СЕРЕБРИСТЫЕ ОБЛАКА

Королев был мрачен и зол. Вторые сутки пошли после пуска ракеты, а о судьбе контейнера ничего толком не было известно. Еще несколько минут назад, когда телеметристы пытались доказывать ему, что, к сожалению, «информации мало и она противоречива», он ткнул в телеграмму и прочитал: «Полет ракеты стал неуправляемым. В связи с этим контейнер с опытным животным упал где-то за Енисеем».

– Скажите спасибо, что народ верит нам, – сказал Королев, – понимает, трудное у нас дело. Но если и дальше так работать, как будем в глаза людям смотреть? А?.. Идите.

Телеметристы молча столпились у двери. Начальник отдела хотел задержаться, но, заметив, что «ЭС-ПЭ» не смотрит на них, а уткнулся в бумаги, решил зайти в другой раз, когда у Главного настроение улучшится.

Королев очень устал за эти дни. Надо было объяснять, оправдываться, доказывать, что в их области техники не так-то легко и гладко все получается, как хочется. Вроде бы понимают, но каждый раз интересуются причинами отказа аппаратуры, а он ничего пока сказать не может. Сегодня в Совете Министров ему протянули телеграмму из Лондона. Корреспондент ТАСС сообщал, что в газетах опубликован протест «Общества защиты животных». Видите ли, эти любители собачек очень беспокоятся о Мушке и Пчелке, которых «русские послали на верную гибель». Как будто эти леди и джентльмены с сердцем, а он, Королев, жестокий человек: отправляет собачек на тот свет. Так же с Лайкой в 1957-м протестовали. Все то же общество в Лондоне.

– Я и перед ними должен оправдываться? – взорвался Королев. – Пускали и будем пускать, чтобы первый человек вернулся. Иного выхода нет.

– Мы понимаем. Но сам видишь, любая наша неудача вызывает и такую реакцию. Техника техникой, но и о политике не забывай.

– Помню, – насупился Сергей Павлович.

– Жаль, что так получилось... Разберетесь в причинах, доложите.

Королев понял, что срочный вызов к начальству был связан с этой телеграммой из Лондона. Он еще больше разозлился: времени оставалось в обрез, до полуночи сидит в КБ, а тут по пустякам через всю Москву ехать... По дороге на «фирму» неожиданно подумал: а вдруг за его отсутствие что-то выяснилось? Сразу же вызвал телеметристов, но те, как и накануне, толклись на месте... Обидно, а ведь причина где-то рядом, найти этот «боб» обязательно надо, и чем быстрее, тем лучше.

Королев вновь, наверное, в сотый раз, перечитал: «стал неуправляемым» – словно в этих словах и скрывался тот самый «боб», который они ищут.

– Можно, Сергей Павлович? – В дверях стоял парень невысокого роста, суховатый. Кажется, Королев видел его впервые. Зрительная память у него была неплохая.

– Тебе чего? – хмуро спросил Королев.

– Я долго не решался зайти, а сегодня все-таки надумал...

Впрочем, Королев видел однажды этого инженера, год или два назад, когда принимали новеньких. Да, да, точно – выпускник МАИ. Королев невольно улыбнулся, память действительно не подводила. Но инженер иначе понял улыбку Главного, стал посмелее. Он прошел к столу и протянул Сергею Павловичу несколько листков.

– Извините, что не перепечатал, – сказал инженер, – не было времени и негде. И карандашом писал...

Королев вновь нахмурился. Любителей изобретать в КБ было немало, не обязательно каждому идти к нему. Особенно в эти дни.

– Как фамилия?

– Макаров. Олег Макаров, – ответил инженер, – я провел статистический анализ отказов и пришел к выводу, что на определенном этапе «бобы» непременно появляются. Посмотрите...

Сергей Павлович с трудом разбирал текст. Почерк у парня плохой, но что-то в этих каракулях было новое и нужное. Да, здесь неточно и неверно, и исходные предпосылки надо перепроверить, но за этими страничками чувствовалась истина. А может, опять ему кажется? Нет, парень толковый...

– Сдайте пропуск!

Макаров опешил от неожиданности.

– За что, Сергей Павлович? – наконец выдавил он из себя. – Я хотел как лучше... Извините, если не так... Я ведь думал...

– Почему не пришли раньше? Откуда в вас, молодом специалисте, столько... – Королев запнулся, подыскивая слово, – ханжества, – произнес он и поморщился: слово было явно неудачным. – Я вас обязательно уволю, потому что у нас должны работать преданные делу люди.

– Я преданный...

– Преданные иначе поступают, – отрезал Королев. – Есть сомнение – сразу приходят. И не смотрят, главный – не главный, каждый из нас должен чувствовать себя самым главным. А вы ждали, пока авария не случится.

– Я не ждал...

– Хорошо, – смягчился Королев, – на первый раз прощаю. Потом не буду таким мягким. В любое время приходите, ясно?

– Спасибо.

– Сейчас я занят, гостей жду, – сказал Королев, – а по этому делу, – он кивнул на листочки, – еще встретимся. Хотя причина аварии не в ваших расчетах, это ясно, но в этих листочках рациональное зерно есть... И в приемной не глазейте на «гостей», они вам не экспонаты для будущего музея космонавтики.

– Хорошо. – Макаров попятился к двери. Он так и не понял, каких гостей ждал Королев и почему на них нельзя смотреть.

На лестничной клетке стоял Георгий Гречко.

– От «ЭС-ПЭ»? – удивился он.

– Весь мокрый, – пожаловался Макаров.

– Значит, увольнял, – рассмеялся Гречко. – Теперь можешь считать себя настоящим сотрудником. Если «ЭС-ПЭ» разгон устраивал или увольнял – значит, толк в тебе видит. Это проверено.

– И тебя тоже?

– Было. – Гречко улыбнулся. – Правда, иначе, чем других. Я ему дорого обошелся... Хочешь посмотреть на кандидатов? – вдруг спросил он. – Сейчас приедут. Мне агентура доложила. Интересно все-таки, кто на наших изделиях летать будет.

Слухи о кандидатах в космонавты расползлись по КБ, и в курилку потихоньку стягивались сотрудники отделов. На лестнице собралось человек десять.

– Как тебя увольняли? – спросил Макаров.

– О, это знаменитая история, – прокомментировал кто-то. – Жора ею гордится. Неужели еще тебе не рассказывал? Нет? Странно...

– Расскажи, расскажи, – послышалось несколько голосов.

– А было так. – Видно, эта история доставляла Гречко удовольствие и он любил ее рассказывать. Причем каждый раз добавлял новые детали, и поэтому слушать тоже любили. – Все-таки понял однажды Королев, что без инженера Гречко ему не обойтись, и прислал за мной персональный самолет в Москву... Правда, я об этом его не просил... Значит, идет очередное заседание перед пуском лунной машины. «ЭС-ПЭ» ткнулся в один расчетик, а никто сказать не может. Сами понимаете, Главный спросил как следует. А ему в ответ: «Его делал инженер Гречко». – «Где он?» – «На предприятии». – «А почему не здесь? – вскипел «ЭС-ПЭ». – Никогда нужных людей на космодроме нет. К завтрашнему дню доставить». Естественно, за мной отправили самолет. Ночью подняли с постели, понять, в чем дело, не могу, да и никто не объясняет, А я на Байконуре не был еще. Не брали. А тут персональный самолет... Почет! Но порядок прописки на Байконуре, где «сухой закон», помню. Полез в буфет, достал бутылку коньячку, я всегда запасливый был. И в самолет. Лечу один, красота! Прибываю на «точку».., Нет, говорят, Королев не спрашивал, но сиди и жди – вдруг вспомнит. Жду. Наконец пуск. Все гладко. Добрались до Луны. Всеобщее ликование, а «ЭС-ПЭ» так мною и не поинтересовался, улетел в Москву. По традиции мы и выпили ту бутылку – получил прописку на космодроме. Сразу же подсчитали, во что она обошлась; аренда самолета, зарплата летчиков и...

– Идут, идут! – Все затихли.

По лестнице поднимались молодые летчики. Увидев толпу, они смутились, замедлили шаг. Наконец, один из них шагнул вперед.

– Здравствуйте, – сказал он, – нам бы хотелось пробраться к вашему начальству, – и улыбнулся.

Инженеры расступились. Старший лейтенант Гагарин шел чуть впереди остальных.

Королев встал им навстречу. Пригласил рассаживаться поудобнее. Он понимал, что разговор предстоит трудный: ведь им надо объяснить все без прикрас. Он не знал, с чего начать.

– Мы напросились к вам, извините, может, сейчас не время, – нарушил молчание Гагарин, – но мы обязательно должны вам, Сергей Павлович, сказать, что прекрасно понимаем, насколько сложная и трудная у вас работа. Вы можете на нас рассчитывать: будем тренироваться еще настойчивей. У нас нет страха, и мы уверены в успехе.

Королев растерялся. Оказывается, они пришли его успокоить. Да и виделись-то всего ничего – когда предприятие показывали и у медиков. Они верят. Королев был тронут до глубины души.

– Мы риска не боимся, – добавил другой летчик. Королев вспомнил его фамилию – Титов.

– ...И если надо отдать жизнь... – вставил Николаев. Его тоже Королев запомнил по первой встрече.

– Да, да, мы готовы на все, – поддержали Николаева товарищи.

Королеву захотелось расцеловать этих летчиков, сказать им что-то нежное, отцовское.

– Нет, этого не будет, – заговорил он, – мы сделаем все, чтобы этого никогда не было. Жизнь ваша принадлежит вам, и она должна быть долгой. Очень долгой... Беда, конечно, авария с третьим кораблем-спутником, но мы обязательно найдем причину, найдем! Кто-то из вас полетит первым, но Только после того, как мы отработаем все этапы, всю аппаратуру... Два пуска без замечаний, без единого, – и лишь после этого человек. Не раньше. Риск до минимума, хотя вы сами понимаете, всего предусмотреть невозможно. Поэтому вам надо тренироваться. А времени очень мало остается. Сейчас декабрь. – Королев почему-то посмотрел на часы. – Думаю, к весне управимся, но обязательно в 1961 году... С Новым годом! Надеюсь, космическим...

Сергей Павлович и словом не обмолвился об очередной неудаче. Да и что он мог рассказать? Что?

Он вновь нахмурился, и молодые летчики, заметив изменившееся настроение конструктора, стали торопливо прощаться.

Королев не ведал, что именно в эти минуты метеоролог Мангулов услышал голос неизвестного передатчика.

– Перекусим? – Комаров выжидающе смотрел на Палло. – Не везти же этот ящик в Москву!

Арвид Палло кивнул. Ребята быстро вскрыли НЗ, и на столе появились консервы, хрустящие московские хлебцы, спички – все, что было так тщательно упаковано в ящик, который именовался «неприкосновенным запасом» и вместе с кожаным чемоданом, где лежали инструменты, всегда был под рукой. Группа поиска, которой руководил Арвид Владимирович Палло, фактически завершила свою работу, так и не покинув этого полевого аэродрома, где стояли их Ил-14 и два вертолета.

Утром они были готовы вылететь каждую секунду. Летчик прогревал моторы Ила, а приказа все не было. Прошло уже расчетное время приземления контейнера, потом еще два часа, и вот уже спустились на аэродром короткие декабрьские сумерки, а Палло сидел рядом с летчиком и ждал приказа, который теперь, как он уже догадался, не придет.

В прошлый раз было иначе. «Взяли парашют на спуске», – докладывал потом Палло, и очень гордился этой фразой, но никто уже не требовал подробностей, так как через час контейнер с Белкой и Стрелкой был отправлен в Москву. Эвакуацию корабля закончили в тот же день настолько быстро и четко, что даже не щедрый на похвалу Королев и тот не удержался: «Спасибо. Хорошо поработали...»

– Значит, вечная ей память, – сказал Комаров, – жаль, конечно, собачку, но она свой долг выполнила.

Палло промолчал.

Комаров... Он был «чужаком», не из их КБ. Его прикрепили к группе перед самым выездом. О своих задачах он не рассказывал, а Палло не интересовался. Если человек молчит – значит, и расспрашивать не надо, не положено.

Палло стало грустно. Жаль все-таки эту собачку. Королев огорчится. В последние месяцы он видел Главного мельком, хотя и числился в его друзьях. Конечно, до настоящей дружбы было далеко, Королев не из тех, кто перешагивает грань между начальником и подчиненным, но симпатизировал он Палло явно.

Познакомились в 1938-м, когда работали в институте. Королев в одном отделе, Палло в другом. Изредка виделись, перебрасывались двумя-тремя фразами. Королев в отличие от многих запомнился – внешность у него была довольно необычная. Из глыбы камня вытесан – это из-за короткой шеи так казалось. И говорил резко, короткими фразами, словно боясь, что его не поймут. А потом они и встретились через шесть лет. Столкнулись в коридоре лицом к лицу.

– Здравствуйте, Сергей Павлович. – Палло протянул руку. – Рад вас видеть. Очень рад.

Королев поднял глаза, посмотрел пристально, наконец улыбнулся. Палло заметил, что Сергей Павлович постарел, осунулся.

– Спасибо вам, Арвид Владимирович, – ответил Королев. Увидев недоуменный взгляд Палло, добавил: – Я читал отчет об испытаниях. Не забыли написать, что это моя конструкция.

Палло удивился, что Королев помнит его имя и отчество. Ну, а что касается записи об испытаниях, он и не мог иначе, потому что действительно разработка конструкции была сделана Королевым.

Через два года Королев пригласил его к себе в КБ. Этот человек никогда не забывал таких, как Палло.

Нет, не были они друзьями в том смысле, как принято об этом говорить...

– А не пойти ли изучить местные увеселительные заведения? – услышал Палло. Предложил Комаров. Видно, парень он общительный. – Ознакомиться с достижениями кинематографии или танцевальной программой в клубе?

Комарова шумно поддержали.

– Отдыхайте, – разрешил Палло, – вылет утром, в восемь ноль-ноль. До этого времени все свободны.

– А сам? – спросил Комаров.

– Посплю. Замотался за эти сутки, – ответил Палло.

Он остался один. Допил чай. Убрал со стола. Хотел почитать: томик Лермонтова всегда возил с собой, но так и заснул, не раскрыв книги...

– Вы товарищ Палло? – тормошил его человек в летной форме.

– Да. – Палло вскочил.

– Вот телефонограмма, – летчик протянул конверт, – самолет к вылету готов.

«Немедленно вылетайте. Королев».

– Куда вылетать? – не понял Палло.

– Не знаю. Ил-14 начал прогревать моторы. А где товарищ Комаров и другие?

– Наверное, в клубе. Пошлите за ними. Пусть сразу к самолету. Я буду там. – Палло взглянул на часы. Четверть первого.

Он быстро собрал рюкзаки. У окна стояла машина. Шофер отчаянно сигналил.

– В чем дело? – Палло недовольно взглянул на водителя. – Людей разбудите...

– Времени отведено десять минут, – смутился шофер, – так и сказали: сигнальте.

– Раскомандовались. – Палло почувствовал раздражение. Происходило что-то непонятное, и казалось, все вокруг знали, все, кроме него.

Его товарищи уже были в самолете. Едва Палло поднялся по трапу, самолет начал разбег.

– Что случилось? – Палло не привык, чтобы им распоряжались так бесцеремонно. Обычно он прилетал и сразу же все брал в свои руки. Этот же летчик еще вчера прислушивался к каждому его слову.

– Мне приказано доставить вас в город, – ответил пилот. – Любыми средствами и как можно быстрее. А по выполнении доложить... Ясно?

Палло не ответил. Он уже догадывался, что произошло. «А НЗ все-таки напрасно съели», – вдруг подумал он.

В городе ждал Ту-104. Рейсовый из Москвы. До Алма-Аты так и не долетел, посадили здесь. Пассажиров отправили в гостиницу, завтра за ними придет другая машина.

– К вылету готов! – доложил командир экипажа, потом добавил: – Мы поступаем в ваше распоряжение.

– Куда летим? – Палло попытался разобраться в ситуации. Эта гонка на самолетах была непривычной, и за ней стояли Нечто и Некто, о чем Палло мог только предполагать. Хотя Некто – это Королев, тут сомнений не было. В готовых к вылету машинах и той жесткой схеме гонки, где учитывалась каждая минута, чувствовались воля и рука Королева, который в своем рабочем кабинете – и Палло знал это – следит за его броском на восток. Именно туда взял курс Ту-104, а командир экипажа лишь подтвердил, что о месте посадки они узнают во время полета.

Палло заставил себя заснуть. Привычка выгадывать пусть и пару часов, когда есть такая возможность, выработалась за многие годы, пока Арвид Владимирович сотрудничал с Королевым. Могло так получиться, что не придется спать и сутки и двое, поэтому пока следовало отдыхать. Палло заметил, что Комаров послушался его совета и тоже задремал.

В Новосибирске они пересели на Ил-14, взявший курс на Красноярск. А там вновь рейсовая машина приняла их на борт. И только в аэропорту Красноярска Палло сообщили о «загадочном радиопередатчике», который находился где-то на Нижней Тунгуске. К сожалению, было известно только направление, где следовало искать «шарик»-контейнер – именно он подавал свой голос из тайги. Самолет шел к Туре. Там уже прочесывали тайгу несколько Илов и «Аннушек», пытаясь обнаружить «шарик» .

– Рассвет. Через полчаса выброска десанта. Предупреди их. – Командир повернулся, и Палло увидел усталое лицо, воспаленные от бессонницы глаза. Самолет задрожал, но болтать стало меньше, значит, снова набирали высоту.

Палло вышел в салон. Глаза не сразу привыкли к темноте. Кажется, еще все спали, и он, постояв минуту, вернулся.

Командир начал десятый разворот. Самолет лег на правое крыло. Звякнула пустая фляжка, Палло забыл сунуть ее в карман куртки. Он нагнулся и начал рукой шарить у кресла пилота.

– Оставь, – не оборачиваясь, сказал летчик. – Возьми мою... Пригодится. Проходим Туру. Жаль, что нет хорошей площадки... Сейчас на земле несладко. Ветер сильный.

– Спасибо, – поблагодарил Палло. И хотя они с летчиком за пять часов перекинулись всего несколькими фразами, он почувствовал, что этот громоздкий человек, едва умещающийся в кресле, не очень хочет отпускать их с самолета. Здесь тепло, уютно, гул моторов убаюкивает, а внизу снежная крутоверть и минус сорок.

– Опять пищит, – сказал штурман, – голос звонкий... Как его могли потерять вчера?

– Здесь все возможно, Север. – Командир устал молчать или боялся заснуть и поэтому, как показалось Палло, вызывал на разговор.

– Да, нам повезло, – поддержал он, – а в Туруханске я сомневался, что найдем... Повезло.

– Я десять лет здесь летаю, – возразил летчик, – поэтому и говорил, что найду.

Их группу привезли в Туруханск в полночь. Но к этому времени самолет, дежуривший у «голоса», потерял его. То ли штурман ошибся, то ли передатчик прекратил работу – никто сказать не мог, и самолет вернули. Штаб поиска уже хотел докладывать в Москву, но Палло потребовал еще одного полета. Пока готовили самолет, он попросил собрать все руководство штаба поиска.

– Утром все доложим, – возразил кто-то.

– У вас есть приказ? – отрезал Палло. – Выполняйте!

Начальник штаба поиска Ветров зло взглянул на Палло, но больше спорить не стал. Действительно, приказ был категоричен: полностью подчиняться этому человеку, выполнять все его распоряжения. Даже специальный самолет гнали из Красноярска за ним и его группой.

Они ввалились в дом и бесцеремонно разлеглись на полу. Через пять минут все уже спали, кроме этого чернявого. «Судя по фамилии, эстонец или латыш», – подумал Ветров.

