На аэродром мы приехали за несколько минут до «С. П.».

С шутками, смехом построились по ранжиру, и когда из машины вышел Сергей Павлович, то спецкор «Правды» полковник Н. Н. Денисов по полной форме доложил, что группа специальных корреспондентов центральных газет, радио, ТАСС для торжественных проводов Главного конструктора построена.

Шутка была принята.

Сергей Павлович простился с провожающими, а потом подошел к нам.

— Пришлось поволноваться, Сергей Павлович?

— А как же! Каждый полет — это поиск. Техника сложная. Вот когда Валю провожали, то не мог заснуть. В который раз читал «Евгения Онегина»...

— А кто ваш любимый поэт?

— Люблю мужественные стихи Лермонтова.

— А Есенин?

— Люблю, особенно увлекался его стихами в молодости.

Здесь же, на аэродроме, Сергей Павлович еще раз напомнил о моем обещании прислать ему все записи на магнитофонную ленту, которые были приготовлены для Всесоюзного радио.

Надо сказать, что полет «Восхода» широко освещался по радио. Прошли записи — интервью с Сергеем Павловичем. Сергей Павлович слушал передачи по радио, делился впечатлениями о репортажах, давал советы.

Редакционная суета не позволила мне быстро выполнить просьбу Сергея Павловича, да к тому же я ждал выхода в свет звукового журнала «Кругозор», где на пластинке был записан голос Сергея Павловича. Наконец собрал все записи. Прослушиваю в студии. Входит Юрий Борисович Левитан. Узнает, в чем дело.

— Можно я скажу несколько слов Главному конструктору?

— Конечно.

— Дорогой Главный конструктор! Мы, работники радио, с большим волнением передаем в эфир материалы о ваших замечательных делах. Читаем скупые строчки ТАСС. Хотелось бы рассказать побольше о вас, о вашем чудесном коллективе! Примите мой привет в записи на пленку. Больших вам успехов! Пусть у вас всегда все ладится! Крепкого вам здоровья и многих, многих радостей!

Хмурым, дождливым утром 16 ноября я позвонил Сергею Павловичу. Сергей Павлович спросил, куда прислать помощника за пленкой.

Я заметил, что незачем беспокоить человека, могу привезти пленки сам.

— Хорошо. Знаете, как к нам добраться?

Очень лаконично и просто объяснил. Потом добавил:

— Жду в десять. А потом буду в цехах.

Забираю коробки с пленкой «Кругозор» № 8, быстро сажусь в машину. Добрались. Вот и небольшой двор. Вхожу в четырехэтажное здание. Меня уже ждут. Проводят в приемную Сергея Павловича.

В небольшом холле под чехлом стоит глобус.

Из приемной, когда идешь в кабинет, попадаешь в зал заседаний. На стене большая доска для записи мелом. Маленькая доска и у стола президиума.

На противоположной стене — в рамке указы о награждении опытно-конструкторского бюро орденами Ленина, дипломы в честь первого спутника и первого полета человека в космос.

Из зала заседаний-дверь в кабинет Королева. Сергей Павлович в синей шерстяной рубашке без пиджака. Встает навстречу:

— Здравствуйте! Присаживайтесь.

С интересом рассматриваю кабинет. Ничего лишнего. Большой стол. Сбоку коммутатор. На столе — еще несколько телефонов. У стола справа — доска для записей мелом. Здесь же тряпка, чтобы стирать написанное. В кабинете вечнозеленые растения.

Передаю Сергею Павловичу пленки. Его очень заинтересовал «Кругозор».

— Пластинка о «Восходе»? Молодцы, оперативно сделали!..

Судя по всему, Сергей Павлович впервые видел «Кругозор». Хотел оторвать пластинку. Попробовал — не поддается. Смотрит на меня.

— Говорите, весь журнал ставится на диск? Хорошо придумано.

Я рассказываю о намерении к десятилетию запуска первого спутника один из номеров «Кругозора» целиком посвятить космическим делам. (Такой номер вышел в свет, но Сергею Павловичу не суждено было его увидеть...)

— Я вам сейчас тоже сделаю подарок, — сказал Сергей Павлович и прошел в соседнюю комнату.

Приносит деревянную шкатулку с сегментами вымпела, отправленного на Луну.

— Такие сувениры мы вручаем всем кандидатам в космонавты. Учтите, осталось только две шкатулки!

На крышке деревянной, покрытой лаком коробки — карта Луны.

Сергей Павлович показывает, где прилунилась космическая станция:

— Вот сюда попали на Луну.

— Сергей Павлович! Если будет в программе посылка человека в космос без специальной подготовки, то буду рад провести репортаж из кабины космического корабля...

— Теперь уже доказано, что в космосе можно летать не только летчикам.

Сергей Павлович поинтересовался моими делами, а узнав, что я занимаюсь в аспирантуре Академии общественных наук, с искренней завистью сказал:

— Завидую. Завидую. Можете много читать... А вот у меня такой возможности почти нет...

Затем немного поговорили о новостях в мире, о последних событиях в стране.

Заканчивая разговор, Сергей Павлович сказал:

— В будущем будем посылать много кораблей. И многоместные. Так что учтите! (Хитро улыбнулся...)

Из кабинета вышли вместе. Сергей Павлович остановился у стола секретаря:

— Иду в цех. Буду в двенадцать.

Всю дорогу я думал о разговоре с Сергеем Павловичем. И не только во время дороги. Через несколько дней я написал ему заявление с просьбой зачислить меня в группу подготовки космонавтов.

Прошло несколько месяцев...

О дальнейших моих «космических» делах повествует дневник. Когда я его перечитываю сейчас, то мне хочется внести поправки, дополнения, но это будет, очевидно, неправильно... Прошедшие годы принесли много нового, иными стали представления, но если начать поправлять, то потеряется атмосфера тех дней. Поэтому я выношу на суд читателей несколько наивных страниц и мыслей прошлого...

14 июля 1965 года. 15 часов 53 минуты. Как старательно я вывожу эти цифры и буквы! Собрался вести дневник... Сколько раз до этого собирался делать то же самое — записывать по свежим следам рассказы бывалых людей, разные интересные истории, меткие слова, байки — и каждый раз бросал. Жизнь так стремительна, что не успеваешь выполнить намеченное, да и матушка-лень всегда подскажет объяснения поступкам, где чуть-чуть ею, то есть ленью, попахивает. Весьма услужливая особа! Ну, теперь-то, думаю, что на две недели у меня характера хватит.

Раздался долгожданный телефонный звонок:

— У вас все хорошо...

Этот телефонный разговор — пропуск на тщательное медицинское обследование. Перед этим два дня провел с медиками — крутили, вертели, расспрашивали, просвечивали, измеряли, подключали какие-то провода с датчиками к моему грешному телу и установили, что можно допустить к дальнейшему медицинскому обследованию. Стационарному. В больнице. Назначили на сегодня. Как всегда перед отъездом (а состояние именно такое, будто едешь в командировку), нашлась куча дел, которые надо закончить — отредактировать статью, взять книгу, записать в студии радиопередачу, позвонить, перенести встречу, что-то дочитать, что-то выписать... Еще утром был в Радиокомитете, прослушал и внес поправки в передачу «Время, космос и мы». Потом взял чемоданчик, папку, сел в машину, и вот уже девушка в белом халате протягивает термометр и заполняет первую страницу «Истории болезни». Какая же у меня «болезнь»? Какая же у нее «история»?

Кабинеты врачей напоминают здесь лаборатории. Уж до чего «мирная» профессия у «уха-горла-носа», а вот поди ты... Пришел прошлый раз к врачам и не заметил стула из металла. Вроде ничем и не примечателен — только за спинкой металлический штырь с белым поролоном. А это был и не стул вовсе, а «кресло Барани».

Еще дома я перечитал все брошюрки о подготовке космонавтов к полету. Всякие слова вроде «центрифуга», «вибростенд», «барокамера» становятся понятней! В сборнике «Двое в космосе» первый раз обратил внимание на мрачное выражение у весельчака Павла Поповича. Сосредоточен он, даже вроде боль переживает, а может, и страх (применимо ли сие понятие к героям?). Так вот, сфотографирован Попович именно в этом кресле Барани...

Составлен график моего обследования. Заполнена часть граф в пухлой «Истории болезни». Врачи внимательны, приветливы, благожелательны. А стенгазета у них, медиков, между прочим, называется «Путь в космос»...

15 июля, четверг. Однажды Главный конструктор сказал, что металл для космических кораблей проходит медицинский, хирургический осмотр. О больнице мне хочется сказать наоборот: медицинское обследование носит металло-космический характер.

Вчера поздно вечером разговорились с соседом по комнате (или палате?!) Он говорит, что на две недели приходится более ста (100!) анализов, проб...

После завтрака — осмотр в рентгеновском кабинете.

Потом стоматолог. Сняли зубной камень. Вообще здесь «изделия» не только проверяют, но на ходу и «ремонтируют»: лечат зубы, вырезают гланды... А если что-то зацепили в организме, то специалисты эту «зацепку» уточняют, проверяют — консультируют.

Вместе со мной в «кабинете внешнего дыхания» был Алексей Филиппович. Работает он у Главного конструктора.

Вчера вечером мы гуляли с ним по молодому парку, и он рассказывал взахлеб о Главном, даже, точнее, не рассказывал, а восклицал:

— С ним года два поработать надо. За ним понаблюдать надо! Все видит. Все понимает. Ему ничего не навяжешь! Пока сам не разберется, не убедится, что так надо, не успокоится. Не простой он человек! Не простой!

Вдруг подходит к нам доктор Юрий Николаевич в спортивном костюме, и оказывается, что сейчас это не доктор вовсе, а «больной». Тоже решил летать в космос! А ведь я на предварительном отборе у этого доктора был в кабинете, он внимательно изучал мою нервную систему.

16 июля, пятница. Вот и первые огорчения. Рентгеном обнаружено у меня затемнение гайморовой полости. Назначили было на завтра барокамеру и отменили. В понедельник будут делать прокол...

Чем занимался сегодня? С утра проверка зрения.

В полутемном кабинете прибор с окулярами. Глаз постепенно привыкает к темноте, и через определенное время появляются фигуры — то четырехугольник, то круг, то крест. Нужно быстро по сигналу «Внимание» называть эту фигуру. Последняя проба, уже через час, в абсолютной темноте (кошки и то не видят, одни злые тигры!) видишь тусклые силуэты фигур и тоже их называешь.

Только что вернулся из психофизиологического кабинета. Прикрепили кучу датчиков к голове, рукам, ногам и заставили за «лидером» повторять, точнее, по ассоциации подбирать слова. Из динамика несется: «Якорь». Чей-то голос утверждает, что он «железный». Тебе же нужно опередить этот голос и сказать довольно-таки разумное слово. «Кочан» — «голова»... Почему «голова»?

В кабинете напротив — отделение этой же психофизиологической лаборатории. Там опутывают тебя проводами от датчиков, ложишься на кушетку, закрываешь глаза и при ярком свете должен быстро сжать кулак, свет погас — разжать. Что-то рисуется на так называемой электроэнцефалограмме. Это биотоки мозга.

Потом — специальная проба на помехоустойчивость. На табличке нарисованы различные цифры до 45. Они выкрашены в красный и черный цвета. Разбросаны в хаотическом порядке, а точнее, беспорядке. Ты должен, указывая линейкой на цифру, говорить: «...сорок пять — красная, единица — черная, сорок четыре — красная, двойка — черная». При этом голос из динамика тебя сбивает. Он тоже произносит цифры. Таким образом можно судить, насколько человек способен «отключаться от помех».

