходить ли ему на работу. На что Владимир Николаевич ответил: «Выйдешь на работу как обычно и поставишь свою машину там, где ставил».

Ну а до того, что пришлось Сергею Никитовичу через некоторое время уйти с «фирмы», так тут никакой инициативы Челомея не было. Требовали «сверху», да и режимные органы твердо настаивали. Были у них какие-то основания. Справедливые ли, несправедливые ли?.. На этот счет компетентной информации нет...

Во всяком случае без работы Сергей Никитович не остался. Предлагали ему на выбор несколько мест в «открытых фирмах». (Таково же опять требование «режима».) В одну из них он и устроился под начало своего студенческого однокашника. Вместе росли: однокашник стал членкором, в 1988 году защитил докторскую по докладу и Сергей Никитович. Есть такая льготная форма защиты без представления диссертации.

Приведу небольшой отрывок из рассказа С. Н. Хрущева:

«Пришли первые сведения с полигона. Показ военной техники заканчивался, но для конструкторского бюро генерального конструктора Челомея... результаты оказались нерадостными. Межконтинентальная ракета, разработку и испытания которой мы только что закончили, не выдержала конкуренции со стороны аналогичной ракеты конструкторского бюро Михаила Кузьмича Янгеля. Эти две ракеты делались параллельно и предназначались для решения одинаковых задач.

Уже в процессе испытаний военные начали отдавать предпочтение ракете Янгеля. Их активно поддерживал Дмитрий Федорович Устинов. Хотя в то время он уже не занимался оборонными делами, но авторитет его, как одного из отцов ракетной техники в нашей стране, был чрезвычайно велик и слово его значило многое. Леонид Ильич Брежнев, к которому после инсульта Козлова вместе с постом второго секретаря ЦК перешло наблюдение за военной промышленностью, по свойственной ему мягкотелости характера не высказывал определенного мнения. Несколько месяцев тому назад к нему на прием пробился Челомей. С присущим ему красноречием он убедил Брежнева в преимуществах своего детища и получил заверения в полной поддержке.

Однако в августе случилось «несчастье». Устинов пошел к Брежневу, они проговорили за закрытыми дверями несколько часов, и мнение Брежнева резко переменилось. Это чувствовалось по недомолвкам и общему отношению работников аппарата ЦК к нашему КБ, чутко улавливающих любое изменение в симпатиях руководства.

Брежнева связывало с Устиновым давнее знакомство... Энергичный и целеустремленный Устинов подчинял своей воле Брежнева, известного своим податливым характером...

Не подозревая, о чем же шла речь на этой встрече, мы все ломали головы: в чем Устинов убедил Брежнева?.. Какую позицию займет Леонид Ильич? Челомей нервничал, бесконечно твердил:

— Я знаю характер Леонида Ильича. Он согласится со всем, что ему скажет Устинов. Устинов им командует как хочет, он полностью подчиняет его своей воле.

Технические характеристики ракет были одинаковы, а поэтому чашу весов мог перевесить в любую сторону самый незначительный аргумент.

И вот информация — Хрущев высказался не в нашу пользу. И хотя нашему КБ недавно был дан крупный заказ и будущее рисовалось в розовом свете, неудача с первым опытом создания баллистической ракеты всех опечалила».

Когда Сергей Никитович спросил отца об испытаниях, тот ответил:

«Ракета хорошая, но у Янгеля лучше. Ее и будем пускать в производство. Мы все обсудили и приняли решение. Не поднимай этот вопрос сызнова. У вас много хороших предложений. Мы одобрили программу работ...»

Из этих фраз видно, что факт работы их автора на «фирме» преимуществ ей не давал. Были, конечно, «привилегии», но такие, как и у других ракетных организаций. Ведь, как пишет Сергей Никитович, ракеты были гордостью Н. С. Хрущева. Вниманием с его стороны эта отрасль обижена не была.

Хотя даже если бы Челомей и использовал этот «родственный канал» для особой поддержки своей «фирмы», вряд ли его за это можно было бы упрекнуть. Но к этому «каналу» Владимир Николаевич не прибегал.

А поддержка на самом высоком уровне, чтобы такие масштабные и сложные разработки, как ракетные системы, успешно шли, ой как необходима. К тому же у Владимира Николаевича не сложились отношения с Дмитрием Федоровичем Устиновым, от которого многое зависело, многие вопросы он решал единолично. То ли оттого, что Челомей, минуя Устинова, иногда выходил на самый «верх», то ли по другой какой причине, но неприязнь Дмитрия Федоровича ощущалась. Да это видно из рассказа Сергея Никитовича. Крепок и суров был на слова Дмитрий Федорович. После одной из встреч с Устиновым Челомей вернулся домой бледный как полотно. Был он настолько подавлен, что, по его собственным словам, хоть в петлю лезь.

Кто знает, каких бы высот в ракетной технике достиг Сергей Никитович, но он сам, по мнению окружающих, этого не хотел. Находились высокие доброхоты, советовавшие Челомею уделять особое внимание сыну Хрущева: повышать, награждать. Но в единственном помогал Сергею Никитовичу Челомей: передавал ему свой научный опыт, свои знания, и пример тому — кандидатская диссертация. Над ней тщательно работали как ученик, так и учитель. Да, о многом забыл Сергей Никитович...

Кстати, не только он страдает забывчивостью. Мало кто помнит и тот случай с неудачными испытаниями, когда победила янгелевская ракета. С большим трудом вспомнил об этом эпизоде один из ветеранов «фирмы», работавший с Челомеем с 1953 года: «Был такой случай, не учли, что за время разработки полезная нагрузка потяжелела».

Но несмотря на все неудачи, забытые или оставшиеся в памяти у некоторых, ракетно-ядерный паритет с США был достигнут во многом благодаря межконтинентальным ракетам, созданным под руководством Челомея. Об этом сказал первый заместитель Главкома ракетных войск на памятном вечере в Доме ученых.

1965 год запомнился коллективу ОКБ не только успешным стартом ракеты «Протон». После снятия Н. С. Хрущева нагрянули комиссии. Проверяли, действительно ли портфель заказов соответствует расширившимся научным и производственным мощностям. При Хрущеве к ОКБ было присоединено большое предприятие.

Однажды в кабинет Владимира Николаевича вошел Алексей Михайлович Исаев, руководитель одного из ОКБ, главный конструктор ракетных двигателей. Он работал в составе комиссии.

«Владимир Николаевич, я на несколько слов, — сказал Алексей Михайлович. — Проект, который мы проверяем, закроют. Дело решенное. Пусть мои ребята передерут некоторые вещи. Я у себя буду отстаивать то, что вы придумали. Дело не должно страдать...»

Комиссии несоответствия не выявили. Заказов много. Объем работ большой. Есть хороший задел для создания перспективных изделий. Творческие планы на будущее обширные.

В общем, работы непочатый край. Работы напряженной, напредельной. Было у Владимира Николаевича характерное слово — «крутиться». Означало оно — работать с полной отдачей. Бывало, он говорил: «Когда поручают — конечно, крутишься, как говорят, но когда похвалят — не знаю, как кто, а я вдвойне кручусь...»

И «крутился» Главный и вдвойне и втройне. И все у него «крутились» в таком же темпе. «Ваши конкуренты цепенеют, когда вы участвуете в конкурсе», — сказал как-то один из заказчиков.

Именно в ОКБ Челомея родилась конструкция, которая станет основой для наших орбитальных станций, а три из них — «Салют-2, -3, -5» сделаны под руководством Владимира Николаевича.

Передо мной на письменном столе лежит листок бумаги. На нем автографы космонавтов Горбатко и Глазкова, летавших на «Салюте-5», и Рождественского, который вместе с Зудовым стартовал на «Союзе-23» в октябре 1976 года. Правда, им не повезло, стыковка с «Салютом-5» тогда не состоялась. Над автографами стихотворение старшего инженера Евгения Соловьева. Он посвятил его своим товарищам из ОКБ, создателям «Салюта».

Читая эти бесхитростные строчки, невольно ощущаешь атмосферу творческого подъема, царившую в ОКБ.

Космонавты и сотрудники ОКБ между собой называли Владимира Николаевича ВН. Такого рода сокращения стали традицией. Королева называли СП. Это дань особого уважения к главным конструкторам. Хоть и не схожи были два главных, роднило их внимание к людям, что сегодня называют «человеческим фактором».

Первыми, кто полетел на челомеевской станции, был Павел Попович и Юрий Артюхин. Они работали на «Салюте-3» чуть более двух недель в июле 1974 года.

В 1976—1977 годах на станции «Салют-5» были проведены первые комплексные физические эксперименты. Начали опыты космонавты Волынов и Жолобов. В их разработке принимал участие сам Челомей. Он интересовался ходом экспериментов, вникал в детали. Результаты были получены необычные, довольно неожиданные. Требовали глубокого осмысления.

Для исследований был создан комплект бортовой аппаратуры «Физика». Сами названия экспериментов: «Сфера», «Поток», «Кристалл», «Диффузия» — говорят об их технологической направленности.

Челомей написал научную работу, в которой изложил результаты своих исследований влияния вибраций на управление фазовым составом сред, или, другими словами, как с помощью вибраций можно управлять ходом технологического процесса. В отличие от большинства руководителей Челомей писал свои работы сам, без соавторов.

Он был убежден: у космической технологии большое будущее. Космос даст человечеству новые материалы с уникальными свойствами, новые лекарства от опасных болезней, новые биологические препараты...