Люди измотаны. Сутки назад засекли передатчик, и вот уже 26 часов он не сомкнул глаз. Подняли с постели, и сюда, в Туруханск. Пять самолетов, почти сотню человек перебросили. Нашли-таки эту «пищалку» за полторы тысячи километров отсюда, «держали» ее с воздуха, да потеряли. А как туда добраться? Тайга, мороз, снег – столько намело, что утонуть можно. Метеоролог погоду не обещает до следующей среды... В Туру надо перебраться, но там взлетная полоса не готова. Расчищают от снега... Завтра и начальство пожалует, значит, «пищалка» эта беспокоит Москву. Может, шпионы какие оставили? Но зачем им так далеко в тайге... Впрочем, Ветрову уже было все равно, что там за «пищалка», достать бы быстрее – и домой, в Красноярск. Свалить с плеч этот приказ...

Наконец в комнате собрались все. Пришел секретарь райкома. На его голову свалилось столько людей, техники, даже занятия отменили в школе, которую и отдали гостям.

– До «точки» примерно полторы тысячи километров, – Ветров показал на карту, – район нам приблизительно известен. Однако работает ли передатчик? Если да, то найдем, ну, а если замолк...

– Это не имеет значения, – перебил его Палло. – Надо найти... Нас выбросите, будем прочесывать тайгу. Метр за метром...

– Сейчас снега глубокие и метель, – попробовал запротестовать Ветров, – это же Север, а не... – Он замялся, хотел сказать «Эстония», но потом передумал.

– Знаю, что не Эстония, – неожиданно добавил Палло. – И все же мы обязаны найти передатчик, обязаны. Ясно?.. А программа такова. Тот вертолет, что есть в Туре, мы используем. Могут потребоваться и другие. Значит, надо гнать их туда. Это нужно сделать быстро. Далее, приготовьте десант – человек двадцать. Если потребуется, выбросите к нашей группе. Мы через час вылетаем.

– А связь? – поинтересовался Ветров.

– У нас рация. Главное, летчики – нужен опытный пилот на вертолет. Очень опытный, – повторил Палло. – Вес довольно тяжелый – более двух тонн...

– Можно только одну... – заметил Ветров.

– Знаю, – вновь перебил Палло, – а там более двух.

– Это же свыше допустимого?! Я не могу разрешить... И не перебивайте, – вспылил Ветров, – я выполняю приказы, но никто не заставит меня отменить другие: у нас в авиации запрещено применять вертолеты при подъеме тяжестей сверх одной тонны двухсот килограммов. Категорически запрещено, машина не выдержит.

Кажется, этот «эстонец» растерялся.

– Запросите свое начальство, – решил он. – Сейчас же. А я поговорю с вертолетчиками.

Ветров вернулся с пункта связи минут через двадцать. Красноярск ответил «нет», а так как он ждал ответа долго, наверное, руководство управления запрашивало Москву. Ветров увидел «эстонца», который склонился над картой.

– Конечно же, нельзя! – торжествующе объявил Ветров. – Это было и так ясно. – Ему хотелось задеть этого самоуверенного человека, способного, видно, только приказывать и не очень-то разбирающегося в авиации.

– Я знаю, – спокойно сказал Палло, – да и пилоты сомневаются. Запросил Туру. Козлов тоже говорит «нельзя». Сообща, значит, авиаторы – и там и здесь. Ну, ничего, разберемся попозже. Кстати, у вас неплохой летчик есть. – Палло взглянул на обрез карты, где была записана фамилия. – Он уверен, что найдет «пищалку», я с ним и полечу. Все надлежащие инструкции получите по радио. А эту телеграмму, – Палло протянул листок бумаги, – передайте немедленно в Москву.

Ветров прочитал текст: «Москва, Королеву. Необходим опытный пилот вертолета. Груз на тонну выше допустимого. Или пилить пополам? Вылетаю на «точку».

– Королеву? – удивился Ветров. – Не знаю такого.

– Телеграмма в Москву, там отыщут Королева.

– Но сейчас же ночь.

– Мне тоже жаль тревожить «ЭС-ПЭ», но другого выхода нет. Кстати, он еще на работе...

Ответ пришел через полчаса:

«Шарик доставить целым. К вам вылетает нужный человек. Жду результатов поиска. Королев».

Ночью Сергей Павлович позвонил М. Л. Милю. Тот сразу заявил, что вытащить этот «шарик» сможет лишь Капрэлян.

– Почему только он? – не удержался от вопроса Королев.

– А Капрэлян все может, даже то, что нельзя, Сергей Павлович. Я его сам попрошу об этом.

– Ну вот и северная заря, – сказал командир.

Самолет летел над рекой. В левом иллюминаторе встали красные столбы полярного сияния. Они уже оторвались от земли, и между ними и горизонтом появился просвет.

– Приготовьтесь. Пора. Выброшу вас аккуратно, чтобы поменьше ходить зря.

Они шли к земле плотной группой. Палло машинально пересчитал: да, все. Он взглянул на землю. Уже проступили очертания реки, а слева и справа от нее черная бесконечная тайга. «Грузовики уже сели, – подумал Палло, – ветра почти нет, значит, искать их не придется».

Красный грузовой парашют он заметил метрах в пятидесяти, на полянке, которую успел выбрать. Земля приближалась быстро, и он привычно собрался перед ударом. Он ждал его, но происходило что-то странное. Стропы дернулись. «Зацепился», – мелькнуло у Палло, и вдруг он почувствовал, что висит неподвижно. Почему ничего не видно? Он сдернул маску и ощутил на лице колючую белую кашу. «Снег», – догадался Палло.

Он освободился от парашюта, соскользнул вниз. «Ничего сугробик, метра три-четыре».

Снег сползал на голову, и Палло понял, что медлить опасно. Словно крот, он начал рыться в этом белом месиве.

Выбрался из сугроба быстро. Но все-таки снег был глубокий – до пояса. Парашют действительно зацепился за два дерева. «Хорошо, – обрадовался Палло, – ориентир для ребят».

Грузовой парашют где-то рядом. Память точно зафиксировала направление, и Палло уверенно пошел в сторону реки. Точнее, поплыл в снегу.

Сначала он увидел красное пятно. Парашют частично засыпало снегом – почему, ведь метели не было? Он потрогал материю, она захрустела. Образовалась складка... Неужели? Палло лихорадочно заработал руками. Стропы... Да, вот они... Из снега торчал черный обгорелый «шарик».

Он поднял голову, надеясь услышать самолет. Хотел еще раз поблагодарить того неразговорчивого пилота, который не представляет, какое большое дело сделал. Но самолет уже ушел в Туруханск – горючего оставалось в обрез.

Палло достал ракетницу.

Над тайгой загорелась красная звездочка, и вся группа поиска «поплыла» к своему начальнику. Они поняли, что «шарик» найден.

Козлов, хмурый, вечно не высыпавшийся человек, никогда не спешил. Он еще раз просмотрел те два десятка телеграмм и радиограмм, которые поступили за последние сутки, и недоуменно пожал плечами. «Лететь в тайгу, когда ночью было сорок и снегу намело столько, что вертолет утонет в нем? Они что там, в Туруханске, голову потеряли?..» Правда, среди этого вороха требований и приказов (кстати, никто из них не имел права ему приказывать) была радиограмма, переданная сегодня утром из Красноярска: «Козлов. Постарайся помочь. В тайге люди. Думаю, найдешь правильное решение».

Козлов распорядился готовить вертолет к вылету.

Две недели как началась пурга, посадочную площадку в Туре не успевали расчищать от снега. И как это бывало не раз, та тоненькая ниточка, что связывала поселок с Большой землей, порвалась. Ничего необычного не было, в прошлом году почти месяц не летали. Это же Север... Очевидно, где-то неподалеку что-то случилось, о чем пока Козлову не сообщили. Требуют лететь, а зачем и к кому – молчат. Так работать Козлов не любил и не хотел.

Но в тайге люди...

Два года сидит Козлов в Туре. С тех пор как появился здесь вертолет. Привезли его пароходом, собрали. Машина была новая для этих мест, ее берегли. Лишь в крайнем случае посылали – с геологами или за больным. «Потихоньку осваивай территорию, – сказал тогда начальник управления Аэрофлота, – скоро таких «стрекоз» у нас будет много. А пока ты один. Считай себя испытателем».

Козлов летал много. Но не рисковал. Понимал, что не только летчики с недоверием поглядывали на Ми-4, но и будущие пассажиры предпочитали оленьи упряжки.

Сегодняшний день выдался на редкость погожим. Просветлело, и, если бы посадочная площадка не была занесена снегом, ничто не напоминало о двухнедельном ненастье.

На аэродроме творилось невообразимое. Словно весь поселок явился сюда с лопатами. Где они столько нашли их?

Козлов не знал, что и в райкоме партии получили категорическую радиограмму: срочно помочь очистить посадочную площадку. Пошли слухи, что должно прилететь большое начальство, а на самом деле штаб поиска решил перебраться поближе к месту событий.

Уже в воздухе Козлова догнало еще одно сообщение: площадка для его вертолета на «точке» будет готова через полтора часа. Он решил переждать у Мангулова. И близко, и метеоролог, наверное, заскучал. Последний раз его навещал месяц назад, когда завозил ему запасные детали к передатчику. У Мангулова всегда зимой площадка в хорошем состоянии – ветер сдувал снег со льда...

Диспетчер в Туре возражать не стал. «Вечно что-то выдумываешь, – проворчал он, – не остуди машину, холодновато. Тебя еще придется вытаскивать...»

Мангулов то ли прослушал их переговоры, то ли его предупредили, но встречать вышел, вынырнув из-за утеса. Козлов заметил фигуру на снегу и повел машину на нее. Мангулов, естественно, стоял там, где снега почти не осталось.

Метеоролог был разговорчив. Он мог рассказывать часами о тайге, о Нижней Тунгуске, о своей работе, если замечал, что его слушают. Впрочем, не очень обижался, когда перебивали, но, забывшись, вновь увлекался и говорил, говорил... Наверное, это черта всех, кто долго живет в одиночестве. Утверждали, что и женился он на эвенке потому, что она готова была слушать его всю жизнь. Его совсем не тянуло в Туру, хотя, конечно, можно было бы добиться туда перевода, но как создали тут, на берегу Нижней Тунгуски, метеопункт, так и сидит в нем Мангулов безвыездно.

– Ты не знаешь, есть среди них астрономы или хотя бы физики? – спросил Мангулов.

– Не знаю, – ответил Козлов. От горячего чая и тепла – в комнате, как обычно, было жарко натоплено – его немного разморило и тянуло ко сну.

– Наверное, есть, – продолжал Мангулов. – Сердцем чую – должны быть. У меня всегда так бывает: потребуется что-то, и тотчас нахожу. Только вчера подумал: давно Козлова не видел, позабыл он меня. И, пожалуйста, – сидишь ты за столом, беседуем, а разве вечером ты мог подумать о своем прилете сюда?.. Да не волнуйся, крутятся у твоего кузнечика усы, если моя там следит – не беспокойся, она женщина надежная... Или вот, к примеру, два года назад пришла новая инструкция. В ней написано ясно: наблюдай, Мангулов, за серебристыми облаками и сразу же сообщай, если заметишь их. Ну, я, признаться, плохо представлял, что это такое, попросил прислать книжки, ознакомился...

«А наверное, правду говорят, что книги, попадающие к Мангулову, он наизусть учит, – подумал Козлов, – похоже на него».

– ...Понятное дело, раньше я как-то на них не обращал внимания. Ну, а если поручено – значит, нужно. Лето как раз хорошее выдалось, начал вставать пораньше, когда солнышко еще не взошло. И вечером на рыбалке тоже поглядываю вверх... Тут у меня неплохое местечко есть, на скале, при желании обсерваторию соорудить можно. Дней двадцать хожу я туда, смотрю. И заметил-таки, переливаются эти облака у самого горизонта. Красивые... Отбил сообщение, а мне благодарность: мол, первым заметил. Доброе слово поддерживает, вот и стал я пропадать в «обсерватории», еще не раз видел. Однако уж не благодарят, привыкли... А ты слышал про эти облака?

– Нет.

– Напрасно. Интересное это дело. Я зимой подучился немного, потом ребятишек своих настроил. Они ведь летом тут живут. Нечего целый день на речке торчать да в тайге, пусть и науке послужат... А о серебристых облаках совсем недавно известно стало...

Козлов повернулся к окну, взглянул на машину. Лопасти вращались. Действительно, жена Мангулова бдительно несет вахту...

– ...Был такой астроном Витольд Цераский. Лет семьдесят назад, в конце прошлого века, увидел он однажды у горизонта странные облака. Астрономам хорошая погода нужна, вот и смотрят они на небо повнимательней, чем другие. А работал он на Красной Пресне. Ты в Москве бывал?

– Учился.

– Мне не довелось, хотя даже оттуда иной раз радиограммы передают: мол, посмотри на то или опиши поподробнее полярное сияние... Так вот, Цераский умудрился в Москве увидеть облака, которые обычно появляются только в наших краях... Повезло ему... К чему я все это тебе говорю? Случилось мне в прошлом месяце наблюдать большое серебристое облако, представляешь?

– Ну и что такого?

– В этом-то и дело, – в голосе Мангулова звучало торжество. – Их летом все видят, а я зимой. Впервые зимой! Чувствуешь: может, тут научное открытие кроется.

– Сообщил? – заинтересовался Козлов. Ему хотелось, чтобы этот чудной, но очень милый человек действительно сделал открытие. Даже сон немного сняло.

– Они отвечают: не может такого быть! – Мангулов встал из-за стола, подошел к окну. – Как не может быть, когда я это облако несколько раз видел и из этого окна тоже. Ты-то веришь мне?

– Конечно.

– Ты до вечера не останешься? – с надеждой спросил Мангулов. – Вместе посмотрим... если оно опять появится.

– Сегодня не могу.

– Я понимаю. – Мангулов огорчился, хотя знал, что скоро Козлову вылетать. – Поговори с этими, что в тайге, может, кто ив них у меня заночует.

– Обязательно. Сам привезу, – пообещал Козлов, – если, конечно, удастся забрать их.

– Я могу дойти, – предложил Мангулов, – здесь верст двадцать, не больше. Снег глубокий, но добраться можно. Бывало и не такое... А меня не прихватишь? В крайнем случае в поселке оставишь, там у меня дела всегда есть.

Козлов, еще несколько минут назад решивший про себя не брать Мангулова – «тот будет обязательно проситься, наверное, и разговор об облаках затеял для этого», – вдруг согласился:

– Подведешь ты меня, но начальство далеко...

Мангулов не ожидал, что летчик сдастся так быстро, и даже растерялся.

– Можно объяснить производственной необходимостью, – серьезно сказал он. – В моем районе падает ракета, должен же я поглядеть на нее?..

– Какая ракета?!

– Обыкновенная, космическая. – Метеоролог озорно подмигнул. – Думаете, от Мангулова можно скрыть?

Козлов теперь понял, почему так много радиограмм передано в Туру за минувшие сутки.

...Метрах в двухстах от «шарика» торчал бугорок, словно специально созданный для посадочной площадки вертолета. Чтобы спилить и убрать десяток деревьев, потребовалось каких-нибудь два часа, и Палло сообщил, что готов принять Козлова.

Теперь можно было заняться «шариком».

Палло сдержал то естественное нетерпеливое любопытство, возникшее у него, когда вся группа собралась у контейнера.

– Торопиться некуда, – переборол себя Палло. – Будем действовать так, словно ничего не произошло.

Он понимал нелепость сказанного, но привычка четко соблюдать инструкцию, а именно в ней было определено не приступать к эвакуации «пассажира», пока не придет вертолет, все-таки победила.

– Очень холодно, – добавил он, оправдываясь, – она может замерзнуть.

– Неужто ты веришь? – удивился Симонов, тот самый Гриша Симонов, с которым Палло работает уже три года и с которым разыскивал «головки» ракет на Камчатке и спускаемые аппараты кораблей-спутников.

– Я безнадежный оптимист, – улыбнулся Палло, – но меня «ЭС-ПЭ» предупредил, чтобы там, – он кивнул в сторону «шарика», – все было сохранено по возможности так, как есть... Короче, приказ таков: посадочная площадка.

Конечно же, Палло не верил в чудо. Еще там, в расчетном районе посадки, где они ждали этот контейнер, стало ясно: «нерасчетная траектория спуска» подразумевает гибель и собачки, и всей «начинки» аппарата. Баллистики быстро подсчитали: перегрузки плюс гигантская температура. «Шарик» должен рассыпаться и сгореть. То, что он, обуглившийся, весь в сплетении проводов, лежит сейчас перед ним на снегу – это действительно чудо. Оболочка все-таки выдержала, и Палло воспринимал находку «шарика» как подарок. Прежде всего коллективу Королева. Ведь прошло хоть и незапланированное, но чрезвычайно важное испытание. Ну, а биологи и медики? Они тоже кое-что получат, если, конечно, что-то сохранилось внутри...

Вертолет завис над ними неожиданно быстро. Всего несколько минут назад Палло послал радиограмму, а уже над лесом слышался рокот мотора.

Летчик заложил два круга, присматриваясь к площадке, а затем уверенно посадил машину.

Из вертолета первым вывалился кряжистый мужичок в оленьей шубе, подмигнул Палло и, ничего не сказав, вонзился в снег. Отчаянно работая руками, он напрямик поплыл к «шарику», хотя чуть в стороне уже пролегла тропа, протоптанная группой. Возможно, он не заметил ее, так как она уходила к палатке, а оттуда тянулась к «шарику». Впрочем, Мангулов скоро сориентировался и, прежде чем Палло успел остановить его, уже добрался до контейнера.

– Он только посмотрит, – услышал Палло, – это наш метеоролог.

Арвид Владимирович недовольно взглянул на летчика.

– Туристов возите? – крикнул он.

Летчик сделал вид, что не услышал.

Палло забрался в кабину.

– Сможете взять его? – Палло показал на аппарат. Он решил не обострять отношения с летчиком.

– Сколько весит? – Козлову не понравился этот человек, который вел себя так, словно и вертолет, и эта тайга принадлежат ему.

– Чуть больше двух тонн.

В голосе Палло звучали требовательные нотки, и это вызвало новую волну неприязни, хотя Козлов чувствовал, что оснований для нее нет. Но бывает так: не понравится человек с первого взгляда, потом уж не пересилить себя.

– Во-первых, просеку прорубать надо, иначе не возьмешь, – сказал Козлов, – ну, а во-вторых, у нас ограничение – до тонны. Да я уже передавал вам...

Нет, определенно долговязый, кажется, Палло – так он представился тогда из Туруханска, – раздражал Козлова. Такие элементарные вещи, как грузоподъемность вертолета, знал в Туре каждый мальчишка... Козлов подумал, что этот неприятный пришелец, привыкший командовать – властные нотки прорывались даже в вопросах, – сейчас начнет его уговаривать. Однако тот коротко бросил:

– Ну что ж, найдем других... Ждите, через полчаса захватите моего человека.

И выпрыгнул из кабины.

«Ну-ну, прыткий очень, – обиделся Козлов, – «другого найдем». Побегаешь за две тысячи километров, может, и найдешь...»

А Палло остался доволен летчиком. Волевой, упрямый. Разозлился, что опять его спрашивали о грузе, но сдержался. С такими людьми Палло находил общий язык, не впервые его встречают «в штыки». Ничего, потом привыкают. В их деле должен быть один, слово которого – закон. Пожалуй, он немного подражал «ЭС-ПЭ», как и все, кто работал с Королевым. Палло казалось, что суровость и резкость необходимы. Как в армии. Единоначалие. А распоряжения обсуждению не подлежат.

У «шарика» копошился тот самый метеоролог. Палло недовольно глядел на него, но мужичок спокойно продолжал отковыривать черные кусочки обмазки.