Вчера допоздна гуляли по двору с Борисом. Он вспоминал, как в 1962 году Главный вызвал будущих космонавтов и с пристрастием допрашивал, зачем человек собирается лететь.

Борис заметил, что стремление в космос, желание летать выразить словами так же трудно, как говорить о настоящей любви. Слова остаются словами, но как объяснить, почему человек полюбил? За улыбку, глаза, ум — примитивно. Что-то есть еще, что и наука объяснить не может.

После семи классов Борис твердо решил идти в авиационное училище. Но отец пригласил домой аса, который объяснил, как плохо нынче в авиации без высшего образования.

Борис окончил институт, работал инженером, мечтал летать, а когда запустили спутник, собачек, то твердо решил, что будет в космосе, хотя вначале подсчитал, что по возрасту не подойдет, ибо думал, что после спутника человек полетит не раньше чем через десять лет. Но как только слетал Гагарин, а особенно 39-летний американец Шеппард, то Борис понял, что надо действовать.

Борис уже прошел обследование.

18 июля. У меня вчера с утра был «простой». Должен-то я был ехать в барокамеру, а «затемнение» — нарушило план. Попал в кабинет «Ухо, горло, нос». Проверяли слух. Перед сестрой пульт и страницы с таблицами слов. Тебе на голову надевают наушники. Один красный, со звуком, второй глухой. Начинается проверка. Вслед за магнитофоном произношу: «Организация, стрела, убедительный, проверка...» Все это я слышу на разных уровнях громкости. С точностью до каких-то децибел. Еще должны проверить тональность...

Потом вдыхал и выдыхал через какие-то трубочки. Вначале сидя, потом стоя. Сестра отмечает: 7, 10, 8... Это показания прибора. Затем 15 минут не шевелясь нужно пролежать на левом боку. И снова дышать через трубочки.

Попросил, чтобы меня покрутили в кресле Барани 10 минут. Перенес все отлично.

Крутили минуту в одну сторону. 30 секунд отдых — и в другую сторону.

После этого спустился на первый этаж в лабораторию и попробовал КУК. Это тоже минутное вращение с закрытыми глазами, но вместе с ударами метронома нужно поднимать и опускать голову. Полная иллюзия, что тебя качают в разных плоскостях, что страшная качка.

Три человека вчера выписались.

Один забракован начисто. Остальные, кажется, прошли. Если у кого-нибудь находят изъян, то человек сразу как-то сникает. Если хорошо проходит, то постоянно обращается к тому, чего опасался, все старается вставить в разговор: «А зря барокамеры боятся! Простое дело. Нет, серьезно, ребята...»

20 июля. Вторник. Утром в 7 часов, как всегда, ласковое «доброе утро» медицинской сестры и термометр. Потом пришла Зоя измерять давление глазного дна. Неделю подряд по два раза в день!

В 8 часов уже ждали меня для исследования гемодинамики. Ложишься на кушетку, а к телу твоему прикрепляют датчики: к сонной артерии, бедерной и лучевой. Это для записи скорости распространения пульсовой волны.

Утро солнечное, светлое, тихое. До завтрака еще больше часа. Прогуливаюсь по садику. Окна в рентгеновском кабинете открыты.

— Здравствуйте, Зинаида Ивановна!

— Доброе утро... А мы вас ждем...

— Что случилось?

— Ну как же, просвечивание желудка и снимок позвоночника...

Просвечивание желудка — процедура не из самых приятных.

Особенности обследования нашей группы (как спокойно и лихо я пишу «нашей»...) заключается в том, что все на вопросы врачей отвечают одинаково: «Здоров», «Жалоб нет»... Но рентген есть рентген. И у «здоровых» могут найти закончившийся процесс туберкулеза, язву желудка, опухоли на пищеводе, изменения позвоночника... Обращение к врачу — это уже болезнь или ее преддверие, а иногда и опоздание.

А вот такое медицинское обследование, свидетелем и участником которого я являюсь, помимо локальной задачи — отбора кандидатов в группу по подготовке космонавтов, — несомненно даст многое для науки. Медики получают развернутую картину состояния здоровья «практически здоровых» людей.

Симпатичный парень Слава ходит счастливым. С четвертого раза выдержал КУК шесть минут. Все эти дни переживал, ходил тренироваться, внимательно слушал рассказы тех, кто перенес кручения. Даже расчеты делал. У него получалось, что низкорослые этот КУК переносят легче, а с его весом и ростом сила воздействия на 32 процента больше, чем, допустим, на Виктора, у которого рост 162 сантиметра. Естественно, это домыслы «заинтересованной личности».

Был я у хирурга. «Присядьте, руки в сторону, резко опуститесь...» Проверяют, как пульсируют сосуды на ноге. «А курить-то надо поменьше...»

Зашел к шефу-куратору--терапевту Наталье Петровне. У нее все «Истории болезни», у нее все анализы, у нее график движения по специалистам.

Посмотрела мою «историю». Пока идет нормально.

Врачи рассказывают, с какими трудностями приходится оборудовать лаборатории, кабинеты, искать методику исследования. Каждый полет — это открытие...

«Абсолютно здоровых людей нет» — эту фразу произнес по телевизору какой-то телевизионный герой. Надо было видеть, как весело реагировали на эту реплику собравшиеся в холле.

21 июля. Утром Наталья Петровна смерила давление — «Молодцом». Как у студента.

В 11.00 — КУК. Готовился психологически. Успокаивал себя. Погулял на улице. В 10.55 был в кабинете.

— Рубашку снимите.

— А часы?

— Как хотите.

Снял рубашку и часы. Сел в кресло. Под локоть — белое вафельное полотенце. Это справа. А слева рука Валентины Петровны потянулась отыскивать пульс.

Два врача внимательно будут следить, как я переношу кориолисово ускорение.

По удару метронома надо опускать голову на грудь, а потом касаться палки. Кресло минуту вращается в одну сторону, потом в другую. На каких-то секундах ощущение качки, полная иллюзия, что ты раскачиваешься на волнах.

В паузах измеряют пульс и давление.

Пульс прыгает. Давление не в лучшем виде. Первая минута. Вторая. Третья.

— Как себя чувствуете?

— Пока ничего. Чувствую качку. Четвертая минута. Пятая. Шестая.

Слышу, как врачи тихо переговариваются между собой. Судя по репликам, дела у меня идут лучше, чем они предполагали.

Седьмая минута. Восьмая. Девятая...

— Нет тошноты?

— Пока нет...

— Вы что-нибудь пойте или рассказывайте. Вчера Алексей Филиппович запел на двенадцатой минуте.

Десятая минута.

— Как самочувствие?

— Держусь.

В конце одиннадцатой минуты комок подкатывается к горлу. Позвали старушку с тряпкой и тазом... Ребята успокаивают. Врачи тоже.

— Неэстетично, правда, но мы привыкли.

Кто еще не был на КУКе — завидуют. 12! Рекорд, точнее, высшая при отборе норма -15 минут. Допустимо 6. А здесь двенадцать минут!

Завтра в барокамеру. Как говорится, тяжелое позади, трудности — впереди.

Слава прощается. Сегодня у него должны были вырвать больной зуб. Замораживание не действует. Надо под общим наркозом. Решил повременить.

— Увижу сына. На рыбалку съезжу. Вот хвост за третий курс остался.

— Что, второе высшее?

— Да. В МГУ на физмате.

— А кончил?

— МВТУ.

— Что, разве второе высшее образование эффективнее, чем аспирантура?

— Аспирантуру я закончил. А еще три года на курсах английского языка проучился...

Такие вот ребята работают с Главным. Ходят в датчиках. Режим. Измерения. Под наблюдением врачей.

Позавчера приехали под вечер. Лица напряженные. Говорят, были в термокамере.

Борис, испытатель с такими, по рассказам и наблюдениям, нервами, что можно горячие гвозди вбивать, по-деловому, между прочим буркнул:

— Иду на высоту, с кислородом. Куда, зачем? Параллельно идет работа. Отбор медиками новичков — это маленькая деталь в большом деле.

— Что завтра день готовит?

— Барокамеру...

28 июля. Пятница. Вчера была возможность посмотреть на мир открытыми глазами — расширяли зрачки. Стали зрачки огромными, такими огромными, что через хитрые приборы можно увидеть не только хрусталик, глазное дно, но даже то, что ты болел ревматизмом... Во всяком случае, врач Татьяна Александровна, глядя мне в глаза, спрашивает:

— Ревматического характера явления были?

— Разве видно и это?

— Нет, я так, свои наблюдения...

После расширения зрачков видишь очень плохо, приходится надевать темные очки.

С утра ездил в барокамеру. Во дворе в зеленом саду небольшой домик. В домике том барокамера. Толстые стены, массивные двери. Иллюминаторы. Приборы. Раздеваешься до пояса. На теле твоем карандашом отмечают цифрами место, куда нужно будет приставлять по просьбе врачей датчики.

Кроме того, на правой руке еще шина для измерения давления.

Начинается подъем. Смотришь на стрелку — тысяча метров, две, три... В барокамере становится прохладнее, дышать несколько труднее. Через каждые пять минут измерения: пульс, дыхание, давление...

Любопытную историю рассказали мне. В Италии тренер высоко в горах готовил к соревнованию трех боксеров. Вернувшись домой, они оказались лучше других, были гораздо более выносливыми на ринге.

Это газетное сообщение натолкнуло на мысль испытать горцев на тех перегрузках, которые даются при подготовке космонавтов.

Одиннадцать киргизов приехали с Тянь-Шаня в Москву. Центрифугу перенесли хорошо. КУК — по-разному. Барокамера — родная стихия. Вроде хорошо. Стали подумывать о тренировках в горах. Решили проверить пробы на альпинистах. Снова поиск...

После барокамеры врачи все беспокоились о нас, боялись оставлять одних. Наконец пришла машина, и мы вернулись в больницу. Снова анализ крови, проверка слуха. После ««подъема» я стал лучше слышать: звона, боли в ушах не было.

Пять минут «гонял» на велоэргометре. Ощущение, будто поднимаешься с возом, прицепленным за твоим велосипедом, высоко в гору... Надо держать скорость. 60. Ребята подсчитали, что мощность в каждую секунду — четверть лошадиной силы.

Утром вчера я был на ортпробе. Полчаса надо было простоять в положении «смирно». Измеряется давление, пульс.

Молодой врач, выпускник Первого медицинского института, рассказывает о строении организма человека, о том, что за многие тысячелетия выработалась закономерность адэкватного возврата крови к сердцу. Ни наши предки — обезьяны, ни мы сами в состоянии полного покоя «стоя» не пребываем... Стоять тяжело, но можно.

Затем еще один кабинет. Проверка реакции вестибулярного аппарата на действие импульсного тока.

Садишься на зыбкое кресло, с трудом находишь равновесие, потом сидишь с открытыми глазами, с закрытыми... Щелчок, и ток пронизывает тебя. Заваливаешься то в одну сторону, то в другую.

То же самое происходит, когда ты стоишь. Все опыты, все проверки.

29 июля. Четверг. Пишу уже дома. Вчера закончились мои медицинские «страдания».

Сейчас, перечитывая дневник, раздумываю о своем желании слетать в космос, об уверенности С. П. Королева, что все могут испытать это чувство. Прихожу к мысли, что Сергей Павлович был верящим в идею, которой посвятил жизнь, и умел других заражать своей мечтой. Он искренне был убежден, что космос будет обжит, станет повседневной сферой деятельности человека, а раз так, то и туда должны быть допущены журналисты...