Владимир Николаевич стремился, чтобы космонавты были не только пилотами и исполнителями экспериментов, но и соразработчиками космической техники. Юрий Глазков, работавший на станции почти три недели в феврале 1977 года вместе с Юрием Горбатко, рассказал, как наставлял Челомей своих разработчиков: «...конструктор должен предусмотреть, что с его системой может работать человек, она должна быть сделана под человека. Космонавты могут многое, но для этого они должны быть хорошо подготовлены, отлично подготовлены. Пусть они всегда будут рядом с вами, пусть не только смотрят, пусть изучают чертежи, сами вникают в проектирование, предлагают. Все слушайте. Не отвергайте, вдумайтесь в их предложения. Прислушивайтесь к их мнению. Пусть и чертежи вместе с вами подписывают. Так они почувствуют свою долю труда в создании станции. А от этого и качество испытаний в космосе повысится. Все лаборатории, стенды — все должно быть в их распоряжении. И тренажеры, слышите, — обратился Владимир Николаевич к начальнику отдела службы испытаний, — и тренажеры должны быть в Центре... Это качество полета в конце концов. С вас спрос будет... А если что-нибудь откажет, сломается и дублирование не поможет, тогда как? Тогда только человек, только космонавт с инструментом в руках сможет устранить неисправность. Учтите это обстоятельство и эту возможность. Учите ребят, учите их ремонту, создавайте инструмент, инструкции, проведите унификацию крепежа, не с сотнями же различных гаек и болтов им там возиться, цеха рядом нет, лишних гаек не нарежешь...»

Под руководством Владимира Николаевича был разработан корабль-спутник «Космос-1267». В 1981 году на околоземной орбите впервые был создан научно-исследовательский комплекс «Салют-6» — «Космос-1267» массой около сорока тонн. С помощью двигательной установки «Космоса-1267», который испытывался в качестве межорбитального буксира, проведено несколько десятков маневров, неоднократно поднималась орбита комплекса. Как хороший навигатор, этот корабль обеспечил в автоматическом режиме работу самого крупного инструмента станции «Салют-6» — субмиллиметрового телескопа БСТ-1М, требующего высокой точности наведения на исследуемый объект.

Технические решения, заложенные в «Космосе-1267», нашли свое продолжение в других разработках — в «Космосе-1443» и «Космосе-1686» — представителях космических аппаратов нового поколения, способных функционировать как тяжелые грузовики, мощные межорбитальные буксиры, как специализированные модули (научные, производственные и т. п.).

«Изделия, разработанные под руководством Челомея, — национальная гордость нашей страны», — так подытожил конструкторский путь Владимира Николаевича С. Г. Горшков, долгое время бывший одним из руководителей высокой правительственной комиссии.

Последние лет десять небо над Челомеем и его ОКБ было далеко не безоблачным. Производственные возможности таяли. То один из заводов отберут, то еще какую-либо организацию. А объем выходных работ не снижался, наоборот, возрастал.

25 июля 1987 года, через два с половиной года после смерти Владимира Николаевича, ракета «Протон» вывела на орбиту тяжелый спутник нового поколения, названный «Космосом-1870». Спутник оснащен радиолокатором, позволяющим получать оперативно в любую погоду и любое время суток изображение практически любой части поверхности Земли. Причем радар «видит» детали земной поверхности с очень высокой зоркостью.

Созданием этого спутника руководил Владимир Николаевич. Спутник был изготовлен за несколько лет до смерти Челомея, но, к сожалению, он сам не смог увидеть в деле свое детище. Отмечая годовой юбилей работы спутника на орбите, газета «Правда» 5 октября 1988 года писала: «Как и другие области нашей деятельности в семидесятых — начале восьмидесятых годов, советская космонавтика также испытала влияние сил застоя и торможения. Спутник, получивший название «Космос-1870», был готов к запуску около семи лет назад, но запуск был отменен из-за интриг против руководителя его разработки. Нужно отдать должное мужеству работников промышленности и космодрома, сохранивших в целости сам спутник и его оборудование вопреки имевшимся «указаниям».

Остается добавить к этому сообщению, что запуск был отменен по инициативе Д. Ф. Устинова. «ОКБ создано не для этих задач», — так аргументировал свое решение Дмитрий Федорович.

Американцы высоко оценили новое наше достижение. Газета «Вашингтон таймс» писала, что подобный спутник у США появится лет через восемь. Простая арифметика: 7 плюс 8, итого 15. На 15 лет опередил американцев Владимир Николаевич.

В том же номере газеты «Правда» приводились следующие подробности о «Космосе-1870»:

«Появление такого ИСЗ — новый качественный этап в развитии средств наблюдения за Землей, прежде всего за состоянием Мирового океана. Оперативность и всепогодность радионаблюдений обеспечивается возможностью радиоволн проникать сквозь облачность и «работать» без солнечного освещения.

Радиолокационные изображения, полученные радиолокатором спутника «Космос-1870», а также их анализ продемонстрировали возможности определения из космоса ряда характеристик в системе «океан — атмосфера». В частности, интенсивность ряби на морской поверхности, зависящая от средней скорости приводного ветра, что открывает возможность его измерения. Подконтрольным становится также взаимодействие внутренних и поверхностных волн — один из важных путей энергообмена в системе «океан — атмосфера».

На радиолокационных изображениях моря оказалось возможным обнаруживать и подводные горы, банки, мели и т. п. Регистрируются изменения плотности воды по глубине, которая определяется в основном профилем температуры. Возможно контролировать изменчивость течений и температурных фронтов, образование вихрей в океане, появление и развитие подъема глубинных вод.

Полученные результаты говорят в пользу перехода к систематическим и регулярным работам по глобальному контролю за системой «океан — атмосфера» с помощью системы радиоокеанографических спутников...»

Придет время, и о деяниях Владимира Николаевича в ракетно-космической области будет написано гораздо полнее. И возможно, это время не за горами. В пору гласности открываются секреты, которые раньше были за семью печатями. Так, например, в журнале «Международная жизнь» (октябрь, 1988) академик Евгений Павлович Велихов приоткрыл завесу над задумками Челомея в области космической противоракетной обороны:

«В начале 70-х годов эйфория в области космической техники привела к появлению концепции «звездных войн». В СССР эту идею впервые высказал академик Г. И. Будкер. Однако она не выдержала критики академиков Л. А. Арцимовича и Б. П. Константинова и не получила развития. Дискуссия создала определенный иммунитет в советской научной общественности и подготовила нас к последовавшим за речью Рейгана обсуждениям. Новый импульс идея «звездных войн» получила в связи с предложениями академика В. Н. Челомея. Он предложил вариант создания космического эшелона противоракетной обороны на основе ракет-перехватчиков, аналогичный варианту так называемого «быстрого развертывания» в США. Свой вариант он доложил Л. И. Брежневу, и поэтому обсуждение проходило в очень напряженной обстановке на высоком уровне. Была создана соответствующая комиссия под председательством заместителя министра обороны В. М. Шабанова. Благодаря принципиальной позиции ряда ученых и военных специалистов в результате горячих споров было принято правильное решение и предложение было отклонено. Представьте себе, что было бы, если бы мы «пропустили этот мяч» и была бы начата разработка системы. Кроме фантастических затрат, не давших бы нам большей безопасности, мы дали бы великолепный козырь рейгановской администрации и правым в США и почти наверняка уже имели бы над нашей головой в космосе рой дорогого, бессмысленного с точки зрения большей взаимной безопасности и потенциально опасного оружия. Попробуйте его потом оттуда выкурить!»

Да, Челомей мечтал о космическом щите от ракетно-ядерного удара.

Мысли о противоракетной обороне зародились давно: как только обозначилась опасность ракетного удара. «Первый «противоракетный» бум разыгрался в США еще в конце 50-х годов. С 1957 года там начались работы над первым проектом ПРО, получившим название «Найк Зевс». Уже в период с 1963 по 1965 год прошли успешные испытания антиракет и осуществлен ракетный перехват над Тихим океаном головных частей межконтинентальных ракет.

В 1963 году в США началась разработка ПРО второго поколения — «Найк — Икс». Затем последовали новые проекты ПРО — «Сентинел», «Сейфгард», «Самбис», «Амбис»...

В нашей стране тоже велись разработки в области ПРО. Лет двадцать пять назад по телевидению показывали документальный фильм о стратегических ракетах. Были там впечатляющие кадры ракетного перехвата: антиракета с ядерной головкой сбивала межконтинентальную ракету. Пожалуй, эти удачные кадры и породили у населения уверенность, что небо наше надежно защищено от ракетно-ядерного удара.

Специалисты, и наши и зарубежные, знали, что наземные ПРО — это скорее миф, чем реальность. Конечно, можно сбить несколько ракет, но с массовой атакой, да еще с применением помех и ложных целей ПРО не справится. Технический уровень тех лет, да и нынешний тоже, не позволяет пока только наземными средствами удовлетворительно решить эту задачу.

«В 60-х годах среди американских ученых стали все чаще высказываться предположения об огромных преимуществах использования в целях создания ПРО космического пространства. Были проведены обширные исследования, на основании которых было сделано предположение, что к концу 70-х годов США, видимо, будут в состоянии создать надежную противоракетную оборону космического базирования.

Подтверждая принципиальную возможность создания такой ПРО, некоторые ученые утверждали, что хотя техническая реализация подобных планов пока еще невозможна, работы в этом направлении надо развернуть не мешкая. По мере освоения космического пространства, повышения надежности спутников, их удешевления шансы на создание глобальной ПРО принципиально нового типа будут непрерывно возрастать», — так характеризует обстановку тех лет генерал-майор В. С. Белоус в своей книге «Космическая рулетка Пентагона» (М., АПН, 1988).

Естественно, что в то время помыслы многих ученых и у нас в стране были обращены к проблемам ПРО. Вряд ли их можно за это осуждать. Сейчас легче давать оценку тем или иным решениям прошлых лет. А в ту пору ответ на вопрос — стоит или не стоит проводить работы в области космической ПРО — был далеко не однозначен. Об этом говорит и сам ход обсуждения предложения Челомея на комиссии, созданной по указанию Д. Ф. Устинова, о которой пишет Е. П. Велихов.

Но Евгений Павлович говорит в своей статье только об одной стороне медали предложений Челомея. Военная часть — лишь одно из следствий. А главное в проекте, о чем умолчал академик Велихов, его изюминка — то, что Челомей предлагал разработку нового транспортного средства, которое выводилось бы на орбиту «Протоном». Был даже сделан его макет.