– Как уголь, – бормотал он, – силища-то какая в воздухе! Словно после пожара...

– Нельзя. – Палло схватил Мангулова за руку. – Ни в коем случае нельзя. Опасно... И идите к вертолету... Слышите, к вертолету!

Мангулов послушался. Он попятился от Палло, чье лицо покраснело то ли от гнева, то ли от мороза.

А Палло уже забыл о нем. Волнение, которое уже не раз охватывало его при вскрытии аппарата, сейчас нахлынуло, и он скомандовал: «Инструменты!» – не сомневаясь, что рядом Симонов.

– Не торопись, – остановил голос Комарова. – Я отослал всех к вертолету. Да и ты отойди. С этим «шариком» лучше не спешить.

Палло отшатнулся от аппарата. В тоне Комарова чувствовалось беспокойство, которое не было свойственно ему. За эти сутки Палло неплохо узнал напарника.

– Тебя что смущает? – Палло, несмотря на свою категоричность, всегда выслушивал мнение других, даже если оно было ошибочно.

– Эти провода. – Комаров показал на аппарат. – Не дай бог, если они под током. Тогда может сработать моя система. Это раз. И во-вторых, контейнер с животным не отделился, значит, пиропатроны... Их хватит, чтобы любого из нас разрезать пополам. Давай-ка еще разок глянем на схему.

Совещались минут двадцать. Оказалось, что Комаров знает аппарат не хуже Палло, и Арвид Владимирович ругнул себя, что мог показаться Комарову мальчишкой: «Зачем сразу же полез с инструментами?»

– Теперь тебе понятно, почему я должен работать? – сказал Комаров. – А ты, от греха подальше, стань за той сосенкой и записывай, я буду диктовать все операции. А если бухнет, там не зацепит...

– Нет, я начну...

Комаров улыбнулся:

– Я войну прошел сапером, привык. Зря голову не подставляю.

– Не будем спорить. – Палло достал из коробка две спички, обломил одну из них. – Короткая – идешь ты, длинная – я. Согласен?

Комаров кивнул. Протянул руку и резко вырвал спичку.

– Короткая, – показал он, – прикури-ка папироску, Пять минут не решают.

– Эй-эй-эй, – вдруг услышали они, – радиограмма от какого-то Королева. Требуют срочно передать Палло.

Кричал Козлов.

– Докури, я узнаю, что там. – Палло направился к вертолету.

Он не оборачивался. А Комаров, втоптав в снег окурок, встал и шагнул к «шарику».

– Передали из Туры, – сказал Козлов, – что Королев предупреждает об опасности взрыва пиропатронов. Действуйте по собственному усмотрению... Перестраховывается, видно, ваш Королев.

– Не болтай ерунды, – рассердился Палло, – он о нас заботится... Я пойду туда, а вы в случае чего следите отсюда, и никто не должен шагу ступить в нашу сторону. Понятно?

Комаров все-таки ошибся. То ли батарея от удара раскололась, то ли оборвался провод, но система была обесточена. «Зря беспокоился, – подумал Комаров, – взрыва и не могло быть... И самолетная гонка теперь ни к чему».

Он махнул рукой. Палло подбежал к нему.

– Немного перестраховался. – Комаров оправдывался. – Извини за спички...

– Нет, браток, все же тебе придется постоять за сосной, – улыбнулся Палло. – Пиропатроны-то не сработали... Теперь моя очередь.

Комаров неохотно отошел. Но спорить не стал, сейчас Палло имел право приказывать ему.

«Контейнер, упакованный в специальный чехол, находится в нижней части люка № 2 под рамой. При работе с контейнером соблюдать осторожность – он может быть выброшен из шара», – вертелись в голове строки из инструкции. Надо прежде всего добраться до разъемов, а они с той стороны, у самой земли. Палло просунул отвертку в щель, прижался к «шарику». Да, если сейчас сработают пиропатроны... Разъем поддался легко... Теперь надо снять планку и отвернуть два болта... И ввинтить ударную трубку, а потом гайку... Пиропатрон за ней...

– Я держу, – услышал он голос Комарова, – одному не справиться.

Работали молча. Болты пригорели, поддавались с трудом.

Вдвоем они вынули из аппарата контейнер. И первое, что увидел Палло, – большие, удивительно большие глаза собаки. Они смотрели на него доверчиво и, как ему почудилось, с грустью...

Механик нашел командира в ресторане аэропорта. Они вылетели из Москвы на рассвете, и Капрэлян так и не успел позавтракать.

В Красноярске их уже ждал транспортный самолет, но Капрэлян выпросил полчаса, чтобы перекусить.

– Собачку привезли, – сказал механик, – можно взглянуть...

– Какую собачку? – не понял Капрэлян.

– Ту самую, из Туры. Забавная. А главное – жива. – Механик был возбужден. – Представляете?

– Ну и что?

– Очень интересно. – Механик не почувствовал иронии. – К ней никого не пускают, но я уговорил. Вам дадут взглянуть.

– Я много дворняжек видел. Спасибо за приглашение. А вот такой шашлык, – Капрэлян показал на тарелку, – давно не ел. Сибирский шашлык. Не хочешь?

– Эх вы, – огорчился механик, – такой исторический момент пропустите... Потом пожалеете!

Долго вспоминался Капрэляну этот разговор в ресторане. Он опоздал, так и не увидел собачку. Ее отправили в Москву. А история о шашлыке расползлась. Причем много лет спустя, уже уйдя на пенсию, однажды Капрэлян услышал: «Больше всего Рафаил Иванович любит сибирские шашлыки, он даже ради них на Нижнюю Тунгуску летал».

В Туре Капрэлян понял, что операция по спасению «шарика» продумана до мелочей. И площадка есть, и просеку прорубили.

Машина тоже была в порядке. Козлов прогревал мотор.

Вот только Капрэлян сплоховал. Он это ощутил, как только выбрался из самолета. Сигарета примерзла к губе, а по спине поползли мурашки. Мороз изрядный.

Ветров, командовавший на аэродроме, понял все сразу и приказал одному из своих сотрудников раздеваться. А сам вновь развернул карту.

– Хочу посоветоваться, товарищ Капрэлян, – сказал он. – Если вы вывезете объект сюда, мы его все равно не сумеем переправить в Туруханск. Полоса здесь крохотная, транспортная машина не сядет. Козлов, командир вертолета, предложил дойти по реке до Туруханска. Сможете?

Капрэлян удивился:

– Это же полторы тысячи?! Без дозаправки нельзя.

– В тайге сидит один человек. Он подтолкнул к этой идее – приказал гнать сюда еще вертолеты, и мы решили две промежуточные базы с горючим создать. Оленьи упряжки уже вышли из Туруханска. Вертолеты новые, наверное, не понадобятся?

– Мне хватит этого.

– Я тоже так думаю, – охотно согласился Ветров. – Так, может, через недельку и махнуть в Туруханск? Вдоль реки лететь, правда, трудновато, но если впереди пустить Ан-2, чтобы тащил на хвосте? Как?

– Сначала вывезем «шарик» сюда, а потом и решайте.

– Хорошо, – вновь согласился Ветров. Капрэлян понял, что свою задумку тот будет отстаивать до конца. – Теперь еще вопрос: Козлов требует, чтобы вы его взяли с собой. Не возражаете?

– Я с ним поговорю. Мне он не нужен.

– Конечно, но опыт Козлову пригодится, – настаивал Ветров. – В данном случае вам никто приказывать не смеет. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Да, несу полную ответственность, – улыбнулся Капрэлян, – так и передайте по начальству: «Капрэлян сам принял решение».

– Вы уж извините. – Ветров смутился. – Но ни мы, ни Красноярск не дадим разрешения на вылет...

– Я работал с таким грузом, – успокоил Ветрова Капрэлян, – опасность, естественно, есть, но не так уж велика, как кажется. А Козлова я должен предупредить... Будем считать этот вылет испытательным.

Разговор обоим был неприятен. Рафаил Иванович подумал, что, будь воля самого Ветрова, тот, не раздумывая, сам поднял бы вертолет. Но как человек, получивший приказ еще раз напомнить Капрэляну о той ответственности, которая ляжет на него при неудаче, он обязан был затронуть эту тему, которую летчики обычно не затрагивают. Особенно перед вылетом.

Козлов ждал Капрэляна в кабине.

Они поняли друг друга с полуслова. И Рафаил Иванович не стал говорить «о риске», «об ответственности» и всем остальном. А Козлов, хоть и немало был наслышан о знаменитом испытателе вертолетов, сразу почувствовал в Капрэляне товарища.

Эвакуация «шарика», как это и бывает в подобных ситуациях, заняла всего два часа и прошла гладко, без осложнений. Капрэлян легко поднял аппарат, завис над просекой, словно проверяя трос на прочность, и повел вертолет в Туру напрямик. Встретился на пути холмик, но машина послушно взяла вверх, а «шарик» висел неподвижно, не раскачиваясь.

Пожалуй, лишь Козлов по достоинству оценил мастерство испытателя, остальным же, в том числе и Палло, подумалось, что напрасно, по-видимому, вызывали из Москвы Капрэляна – справились бы и сами.

На аэродроме он разъединил замок рановато, и «шарик» приземлился не мягко, а с глухим ударом, который привел в бешенство Палло, хотя аппарат остался цел.

Произошла ссора, о которой позже Палло горько сожалел.

– Вам не изделия возить, а... – Палло подыскивал слова, – а чугунные болванки. Бракодел!

Капрэлян обиделся за «бракодела», словечко-то не часто встречается в авиации.

Летчик вспылил:

– С этой обгорелой штуковиной ничего не будет. А вы, гражданин самозваный начальник, действительно правы: у меня дела поважнее, чем возить ваши железки!

Через два часа Рафаил Иванович улетел в Красноярск. Свое задание он выполнил. В Москве его ждала новая машина. Ее испытания надо было закончить к Новому году, график никто отменять не собирался.

Палло не провожал Капрэляна. Он попросил начальника аэропорта истопить баньку и, захватив с собой Ветрова и Комарова, отправился туда «поговорить о будущем».

Ветров сначала сопротивлялся, мол, не по-людски получилось с известным человеком, но Палло резко оборвал его:

– То, что было, позабыто. Нам работать надо, а не сантименты разводить. Ясно?

Спорить с ним было бесполезно, да и опасаться начал Ветров этого эстонца – лучше уж уступать ему.

В бане уже парился кто-то. На лавке лежали оленья шуба, галифе и гимнастерка без погон.

Палло недовольно поморщился, но смолчал. Дверь парной приоткрылась, и в щели показалось улыбающееся бородатое лицо. Палло узнал того мужичка, который прилетел вместе с Козловым в тайгу. «Метеоролог», – вспомнил он. Да, это был Мангулов.

– Что, прилипчивый я, как первый гнус? – Мангулов говорил громко. Лицо раскраснелось, раздалось от пара и теперь казалось совсем круглым. – А разве без Мангулова настоящую баню сделаешь? На всей Тунгуске не сыщешь лучше, так что придется тебе мириться со мной... Зря косишься, эстонец, думал, с тобой кто из физиков или грамотных в нашем деле людей будет, но ошибка вышла. Раз так, значит, не вы мне, а я вам сгожусь. Ну, а если навяз сильно, то и в наше положение войди: сидим в тайге, на небо смотрим, за день двумя словами с женой перебросишься, и молчок. От людей отвыкать начинаешь, а тут ракета, вертолет, народу набилось в Туре столько, что на съезд больше не соберешь. Разве могу я у себя усидеть? Иди-ка лучше погрейся в баньку, эстонец. Она как раз созрела в пору.

Палло захотелось сгладить возникшую неловкость.

– Кажется, вы что-то необычное видели? – миролюбиво спросил он.

– Успеется. – Мангулов подмигнул Ветрову. – Прогреться вам надо, а о своем я расскажу. Обязательно.

Банька была истоплена и впрямь хорошо. Она напомнила Палло ту, теперь такую далекую, в его родном Тарту. Далекую – нет, не из-за расстояний, что по нынешним временам полдня лету? Вот уже три года не мог вырваться в отпуск, съездить к своим, порыбачить на озерах, попариться в баньке с отцом, потолковать с ним за бутылкой пива. На весь вечер уходили они в баню, там и о завтрашнем дне поговорить можно, и о видах на урожай, и о московской жизни сына. И душевный идет разговор, откровенный, мужской... Да, давно не видел отца, скучал по нему.

– Что, Эстонию свою вспомнил? – вдруг подал голос Комаров, и Палло вновь удивился, как этот, в сущности, малознакомый человек так точно угадывал его мысли.

– Нет, – не признался Палло, – в тупик загнал он меня. – Палло кивнул в сторону Ветрова.

– Не сможет сесть ваш транспорт, – повторил тот, продолжая прерванную час назад беседу, – даже если всех летчиков-испытателей призовете сюда. Ну, допустим, посадим машину, погрузим ваш «шарик», но сам господь бог не взлетит с такой полосы. И людей и технику угробим.

– А если я разрешение получу? – не сдавался Палло.

– Знаю, что ваша организация и этот самый Королев многое могут, – спокойно ответил Ветров, – уже убедился на собственной шкуре. Однако, во-первых, через технику не перепрыгнешь, а во-вторых, обидно, если вся работа коту под хвост. Рисковать тоже надо уметь, со смыслом... Лучше разрешение для Козлова получи, мол, ему полное доверие, а разные инструкции пока не действительны. Тогда твой «шарик» до Туруханска и до Москвы доберется.

– Слышал я, что в Финляндии многие совещания в бане проводят, – рассмеялся Комаров. – И дела обсудят, и вымоются... Доля истины есть, Арвид, в его словах.

– Ветров из наших краев, соображает, – вмешался Мангулов.

– Ты мне характеристику не сочиняй, – вдруг осадил Ветров. – Но если свой транспортник все-таки в Туру пригоните, я на нем полечу. Без себя не выпущу, это точно. На Иле сажусь здесь, каждый раз сопочке кланяюсь: спасибо, родная, не приголубила. Красивенькая она, когда с земли глядишь, а стоит точно по курсу. Отсюда-то далеко вроде до нее, а в самолет сядешь – сразу стеной перед глазами вырастает. Вот если бы ее убрать...

– Ты ему такие идеи не подсказывай. – Комаров улыбнулся. – Привезет сюда маленькую атомную бомбу и ахнет. Вот и нет твоей любимой сопочки. Имей в виду, за «шарик» этот обгорелый он горы свернет. Так что, пожалуйста, без идей. Ну, а к вертолетному варианту душа у него не лежит: боится, что побьют «шарик», пока до Туруханска доберемся.

– Даже Капрэлян и тот... – Палло не сдержался, выдал свое опасение. Не очень-то теперь он доверял вертолетчикам. – А может быть, санный поезд организовать? – неожиданно пришла ему новая мысль. – И по реке до Туруханска?

– Две-три сотни оленей потребуется, – заметил Ветров, – а это не в моей власти.

– Оленей достанем, – уверенно сказал Палло, – райком поможет, колхозы. Но так надежнее будет, верно? И метеоролог с нами до Туруханска, договорились?

– Можно и до Туруханска, – охотно откликнулся Мангулов. – Тысяча верст туда и тысяча обратно, это для таежника не концы. Но только не пойду я с вами на оленях, не пойду...

Мангулов замолчал, потянулся за ковшом, набрал воды и плеснул ее на раскаленные камни.

– Пожалуй, пока хватит... И никто не пойдет. Не знаете вы Тунгуски нашей, а она река с норовом, озорная речка. И горячая, как этот пар. В два этажа лед на ней. Первый, что в начале зимы становится, ко дну ложится. Река по нему течет, а потом снова замерзает. Вот и получается пирог: лед, вода и снова лед. Верхний слой с промоинами. Через полсотни верст в одну из них ваш поезд и угодит. Да и оленей не прокормить вдоль Тунгуски. Сейчас снег тяжелый, глубокий очень. Человек и тот тонет, сами испытали. Так что лучше лета подождать, пароход придет – вода в этом году высокая будет. Ну, а если бы я на твоем месте был, эстонец, доверился бы Козлову. Он хороший человек, таких в тайге любят.

В наступившей тишине они услышали нарастающий гул. Палло, Комарову и Ветрову он был знаком. Мангулов удивленно посмотрел вверх, словно звуки доносились с потолка. Они разом выскочили в предбанник и стали судорожно одеваться.

Над Турой кружил транспортный самолет, тот самый Ан, который был специально приспособлен для перевозки кораблей-спутников.

Самолет сделал два круга над городом, а потом начал медленно снижаться, заходя на посадку. На несколько секунд он скрылся из глаз за сопкой, и Палло машинально схватил Ветрова за рукав.

– Это единственная наша машина, – прошептал он.

– Если он не возьмет сейчас ручку на себя, то ее больше не будет. – Голос Ветрова сорвался. – И какой идиот приказал ему лететь?!

Ветров стряхнул руку Палло, отбросил тулуп и побежал. Он что-то кричал, однако разобрать слова было невозможно, потому что прямо из сопки, как показалось Палло, выросла махина Ана. Самолет шел над аэродромом с выпущенными шасси, но летчик, очевидно, уже понял, что посадить машину не сможет. Ан пополз вверх, готовясь ко второму заходу.

Ан опять начал снижаться. Вот он уже над рекой, еще небольшой доворот и... Самолет словно останавливается на месте, замирает на мгновение и резко уходит ввысь. Проносится над Турой, покачивает крыльями и исчезает. Даже звука двигателей не слышно.

– Как призрак. – Рядом с Палло стоит побледневший Комаров.

– Если бы не Ветров, стал бы призраком, – говорит Мангулов. – Внушительный аппарат, таких не видали здесь. Теперь у эвенков новые легенды появятся, они любят их сочинять... А мы выскочили шустро. – Мангулов рассмеялся. – Теперь и допариться можно без помехи.

Палло не ответил. Он застегнул куртку – мороз усиливался – и, не оглядываясь, зашагал к зданию аэропорта.

– Закрывай, таежный человек, свою парную. – Комаров протянул руку Мангулову. – Банька получилась отменной. Век не забуду. Прощай.

Мангулов растерянно смотрел им вслед. Он взял пригоршню снега, хлестнул им по лицу. Иголки больно укололи кожу.

– Ночью до пятидесяти дотянет, – сказал он вслух, – завтра уже баню не прогреешь.

Мангулов взглянул на удаляющиеся фигуры Палло и Комарова, хотел окликнуть их, но раздумал. Постоял еще немного, вернулся в баню. Топил ее на совесть. Не пропадать же добру!

Никто не видел его усталым, измученным, опустошенным. Даже секретарь. Впрочем, не предупредив, она никогда не входила в кабинет.

В том гигантском ракетно-космическом механизме, в котором работали десятки заводов и институтов, испытательных полигонов и стартовых комплексов, не должно случиться ни единого сбоя, потому что до пуска Гагарина оставалось всего четыре месяца. Нет, пока даже он, Главный конструктор, не мог назвать точную дату, когда именно прозвучит ставшее потом таким знаменитым «Поехали!». Четыре месяца? Пожалуй, в этот первый день нового, 1961 года, если бы кто-то сказал об этом сроке, он бы услышал категоричное: «Не фантазируйте! Работать необходимо, только работать!»

Надо было изготовить, испытать, запустить, проверить в реальном полете два корабля-спутника и не получить ни единого замечания. Два! И лишь потом третий с человеком... Два корабля-спутника еще. «А группа Палло что-то там возится», – недовольно подумал Королев, хотя сразу же остановил себя: сам когда-то побывал в таких краях. Это не Подмосковье. К тому же, безусловно, Арвид делает все возможное...

На столе лежала телеграмма:

«Срочно нужен спирт. Нечем заправлять вертолет. Ни Красноярск, ни Туруханск не дают. Палло».