Эпизод с корреспондентами радио и газеты, которых Главный конструктор решил направить на медицинское обследование, поближе приобщить к своему делу, помогает понять одну из черт характера Сергея Павловича: стремление найти в людях разных профессий своих союзников, а точнее — он, наверное, не понимал, как это можно не быть заинтересованным в освоении космоса. Он, наверное, жалел в душе тех, кто остается равнодушным и не может вкусить радость научного поиска такого глобального размаха, кто не имеет желания или возможности быть участником штурма Вселенной. Ему было безразлично, кто ты — солдат или генерал, находишься ты в штабе или на передовой, ему была важна искренняя заинтересованность его делом.

Среди знакомых Сергея Павловича были писатели, композиторы, скульпторы, художники, журналисты. И в каждом Главный конструктор хотел видеть единомышленников. Ему хотелось не только освоить космос, но и воспеть его. Сергей Павлович мечтал написать сценарий художественного фильма о К. Э. Циолковском...

Бывшего солдата пригласили в райвоенкомат — побеседовать, внести изменения в личное дело.

— Ну какие перемены после войны, — отвечал он. — Институт закончил, женился, докторскую диссертацию защитил, двое детей...

— А еще?

— Орден Трудового Красного Знамени получил.

— А еще?

— Орден Ленина...

— А еще?

Конструктор смущенно улыбается. Не привык о себе рассказывать...

— Героя Социалистического Труда получил.

— А еще? — вошел во вкус работник военкомата.

— Лауреат Ленинской премии...

— А еще?

— Все... Вы считаете — мало для младшего лейтенанта запаса?

Вот такие люди работают вместе с Главным конструктором.

В кабинете Главного на стене доска. Такие же доски можно увидеть в любом классе любой школы. Мел. Тряпка.

Если бы я делал документальный фильм о конструкторах, о Главном, то первый сюжет я снял бы у доски. Обыкновенная школьная доска.

Рука быстро, уверенно наносит цифры и формулы. Сосредоточенный взгляд карих глаз. Сетка морщин, седина... Сосредоточенные лица людей. Разные. Молодые, старые. Лицо Гагарина. Обязательно крупным планом все — ордена и медали... Рядом с ним тоже крупным планом незнакомое лицо человека без орденов, только маленькая колодка. Правильные черты красивого лица, прямо хоть медаль выбивай с такого! Рядом с ним Алексей Леонов... Снова сосредоточенные лица разных людей... Молодых, старых... Общий план. Вся аудитория. Видно, что люди сидят за столами.

Такой же план, но уже в классе — дети внимательно слушают учителя, а за кадром звучит дикторский текст:

— Каждый из них открывает новое. Школьник узнает то, что накопило за многие века человечество, ученый — тайны природы...

Процесс познания есть вечное, бесконечное приближение мышления к объекту... Ум человеческий создает абстракции, понятия, законы, научную картину мира. Мысль человека неустанно бьется над вопросами: «почему, что, как, где, а если?..»

Человек приручил диких животных, добыл огонь, изобрел колесо, покорил атом, поднялся в космос...

Потом я бы дал кадры, снятые в разное время на космодроме. Кадры, взятые из архива кинофотодокументов.

Молодой город, лента дороги вдоль улицы, за домами — сразу бескрайняя степь, мелькают сигнальные лампочки на панели сложных машин, серебристая ракета в объятиях металлических ферм, пожухлые от зноя листья, ветер, пригибающий к земле молодое деревце, песчаная буря и оранжевый диск солнца... Телевизор в уютной квартире... Самолеты... Все это космодром.

Звучит музыка и голос диктора:

— Космодром — это место, где природа расщедрилась только на голую степь и высокое небо, все остальное здесь создали люди.

Если бы я делал такой фильм, в него обязательно вошла бы встреча журналистов с Сергеем Павловичем Королевым.

К сожалению, эта встреча не была снята на кинопленку, но сохранилась стенограмма, и память хранит ее.

Трехэтажное здание.

Длинный коридор. Из комнаты, на двери которой табличка «Технический руководитель», выходит среднего роста человек в темно-сером костюме и синей шерстяной рубашке.

Останавливается с кем-то. Спрашивает, внимательно слушает. Что-то говорит. Посматривает на часы. В кабинете, где обычно собирается Государственная комиссия, его ждут журналисты. Открыты блокноты, включен микрофон.

— Товарищи, я готов ответить на ваши вопросы. Как вы желаете провести беседу — задавать ли вопросы или вам что-нибудь рассказать нужно?

Так начал Главный конструктор беседу с журналистами накануне старта «Восхода-2».

— Что можно рассказать об этом полете? Полет необычайный даже для наших космических представлений. Особенность и специфика этого полета заключаются в том, что один из космонавтов должен на орбите через шлюзовую камеру выйти в космос и провести там короткое время. Зачем нужно выходить в космос, почему такое значение мы придаем именно этому эксперименту? — задает вопрос Сергей Павлович и сам отвечает: — Я думаю, что на это очень просто можно ответить: летая в космосе, нельзя не выходить в космос, как, ведя корабль, скажем, в океане, нельзя бояться упасть в воду, нельзя не учиться плавать.

Все это связано с целым рядом операций, которые могут потребоваться в дальнейшем при встрече кораблей. Выход из корабля очень сильно упрощает проведение специальных наблюдений в космосе, ну и, наконец, в тех случаях, когда нужно будет что-либо поправить на корабле. Мы, например, думаем всерьез над тем, что космонавт, вышедший в космос, должен уметь выполнить все необходимые ремонтно-производственные работы вплоть до сварки. Это не фантастика, это необходимость!

Чем больше люди будут летать в космосе, тем больше эта необходимость будет ощущаться.

Наконец, надо считаться и с таким фактором, что ведь может в конце концов сложиться такая ситуация, когда один корабль должен оказать помощь другому. Но каким же образом? Ведь корабли представляют собой очень защищенную в тепловом, а значит, и в прочностном отношении конструкцию. Можно подойти к кораблю и ничего, собственно говоря, не сделать, потому что если его просто разгерметизировать через входной люк, то люди там погибнут.

Поэтому должна быть отработана такая система шлюзования, система жизнеобеспечения и выхода из корабля, которая бы давала возможность оказать помощь.

Главный конструктор говорит с нами о предстоящем первом выходе человека в космос из кабины корабля, говорит убежденно; кажется, что он уже видит, как на орбите идет монтаж, сборка тяжелых станций и обсерваторий, в которых работает много людей.

Сергей Павлович подводит некоторые итоги, а мысль обращена в будущее:

— За последние короткие годы, когда на наших глазах совершено столько полетов в космос, мы незаметно переходим к иному качеству. Смотрите; летали одноместные корабли, потом пошли трехместные, и сейчас двухместный корабль идет. И я думаю, что не ошибусь, если предскажу и следующий шаг. Скоро возникнет вопрос о том, что вряд ли есть смысл такие дорогостоящие системы, как космические корабли, пускать на несколько суток в космос. Наверное, надо их запускать на орбиту и оставлять там на весьма длительное время.

А снабжение этих кораблей всем необходимым, доставку смены экипажа производить при посредстве упрощенных типов космических аппаратов, которые, конечно, должны иметь шлюзование, для того чтобы выполнить свои функции, подстыковываясь к системе кораблей на орбите.

Так что вот так мы незаметно продвигаемся по пути качественного изменения наших представлений и наших направлений работы по освоению космического пространства пока в ближнем космосе, при орбитальных полетах у Земли.

Я хочу сказать, что мы не ставим никаких рекордных целей. Конечно, разумный риск есть. Он всегда остается и будет. Если по каким-то причинам — я надеюсь, малозначащим, потому что все основное, мне кажется, отработано и предусмотрено, — возникнут неожиданности, как во всяком новом деле в процессе познания, и будет рискованно осуществлять выход в космос, то...

Сергей Павлович помолчал, немного подумал и продолжал:

— В этом случае сам по себе полет не теряет своей ценности и значения, потому что это полет двухместного корабля. Мы его продлим до двух-трех суток, на этот случай предусмотрена другая программа научных и чисто технических наблюдений и измерений.

В отличие от всех предшествующих полетов по технике этот полет очень сложный и многотрудный. Надо быстро провести целый ряд операций. Если на это дело мы отводили раньше первый виток и начало второго витка, то сейчас на это отводится довольно незначительное время — ровно две минуты! — Сергей Павлович повторяет: — Две минуты!

Сколько же нужно было проанализировать различных данных, поставить опытов, чтобы прийти к выводу, что космонавт может начать работу буквально через минуты после старта!..

— Через час после вывода на орбиту, — продолжал Главный конструктор, — мы надеемся услышать доклад о том, что космонавт вышел из корабля, проведя все довольно сложные операции. Ну, значит, открывается люк — выход в шлюз, закрывается люк, готовится космонавт в шлюзе, разгерметизируется шлюз, открывается люк наружу, выходит космонавт.

Потом кто-то из журналистов тихо сказал:

— А что, если... По теории вероятности...

Возникла неловкая пауза...

Сергей Павлович нахмурился. Потом я узнал, что академику Королеву перед стартом «Восхода-2» не давала покоя мысль о риске, связанном с выходом в открытый космос.

За десять дней до старта он писал своей жене Нине Ивановне:

«Мы стараемся все делать не торопясь, основательно. Наш девиз: беречь людей. Дай-то бог нам сил и умения достигать этого всегда, что, впрочем, противно закону познания жизни. И все же я верю в лучшее, хотя все мои усилия, и мой разум, и опыт направлены на то, чтобы предусмотреть, предугадать как раз то худшее, что подстерегает нас на каждом шагу в неизведанное».

Надежность летательных космических аппаратов всегда была самым важным вопросом, который заботил «С. П.». Вот почему он спокойно, даже подчеркнуто спокойно ответил журналисту:

— Все, что связано с космосом, требует большого внимания, товарищи. Очень большого внимания. Системы наши позволяют всевозможные вариации и комбинации в том смысле, что если что-то там не работает или не сработает, то космонавт, во-первых, это будет знать сразу, а во-вторых, он имеет средства для того, чтобы попробовать по дублирующей цепочке воспроизвести эту операцию. То есть мы тут не видим никакого чуда, мы видим только технику, которая должна быть послушна умелым рукам и разуму хорошо владеющего этой техникой человека.

Вот, собственно говоря, принцип, который положен в основу. Нашим товарищам летчикам сказано: «Безрассудно не рискуйте, но задачу выполняйте, добивайтесь». Если нельзя автоматически открыть, то открывайте вручную.

Мы ведь, например, часто включаем свет в комнате, а лампочка не загорается. Тогда делаем пару лишних движений, лампочка загорелась, и мы об этом забываем. На корабле это событие! Надо посмотреть, что случилось. Либо повторить, либо, может быть, перейти на ручной привод.

Вот таких примеров можно было бы назвать очень много. Я должен сказать, что на Земле была проведена огромная предварительная программа. Сегодня как раз Государственная комиссия одобрила выполнение этой программы и полученные результаты.

Как ни рассчитано время у Главного конструктора, но мне думается, что, зная дотошность журналистов, он всегда оставляет в запасе минут пятнадцать-двадцать. Кто-то спросил Сергея Павловича о новых космонавтах.