Противники проекта стали вопрошать: а какие военные задачи он сможет решать. Вот тогда Челомей и развернул ту программу, которую Велихов назвал «звездными войнами». Против нее и ополчились оппонненты в комиссии и вне ее. На их стороне был перевес. Планы на пятилетку были уже сверстаны, деньги поделены, производственные мощности тоже. Все понимали, что проект априори обречен на неудачу: пересмотреть, вновь согласовать и увязать план — дело практически немыслимое. Предложение Челомея по инициативе Дмитрия Федоровича Устинова похоронили, да, видно, с водой выплеснули и ребенка — экспериментальное транспортное средство. Кто знает, может, и не пришлось «Буран» делать, если бы родилось то создание, которое предлагал Челомей. И тогда не «фантастическими затратами», а существенной экономией обернулось дело. А сейчас много говорят о том, чтобы считать деньги и в космонавтике.

После работы комиссии нагрянула другая, только уже с проверкой. Задали вопрос, откуда, мол, средства взяли. А финансировали проект за счет других заказов. Ухватились за это, хотя такие нарушения сплошь и рядом были тогда, сейчас тоже есть, и, видимо, в ближайшем будущем не исчезнут. На это смотрели и смотрят сквозь пальцы. Но генеральному конструктору объявили выговор. Правильно говорят, что инициатива наказуема.

А через несколько лет появился французский проект «Гермес», очень похожий на то, что предлагал Челомей. И американцы, и британцы, и западные немцы, и японцы разрабатывают свои мини-«Шаттлы».

Действительно, время лучший судья. Все ставит на место.

Чем бы ни занимался Челомей, все у него оригинально: крылатая ракета — так с раскрывающимися крыльями, ракета-носитель — так самый мощный у нас в то зремя, спутник — так маневрирующий, грузовой корабль — так самый вместительный, спускаемый аппарат — так многоразового использования...

Сегодня в мире стало поспокойней. Две великие державы СССР и США подписали Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. Согласно ему мы уничтожаем ракет существенно больше, чем Соединенные Штаты. Наша страна в одностороннем порядке течение полутора лет воздержалась от испытаний ядерного оружия. Проводятся советско-американские исследования по созданию системы надежной фиксации ядерных взрывов. СССР в одностороннем порядке значительно сокращает вооруженные силы обычного типа.

Но, к сожалению, налицо и иная тенденция. В период правления Рейгана произошло невиданное за всю послевоенную историю наращивание военной мощи США. Эти годы, по подсчетам авторитетного центра оборонной информации, ознаменовались увеличением ассигнований для военного ведомства на 68 процентов. Согласно данным, приводимым журналом «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт», с 1980 по 1988 год администрация затратила более 150 миллиардов долларов на разработку новых систем вооружений, в том числе на программу «звездных войн». В своем «прощальном» бюджете Рейган предложил увеличить расходы СОИ на 44 процента. В 1989— 1990 годах, как заявил ушедший недавно в отставку директор организации по осуществлению «стратегической оборонной инициативы» генерал-лейтенант Дж. Абрахамсон, США намереваются провести испытания перехватчика космического базирования, способного уничтожать межконтинентальные баллистические ракеты. Этот эксперимент под кодовым названием «Кей Хит» станет крупным шагом в создании американской системы «звездных войн». Не оставили в Пентагоне и намерений создать противоспутниковые вооружения, в том числе с использованием боевых лазеров.

Так что даже сейчас вполне понятна тревога Владимира Николаевича и его мечта о надежной «крыше» над Отечеством.

Руководители СССР и США подписали Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности «паркером» с золотым пером. Именно авторучку этой всемирно известной фирмы предпочитал остальным генеральный конструктор Челомей. Паркеровским пером Владимир Николаевич прикидывал на листе бумаги параметры будущих ракет, обеспечивших нашей стране стратегический паритет с США.

Возможно, недалек день, когда «паркером» будет подписан и договор о мирном использовании межконтинентальных ракет.

Такой вот парадокс: чтобы побудить соперника разоружаться, надо сначала сравняться с ним. Ибо американские руководители заявляют, что проводят и будут проводить по отношению к нашей стране политику с позиции силы. Со слабыми они считаться не стали бы. Значит, в том, что созданы предпосылки для сокращения стратегических ядерных сил, есть и изрядная доля труда академика Челомея.

А большим ракетам мирная работа всегда найдется. Об одной возможности из области фантастики начали всерьез поговаривать ученые. Даже такой далеко не миролюбивый господин, как «отец американской водородной бомбы» Эдвард Теллер.

Он предложил уничтожать ракетами с водородными бомбами опасных для нашей планеты странников Вселенной: крупные метеориты, кометы, астероиды, чьи орбиты могут пересечься с земной. А чтобы заранее узнать о встрече с «непрошеными гостями», на орбите нужно разместить радиолокационные станции космического дозора.

Может, и настанет такое время, когда стратегические ракеты перенацелят на потенциального «космического врага».

Летом 1984 года Владимир Николаевич отметил свое 70-летие. Конечно, бремя прожитых лет давало о себе знать. Пошаливало сердце. Чаще стали встречи с врачами. Острее переживалась случавшаяся несправедливость. Но по-прежнему неиссякаемым казался для окружающих его творческий заряд, интерес к новому. Об отдыхе не думалось. Хотелось работать и работать...

Неожиданно вмешался нелепый случай. В первых числах декабря был гололед. Утром, выходя на работу, а было это на даче, Владимир Николаевич подскользнулся и повредил ногу — перелом без смещения. Его привезли домой. После осмотра врачи решили — надо госпитализировать. Когда дочь Женя прибежала домой, чтобы проводить отца, она увидела его в своем кабинете. Он набирал в больницу книги. «Буду работать», — сказал он. И он работал.

На третий день врачи разрешили ему вставать. Утром 8 декабря в 8 часов Владимир Николаевич разговаривал с женой. Они поговорили о детях. Потом он сказал, что ночь была беспокойной, но сейчас чувствует себя хорошо, а главное — и Нинель Васильевна услышала в трубке его молодой звенящий голос: «Я такое придумал! Я такое придумал!..» А потом тишина. Это были его последние слова.

До самого смертного часа он жил работой и, судя по его восклицанию, сумел найти удачное решение проблемы, над которой бился в последнее время.

Он оставил после себя учеников, которые продолжают его дело. В их будущих успехах заложена и доля его труда. Высказанные им идеи живут и находят признание и после его смерти.

Он любил классическую музыку — Баха, Гуно, Шуберта, Листа, Моцарта... Сам в минуты отдохновения садился за фортепьяно и играл некоторые их вещи. Но главной музыкой в его жизни, как сказал преемник его дела, были ревущие аккорды ракетных двигателей.

Когда в очередной раз сообщается о каком-либо космическом объекте, запущенном ракетой-носителем «Протон», вспомните о главном ее конструкторе Владимире Николаевиче Челомее. Он многое сделал для блага Родины и достоин памяти доброй и долгой.

За такого рода заголовками обычно следует детективный сюжет. Те, кому около сорока, наверное, помнят нашумевшую западногерманскую кинокартину французкого режиссера Ива Чампи «Кто вы, доктор Зорге?». Фильм открыл дотоле незнакомое нашему широкому зрителю имя советского разведчика Рихарда Зорге. А уместно ли подобное название для публикации, посвященной пионеру космонавтики Юрию Васильевичу Кондратюку? Думаю, что да. Есть в его биографии нечто от детектива — с 1921-го и до самой своей гибели предположительно в 1942 году жил он под чужим именем. С ним он и вошел в историю.

Как это может показаться поначалу ни странным для нас, соотечественников Кондратюка, его имя, несмотря на очевидные заслуги в разработке идей космонавтики, стало широко известным для неспециалистов, как в нашей стране, так и за рубежом, благодаря американской лунной программе «Аполлон».

«Когда ранним мартовским утром 1968 года с взволнованно бьющимся сердцем я следил на мысе Кеннеди за стартом ракеты, уносившей корабль «Аполлон-9» по направлению к Луне, я думал в этот момент о русском — Юрии Кондратюке, разработавшем эту самую трассу, по которой предстояло лететь трем нашим астронавтам».

Это слова одного из специалистов проекта «Аполлон» Джона Хуболта. Именно он был инициатором использования в проекте «трассы Кондратюка», и в упорной борьбе с ведущими специалистами, в том числе с авторитетнейшим Вернером фон Брауном, ему удалось настоять на своем.

Подробности этой битвы идей стали известны позднее, когда в марте 1969 года «Лайф» опубликовал статью Дэвида Шеридана «Как идея, которую никто не хотел признавать, превратилась в лунный модуль». Ее сокращенное изложение приводит в своем очерке «Выше элеватора Луна» Анатолий Иващенко, опубликованном в двух номерах газеты «Известия» за 17 и 18 июня 1987 года. В частности, в статье Шеридана говорилось: «Идея, которая вызвала к жизни лунный модуль, еще более дерзка, чем сам аппарат». Вся необычность замысла состояла в спуске на лунную поверхность с основного блока, который оставался «дежурить» на окололунной орбите, так называемого лунного модуля. Затем предполагался старт модуля с Луны, стыковка с основным блоком на орбите и возвращение домой.

В 1961 году схема эта показалась американским специалистам настолько нелепой, что предложивший ее 41-летний Джон Хуболт был даже осмеян.

— Ваши цифры врут! — кричал Максим Фаже, один из конструкторов космического корабля «Меркурий». Повернувшись к участникам совещания, Фаже предупреждал: — Он заблуждается!

Вернер фон Браун только качал головой и, обращаясь к Хуболту, сказал:

— Нет, это не годится.

Браун, как и большинство с ним работавшим ученых-ракетчиков, отдавал предпочтение другой схеме полета. По ней стыковка производилась не у Луны, а на околоземной орбите. Он предлагал использовать две ракеты типа «Сатурн» — одна должна была нести на борту запас дополнительного топлива, а другая — космический корабль. После раздельного запуска их нужно было состыковать, а затем запустить космический корабль с дополнительным запасом топлива к Луне.