Королев усмехнулся. Вовремя пришла телеграмма. Первого января.

Он представил, как сейчас снимет трубку и распорядится насчет этого спирта, а уже завтра наверняка над ним будут подшучивать: «Королев-то к празднику потребовал 200 литров спирта. Аппетит же у него...»

Странно, не похоже на Палло – не сообщил, что спирт нужен для системы противообледенения. Неужели рассчитал, что Королев сам поймет, вспомнил о его прошлом? О тех самолетах, об авиации. Впрочем, так оно и есть. Вышли они из авиации, выросли с ней и хоть сейчас другими машинами занимаются, а самолеты где-то рядом, и в памяти и в душе...

И не только у него. Ночью встречали Новый год, как обычно, в старой компании – самые близкие друзья и соратники. Сели за стол за десять минут до двенадцати, подняли тост за минувший год. В общем-то он получился неплохим, хотя мог быть и лучше. А когда часы пробили полночь, встал Келдыш. Говорили о нем, что немногословен, суров, суховат. Но те, кого он считал друзьями, видели его иным – веселым, оживленным, разговорчивым.

– За космический год! – сказал Келдыш. – И за полет человека!

Они чокнулись бокалами с шампанским и замолчали. Разом все. Каждый представил, как это будет.

А потом завели музыку. Королев дважды танцевал с женой.

Постепенно, как это бывало и раньше, образовались две группы. Мужчины начали «рабочее совещание», хотя всегда договаривались, садясь за стол, что ни слова не скажут о делах. Ну, а жены – о своем. Они давно уже привыкли к этому сценарию праздничных вечеров. Изменить его было невозможно.

Королевы вернулись домой около трех. А в десять Сергей Павлович уехал в КБ. В такие дни – выходные и праздники – он вызывал к себе тех, с кем в будни не удавалось встретиться. Вот и сегодня должны приехать инструкторы космонавтов и один из ученых, который во что бы то ни стало хотел побеседовать с Главным. Королев машинально назвал ему дату: «1 января», – а сейчас подумал, что этот астроном из Тарту провел новогоднюю ночь в поезде, и почувствовал себя виноватым перед человеком, которого еще не видел.

Минутное сожаление так же незаметно ушло, как и раздражение от телеграммы Палло о спирте, хотя Сергей Павлович прекрасно понимал, что тот просит о необходимом. Просто время было неудачное. Впрочем, почему неудачное?

Королев снял трубку прямого телефона и позвонил в Совет Министров. Он услышал знакомый голос. Его собеседник еще недавно работал у них в КБ.

– Мне нужна бочка спирту, – сказал Королев. – Надо отправить ее в Туру. Для вертолета.

– Хорошо, Сергей Павлович.

– И еще. Поднажми на смежников... И с Новым годом тебя!

Он устало закрыл глаза. Недосыпание последних месяцев и минувшая ночь все-таки не прошли бесследно. Наверное, надо отдыхать. Ему уже не двадцать, когда двух-трех часов хватало для сна. И эта накопившаяся усталость рано или поздно скажется. Да и головная боль появляется все чаще, секретарь уже запаслась анальгином...

Включили селектор.

– К вам товарищ Виллманн из Тарту и инструкторы, – доложила секретарь.

Он снова взглянул на телеграмму:

«А Палло тоже из Эстонии. Интересно, похож ли тот из Тарту на него?»

Королев встал, встряхнулся, словно сбрасывая с себя какой-то тяжкий груз. Распахнул дверь решительно, вышел в приемную.

Его ждали трое. Одного – грузного, высокого мужчину – он раньше не встречал. «Виллманн», – подумал Королев.

– Проходите, – пригласил он сразу всех и обратился к секретарю: – Я переключу на вас телефоны. Соединяйте только в крайнем случае... И чай, пожалуйста.

Королев шагал по кабинету, молчал. Виллманн и инструкторы наблюдали за ним. Оба инженера, которые преподавали будущим космонавтам навигацию и конструкцию корабля, работали в КБ уже несколько лет, они знали, что в этом кабинете разговор начинает хозяин. Виллманн же был немного удивлен такой встречей, он рассчитывал поговорить с Королевым с глазу на глаз.

– Пейте чай, – нарушил тишину Королев. – Простынет.

– Спасибо, – откликнулся Виллманн, – но я сейчас не хочу...

Королев удивленно взглянул на него. Виллманну показалось – осуждающе, и он тут же добавил:

– Впрочем, я еще способен на один стакан... Королев улыбнулся. Он заметил растерянность гостя,

а поразило его другое: сильный акцент Виллманна. «Нет, это не Палло», – почему-то эта мысль расстроила Главного.

– Я не имею права вас заставлять, – резко сказал Сергей Павлович. – Вы настаивали на встрече – я готов вас выслушать.

– Не знаю, можно ли говорить сейчас... Моя просьба касается закрытых проблем... Очень закрытых...

– Несекретными делами мы пока не занимаемся, – рассмеялся Королев, – но в этом кабинете можно говорить все. Вы недавно из армии?

– Как вы догадались? – удивился Виллманн. – Да, я перешел на научную работу, хотя начал ею заниматься, когда был кадровым военным.

– В каких войсках?

– В артиллерии. Майор.

– А я сразу подполковника получил, – усмехнулся Королев. – Правда, теперь уже генерал, наверное... Точно не знаю.

К нему вернулось хорошее настроение. В такие минуты Сергей Павлович любил шутить, иронизировать, смеяться. Но Виллманн не понял юмора Королева и обиделся:

– Я отвоевал от первого до последнего дня! Нам на фронте так быстро званий не давали.

Слова Королева задели его. Виллманн посчитал, что «майор» для хозяина этого кабинета слишком уж низкое звание.

Королев заметил обиду Виллманна, но обращать внимания не стал. Его беда, что не понял шутки и не принял того тона «в легком стиле», который так импонировал Сергею Павловичу. Но здесь же были его сотрудники, и они сразу же пришли на помощь.

– Если у товарища от нас есть секреты, – заговорил Севастьянов, – я готов добавить к ним новые... Можно, Сергей Павлович?

– Только самые важные, – подхватил Королев.

– Итак, ход подготовки полета человека. Наш курс они полностью усвоили. Мы с Аксеновым, – он кивнул в сторону соседа, – провели своеобразную зачетную сессию, нет, не экзамены, но спрашивали по всем статьям...

– Выделить можете кого-нибудь?

– Трудно. Каждый из группы подготовлен хорошо.

– А Гагарин вам нравится?

– Он планируется? – вмешался Аксенов.

– Пока никто не планируется! – перебил Королев. – Каждый из них.

– Мне очень импонирует Гагарин, – сказал Севастьянов, – и кажется, его сами кандидаты выделяют. Как-то вокруг него группируются...

– Они у меня были недавно. Приходили со своеобразным соболезнованием. – Королев замолчал, подошел к карте. – А собачку мы спасли.

– Как? – Аксенов даже вскочил.

– Да, да, жива и, представьте себе, здорова. – Королев торжествующе посмотрел по очереди на всех троих. – А контейнер сейчас здесь. – Он ткнул пальцем в карту. – Город называется Тура...

– Там мы предполагаем создать станцию наблюдений за серебристыми облаками. Очень удобный район, – вдруг заметил Виллманн.

Все удивленно взглянули на ученого из Эстонии. Какие серебристые облака, когда речь идет о таком событии?! Вот чудак-то...

– ...И Палло пытается его оттуда вытащить. – Сергей Павлович продолжал: – Это нелегко, там сейчас более сорока градусов и очень глубокий снег... Впрочем, эксперимент в прошлом... А в группе при удобном случае скажите, что и аварийная посадка возможна, поэтому так и готовятся они тщательно... Ну, теперь, товарищ Виллманн, ваши секреты, своими мы уже поделились, – неожиданно заключил Королев.

– Меня интересуют серебристые облака. – Виллманн говорил спокойно, словно читал лекцию студентам. – Они появляются на высоте 80 километров. Это или кристаллики льда, или метеоритная пыль, пока точно не установлено. Уже год мы ведем систематические наблюдения. Привлекли школьников в различных городах республики, студентов Тарту, метеорологов. Предполагаем открыть наблюдательные станции в стране. Но это только наземные наблюдения. Раньше считалось, что серебристые облака. – очень редкое явление, однако это не так. Их можно видеть часто, нужен только опыт. Но без ракетных исследований нам не обойтись. И поэтому я здесь.

– Сейчас помочь вам не могу.

– Можете, Сергей Павлович, – возразил Виллманн. – Я прошу дать мне результаты тех ракетных исследований, которые вы уже провели.

– Что вы имеете в виду? – удивился Королев.

– Запуски ракет с натриевыми облаками.

Сергей Павлович вспомнил. Да, несколько лет назад был проведен такой эксперимент. Запускали несколько ракет. На разных высотах они выбрасывали искусственные облака. Те медленно плыли над землей, ракетчиков интересовала скорость их передвижения.

– Думаю, что к серебристым облакам тот эксперимент не относится, – заметил Королев. – Нам нужны были данные для пусков межконтинентальных ракет, а скоростей ветра на разных высотах мы не знали... Кстати, откуда вам известно об этой работе?

– Неофициальные источники, – смутился Виллманн.

– Странно. – Королев нахмурился. – Впрочем, с этим разберемся потом... Наверное, я вам сейчас помочь не смогу. – Сергей Павлович сделал ударение на слове «сейчас». – Немного подождите, и тогда будем работать вместе. Вы, я, они. – Он показал на Севастьянова и Аксенова. – Нет, я не фантазирую. Будут летать специалисты в космос, инженеры, ученые. Изучайте тогда свои серебристые облака. И готовьте для них научную программу, толковую, разнообразную. Это не далекое будущее, повторяю, близкая реальность.

Королев, как всегда, увлекся. Он любил говорить о завтрашнем дне космонавтики.

– Давайте немного помечтаем вместе. Большой корабль, в котором уходят в космос, к примеру, они – Севастьянов и Аксенов. Находятся на орбите многие недели, смотрят на нашу Землю со стороны. Что-то им не ясно, сразу консультируются с вами, товарищ Виллманн. Разве это не заманчиво?

– Конечно.

– А сейчас не могу помочь... Впрочем, одну минуту. – Королев сел в кресло, достал из ящика несколько листков бумаги. – Вот слушайте: «Местный метеоролог сообщил, что наблюдал какое-то явление. Непонятное свечение. Может быть, вход аппарата в плотные слои?» Нет, это не вход, Палло ошибся. А может быть, ваши облака?

– Зимой мы их не наблюдаем, – ответил Виллманн.

– А если это впервые? – Королев улыбался. – Не пренебрегайте, пожалуйста. Я отдам распоряжение, чтобы вам в Тарту прислали подробное описание.

– Спасибо.

– Пора прощаться. – Королев протянул руку Виллманну. – Я должен уезжать. А вы еще побеседуйте. Расскажите подробнее о ваших облаках. – Он повернулся к инженерам. – Подготовьте мне отчетик. Срок – три дня. До свидания.

Все торопливо направились к двери. Королев набрал номер телефона.

– Да, это снова я, – сказал он, – есть утечка информации о наших работах... Нет, откуда я узнал, докладывать не буду. К счастью, человек надежный. Но проверьте повнимательнее вашу систему. О том, что мы готовим, о сроках пусков никто не должен знать. Подчеркиваю, никто.

День был слишком короток. За два часа они успевали «прыгнуть» всего на 100 – 150 километров, и вновь наступали долгие часы ожидания нового рассвета.

Палло летел на Ан-2 впереди.

– Будешь показывать дорогу, – сказал Козлов, – мне нужно знать, что по курсу.

Так и решили. Если река сворачивала вправо, Палло высовывал руку в правое окно и отчаянно махал ею. Козлов готовился к виражу. Машина была непривычно тяжелой, и Козлов еще при первом вылете понял, что она не простит ни малейшей оплошности. Он вел вертолет осторожно, словно это был его первый самостоятельный полет.

На коротком тросе висел «шарик». Они сняли с вертолета все лишнее: решетки, облицовку, дополнительные баки. И тем не менее каждый раз, когда Козлов отрывал «шарик» от земли, он почти физически ощущал, насколько тяжел груз. Вертолет мелко дрожал от напряжения, и Козлову иногда казалось, что машина скоро не выдержит.

Сотня километров из полутора тысяч... Немного, конечно, но очень быстро подступала ночь, крутые берега Тунгуски сливались с небом, и тогда Козлов заставлял вертолет замирать в воздухе и ждать, пока не приземлятся Аны.

Палло выскакивал первым из самолета и сразу же начинал подавать сигналы Козлову. Тот осторожно снижался и, когда «шарик» касался земли, освобождал замок. Вертолет чуть подпрыгивал, и снежная метель, рожденная его винтами, кружила еще сильнее. Обычно вертолет садился в центре ее.

Но, пожалуй, самое опасное – сцепка «шарика». Механик забирался на него, брал в руки замок и ждал, пока над ним зависнет вертолет. Что происходит внизу, Козлов не видел. Палло сигнализировал ему, и летчик прижимался к земле, каждый раз боясь, что всего одно неверное движение и те полтора метра, что отделяют машину от «шарика», окажутся чуть меньше... Палло поднимал руку верх, и Козлов поднимал машину, а механик отскакивал в сторону.

– Спасибо, культурно взял, – после полета благодарил механик Козлова. Завтра он снова повторит эту фразу, а летчик вновь ничего не ответит, потому что на рассвете ему предстоит зависать над этим самым «шариком», а между махиной вертолета и землей в снежной метели будет суетиться человек, пытаясь соединить трос. Впрочем, он уже натренировался. На эту операцию в первое утро ушло полчаса, а потом механик долго сидел на снегу, потому что его била нервная дрожь и он никак не мог с ней совладать.

– Теперь я буду соединять, – подошел к нему Палло, но механик зло поглядел на него, стыдясь своего состояния, и ответил:

– Опекунов мне не надо, сам справлюсь. Ишь, добренький нашелся...

Палло спорить не стал.

Назавтра механик управился с замком быстрее.

– Видишь, – не преминул он сказать Палло, – уже лучше получается, а вчера что-то неважно себя чувствовал...

– Извини, – Палло протянул руку, – у меня нервы сдали.

– Я заметил это, – механик отвернулся. – Долететь бы без приключений...

Но им не повезло.

Небо начало проясняться. Огненные дуги становились все ярче, пока не заняли всю северную часть небосклона. Они словно вырастали из сопок, уходили ввысь, и эти ярко-красные столбы поражали своей красотой и мощью.

Ночевали они в школе поселка. Были каникулы, и деревянный дом пустовал. Эвенки принесли несколько вязанок дров, сгрузили их в классе. Потом сдвинули четыре парты, стоявшие в центре, и бросили на пол два десятка оленьих шкур. «Зимовать можно», – заметил бригадир охотников и исчез столь же неожиданно, как и появился.

Палло с крыльца школы любовался полярным сиянием.

– Неплохая иллюминация? – услышал он. Сзади стоял Козлов. – Впервые, наверное?

– Красиво.

– Это для поэтов. А для нас хуже некуда.

– С радиосвязью плохо?

– Без нее переживем, – отмахнулся летчик, – но теперь похолодает. Туруханск и Тура обещают за пятьдесят... Лететь не сможем. Я уже распорядился, чтобы не грели машины.

– Может, обойдется? Полпути осталось, дотянем.

– Нет. Рисковать нельзя. Шли на пределе. У вертолетов ограничение – минус сорок, у Анов – на пять градусов ниже. Теперь будем сидеть и ждать погоду, – Козлов хмуро усмехнулся, – да, да, ждать погоду... Как в той присказке...

Морозы стояли неделю. Пришлось круглосуточно дежурить у печи. Она остывала так быстро, что к утру вода в ведре покрывалась слоем льда. Дров было достаточно. Изредка эвенки привозили продукты и дрова и тут же уезжали. Только потом, в Туруханске, Палло узнал: среди оленей начался падеж, все население ушло к ним на помощь. Вот почему за неделю никого в крошечном поселке они так и не увидели.

Десятого января Мангулов передал из Туры: «Потепление до 35 – 40 градусов. Возможны туманы».

Телеграмма обрадовала и огорчила. Туманы?

– Ничего, как-нибудь проскочим, – кажется, впервые за эти дни Козлов улыбнулся, – теперь подняться бы...

И вновь он оказался прав. Лыжи самолетов вмерзли в лед. Да и запустить моторы обоих Анов и вертолета не удавалось.

Сначала из Туруханска доставили бензиновый подогреватель. Но работал он неустойчиво, при таком морозе бензин загорался плохо. И эта бестолковая возня с подогревателями окончательно вывела из себя Козлова. Он не отходил от рации и отчаянно ругался с авиационным начальством сначала в Туруханске, а потом и в Красноярске.

Еще два дня прошло. Со столбов сняли провода, подвели их к самолетам и стали ждать, когда из Туруханска наконец пришлют электроподогреватель.

Потом надо было пилить лед. Трос, который заменял пилу, рвал рукавицы. Чуть зазеваешься, он намертво приваривался сквозь дыры к ладоням. Отрывали трос уже с кожей. Палло израсходовал весь запас бинтов и йода, а подогревателя все еще не было.

Мороз постепенно спадал. Прогноз Мангулова оправдывался, и Палло снова пожалел, что так сурово обошелся с метеорологом. Правда, когда получил телеграмму от Королева с просьбой подробнее рассказать о явлении, так беспокоившем Мангулова, Палло, переадресуя ему эту просьбу, добавил от себя несколько слов: «Извините, что тогда погорячился. Очень прошу подробный рассказ об увиденном направить в Тарту, в Институт астрофизики, Виллманну. Рад был нашей встрече».

Мангулов немало удивился такому посланию. Во-первых, он давно уже забыл, каким образом обидел его эстонец, а во-вторых, осведомленность «Москвы» о нем, Мангулове, льстила самолюбию. Он догадался, что Палло сыграл здесь определенную роль, и непривычно для себя ответил коротко: «Сделаю. Спасибо».

Дни стояли отменные, лететь бы только, уже в Туруханске давно были бы, но выстуженные моторы молчали. Подогреватель привезли, когда над Тунгуской начали опускаться туманы.

Туман преследовал их до Туруханска. Последний час полета проходил практически вслепую. Левый берег реки уже не был виден, Козлов с трудом различал очертания берега справа. Аны шли вверх и чуть в сторону от реки. Палло попробовал возразить, но из Туруханска последовал категорический приказ: не рисковать. Дважды, когда очертания берега пропадали совсем, Козлов уже протягивал руку к ключу, чтобы отцепить «шарик». Другого выхода не оставалось: над землей туман был еще гуще и сесть уже было невозможно. Но, к счастью, впереди опять светлело. Козлов вытирал вспотевшую ладонь о колено и вновь прижимал вертолет к правому берегу.

– Мы дойдем, если хотя бы немного повезет, – сказал две педели назад Козлов начальнику авиаотряда, когда они еще собирались в путь. Тогда из Москвы пришло разрешение на этот полет, правда, в конце телеграммы приписка: «Сбрасывайте аппарат, если возникнет опасность для жизни».

Неужели эта минута наступила?

Сегодня Козлов летел один. Механика отправил на Ане. Словно знал, какой будет туман. Наверное, он отцепил бы этот злосчастный «шарик», будь это не в двух десятках километров от Туруханска, а в самом начале.

Год спустя такой же полет кончится иначе. Козлов будет вывозить оборудование геологической партии. И снова туман над Тунгуской. Но теперь он не выпустит летчика. Его похоронят на берегу реки, и погнутый винт вертолета станет ему памятником...

Палло не успел подробно рассказать Королеву о своей экспедиции. Сергея Павловича вызвали на совещание в ЦК партии.