— Я бы отметил основную черту Леонова — это сообразительность, живость, смекалку. Это первое. Второе — хорошее усвоение им технических знаний. Третье — прекрасный характер. Он художник, сам рисует, очень общительный, очень, по-моему, добрый и располагающий к себе человек. Смелый летчик. Он прекрасно владеет современными реактивными истребителями. Мне кажется, что этот человек заслуживает самого большого доверия.

Что касается командира корабля, то он обладет такими же качествами, что и Леонов, но он был командиром эскадрильи, значит, имеет опыт командный. Человек он очень спокойный, неторопливый, я бы сказал, даже немножко медлительный, но очень основательный, очень основательный. Он не мастер говорить длинные и красивые речи, но тем не менее он все делает очень фундаментально. Как раз такое сочетание и нужно, наверное.

Второй экипаж, запасной, тоже отличный. Это все товарищи из первой группы, из первого отряда, из которого вышел Гагарин.

— А каково значение нового эксперимента по сравнению с полетом Гагарина?..

— Тогда был первый крупный, большой шаг и сейчас будет крупный, я бы сказал, такой весьма заметный, что ли, этапный.

Ну, скажем, полетели мужчины, а затем и женщина, представительница наших замечательных советских женщин — Терешкова. Когда полетели три человека, то это был некий качественный шаг вперед. А здесь вот, пожалуй, есть элемент первооткрывания. Выход в космос, так же как первый полет в космос, — это элемент первооткрывания.

Журналистов интересует вопрос об автономном плавании космонавта, о возможности отхода от корабля.

— А зачем надо уходить далеко от корабля? — подхватывает Сергей Павлович. — Зачем ходить пешком между двумя электричками или, скажем, между двумя хорошими автомашинами, стоящими на разных шоссе?

Есть ли в этом необходимость? Вылезти из машины, сменить колесо или просто подышать воздухом — наверное, это нужно, или поправить что-то, поговорить с соседом, или если вы рядом поставили две машины, то вы вышли, поговорили, можете зайти в машину соседа посидеть или он в вашу машину, а зачем же вам тащиться по бездорожью? Какая в этом необходимость в космосе?

Чувствуется, что этот вопрос волнует конструкторов. Это важная проблема. Академик улыбается. В глазах хитринка. Его интересует, что думают по этому поводу не конструкторы, не ученые, а журналисты...

— Давайте обсудим,— предлагает он.— Тут можно, конечно, и пофантазировать немного. Скажем, большие корабли, может быть, очень близко друг к другу и не будут подходить. Будут находиться на расстоянии в десять километров. Только радиотехнически будут друг друга видеть. Спрашивается, как перейти с одного корабля на другой?

Наверное, все-таки не в скафандре с индивидуальным комплектом питания, кислородным или каким-то другим движком. Тогда уже надо делать космическое такси, космическую шлюпку, чтобы передвигаться на длительное расстояние. Потому что и по запасам, и в весовом отношении, и в тепловом, по безопасности все-таки пускать человека, как песчинку в космос, допустим, на десять километров, рискованно. Не лучше ли сделать такси? Ему надо дать возможность видеть свой корабль и тот корабль, куда он идет, дать возможность вернуться на свой корабль. Надо иметь связь. И на всякий аварийный случай дублирование и прочее. Так проще сделать какую-то легкую штуку, не связанную с земной тяжестью, которая вам позволит передвигаться!

— Значит, этот вопрос обсуждался?

— Ну, я сказал, что мы фантазируем, — смеется Сергей Павлович. — Все мы сейчас с вами и обсуждаем, творчески участвуем в разработке. Можно будет потом сказать, что творчески это было подготовлено во время встречи с корреспондентами.

Покосился на мой магнитофон:

— Документ есть. Можем всегда продемонстрировать. Когда будут присуждать Ленинские премии за космическое такси, можно подать голос, сказать: «Позвольте...»

На космодроме людям юмора не занимать. Попал впросак — все: вышутят по первое число. Делается это с большим искусством, так сказать, по всем законам развития сюжета небольших скетчей. Обязательно найдется человек с актерскими данными и поэт, который срифмует. Юмор иногда лучше помогает разобраться в ситуации, а этих ситуаций — простых и сложных, смешных и грустноватых — при испытании новой техники, естественно, возникает немало.

— Сможет ли прийти командир корабля на помощь Леонову?

— Могу сказать, что в случае, если с товарищем Леоновым что-то будет не в порядке и он будет неработоспособен в какой-то момент, то командир имеет инструкцию и возможность прийти на помощь Леонову. В этом отношении наш «Восход-2» такую возможность дает. Оставив его на режиме автоматической ориентации, командир корабля может покинуть корабль, выйти на помощь второму пилоту. Имеется возможность разгерметизировать корабль на довольно длительное время.

Очень интересно следить за мыслью ученого. Ведь сколько различных вариантов надо представить!.. Все предусмотреть...

Прежде чем технику передают космонавтам, ее испытывают в лабораториях, термо— и барокамерах. Космонавты большие труженики, но ведь полет — это завершение огромной работы, работы многих коллективов, многих людей. Сотни и сотни раз проходят испытание отдельные системы...

Вот обычная работа. Идет сборка корабля. Все в порядке. Но вдруг оператор, сидящий за пультом, сообщает, что транспарант при включении одной из систем зажигается на какие-то доли секунды позднее. Снова проверка.

Вроде доли секунды — и транспарант ведь зажигается! Но нет — продолжают исследования, проверяют схемы, документацию. Сопоставляют данные и приходят к выводу, что, возможно, отказало одно реле. Это «возможно» — несколько часов работы. Снимают прибор, снова исследование. Причем у людей, занимающихся космической техникой, выработался стиль: пока не сделано, пока намеченная работа не выполнена, никто не уходит. Произошла какая-нибудь схемная завязка— ищут все. Каждый высказывает свою гипотезу. Главный конструктор с большим уважением говорит о людях, с которыми он работает: «Тот, кто формально относится к делу, в коллективе долго не проживет. Или он заболеет нашим делом, станет энтузиастом, или отойдет в сторону».

Сергей Павлович просит нас, журналистов, не забывать о коллективе. Он подчеркивает, что время одиночек в науке кончилось.

— Когда-то, — вспоминает он, — я сам мог решать все вопросы. Помню, конструировал самолет — мог крылья сделать на несколько сантиметров длиннее или короче. Мог решить, рассчитать сам. Сейчас машины считают. Важны и сейчас и ум, и трудолюбие, но жизнь выдвигает такие огромные задачи, что одному человеку, как бы он ни был талантлив, эти задачи решить не под силу.

Корреспонденту «Красной звезды» хотелось, чтобы Сергей Павлович особо остановился на творческом участии космонавтов при подготовке корабля. Вопрос задан, как говорится, без обиняков: «Можно ли считать, что космонавты — творцы?»

Сергей Павлович выдерживает паузу, потом тихо, поначалу несколько рассерженно, отвечает:

— Допустим, ученым, конструкторам, инженерам надо решить очередную важную задачу... Дело сложное. Бывает так, что ни тот капитально не видит, ни этот. Они спорят. Ощупью идут оба. И приходят в конце концов к единому мнению. В нашей практике сплошь и рядом бывают такие случаи, когда мы спорим и не приходим к определенному мнению. Мы никогда не решаем приказом. И никогда не давим. Никогда никто никого не заставляет: «Ты подпишешь вот такое решение. Или вот такое Т. З., или такую инструкцию».

(Т. З. — техническое задание; это сокращение, бытующее в среде конструкторов, разработчиков.)

До тех пор, пока люди не будут убеждены... В этом сила, я считаю, жизненная творческая сила всех советских творческих коллективов. Я знаком с авиационниками, знаком с подводниками. Мне кажется, что у них такая же картина, как у нас. Стиль один и тот же. Никто не говорит: «Это мое, а это твое. Говорят: это наше».

Поэтому мой вам ответ такой. Отмечать творческое участие космонавтов нужно, потому что это справедливо и правдиво. Безусловно наши летчики очень творчески участвовали в этом процессе. Но сказать, что они творцы? Чего? Так же, как неправильно сказать, что мы творцы. Чего? Мы — участники.

Если вы думаете, что Главный конструктор какой-нибудь системы или корабля творец этого корабля, вы заблуждаетесь. У Главного конструктора есть прямые обязанности, за которые он и морально, и по закону несет прямую личную и единоличную ответственность. Скажем, исходные данные. Спорят с ним сотни людей в течение трех месяцев. Наступает момент, когда эти данные должны быть утверждены.

Сергей Павлович разошелся. Говорит так, словно читает лекцию.

— За утвержденные данные по закону и по совести ответственность несет персонально и единолично Главный конструктор. За методику, за безопасность.

Ведь можно построить работу так, что не все предусмотришь, чего-то не сделаешь. Но жизнь не обманешь, и это «что-то» обязательно вылезет! Разве может один Главный конструктор все предусмотреть? Не может. Это плод коллективного труда! Методику надо выработать, надо отсеять все лишнее. Надо взять главное, основное, надо установить порядок и надо его утвердить. Вот за это Главный конструктор несет персональную и единоличную ответственность.

У меня есть приятель, известный скульптор, народный художник СССР. Как-то мы разговаривали с ним около памятника Репину, который он тогда делал. Вдруг говорит: «Одну минуточку. Одну минуточку...»

А там леса из паршивых досок, нестроганные, с какими-то набитыми ступеньками. И этот вот почтенный седой человек вдруг, как белка, по этим лесам полез. Достал из кармана какую-то штуковину и провел черту на лице. Провел. Отступил. Потом еще что-то поправил. Удовлетворенно посмотрел... Сунул резец в карман и так же быстро, как будто ничего не было, сошел с лестницы.

Что он увидел? Я смотрел, смотрел, ничего не увидел — прекрасная скульптура! Но он что-то увидел во время разговора со мной! Вот это — индивидуальное творчество. Наверное, ему никто не поможет. Он один все делает. Он один видит своего Репина...Поэтому неправильно сказать про нас, что мы творцы. Мы участники. Разве может один Главный конструктор все предусмотреть? Не может. Это плод коллективного труда.

Главный конструктор рассказывает о сложностях разработки различных систем. Ведь космонавтика — это детище многих наук и отраслей техники. Все лучшее, что создали металлургия и химия, радиотехника и автоматика, все это вложено в космонавтику. Космонавтика возникла только тогда, когда наука и техника накопили соответствующие знания и методы. И тут, с возникновением космонавтики, сработала, как говорят техники, обратная связь: космонавтика потребовала ранее неизвестного.

Металлурги проводят медицинский хирургический анализ полученных сплавов. Медики изучают воздействие невесомости на организм человека.

— Я не специалист в области медицины, — замечает с улыбкой ученый,— но думаю, что невесомостью можно лечить сердечно-сосудистые заболевания. В том, что проблемы одиночества при дальних космических полетах не возникнет, убежден. Скорее надо разработать проблему психологической совместимости...

Ученый рассказывает о различных возможных вариантах выхода из корабля в космос, высказывает свою точку зрения, почему остановились на шлюзовании, рассказывает, сколько опытов провели конструкторы, прежде чем утвердить систему.

Говорит он и о «костюме», в котором Леонов выйдет в космос, о системе жизнеобеспечения.

Вот только одна из проблем, с которой встретились конструкторы скафандра: как совместить жару и холод? В космосе температура в тени ниже, чем в самых холодных районах Земли. С солнечной стороны — свыше ста градусов. При выборе материалов для космического скафандра — снова тысяча испытаний. Вначале проверка отдельных элементов, затем проверка всего скафандра в термобарокамере при высоких и низких температурах в условиях вакуума.