Фаже и другие члены группы, которая стала ядром проекта «Аполлон», отдавали предпочтение так называемому прямому полету. По их замыслам, огромнейшая ракета, намного больше тех, которые к тому времени рассматривались в проекте, должна была доставить космический корабль непосредственно с Земли на Луну.

Как было потом признано: настойчивость Хуболта, его «одинокая и бесстрашная битва сберегла Соединенным Штатам миллиарды долларов: избавила от многих лет задержки».

Сам ли Хуболт пришел к этой идее, или он нашел ее теоретическое обоснование в книге Кондратюка «Завоевание межпланетных пространств», изданной в 1929 году в Новосибирске за счет автора тиражом 2000 экземпляров, а затем переизданной в 1947 году Оборонгизом, сказать трудно. Во всяком случае после октябрьского шока в американской столице, вызванного запуском первого советского искусственного спутника, специалисты НАСА подняли всю русскую, советскую литературу по космонавтике. При библиотеке конгресса был создан специальный библиографический отдел советской космической литературы, в котором оказалась и книга Кондратюка. А когда президент Кеннеди объявил лунную программу «Аполлон» как национальную цель, которая, по словам газеты «Нью-Йорк таймс», предстала «в качестве средства полировки национального престижа, потускневшего после спутников, орбитальных полетов русских космонавтов и гибельного вторжения в заливе Свиней» на Кубе, специалисты НАСА всерьез заинтересовались этим фондом. К тому же в 1960 году на английский были переведены труды Кондратюка.

В журнале «Лайф» промелькнула такая фраза: «...инженер Хуболт заимствовал свою идею у русского автора Юрия Кондратюка, который подробно теоретически обосновал этот вариант в книге, выпущенной в 1929 году».

Но в статье Шеридана дана и иная версия, как Хуболт пришел к такому же решению: «Идея Хуболта — стыковка на окололунной орбите — возникла в известной мере случайно. По роду своей работы Хуболт был достаточно далек от проблем пилотируемых полетов в космос, он занимал должность заместителя начальника отдела динамических нагрузок на стендах НАСА Ленгли-Филд. Но, кроме того, он был председателем комитета, состоявшего из шести человек, который изучал проблемы стыковки при сборке и работе космических станций. На заседании этого комитета в августе 1960 года обсуждалась и проблема посадки на Луну. Хуболту всегда нравились наиболее простые и наиболее практичные подходы к решению задач. Ему казалось, что те методы высадки на Луну, которым отдают предпочтение высшие чины, могут оказаться нереальными еще многие годы. На классной доске Хуболт перечислил все мыслимые методы полетов к Луне с использованием стыковки.

«Мне пришло в голову, что состыкованный на окололунной орбите корабль можно уподобить жилой комнате, — говорит Хуболт. — Так зачем же спускать всю эту проклятую комнату на поверхность Луны, когда гораздо легче спуститься в небольшом аппарате? И когда я посмотрел на проблему таким образом, идея стала выглядеть очень заманчиво».

После заседания Хуболт быстро сделал на первой попавшейся бумажке расчеты, и как-то само собой стало ясно, что стыковка на лунной орбите вызвала цепную реакцию упрощений: в разработке, в производстве, при старте и в ходе управления полетом. Все будет упрощено.

«Господи, — сказал себе Хуболт, — так ведь это то, что надо. Это фантастично. И если есть какая-нибудь идея, которую стоит пробивать, то именно эту».

«Американский Кондратюк» — так назвал Хуболта в своем очерке А. Иващенко — выступал во всех комитетах, которые соглашались его выслушать. Но все безрезультатно. Тогда осенью 1961 года Хуболт, нарушив субординацию, написал похожее на крик отчаяния письмо заместителю директора НАСА Роберту Сименсу, ставшему впоследствии министром военно-воздушных сил США. Начиналось оно так: «Пережив состояние человека, вопиющего в пустыне, я испытываю ужас при одной мысли об отдельной личности и целых комитетах». Заканчивалось письмо просьбой: «Дайте нам разрешение, и мы доставим людей на Луну в очень короткий срок и обойдемся без всякой хьюстонской империи».

Смелое и откровенное письмо понравилось Сименсу. Он передал его своим помощникам в вашингтонскую штаб-квартиру НАСА. На этот раз руководители проекта отнеслись благосклонно к идее стыковки на лунной орбите, в том числе и фон Браун. «Когда фон Браун изменил свое отношение к стыковке на окололунной орбите в 1962 году (и я уважаю его за это), — сказал Хуболт, — я рассчитывал, что последнее препятствие преодолено».

В 1963 году Хуболт стал консультантом в Принстонской организации аэронавтических исследований. НАСА присудила ему награду «За выдающееся научное достижение», оценив его предвидение и настойчивость. «Но его самая большая награда пришла, — писал «Лайф», — на мысе Кеннеди, когда он наблюдал старт «Аполлона-9», на борту которого отправлялось его детище — лунный модуль, он думал о другом инженере, мечты которого разбились о скептиков. Хуболт только недавно прочитал историю Юрия Кондратюка, русского механика-самоучки, который примерно полвека назад рассчитал, что метод стыковки на лунной орбите является наилучшим способом решения проблемы высадки на Луну. Но Советское правительство пренебрегло им, и в 1952 году Кондратюк умер в безвестности».

— Боже мой! Он прошел все то же, что и я, — сказал Хуболт.

История открытия Хуболта, пожалуй, еще один пример, как важно изучать историю техники. Действительно, новое — подчас забытое старое. Об этой трассе Кондратюк думал еще в гимназические годы.

Насчет даты смерти Кондратюка журнал «Лайф», видимо, ошибся. А вот относительно «безвестности» толика правды в этом, наверное, есть. Недаром академик Валентин Петрович Глушко сказал как-то в беседе с журналистами: «На мой взгляд, мы в большом долгу перед Юрием Васильевичем Кондратюком. Его вклад в космонавтику еще не нашел достаточного отражения в печати». Нет сомнения, что причиной тому — ряд фактов его, прямо скажем, непростой биографии, под стать тому сложному времени, в котором он жил и творил.

На торжественном заседании 12 июня 1987 года, посвященном 90-летию со дня рождения ученого и состоявшемся на его родине в Полтаве, Ф. Т. Моргун (в ту пору первый секретарь Полтавского обкома КПСС) отметил в своей речи: «Под двойной тайной долгие годы были скрыты имя и дела Ю. В. Кондратюка. Все чувствовали, как над этим именем наслаивался панцирь запретности, не только для прессы, но и для всех нас, и в придаток шла какая-то суета вокруг его биографии... Сейчас, когда наше общество очищается и из всего делаются уроки правды, мы говорим открыто и про эту долгое время запретную сторону жизни Ю. В. Кондратюка. Ведь немногие даже из полтавчан знали, что имя, данное ему родителями, было Александр».

На следующий день участникам заседания был показан документальный кинофильм «Что в имени тебе моем», снятый на Свердловской киностудии по сценарию летчика-космонавта Виталия Севастьянова. Но лишь через год фильм был показан по Центральному телевидению, и миллионы людей узнали правду: имя Юрия Васильевича Кондратюка обессмертил Александр Игнатьевич Шаргей.

В августе 1988 года, спустя два месяца после показа фильма по Центральному телевидению, в издательстве «Знание» увидела свет брошюра Бориса Ивановича Романенко «Юрий Васильевич Кондратюк». Ее автору после окончания института в ноябре 1940 года довелось почти год работать под непосредственным началом Кондратюка. Вместе они воевали в одном полку народного ополчения. Не без его участия была раскрыта история со сменой фамилии.

Какова же подлинная биография Кондратюка — Шаргея? В метрической книге Полтавской епархии города Полтавы в кафедральном Успенском соборе в 1897 году записано: «Июня девятого (9) дня рожден, а июля 28 крещен Александр; родители: студент Киевского университета Игнатий Бенедиктович Шаргей и его законная жена Людмила Львовна... восприемники — коллежский советник Иоким Никитович Даценко и дворянка Екатерина Иоановна Петраш...»

Принимавшая роды врач-акушерка Екатерина Кирилловна Даценко (по первому мужу Шаргей) приходилась Саше родной бабушкой, а Аким, или по церковному Иоким, Даценко — ее второй муж — был тоже врачом.

Родителям Саши была уготована несчастливая судьба, недолгая жизнь. Отец его — Игнатий Бенедиктович Шаргей — был в ту пору студентом Киевского университета. Мать Саши — Людмила Львовна — преподавала географию и французский язык в одной из киево-подольских гимназий. Девичья фамилия ее была в некотором смысле исторической для здешних мест — Шлиппенбах. Помните, в пушкинской «Полтаве» петровским войскам «сдается пылкий Шлиппенбах». После Полтавской битвы Шлиппебах остался на русской службе, был произведен в генерал-лейтенанты и получил титул барона. От него, как полагают энтузиасты — исследователи жизни и творчества Кондратюка, и пошел род российских Шлиппенбахов. Так что пылкий генерал доводился Сашиной матери прапрадедом.

В 1897 году Людмила Львовна вместе с мужем участвовала в студенческих демонстрациях протеста. Поводом для волнений послужило самосожжение в Петербургской тюрьме революционерки М. Ф. Ветровой.

Людмилу Львовну арестовали. Пережитое на жандармских допросах не прошло бесследно для молодой ждущей ребенка женщины. Из полицейского ведомства она вышла в смятении, с душевной травмой. Года через четыре состояние здоровья стало резко ухудшаться и ее поместили в Полтаве в частную клинику для душевнобольных. Позднее Людмилу Львовну перевели в лечебницу «Шведская могила», где она и скончалась в начале десятых годов.

Игнатий Бенедиктович, чтобы не привлекать внимание властей, решил бросить учебу. Через год он получил из университета справку о прослушанных курсах и уехал в Германию. Продолжил свое образование в дармштадтской Высшей школе технических наук. Но потом вернулся в Россию и поступил в Петербургский университет.