– Срочно подготовьте отчет, – сказал Королев, – и дайте мне фамилии всех, кто принимал участие в работе. И ваши соображения, кого следует отметить, не у нас. Только прошу конкретно: фамилия, имя, отчество и по какому ведомству. Добьюсь для них премий... А сами начинайте готовиться к запуску трех кораблей-спутников. Сначала собачки и манекены, а на третьем – человек...

– А как мне объяснить, где был? – спросил Палло.

– Если друзья будут расспрашивать, говорите: за Тунгусским метеоритом летал. – Королев рассмеялся.

Палло увидел Главного конструктора лишь через два месяца, в канун старта Юрия Гагарина.

– Обойдемся без нерасчетной траектории, – сказал тогда Королев.

Потом Палло часто будет вспоминать эти слова, потому что ему одному из первых доведется обнимать и Юрия Гагарина, и Германа Титова после их возвращения из космоса.

А экспедиция на Тунгуску стала легендой. Через пятнадцать лет в одном из журналов появилась статья об организации вертолетной экспедиции в район Подкаменной Тунгуски за космическим кораблем инопланетчиков.

Палло прочитал эту статью, долго смеялся, а потом спрятал номер журнала среди документов и записей, относящихся к 1960 году. Все-таки в музее теперь Арвид Владимирович работает: пригодится журнал...

Виллманн просыпается рано, до восхода солнца. Выходит на балкон и стоит, всматриваясь в посветлевшее небо.

Когда из-за горизонта появляется красный диск, Виллманн возвращается в кабинет, садится за письменный стол – редактирует очередную статью для научного сборника, анализирует итоги только что закончившегося эксперимента в лаборатории или пишет отзывы на труды коллег, которых с каждым годом становится все больше.

В восемь утра он уже у себя в отделе, приглашает сотрудников и уточняет программу на сегодняшний день. Так уж принято в отделе космических исследований Института астрофизики и физики атмосферы Академии наук Эстонской ССР, и этот сложившийся за много лет распорядок меняется редко, к нему привыкли. И, пожалуй, никто из молодых, да и опытных сотрудников отдела не задумывается: а зачем их руководителю нужно вставать так рано? Неужели не хватает дня?

Вечерами Виллманн тоже выходит на балкон. Он провожает солнце и еще четверть часа вглядывается вдаль.

Два-три раза в год его терпение вознаграждается. Возникает тонкая светящаяся полоса. Она становится ярче, зримей. Словно мириады серебристых огоньков вспыхивают в потемневшем небе, они переливаются, сверкают, а то и растягиваются во всю ширь. Их непостоянство создает иллюзию игры, в которую вовлечены и земля, и небо, и спрятавшееся за горизонтом солнце.

«Наблюдатель осматривает небесный свод каждые 15 минут с целью установить наличие или отсутствие серебристых облаков. Наблюдения ведутся два-три раза в день – во время утренних и вечерних сумерек. Серебристые облака легко спутать с освещенными перистыми облаками, следом от самолета, полярным сиянием... По окончании месяца книжка с результатами наблюдений высылается в Институт астрофизики и физики атмосферы АН Эстонской ССР (г. Тарту)».

Так гласит инструкция, в составлении которой принимал участие и Ч. И. Виллманн. Вот уже два десятка лет, как она стала документом для метеорологов и геофизиков, работающих на сотнях станций страны, в Арктике и Антарктике, на экспедиционных судах Академии наук СССР. С 1 марта по 1 ноября они проводят патрульные наблюдения, а свои записи отправляют в Тарту, где находится Мировой геофизический центр по серебристым облакам.

Нет, конечно, необходимости самому Виллманну искать эти самые облака – со всего света стекается так много информации, что с ее обработкой едва справляется электронная вычислительная машина, да и что прибавишь теперь одним наблюдением, если за серебристыми облаками «охотятся» даже космонавты? Но Виллманн помнит иные времена, не очень далекие... Память возвращает к прошлому, наверное, возраст: все-таки за пятьдесят... Проверяешь себя временем, теперь-то не имеешь права на ошибку: ведь десятки людей верят в тебя, в твой опыт, в умение предвидеть события завтрашнего дня.

Да, выходит на балкон и смотрит вдаль... Но только ли облака ищет он? Не надо обманывать себя – теплится в душе тоска о море, та детская мечта, которая прошла через жизнь и не умирает. Дети подрастают. Шестеро их у него. Старшие уже спрашивали: «Пап, а ты хотел стать ученым?»

– Капитаном дальнего плавания, – отвечал им Виллманн. А потом приходилось объяснять, почему так и не стал моряком. Трое подрастут и тоже зададут этот вопрос. И опять придется говорить о жизни, а значит, и о войне.

Война... Ему выпала она с первого ее дня до последнего. На море и суше, на передовой и в тылу. На севере и юге. Его военной биографии с избытком хватило бы на взвод. И когда Виллманн начинает рассказывать об обороне Таллина – он был матросом на сугубо пассажирском пароходике, – фронтовики с уважением глядят на него: не многие выдержали этот ад. Потом блокада Ленинграда. Работа на Кировском заводе. В 1942-м – Дорога жизни. Тут комментарии не нужны. На Большую землю попало всего несколько человек из команды, остальные не пережили ту первую блокадную зиму... Плавал на Каспии. Возил в Астрахань из Баку нефть. Фашисты тогда рвались к Сталинграду и на Кавказ. Выстоял город, отбросили врага. А тут и весть хорошая пришла: формируется эстонский корпус. Виллманн сразу к военкому: «Хочу добровольцем!» Младшим сержантом попал под Великие Луки. Стал наводчиком орудия, потом командиром. Нарва. Форсирование Чудского озера. Освобождение Таллина. И, наконец, ночной бой на Сааремаа. Всего пятеро из тех, кто был с ним под Великими Луками, дождались победы.

В автобиографии он пишет коротко о дальнейшем: «После войны остался в армии. Закончил артиллерийскую академию. Майор. Потом учился на математическом факультете, параллельно занимался физикой. Сделал ряд работ, докладывал о них на научных симпозиумах и конференциях. В 1956 году пришел в Таллинскую обсерваторию».

Обычно рассказ о своей жизни он умещает на одной страничке. Ужасно мучился, когда говорили, что надо написать хотя бы полторы, – кажется, представление на госпремию Эстонии готовили. Так не смог выполнить просьбу. Другое дело, если бы о серебристых облаках речь зашла. Тут масса любопытного и неясного.

Приехал однажды из Москвы сухощавый паренек. Кандидат в космонавты. Ну, а своим сотрудникам Виллманн его представил как инженера.

Любознательным был будущий космонавт. Засыпал вопросами.

– Когда начали заниматься этой проблемой? – спросил он.

– Нам придется вернуться в прошлое столетие, – улыбнулся Виллманн. – Еще в 1885 году астроном Эрнст Гартвич одиннадцать раз видел серебристые облака. Так что в обсерватории Тартуского университета наблюдения ведутся давно. Ну, а я занимаюсь этой проблемой с 1957 года. Приступили к наблюдениям по республике. Затем и по стране. В 1904-м в Тарту был создан Мировой центр.

– Нельзя ли познакомиться с отчетами и материалами? – поинтересовался гость.

Виллманн выложил на стол объемистые папки. Инженер внимательно просматривал их.

– Любопытно, – вдруг сказал он. – Даже невероятно!

– Что именно?

– Вот это сообщение. – Инженер протянул листок с записями.

Виллманн прочел вслух:

– «Э. Крээм и Ю. Туулик, имеющие опыт трехлетних наблюдений серебристых облаков, студенты Тартуского университета, выехали из Таллинского порта 12 апреля 1961 года на судне «Иоханнес Варес» Эстонского рыбного флота. Маршрут: Балтийское море – Северное море – Северная часть Арктики – остров Ньюфаундленд и обратно. Цель: наблюдение серебристых облаков. Дважды, 20 и 21 апреля, они их обнаружили. К сожалению, чаще была пасмурная погода...» Обычное сообщение, – заметил Виллманн, – таких в этих папках тысячи...

– Дату, дату поглядите, – кандидат в космонавты рассмеялся. – 12 апреля. Как раз в день старта Гагарина!

– О космосе мы стали мечтать раньше. За три года на территории СССР было зарегистрировано 83 случая появления серебристых облаков. Мы определили размеры частиц, их характеристики. Проводили ракетные исследования, но они помогли мало: это то же самое, что зондировать сердце с помощью скальпеля... Короче, данных было много, но природа облаков неясна. Нужен взгляд сверху.

– Приборов ведь нет...

– Пока нет, – согласился Виллманн. – Нужно будет, сделаем. Название «Микрон» вам нравится? А мы уже продумали, какая аппаратура потребуется на борту корабля. Но главное, увидеть их с орбиты, обнаружить. А это пока не удалось ни одному космонавту, ни нашему, ни американскому.

– Да, Сергей Павлович говорил нам об этом. И еще о каком-то метеорологе из Туры...

– Мы обращались к Королеву за помощью, – подтвердил Виллманн. – Пытались заинтересовать его... А метеоролог – его фамилия Мангулов – регулярно передает нам свои наблюдения. Неужели Королев и это помнит?

– А почему же я здесь? – удивился гость.

Шел 1965 год. Чарльз Виллманн и Виталий Севастьянов, приехавший в Тарту, долго обсуждали, как именно выявлять серебристые облака в космосе.

Оператор Центра управления принял необычное сообщение с «Салюта-4».

– Видим блестящий холодный снег, – вел репортаж Петр Климук, – он переливается так красиво... Облака тянутся сплошной линией от Урала до Камчатки, до самого восхода солнца... Они не вращаются с атмосферой, а держатся на каком-то расстоянии от солнечного диска... А сейчас мы видим их как бы в профиль, верхняя граница очень четкая, а нижняя размытая, толщина всюду разная...

– Подробнее запишите свои наблюдения, – передал оператор Центра, – сфотографируйте их.

После отбоя, как обычно, Виталий Севастьянов пристроился у иллюминатора и раскрыл свой дневник.

«2 июля 1975 года. Среда, 40-е сутки полета, – записал бортинженер «Салюта-4». – Вчера вечером и сегодня мы наблюдали еще одно чудо природы – серебристые облака. Эти облака находятся на высоте 60 – 70 – 80 километров. Природа их полностью неизвестна. Во многом они загадочны. На всей Земле их наблюдали не более тысячи раз. И вот мы наблюдаем их в космосе. Впервые. Мы действительно первооткрыватели. Тщательно наблюдаем, записываем, надиктовываем на магнитофоны, зарисовываем. С Земли приняли экстренное сообщение: разрешают нам в тени Земли провести ориентацию станции в сторону восхода Солнца и, обнаружив серебристые облака, провести их исследование спектральной аппаратурой и фотографированием.

Мы все выполнили с успехом.

Очень довольны мы, довольна и Земля. Сегодня говорили с «Рубином-2» – это Константин Петрович Феоктистов. Он в этом полете один из руководителей программы работ. Он доволен результатами. Мы же обещали стараться.

Серебристые облака завораживают. Холодный белый цвет – чуть матовый, иногда перламутровый. Структура либо очень тонкая и яркая на границе абсолютно черного неба, либо ячеистая, похожая на крыло лебедя, когда облака ниже «венца». Выше «венца» они не поднимаются.

«Венец» – это светящийся слой повышенной яркости вокруг Земли на определенной высоте над ночным горизонтом. Иногда он лучится... Лучистый «венец» нашей голубой планеты...»

После возвращения Севастьянов показал эту запись Гречко: первой экспедиции «Салюта-4» повезло меньше. Георгий не видел серебристых облаков.

Потом оба бортинженера изучали снимки. Некоторые из них получились неплохо.

А через несколько дней Георгий Гречко уехал в Тарту. Из лаборатории не вылезал: «Микрон» изучил досконально и с серебристыми облаками разобрался.

Перед отъездом сказал Виллманну:

– Теперь они от меня не ускользнут. Дайте только возможность попасть туда. – Георгий махнул вверх рукой.

Они оба рассмеялись. И ни Виллманн, ни сам Гречко не догадывались, что спустя всего несколько месяцев им предстоит удивительная встреча.

– Извините, Чарльз Иоханнесович, – услышал Вилл-манн, – я попросил пригласить вас в Центр управления, чтобы уточнить данные для съемок... Как доехали?

– Спасибо, Георгий Михайлович, – ответил ученый, – нам попроще, чем вам. Все-таки на Земле... Мы рекомендуем снимать с двумя выдержками...

Между Землей и космосом завязался оживленный разговор.

Шла третья неделя полета Юрия Романенко и Георгия Гречко. Первая экспедиция «Салюта-6» увидела серебристые облака над Южным полюсом.

В мае вечера бывают по-летнему теплые. Вместе с Виллманном мы проводили солнце, но уходить с балкона не торопились.

– Предварительную обработку съемок Гречко и Романенко мы закончили, – рассказывает Виллманн, – очень любопытные результаты. Вместе с космонавтами будем докладывать о них на международных конференциях, да и статью к публикации подготовили. Кстати, попробуем впервые прогнозировать появление серебристых облаков, так сказать, предскажем, когда именно они появятся. – Виллманн умолкает, задумывается. – К счастью, теперь у нас есть хорошая возможность быстро проверить гипотезу: для новой экспедиции на «Салюте-6» выдали необходимые рекомендации. После возвращения Владимира Коваленка и Александра Иванченкова мы сможем определить, насколько верны наши выводы... Так что экран между космосом и Землей, как называют часто серебристые облака, теперь уже не столь загадочен.

Он вновь молчит. Смотрит вдаль, думает о своем. Об облаках? О войне? О своей детской мечте стать моряком? Не знаю...

– Вспаханное поле... – вдруг говорит Виллманн.

– Что?

– Юрий Гагарин сказал, что космос напоминает ему вспаханное поле, засеянное зернами-звездами. Не правда ли, точно подмечено?

ГИТАРА ДЛЯ «САЛЮТА»

– «Белое солнце пустыни» крутанем еще разок? – Коваленок вопросительно посмотрел на товарища.

– Если для разнообразия... – улыбнулся Иванченков. – Мне уже снилась два раза. Вся картина, от первого кадра до взрыва шхуны...

– И мне тоже, – признался командир. Они замолчали.

Неожиданно Коваленок резко оттолкнулся, сделал кувырок, потом еще один и оказался у иллюминатора.

– Опять океан, скучно...

– Как будто и суши нет, одна вода, – согласился Иванченков.

Этот час до отбоя значился в программе как «личное время». Обычно радиопереговоры с Землей уже заканчивались, станция уходила из зоны радиовидимости пунктов слежения. Весь день они ждали этих минут – именно сейчас спадало напряжение, держащее их с утра: тысячи дел, больших и крохотных, заставляли «крутиться волчками», как любит повторять Коваленок. И от этих хлопот с экспериментами, с подготовкой к каждому сеансу связи и телерепортажам хотелось отдохнуть – как-никак усталость незаметно копилась. Но вот оператор Центра управления произносит долгожданное: «Спокойной ночи. Прощаемся до утра», и наступает то самое «личное время». Значит, еще один день позади... Уже восьмой...

– Неужели только восьмой? – переспрашивает Саша.

Оказывается, они подумали об одном. Коваленок молчит. Знает, если он ответит, то оба невольно начнут говорить о том, что эти семнадцать смен дня и ночи, проходящие в космосе за одни земные сутки, все-таки тянутся очень долго. Нет, нельзя сейчас вспоминать о первой неделе полета, впереди еще много недель, очень много.

Иванченков тоже замолкает. Он чувствует себя чуть виноватым: договорились же не упоминать о сроках. Еще Гречко и Романенко предупреждали: «Ребята, не думайте о конце экспедиции, затоскуете, три месяца в космосе нам показались годами, да, да, годами». И грустные были глаза у Юры, хоть и отводил он их, – не хотел, чтобы «Фотоны» увидели.

«Таймыры» лежали, окутанные датчиками и проводами. Десять дней прошло после возвращения, «а мы не здоровы и не больны», заметил тогда Гречко. Жора говорил с трудом. «Да и сердце покалывает, – добавил он, – так что в отличие от нас с медициной не шутите». Он отвернулся к стене, и «Фотоны» потихоньку вышли из комнаты, даже не попрощавшись.

До старта они несколько раз виделись с Юрой и Георгием. Но Иванченков запомнил именно тот разговор, на Байконуре. Невольно он вспоминал о нем часто и здесь, в космосе.

– Эх, гитару бы, – вздохнул Иванченков.

Коваленок оживился:

– Я давно хотел тебе сказать, что мне нравится, как ты поешь. Извини, но там, – он кивнул в сторону Земли, – все недосуг было...

Иванченков понял, что имел в виду друг. За две недели до старта он звал к себе Володю – заходи, компания соберется своя, я попою – просят... Однако Коваленок отказался, к нему кто-то из родственников приехал.

– Вернемся, обязательно затащу к себе... А теперь пора спать, завтра «крутиться волчком» придется. Елисеев уже дважды напоминал об отчете к приему «Кавказов». – Иванченков начал расстегивать спальный мешок.

– Чуть пораньше встанем, – согласился Коваленок, – посмотри еще разок «Белое солнце», рекомендую.

Они оба рассмеялись.

День, которого он так опасался и поэтому ждал, наступил. Ночь Ветров провел плохо, часто просыпался – даже выкурил две сигареты, что случилось с ним, кажется, впервые за последние десять лет.

Вчера он попытался избежать этой медкомиссий. Благо, повод представился хороший: дежурство на связи с «Салютом».

– А мы не торопимся, – врач улыбался, – побудете в Центре, а во второй половине дня придете к нам. Кандидатов много, не вы один, дай бог, до вечера едва управимся.

– У меня все в порядке, – Ветров усмехнулся, – ремонт не требуется...

– Я не сомневаюсь, – врач дружески похлопал по плечу, – но порядок не нами установлен – каждые три месяца комиссия. Впрочем, нервничать не надо, – врач снова улыбнулся, – вам-то это зачем?

Нет, не успокоил разговор Ветрова. Трижды делали рентген грудной клетки, и каждый раз медики подолгу совещались, прежде чем задать тот злосчастный вопрос: «А вы не застужали легкие в прошлом?» Ветров отрицательно качал головой, хотя он-то прекрасно понимал – рано или поздно они узнают правду. А тогда... Впрочем, Ветров упорно отгонял мысли о том, что будет после. Не мог, не имел права думать о таком будущем.

Десять лет назад попал он в отряд. Вместе с Жорой Гречко, Володей Аксеновым, Сашей Иванченковым и еще несколькими инженерами. Немного их осталось теперь. Кого по здоровью списали, кто «в науку» ушел или назад в КБ. Несладкой оказалась жизнь в отряде, не каждый ее выдерживал... Жора слетал, Володя тоже, вот теперь Саша. Конечно, и повезло им малость, хотя и не всегда понятно, почему судьба выбирает одного и так несправедлива к другому. Никогда Ветров не считал себя неудачником. Да и не завидовал товарищам, скорее, радовался за них. Особенно за Сашу Иванченкова. Хороший выпал ему полет.

На «Салюте-4» они работали операторами на связи с экипажами. После ночной смены возвращались в гостиницу. Тогда Иванченков и спросил:

– Володя, а ты уверен, что мы полетим?

Было в вопросе что-то пугающее, неопределенное.

– За тебя я уверен, – ответил Ветров, – теперь на виду после «Союза» и «Аполлона»...

– При чем здесь эта программа? – нахмурился Саша. – Начинать все сначала приходится.

– Ну, к этому не привыкать...

– Тебе хорошо, – не успокаивался Иванченков. – «Салют» остается «Салютом», а я поотстал. Нет, наверное, все-таки ты сначала, а я потом...