Был создан манекен, на котором проводились испытания на центрифуге, на вибростендах, испытания специальными машинами на динамическую и статическую прочность... Если опыты проходили успешно, скафандр надевали испытатели, и снова проверки — на земле, в воздухе, на море, в ледяных бассейнах.

Только после этого скафандр был передан космонавтам.

Сергей Павлович разъясняет:

— Скафандр представляет собой дублированную систему высокой надежности и прочности, рассчитанную на специфические условия работы в космосе с учетом тепловых процессов, которые там происходят, и излучения. Скафандр является надежной оболочкой, в которой находится космонавт. И в то же время эта система позволяет ему передвигаться, сгибать руки, ноги, поворачиваться.

Система жизнеобеспечения создает комфортабельные условия, такие же, как в корабле. Никаких скидок зесь не может быть. Кислородное питание, продувка, вентиляция скафандра — все это осуществляется по высоким санитарным нормам, и поэтому, собственно, пребывание в сфере невесомости в скафандре, на мой взгляд, не сулит и не несет при исправном действии всех частей никаких осложнений космонавту. Что касается условий жизнеобеспечения в самом корабле, то они отличные, как вы знаете, на всех наших кораблях. Там много места, отличный свежий воздух, холодная вода, прекрасно приготовленная пища по вкусу каждого космонавта.

Я не знаю, что заказали наши товарищи, но, наверное, всякие деликатесы вроде воблы там есть...

— Система переговоров существует?

— Система переговоров между космонавтами существует, каждого космонавта — с Землей. Одним словом, здесь полный сервис.

— А телевидение?

— На командном пункте мы будем видеть по телевидению то, что делается на корабле внутри, и моменты выхода и нахождение космонавта вне шлюза корабля.

— И это будет в начале второго витка?

— Ну, мы предполагаем, что это будет так. А если у нас возникнут какие-то задержки или неясности, то мы не связаны временем и можем повторить это и на следующем витке. Вообще хотелось бы, конечно, это сделать над территорией Советского Союза.

Сергей Павлович нетерпеливо посмотрел на часы:

— До свидания, товарищи. До встречи на старте!

Раннее утро 18 марта 1965 года. Ветер бросает мокрый снег в смотровое стекло машины. Спешим на стартовую площадку. Бетон у подножия ракеты. Знакомые сосредоточенные лица.

Подъезжает бело-голубой автобус. Распахиваются дверцы. Двое идут к ракете. На них скафандры белого цвета, по бокам — оранжевые полосы. Белый гермошлем, белая обувь. Прозрачные забрала откинуты.

Шаги по лестнице. Движение лифта. Белые скафандры уже видны на верхней площадке.

Перед тем как войти в корабль, Леонов и Беляев машут руками. Друзья на земле желают им счастливого полета.

Автобус отъезжает со стартовой площадки. Нужно уходить и нам, журналистам. Я включаю микрофон и подхожу к Главному конструктору. Хорошо знаю: не время, но так хочется узнать, о чем думает этот человек!

— Вы хотите, чтобы я вам хорошую речь сказал? — Голос напряженный.

Я растерянно говорю Сергею Павловичу:

— Нет, не речь, а вот хотелось по-человечески узнать... Сергей Павлович устало посмотрел куда-то выше моей головы и тихо, как бы про себя, сказал:

— Конечно, волнуюсь. Какое ощущение? Волнуюсь. Ведь люди же полетят. Техника сложная. Волнуешься и ждешь... И надеешься. Вот и все...

Идет предстартовая проверка отдельных систем. Спокойные голоса.

Председатель Государственной комиссии, Главный конструктор, конструкторы различных систем ракеты и корабля спускаются в командный бункер.

По краям бетонной лестницы, уходящей вглубь, — красные полосы. Внимание!

Длинный коридор. Справа и слева — двери с табличками различных служб. В конце коридора — комната, где звучит короткое слово: «Пуск!»

Сергей Павлович Королев, Главный конструктор ракетно-космических систем, дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, академик.

16 апреля 1962 года. На XIV съезде комсомола. Герой Советского Союза летчик-космонавт СССР Ю. А. Гагарин вносит в зал Кремлевского Дворца Съездов знамя ВЛКСМ. Космонавты П. Р. Попович, В. Ф. Быковский, А. Г. Николаев и Ю. А. Гагарин на занятиях в Военно-Воздушной инженерной академии имени Н. Е. Жуковского.

Первый космонавт планеты Герой Советского Союза летчик-космонавт СССР Юрий Алексеевич Гагарин.

Гжатск. Родной город Ю. А. Гагарина. Вместе с родителями Алексеем Ивановичем и Анной Тимофеевной Ю. А. Гагарин в городском парке Гжатска. Редкие минуты отдыха: Ю. А. Гагарин, А. Г. Николаев и В. М. Комаров на охоте.

Ю. А. Гагарин с дочкой Галей (1968 год).

Командир отряда космонавтов А. Г. Николаев и командир корабля «Союз-3» Г. Т. Береговой рассказывают радиослушателям о предстоящем полете «Союза-3». Космонавт Г. Т. Береговой направляется к космическому кораблю.

«До встречи на родной земле!»

Врачи тщательно оберегали космонавтов от гриппа. Так выглядели журналисты на пресс-конференции. Задание Родины выполнено. Г. Т. Береговой рапортует о полете руководителям партии и правительства.

Георгий Тимофеевич Береговой, командир корабля «Союз-3».

Г. Т. Береговой с сыном Виктором.

Космонавт Б. В. Волынов готовится к полету на «Союзе-5». Космонавты А. С. Елисеев и Е. В. Хрунов в космических доспехах. Им предстоит выйти в открытый космос. А пока — тренировки в термобарокамере.

Ракета-носитель с космическим кораблем «Союз-5» на пути к стартовом устройству.

Космонавт В. А. Шаталов в космическом полете иа корабле «Союз-4» Экипаж корабля «Союз-5». Слева направо: Е.В.Хрунов, Б.В.Волынов и А.С.Елисеев

Только что прозвучала команда «Пуск!»

Космонавт А. С. Елисеев в открытом космосе.

До встречи на Земле. Космический корабль «Союз-5» после расстыковки.

Борис Валентинович Волынов, командир «Союза-5».

Евгений Васильевич Хрунов. Вместе с бортинженером А. С. Елисеевым 16 января 1969 года он совершил переход через открытый космос из космического корабля «Союз-5» в космический корабль «Союз-4».

Космонавт Б. В. Волынов угощает свою дочь Таню космической едой.

В кругу семьи. Летчик-космонавт В.А.Шаталов с сыном Игорем и дочкой Леной. В часы досуга Е.В.Хрунов с сыном Валерием и женой Светланой Александровной.

Мягкий свет ламп. Вдоль стен--столы. На них — пульты с электронной аппаратурой. На панелях вспыхивают разноцветные сигналы — красные, белые, зеленые... Бегут цифры на табло.

Идет отсчет времени.

В зеленоватое стеклышко перископа можно увидеть ракету. На экране телевизора — лица космонавтов.

Все говорят вполголоса. Подана команда:

— Ключ на старт!

Как будто заурчало какое-то разбуженное чудовище.

Видны клубы дыма. Заработали двигатели. Вот они вышли на главный режим. Ракета дрогнула и медленно уходит со старта.

Сильное пламя. Ракета как бы опирается на столб огня. Этот столб растет все выше, выше и несется вместе с ракетой. Огромный столб огня на глазах превращается в яркий хвост ракеты. Вот и он исчезает в облаках.

Ракета с космическим кораблем пробила толщу земной атмосферы.

Минуты и секунды пребывания космонавтов в космосе тщательно продуманы и рассчитаны заранее. Программа делает их работу спокойной и уверенной и даже внешне неторопливой. Это достигается четкой работой систем корабля и всех служб, обеспечивающих полет.

Невидимыми, но очень надежными нитями связан корабль с Землей.

Получен первый доклад командира корабля Беляева.

Быстро обработаны данные телеметрических измерений и подготовлено первое сообщение.

С первых минут Земля по показаниям телеметрических систем следит за работой, состоянием космонавтов, корабля. Медики анализируют данные, беспрерывным потоком поступающие с борта. Техников, естественно, кроме того, волнует работа различных систем.

Я представляю, что сейчас в Москве, в нашем Радиодоме на Пятницкой!

Диктор спешит в студию, срочно меняется вся программа, беспрерывно звонят телефоны, лихорадочно стучат телетайпы.

«Говорит Москва!

Работают все радиостанции Советского Союза и Центральное телевидение. Передаем сообщение ТАСС».

В Москву на разных языках летят телеграммы с пометкой «Молния»:

Нью-Йорк. Американские информационные агентства АП и ЮПИ прервали свои обычные передачи, чтобы передать как самую срочную новость сообщение о выводе на орбиту советского космического корабля «Восход-2».

Лондон. Как только Москва сообщила о запуске очередного космического корабля, агентство Рейтер немедленно передало экстренную телеграмму в английскую столицу, а радио тут же выпустило ее в эфир.

Лондонские вечерние газеты начали переверстывать свои первые страницы.

Париж. Телетайп агентства Франс Пресс, выстукивавшей очередное важное сообщение из Южного Вьетнама, внезапно, прямо на полуслове, остановился. Потом вновь заработал: «Молния — Советский Союз запустил космический корабль с двумя космонавтами на борту».

«Восход-2» продолжает полет. Стрелка часов приближается к 11.30. На космодроме вспыхнули голубые экраны. Вот на экране появился силуэт нашей планеты, потом борт космического корабля.

Динамики на космодроме выведены на полную мощность.

Минуты выхода Алексея Леонова из корабля. К этому готовились долгие месяцы. И вот... Люди верят в технику. Но техника остается техникой... Как она сработает?

Тесно в комнате, где стоят телевизоры. Тихо. И вдруг радостные голоса:

— Показался!

— Вышел!

— Машет рукой!

Сергей Павлович, счастливо улыбаясь, говорит:

— Молодец, Леонов! Хорошо!

ГОЛОС БЕЛЯЕВА ИЗ КОСМОСА. Человек вышел в космос. Человек вышел в космическое пространство.

Лаконичны строки сообщения ТАСС:

«На втором витке полета второй пилот летчик-космонавт подполковник Леонов Алексей Архипович в специальном скафандре с автономной системой жизнеобеспечения совершил выход в космическое пространство, удалился от корабля на расстояние до пяти метров, успешно провел комплекс намеченных исследований и наблюдений...»

— Я вышел из корабля, и меня охватило сразу чувство какого-то бескрайнего простора, — вспоминал потом Алексей Архипович.— Бездонный колодец внизу. А если прямо под собой посмотреть — ровная плоскость. Стоит перевести взгляд на горизонт, как становится заметной такая ровная красивая линия одинакового спектра. Прямо над собой видишь черное небо. А солнце светится не лучами, как на Земле, а просто висит раскаленный диск. Без всякого ореола — вот как вклепано туда что-то такое. И все!

Все время я знал, что Паша за мной следит.

Была прямая связь. Я шел напрямую: Космос — Земля. С Юрием Гагариным разговаривал.

Отходил от корабля на расстояние до пяти метров.

Неожиданным было то, что корабль реагировал на мой отход, как говорят, адекватно. Я туда — он в другую сторону.

Видимость четкая. Вот на самолете я много летал, но такой видимости не было. Ясно видны балочки, речушки, овражки. Великолепно все видно!