После того как мать попала в больницу, маленький Саша жил в Полтаве у бабушки. Мать была безнадежно больна, и отец вступил в гражданский брак с Еленой Петровной Кареевой, своей сослуживицей (старший Шаргей совмещал учебу с работой в страховом обществе). В марте 1910 года у них родилась дочь Нина, а вскоре отец тяжело заболел и скончался летом того же года. Мачеха с Сашиной родной сестрой уехала в Петербург, а тринадцатилетний мальчик остался жить в семье бабушки.

Растревожила талант, обратила Сашу в космическую веру научная фантастика. Именно в веру, ибо его упорное желание решать задачи даже не завтрашнего дня, а из призрачного послезавтра, иначе, чем верой, не назовешь. Звездные грезы Циолковского инициировал Жюль Верн, а Саша Шаргей увлекся книгой Бернгарда Келлермана «Тоннель» — о сооружении подводной дороги между Америкой и Европой. В русском переводе роман вышел в 1913 году, прочел его Саша летом 1914-го во время каникул.

Позже, в 1929 году, сам Александр Шаргей (он к тому времени сменил фамилию, стал Ю. В. Кондратюк) писал: «Первоначально толкнуло мою мысль в сторону овладения мировыми пространствами или, вернее, вообще в сторону грандиозных и необычных проектов редкое по силе впечатление, произведенное прочитанной мною в юности талантливой индустриальной поэмой Келлермана «Тоннель»... Впечатление от келлермановского «Тоннеля» было таково, что немедленно вслед за его прочтением я принялся обрабатывать, насколько позволяли мои силы, почти одновременно две темы: пробивка глубокой шахты для исследования недр Земли и утилизации тепла ядра и полет за пределы Земли. Любопытно, что читаемые мною ранее фантастические романы Жюля Верна и Г. Уэллса, написанные непосредственно на темы межпланетных полетов, не произвели на меня особого впечатления — причиной этому, видимо, было то, что романы эти, написанные менее талантливо и ярко, чем роман Келлермана, являлись в то время для меня явно несостоятельными с научно-технической точки зрения».

«С 16-летнего возраста, с тех пор как я определил осуществимость вылета с Земли, достижение этого стало целью моей жизни».

28 мая 1916 года Александр Шаргей окончил полтавскую гимназию с серебряной медалью и поступил без экзаменов на первый курс механического отделения Петроградского политехнического института. Жить он поселился на Васильевском острове у своей мачехи, которая сумела предоставить ему отдельную комнату.

Недолгой была его студенческая жизнь. Шел третий год мировой войны. Отсрочку от призыва студент получить не успел, и его мобилизовали в армию, направили в школу прапорщиков при одном из юнкерских училищ Петрограда.

Военная карьера не привлекла юношу. Каждое увольнение он проводил в своей комнате на квартире у мачехи. Торопился до отправки на фронт закончить свой труд по космическим полетам. Многие вопросы прорабатывал, еще учась в гимназии. Уже в этой первой работе, так и никак не названной, содержащей 104 страницы рукописного текста, имеются наметки будущей «трассы Кондратюка». Любопытно отметить, что юноша и слыхом не слыхивал ни о Циолковском, ни о зарубежных пионерах космонавтики и тем не менее он самостоятельно получает многие результаты Циолковского, а кое в чем идет и дальше него.

После скорого военного обучения Александру присваивается звание прапорщика и он направляется на Турецкий фронт. Пребывание там было непродолжительным. В Петрограде произошла Октябрьская революция, и одним из первых декретов нового правительства был Декрет о мире. Началась всеобщая демобилизация. Трудна и опасна была обратная дорога на родину в Полтаву. Пришлось преодолеть турецкие и белогвардейские кордоны. Начиналась гражданская война. На Северном Кавказе Александра мобилизуют в белую армию. При первой же возможности он дезертирует и добирается в Полтаву.

В родном городе — немецкие оккупанты и воинство гетмана Скоропадского. В домах на Сретенской улице, где жили Сашины родственники, квартировали немцы. Пришлось скрываться у гимназического однокашника Николая Скрынки, жившего на улице Гоголя в доме номер 15. Там немцев не было. На улице показываться было опасно: могли мобилизовать в армию. Александр коротал время за чтением книг, благо библиотека у Скрынки была богатейшая.

В июне 1918 года Шаргей приезжает в Киев. Туда же переехала мачеха с его сестрой. Много профессий перепробовал Александр, чтобы прокормиться, и все-таки не забывал о космосе. Начал работать над новой рукописью, которую назвал «Тем, кто будет читать, чтобы строить». Это загляд в будущее — вперед на сорок лет!

К осени 1919 года рукопись закончена. Всего 144 страницы рукописного текста, а сколько научных пророчеств, в том числе и будущая трасса на Луну.

«...Полеты на ракете в мировое пространство ничего удивительного и невероятного не представляют... для осуществления этого предприятия необходимы опыты, опыты и опыты в постепенно увеличивающемся масштабе...» Эти строки написаны двадцатидвухлетним неудавшимся студентом в драматическом 1919 году, когда народ был занят не космосом, а сугубо земными проблемами.

31 августа 1919 года Киев заняли войска Деникина. Ему нужны солдаты. В армию забирают всех, кто способен носить оружие. В строю оказывается и Александр Шаргей. И опять бежит. С помощью знакомых обосновался в местечке Малая Виска Херсонской губернии.

1921 год. Откатывалась гражданская война. Казалось бы, передышка... Но Александр Шаргей, бывший прапорщик, восемь месяцев служил в белой армии. Поди же докажи свою невиновность! Как бы уцелеть. Ходили слухи о массовых расстрелах белых офицеров, даже тех, кто дал клятву лояльности новой власти. В Петрограде — «зиновьевские расстрелы», в Крыму уничтожали по приказу Пятакова, на Дону расказачивали согласно секретной директиве Свердлова...

Видимо, в это время Александр предпринял попытку уехать за границу вместе с семьей немецкого инженера Альберта Гартмана, которая жила по соседству. Иностранным подданным было разрешено покинуть страну.

У Гартмана было двое детей: дочь Виктория и сын Валентин. Виктория и Александр симпатизировали друг другу.

То ли Шаргей пытался уехать по своему паспорту, то ли воспользовался документом Валентина, но затея сорвалась. Александра на границе задержали. Когда много лет спустя в Полтавском архиве нашли анкету выезжавшего из страны Валентина Гартмана, то фотография на ней была оторвана.

Перед вояжем Шаргей ночевал в Киеве в семье Богдана Кистяковского, с сыновьями которого дружил Александр. Старший брат — Георгий Кистяковский в 1918 году уехал в Германию, получил там образование, а когда к власти пришли нацисты, переехал в США. Стал известным ученым — Джоржем Кистяковским, участвовал в создании ядерной бомбы, был консультантом президента Рузвельта по атомной проблеме.

После неудавшейся поездки Александр объявился в Малой Виске. Мачеха достала ему документы недавно умершего брата преподавателя школы, где училась Нина, его родная сестра. Так Александр Шаргей стал Юрием Васильевичем Кондратюком, родившимся в 1900 году в городе Луцке Волынской губернии. Всю жизнь клял себя Александр за псевдоним.

В Малой Виске Александр — Юрий работал сперва на мельнице, затем на сахарном заводе. Здесь он пишет третий вариант, прославивший его работы. Он было попытался продолжить образование, вернуть себе настоящее имя, но обстоятельства ополчились против него: заболел тифом.

«В 1925 году, когда работа уже подходила к концу и когда удалось наконец разыскать «Вестник воздухоплавания» за 1911 год с частью работы К. Э. Циолковского, я, хотя и был отчасти разочарован тем, что основные положения открыты мною вторично, но в то же время с удовольствием увидел, что не только повторил предыдущее исследование, хотя и другими методами, но сделал также и новые важные вклады в теорию полета», — писал впоследствии Кондратюк профессору Н. А. Рынину, автору «Межпланетных сообщений», интереснейшей истории космонавтики.

Кондратюк делает попытку опубликовать свой труд. Летом 1925 года рукопись, названную позже «О межпланетных путешествиях», он посылает в Москву в Главнауку (Главное управление научных, научно-художественных и музыкальных учреждений при Наркомпросе; в 1922—1933 годах оно руководило работой академий, научных обществ, НИИ, научных библиотек и других учреждений).

В предисловии он отмечает, что его работа «в своих основных частях» написана в 1916 году «после чего дважды подвергалась дополнениям и коренной переработке». Там же он безоговорочно признает приоритет К. Э. Циолковского «...в разрешении многих основных вопросов», хотя автор «...так и не получил возможности ознакомиться не только с иностранной литературой по данному вопросу, но даже со второй частью статьи инженера Циолковского, помещенной в журнале за 1912 год».

В том же 1925 году было принято решение о строительстве крупных элеваторов на Северном Кавказе. Узнав об этом, Кондратюк приезжает в октябре 1925 года на станцию Крыловская Владикавказской (ныне Северо-Кавказской) железной дороги, где сооружается большой элеватор. На стройке его талант изобретателя нашел применение. Здесь он подает свои первые заявки на изобретения — «Приспособление для нагрузки зерна в вагоны» и «Счетчик к автоматическим весам на элеваторе».

В мае 1926 года Кондратюк получает из Москвы официальный отзыв известного специалиста В. П. Ветчинкина. Владимир Петрович рекомендует рукопись к скорейшему изданию «ради сохранения приоритета СССР в области межпланетных сообщений».

7 октября 1926 года газета «Вечерняя Москва» напечатала заметку «Новый проект межпланетных сообщений. Труд молодого ученого». В ней сообщалось:

«В Главнауку поступила работа молодого ученого т. Кондратюка «О межпланетных путешествиях». Автор высказывает в ней ряд соображений об устройстве и деталях полета ракеты, предназначенной для межпланетных сообщений. Ознакомившись с трудом, Главнаука признала, что он содержит остроумные предложения, являющиеся результатом основательного изучения вопроса автором. Однако, по мнению Главнауки, вопрос об изготовлении такой ракеты пока может иметь значение лишь при исследовании верхних слоев атмосферы, ультрафиолетовой радиации Солнца и т. п. Главнаука решила отпустить на издание работы т. Кондратюка необходимые средства, поручив ее редактирование компетентному ученому. Вместе с тем Главнаука высказывается за предоставление т. Кондратюку возможности работать в избранной области».