Они стали заниматься вместе, как и раньше, в первые годы. Не было тогда ни экипажей сформированных, ни четкой программы подготовки. Ветров предложил освоить всю технику, что была в Звездном. Сидели с Иванченковым ночами, мучили методистов. Усердных новичков начальство заметило, и среди дублеров Леонова и Кубасова появилась фамилия «Иванченков». А Ветрова не было. Саша возмутился, ходил к Шаталову, убеждал, что обошлись с Володей несправедливо. Но о разговоре Ветрову так ничего толком и не рассказал. «Медики пока возражают», – заметил Иванченков мимоходом, и Ветров не придал особого значения его словам, потому что прошел очередную комиссию без замечаний. Но о медиках вновь упомянул Севастьянов совсем недавно, когда формировали основные и дублирующие экипажи «Салюта-6».

– Ты готов к полету, Володя, – сказал Севастьянов, – но медицина опять вето наложила, тут мы бессильны. Разберись на очередной комиссии, почему они к тебе цепляются... А пока поработаешь с экипажами из ЦУПа, у тебя опыт, сам понимаешь, огромный – поможешь ребятам...

Разве мог он, Ветров, отказаться?

Они всегда рядом с экипажем. Вместе и на Земле – задолго до старта шлифуют программу, отрабатывают каждый этап экспедиции. А когда начинается полет, они ведут радиопереговоры с бортом «Салюта». Это главные операторы Центра управления. Их голос звучит из динамика станции в 8 утра: «С добрым утром! Как отдыхали?» Они к концу рабочего дня желают экипажу спокойной ночи, чтобы завтра вновь выйти на связь.

Так было всегда. С 12 апреля 1961 года. При каждом полете пилотируемых кораблей и станций.

Так будет и завтра. Ведь операторы – это люди, которые соединяют космос и Землю.

Главный оператор – одна из граней профессии космонавта. Это необходимый этап дороги в космос, и ее следует обязательно пройти.

«А я ее уже изрядно истоптал», – подумал Ветров и улыбнулся.

Сеанс связи через несколько минут. Ветров сел за свой пульт, примерил наушники. Перед ним листок, разделенный на две части. Слева написано «На борт», справа – «С борта». Вторая графа пока чиста.

– Карандаши я подточил, – сказал помощник. – Сейчас «Фотоны» завтракают. Потом физические упражнения... Они сами выйдут на связь.

Теперь какое-то время все сотрудники зала управления Центра будут «работать на Володю». Из космоса прозвучит просьба или вопрос, и тотчас же один из тех, кто «отвечает» за данную систему или эксперимент, снабдит необходимой информацией главного оператора и только тот сообщит ее на борт. Вот почему не слышны в зале голоса космонавтов, они «упрятаны» в наушники. Все специалисты обращаются только к главному оператору – он представляет здесь экипаж.

«Салют-6» вошел в зону радиовидимости судна «Академик Сергей Королев», что находится неподалеку от берегов Северной Америки.

– «Заря», я – «Фотон». Как слышите?

– Слушаю вас, «Фотоны», – голос Ветрова спокоен. – Как позавтракали? Как аппетит?

– Отменный, – говорит Коваленок, – Здравствуй, Володя! Рад тебя слышать...

– Я тоже.

– Кстати, выясни, контейнер с пищей на один день рассчитан или на два?

– На два. Не хватает?

– Серьезно? А мы за день съели...

– Точнее, за полтора, – поправляет Иванченков.

– Ну, ладно, следить за аппетитом будем... Просьба, Володя, позвони Юре Романенко, узнай, где лежит крышка от прибора. Помню, что за какой-то панелью, а не нахожу...

– Расскажите, как у вас дела, а то мы давно с вами не разговаривали, соскучились.

– Наговоримся еще... А ночь у нас такая лунная... Все в хлопотах мы. Время течет быстро, как у хозяйки, которая мебель все время переставляет. Потихоньку разбираемся, ну, а по программе идем четко.

– Мы на весь мир смотрим, – вставляет Саша. – Над Африкой прошли. Она вся безоблачная. Сахара, пески, озера прекрасно видны. Вообще-то интересного много, когда ведешь визуальные наблюдения.

– Просто удивительно, как много здесь мелкой работы, – перебивает Коваленок, видно, хозяйские хлопоты его действительно заботят сильно. – У меня сейчас книжка куда-то улетела.- Ищу, никак не могу найти.

– Исчезнет, и куда она делась, непонятно, – добавляет Иванченков. – Ждешь, а она откуда-то появиться изволит. Тут есть несколько новогодних шаров. Мы их отпускаем и следим за потоками воздуха, как они циркулируют. Прослеживаем путь шаров, понимаем, куда улетают наши вещи, и там их ищем.

– Тут невозможно вещь сохранить рядом, – смеется Коваленок. – Все прячется. Вот уже одна вилка уплыла. Надо искать...

Графа «На борт» пуста, и Ветров начинает рисовать на ней забавную мордочку, совсем, как когда-то в школе. Точка, точка, запятая...

– Ты почему грустный сегодня? – вдруг спрашивает Иванченков.

Ветров откидывается в кресле, усмехается, но переключить педаль не торопится.

– Почему молчишь, Володя? – Иванченков обеспокоен. – Что-нибудь случилось?

«Все-таки он хорошо меня знает», – думает Ветров и вновь наклоняется к столу. Нажимает педаль, теперь на борту его слышат.

– Обычная история, «Фотон». Медкомиссия сегодня...

– Ну, ни пуха тебе...

– Не принуждай засорять эфир. Как время перед сном провели?

– Опять «Белое солнце» посмотрели, – отвечает Коваленок. – Саше очень нравится... Ему для полного комфорта только гитары не хватает...

Перед Ветровым появляется записка: «Еще раз напомните экипажу о коррекции. Пусть не беспокоятся».

– Теперь два слова о коррекции, – останавливает Коваленка Ветров, – не забудьте, что мы сами работать будем. Поднимем вас повыше, чтобы приготовиться к встрече гостей.

– Спасибо, помним. У них все в порядке?

– По программе, – подтвердил Ветров. – Даю вам данные по коррекции...

Наступали те минуты в сеансе связи, которые Ветров любил. Он диктовал на борт цифры, одну за другой, и со стороны эта долгая процедура казалась скучной и ненужной. Зачем экипажу такие подробности о новой орбите, если двигатели комплекса будут включены по командам с Земли и весь контроль за их действиями проведет вычислительный центр и баллистики? Автоматике сейчас доверие побольше при таких маневрах, да, наверное, это и правильно, потому что трудно человеку за всем уследить. Так зачем же им эти цифры?

Но Ветров диктовал, а Коваленок записывал, иногда переспрашивал Центр о том или ином параметре. Ветров прекрасно понимал командира и бортинженера «Салюта», которые настояли на этой передаче. Сухие колонки цифр сейчас рассказывали им о уже близком будущем: старте «Союза-30», о Петре Климуке и Мирославе Гермашевском, которые полетят к ним, о тех днях, что они провели вместе на тренажерах и макете «Салюта».

Конец сеанса подкрался незаметно. Ветров успел лишь попрощаться с «Фотонами» – мол, встретимся теперь на следующем витке.

Виктор Благов, сменный руководитель, склонился над графиком работы. Ветров поздоровался с ним, подошел к телевизору, включил его. Шла детская передача.

– Саше спеть захотелось? – Благов оторвался от графика.

– Да, упомянул о своей гитаре, – Ветров закрыл глаза и тотчас же представил комиссию. «А что у вас с легкими?» – обязательно спросит рентгенолог.

– А он играет?

– Во что? – не понял Ветров.

– На гитаре.

– Конечно. – Ветров удивленно взглянул на Благова. «И что ему далась эта гитара?» – Впрочем, тебе, как руководству полетом, следовало бы знать о страстях членов экипажа.

– Это принять как замечание? – Благов улыбнулся.

– Просто пожелание... – Ветров отвернулся, разговаривать не хотелось. «Неужели опять спросят?» – К черту! – вслух сказал он.

– Меня, что ли? – не понял Благов.

– Нет, Саша пожелал «ни пуха»... А я не рискнул засорять эфир...

Благов тоже замолчал. Он вспомнил, что у Владимира медкомиссия. Ветрова просили не задерживать сегодня. Было жаль этого парня, с которым Благов регулярно встречался во время полетов. От медиков сменный руководитель слышал, что для Ветрова теперь путь к «Салюту», наверное, закрыт. Здоровье подводит... Кажется, он даже к иглоукалывателям обращался...

Эти «иголки» дорого обходятся Ветрову. И как слух о них распространился? Ну, сделал глупость, сам о ней рассказал, посмеялся с товарищами, а теперь злосчастная иглотерапия прилипла, словно и вправду стал Ветров «специалистом по иголкам», как назвал его однажды Севастьянов. В шутку сказал Виталий, но разве теперь отделишь ее от правды?

Сдали нервы перед очередной комиссией. А тут знакомый журналист подвернулся, поведал о «чудо-докторе». Год провел тот в Индии, потом в Китае был и, наконец, в Египте. Везде занимался изучением различных методов лечения. Успехи поразительные: головную боль в два счета снимает, с радикулитами расправляется за несколько сеансов, но главное в другом – есть у него система стимуляции защитных свойств организма, тонус как бы поднимает. И этим особенно ценен. К нему и артисты знаменитые заезжают, и профессора разные, короче говоря, популярность огромная, а он абсолютно бескорыстный. «Из любви к медицине лечит всех», – заключил журналист и предложил Ветрову организовать с ним встречу.

Скорее всего, скрыл бы свой визит Ветров, если бы специалист по иголкам ему не понравился. Однако тот оказался человеком прелюбопытнейшим, много рассказывал о школе йогов под Мадрасом, где бывал, о Кончипураме – «городе тысячи храмов», о тибетских врачевателях и своих поездках в Китай. Но лечить Ветрова не стал. «Вы здоровый человек, – сказал он, а если на рентгеновской пленке что-то есть, то не так страшно, на вашу жизнь хватит». Не мог ему объяснить Ветров, что в его профессии даже насморк опасен, а плохо запломбированный зуб может отсрочить старт на многие месяцы. Так что до иголок дело не дошло, однако встреча запомнилась, и он ее не скрывал. Вот так и попал Ветров в «специалисты по иголкам».

Жаль было Виктору Благову парня. Но не первый он из кандидатов, кто уже никогда не станет космонавтом, и не последний. Пожалуй, теперь их даже больше будет, чем раньше. Полеты длительные, отбор пожестче.

– Можешь и меня чертыхнуть разок, – Благов улыбнулся, – я присоединяюсь к Саше... И прошу иметь в виду, что во время следующей нашей смены пойдут геофизические эксперименты. Мы поменяли программу, так что подготовься.

Благов вновь наклонился над графиками. Он сразу же забыл и о разговоре, и о самом Ветрове.

Детская передача закончилась. На телеэкране появилось слово «Здоровье».

«Это уж слишком», – вздохнул Ветров и, не попрощавшись с Благовым, вышел из комнаты.

До следующего сеанса связи оставалось еще сорок минут.

Центр управления чем-то напоминал Ветрову большой корабль. Такой, как «Юрий Гагарин», на котором ему приходилось жить, пока летали Попович и Артюхин. Те же бесчисленные комнаты-каюты и коридоры. Они были бесконечными, пустыми и очень неуютными. Хотелось побыстрее нырнуть в одну из комнат, но там царила все та же тишина, и даже девчата, которых так много среди обслуживающего персонала Центра, всегда разговаривали вполголоса, почти шепотом. Наверное, подавляло обилие телеэкранов, они казались чьими-то глазами, упорно следящими за каждым шагом.

Центр преображался лишь изредка. В период стартов, стыковок, выходов в открытый космос, посадок. Наезжали космонавты, все начальство, большое и маленькое, десятки незнакомых людей, журналисты. К тем, кто работал у пультов, доносились отзвуки этого праздника, и они, тоже зараженные им, высыпали в коридоры. Иногда им удавалось увидеть Титова или Леонова, даже взять у них автограф, и это сразу же выделяло «день фиесты» из потока однообразных будней, составляющих нынешний космический полет. Они наступали быстро, уже на следующее утро.

К вечеру Ветров перегорел. Перед комиссией он шутил, улыбался. Охотно отвечал на вопросы. И в отличие от товарищей управился за два часа. Ему остался лишь психолог.

Профессора боялись. Дурной славой пользовался он в отряде. За «вопросики», неизменно задаваемые на каждом экзамене.

Медики сидели с краю стола и почти не вмешивались в ход экзамена. Да и возможности у них не было: две-три сотни вопросов, на которые экипажу надлежало ответить, касались действий командира и бортинженера и на активном участке, и при стыковке, и на посадке. В общем-то космонавты знали, о чем их будут спрашивать в первой половине заседания, и не очень волновались. После обеда начиналась «запарка». Что еще придумают Феоктистов, Елисеев, Рукавишников или кто-то из разработчиков, предугадать было немыслимо, потому именно в эти минуты и часы проявлялся «характер экипажа», как часто повторял Рукавишников. Члены комиссии старались дать какую-нибудь заковыристую нештатную ситуацию. Вот тут-то и выяснялось, насколько командир и бортинженер знают технику. Нет, не вызубрили инструкции, а «чувствуют» корабль и станцию.

Это была своеобразная игра. Она доставляла удовольствие обеим сторонам.

Судьба экипажа решалась в этом кабинете: им лететь или дублерам. И хотя до космодрома решение комиссии держалось в глубокой тайне, сами космонавты прекрасно понимали, что «четверка» на экзамене означала провал...

Ветров дважды стоял перед этим столом. Оба раза его командира «срезал» психолог. Сначала на Гете, а потом на Чайковском...

Вместе с командиром они неплохо выбрались из аварийной ситуации, заданной Феоктистовым. Всего полторы минуты потребовалось... Потом и отказ системы ориентации «прошли». Кажется, все самое трудное было уже позади. И вдруг щуплый профессор, молчавший весь экзамен, подал свой голос.

– А у меня вопросик есть, не возражаете?

Все сразу же повернулись к нему. Очевидно, члены комиссии уже привыкли, что психолог что-нибудь учудит. И даже ждали его «вопросика».

– Значит, так, – психолог встал. – Чем вы объясните столь долгую и, я сказал бы, надежную популярность Фауста?

– Кого? – не понял командир.

– Вы читали Гете?

Командир попробовал перейти в атаку.

– Два года я штудировал специальные курсы, – он торжествующе взглянул на профессора.

– Это похвально, похвально, – кивнул тот. – Так как же с Фаустом? Или расскажите о Чайковском...

Ветров понял, что командир попался. Он, правда, еще попытался спастись.

– Это в программу подготовки не входит.

– Ошибаетесь, молодой человек. Космонавт должен быть не просто человеком культурным, но даже и пообразованней остальных. Вот вернетесь на Землю, героем станете, представлять не только себя, но и всех нас будете, в том числе и за кордоном... – Психолог укоризненно поглядел на обоих.

Тут началось невообразимое. Все забыли об экипаже, закипел спор «технарей» и «интеллигентов», как потом горько подшучивал Ветров. Победили, конечно, «интеллигенты», и это стоило экипажу балла – четверка на экзамене была равносильна отсрочке их полета. Они снова попали в дублеры. Хотя и основной экипаж не стартовал, что-то случилось со станцией, но тот экзамен запомнил Ветров на всю жизнь. Их, стоящих посреди комнаты, и спор людей, не обращавших на них никакого внимания. А психолог, кстати, не вмешивался. Молча разглядывал всех поочередно, словно изучая каждого. Несколько раз Ветров ловил его взгляд и на себе.

И вот теперь они опять встретились.

– Рад, рад видеть, – психолог поднялся навстречу, и Ветров отметил, что рост у него не столь маленький, как казалось, когда тот сидел. – Нет, о Гете и Чайковском спрашивать не буду, – профессор улыбнулся, – вы уж простите старика за причуды.

– Экзамен уже начался? – Ветров не принял веселого тона профессора.

– Ну зачем же так, – психолог нахмурился, – я понимаю, обида не сразу забывается... Но у меня взгляды иные на вашу профессию, не взыщите. А разговор действительно серьезный нужен. Не о вас, об Иванченкове. Вы же его хорошо знаете, в друзьях числитесь.

– Числятся обычно в списках...

– Не ершитесь. Я прошу вас о помощи. Мне предстоит работать с экипажем, вот и хочу посоветоваться.

– С Сашей мы друзья, – Ветров успокоился, – вместе в отряд пришли, готовились, да и живем по соседству.

– Пока сбоя в настроении его не замечали?

– И не будет, – уверенно ответил Ветров, – он с характером. Из настоящих космонавтов.

– Ох, уж мне эти характеры, – вновь улыбнулся профессор, – металл в них, и не ржавеет.

– Слишком долго ждем своего часа, потому и хочется поработать от души. Не часто ведь так бывает, верно?

– Это верно. Но одиночество, взгляд сверху, наконец, одни прилетают и улетают, а ты остаешься: так что на психику нагрузка немалая, выдерживать ее тут, на Земле, полегче, чем в космосе... Меня и терзают – как там с психологией?

– Вы что-нибудь заметили? – насторожился Ветров.

– Пока нет. Но в медицине знаете как – лучше пораньше побеспокоиться о здоровье, чем потом лечить. Профилактика, так сказать.

– Думаю, не потребуется.

– А вы молодец! – Профессор откинулся в кресле. – Не ошибся я в вас.

– Когда? – не понял Ветров.

– В прошлый раз. Настаивал, чтобы «отлично» выставили. А мне говорят: «Сам кашу заварил, а теперь отбой?» Не убедил я тогда ваших «интеллигентов», что мои вопросики надо как урок педагогики воспринимать. Люди серьезные – сплеча рубят...

«Извиняется», – подумал Ветров.

– Думаете, оправдаться перед вами хочу? – угадал его мысли психолог. – Нет, да и незачем мне признавать ошибки, которые не совершал... А вы музыку любите?

– Конечно. Кстати, и Чайковского тоже, – не выдержал Ветров. Психолог, казалось, не заметил его укола.

– А почему?

– Это трудно объяснить. По-моему, не обо всех ощущениях можно вот так – напрямую и точно – высказаться...

– Пожалуй, – согласился профессор. – Я мечтал стать музыкантом, на рояле баловался в детстве, – он улыбнулся как-то виновато и беззащитно, – вроде бы неплохо играл... Потом война, ранение. Как назло, в руку... – Только теперь Ветров заметил, что у его собеседника не хватает двух пальцев. – Да, да, вот инвалидом и стал. – Профессор прошелся по комнате, закурил. – А в музыке можно выразить все, даже то, что словами не объяснишь. Наверное, все-таки стоит послать туда гитару...

– Куда? – не понял Ветров.

– Уверен, она поможет ему, – не ответил прямо психолог, – сдержанным людям нужна разрядка. Вы заметили, что больше говорит Коваленок, а Саша молчит?..

– Это в его характере.

– Верно. Поиграет, и напряженность уйдет... Значит, договорились? – и не получив ответа, протянул руку Ветрову. – До свидания. А вам советую не скрывать ту историю... Я знаю о ней, от Иванченкова... Любые иллюзии очень опасны. Для таких, как вы... Договорились?

Ветров молчал.

– Ну, а решение вы должны принять сами, – он смотрел на Ветрова пристально, и Владимир с удивлением заметил, что у психолога один зрачок больше другого.

«Словно стереопара, – мелькнула мысль, – видимо, он гипнотизер...»

За окном неожиданно вспыхнули фонари. Уже наступил вечер.

Виктор Благов не любил выходные на орбите. И даже побаивался их. А «дни активного отдыха» – так они значились по программе – наступали слишком быстро.

Как получилось, что именно он, Благов, возглавил группу психологической поддержки, хотя там был и собственный руководитель, он уже не помнил. Еще в начале полета Романенко и Гречко его вызвал Елисеев.