Выход я начал, наверное, с Средиземного моря. Как только люк открыл и чуть-чуть толкнул его, то уже фактически вышел. Думаю; выйти совсем или не выйти? Но я дисциплинированный человек. Спрашиваю: когда?

«Подожди, — говорит Беляев, — не торопись». Наконец: «Ну, пошел!» И тут маленький такой толчок, и я, как стрелка, вылетел. Остановился, задержался. Выход прошел без всякого труда.

Как я вышел, сразу посмотрел: вот здесь побережье Черного моря, Кавказские горы... На побережье солнечном никого нет.

Я искал, думаю — может быть, какой-нибудь корабль увижу, следы. Не увидел ничего, быстро очень прошел. Видно было реку Волгу. Потом Урал. Я его не заметил, наверное, кувыркался в это время. А вот Енисей я хорошо заметил, Енисей, Иртыш. Хорошо!

И над Енисеем я получил команду от командира: «Войти в корабль».

— А как, Алексей Архипович, смотрится космический корабль из космоса?

— Серьезное такое зрелище. Точно так, как у нас в космических, в фантастических фильмах, показывают. Плавные движения... Корабль разворачивается... На меня смотрят объективы телекамер. Торжественность такая во всем этом!

— Как проходило возвращение в корабль?

— Возвращение проходило труднее, чем выход, потому что сказалась усталость, связанная с большой работой.

Мне Беляев подал команду, а я еще не могу войти. Потом, спустя некоторое время, я это дело обдумал, как лучше поступить. За ухо себя дернул мысленно! И вошел!

Все коммуникации впереди меня шли, прямо так плыли в корабль.

— Отдыхали долго потом?

— Нет, зачем же там отдыхать, там надо стараться. Занял рабочее место. Взял бортжурнал, описал все, чтобы не забыть, по свежим следам.

Когда Леонов вошел в корабль, на космодроме было общее ликование. Особенно рады конструкторы системы шлюзования, конструкторы скафандра. Все минуты выхода и входа в корабль у них было сплошь волнение. Но как только Леонов вошел в шлюз, напряжение несколько спало. Кто-то шутливо заметил:

— Теперь он наш. Никуда не денется!

После входа Леонова в корабль состоялось очередное заседание Государственной комиссии. На доске мелом были написаны часы и минуты прохождения важнейших команд.

Программа полета близка к завершению. Наступает момент возвращения на Землю.

Кажется, все отработано до последней мелочи. Точнее часового механизма работали автоматические приборы на предыдущих космических кораблях.

На семнадцатом витке с командного пункта Главный конструктор предупредил экипаж «Восхода-2»: «Готовьтесь к заключительному этапу полета». В действие должна вступать автоматика. И вдруг обнаружены неполадки в работе системы ориентации.

А это значит, что включение тормозной двигательной установки, работающей по командам от системы ориентации, не произойдет...

Моментально смело улыбки с лиц тех, кто был на командном пункте. «Вас понял!» — спокойным голосом продолжает разговор Юрий Гагарин с Павлом Беляевым, а сам весь внимание — не сводит взгляда с Сергея Павловича Королева.

Руки Главного выстукивают марш...

Короткий совет, и Главный конструктор вместе с председателем, с членами Государственной комиссии принимают решение: «Разрешить посадку посредством ручного управления».

Уточненные расчеты передаются командиру корабля Беляеву.

— Включено было ручное управление в точно заданное время, — вспоминал Павел Беляев. — Все расчетные данные оказались правильными. Все сработало очень хорошо, четко.

Корабль снижается, приближается к южным границам нашей страны. На командный пункт поступают сведения: корабль вошел в плотные слои атмосферы. Корабль видят локаторы. Сработали парашюты...

Наконец морзянка: «В. Н.», «В. Н.» — «Все в норме», — сообщают космонавты. Теперь можно вздохнуть облегченно тем, кто провожал их в полет.

Прошу Сергея Павловича сказать несколько слов радиослушателям. Сергей Павлович соглашается. Всюду люди. Утихомирить их нельзя. Зашли, чтобы никто не мешал, в комнату машинистки.

— Надо сказать, что первый выход человека в космос — это событие в космическом исследовании, очень крупное, событие, которое проложит новый путь к большому направлению в разработке космических аппаратов и в космических исследованиях.

Трудно представить космический корабль ближайшего будущего, из которого члены экипажа не могли бы выйти в космос для самых различных целей. Не говоря уж о том, что подобная возможность значительно повышает надежность и безопасность, особенно при длительных полетах.

Поэтому первый опыт, который столь блестяще выполнен членами экипажа товарищами Беляевым и Леоновым, и первый шаг в космос, осуществленный подполковником Леоновым с высоким знанием техники, и полностью выполненная программа, имеет огромное значение для будущего и, в частности, для наших разработок.

А новых героев с нетерпением ждали на космодроме.

После встречи на аэродроме — торжественный проезд по городку. В гостинице суматоха.

— Милые, хорошие, дорогие, как родных прошу — не мешайте! — тараторит празднично одетая официантка и, словно клуша крыльями, размахивает руками. — Героев, героев встречаем, милые, хорошие!

Суетятся фоторепортеры. Юрий Алексеевич Гагарин хохочет. Уж очень озабоченные лица у всех журналистов!

Подражая репортерам, Гагарин подходит к Леонову и, чуть изменив голос, спрашивает:

— Какие ваши планы на будущее? Что вы хотите сказать читателям «Комсомольской правды»? Ваши пожелания...

Леонов подхватывает шутку. Друзья заразительно смеются.

После короткого отдыха — встреча журналистов с членами Государственной комиссии. Время позднее, уговорились не касаться вопросов технического порядка, только впечатления от полета!

Но каждому конструктору не терпится узнать о работе своей системы, и вопросы задают со смыслом.

Вдруг неожиданно слышится голос С. П. Королева:

— Алексей Архипович, земной шар — он круглый? Леонов отвечает, что если прямо из космоса смотреть на Землю, то нельзя сказать, что она круглая, а если на горизонт посмотреть, то дуга...

«Земля — она круглая?» Да, когда знаешь мало, то все тебе ясно, а когда знаешь много, то кажется, что ты ничего еще толком не знаешь...

Диалектика... Процесс познания в действии... Владимир Ильич Ленин сделал заметки, конспектируя книгу Гегеля «Наука логики»: «От живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике — таков диалектический путь познания истины, познания объективной реальности».

Не знаю более мужественной и ответственной работы, чем у специалистов космодрома. Они запускают в небо ракеты с космическими кораблями, в которых находятся люди...

Трудно придумать профессию более тяжелую, более сложную, более умную, чем у создателей космической техники. Эти люди сумели все земное, все, что подвластно сегодня мысли и рукам, взять на вооружение и дерзнуть проникнуть туда, где нет жизни, где нет воздуха, где холод и жара.

Люди дают пионерам освоения Вселенной — космонавтам — хлеб, воду, умные механизмы, любовь, заботу. Космонавтам — почет и слава. Космонавтам — трудная работа и риск...

Космонавтика сразу стала делом всего народа. Велика ответственность каждого, кто прикоснется к ней.

Назначение журналистики — нести людям рассказ о фактах, о событиях, явлениях.

Каждое слово о космосе слушают с особым вниманием. Ведь в каждом человеке живет мечтатель! И нет на Земле человека, который не смотрел бы на звезды...

С каждой поездкой на космодром становилось работать труднее и легче. Труднее — потому что опасаешься повторений, а легче — потому что «врастаешь» в тему.

Меня всегда беспокоит не только то, что я скажу в репортажах о героях событий, но и то, что они скажут о репортаже.

Наши журналистские стереотипы, которые быстро родились с началом космонавтики, стали предметом шутки на космодроме.

Как-то широко и торжественно (разумеется, в местных кругах) отмечалось пятидесятилетие одного ученого, связанного с космосом. Сотрудники решили подготовить «капустник». За основу шуточного приветствия были взяты все штампы, которыми пользовались журналисты. Все разыгрывалось так, как освещали бы радио, газеты, журналы это событие, если бы юбиляр был членом космического экипажа. Друзья юбиляра даже попросили Ю. Б. Левитана зачитать шуточное сообщение ТАСС, поехали к нему со своим магнитофоном...

И среди разных шуток была там и такая.

Актовый зал МГУ. Собравшиеся с напряженным интересом слушают... (называется имя юбиляра). Он отвечает на вопросы журналистов.

«Вопрос корреспондента журнала «Сад и огород»:

— Во время космического полета, как сообщало радио, в тубе было варенье из смородины. Вопрос: из какой смородины вы ели варенье, из красной или черной?

Юбиляр долго советуется с председательствующим, подходит к микрофону и с открытой космической улыбкой говорит:

— Из хорошей смородины, товарищи!

В зале вспыхивают аплодисменты».

Говорят, что С. П. Королев смеялся больше всех.

Журналисты тоже не оставались в долгу. Им, как правило, редко и мало удавалось беседовать с космонавтами. Родилась пародия на репортаж:

«Звездный городок...

Все здесь обычно и необычно... Кажется, что вековые сосны свои ветви распростерли прямо в небо. Здесь, по этой аллее, ходили космонавты. Простые и земные. Земные и особенные. С волнением мы подходим к дежурному, а он, внимательно выслушав нас, отвечает просто, по-земному: «Надо подождать. Может быть, даже придется перенести встречу — космонавты после сна отдыхают...»

В каждой шутке есть доля правды...

После полета «Восхода-2», после выхода Алексея Леонова в космос, после того, как по радио прозвучали оперативные репортажи, было решено подготовить большой документальный очерк «Время, космос и мы». Работали над ним долго. Наконец работа была закончена, и я позвонил Сергею Павловичу Королеву. Дело в том, что в очерке много места занимали записи бесед с ним, и я считал нужным узнать его мнение.

Переписал пленку для любительского магнитофона и 29 мая 1965 года позвонил. С. П. Королев был в кабинете.

— Ну что делать с вами?.. Могу прослушать то, что относится ко мне.

— Передача звучит полтора часа.

— Я понимаю. Но я смогу прослушать только то, что относится ко мне.

— Тогда нужно слушать все!..

— Да?! Спасибо за желание побольше рассказать о нас. Но повторяю, бюджет времени ограничен. Сегодня буду работать до победного. Завтра побуду дома часиков до одиннадцати, а в понедельник в три улетаю. Главный конструктор не принадлежит себе. Что же делать, как вам помочь?

Я сказал, что время терпит и, предвидя занятость Главного конструктора, предусмотрительно все переписал на магнитофонную ленту, которую и хочу передать.

— Молодец, что настойчив! Без этого нельзя в любом деле! Хорошо, я все прослушаю на космодроме. Куда прислать за пакетом?

Нет нужды подробно описывать мои переживания в эти дни. Я ждал ответа. Знал я и характер Главного. Кроме того, масла в огонь подлил один знакомый журналист. Он рассказал, что однажды слышал, будто «С. П.», познакомившись с какой-то передачей, где много внимания уделялось рассказу о Главном конструкторе, рассердился и сказал, что он автору не подаст руки.

Передача была моя...

В скором времени с космодрома пришел ответ. Трудно передать волнение, когда я вскрывал конверт.

«Глубокоуважаемый Юрий Александрович!

В последние дни мне удалось прослушать Ваш радиоочерк, записанный на магнитофонную пленку.

Ваш очерк доставил мне большое удовольствие и напомнил многие волнующие минуты нашей недавней работы.