Главнаука обещала 300 рублей на издание книги при условии ее сокращения. Осенью 1926 года Кондратюк закончил доработку рукописи и изменил заголовок. Под названием «Завоевание межпланетных пространств» она и войдет в историю. А пока он отправляет ее обратно в Москву на окончательное редактирование, которое предложено сделать Ветчинкину. Рукопись стали готовить к изданию.

Тем временем Кондратюк переезжает в Сибирь и по-прежнему занимается зернохранилищами. И по сей день стоит в городе Камень-на-Оби грандиозное деревянное сооружение, собранное без единого гвоздя. На нем висит памятная доска с надписью: «Самое большое деревянное зернохранилище в мире на 10 тысяч тонн. Построено в 1930 году по проекту и под руководством Ю. В. Кондратюка». Кондратюк назвал свое творение «Мастодонтом». Несколько таких сооружений было возведено им в разных местах Сибири. Иногда, в урожайные годы, «Мастодонт» и сейчас используется по своему основному назначению.

А между тем Главнаука не выполнила свое же обещание о выпуске книги. Скромные средства, о которых поначалу шла речь, представить отказались. Два с половиной года «тянули резину» Главнаука и ГИЗ (так сокращенно называлось Государственное издательство, где готовилась рукопись к печати), да так и подготовленную уже к набору ее вернули автору. Мало того, Главнаука отказалась даже посодействовать в ее выпуске за счет автора в одной из типографий для научных изданий *.

* Подробности рассмотрения рукописи в Главнауке смотрите в статье В. Клочко «История одной переписки» в данном сборнике.

Деньги на издание у Кондратюка в то время были: он получил вознаграждение за одно из своих изобретений для элеватора. В Новосибирске «пробить» типографию оказалось легче, чем в Москве. Кондратюк сумел получить разрешение Сибкрайлита и издал книгу за свой счет в типографии Сибкрайсоюза. В январе 1929 года книга «Завоевание межпланетных пространств» увидела свет.

В ней всего 73 страницы и 6 листов схем и чертежей. Такова история тоненькой книжки, сэкономившей американцам миллиарды долларов.

А недавно в «Неделе» (1989, №15) появилась заметка, из которой явствует, что и у Кондратюка был предшественник — некий француз Виктор Куассак. В 1915 или 1916 году во Франции вышла его научно-популярная книга «Покорение космоса».

В сообщении утверждается, что Куассак первым из известных авторов описал схему высадки на другую планету — с предварительным выходом на околопланетную орбиту и разделением космического аппарата на большой (орбитальный) и малый (посадочно-взлетный); процедуру сборки крупногабаритной конструкции на орбите в открытом космосе; использование атмосферы для гашения скорости при посадке аппарата. Рассмотрел будто бы Куассак и техническую схему многоступенчатой ракеты.

Куассак родился в 1867 году, на 10 лет позже Циолковского. Так же как Константин Эдуардович он был учителем в школе и на досуге так же писал книги на самые разные темы. Среди них — «Методическое пособие по орфографии», «Ошибки современной науки», «Мораль без Бога», «Проявление энергии». В 1917 году вышла его книга «Путь к счастью через постепенное и мирное установление коммунистического режима, или Социальное обновление без насилия». Куассак был одним из основателей «Интеграла» — «Общества по постепенному освобождению пролетариата».

«Покорение космоса» пока самая ранняя западная монография по космонавтике. Парижская Национальная библиотека предоставила нашим историкам микрофиши «Покорения космоса», так что у них есть возможность оценить предысторию трассы Кондратюка.

А какова дальнейшая судьба Кондратюка после выхода его книги? Летом 1930 года по доносу он и ряд сотрудников Хлебстроя были обвинены во вредительстве и арестованы ОГПУ. Мол, срывали они строительство элеваторов и зернохранилищ, затягивали выдачу технической документации и ввод в строй оборудования.

Через несколько месяцев предварительного заключения всех арестованных без предъявления обвинительного заключения и без суда приговорили к различным срокам лишения свободы. Кондратюку дали три года. Позже по протесту прокурора Верховного суда СССР П. Л. Красикова всем осужденным лагеря заменили ссылкой в Западную Сибирь. С июня 1931 года Кондратюк направлен на работу в одно из проектных бюро ОГПУ при Кузбасстрое в Новосибирске. Работавший с ним в «шарашке» Николай Петрович Тургенев, правнук великого писателя, вспоминает: «Кондратюк работал в проектном отделе № 14 ОГПУ в конструкторской группе Константина Авраамовича Ушакова по разработке оборудования Аралической углеобогатительной фабрики для Кузнецкого металлургического завода...

Характерной чертой Юрия Васильевича Кондратюка была доброжелательность к людям. С его личной жизнью я не знаком, но внешне он производил впечатление человека неустроенного в жизни и уделявшего малое внимание своему быту и личной жизни...

К сожалению, интересы Кондратюка несколько опережали время и технические возможности...»

В тюрьме Юрий Васильевич узнал, что объявлен конкурс на проект огромной ветроэлектрической станции. На каких-то обрывках бумаги набросал эскизы, привел расчеты и отправил специалистам. Его вариант высоко оценили и при содействии Серго Орджоникидзе, по чьей инициативе проводились эти работы, в апреле 1932 года Кондратюка освобождают из ссылки и предлагают принять участие в разработке проекта.

Недавно в печати промелькнуло сообщение, что в 1933 году во время одного из приездов в Москву у Кондратюка состоялась встреча с Королевым в ГИРДе. Он якобы пригласил Юрия Васильевича на работу. ГИРД лишился Цандера, который умер от тифа, и приход Кондратюка был весьма желателен. Но он отказался от предложения. Видимо, причина была не в проекте Крымской электростанции, в который Юрий Васильевич уже с головой окунулся, а в боязни анкетных проверок. Ведь ГИРД финансировался Управлением военных изобретений РККА.

Мне довелось видеть ксерокопию анкеты Кондратюка, заполненную им 25 октября 1932 года. Анкеты в то время были куда более пространными, чем теперь. Например, пункт 25 справлялся: «Служил ли в старой армии с... по... всего... лет... мес. Последний чин ... на должности ... не служил»

А в пункте 26 предлагалось уточнить: «Служил ли в войсках или учреждениях белых правительств (где, когда и в каких должностях) ... не служил».

Пункт 27 кондратюковской анкеты стал бы, наверное, препятствием для его работы в ГИРДе: «Обвинялся ... во вредительстве (ст. 58—7), в закл. с 31 /V'II 1930 по апрель 1932».

А если бы вдруг копнули бы еще дальше, то выявилось бы, что и своих формальных родителей Юрий Васильевич толком не знал. Ни их полного имени, ни чем они занимались до революции. Поэтому он и не лез в начальство, а довольствовался небольшими должностями.

Тем не менее нельзя сказать, что Кондратюк был талантливым одиночкой. Вокруг него группировалась способная молодежь. С ним над проектом ветроэлектростанции работал будущий главный конструктор Останкинской телебашни Н. В. Никитин и будущий главный инженер ее строительства Б. А. Злобин. Оба считали себя учениками Кондратюка. Некоторые решения, заложенные в проект 165-метровой бетонной башни для ветроэлектродвигателей, которая разрабатывалась под руководством Кондратюка, были использованы при строительстве Останкинской башни. «Юрий Васильевич был самым талантливым инженером, которого мне пришлось встретить за всю свою жизнь», — сказал об учителе Никитин.

После того, как Орджоникидзе застрелился, работы по проектам затормозились.

В середине марта 1989 года в Полтавском государственном педагогическом институте имени В. Г. Короленко прошла научная конференция, посвященная 60-летию выхода в свет работы Ю. В. Кондратюка «Завоевание межпланетных пространств». Попал на нее и я. Большой актовый зал института был переполнен.

Интересно, что красивое кирпичное здание, входящее в институтский комплекс, — это бывшая гимназия, где учился Шаргей — Кондратюк. Студенты чтут память своего ныне знаменитого земляка. В институте их силами создан музей Ю. В. Кондратюка. Много внимания уделяет ему энергичный декан физико-математического факультета Александр Пантелеймонович Руденко.

Вера Никаноровна Жук, работавшая одно время в полтавском архиве, кропотливый исследователь Полтавщины, поведала мне любопытную историю раскрытия настоящей фамилии Кондратюка.

Когда в нашей печати в связи с американскими полетами на Луну сенсационно прозвучало имя Кондратюка, им заинтересовался Петр Ефимович Шелест, бывший в то время первым секретарем ЦК Компартии Украины. Дал команду: узнать подробности о человеке с украинской фамилией Кондратюк. Почему никто не знает об «украинском Циолковском»?

Вышли на Кондратюков из Луцка, но не те. Пути-дороги все-таки привели в Полтаву. Люди, знавшие Кондратюка, показали, что Юрий Васильевич не скрывал, что учился в полтавской гимназии. Да и в анкете, на которую я ссылался, Кондратюк указал, что учился в Полтавской мужской гимназии с 1914 по 1918 годы и ушел из нее после восьмого класса.

Фотографию Юрия Васильевича показали Владимиру Степановичу Оголевцу, преподавателю гимназии. Он признал на ней своего ученика Сашу Шаргея, сказал, что живет в городе его родственник Анатолий Владимирович Даценко, и некоторые подробности может сообщить в Киеве Александр Кистяковский.

Поиск был под стать детективу. Некоторые свидетели говорить отказывались. Кистяковский, у которого брат в США, официальным лицам не сказал ничего. Также поначалу молчала и родная сестра, Нина Шаргей, связанная данным матери обещанием никому не рассказывать о брате, жившем под чужим именем.

Влияла на поиск и конъюнктура. Когда Шелеста сняли, то интерес к расследованию упал. Затем в 1977 году вновь заработала комиссия. Примерно так узнали о подлинной фамилии Кондратюка.