– Развлекать надо «Таймыров», – сказал Алексей, – сам понимаешь, путь у них долгий... Психологи собираются концерты устраивать, знаменитостей приглашать для бесед. Возьми, Виктор, контроль на себя, чтобы самодеятельности было поменьше...

Шеф, конечно, устал за эти месяцы. После неудачи в октябре 1977-го пришлось перетасовывать экипажи, заниматься стыковочным узлом, который то ли не сработал, то ли так и остался нетронутым, а ошибся экипаж, да и начало экспедиции настораживало: все гладко, без сучка, и это беспокоило Елисеева, заставляло весь персонал и себя держать в напряжении, не расслабляться.

Теперь полет вошел «в колею» и будет по ней катиться, вот и оживились вспомогательные службы, в том числе и эта группа, созданная впервые.

– Хорошо, – согласился Благов, – думаю, много сил и времени не отнимет.

Он ошибся. Уже на следующий день Жора попросил:

– Не надо серьезной музыки, отвлекает. Или ее слушать, или работать... Давайте на борт что-нибудь энергичное, веселое. Вчера крутили пленку Высоцкого, совсем другое дело.

А программу концерта составляли несколько дней. Психологи побывали дома и у Юры, и у Жоры, выяснили, что любят ребята послушать, потом с корреспондентом радио долго обсуждали, как наладить эти концерты, пришлось съездить и к руководству Гостелерадио. И вот шесть бобин с записями лежали в Центре, и Благов с некоторой даже гордостью доложил на оперативном совещании, что с развлечениями все обстоит благополучно. Просьба же Гречко сразу добавила хлопот.

Да и с артистами не все гладко. Пугачева, Озеров, Сенчина, Хазанов уже выступили, беспокоить их снова неудобно... Вот и приходится ломать голову, что бы еще придумать. В конце концов заботы о досуге экипажа начинают отнимать больше времени, чем перспективное планирование полета. Но отступать уже поздно.

Правда, с Коваленком и Иванченковым было сначала полегче. Выходных у них практически не было – готовились к приему Климука и Гермашевского, а потом сразу два «Прогресса». Но Благов знал, что почти два месяца им придется летать «без эмоций», и эта «глухая часть полета», до которой хоть и было еще далековато, должна наступить. И он, Благов, обязан ее «снабдить» и развлечениями. Причем чем неожиданней они, тем лучше.

Упоминанию о гитаре он вначале не придал особого значения. Однако фразу Иванченкова запомнил и к концу дня уразумел, что «гитара – это и есть та самая идея, которой так не хватало группе обеспечения». Он даже рассмеялся этой нелепой мысли, потому что наверняка его поднимут на смех, заикнись он о гитаре. И Благов лишний раз убедился, насколько он прав, когда невзначай заметил:

– Саша просит гитару...

Вадим Кравец, привыкший понимать друга и коллегу с полуслова, недоуменно посмотрел на Виктора:

– Может, ему пианино захотелось?

– Не торопись. Обдумай, – настаивал Благов.

– Несерьезно, – ответил Кравец, – нас не поймут. Помнишь шахматы?

Был такой случай. Операторы Центра затеяли партию в шахматы с экипажем. Один гроссмейстер Даже прокомментировал ее в газете. А потом звонок из Москвы: «Что, экипажу делать нечего в космосе?» Оправдаться так и не смогли: в то время двухнедельный полет был еще в диковинку, но история с шахматами запомнилась. Тогда шахматы, а теперь гитара...

– Не пройдет этот вариант, – добавил Кравец, – хотя, сам понимаешь, ребятам было бы приятно. Впрочем, попробуй идейку подбросить газетчикам. Братия эта энергичная, что угодно пробить сможет. Зажечь только их надо... Наверное, за гитару ухватятся, писать, говорят, нечего – полгода уже летаем.

Вадим не ошибся. На традиционной встрече в среду, когда в Центр приезжали все аккредитованные спецкоры, Благов рассказал о гитаре. Он не ожидал, что журналисты среагируют так бурно.

– Свежинка, – заметил деловой Борис Коновалов. – Что требуется от нас?

– В этом что-то есть, – Юрий Апенченко, как всегда, не торопился, – только нужно гитару обыграть культурно, не устраивать вокруг нее шум, иначе могут воспринять плохо, мол, русским нечем заниматься в космосе, вот они и гитарят там.

– Кому звонить? Где пробивать? – спросил Валентин Зубков из «Комсомолки».

«Из новеньких, – подумал Благов, – думает, что отправить гитару на орбиту так легко».

Разговор понемногу стих. Журналисты пообещали и позвонить «куда следует», и в своих репортажах упомянуть о желании Иванченкова. Слово свое сдержали, но, как ни странно, реакции не последовало. А может, и не читают их репортажи?

«Идея должна созреть, – часто говорил Благов, – когда она станет привычной, ее и следует осуществлять». Сейчас он забыл о собственном афоризме, и хотя еще вспоминал о гитаре, поделать ничего не мог. По крайней мере, так ему казалось.

Ветрова он увидел издали. Тот копался в двигателе «Волги», и Благов направился к нему.

В Звездный он приехал, чтобы встретиться с Леоновым. Но Алексея срочно вызвали в Москву, и уже добрых полтора часа Благов ждал его.

– Искра в баллон ушла? – Благов протянул Ветрову руку. – Помочь?

– Спасибо, – Ветров улыбнулся, – теперь у всех электронное зажигание, кстати, на вашей фирме ребята изготовляют, а я по старинке, вот и мучаюсь. Какими судьбами у нас?

– Алексея дожидаюсь...

– Климука утвердили? – спросил Ветров.

– Официально еще нет. Если насморк не схватит, он с Гермашевским пойдет. Не сомневаюсь.

– Разлетался Петр...

– Второе дыхание появилось, – рассмеялся Благов, – уже не остановишь ветеранов. По третьему кругу пошли... А у тебя как?

– Комиссию проскочил, но сам понимаешь, мало это значит сегодня.

– Не преуменьшай, – возразил Благов, – это еще один шанс.

Ветров, наконец, решился задать вопрос, мучивший его несколько лет. Все было несподручно спрашивать, да и огорчать не хотелось Виктора, с которым они знакомы давно, правда, так и не подружились.

– Почему ты ушел из отряда?

Благов удивленно взглянул на Владимира. Тот отвел взгляд.

– Разные слухи ходят, – Ветров начал оправдываться. – Даже на полет был назначен, но струсил... Извини, но и так считают.

– А если действительно струсил? Просчитал все возможные варианты и понял, что риск слишком велик?

– Меня можешь не проверять, – обиделся Ветров, – спросил потому, что не верю.

– И на том спасибо, – смягчился Благов. – А ответ простой: надо было или работать, или ждать. Я выбрал первое.

– По-твоему, мы как в очереди...

– Этого я не говорил. Каждому свое: одним летать, другим – помогать им. Вот и все... Имей в виду, Володя, уйдешь из отряда, возьмем к себе. С Елисеевым договорюсь. И не каждому мы это предлагаем, сам знаешь. Желающих очень много.

Да, Ветрову было известно, что попасть в группу управления нелегко. Отбор не менее строгий, чем в отряд. Елисеев подбирал сотрудников тщательно, придирчиво. «Ему не исполнители нужны, а мыслители», – заметил Олег Макаров, дающий характеристики людям редко, но всегда точно.

Показалась «Волга» Леонова. Алексей лихо затормозил рядом. Он сам сидел за рулем, и Благов вновь подумал, что генеральская форма очень идет ему.

– Ну что, соколики-спасители, заждались? Не ругайтесь, начальство задерживает против нашей воли, сбежать не мог... Может, ко мне заглянете? Марины нет, я один хозяйничаю. Идет?

– Нет, я доделаю свой драндулет. Завтра в ЦУП – на дежурство, – отказался Ветров.

Благов направился к машине.

– До встречи, – махнул он Ветрову. – Ну, а с тобой, генерал, нам поработать надо. – Благов распахнул двери машины. – Кстати, Владимир, если хочешь, я попрошу ребят – тебе тоже поставят электронику...

– Обойдусь, – Ветров отвернулся.

– С характером, – прокомментировал Леонов, – упрямый мужик.

– Разве это плохо? – Благов закрыл дверь, и «Волга» резко взяла с места.

Леонов не ответил.

– Мне он нравится, – продолжал Благов, – есть у него выдержка, да и дело знает... Вы разве не в друзьях?

– Это больше, чем дружба. Он один из тех, кому я обязан жизнью. Вот так-то, Виктор...

Оба замолчали.

Часовой, не проверяя пропусков, распахнул ворота Центра подготовки. Он узнал Леонова.

Леоновское «соколики-спасители» и у Благова, и у Ветрова вызвало одни и те же воспоминания. Это было тринадцать лет назад, но у обоих, пусть и по-разному, те дни врезались в память во всех подробностях. Благов был тогда в Москве, а Ветров сначала в Казахстане, потом под Пермью.

Семнадцатый виток «Восхода-2». Алексей Леонов и Павел Беляев готовились к спуску. «Земля» подала на борт команду о включении системы автоматической ориентации.

Казалось, самое трудное уже позади. И хотя полет шел гладко, укладывался в жесткие рамки программы, понервничали все изрядно.

...Леонов оторвался от кромки шлюза, его мгновенно отнесло в сторону. Космонавт резко повернулся и попал в «закрутку» – ситуацию, не отработанную на тренировке. Под ним плыла Земля, близкая и огромная. Корабль словно куда-то исчез, растворился в космической тьме. Леонов медленно вращался, не сразу сообразив, что случилось. Сердце бешено заколотилось.

– Спокойно, Леша, – вдруг услышал он, – подходи к шлюзу.

И с этого мгновения приборы зарегистрировали: частота пульса у космонавта начала падать – 150 ударов в минуту... 140... 130...

– Молодец, – подбодрил Леонова голос командира, – главное – спокойствие.

«Закрутку» удалось приостановить.

– Леша, отдохни. Ничего не говори, – звучал голос Беляева, – В шлюз вошел?

– Вошел, вошел, – подтвердил Леонов, – можно закрывать крышку люка.

– «Весна», «Заря»! Я – «Алмаз», – передал Беляев, – «Алмаз-2» находится в шлюзовой камере. Крышка люка закрыта. Все в порядке. Прием.

Двадцать минут, которые Леонов провел в открытом космосе, показались всем, в том числе и Благову, многими часами. Виктор дежурил в одном из пунктов управления, он не только слышал все радиопереговоры с экипажем «Восхода-2», но и следил за телеметрией. Она свидетельствовала: невзирая на «закрутку», график выхода в космос Леонов выдержал.

Теперь оставался лишь спуск.

Наверное, посадка должна вызывать то же волнение и даже страх, что и запуск. Лихорадочно бьется сердце, трудно скрывать эмоции, а бесстрастные датчики четко фиксируют частоту дыхания и пульса, и где-то на Земле медики внимательно следят за тобой. Иногда к ним заходит Королев, интересуется: «Как там у них?» И перед ним расстилают простыни графиков, рассказывают о каждой минуте жизни на борту. Не утаишь ни своего беспокойства, ни волнения, хотя только что сообщил «Земле»: «Самочувствие экипажа отличное!» Даже в тон, каким сказаны эти слова, вслушиваются психологи: не скрывает ли что-то командир?

А они ждали команды на спуск. В общем-то теперь от них мало что зависело – как принято, сработает автоматика. Оба расслабились, потому что знали – сейчас навалятся перегрузки, тело станет непослушным, придавленное невидимой плитой, даже пошевельнуть рукой будет трудно.

– Готов, Леша? – спросил Беляев.

Леонов заметил, что после возвращения его в корабль отношение Павла к нему изменилось. Появились теплота и нежность, не очень присущие Беляеву, который слыл в отряде человеком суровым, неспособным на «лирику». Но, очевидно, уход Алексея из «Восхода» и те двадцать минут, которые он был так далеко от всего земного, в том числе и Павла, сказались на характере командира. Твердят, что становление человека идет медленно, нужны годы, но Леонов сейчас понял – за сутки, проведенные в космосе, и он и Павел сделались другими. Наверное, оттого, что так остро почувствовали свою оторванность от людей, от родной планеты.

Беляев не дождался ответа Леонова. Он повернул голову к иллюминатору, что-то буркнул про себя и вновь взглянул на табло. Оно не светилось.

– В чем дело? – забеспокоился Леонов.

– «Заря», я – «Алмаз», – передал Беляев, – по нашим данным, команда на спуск не прошла. Как слышите?

Земля молчала.

– «Заря», повторяю, – Беляев был спокоен, – отказ системы ориентации...

– Не может быть! – вырвалось у Леонова.

– ...разрешите экипажу провести посадку с использованием ручной системы.

Ответ пришел сразу. Беляев и Леонов узнали голос Гагарина:

– Ручную посадку разрешаю!

И тишина в эфире. Кто-то должен был первым ее нарушить.

– С вами будет говорить «двадцатый», – сообщил оператор.

...Доклады Беляева и оператора поступили одновременно. В «комнате» госкомиссии, отгороженной от зала управления двумя канцелярскими столами, были Королев, Келдыш, три конструктора и Гагарин. Юрий вел связь с экипажем.

– Команда на спуск не прошла!

Все сразу же взглянули на Королева. Лицо Главного стало бледнеть. Это было так заметно, что Келдыш не выдержал.

– Сергей! – тихо позвал он.

Королев наклонил голову и отвел глаза в сторону. Он обязан был принять решение.

«Разрешите экипажу...» – Гагарин не дослушал фразу Беляева и встал.

– Разрешаю, – крикнул он. – Разрешаю!

– Они не слышат. Включитесь на передачу, – слова Келдыша прозвучали громко.

Гагарин понял свою оплошность, включил микрофон и уже спокойно сказал:

– Ручную посадку разрешаю!

Королев резко встал. Бледность уже исчезла с его лица – именно таким, решительным и суровым, его привыкли видеть и Гагарин, и операторы.

– Связь с кораблем, – потребовал Королев.

– «Алмаз», я – «Заря», – вызывал оператор, – с вами будет говорить «двадцатый».

– Слышу вас хорошо, – ответил Беляев.

– Вам разрешается ручная посадка на восемнадцатом витке, – Королев говорил медленно, отчеканивая каждое слово. – Все будет хорошо. Мы верим в вас. Ждем на Земле.

Леонов молчал. Он не хотел (да и не имел права!) вмешиваться в этот диалог. Теперь все зависело от командира.

Восемнадцатый виток. Беляев занялся ориентацией корабля. Упрямая складка пролегла по лбу, выступили капли пота.

У горизонта виднелась Антарктида.

Наконец, Павел нажал кнопку – включил тормозную двигательную установку. Корабль наполнился звуками, Беляев откинулся в кресле, едва заметно улыбнулся. Неожиданно для себя Леонов подмигнул ему.

И вдруг Беляев что-то вспомнил. Одним движением руки он освободил привязные ремни.

– Ты что делаешь?

– Надо взглянуть в иллюминатор. Еще раз проверить ориентацию. – Беляев оторвался от кресла и лег на колени Леонова...

«Нарушение центровки корабля!» – Эта мысль обожгла Благова. Да, конечно, что-то произошло на борту, и лента телеметрии ясно показывала, что «Восход» через несколько секунд станет неуправляемым...

Кривая неумолимо ползла вверх. Она оборвалась у предельной черты...

– Все хорошо, Лешка. – Беляев улыбался. – Теперь считай, что мы дома.

Он крепко привязался к своему креслу.

– Сейчас на ухабистую дорогу выскочим, – настроение у командира было веселое, – потрясет немного. Вот так-то, друг!

Корабль приближался к Земле. Но теперь баллистики не могли точно определить, где ждать его.

19 марта 1965 года в 12 часов 02 минуты Павел Беляев и Алексей Леонов вернулись из космоса. Место их приземления было неизвестно...

Ан-10 шел к Кустанаю. Самолет начал снижаться, и Ветров понял, что ждать придется на аэродроме.

– Посадка отложена на виток, – без комментариев сообщил начальник группы.

Ветров не был суеверным, но со вчерашнего дня плохие предчувствия не оставляли его. А может, он заболевает? Знобит, даже меховой костюм не греет... Или разговор с Королевым расстроил? Нет, их «столкновение» на площадке скорее удивило, чем огорчило.

Сергей Павлович подошел к их группе и довольно резко спросил у Ветрова, именно у него, а не у начальника, который стоял рядом:

– Почему здесь, а не на точке?

– Скоро вылетаем, Сергей Павлович, – ответил начальник группы.

– Чтобы через минуту я вас не видел, иначе плохо будет! Вы меня знаете, – и Королев скрылся столь же неожиданно, как и появился.

Настроение Главного настораживало. Было известно, что он встретился с Беляевым и Леоновым. Алексей попробовал пошутить, но Сергей Павлович даже не улыбнулся.

– Были кое-какие неполадки, – сказал он, – но сейчас подготовка к пуску идет нормально... Сами понимаете, полет сложный... Вам следует принимать разумные решения. Всего мы предусмотреть не можем... На корабле и жизнь, и судьба полета в ваших руках. Если заметите неполадки – все может быть, – не лезьте на рожон...

Потом уже спокойнее Королев говорил о выходе в космос, о новом направлении в науке, которое откроется после этого старта, пожелал успеха.

Из домика космонавтов Сергей Павлович вновь приехал на стартовую. Устроил «разнос» ведущему конструктору, потом поисковикам... Словно мучило его что-то, а поделиться было не с кем, да и не умел этого Сергей Павлович.

В Кустанае ни Ветров, ни его товарищи по группе не сомневались уже, что на орбите что-то случилось. Они ждали в самолете, выходить не разрешили, мучила неопределенность.

Три года Ветров в группе поиска. Пригласили его к Королеву вскоре после эпопеи с «шариком», который они разыскивали над Турой. Видно, понравился тогда Ветров Арвиду Палло, вскоре вызвали его в Москву, где он и познакомился с Сергеем Павловичем.

– Будете работать у нас. – Главный не спрашивал согласия Ветрова, хотя и так можно было понять его слова. Он произнес их твердо, и Ветров не рискнул возразить. Слишком велика была слава и сила этого человека, да и работать у него лестно. Минуты две-три продолжалась беседа, и она определила для Ветрова дальнейшие годы.

Группу поиска перебрасывали из одного района страны в другой, чаще всего это были тренировки, но трижды довелось встречать и космонавтов. Сначала Терешкову, потом Быковского, а прошлой осенью – Комарова, Феоктистова, Егорова.

Теперь новый экипаж – Беляев и Леонов...

Бросок в Пермь был стремителен. На аэродроме их уже ждали вертолеты. Пилы, топоры, лыжи («На таких не по тайге ходить, а лишь по хорошей лыжне», – с горечью подумал Ветров) лежали на полу, а в креслах сидели удивительно похожие друг на друга бородачи.

– Лесорубы, – представил их руководитель группы. В руках он держал стопку радиограмм, которые непрерывно поступали и во время перелета из Кустаная в Пермь, и сюда, на аэродром.

Наконец руководитель группы объяснил ситуацию:

– Через две минуты взлетаем, экипаж корабля обнаружен в 180 километрах отсюда. Непроходимая тайга, глубокий снег. Вертолеты сесть не могут. Десант тоже невозможен. В 10 – 15 километрах от точки есть редколесье. Наша задача: одной группой, которую возглавляю я, мой заместитель Ветров, пробиться к экипажу «Восхода» и обеспечить его эвакуацию до вертолетов. Второй группе – лесорубам – соорудить площадку для посадки тяжелых машин. Задача ясна?

– Главное, что они живы, – вырвалось у Ветрова.

– Теперь от нас зависит, чтобы это было так, – заметил руководитель группы...

Беляев и Леонов не почувствовали удара о землю. Корабль завис меж деревьев.

– Ишь, как мягко встречает твердь, – рассмеялся Леонов. – Будем выбираться?

Беляев не ответил. Он колдовал у пульта, отключал системы корабля.

Люк не открывался.

На тяжелую дверцу налегли вдвоем и начали раскачивать ее. Свежий воздух ворвался в спускаемый аппарат, и чуть закружилась голова.

– Он действительно такой тяжелый? – спросил Леонов.

– Еще невесомость чувствуется, – ответил Беляев, и в этот момент люк соскочил с болтов, скользнул в снег.

Космонавты выбрались на белый свет.

Стоял яркий солнечный день. Верхушки сосен улетали ввысь, и далеко-далеко виднелся купол парашюта, расстелившегося над лесом.

– Интересно, здесь были люди или мы первые? – заметил Леонов.

Космонавты прекрасно понимали, что судьба забросила их в глухомань – пробить дорогу отсюда будет нелегко, но под ногами все же была земля, вокруг тайга и мягкий пушистый снег, искрившийся на солнце. Деревья стеной стояли вокруг...

«Комар» работал. Он посылал в эфир сигналы, которые должны помочь группе поиска найти их. Стояла удивительная тишина. Космонавты напрасно прислушивались: знакомых звуков вертолетов не было.

Леонов поежился. Холодно. А к ночи мороз покрепчает.

– Замерзнуть мы не имеем права, – сказал Беляев, – давай-ка, Алексей, устраиваться.

В аварийном запасе были рыболовные крючки, средства для отпугивания акул, нитки, иголки, но теплой одежды не оказалось. Беляев разжег костер, а Алексей забрался на корабль и подтянул к себе полотно парашюта. Он отрезал от него кусок и бросил вниз:

– Держи, Паша, свой тулуп...

Обмотавшись кусками от парашюта, они прижались плечами и, присев у костра на корточки, стали ждать.

– Горячий кофе хочешь? – Леонов, не услышав ответа, положил тубу у огня.

Вдалеке послышался стрекот вертолета.

– К нам идет, – закричал Леонов, – нашли!

И в это время раздался взрыв. Туба с кофе, словно ракета, взлетела из костра и врезалась в дерево.

– Салют в честь вертолетчиков! – Леонов обнял Беляева. – Ну теперь, Паша, пойдет самое интересное...

Они знали, что вертолет не сможет их забрать. Слишком высоки сосны, да и стоят вплотную. Значит, неподалеку надо подыскать полянку. Но есть ли она?

Начался «артобстрел». Из вертолета посыпались банки, ящики, свертки. Они ударялись о стволы деревьев, рикошетили, рассыпались. Стоял невообразимый грохот, и космонавты прижались к соснам.

Над лесом появлялись новые машины. Беляев и Леонов с опаской следили за ними, потому что от каждой немедленно отделялись такие же ящики. К счастью, опасный груз сыпался в стороне.

Деревья плотно прикрыли их сверху. На ветвях висели меховые комбинезоны, куртки, какие-то пакеты и свертки, а до космонавтов «прорвались» всего считанные разбитые банки, осколки стекла и несколько курток. Все теплые штаны остались на вершинах.

Изрядно продрогшие, они быстро облачились в куртки, натянули их на ноги и принялись за бутылку коньяку, чудом упавшую целехонькой. Хотя Беляев поругивал вертолетчиков за «артподготовку», теперь им мороз был не страшен.

В это время среди деревьев показался человек.

Ветка хлестнула по лицу, и Ветров почувствовал, как струйка крови потекла по подбородку. Он вытер ее рукавом и, не останавливаясь, продолжал рубить ветки.

«Джунгли, словно в Африке. Откуда здесь лианы?»

Пальцы одеревенели. Они впились в топорище, и Ветрову показалось, что он не может их разжать.

«И не надо, – упрямо подумал он, – нет, в джунглях, наверное, легче. Как в первом фильме о Тарзане... Там они прорывались через болота»...

Он ударился ногой о дерево, лежащее под снегом. Заныла коленка.

«Хорошо, что зима... Летом тут болота и можно утонуть в грязи... А мороз крепкий, так и жжет лицо...»

Ветров упал. Снег сразу же набился в рот, глаза, уши. Был очень мягок этот снег.

«Теплота... Когда же это было? Ах, да, в детстве, на Волге, в июльские вечера, когда они дружной мальчишечьей компанией бегали купаться. Ласковая, теплая вода...»

Он лежал в забытьи. А вокруг стояла такая тишина, словно лес был мертвым.

Вдруг послышался знакомый звук.

«Это же вертолет... Надо встать... Владимир, надо встать!..»

Ветров пошевельнулся, оторвал лицо от теплого снега.

Вертолет пролетел над ним, а затем завис. Значит, корабль совсем рядом. Вертолет летал между площадкой и точкой в тайге, где находились космонавты. Он прочерчивал в небе линию, по которой группа поиска должна пробиваться сквозь чащу к месту посадки «Восхода-2»...

Группа быстро таяла. Два часа они шли все вместе, поочередно вонзаясь в снег и буреломы, оставляя за собой едва заметную тропку. Но подвернул ногу один из врачей, и его пришлось оставить. Потом выдохлись еще трое. Соорудили временную базу – поставили палатку, разожгли костер. Лагерь пригодится, ведь эвакуировать Беляева и Леонова придется по этой же тропе.

Через восемь часов после высадки и когда позади уже осталось километров десять, смог двигаться только Ветров. Если это можно назвать движением. Последние двести метров он полз. Силы придавала мысль, что Беляев и Леонов где-то неподалеку...

И вдруг впереди – костер. Возле него сидело трое.

«Леонов и Беляев... Откуда же третий?.. Наверное, опять галлюцинации...»

Над собой увидел лицо Леонова.

– Там, в рюкзаке, продукты, лекарства, теплая одежда, – прошептал Ветров, – это все вам... Спасательная группа скоро подойдет...

– Это, браток, тебя спасать надо.

Леонов и Беляев потащили по снегу обессилевшего Ветрова к костру.

Через два часа группа поиска добралась до космонавтов.

– Безвыходных ситуаций не бывает, – Королев говорил резко. – Конечно, риск должен быть минимальный и безопасность экипажа полная, но я требую, чтобы рядом с ними кто-то был из группы поиска. Вам ясно? – Королев положил трубку.

Приказы нужно выполнять.

Добровольца найти было легко. Уже через полчаса Владимир Беляев был готов к вылету. Крохотный Ми-1 поднялся в воздух ночью.

Беляев выбросил пилу, топор, а затем сам начал спускаться по лестнице вниз. Метров с трех он прыгнул. К счастью, удачно.

Пять часов потребовалось ему, чтобы пройти сквозь тайгу и по сугробам два километра.

Беляев даже онемел от неожиданности, когда увидел своего однофамильца.

– Ты знал, где мы сядем? – рассмеялся Алексей.

– Я провожал вас с Байконура. Значит, и встретить должен был первым...

Именно Владимир закрыл люк «Восхода-2» перед стартом.

– Грейтесь, – позвал Павел товарищей к костру, – вот-вот группа поиска подойдет.

Вскоре они увидели Ветрова...

Эвакуация экипажа продолжалась несколько часов. По проложенной тропе космонавты добрались до вертолетной площадки, оборудованной в тайге. Еще через несколько часов они были уже в Перми.

Ветрова отправили следующим вертолетом. Он был без сознания – очень высокая температура. В больнице врачи поставили диагноз: сильное переохлаждение, воспаление легких.

Его выписали через четыре месяца. В тот же день подал заявление с просьбой зачислить в отряд космонавтов. Алексей Леонов горячо поддержал его, но приступить к тренировкам Ветров смог только спустя три года.

Новая группа инженеров начала подготовку к полетам на орбитальных станциях «Салют». Среди них оказались Гречко, Иванченков, Ветров и другие.

С тех пор прошло десять лет.

На Байконуре объявлена готовность одни сутки. Госкомиссия утвердила основной экипаж: Петр Климук и Мирослав Гермашевский.

Ветров на заседание опоздал. Задержался в монтажно-испытательном корпусе, меняли страницы в бортжурнале. Из-за них он и попал на космодром. Причем совершенно случайно.

Приехал в Центр пораньше. Как обычно, там уже был Благов.

– Не хочешь слетать на космодром? – спросил он. – Надо поменять несколько страниц в бортжурнале. Сам-то давно был на пуске?

– И верно, – рассмеялся Ветров, – уже года два смотрю по телевидению.

– Значит, договорились. Машина пойдет во второй половине дня. Проводишь ребят, и сюда.

В самолете Ветров вспомнил, что так и не подписался под письмом операторов Коваленку и Иванченкову. «Раз уж представилась оказия, напишу и передам с Петром, тот не откажет», – подумал Ветров, вырвал из блокнота листок и начал: «Ребята! Рад за вас – работаете отлично...»

Письмо получалось деловым, даже официальным. И поэтому в конце Владимир добавил: «Кстати, был на Истре. Вечером ни единой поклевки, а на утренней зорьке, около восьми, чувствую – стук! Подсек... И не поверите, братцы, судачок на шесть кг!.. Ну, а позже ни на Истру, ни на Озерну так выбраться и не удалось...»

О страсти Ветрова к рыбалке Володя и Саша знали. Не раз подшучивали над ним, так что упоминание о таком судачище их немного развеселит...

В монтажно-испытательном корпусе Ветров не застал Климука и Гермашевского. Они уже уехали в город и, как положено, будут отдыхать до посадки в корабль.

День выдался жарким. Обычным для здешнего июня.

Он помнил космодром разным. Особенно любил осенью и ранней весной. В сентябре городок заполнялся запахом спелых дынь. Он был везде – в гостинице, на площади, в столовой, кинотеатре. А весной – тюльпаны. Удивительно яркие, очень нежные. Жаль, увядали быстро. Не всегда удавалось довезти до Москвы.

Летом Байконур встречал жарой, и от нее можно было скрыться только на озере ........ ., да у домика космонавтов, где появился бассейн. Правда, не каждый мог попасть туда, но Ветрова пускали.

Теперь, когда с бортжурналом порядок, Ветрову в общем-то нечего было делать на Байконуре. Пожалуй, письмо только надо передать...

Он вышел из гостиницы и медленно побрел по центральной улице. У входа в универмаг стояла очередь – завезли импортную обувь. Ветров прошел в глубь магазина, и в отделе «Культтовары» увидел балалайку, аккордеон и скрипку.

– А гитары у вас есть? – спросил у продавщицы.

Она неожиданно подмигнула ему:

– Для них?

– Да, – машинально ответил Ветров.

Продавщица исчезла. Владимир терпеливо ждал. Девушка вернулась вместе с заведующим. Тот протянул завернутую в целлофан гитару.

– Всего две осталось, – сказал он, – я специально берегу для такого случая... Спасибо вам.

Ветров так и не понял, почему его благодарят.

Климука он увидел сразу. Командир «Союза-30» сидел в спортивном костюме у края бассейна и читал. В воде плескались дублеры, медики.

Ветров передал конверт Климуку:

– Для ребят.

– Конечно же, передам. А ты тоже гитаристом стал? – Климук улыбался.

– Немножко, – смутился Ветров.

– Не красней, теперь это как болезнь. Но, к сожалению, затея не проходит.

– Я думал, в орбитальном отсеке, к диванчику привязать...

– На госкомиссии четко сказали: без самодеятельности... Да ты не обращай на меня внимания, купайся, – предложил Климук, – а нам с Мирославом поберечься надо, сам понимаешь.

Ветров разделся и бухнулся в воду.

– Так и утопить можно, – услышал он. Рядом плавал психолог. – Что, не ожидали меня встретить? – Профессор рассмеялся. – А у нас служба такая – под водой, под землей и в космосе мы должны быть рядом.

– Ну, это не обязательно.

– Ошибаетесь, молодой человек. Ответственность за вас огромная. Иногда даже страшно подумать какая... Или не рады встрече?

– У нас к вам особое отношение, – признался Ветров, – все-таки экзаменатор...

– Поговорим?.. Сейчас меня занимает, почему вы сюда явились с гитарой? Судя по всему, из музыкальных инструментов вы предпочитаете магнитофон?

– Угадали... Но учиться никогда не поздно. – Ветров не торопился объяснять, почему он купил гитару. Да и после реплики Климука стало ясно, что не он один знал о страсти Иванченкова.

– А ведь мне тоже хотелось что-нибудь отправить туда, – профессор показал вверх своей искалеченной рукой, – конверт попросил Климука отштамповать в «Салюте». Вы филателией не увлекаетесь?

– Бог миловал.

– Страсти человеческие – не самая большая наша беда, – сегодня психолог был разговорчив, – а мне часто хочется, чтобы там, в космосе, побывала частичка меня... Ну, если сам не могу, то хотя бы что-то мое... Вот конверт, к примеру. И пусть даже летает там, не возвращается... Вечно летает... Вы испытываете нечто подобное?

– Нет, – ответил Ветров. – Я сам хочу...

– Разумно, – профессор помолчал. – Прошу вас, зайдите вечером в мой номер, я должен вам кое-что рассказать и показать...

После ужина Ветров постучался в дверь номера на третьем этаже. Хозяин ждал его.

– Я собирался показать вам это... – Ученый прошел к стенному шкафу, открыл его. Там стояли гитары. Ветров машинально пересчитал – шесть штук.

Профессор заметил его удивленный взгляд.

– Вот так, молодой человек, о них думают многие. И не скрывают этого. Просили убедить госкомиссию, чтобы послать Саше гитару. Меня-де, психолога, обязательно послушают... И послушали-таки! Есть официальное решение: внести гитару в реестр грузов, которые пойдут на «Прогрессе». Так что можно не беспокоиться…

– Но... – начал Ветров.

– Вот именно, – подхватил профессор, – нет еще космических гитар, не выпускают.

– Как же быть?

– Попробуйте организовать гитару не из магазина, Где-нибудь на фабрике. Да поторопиться нужно, скоро «Прогресс» закрывать будут, тогда уже не всунешь. – Профессор захлопнул дверцу шкафа. – Вы человек энергичный, уверен, у вас получится... А гитара словно еще один член экипажа, третий в «Салюте».

«Рабочий день директора экспериментальной фабрики музыкальных инструментов А. Гинзбурга начался ошеломительно неожиданно: с телефонного звонка из Центра управления космическими полетами.

– Говорит космонавт Рюмин, – послышалось в трубке, – у нас к вам просьба...

Вскоре В. Рюмин приехал на фабрику, расположенную в тихом переулке неподалеку от Плющихи. Оказывается, друзья Александра Иванченкова решили послать на орбиту шестиструнную гитару, чтобы в космическом доме зазвучала «живая» музыка.

Московская экспериментальная фабрика музыкальных инструментов – предприятие особенное, выпускающее продукцию высокого класса для профессиональных исполнителей. Знаменитые баяны «Юпитер», клавишные гусли, гитары, домры, скрипки, балалайки – все это изготавливается из лучших материалов, ценных пород дерева, все согрето руками талантливых мастеров. Многие изделия фабрики, пересекая границы стран и континентов, разносят славу московских умельцев по белу свету. Но, естественно, космических заказов предприятию выполнять не приходилось.

Один из лучших мастеров фабрики Г. Коликов взялся подготовить инструмент к полету на транспортном корабле «Прогресс-3». Он усилил механизм натяжения струн, чтобы в космосе не случилось никаких неожиданностей, заново отделал гриф и корпус гитары, покрыв особо стойким лаком. На верхней деке под слоем лака оставил надпись: «В минуты отдыха в кабине корабля прозвучит...» А пониже обозначил точный адрес, откуда пришла на орбиту красавица шестиструнка: экспериментальная фабрика музыкальных инструментов, Ленинский район столицы, Министерство местной промышленности РСФСР... Теперь надо полагать, в одном из телевизионных репортажей с орбиты мы увидим гитару в руках Александра Иванченкова, услышим песню в его исполнении».

Эту заметку журналиста Ветров прочитал в специальном выпуске «Известий», который отправлялся в августе на «Салют-6». В общем-то все правильно написано, но Ветров пожалел, что не рассказал журналисту о профессоре-психологе, его мечте.

А появление в «Прогрессе» гитары вызвало бурную реакцию и в космосе и на Земле.

Когда Иванченков открыл люк грузовика и увидел шестиструнку, он не сдержался:

– Ну, молодцы... Вот не ожидал... Настоящий подарок... Даже не верится...

Журналисты, аккредитованные в Центре управления, слышали этот сеанс радиосвязи. В их репортажах гитара стала чуть ли не главным событием дня. И лишь Юрий Апенченко ничего не написал в «Правде».

На следующий день он принес материал и положил его на стол редактору:

– Вот мой очередной репортаж из Центра.

Это были стихи.

...И какой-то человек нестарый
спросит подмосковным говорком:
– Не пришлете ль,
братцы, мне гитару?
Как-нибудь. Хотя б

с грузовиком...

Репортаж в газете не опубликовали. Все-таки читатели не привыкли, чтобы специальные корреспонденты писали из Центра управления в стихах... Да и последние строки не соответствовали действительности: Саша Иванченков не соглашался петь для землян.

«Я космонавт, а не певец», – чуть раздраженно ответил он на очередную просьбу оператора, и Елисеев немедленно потребовал, чтобы в сеансах связи гитара не упоминалась.

«Захочет Александр спеть для нас, – сказал руководитель полета, – он сам это сообщит...»

Через несколько дней к «Салюту» уходил новый международный экипаж, и о гитаре уже не вспоминали.

Валерий Быковский и Зигмунд Йен вернулись на Землю. Начались обычные сеансы связи.

– Теперь поспокойнее будет, – заметил Иванченков, – грузовики и экспедиции совсем замучили. Только к ним и готовились...

– Завтра природные ресурсы пойдут, – сказал Ветров, – специалисты приедут, будут консультировать.

– Это хорошо. Три месяца почти летаем, а толком Землю посмотреть не удается. То облака, то темень. Камчатку так ни разу не видели.

– Метеорологи обещают погоду.

– Знаем... А сейчас отбой скоро, – это голос Коваленка. – Сыграешь, Саша?

– Пожалуй.

– Саша концертировать будет? – не поверил Ветров. – Ты хоть бы разок для нас сыграл.

– Он стесняется.

– Частушки или что-нибудь грустное?

– Частушки! – попросил Коваленок.

Саша неожиданно запел:

Про такие результаты
Никто в мире не слыхал.
Пару раз крутнешь педали –
Пол-Европы отмахал.

В зале Центра управления наступила тишина.

Душу радует нам душ.
Это душ космический.
И подобен он трубе
Аэродинамической.

– Нравится? – вдруг спросил Иванченков.

Ветров откинулся в кресле, не ответил.

– Я тебя спрашиваю, – настаивал Саша. – Или все-таки наше, привычное?

Ветров молчал.

– Ну, ладно, слушай, – и Саша вновь запел. Ветров почти не разбирал слов, да и не прислушивался. Он закрыл глаза, и в памяти выплыли тайга, снег и вертолеты над ними. Много вертолетов... Потом лицо матери, очень усталое, озабоченное, – он тогда уходил в летную школу... И аэродром, и слова: «Гагарин не вернулся...» А потом психолог: «Лишь музыка способна рассказать о наших чувствах...»

Ветров резко встал, снял наушники.

– Что с тобой? – забеспокоился Благов.

– Я скоро вернусь, подмените.

В вестибюле было уже темно. Ветров стоял у окна а с трудом сдерживал слезы.

«Даже это я теперь могу», – подумал он.

Из главного зала доносилась песня:

«Со мною что-то происходит, ко мне мой старый друг не ходит...»

Он еще постоял несколько секунд, потом решительно направился к двери зала.

Благов увидел его и сразу освободил кресло оператора. Там, на борту, они ничего не должны знать...

Шли 84-е сутки полета. До посадки Коваленку и Иванченкову предстояло летать еще два месяца.