Очерк составлен и скомпонован удачно, очень динамично и слушается с интересом.

Вместе с тем не могу удержаться, чтобы не высказать Вам некоторые пожелания или критические замечания.

Мне кажется, что очерк в целом значительно выиграл бы, если, кроме высказываний Главного конструктора, в нем были бы приведены еще и высказывания нескольких других товарищей, могущих представить интерес (например, несколько раз дать слово самим космонавтам... может быть, кому-либо из руководителей служб и др.).

Наименее удачной оказалась самая последняя часть очерка, посвященная заключительному этапу этого полета и посадке. Здесь, как Вы знаете, были свои трудности и свои особенности, но они, к сожалению, не нашли в Вашем материале никакого отражения.

Мне кажется, что было бы правильным разыскать сейчас те многочисленные записи на пленку, которые происходили в процессе переговоров в эти очень трудные последние два часа полета. Видимо, из этих материалов можно взять кое-что очень важное и интересное, правдиво показывающее столь необычные условия, в которых заканчивался этот полет.

В заключение еще раз повторяю, что Ваш очерк мне понравился и его несомненно можно выпускать в эфир, даже без особых переделок, которые, впрочем, придали бы ему много ценного.

Большое Вам спасибо за доброе внимание, проявленное к нашим делам, крепко жму Вашу руку и желаю Вам успехов в Вашей дальнейшей деятельности, в том числе непосредственно в космосе.

Академик С. П. Королев.

6 июня 1965 года».

Сейчас можно признаться, что за кадром действительно осталось много интересного: предстартовые интервью, подробности, относящиеся к заключительному этапу полета и посадке. Прав Сергей Павлович, заметив, что очень уж спокойно звучал мой рассказ об этих минутах.

Чтобы по-настоящему понять переживания людей, когда узнали, что система ориентации не сработала и команда не прошла, надо вспомнить эпизод, который произошел с одним из спутников. Это было в мае 1960 года. Запуск был предназначен для отработки и проверки систем корабля-спутника, в кабине которого потом будет находиться человек.

Все шло хорошо... И вдруг во время спуска подвела система ориентации. Она не смогла нормально сориентировать корабль. По стечению обстоятельств направление тормозного усилия, тормозного импульса, как его называют, получилось чуть ли не противоположным, и вместо уменьшения скорости корабля произошло ее увеличение. Корабль не снизился, а перешел на новую, более высокую орбиту.

Я напомнил об этом случае для того, чтобы читатель понял, что для конструкторов означали слова «команда на ТДУ не прошла».

Так как же проходила посадка «Восхода-2»?

Получен тревожный сигнал:

— Корабль сообщил: команда не прошла. Корабль крутится...

Сергей Павлович просит все повторить. Задумался.

Следует запрос по линии связи:

— Принято?

— Принято, — в раздумье отвечает Сергей Павлович.

В комнате шум.

— Тихо! — стукнул кулаком по столу. — Никаких разговоров! Как в боевой рубке. Если кто хочет сказать — поднять руку.

Гагарин спокойно продолжает разговор по служебной связи.

Королев создает сразу две группы.

— Идите думайте!

Сам внимательно изучает график полета:

— Если не сработает ручное управление, будем сажать на девятнадцатом витке!

Вдруг его вызывает Константин Петрович Феоктистов:

— На девятнадцатом не стоит сажать. Надо продумать, посмотреть телеметрию, проанализировать. Время есть. Можно посадить на двадцать втором или двадцать третьем.

— Уверен?

— Да.

— Всем! Разрабатывать также варианты 22 и 23!

На узле связи дежурил Владимир Михайлович Комаров. Он что-то сказал. Королев не расслышал.

— Комаров! Что у вас?

Владимир Михайлович встал и повторил, что, вероятно, отказала (называет какая) система.

— Это твои предположения или объективные показания?

— Так думаю.

Руки Сергея Павловича выстукивают марш. Гагарин устанавливает снова связь с кораблем: «У нас все в порядке, все идет нормально»...

Юрий Алексеевич внимательно слушает разговор на узле связи. Спрашивает, принял ли решение Сергей Павлович. Тот кивает головой.

— Как меня слышите? — снова вызывает корабль Гагарин.

— Хорошо слышу.

— «Алмаз!» Я — «Заря-1». Даем вам разрешение на ручной спуск. ТДУ основная. ТДУ основная. Как поняли меня? Прием.

— Вас понял.

— Разрешение на ручной спуск на исходящем витке. Выдержите точно. Данные у вас есть. Не спешите с включением ТДУ.

— Есть!

— Будьте повнимательнее, поспокойнее. Прием!

Наступили томительные минуты ожидания.

Наконец доложили:

— Все команды прошли!

Сергей Павлович берет микрофон:

— Рад слышать вас. Очень рад. Будем ждать дальше. По программе... Не будем спешить радоваться. Пусть подтвердят команды.

Борис Егоров толкает меня: «Молотки!»

Снова томительные минуты ожидания.

Наконец сообщают, что видели парашют. Потом приходит сообщение, что космонавты по радио передали «В. Н.» — все в норме. Сигналы приняли несколько пунктов.

Помню, когда я просил Сергея Павловича подвести итоги полета у микрофона, то он ответил:

— Несколько слов скажу, но меня сейчас занимает Луна... Готовим очередной «лунник». Времени в обрез. Надо воспользоваться, что здесь много специалистов, и провести совещание...

На аэродроме мы спели Сергею Павловичу куплеты, сочиненные нами по поводу последнего полета. Наша песенка понравилась — другой-то не было! — и нам подпевали провожающие...

— Ну уважили! — смеется Сергей Павлович. — Я потом про вас, журналистов, обязательно напишу.

Задумался.

— Работа нас ждет сложная. Много вопросов будет с Луной.

Для тех, кто работал с Сергеем Павловичем, траурное сообщение было неожиданным. Все знали, что Королев болен, что лег в больницу на исследование, что ему должны сделать несложную операцию, что настроение хорошее и скоро обещал прийти, перед больницей дал кучу заданий, звонил, проверял, ругал и...

«Центральный Комитет КПСС и Совет Министров СССР с глубоким прискорбием извещают, что 14 января 1966 года на 60-м году жизни скоропостижно скончался крупнейший ученый и конструктор в области реактивной техники и космических исследований, член президиума Академии наук СССР, член КПСС, дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, академик Королев Сергей Павлович».

О величии человека говорят его дела. Делом всей жизни Сергея Павловича был космос. Нужно время, нужно расстояние, чтобы отдать должное его делам. Его целеустремленности.

В марте 1934 года, когда в селе Клушино, Гжатского района, Смоленской области, родился Юра Гагарин, Сергей Павлович Королев в Ленинграде на Первой Всесоюзной конференции по изучению стратосферы с большой уверенностью говорил о том, что можно и должно летать на аппарате с ракетным двигателем.

Через год, в апреле 1935-го, ровно за двадцать шесть лет до старта Ю. А. Гагарина, Сергей Павлович, обращаясь к писателю Я. И. Перельману, отмечал: «Я лично работаю главным образом над полетом человека...»

Нам, современникам, даже тем, кому выпало счастье знать Сергея Павловича, трудно по-настоящему оценить подвиг всей его жизни.

Основным штрихом в его портрете была черта, которая при характеристике человека называется трудолюбием, — взваливание на себя забот «выше человеческой меры».

Первая учительница рассказывала, что Сережа Королев был очень собранным и наблюдательным мальчиком. Он мог подолгу, серьезно заниматься делом. В его комнате была целая гора кубиков и различных дощечек. Он часами строил домики, мосты, башни.

О его юности товарищ вспоминает так: «Каким Сергей сохранился в моей памяти? Очень трудолюбивым. Рукава его рубашки были деловито засучены выше локтей. Да и весь он запомнился мне таким, готовым немедля взяться за трудное дело».

Он был одержим в работе и только в письмах своему большому другу — жене Нине Ивановне — позволял иногда посетовать на загруженность: «Мой день складывается примерно так: встаю в 4.30 по московскому времени, накоротке завтракаю и выезжаю в поле. Возвращаемся иногда днем, а иногда вечером, но затем, как правило, идет бесконечная вереница всевозможных вопросов до 1-2 часов ночи, раньше редко приходится ложиться».

В другом письме с космодрома он пишет: «Мы работали последние двое суток без перерыва...» Это письмо датировано 2 ноября 1947 года, когда в короткий срок конструкторы и испытатели провели одиннадцать пусков ракет. А накануне цикла испытаний Сергей Павлович писал жене: «Мне зачастую трудно, о многом думаю и раздумываю, спросить не у кого. Но настроение... неплохое, верю в наш труд, знания и нашу счастливую звезду».

Он ценил время свое и других. Перед пуском первых космических кораблей каждое утро в сборочном цехе проводил оперативки. Тщательно проверял выполнение суточных заданий, расписанных в почасовых графиках. Разговор вел жестко, был собран, в словах краток.

Теперь, когда, словно в калейдоскопе, перед глазами мелькают десятки, сотни лиц, когда вспоминаешь дороги и пыль, мороз и жару на космодроме, когда можно представить размах его работ, то невольно думаешь, какой же импульс исходил от Сергея Павловича, сколько он затратил энергии на научные поиски и инженерные решения, встречи, объяснения, споры, доказательства, убеждения, требования, чтобы за четыре года суметь пройти путь от спутника весом в 83,6 килограмма, до «Востока», вес которого с космонавтом составлял 4725 килограммов...

Большие космические свершения поднимали людей на праздничные демонстрации, главы правительств подписывали приветственные телеграммы в адрес нашего народа. Космонавтика стала делом многих. Академик Королев посвятил ей всю свою жизнь.

Люди отдавали должное героям-космонавтам, но их воображение волновал и не перестает волновать тот, кого называли в газетах и по радио Главным конструктором. 18 января 1966 года непрерывным потоком шли в Дом Союзов, где была установлена урна с прахом Сергея Павловича Королева, рабочие, космонавты, учащаяся молодежь, ученые, воины Советской Армии.

Траурная процессия медленно направляется на Красную площадь, где собрались тысячи трудящихся столицы.

На траурном митинге президент Академии наук СССР академик М. В. Келдыш сказал:

— Наша страна и вся мировая наука потеряли ученого, с именем которого навсегда будет связано одно из величайших завоеваний науки и техники всех времен — открытие эры освоения человечеством космического пространства.

Страна затаив дыхание в скорбном молчании слушала Ю. А. Гагарина:

— С именем Сергея Павловича связана целая эпоха в истории человечества: осуществление первых полетов искусственных спутников Земли, первых полетов к Луне и планетам, первых полетов человека в космическое пространство и первый выход человека в космос. Многим хорошо известны огромный талант, твердая воля и замечательные душевные качества Сергея Павловича. Дружеское напутствие перед космическим полетом, деловые советы во время выполнения полета, умение принять правильное решение в любой обстановке — всем этим обладал наш дорогой Сергей Павлович.

В конференц-зале Академии наук состоялось заседание, посвященное памяти академика Сергея Павловича Королева.

В зале и за столом президиума те, с кем начинал работать Сергей Павлович, с кем делил радость творчества последние годы. У многих медали лауреатов Ленинской премии. Места заняли Леонов, Терешкова, Комаров, Попович, Николаев, Быковский, Беляев...

Вступительное слово сказал президент Академии наук СССР. Он предложил послушать пластинку с голосом Сергея Павловича. В зале молча слушали запись, которую мне довелось сделать на космодроме. Запись, которая прозвучала в радиопередаче «Время, космос и мы».