На бывшей гимназии висит мемориальная доска:

В этом здании, во 2-й полтавской мужской гимназии, в 1910—1916 годах учился выдающийся советский ученый-изобретатель, один из первых творцов теории космических полетов — Юрий Васильевич Кондратюк (1897—1941 гг.)

В июле 1941 года Кондратюк ушел добровольцем в народное ополчение. Долгое время о его судьбе было неизвестно. Ходили всякие слухи. Космонавт В. И. Севастьянов, изучавший архивные материалы о Кондратюке, рассказывает: «Судьба, которая, мне кажется, всю жизнь мстила Кондратюку за то, что он жил под чужим именем, и после его смерти сыграла злую шутку. После окончания войны при разборе фашистских архивов были обнаружены документы, вроде бы свидетельствующие о том, что Ю. В. Кондратюк работал у Вернера фон Брауна на ракетной базе в Пенемюнде. Кое-кто быстро поверил в то, что Кондратюк оказался предателем... И только гораздо позже была восстановлена истина.

А суть дела такова. В фашистских архивах обнаружили половину тетради Кондратюка с формулами и расчетами по ракетной технике. Там указывалась его фамилия, имя и отчество. Тетрадь нашел на поле боя какой-то немецкий солдат и принес своему командиру. Вскоре она попала специалистам по ракетной технике. Сделали запрос в лагеря военнопленных. И надо же быть такому совпадению — нашелся полный тезка и однофамилец — Юрий Васильевич Кондратюк. Его спросили: «Твоя тетрадь?» Чтобы вырваться из лагеря, он сказал: «Да». Но когда однофамильца привезли в Пенемюнде и потребовали включиться в работу, выяснилось, что он имел образование в объеме трех классов...»

В последние годы вроде бы точки над «и» были окончательно расставлены. В 1988 году вышла в свет уже упоминавшаяся брошюра Б. И. Романенко, был показан телефильм «Что в имени тебе моем». Люди узнали подлинное имя Кондратюка и дату его смерти — 3 октября 1941 года на территории Кировского района Калужской области. Имя его, как и положено, занесли в списки погибших, похороненных на воинском кладбище в городе Кирове на калужской земле.

Но Кондратюк в который раз вновь задал загадку. После показа фильма и выхода брошюры Б. И. Романенко обнаружилась переписка Кондратюка с близкой ему женщиной Г. П. Плетневой. Последнее письмо, полученное ею от Юрия Васильевича, было датировано 4 января 1942 года. Было и еще одно письмо после «официальной смерти», датированное 15 декабря 1941 года. Письмо же Плетневой, посланное в начале января 1942 года из Уфы, где она находилась в эвакуации, вернулось из-за «невозможности вручить адресату».

Надо сказать, что заключение о гибели Кондратюка 3 октября 1941 года, как выяснилось, было сделано без достаточных оснований и даже под давлением, возможно, и из благих побуждений. Так что ореол притягательной тайны вокруг Кондратюка — Шаргея отнюдь не рассеялся. Добавлю, что заинтересован был в таком заключении В. П. Глушко.

Как-то в Крыловской Кондратюк размечтался в присутствии своих друзей: «Видите над элеватором Луну? Я полечу туда». Он не полетел. Полетели другие, по его трассе.

«Если бы он был жив и мог бы работать в области ракетной техники после войны, он был бы таким, как Королев...» — так сказал о Кондратюке сподвижник Сергея Павловича академик Б. В. Раушенбах.

Время приносит новые подробности из жизни Юрия Васильевича Кондратюка — ученого, изобретателя, инженера. Находятся новые архивные материалы, которые иногда дополняют наши знания о том или другом отрезке его жизни, иногда, выстраиваясь в логическую линию вместе с уже исследованным, заставляют трактовать по-иному события, иногда ставят новые вопросы.

Верится, что исследователям жизни Ю. В. Кондратюка еще не раз посчастливится окунуться в мир его многогранного таланта. Еще не разобраны архивы акционерного общества «Союзхлеб», в системе которого Кондратюк работал на Кубани, в Сибири, на Алтае; архив ВСНХ, Наркомата тяжелой промышленности... А это значит, что впереди еще много работы.

Вернемся в далекий 1925 год, в Малую Виску Херсонской губернии (ныне Кировоградской области), где Юрий работал на сахарном заводе сначала кочегаром, а затем машинистом и механиком.

В этом небольшом местечке он закончил свою третью рукопись, получившую название «О межпланетных путешествиях». В июне Кондратюк пишет предисловие к статье и отправляет ее в Москву, в Главнауку. Тогда никто всерьез не принимал людей, говоривших о возможных полетах человека к Луне, планетам. Кондратюк тоже, боясь прослыть чудаком, никому не открывал свою тайну. Что же послужило толчком к такому его смелому шагу? В 1925 году, когда работа над рукописью уже подходила к концу, Юрию Васильевичу удалось наконец разыскать «Вестник воздухоплавания» за 1911 год с частью работы Циолковского.

Ознакомившись с работами Циолковского, Кондратюк понял, что он не чудак-самоучка, что вопрос принципиальной возможности полетов в космос решается и другими исследователями. Кроме того, он был уверен «что с теоретической стороны полет на ракете... ничего удивительного и невероятного собой не представляет», его можно осуществить при современном состоянии техники, но для этого необходима инициатива и понимание значения освоения Солнечной системы.

В августе Юрий Васильевич снимается с военного учета. Едет в Киев увидеться с родными, а затем в Москву. Справляется о своей рукописи в Главнауке, убеждается, что она не затерялась, и, получив в конторе «Союзхлеб» направление, держит путь на Кубань, на станцию Крыловская, где строится элеватор. Ему тогда было 28 лет. Что заставило парня отправиться в дорогу? Может, его увлекло новое, неизведанное дело, может, как и каждому молодому человеку в таком возрасте, когда обретена житейская мудрость и не погас романтический запал, хотелось почувствовать, на что способен, а может, привела его в теплый край какая-то жизненная неустроенность? Как бы там ни было, но и на строительстве элеватора его талант изобретателя нашел применение.

За что бы ни взялся механик Кондратюк — будь то приспособление к выпускной трубе элеватора-зернохранилища для загрузки зерна в вагоны или счетчик к автоматическим весам, пульт управления технологическими операциями на элеваторе или использование лебедки для подкатки вагонов под погрузку — в каждом вопросе нестандартное, оригинальное мышление. Эти изобретения забирали часто все свободное время, но некоторые вечерние часы, когда оставался один, он снова отдавал своему основному занятию — чертил новые траектории, проверял формулы взлета и посадки ракеты... И еще — ждал ответ из Москвы.

В Главнауке тему посчитали сложной и новой и отправили рукопись на заключение в Научно-технический отдел (НТО) ВСНХ. Коллегию НТО ВСНХ в то время возглавлял Л. Д. Троцкий. После Пленума ЦК РКП (б), который состоялся 17—20 января 1925 года, его освободили от обязанностей Председателя Революционного Военного Совета. Правда, в составе Политбюро оставили. А вскоре он стал работать в ВСНХ: членом Президиума, начальником электротехнического отдела, председателем НТО ВСНХ, а также председателем Главного Концессионного Комитета.

Троцкий направил в секретариат коллегии следующее письмо: 19/1 — 1926 г.

Владимир Петрович Ветчинкин был в то время признанным авторитетом в области аэродинамики и динамики полета, ученым, внесшим большой вклад в разработку вопросов прочности летательных аппаратов и расчета воздушных винтов, популяризатором идей межпланетных полетов.

Первое заочное знакомство В. П. Ветчинкина и Ю. Кондратюка положило начало годам дружеской переписки и привязанности. Возможно, что увлечение своего учителя ветроэнергетикой повлияло и на ученика, отдавшего проблеме использования ветра десятилетие своей жизни. В этой области Кондратюк превзошел Ветчинкина. Несмотря на преклонение перед его талантом, сделавшим так много для развития авиации, Юрий Васильевич со свойственной прямотой и честностью напишет в одном из экспертных отзывов на проектируемые им ВЭС, что «профессор Ветчинкин является сильным теоретиком, но по-видимому, он не конструктор, вследствие до сих пор им ничего не дано реально осязаемого в области мощной ветротехники. Некоторые защищаемые им положения носят непрактичный характер технических утопий». Но это будет в 1938 году, когда уже будет начато с большими трудностями строительство последнего детища Ю. В. Кондратюка — самой мощной в мире Крымвэс.

В. П. Ветчинкина заинтересовала работа молодого изобретателя, и на запрос НТО ВСНХ в апреле 1926 года он пишет свой отзыв, в котором подчеркивает, что, не зная о достижениях зарубежных ученых и ничего не зная о работах Циолковского, автор получил результаты, «достигнутые всеми исследователями межпланетных путешествий в совокупности, что следует считать очень важной заслугой. В то же время совершенно оригинальный язык автора и необычные для ученых выражения и обозначения дают основание полагать, что автор является самоучкой......Механик Кондратюк представляет из себя крупный талант (типа Ф. А. Семенова, К. Э. Циолковского или А. Г. Уфимцева), заброшенный в медвежий угол и не имеющий возможности применить свои способности на надлежащем месте».

Ветчинкин анализирует все двенадцать глав статьи.

«В § 2, — пишет он, — приводится без доказательств формула К. Э. Циолковского». Да, действительно, Кондратюк не показывает читателю всей механики расчета, а дает уже окончательный вывод, но все делает так логично и в такой последовательности, которая убеждает в правильности и неизбежности именно такого заключения. Причем, Кондратюк пришел к «Формуле погруженности» совершенно иным способом. В письме профессору Н. А. Рынину он писал: «Главное отличие в методе моих расчетов с методом Циолковского в том, что Циолковский все время исходил из работы, я же всюду исключительно из скорости и ускорений. Я считаю скоростной метод расчета более легким и продуктивным».

В 3-м параграфе «Скорость выделения. Химический материал» Кондратюк считает, что «мы... не обязаны ограничивать своего выбора химического состава выделения лишь газообразными соединениями. Ракета может исправно функционировать и в том случае, если только часть выделения газообразна, а другая представляет распыленные в газе более плотные вещества. ...Весьма вероятно, что применение кремне— и бороводородных групп окажется лучшим во всех отношениях... Применение металлической или борной группы требует для наличия в выделении газа одновременного применения водородной, бороводородной групп...»

Ветчинкин тогда еще не мог знать, что предложение Ю. В. Кондратюка использовать в качестве горючего для двигателей бороводороды, а еще раньше, в первых рукописях — металлы и металлоиды окажется приоритетным. В отзыве он только подчеркнет, что «вопрос исследуется подробно... насколько это возможно при полном отсутствии опытных данных и невозможности для т. Кондратюка поставить самому соответствующие опыты».

В 4-м параграфе Кондратюк обосновывает идею многоступенчатой ракеты. Эта идея есть еще в первых двух вариантах рукописи, но в третьем варианте он выводит формулу такой ракеты, не дав только ее конструктивного решения.

«Комплекты, становящиеся по своей величине излишними вследствие уменьшившейся массы ракеты, не отбрасываются, а разбираются и поступают на переплавку и раздробление, чтобы затем быть употребленными в качестве химического компонента заряда». Это предложение, считает Ветчинкин, «аналогичное предложению Ф. А. Цандера».

В 5-м параграфе Кондратюк рассматривает наиболее выгодные траектории полета и ракетные скорости. Он рассчитывает два типа улета в земном поле тяготения — по вертикали (радиальный) и по горизонтали (по касательной). Но придет к открытию наиболее выгодной «кривой улета», представляющей окружность с последующим развитием во все более вытягивающиеся эллипсы с фокусами в центре Земли и с перигеем в одной и той же точке.

Ветчинкин пишет: «Все выводы его правильны; и в вопросе о выборе траектории Кондратюк идет дальше опубликованных работ и приходит к предложению Ф. А. Цандера — о снабжении ракеты крыльями для полета в атмосфере».

«В § 6 рассматривается вопрос о возможности для человека выносить большие ускорения в ракетном полете. Автор указывает на предложение Циолковского о желательности помещения пилота в лежачем положении и притом в сосуде с водой, но добавляет его желательностью медленного вращения человека относительно своей продольной оси... Автор базируется на опытах с качелями и гигантскими шагами и указывает на возможность сообщать человеку ускорение 3g без вреда для его здоровья». В «гигантских шагах» Кондратюка видится современная центрифуга.

«В § 7 рассматривается вопрос о действии атмосферы на ракету. Наряду с недостаточным знанием законов аэродинамики... и новейших исследований по составу, температуре, давлению и плотности атмосферы, автор выказывает огромную способность самостоятельно справляться со всеми указанными затруднениями и, исходя из самых общих соображений физики, он вычисляет и плотность атмосферы, и работу ее сопротивления, и условия нагревания ракеты при пролете через атмосферу с большими скоростями, и предлагает приделать к ракете крылья и рули, хотя и совершенно правильно, но с очевидно полным незнанием авиации».

«В § 8 более подробно рассматривается вопрос о погашении скорости возврата сопротивлением атмосферы, причем автор дает совершенно правильную траекторию спуска; но здесь же проскальзывает полное незнакомство автора с авиационными конструкциями, способами управления и т. д.».

В этом разделе Ю. В. Кондратюк выдвигает идею «посадочного планера», в котором решены сразу три задачи:

— теплозащиты,

— управления по крену, а не по углу атаки,

— аэродинамической поверхности.

Никто до Кондратюка не решал эти вопросы.

Рассматривая 9-й параграф, рецензент положительно отзывается о станции-базе и артиллерийско-ракетном снабжении ее.

Если в первых двух рукописях у Кондратюка есть главы о посадочно-взлетном модуле (ракета становится спутником планеты, на которой необходимо сделать остановку, а садится на планету модуль, который затем стартует с планеты и присоединяется к ракете), то в третьей рукописи этих разделов нет. Здесь идут рассуждения о межпланетной базе.

Обладание базой, по Кондратюку, «даст ту большую выгоду, что мы не должны будем при каждом полете транспортировать с Земли в межпланетное пространство и обратно материалы, инструменты, машины, людей с камерами для них...

Ракеты с Земли... будут направляться лишь для снабжения базы и смены через более или менее продолжительные промежутки времени одной бригады другой. Первоначально на базе должны быть:

1. люди — минимум 3 чел. ...

2. сильный телескоп....

3. небольшая ракета для 2-х чел. ...»

В 10-м параграфе Кондратюк уделяет внимание проблеме автоматического управления космическими аппаратами как по их ориентации, так и по тяге двигателя (использование свободных гироскопов и акселерометра, как датчиков). Ветчинкин указывает, что «задача поставлена правильно».

В 11-м параграфе «говорится не только о полетах кругом Земли, и Луны, на Луну, но также и о полетах на Марс... Я полагал бы рассуждения о них преждевременными».

«В § 12 указываются необходимые эксперименты и исследования, предшествующие ракетному полету в мировое пространство. Здесь также все достаточно хорошо продумано».

Таким образом, в основе этого труда лежал огромный энтузиазм, поразительная интуиция ученого. И хотя, в отличие от Циолковского и Цандера, мы видим у Кондратюка несистематичные изыскания, но зато они охватывают весь спектр вопросов межпланетных полетов. В выступлении на праздновании 90-летия со дня рождения Ю. В. Кондратюка в Москве академик В. В. Раушенбах подметил эту особенность, сказав, что «так себя чувствует генеральный конструктор, который знает самые трудные места, на которых могут споткнуться будущие конструкторы, и решает их».

В заключение отзыва В. П. Ветчинкин пишет:

Работу т. Кондратюка можно напечатать и в том виде, какой она имеет сейчас. В дальнейшем можно бы было соединить его работу с работой других авторов по тому же вопросу (К. Э. Циолковского, Ф. А. Цандера, я...) с тем, чтобы издать хороший коллективный труд; но такая книга не может быть написана быстро, и ради сохранения приоритета за СССР не следует откладывать печатания готового труда из-за возможности написания нового... 12/IV—26 г.

В. Ветчинкин

В конце апреля — начале мая 1926 года письмо было отправлено на Кубань. Одновременно ЦАГИ запросил мнение автора о переезде в Москву. Однако в письме профессору Рынину Кондратюк вспоминает только об ответе В. П. Ветчинкина: «Я получил отзыв профессора Ветчинкина, прямо ошеломивший меня своей высокой оценкой моей работы... и со дня на день стал ожидать ее издания». О том, что существовал еще запрос, свидетельствует письмо ЦАГИ в секретариат коллегии НТО:

С комприветом Познанский.

На письме резолюция:

Попробуем реконструировать день 14 сентября 1926 года, когда на коллегии НТО ВСНХ решалась судьба Ю. В. Кондратюка. Естественно, возник вопрос о выборе подходящего места работы, в частности научно-исследовательского института, где он мог пополнять свои знания, продолжать работы по избранной теме. Возможно, что этим институтом мог быть и ЦАГИ.

И, наверное, коллегия решила обратиться снова в ЦАГИ с просьбой взять Кондратюка под свою опеку. Это был самый приемлемый вариант — в ЦАГИ работал Ветчинкин, который мог стать наставником молодого ученого. 22 сентября в НТО ВСНХ был направлен следующий ответ:

Возвращая при сем письмо Секретариата тов. Троцкого, ЦАГИ сообщает, что тов. Ветчинкин, сообщая свое мнение о желательности перевода т. Кондратюка на службу в Москву, руководствовался целью предоставить т. Кондратюку возможность пополнить свои знания всеми способами, какие имеются в центре, дать т. Кондратюку возможность немедленно получить ответы по интересующим его вопросам, но не предполагая перевода его для работы в исследовательский институт, тем более, что тов. Кондратюк, по-видимому, не имеет достаточной научной подготовки для ведения научно-исследовательской работы.

В частности, и вопрос о «междупланетных путешествиях» не стоит еще на очереди.

Таким образом, вопрос стоит о переводе, в случае если это возможно, т. Кондратюка в какой-либо из крупных центров на работу по его же специальности (на элеваторе).

Член коллегии — Вл. Архангельский.

Читаешь этот документ, и в душе нарастает необъяснимая тревога. Что произошло? Какая случайность вмешалась в такой желаемый для Кондратюка исход?

Как соразмерить данный ответ с отзывом Ветчинкина?

Кроме напечатания работы тов. Кондратюка, самого его (в случае его согласия) следует перевести на службу в Москву, ближе к научным Центрам: здесь его таланты могут быть использованы во много раз лучше, чем на хлебном элеваторе, здесь и сам Кондратюк мог бы продолжить свое самообразование и работать плодотворно в избранной области. Такие крупные таланты — самородки чрезвычайно редки и оставление их без внимания с точки зрения Государства было бы проявлением высшей расточительности.

Вместе с письмом ЦАГИ 28 сентября 1926 года в секретариат коллегии НТО ВСНХ поступило и письмо Ю. В. Кондратюка. Но пока среди документов письмо не найдено. Возможно, оно пролило бы свет на не совсем логичный конец этой истории. Интересно, что ни разу, даже в своем автобиографическом письме профессору Н. А. Рынину Кондратюк не проговорился об этой переписке. Может быть, потому, что в ней фигурировало имя Троцкого, возглавлявшего коллегию научно-технического отдела ВСНХ.

Спустя неделю, 5 октября, в секретариат Троцкого пришло письмо из Главнауки за подписью ее начальника Ф. Петрова. В нем давалось обещание издать книгу и выделить для этой цели средства.

О дальнейшей судьбе рукописи уже говорилось в данном сборнике: Кондратюку удалось ее издать только спустя два с лишним года в Новосибирске, да еще на свои деньги *.

* См. очерк «Кто вы, инженер Кондратюк?».

Мои архивные находки хочу закончить словами Олеся Гончара, которые словно о Юрии Васильевиче Кондратюке написаны: «Гений в обмотках... В нем вся эпоха... Весь дух ее, порывы и безграничность утрат».