Михаил Клавдиевич Тихонравов вспомнил годы юности в ГИРДе:

— Не модно было тогда писать о межланетных путешествиях, но мы такие разговоры в ГИРДе вели. Помню тревогу Сергея Павловича при запуске ракет: «Волнуюсь, остается доля риска, которая не дает покоя...»

О С. П. Королеве говорил член-корреспондент АН СССР Борис Викторович Раушенбах:

— У Сергея Павловича была линия — протаскивать свою идею через трудности. Я не видел в нем разницы в этом смысле и тогда, когда ему было тридцать, и тогда, когда было пятьдесят. У него оставался тот же характер. Любую техническую неудачу он рассматривал как личную. Он верил в неограниченные возможности человечества. Мне бы хотелось отметить три стороны его характера. Первое — целенаправленность. Через всю жизнь он пронес одну идею. Второе — одержимость. Он зажигал окружающих своей идеей. Он не любил то, что просто: «Этап пройден — надо идти дальше. Нечего ждать!» После спутника должен лететь человек. Спутник его уже мало интересовал... Технику он принимал как нечто личное. Если ему мешали законы физики, то он считал, что они мешают ему лично. Третье — это чувство коллективизма. Он понимал, что один в поле не воин. Освоение космоса — это дело всей страны. Он повсюду собирал энтузиастов. Он не выпячивал себя. «У меня простая работа, — любил пошутить в кругу друзей, — все делают другие. Я только подбираю специалистов, чтобы один подходил к другому».

Выступил и Владимир Михайлович Комаров:

— С первых встреч мы полюбили его как родного человека. Он нам открылся своей большой душой. Еще задолго до полета «Восхода» Сергей Павлович мне сказал: «Вам, инженер-капитан, быть командиром многоместного космического корабля».

Он был внимателен и чуток. Накануне нашего старта пришел к нам в домик. Поговорили, потом вышли на улицу, смотрели на звезды. Он сам хотел полетать на космическом корабле...

Сергей Павлович был человеком великого оптимизма. Он безгранично верил в дело, которому отдал свою жизнь. Его страстный оптимизм передавался и тем, кто собирался в полет. Мы были уверены, что все будет хорошо и почетное задание выполним. Трудно говорить о Сергее Павловиче в прошедшем времени. Ведь мы его любили как родного и близкого человека.

Трудно постичь таинство возникновения мысли ученого, проследить за ходом рассуждений, если они не оставлены на бумаге. Но часто бумага сохраняет только конечные выводы, формулы, расчеты. Интересен и поучителен ход рассуждений. Недаром А. С. Пушкин заметил: «Следовать за мыслями великого челозека есть наука самая занимательная».

Говорят, что Сергей Павлович видел детали в натуре, а не в чертежах. Дома всегда у него под руками были коробки с пластилином. Лепил детали, макеты кораблей, а уже потом делал расчеты и чертежи. Дома тоже была доска с мелом...

Герой «Жизни во мгле» Митчела Уилсона рассуждал так:

«Талант находить простейшее в самом сложном — вот что необходимо настоящему ученому. Иной раз, когда я читаю о крупных теоретических открытиях, у меня бывает такое чувство, словно я вижу, как человеческий ум опускается в страшную трясину невежества и взлетает оттуда к блестящим достижениям. И поверь мне, для этого нужно особое мужество. Человек должен уметь доверять своей интуиции. Все говорят — иди и добивайся сам, но попробуй предложи идею — тебя засмеют. Значит, нужно еще уметь не бояться того, что другие говорят, и не бояться собственных суждений...»

Это рассуждения писателя. Сопоставим их с раздумьем о творчестве конструктора космических кораблей и ракетной техники. С. П. Королев говорил:

«Писатель пишет книгу всю сам, что-то зачеркивает, что-то вписывает. Захотел бы современный конструктор сделать все расчеты сам, когда проектируемый аппарат содержит десятки тысяч деталей, и превратился бы в кустаря. Для этого не хватило бы ни сверхчеловеческого ума, ни сверхчеловеческих сил.

Конструктору нельзя уподобиться певцу, который зажмурил глаза и сам себе поет. Конструктор должен ставить задачи, прислушиваться к мнению коллектива. Мы вот целым КБ ищем, просчитываем».

«Я любил со стороны наблюдать за ним, — вспоминал о С. П. Королеве один из конструкторов, участвовавших в разработке первого искусственного спутника Земли. — Зайдет он другой раз поздно вечером в цех, где на стапелях лежало громадное тело ракеты, отпустит сопровождавших его инженеров и конструкторов, остановит жестом руки нетерпеливо добивающихся его не в меру ретивых мастеров сборки, возьмет табурет, сядет поодаль и молча смотрит на ракету.

Лицо задумчиво-задумчиво. Сидит, молчит. Смотрит. О чем-то думает. И тут же, словно стряхнув с себя владевшие им только что мысли, резко встанет. Другое, совсем не такое, как минуту назад, лицо. И каскад категорических, бесспорных, четких указаний. Успевай только ловить их на лету. Не дай бог забыть. Вспомнит потом к случаю, и если забыл — пеняй на себя!»

Сергей Павлович — наш современник и в то же время человек, который, как истинный ученый, шел впереди века. Память о нем бессмертна. Вот почему мне, как и многим, дорого каждое воспоминание, каждая черточка, подмеченная теми, кто его знал.

Сергей Павлович трудно сходился с людьми. Боялся разочароваться, иногда оправдывал их неверные поступки. Детство без отца, ранняя самостоятельная жизнь в юности не забывались, поэтому он был особенно внимателен к молодежи. К космонавтам относился не только как к испытателям космической техники, но по-отечески интересовался их жизнью, бытом, настоял на том, чтобы они учились в академии. В конструкторском бюро у него было несколько воспитанников, молодых людей, которые рано потеряли родителей или нуждались в помощи. Каждому помогал деньгами. Требовал отчета — как живешь, как учишься. Находил время для бесед.

Помогал семье рабочего, который погиб при испытаниях. Тяжело переживал гибель человека, с которым начинал дело.

Если на работе Сергей Павлович был сгусток энергии, то домой приходил утомленный. Почти двадцать счастливых лет с ним рядом была Нина Ивановна — жена, сердцем понимавшая, какую тяжелую ношу несет ее муж. Она была далека от формул, сложных расчетов, машин и механизмов, которыми он жил, но душой чувствовала и его настроение, и тягость забот, понимала его нервное напряжение. Она умела молчать, когда знала, что ему надо побыть одному. Она говорила ему то, что мог сказать только верный друг. Иногда тяжесть горячего спора он приносил домой вместе с обидой, нервничал, а она ему спокойно советовала: «Давай разберемся, может быть, и ты неправ»...

К. С. Станиславский сказал крылатую фразу о том, что режиссер умирает в актере. И если позволительно перенести эту мысль применительно к делам Сергея Павловича, то можно сказать, что Главный конструктор жил в космонавтах. Но режиссера во время премьеры вызывают на сцену! А Главный конструктор всегда был в зале...

Врожденный такт помог Нине Ивановне уберечь Сергея Павловича от невольно наносимых ран, от приторного вкуса тщеславия.

Она берегла его покой дома. Так было с первых дней. Они познакомились в 1947 году, когда она работала переводчицей, а он был главным конструктором одного из отделов института, занимавшегося проектированием ракет. Это потом пришли почет, звания. А тогда была однокомнатная квартира в стандартном доме, казенная мебель, простыни и подушки, любезно предоставленные завхозом приезжему сорокалетнему холостяку, пережившему не только тяготы войны.

Вскоре после женитьбы Сергею Павловичу выделили еще одну комнату, но он ее отдал старому другу по ГИРДу, который бедствовал с жильем.

Душой отдыхал в кругу родных, где ценили его не за звания, не за заслуги, а за доброе отношение, где было принято уважать рабочего человека. Он обижался, если ему оказывали излишние знаки внимания, если вдруг уступали место у телевизора.

Нина Ивановна всегда была рядом. Утром, когда он уходил на работу, обязательно оглядывался на окна. Она всегда провожала его. Он ее — только однажды, в больнице, накануне операции, после которой им не суждено было увидеться. Проводил до лестницы, крепко обнял, поцеловал и сказал:

— Я не пойду дальше. А то ты, когда спускаешься с лестницы, машешь мне рукой и не смотришь на ступеньки — еще упадешь.

Он ценил внимание близких. Иногда говорил Нине Ивановне:

— Мало внимания я тебе уделяю... Нелегко тебе со мной...

— Что ты, Сережа!

— Знаю, трудно. Редко мы с тобой где-нибудь бываем. Хочешь, куплю билеты в театр? Все брошу, и пойдем вечером.

Но работа не отпускала. Звонил и извинялся:

— Сходи с кем-нибудь, пожалуйста. В следующий раз пойдем обязательно вместе...

Когда возвращался домой, то на тумбочке находил билеты с неоторванным контролем.

В субботу звонил домой: «Сегодня до победного, а завтра отоспимся». Приезжал домой часов в 11 вечера. Сил порой хватало только на то, чтобы мельком просмотреть газету. В воскресенье спал часов до десяти. После завтрака говорил: «Пойду в сад». Ложился с книгой на диван под картиной, где были нарисованы деревья. Нина Ивановна приносила подушку и плед. Часто засыпал с открытой книгой. Редко воскресные дни проводил дома целиком. После обеда говорил: «Съезжу на часик». Возвращался часа через три-четыре...

В редкие дни отдыха в санатории под Москвой или на юге не мог оторваться от раздумий. И, как бы извиняясь, говорил: «Трудно сразу отключиться».

Сергей Павлович имел пристрастие к старым вещам. Большого труда стоило Нине Ивановне заставить мужа поменять костюм. На космодром ездил почти всегда в одном и том же, «самом счастливом». Этот костюм не раз приходилось реставрировать, но отказаться от него Сергей Павлович не мог... Любил цветные рубашки. Носил их без галстука.

Привязанность к привычным вещам сказывалась в мелочах: всегда носил в карманах огрызки карандашей, изрядно потертый ластик... И всегда в кармане были две монеты по копейке. Может быть, по старой привычке авиатора считал, что они приносят счастье! И когда потом, после операции, Нина Ивановна открыла шкаф, то увидела, что почти у всех пиджаков вывернуты карманы. Искал «счастливые монеты», искал свой «талисман».

Любил фотографироваться, хотя почти не имел фотографий. Как-то увидел, что его сфотографировал на аэродроме знакомый журналист. Звонит:

— А где снимки? Буду через час у себя, подвези...

Однажды без всякой видимой причины решил сфотографироваться. Достал медаль лауреата и Золотые Звезды Героя. Попросил жену подобрать костюм и галстук. Эта фотография и была опубликована в газетах вместе с некрологом...

Любил уменьшительные слова: «копеечки», «сердечко»... Перед операцией спрашивал у доктора, сколько лет может послужить его сердце.

Доктор растерялся и неуверенно сказал:

— Я думаю, лет двадцать.

Сергей Павлович немного помолчал, потом, словно высказывая мысли вслух, тихо промолвил:

— Мне хватило бы и десяти, хотя нужно еще многое сделать...

Первую в СССР крылатую ракету Сергей Павлович Королев испытал в полете в 1934 году, когда ему было двадцать семь лет.

Первый в мире космонавт Юрий Алексеевич Гагарин стартовал в 1961 году, когда ему было тоже двадцать семь лет. Древние говорили: