Сканировал и обработал Юрий Аболонко (Смоленск)|
Сканировал и обработал Юрий Аболонко (Смоленск) |
6Т6
Г93
Губарев В. С.
Серебристые облака: Повести о космонавтах и тех, кто всегда остается на Земле. – М.: Сов. Россия, 1982. – 208 с, ил.
В пяти повестях, составляющих книгу, – «Королев и Гагарин», «Серебристые облака», «Гитара для «Салюта», «Нюрка, гриб и. тюльпан», «Легенда о пришельцах» – писатель прослеживает основные вехи становления советской космонавтики, увлекательно и достоверно воспроизводит работу как на орбите, так и на Земле, живыми красками рисует портреты космонавтов и ученых.
| Г | 3607000000–104 | 36–82 |
| М-105(03)82 |
Редактор М. С. Черникова. Художественный редактор И. И. Рыбченко. Технический редактор И. И. Капитонова. Корректор Н. В. Бокша. ИБ № 2655. Сд. в наб. 05.08.81. Подп. в печ. 14.05.82. А06125. Формат 84×l081/32. Бум. тип. № 2. Гарнитура обыкновен. новая. Печ. высокая. Усл. п. л 10,92. Усл. кр.-отт. 11,45. Уч.-изд. л. 11,69. Тир. 50 000 экз. Заказ 387. Цена 40 к. Изд. инд. НА-136. Издательство «Советская Россия» Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, проезд Сапунова, 13/15. Книжная фабрика № 1 Росглавполиграфпрома Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли, г. Электросталь Московской области, ул. им. Тевосяна, 25.
© Издательство «Советская Россия», 1982 г.
СОДЕРЖАНИЕ
| Королев и Гагарин | 4 |
| Серебристые облака | 60 |
| Гитара для «Салюта» | 106 |
| Нюрка, гриб и тюльпан | 146 |
| Легенда о пришельцах | 168 |
Легенда о космосе – одна из самых увлекательных в истории человеческой цивилизации. Сколько было фантастических проектов, смелых замыслов, мечтаний о путешествиях за пределы Земли! Но только в наше время эта легенда стала реальностью.
Нашему поколению выпала честь и счастье шагнуть в космос, открыть новую страницу в истории человечества. Над воплощением этой мечты работали сотни коллективов, выдающиеся ученые, конструкторы, инженеры. Величайшая заслуга в этом Главного конструктора ракетно-космических систем академика Сергея Павловича Королева и Первого космонавта планеты Юрия Алексеевича Гагарина.
В книге «Серебристые облака», написанной писателем и журналистом Владимиром Губаревым, вы не раз встретитесь с С. П. Королевым и Юрием Гагариным. Даже в тех повестях, которые посвящены нашим дням. Но это естественно: дела Главного конструктора и Первого космонавта продолжаются. Мы идем по дороге в космос, открытой ими.
Автор книги уже более 20 лет рассказывает о каждом шаге проникновения в космос. Он был свидетелем космических стартов, беседовал из Центра управления полетом с «обитателями» орбитальной станции «Салют-6», хорошо знает многих конструкторов и космонавтов, создающих и испытывающих новые корабли и пилотируемые комплексы. И причастность к эпохальным событиям в космонавтике дает ему возможность увлекательно и правдиво показывать жизнь и работу как на Земле, так и в космосе.
В. Аксенов,
летчик-космонавт СССР,
дважды Герой Советского Союза
– Ну, раз история требует, нам нельзя отказываться, – Королев рассмеялся. – Будем терпеть, Юрий Алексеевич. Здесь можно? – Он показал на скамейку.
Королев и Гагарин сели рядом. Фотограф достал экспонометр.
– Одна шестидесятая, – подсказал Гагарин.
– Ему можно верить, – заметил Королев.
Фотограф сделал несколько кадров. Он был доволен – ведь это первая встреча Королева и Гагарина в конструкторском бюро после полета. Он долго упрашивал Сергея Павловича попозировать вместе с Гагариным для стенной газеты, экстренный выпуск которой должен был появиться завтра.
Через несколько лет снимки Королева и Гагарина, сидящих на скамейке, были опубликованы газетами всего мира. А потом фотография ушла в космос на орбитальной станции «Салют».
Космонавты открывают люк и вплывают в станцию. Щелчок выключателя, вспыхивают светильники. На телеэкранах мы видим пульт управления, одну из стен с фотографией Главного конструктора и Первого космонавта планеты.
Они продолжают свой полет с того самого дня, который навсегда соединил их судьбы, с 12 апреля 1961 года...
Первый день весны выдался солнечным, теплым. Снег сразу же размяк, посерел, и возница, уставши понукать изнуренную лошаденку, слез с саней и пошел рядом с Алексеем Ивановичем.
– К вечеру надо управиться, – сказал он, – председатель велел.
– Я знаю, – согласился Алексей Иванович, – но видишь, прихватило Анну... Довезти бы...
Анна, накрытая тулупом, тихо стонала.
– ...Сын будет, – продолжал Алексей Иванович, – перед мужиком так мучаются... – Он привык разговаривать сам с собой, немного глуховат был, потому и не брали его в бригаду плотники, хотя мастером считался отменным. – Уж больно сильно ночью кричала, перепугала всех... А председатель так и сказал: «Только быстрее, лошадь в хозяйстве нужна, а вы тут рожать начали...»
Алексей Иванович замолчал. Теперь уж надолго. До самого Гжатска не проронил ни слова. В городе сдал жену в больницу и сразу же отправился в Клушино – ведь там дети малые остались.
Это была предпоследняя весна Циолковского. Одна из самых счастливых.
Калужский райком партии вместе с «Комсомольской правдой» организовал колхозный лекторий. Первым пригласили знаменитого земляка – о нем слава по всей стране гремела, каждую неделю из столицы гости наведывались. Но не зазнался Константин Эдуардович, выступить перед крестьянами согласился охотно, хотя звали его теперь для лекций часто, а он отказывался – не годен уже стал к поездкам.
«Как человек научился летать» – тему предложил сам Циолковский. Правда, засомневался: поймут ли его? Это ведь не о посевах, не о трудной зиме, пережитой в этом году, не о засухах – о полетах, дальних и близких... Поймут ли?
Он рассказывал неторопливо, но и не просто. Увлекся, начал ссылаться на специалистов, даже расчеты привел. Слушали его внимательно. Никто в зале не шумел.
А потом вопросы посыпались. О жизни на Марсе, об авиации, о космических путешествиях.
Циолковский был растроган. После лекции признался:
– Сорок лет преподавал, а таких мудреных вопросов не слышал. Как выросли интересы народа!
Запомнилась встреча в деревне. Константин Эдуардович вспоминал о ней часто. Раскладывал на столе свои книги – те, самые первые, и совсем недавние – и долго смотрел на них. Видно, чувствовал, что жить осталось недолго.
Сначала видна только светлая точка. На черном фоне она постепенно увеличивается. И вот уже можно различить стыковочный узел «Аполлона». Корабль приближается быстро.
– Есть касание! – Это голос Леонова.
...В «Союз» вплывает Стаффорд.
– Здравствуй, Алексей!
– Здравствуй, Том!
– Стаффорд, – представляется астронавт.
– Леонов, – отвечает командир «Союза».
В космосе – первая международная орбитальная станция «Союз – Аполлон».
В программе полета есть строка: «В случае экстренной расстыковки необходимо сделать следующее...» И в перечне неотложных операций, связанных с герметизацией переходного отсека, включениями двигателя и других жизненно важных для экипажей кораблей, есть одна странная запись: «Оставить автографы на трех книгах».
Это книги, вышедшие в Калуге.
Это книги Константина Эдуардовича Циолковского.
Они вернулись на Землю. И теперь хранятся в его музее.
Символический акт, конечно. Но он закономерен, потому что скромный учитель из Калуги не только указал, как идти в космос, но и этап за этапом рассчитал путь проникновения во Вселенную.
И чем дальше мы идем по этому пути, тем зримей, величественней и... непонятней нам подвиг Циолковского.
Непонятней?
Да. Потому что трудно, а тем более с высоты сегодняшнего дня, понять, как он мог свершить такое. Казалось бы, жизнь поставила перед ним непреодолимые препятствия, обрекла на жалкое существование, а Человек смог подняться над обыденностью, презрел ее и перенесся в будущее. В нем он жил и творил.
Современникам он казался несчастным и сумасшедшим.
Для нас он – гений, величайший ученый и мыслитель, отец Космической Эры Человечества.
Первая после возвращения пресс-конференция Юрия Гагарина в Доме ученых. Космонавту задали вопрос: «Отличались ли истинные условия полета от тех, которые вы себе представляли?»
– В книге Циолковского хорошо описаны факторы космического полета, и те факторы, с которыми я встретился, почти не отличались от его описания, – ответил Ю. А. Гагарин. – Я просто поражаюсь, как мог предвидеть наш замечательный ученый все то, с чем только что довелось встретиться, что пришлось испытать на себе. Многие, очень многие его предположения оказались совершенно правильными.
В декабре 1979 года Георгий Гречко выходит в открытый космос. Съемку ведет Юрий Романенко.
– Удивительная красота, – делится впечатлениями Гречко, – на стыковочном узле станции вижу какие-то искорки... Постойте, но ведь это же грозы... Да, да, те самые грозы, что полыхают далеко внизу...
Допустим, Циолковский мог предсказать самый первый этап проникновения в космос, – говорит Георгий Гречко. – Конструкцию ракеты, ее многоступенчатость – помните его «ракетные поезда»? – ну, наконец, корабль и ощущения человека, попавшего в невесомость... Такое я допускаю... Но меня он восхищает другим: глубиной своего проникновения в будущее. Да, да, именно глубиной! Четверть века космического уже истекло, а пока каждый этап космонавтики идет «по Циолковскому». Все, что мы сделали – и у нас в стране, и в Америке, – Циолковский не только предвидел, но и рассчитал до мелочей... В истории цивилизации я не знаю такого же примера. И чем больше проходит времени, тем лучше мы понимаем Циолковского. Уверен, что до конца он еще не раскрыт...
Калуга. Музей Циолковского. Сотни посетителей. И нет равнодушных. Этот великий Циолковский продолжает удивлять.
Великий? А может быть, безумный гений, который во тьме и грязи царской России мечтал о светлых и красочных восходах солнца в космосе?
Его современники, точнее, большинство из них, пожалуй, имели право считать его безумцем. У них были для этого основания, и не стоит их осуждать. Они были намертво прикованы к Земле. Они слишком много сил тратили, чтобы добыть кусок хлеба и не умереть от голода и холода.
В Вятке, где прошло детство Циолковского, его подстерегала первая трагедия.
В семье Циолковских – Марии Ивановны и Эдуарда Игнатьевича – заболел сын Костя. Скарлатина. И тяжелое осложнение – малыш оглох.
«Это самое грустное, самое темное время моей жизни», – так скажет позже Константин Эдуардович.
И следствие глухоты – одиночество. Сначала отчаяние, а затем дерзкая мысль: «Искать великих дел, чтобы заслужить одобрение людей...»
Потом он оправдает свою глухоту. Более того, признает, что именно ей обязан самостоятельностью мышления. Не будем спорить с самим Циолковским, хотя и трудно согласиться с ним. Не хватало книг, его любознательность не могла быть удовлетворенной. Он напишет: «Я стал интересоваться физикой, химией, механикой, астрономией, математикой и т. д. Книг было, правда, мало, и я больше погружался в собственные мои мысли... Я, не останавливаясь, думал, исходя из прочитанного. Много я не понимал, объяснить было некому и невозможно при моем недостатке. Это тем более возбуждало самодеятельность ума...»
Он умел еще читать, а это немалое искусство.
В архиве Академии наук СССР есть несколько листков с чертежами и пометками Циолковского. Он только что познакомился с «Математическими началами натуральной философии» Ньютона. Его первый астрономический урок.
На одном из листков пометка: «9 июля 1873 г. Воскресенье. Рязань. С этого времени стал составлять астрономические чертежи».
Вот он, шаг к космосу, к Вселенной. Здесь истоки великого учения о преобразовании мира.
Он еще не знает, что предложить. Он знает лишь, что обязательно что-то предложит.
Тетрадка озаглавлена: «Вопрос о вечном блаженстве». Одновременно появляются такие строки: «Я вам показываю красоты рая, чтобы вы стремились к нему. Я вам говорю о будущей жизни».
Он не «чистый» мечтатель. Он проводит опыты. Самые первые опыты по космической медицине.
«Я делал опыты с разными животными, подвергая их действию усиленной тяжести на особых, центробежных машинах. Ни одно живое существо мне убить не удалось, да я и не имел этой цели, но только думал, что это могло случиться. Вес рыжего таракана, извлеченного из кухни, я увеличил в 300 раз, а вес цыпленка – раз в 10; я не заметил тогда, чтобы опыт принес им какой-нибудь вред».
Именно с десятикратными перегрузками встретились при посадке Гагарин, Титов, все первые космонавты, которые летали на «Востоках», «Восходах», «Меркуриях».
1880 год. В Боровске новый учитель арифметики и геометрии. В августе у него свадьба. Сразу после венчания учитель едет покупать... токарный станок.
Сумасшедший...
Безумный вдвойне, потому что он сочиняет научные трактаты! Это в городе, где больше половины жителей не умеют ни читать, ни писать; в забытом богом городке, где книги есть только у следователя.
А учитель – опять-таки в воскресенье! – начинает писать дневник «Свободное пространство».
В этой работе он представил Землю именно такой, какой ее увидели с Луны астронавты.
Циолковский точно предвосхитил ощущения Алексея Леонова, вышедшего в открытый космос: «Страшно в этой бездне, ничем не ограниченной и без родных предметов кругом: нет под ногами Земли, нет и земного неба».
Стоп! Воображение Циолковского еще бессильно. Каким же образом можно передвигаться в свободном пространстве, летать в нем? Космос остается загадкой. И Циолковский признает это: «Я заканчиваю пока описание явлений свободного пространства».
Когда беспомощна наука, властвует фантастика. Она впереди науки, как мечта, которая всегда опережает действительность. Способность фантазировать, воплощать в реальное свои мысли, пока не могущие подтвердиться строгими расчетами, – необходимость и особенность (кстати, счастливая) человека, занимающегося серьезной наукой.
Итак, мечта ведет...
Вспомните: Жюль Верн и Герберт Уэллс, Ломоносов и Дарвин.
Наука и мечта.
...Циолковский уверен в множественности разумных миров. Но, как и подобает ученому, свои размышления он основывает на точных данных.
Иные миры? Их нужно достигнуть. И Циолковский вновь склоняется над рукописью. Пять лет прошло без космоса. Теперь он уже готов к работе над главной своей книгой. Той, что потом будет летать на борту комплекса «Союз – Аполлон» и на которой оставят автографы русские и американцы.
У него нет денег на машинистку. И Циолковский пишет карандашом под копирку. Небольшую дощечку кладет на колени – так удобнее. Сначала заголовок: «Исследование мировых пространств реактивными приборами»...
«Эта моя работа, – поясняет Циолковский, – далеко не рассматривает со всех сторон дела и совсем не решает его с практической стороны относительно осуществимости: но в далеком будущем уже виднеются сквозь туман перспективы, до такой степени обольстительные и важные, что о них едва ли теперь кто мечтает».
Выходит этот труд в Калуге. А на Украине, под Петербургом, в Москве, в далекой Сибири рождаются люди, которым суждено воплотить мечту Циолковского. Королев, Пилюгин, Глушко, Келдыш, Янгель, Исаев...
Ракетный двигатель, многоступенчатая ракета – именно ей отдает предпочтение Константин Эдуардович.
Циолковский ждет, что скажут специалисты, ученые. И полное молчание. Никто не замечает книги, изданной автором на собственные средства.
Да, ее будут читать очень внимательно, но спустя много лет. Те самые мальчики, которые едва вступили в жизнь, научатся читать и смогут по достоинству оценить предсказания «безумного» мечтателя.
Грянула революция. Великий Октябрь изменил и судьбу народа, и судьбу каждого человека. И конечно же, Циолковского.
В Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС хранится протокол распорядительного заседания Малого Совнаркома: «Ввиду особых заслуг ученого-изобретателя, специалиста по авиации К. Э. Циолковского в области научной разработки вопросов авиации, назначить К. Э. Циолковскому пожизненную пенсию в размере 500 000 руб. в месяц с распространением на этот оклад всех последующих повышений тарифных ставок».
Протокол подписан и Владимиром Ильичем Лениным.
Константин Эдуардович почувствовал заботу о себе новой власти. Из Москвы приходит письмо: «Социалистическая академия не может исправить прошлого, но она старается хоть на будущее оказать возможное воздействие Вашему бескорыстному стремлению сделать что-нибудь полезное для людей. Несмотря на крайние невзгоды, Ваш дух не сломлен. Вы не старик. Мы ждем от Вас еще очень многого. И мы желаем устранить в Вашей жизни материальные преграды, препятствовавшие полному расцвету и завершению Ваших гениальных способностей».
Ученому предлагают переехать в Москву: там ему будут предоставлены все условия для работы. Но Циолковский отказывается: он врос в эту землю, ему тяжело покидать ставшую родной Калугу.
И тогда люди идут к Циолковскому.
Наступает то долгожданное время, когда заканчивается одиночество. У него множество последователей, учеников, сподвижников. И что самое главное: его идеи распространяются, они увлекают молодежь.
«И еще одно качество, без которого не мыслю себе подлинного ученого, это – прозорливость, умение смотреть хотя бы на два поколения вперед. Всеми этими качествами обладал Константин Эдуардович Циолковский. Он нам пример» – так выскажется после старта Юрия Гагарина академик Валентин Петрович Глушко, дважды Герой Социалистического Труда, главный конструктор ракетных двигателей, лауреат Ленинской и Государственных премий.
– Я учился в школе, мне было пятнадцать лет, – вспомнит академик. – Тогда и написал Константину Эдуардовичу: «Я прочел в присланных Вами книгах, что Вы предполагали выпустить в полном виде с дополнениями «Исследование мировых пространств». Там же пишется, чтобы желающие приобрести эту работу сообщили адреса...» И каково же было мое удивление, когда я получаю в Одессе ответ от основоположника космонавтики. И Циолковский спрашивает: насколько серьезно я отношусь к своему увлечению? Я вновь написал в Калугу: «Относительно того, насколько я интересуюсь межпланетными сообщениями, я вам скажу только то, что это является моим идеалом и целью моей жизни, которую я хочу посвятить для этого великого дела...»
Ну что ж, кажется, слово я сдержал, – улыбнется Валентин Петрович, – хотя пришлось пройти трудными дорогами. До самого последнего своего дня Циолковский очень интересовался нашими работами по двигателям.
Создается ГИРД. И сразу же письмо в Калугу: «После преодоления всех трудностей... организация, наконец, приняла признанные формы. В состав группы входят представители и актив ЦАГИ, Военно-воздушной академии, МАИ...»
О каждом шаге ГИРДа Циолковский знает:
– Идет строительство бесхвостового ракетоплана.
– Начались опыты по реактивному самолету-ракетоплану.
– Испытывается ракетный двигатель инженера Ф. А. Цандера.
– Пилотировать первый ракетоплан будет инженер С. П. Королев...
Циолковский не прекращал экспериментировать. И встречался с людьми. Не только с теми, кто приезжал в Калугу, чтобы отдать дань уважения великому ученому. А прежде всего с теми, кто решил посвятить себя межпланетным сообщениям.
В 1934 году Сергей Павлович Королев дарит Циолковскому свою книгу «Ракетный полет в стратосфере».
«Книжка разумная, содержательная, полезная», – отзывается Циолковский.
Сергей Павлович приезжает в Калугу. Воистину историческая встреча. Теоретик космонавтики и Главный ее конструктор.
Сергей Павлович рассказывал: «Запомнились удивительно ясные глаза, крупные морщины. Говорил Циолковский энергично, обстоятельно. Минут за тридцать он изложил нам существо своих взглядов. Не ручаюсь за буквальную точность, но запомнилась мне одна фраза. Когда я с присущей молодости горячностью заявил, что отныне моя цель – пробиться к звездам, Циолковский улыбнулся и сказал: «Это очень трудное дело, молодой человек, поверьте мне, старику. Это дело потребует знаний, настойчивости, терпения и, быть может, всей жизни...»
Верил ли Циолковский, что то будущее, которое он предсказывал, наступит так скоро?
Безусловно. Ведь к нему по-прежнему приходили письма из ГИРДа: «Работаем не покладая рук; на днях поступило несколько опытных ракет на высоту порядка 1 – 2 километра для проверки некоторых выкладок и конструкций. Сейчас широко развертываем экспериментальные работы на стендах и на полигоне. Получаем неплохие результаты, жаль, что Вы живете не в Москве...»
На снимке Циолковский и Тихонравов. Тот самый Михаил Клавдиевич Тихонравов, который по праву считается одним из пионеров космоса. Его ракеты поднялись ввысь впервые в нашей стране, его проекты о полете человека имеют самое непосредственное отношение к старту Юрия Гагарина.
Но до этого еще далеко. Первый космонавт планеты пока не родился. Алексей Иванович привез свою Анну из Клушино в Гжатск 2 марта. Он поторопился...
Этой весной Королев понял, чему надо посвятить свою жизнь. Да, есть способный авиаконструктор (его уже так называли). Неплохо летал на планере. Свидетельство тому – соревнования в Коктебеле.
Ему уже шел двадцать девятый год. Три года назад он встретился с Ф. А. Цандером. Вместе они создали сначала Московскую группу изучения реактивного движения, а затем ГИРД.
Теперь у них уже институт, и с весны 1934-го Сергей Павлович Королев – руководитель отдела ракетных летательных аппаратов Реактивного научно-исследовательского института (РНИИ).
Но отдел есть, а ракет нет...
И возможно ли оправдать те надежды, что влекут тысячи людей к зданию университета, где должна состояться лекция о полете на Марс?
Ему предстояло ответить на это.
«Нет», – лучше так ответить, спокойнее. Мол, это удел фантастов и таких писателей, как Алексей Толстой. Пусть творят своих аэлит...
Сказать «нет» – значит обеспечить размеренную и достаточно обеспеченную жизнь, ведь в кармане диплом инженера и свидетельство об окончании школы летчиков. Обе специальности популярны и необходимы стране. Летай, конструируй – наступило ведь время авиации, и друзья убеждают: ей принадлежит будущее.
Он не возражает, но неизбежно добавляет одно слово: «ближайшее...» А вторую половину XX века инженер и летчик Сергей Королев видит иной – ракеты начинают превосходить авиацию и по скорости, и по высоте полета. Более того, они унесут человека за пределы Земли... Однако это уже фантастика!.. Но он не может сдержаться.
31 марта в Ленинграде открылась Всесоюзная конференция по изучению стратосферы. Открывал ее будущий президент Академии наук СССР Сергей Иванович Вавилов.
Нет, не о том, как преодолеть этот барьер между Землей и космосом, шел разговор тогда. Стратостаты – вот что владело умами, ведь они первыми ринулись ввысь. На них поднимались отчаянные смельчаки, погибали, но на смену приходили другие...
Инженер Сергей Королев выступает на одном из заключительных заседаний:
– Мною будет освещен ряд отдельных вопросов в связи с полетом реактивных аппаратов в стратосфере, причем особо подчеркиваем, именно полетов, а не подъемов, то есть движения по какому-то маршруту для покрытия заданного расстояния...
А потом он говорит о полете человека: «...речь может идти об одном, двух или даже трех людях, которые, очевидно, могут составить экипаж одного из первых реактивных кораблей».
Это было время фантазеров, мечтателей. Инженер Королев и не скрывал, что относится к их числу. Но уже в те годы проявлялись те качества его характера, которые разовьются впоследствии, когда он станет Главным конструктором.
Однажды на Байконуре при подготовке к старту ракеты он заметит инженера, читающего книгу. Сергеи Павлович посмотрит на обложку, а затем вспылит:
– Немедленно в Москву! Первым же рейсом... И заявление по собственному желанию!
Он будет гневаться весь день. Даже пожалуется Келдышу:
– Распустились люди, они уже романы читают на стартовой...
Он не представлял, что инженер, конструктор может быть не занят в рабочую страду, что он способен думать не о деле.
Он прощал все человеку – не замечал его слабостей, не наказывал за ошибку, никогда не унижал, если знал, чувствовал, что тот предан работе. Это было высшим критерием его оценки.
С каждым новичком обязательно разговаривал сам. И когда был уже Главным конструктором, и тогда, в РНИИ.
В его поведении много непонятного, противоречивого, казалось бы, даже нелепого. Окружающие считают его упрямым фантазером. Хороший инженер – разве он не видит, что его рассуждения о полете на Марс (заразился-таки у Цандера!) беспочвенны, нереальны?!
Какой там Марс, если первые ракеты поднимаются на десятки метров и выглядят забавной игрушкой для взрослых!
Он не любит, когда над ним смеются... Он не хочет быть похожим на Цандера, ушедшего в свои мечты и ничего не замечающего вокруг. Фридрих Артурович сутра и до глубокой ночи сидит в лаборатории. Приходится отдавать приказ: не оставлять его одного, а выпроваживать домой. Уже две профсоюзные комиссии делают ему, Королеву, замечание, что он не следит за рабочим днем своих сотрудников, «эксплуатирует их». Но как их выдворить из подвала, если каждый считает – лишний час сокращает срок полета к Марсу на месяцы (ох, этот Цандер, кого хочешь может увлечь!).
Впрочем, последний случай даже позабавил Королева. Техника исключили из комсомола за неявку на собрания. А он эти вечера провел в подвале, но сказать там, в ячейке, об этом не мог – секретная у них была организация. Понадобилось выручать парня...
Сергей Павлович, конечно, отчитал техника, даже пара крепких выражений вырвалась, но, честно говоря, был доволен – именно такие люди нужны ему. Иначе ни ракет не будет, ни ракетопланов, ни Марса.
С начальником отдела кадров института уже давно установились добрые отношения. Стоило там появиться очередному посетителю, немедленно посылали за Королевым.
На этот раз Королев застал в кабинете юношу. Сразу произвел на него впечатление своей коверкотовой курткой, подпоясанной командирским ремнем, и синими галифе, которыми гордился. Он заметил, что на паренька его начальственный вид подействовал.
– Арвид Палло, – тихо представился тот, – хочу к вам...
– С авиацией знакомы? – спросил Королев,
– Не очень. Лучше с артиллерией.
– А почему именно к нам?
– Рядом живу, – усмехнулся Палло.
– И это единственная причина? – Королев понял, что Палло уже оправился от смущения.
– Не люблю ненужных вопросов, – сказал Палло. – Буду плохо работать, уйду.
– Согласен, – сдался Королев, – но учтите, сам прослежу за вами. – Понравился ему новичок, но показывать этого Королев не хотел.
Арвид Палло стал одним из самых близких помощников Сергея Павловича. Через много лет именно Палло возглавит группу поиска, которая встретит после возвращения из космоса первых собачек, корабли-спутники, а затем и «Востоки» – Юрия Гагарина, Германа Титова, Андрияна Николаева, Павла Поповича, Валентину Терешкову...
Это будет четверть века спустя.
Умел понимать людей Королев, их способности, черты характера, мечты. И его преданность им оплачивалась верой в Сергея Павловича, или «ЭС-ПЭ», как называли его сначала друзья, впоследствии сотрудники конструкторского бюро, а в конце концов все, кто был связан с началом космической эры.
Но пока они зовут друг друга по имени.
– Я не буду больше испытывать, напрасная работа! – Палло положил на стол перед Королевым график испытаний. – Надо менять конструкцию.
– Это же две недели задержки! – Королев оторвался от бумаг. – А у нас нет времени. Понимаете, нет времени, – повторил он. – Арвид, система должна выдержать, неужели из-за какого-то пустякового соединения мы должны стоять...
– Вырывает трубопровод, – не сдавался Палло, – новая конструкция нужна.
– Продолжайте испытания, – распорядился Королев, – это приказ.
– Я не могу ему подчиниться, – Палло был упрям.
– Трусишь, значит? – Королев нахмурился. – В таком случае садись на мое место, а я на стенд... – Он выскочил из кабинета.
Минут через двадцать резко зазвонил телефон.
– Это я, – Палло узнал голос механика. – Несчастье, Арвид... Трубопровод вырвало... Королева в Боткинскую больницу увезли.
– Что с ним?
– По лбу трубка ударила. Крови много...
Палло выругался. Такого оборота событий он не ожидал.
– Меня не ждите, я в больницу, – крикнул он в трубку.
Сергей Павлович сидел на кровати. Голова замотана бинтами. Синий халат на груди не застегивался. «Крупный все-таки мужик», – подумал Палло.
– Это ты? – Королев улыбнулся. – Здорово по голове садануло. Приехал убедиться?
– Не ожидал, что так получится, – Палло покраснел.
– А кто меня предупредил? – Королев расхохотался. – И поделом. Глупость любой лоб может расшибить, вот так-то, Арвид!.. Прав, надо менять конструкцию. Спасибо тебе... Давай вместе обмозгуем. Хоть и слегка треснул череп, но еще соображаю.
На всю жизнь запомнил Арвид Палло сидящего на кровати Сергея Павловича Королева, улыбающегося, в халате, который он так и не мог застегнуть...
...Они прорывались в принципиально новую область техники. Будущие главные конструкторы еще были слесарями и механиками, испытателями и токарями. Все делали своими руками, и каждая неудача – а их было немало – вынуждала искать и находить иные решения в том мире, который им предстояло создать.
Эпоха рождала главных конструкторов. И уже в те годы рядом с Сергеем Павловичем Королевым оказались люди, прошедшие с ним путь до старта Юрия Гагарина.
Это были годы великих строек, годы Магнитки и Днепрогэса, новых заводов и подвигов авиаторов... Заурчали тракторы, запели первые моторы самолетов, загудели турбины... И к этим звукам утверждающейся отечественной техники добавились взрывы в равелинах Петропавловской крепости.
Так заявили о себе ракетные двигатели, которым суждено было поднять в космос первый спутник и Юрия Гагарина. Их не мог не услышать инженер Сергей Королев. И судьба свела его с инженером Валентином Глушко.
Весной 1934 года ГДЛ и ГИРД объединились, и Глушко возглавил в РНИИ двигательный отдел. На его счету уже были конструкции двигателей, которые войдут в историю космической техники как «первые ЖРД».
На конференции по изучению стратосферы, где выступал Королев на заключительном заседании, он сказал:
– Работа реактивного двигателя на твердом топливе представляет собой не что иное, как реактивный выстрел. – А затем убедительно доказывал, что жидкостными двигателями можно управлять.
Безусловно, он имел в виду труды Глушко и хорошо знал их.
В отличие от Королева будущий главный конструктор ракетных двигателей не увлекался авиацией. Из Одессы, где теперь установлен его бюст, он сразу же зашагал к звездам.
«Весной 1921 года я прочел «Из пушки на Луну», а затем «Вокруг Луны». Эти произведения Жюля Верна меня потрясли, – пишет в автобиографическом очерке академик В. П. Глушко. – Во время их чтения захватывало дыхание, сердце колотилось, я был в угаре и был счастлив. Стало ясно, что осуществлению этих чудесных полетов я должен посвятить всю жизнь без остатка».
Ему было 13 лет. А с 15-ти Валентин Глушко уже переписывается с К. Э. Циолковским. «Все письма Циолковского приходили в самодельных квадратных конвертах небольшого формата, склеенных из белой бумаги. По просьбе Циолковского стоимость изданий, кстати сказать, очень скромная, оплачивалась почтовыми марками, которые я прикладывал к очередному своему письму. Любопытно, что в оплату двух книг в заказном письме К. Э. Циолковскому 8 октября 1923 года мною было внесено 460 миллионов рублей, что соответствовало по курсу дня одному рублю золотом. В то время самым мелким денежным знаком был миллион рублей, отпечатанный на маленькой бумажке».
Юноша увлекается астрономией, химией, наблюдает Венеру. Он оставляет занятия музыкой, хотя в Одесской музыкальной академии ему настоятельно советуют продолжать учиться. Профессия музыканта была почетна, и ему сулят блестящую карьеру, но непослушный подросток начинает... писать книгу «История развития идеи межпланетных и межзвездных путешествий».
– Счастлив тот, кто нашел свое призвание, способное поглотить все его помыслы и стремления, заполнить всю его жизнь чувством творческого труда. Дважды счастлив тот, кто нашел свое призвание еще в отроческие годы. Мне выпало это счастье. Жизненный путь, выбор решений на крутых поворотах, каждодневные поступки – все подчиняется одной мысли: приблизит ли это к заветной цели или отдалит? – эти слова принадлежат В. П. Глушко.
И уже в 1929 году появляются электрические ракетные двигатели, затем жидкостные... В Петропавловской крепости создаются импульсные установки, где двигатели всесторонне исследуются.
Первого ноября 1933 года в Москве подготовили к запуску ракету 05 с двигателем ОРМ-50. Но азотной кислоты в столице не было, пришлось «запросить» ее в Ленинграде. Третьего ноября бутыль с 30 литрами кислоты погрузили в вагон «Красной стрелы».
До отхода поезда оставалось полчаса. И вдруг бутыль лопнула – в вагоне было жарко.
«Красная стрела» опоздала в Москву. А ракету так и не удалось запустить к празднику...
Не состоялся старт и 31 декабря. Неожиданно ударил мороз, смазка загустела, и пусковой клапан не открылся...
С улыбкой ветераны-ракетчики вспоминают подобные курьезные случаи. И казалось бы, что о них рассказывать – ведь уже в те годы ракеты все-таки взлетали, двигатели не всегда взрывались, а работали надежно. Но если суммировать все удачи, а затем подсчитать, сколько было дней, не кончавшихся благополучно (каждый из будущих главных конструкторов не однажды попадал в больницу после аварий на пусковых площадках и испытательных стендах), то перевесят именно такие «курьезы».
Они делали все, чтобы найти дефекты в конструкции, они радовались, когда это удавалось, потому что им предстояло отправлять человека в космос и он обязан был вернуться живым и невредимым.
12 апреля 1961 года Валентин Петрович Глушко стоял рядом с Королевым, когда лифт медленно увозил на верхнюю площадку стартового комплекса, к «Востоку» Юрия Гагарина.
Алексей Иванович обнял жену.
– Спасибо, Аннушка, за сына, – сказал он. – Юркой назовем, как и договорились.
– Ты уж извини меня. Так получилось, неделю прождала. Я доктору говорю: «Отпусти домой, там дети малые». Он смеется: мол, отсюда только с сыном, если, конечно, не двойняшки, – оправдывалась Анна. – А утром и родила...
– Хорошо, что не в женский день, – отозвался Алексей Иванович, – засмеяли бы парня... А девятого – это хорошо.
Был солнечный мартовский день. Алексей Иванович вез жену из Гжатска в Клушино.
До старта первого человека в космос оставалось 27 лет 1 месяц и 3 дня.
Домишко в Клушино (к нему все привыкли) пришлось перевозить. Отец работал в Гжатске, мастер он был хороший, а такие люди нужны – город разрушен, надо его отстраивать.
Участок им выделили на Ленинградской улице. Теперь Гагарины стали горожанами.
– Удручающее зрелище представлял собой Гжатск в первые послевоенные годы, – вспоминает преподавательница литературы Ольга Степановна Раевская. – Гитлеровцы, отступая, уничтожили почти все каменные и многие деревянные дома. Было разрушено прекрасное здание школы, больница, вокзал, электростанция, мост через реку Гжать... Единственная на весь Гжатск средняя школа не имела специального помещения. Под классы были приспособлены комнаты двух ветхих жилых домов. Несколькими учебниками обходился весь класс, писали ребята кто на чем мог, а вместо черновиков использовали записные книжки, сшитые из газет. Зимою в классах было до того холодно, что замерзали чернила в пузырьках... Юра носил учебники в потертой полевой сумке. В школу он обыкновенно приходил в белой рубашке, подпоясанной широким солдатским ремнем с латунной пряжкой, на голове ладно сидела пилотка. Это был Юрин парадный костюм. Мальчик его очень берег и, возвращаясь из школы, переодевался в полосатую ситцевую рубашку, старые штанишки, снимал ботинки и до холодов бегал босиком.
Осенью 1947 года Юрий Гагарин учился в пятом классе.
Поезд на перегоне притормозил. Машинист знал: пассажирам выходить именно здесь, посредине степи. Дальше поезд пойдет пустой.
Молодые инженеры выскочили, не дожидаясь, пока вагон остановится совсем. Честно говоря, не терпелось увидеть место, где им суждено было работать.
Они были очень юные, эти инженеры. Они поступили в институты, когда на Западе еще шли тяжелые бои, но до конца войны оставались месяцы. Им не суждено было ворваться в Берлин и Вену, Кенигсберг и Будапешт. Они, безусловно, разделяли всеобщую опьяняющую радость Победы, а в душе таилось сожаление, что им не довелось принимать участие в гигантской битве за Родину. Им казалось, что самое великое в истории страны уже позади.
Они не предполагали, что им выпала честь первыми шагнуть в космос.
Степь встретила их неприветливо, сильной пылевой бурей. Вытянутую руку еле видно. Они стояли возле своих чемоданов, обескураженные и растерянные. Куда идти?
Из темноты вынырнула подвода. Впереди сидел старик.
– Гей-гей! Сторонись! – крикнул он. Инженеры отпрянули в сторону. Возница обернулся к ним. У него было грубое, обветренное лицо. – Если в хутор, то тут недалече, – он ткнул пальцем в темноту.
Через полчаса инженеры добрались до конторы. В маленькой хатенке, приютившейся у деревенской церкви, расположился начальник отдела кадров.
Инженеры представились.
– Утром разберемся, а сейчас отдыхайте. – Начальник вновь окунулся в лежащие на столе бумаги.
Инженеры недоуменно переглянулись.
– Простите, а где же здесь можно отдыхать? – спросил один из них.
Кадровик устало поднял голову.
– Я сам здесь десятый день, а койки в глаза не видел. Пока ложитесь в соседней комнате, завтра что-нибудь придумаем...
Утром буря затихла.
Степана Царева направили в монтажные мастерские. Остальных пока оставили здесь. Степан долго не мог найти эти самые мастерские. Наконец он повстречал какого-то человека в кожаной куртке.
– Вам в монтажные? – переспросил он. – Идемте. Я тоже туда. Часа за полтора доберемся.
В степь вела железнодорожная ветка. Они поднялись на насыпь и бодро зашагали на восток. Оба молчали.
– Скоро тупик будет, – сказал попутчик Степана, – деревянный дом увидите. Это и есть мастерские. А мне сюда...
Он направился к вагончикам, которые стояли неподалеку.
С человеком в кожаной куртке – Сергеем Павловичем Королевым – Степану еще много раз приходилось встречаться. Почти каждый день появлялся он в монтажных мастерских, спрашивал:
– Как, ребята, дела? Что нужно сделать, чтобы лучше было?
Инженеры толпились вокруг него, рассказывали о своих трудностях, что-то предлагали. Здесь же в мастерских чуть в сторонке стоял чертежный стол. Он принадлежал конструкторам. Они сразу же исправляли недоделки, улучшали те или иные узлы.
В монтажных мастерских собирались ракеты.
Пролетели годы. На космодроме шла подготовка одной из автоматических межпланетных станций. А накануне старта, вечером, несколько человек, сбрасывая напряжение трудного дня, пили чай в гостинице, играли в шахматы, вспоминали прошлое. Это были ветераны.
Инженер Л. Бродов: Я воевал. И поэтому могу смело сказать – здесь было продолжение фронта. Огромная нагрузка ложилась на человека. Бездорожье. Сотни машин месили грязь. В сапогах не всегда пройдешь. Занимался я в то время топливом.
На паровозах рядом с машинистами сидели... Сейчас вот невольно улыбаешься. А тогда, поверьте, не до смеха было. Ночью, перед пуском первой ракеты, подняли меня с постели и потребовали немедленно доставить на площадку две бочки керосина. Думаю, зачем керосин? Оказывается, для освещения...
Инженер В. Серов: Я видел, как поднималась ракета. У стенда стоял. Хотя, честно говоря, меня это не слишком поразило. Что самое эффектное при старте? Конечно же, работа двигателей. А я раньше на них насмотрелся, потому что был в то время заместителем начальника стенда огневых испытаний, где прожиг ракеты делается.
И сейчас стенд еще сохранился как память. По нынешним масштабам сооружение не столь большое, а нам тогда казалось огромным: 45 метров в высоту! Если же учесть, что его поставили на краю оврага, то еще полтора десятка метров можно добавить.
Неподалеку вырыли землянки. В одной из них заседала Государственная комиссия.
Закрепили мы ракету на стенде. Вроде прочно все, но выдержит ли он? Прожиг начали в пять вечера. Запуск двигателя произвел на нас ошеломляющее впечатление. Струя огня рванулась в овраг, изогнулась вдоль бетонной полосы и ушла метров на четыреста. Примерно 60 секунд длился прожиг. Стенд выдержал. А слой бетона, по которому распространялось пламя, будто кто-то взрыхлил. До металлической сетки выгорел.
В этот день мы почувствовали, что ракета родилась.
Инженер Г. Стрепет: Ракету продержали на старте два дня. Стартовая команда большая была: люди к пуску готовились и одновременно обучались.
Объявлена часовая готовность.
Последним уходил один из специалистов. Я не помню его фамилии. Прощаясь, он обнял ракету и поцеловал ее. Потом быстро спустился вниз.
Сегодня на космодроме особые укрытия, бункеры и тому подобное, а в то время загнали две машины в аппарель – вот тебе и командный пункт, и укрытие. Там и спрятались – мало ли что...
Пуск!
Все перепуталось. Рабочий обнимался с членом правительства, Главный конструктор – с шоферами. Как мы не задушили друг друга от радости, до сих пор понять не могу.
А ракета летит. Пускали на рассвете, чтобы лучше было видно. Пошла она хорошо. Поисковая группа разыскала контейнер в 270 километрах от стартовой площадки, той самой, где теперь памятник...
Через тридцать лет к событиям осени 1947 года меня вернул разговор с академиком Николаем Алексеевичем Пилюгиным. Вначале мне показалось, что академик шутит:
– Старта ракеты ни разу не видел. Как-то не удавалось... Однажды взглянул в перископ, но там только дым и круговерть, ничего понять невозможно. И я снова к пультам управления и аппаратуре, тут вся картина как на ладони.
– За все эти десятилетия так и не были на наблюдательном пункте? – не сдаюсь я. – Неужели не видели старта «живьем»?..
– Всегда в бункере. Да и Королев тоже... А на наблюдательном пункте обрывки информации, лишь отголосок пуска...
Три десятилетия рядом с ракетами. От первой баллистической до сегодняшних, уносящих в космос корабли, спутники, станции, пилотируемые и межпланетные. Этот человек, создатель космической и ракетной техники, давно уже стал легендарным. Его имя всегда произносят вместе с именами С. П. Королева, М. В. Келдыша, М. К. Янгеля, В. П. Глушко, с именами других ученых и конструкторов, которые вывели человечество во Вселенную. Если сложить время, проведенное дважды Героем Социалистического Труда Н. А. Пилюгиным сначала на испытательных полигонах, а потом на космодромах, то оно будет измеряться не месяцами, а годами, долгими годами. И ни одного старта собственными глазами? Нет, не верится...
– А по телевидению? – настаиваю я.
– Вот на экране видел, – соглашается Николай Алексеевич. – Куда же мы без телевидения! – Он улыбается доверчиво, открыто, и я наконец понимаю: сколько бы ни писали о космических стартах, об огневой стихии, вырывающейся из ракетных сопел, никогда не постигнуть, как сложен и прекрасен пуск ракеты, если не глядеть на него глазами конструктора.
Уцелела фотография. В телогрейках, кирзовых сапогах стоят, обнявшись, несколько человек. Совсем еще молодой Королев. Слева от него Воскресенский, Леонид Александрович Воскресенский, бессменный заместитель Королева по испытаниям. Справа – Николай Алексеевич Пилюгин.
– Фотографировались 13 ноября, – говорит академик. – В тот день пустили две ракеты, и обе удачно. По счету 13-я ракета ушла. Вот ведь какое совпадение... А приступили к запускам меньше месяца назад: 18 октября 1947 года – первая баллистическая. Ох, как давно было! Многое притупилось в памяти, но и 18 октября, и 30-летие Октября помню отчетливо. Накрыли в монтажных мастерских деревянный стол, отметили праздник. Трудно было тогда. Удачный пуск, а затем неудачный, и вновь удача. Нам было ясно, что нужна новая конструкция, и мы уже начали ее делать...
Молодые счастливые лица на фотографии... Через десять лет эти люди станут академиками и Героями Социалистического Труда, руководителями огромных коллективов. Они откроют новую эру в истории человечества – космическую. А тогда, осенью 1947-го, их усталые лица светились, потому что им казалось: самое трудное уже позади – ракета есть!
– Закончилась война. Жестокая, страшная. Мы победили. А это возможно лишь в том случае, если есть кому побеждать и чем побеждать... Хотите чаю? – предлагает Николай Алексеевич. – Люблю чаевничать. Привычка с тех времен осталась... – Пилюгин задумывается, наливает чай, ждет, когда он остынет. Я знаю, в такие минуты хочется помолчать, потому что возвращается прошлое. Да, люди у нас имелись и промышленность мощная. Однако перевести ее полностью на мирные рельсы не удалось. Надо было думать о защите страны. Такие проблемы встали перед Центральным Комитетом партии. И они поочередно решались. Поочередно – не значит медленно. Напротив, в середине 1946 года создается сразу несколько институтов по ракетостроению. Появились они, конечно, не на пустом месте. Еще до войны работы в этой области велись. Но наступило иное время – для обороны потребовалась большая ракета, баллистическая.
А знаете, чем я горжусь? – вдруг спрашивает Николай Алексеевич. – Своей авиационной юностью. Многие из нас вышли из авиации. И Королев, и Янгель, и Воскресенский, и я. Авиация притягивала к себе молодежь. Профессии летчика и авиаспециалиста были очень популярными, модными, как теперь говорят. Ведь именно в авиации рождалось все новое и новейшее, она превратилась в своеобразный технический университет, в котором будущие ракетчики получили необходимую теоретическую и практическую подготовку.
– Тогда следовало бы ожидать, что ракетная техника станет частью авиационной. Почему же этого не случилось?
– Дороги действительно разошлись, – соглашается Пилюгин, – хотя не раз перекрещивались, и вполне возможно, что самолет и ракета вновь соединятся. Такие проекты существуют... Но логичные решения, – Николай Алексеевич вновь улыбается, – не всегда верны в конкретной обстановке. После войны симпатии наших прославленных конструкторов были отданы реактивной авиации. Они сознавали, что новые машины нужны Родине, а вот судьба ракетной техники еще в тумане. И если вы думаете, что в 1946 году мы были абсолютно уверены в стремительных темпах развития нашей области, то ошибаетесь. Мы не знали, сколь долгий и сложный предстоит путь, только догадывались об этом. Рука об руку действовали в те годы наука, промышленность. Жили одними заботами, делили поровну радости и неудачи.
– Обычно, когда по поводу неудач говорят «делили поровну», то этим хотят подчеркнуть: мол, виноваты все...
– Вы неверно меня поняли, – хмурится Николай Алексеевич, – категорически не согласен! Более того, не будь у нас персональной ответственности и способности в первую очередь искать ошибки у себя, мы не смогли бы всего за восемь лет пройти дистанцию от первой баллистической ракеты до первой межконтинентальной. Нет, не смогли бы! А порядок установился такой: одна ракета испытывается, следующая модификация – в чертежах, а третья – задумывается. Каждый из конструкторов оценивал свои возможности, не таил резервов «про запас», старался на совесть. На Совете главных конструкторов каждый был сам по себе и в то же время частью общего. Совет главных – это не просто заседание нескольких человек, которым поручено общее дело, а слияние мыслей, замыслов, идей.
– Совет главных конструкторов... По-разному рассказывается о его деятельности, многие считают, что такая форма работы практически не отличается, к примеру, от заседаний коллегии министерства или узкой конференции.
– Не могу присоединиться к такому мнению, – говорит Пилюгин. – Не берусь судить, нужен ли такой совет сейчас, но в те годы, на мой взгляд, он сыграл важную роль. Влияние личности на развитие той или иной области науки и техники, конечно, огромно, но основа основ – коллектив. Совет главных конструкторов – не только «осколки» разных организаций, которые мы все представляли, но прежде всего качественно новый коллектив, специфическая форма управления. Совет был необходим потому, что ракетная техника очень многогранна. Одна организация, один человек – даже такого масштаба, как Сергей Павлович Королев, – не могли объять ее. Л чтобы идти вперед быстро, надо шагать в ногу. Да, мы были друзьями и единомышленниками. И в нашем совете царили откровенность, честность, прямота.
...Один из ветеранов-испытателей как-то рассказал мне о таком случае. При пуске произошла авария. Все ожидали, что на заседании совета Пилюгин отнесет ее на счет производственников. Тем более что телеметрия, как говорится, свидетельствовала в его пользу. Однако испытатели, приглашенные на заседание, услышали иное.
– Все недостатки мои. Конструкция систем управления сырая, – вдруг сказал Пилюгин.
– Что ж, у меня есть предложение, – Сергей Павлович Королев встал, – для расследования причин аварии председателем комиссии назначить виновника торжества – товарища Пилюгина. Все согласны?
На том и порешили...
– Так ли было на самом деле? – спрашиваю у Николая Алексеевича.
– Так, – подтверждает он. – Крепко тогда на меня насел Королев. Системы управления не отличались особой надежностью, вот мне и доставалось. Ну, а что касается моего признания на том заседании... Года через четыре Королев говорит мне: «Ты, Николай, прав, когда недостатки берешь на себя. Можно ведь так сделать конструкцию, чтобы дефект на стадии производства вообще исключить. Это наш главный принцип».
Свои ошибки мы выискивали настойчиво, придирчиво, беспощадно. Иначе нельзя – Королев создал атмосферу доверия, он безгранично верил людям, преданным делу. Группа специалистов, возглавляемая «виновником торжества», искала и находила выход. Раз сам виноват, значит, сам и разбирайся. Это стимулировало работу и, пожалуй, позволило быстро достигать успеха. Именно сами разработчики в первую очередь способны быстро найти ошибку. Я думаю, что этот принцип чрезвычайно важен в любой области науки и техники – не только ракетной...
Было уже пять, на востоке темнота чуть расступалась, но ночь пока царила над степью. Мы стояли у памятника, угадывая его очертания, потому что и Степан Царев, и я видели его много раз.
Он предложил остановиться на несколько минут. Молча вышел из машины, жестом позвал за собой. Мы торопились на стартовую, уходила в космос «Вертикаль», пуск назначили на 6.20, а от памятника до наблюдательного пункта добрых полсотни километров.
– Успеем, – успокоил Царев и вновь замолчал. Я понял, что эта остановка у памятника связана со вчерашним вечером. Сначала мы были дома у Царева, потом оказались на улице. А Степан Аксентьевич все рассказывал о тех днях, что давно уже минули, а в нем живут, словно не властно над ними время.
С нами был еще Борис, сын Степана Аксентьевича. Он работает здесь же, на космодроме. Есть такая служба точного времени, и младший Царев следит, чтобы «секунды не торопились и не отставали, потому что точность прежде всего». Так он выразился, и отец поддержал сына: «Пожалуй, он прав. Секунды в жизни ракетчика подчас стоят многих лет...» И вновь заговорил неторопливо, размышляя о прожитом.
– Борис родился 12 апреля, так что этот день для нас праздник вдвойне. Да и живет сейчас на улице Королева. На улице Сергея Павловича... А я привыкнуть не могу – «памятники», «улицы», «музеи»... Не могу... Он ведь для нас всегда живой. И молодой. В 1947-м ему и сорока еще не было... Это на портретах Сергей Павлович суровым кажется, даже строгим, для меня же он остался в потертой кожаной куртке, спокойный, мягкий, никогда не повышающий голоса. Однажды ударило меня в лицо, кровь из щеки хлынула, думали, что глаза лишился. Королев на своей машине отправил в больницу, вечером сам заехал. Главный конструктор – к рядовому технику... Мы тогда новые ракеты испытывали, собачек к полетам готовили... Добрым был Сергей Павлович, потому что в большом деле нельзя быть иным – люди тянутся к тому, кто во главе, примеряют себя по нему. И для нас, юнцов, Королев примером стал: тяжесть на его плечах огромная, да и ответственность выше некуда. А он словно не замечает этого, в каждую мелочь вникает, всегда найдет время, чтобы выслушать, поспорить, более того – поучиться... В наши «монтажные мастерские» приезжал в любое время суток, мы ни выходных, ни смен не знали... И еще: зажигать людей умел, не случайно большинство из тех, кто на самом первом этапе начал с ракетами работать, так и прикипели к ним на всю жизнь.
Мы шли с Царевым по центральной улице городка, над нами шумели деревья, сквозь ветви которых проглядывали корпуса современных домов, магазинов, кафе, кинотеатра.
– Здесь ничего не было, – заметил Царев, – мертвая степь. Каждое дерево, как ребенка, выхаживали. Но я не об этих трудностях говорю, не о быте, об испытаниях иных. Ну, как их назвать? Испытания на творчество, на новые идеи – все это неточно. Ракетной техники не существовало, те опыты, что велись в довоенные годы, лишь давали общее направление, а нужно было из множества путей найти тот единственный, который принес успех. Это теперь я отчетливо понимаю, а тогда лишь догадывался, что люди, стоящие рядом с Королевым, чьи имена навечно выбиты на памятнике первой ракеты, идут в неизведанное. Одного мужества и стойкости мало, требуется громадный талант. И конструкторский, и организаторский. Приближался космический век человечества, ему нужны были такие гиганты, как Королев.
...Первый пуск прошел удачно.
Новый старт. Ракета взрывается.
Пуск! Опять неудача...
На стартовой площадке еще один экземпляр ракеты. Она взмывает ввысь, точно ложится на курс и попадает в расчетный район.
Но Сергей Павлович мрачен. В своем вагончике, как обычно, к вечеру он собирает ближайших соратников, друзей. Пьют «пустой» чай, размышляют о будущем.
– Нужен новый носитель, – говорит Королев, – у этого нет перспектив... Как считаете?
Разговаривали бурно, много спорили, не всегда соглашались друг с другом. Подытоживал эти затянувшиеся за полночь беседы Сергей Павлович. А на рассвете его уже видели в «монтажных мастерских» и на стартовой позиции.
Нет, тогда еще речь шла не о космосе. О ракетной технике для обороны страны. И тем не менее на испытательном полигоне появились «необычные» приборы и оборудование из институтов Академии наук. Да и ракеты стали называться «академическими». Председателем комиссии по их испытаниям был Анатолий Аркадьевич Благонравов.
Академик Благонравов в 1968 году возглавлял советскую делегацию на Конференции ООН по мирному использованию космического пространства. В своем выступлении Анатолий Аркадьевич сказал:
– Я со всей ответственностью заявляю участникам конференции, что в Советском Союзе с первых шагов ракетная техника ставилась на службу человеку. В каждом эксперименте, не только космическом, мы четко представляли, насколько важны и нужны данные о верхней атмосфере Земли. И уже с запуска первой геофизической ракеты в 1949 году такие исследования позволили получить ценнейшие результаты.
В тот вечер мы гуляли с ученым по Вене, по ее знаменитым паркам. Естественно, вернулись к истокам, самым первым шагам к космосу.
– Я вспоминаю это время с удовольствием. Небывалый энтузиазм был у всех участников – и тех, кто готовил ракету, и тех, кто «начинял» контейнер различными приборами. Трудности невероятные: каждый раз мы сталкивались с чем-то новым, а опыта не было. Но именно в те годы рождались и принципы исследований, и аппаратура, которую спустя семь лет установили на спутниках Земли.
– А о полете человека мечтали? – спросил я.
– Это казалось таким далеким, более того – несбыточным, что даже Сергей Павлович не говорил о нем... Впрочем, один случай показал, насколько далеко мог Королев предвидеть развитие ракетной техники.
И Анатолий Аркадьевич рассказал о неожиданном предложении, которое застало его врасплох...
Лауреат Государственной премии СССР А. И. Нестеренко пишет: «В 1946 году формировался один из научно-исследовательских институтов ракетного профиля... В этот период группа ракетчиков во главе с М. К. Тихонравовым работала над проектом полета в космос на ракете (без выхода на орбиту вокруг Земли). Было известно, что эта группа со своим проектом ВР-190 обращалась в ряд организаций, но не получила поддержки... Для практического осуществления проекта ВР-190 группа проделала большую исследовательскую работу по обоснованию возможности надежного спуска человека с высоты 190 – 200 километров при помощи специально оборудованной высотной кабины, впоследствии названной «ракетным зондом».
Делегация из института пришла к Благонравову. Он внимательно выслушал ученых, проконсультировался со своими коллегами и ответил: «Рано... Нас не поймут, мол, занимаемся прожектерством...»
– А на следующий день вижу тех же ходоков, – Анатолий Аркадьевич улыбнулся, – сидят у дверей кабинета, ждут. Думаю, будь что будет: включим доклад в план научной сессии...
Его прочитал М. К. Тихонравов. В зале находился и Королев. Большинство из присутствовавших с иронией отнеслись к словам Тихонравова: к чему эти фантазии – высотные ракеты, искусственные спутники Земли... Иначе отреагировал Сергей Павлович. Он попросил разрешения внимательно изучить все «фантастические» материалы.
Позже в Центральный Комитет партии уйдет записка Королева, в которой, с ссылкой на выводы и аргументы Тихонравова, он обоснует целесообразность запуска первого искусственного спутника Земли. А на Байконуре 4 октября 1957 года Сергей Павлович и Михаил Клавдиевич будут рядом.
Судьбу проекта ВР-190 определит тот же Королев.
– У этого направления нет перспективы, – решит он, – нужны корабли для полетов вокруг Земли. Короткие визиты в космос эффектны, но большого значения для науки и космонавтики не имеют. Я за орбитальный полет человека...
Картошка не уродилась, и теперь предстояло пережить еще одну суровую зиму. А семья и так еле-еле сводила концы с концами.
На родительские собрания в школу обычно приходила Анна Тимофеевна.
– А мой-то как? – спрашивала она классного руководителя.
– Способный. Ему учиться надо...
– Задумал он школу оставить, – сказала как-то Анна Тимофеевна, – тяжко нам, в ремесленное хочет... Дети нынче рано самостоятельными становятся. Мы мешать не станем. В Москве дядя, поможет...
Но в ремесленное училище Юрий Гагарин поступит потом. Мал еще был он осенью 1947 года, когда стартовала первая баллистическая...
До его полета в космос оставалось 13 лет 5 месяцев и 24 дня.
У курсанта Юрия Гагарина – неприятность. На зачете по теории авиационных двигателей он получил тройку.
«Пять дней провел за учебниками, – вспоминал Юрий Алексеевич, – никуда не выходил из училища и на шестой день отправился на пересдачу зачета. Преподаватель спрашивал много и строго. Обыкновенно при повторном экзамене выше четверки не ставят. На этот раз неписаное правило было нарушено, и мне поставили пять. На душе стало легче».
В октябре 1957 года он ждал присвоения офицерского звания.
Гагарин любил летать. Первое время при посадке было трудновато: рост все-таки невелик – ориентироваться сложно. И он брал в пилотскую кабину специальную подушечку... Сколько нареканий сыпалось из-за этого самого роста! И первым над собой подшучивал сам Юрий.
О запуске спутника узнали на аэродроме – там курсанты проводили целые дни, даже если не было полетов. Вечером в Ленинской комнате долго спорили, как полетит в космос первый человек.
– Мы пробовали нарисовать будущий космический корабль, – рассказывал Гагарин. – Он виделся то ракетой, то шаром, то диском, то ромбом. Каждый дополнял этот карандашный набросок своими предположениями, почерпнутыми из книг научных фантастов. А я, делая зарисовки корабля у себя в тетради, вновь почувствовал уже знакомое мне какое-то болезненное и еще не осознанное томление, все ту же тягу в космос, о которой боялся признаться самому себе.
Этот рисунок Гагарина, к сожалению, не сохранился.
Королев шел чуть впереди, молчал.
– Традиция рождается, – заметил Пилюгин, – уже второй раз так провожаем ракету. Скоро хочешь не хочешь, а надо будет ночами разгуливать по степи...
Сергей Павлович не ответил. Даже не улыбнулся, а лишь кивнул: мол, наверное, так и будет. Свет прожекторов, высвечивающий лицо Королева, спрятал морщины, усталые глаза, и из-за этого Главный казался моложе своих пятидесяти. Чувствовал Королев себя неважно, грипповал, но в эти месяцы он не имел права болеть. Много лет спустя Сергей Павлович признается: «Когда прошла команда «Подъем!», мне почудилось, что ракета качнулась. Такие секунды укорачивают жизнь конструктора на годы...»
За спиной Королева угадывались контуры носителя, Хотя и в монтажно-испытательном корпусе, в МИКе, ракета выглядела внушительно, но в ночной темноте она заслоняла небо, словно еще выросла. Королев иногда оборачивался, как бы проверяя: здесь ли она еще?
Ракета и спутник. Пока они на Земле...
На последней проверке присутствовали члены Государственной комиссии. Спутник раскинул свои антенны, и по монтажно-испытательному корпусу разнеслось «бип-бип-бип-бип». Спутник говорил в полной тишине, и эти звуки почему-то удивили всех. Потом антенны были сложены, спутник пристыковали к носителю и спрятали под обтекателем. Теперь он там, в конце громады, медленно плывущей к стартовой площадке.
Этой ночью им можно было бы и не приезжать к МИКу. Стартовая команда справилась бы сама – без конструкторов, ученых, членов госкомиссии. Да и что особенного в вывозе ракеты? Дело ясное. Но нет, не могли спать в эту ночь ни Королев, ни Пилюгин, ни Глушко, ни другие главные, никто. Идут по шпалам, провожают свое детище...
Королев шагает впереди. И теперь, когда минуло немало лет с той ночи 3 октября, можно с уверенностью сказать: первые шаги на пути к космосу не могли быть без него.
Эту дорогу по степи, что отделяет МИК от старта, он пройдет вместе со своими соратниками, друзьями, космонавтами. А когда Королева не станет, новые ракеты, корабли и орбитальные станции будут провожать новые главные конструкторы – сподвижники и ученики Сергея Павловича.
Мы уже не узнаем, о чем думал Королев в те минуты. Может быть, он размышлял о том, что последует за первым спутником, как будет развиваться космонавтика, о полетах человека. Многое, что произойдет в космосе в грядущие годы, в том числе и отделяющие 4 октября 1957 года от 12 апреля 1961-го, Королев предвидел. Он не умел жить сегодняшним днем, не имел на это права. Потому что волею партии сделался Главным конструктором ракетно-космической техники и на нем лежала ответственность за будущее космонавтики.
26 мая 1954 года Королев писал в Центральный Комитет партии, что осуществляемая конструкция новой ракеты позволяет говорить о возможности создания в ближайшие годы искусственного спутника Земли.
«Мне кажется, – доказывал Сергей Павлович, – что в настоящее время была бы своевременной и целесообразной организация научно-исследовательского отдела для проведения первых поисковых работ по спутнику и более детальной проработки комплекса вопросов, связанных с этой проблемой».
1954 год. Космос? Спутники? Эти слова еще принадлежали фантастам. И хотя геофизические ракеты уходили все дальше и дальше от поверхности Земли и на несколько минут вырывались на те самые высоты, через которые должны были пролегать дороги спутников, еще плохо верилось, что 4 октября 1957 года наступит так скоро.
Однажды многие крупные ученые страны получили письмо. «Как можно использовать космос?» – вопрос некоторых поставил в тупик. И поэтому ответы были соответствующие:
«Фантастикой не увлекаюсь...»
«Думаю, что это произойдет через несколько десятилетий, и наши дети и внуки смогут сказать точнее...»
«Давайте научимся летать сначала в стратосфере...»
Но большинство мнений говорило о другом:
«Можно провести уникальные эксперименты в разных областях астрономии...»
«Бесспорный интерес представит изучение всевозможных частиц и излучений».
«Если в любой отрасли знания открываются возможности проникнуть в новую, девственную область исследования, то это надо обязательно сделать, так как история науки учит, что проникновение в новые области, как правило, и ведет к открытию тех важнейших явлений природы, которые наиболее значительно расширяют пути развития человеческой культуры», – высказался выдающийся советский ученый академик П. Л. Капица.
И хотя ответы были очень пестрыми, а некоторые идеи и предложения выглядели невероятно сложными и почти неосуществимыми, тем не менее каждый из них помог определить четкую программу работ в космосе. Обзорная статья была опубликована в «Вестнике Академии наук СССР».
Перечитывая статью сегодня, удивляешься, насколько правильным было коллективное мнение советских ученых о значении еще не родившейся тогда космонавтики. Среди научных проблем, обозначенных в 1955 году, были такие: изучение свойств ионосферы, космических лучей, магнитного поля Земли, свечения земной атмосферы, исследование Солнца и его влияния на нашу планету. Останавливают внимание и следующие строки статьи: «Самой замечательной особенностью астрофизических исследований с искусственного спутника явится, несомненно, доступность наблюдений за ультрафиолетовым и рентгеновским спектрами излучения Солнца и звезд, которые невозможны в земных условиях из-за полного поглощения этих лучей атмосферой». Сейчас стартуют спутники «Космос» и «Интеркосмос», живут на орбитах пилотируемые орбитальные станции «Салют». Программа научных наблюдений для них начала складываться в 1955-м, и столь точное предвидение позволило сконцентрировать усилия специалистов на конкретных областях.
«Просим разрешить подготовку и проведение пробных пусков двух ракет, приспособленных в варианте ИСЗ в период апрель – июнь 1957 года, до официального начала Международного геофизического года, – писал в ЦК КПСС и Совет Министров СССР С. П. Королев. – Ракету путем некоторых переделок можно приспособить для пуска варианта ИСЗ, имеющего небольшой полезный груз в виде приборов весом около 25 кг...
Таким образом, на орбиту ИСЗ вокруг Земли на высоте 225 – 500 км от поверхности Земли можно запустить центральный блок ракеты весом 7700 кг и отделяющийся шаровидный контейнер собственного спутника диаметром около 450 мм и весом 40 – 50 кг.
В числе приборов на спутнике может быть установлена специальная коротковолновая передающая станция с источником питания из расчета на 7 – 10 суток действия.
...Разрабатывается ИСЗ весом около 1200 кг, куда входит большое количество разнообразной аппаратуры для научных исследований, подопытные животные и т. д. Первый запуск этого спутника установлен в 1957 году и, учитывая большую сложность, может быть произведен в конце 1957 года...»
Делегация ученых, возглавляемая Л. И. Седовым, вылетела на конгресс Международной астронавтической федерации в Копенгаген. Его участников ждал сюрприз: американская делегация привезла письмо . президента США, в котором тот сообщал, что в 1957–1958 годах в США будет осуществлен запуск искусственного спутника Земли. Как и ожидали американцы, «супербомба» взорвалась – сенсационное сообщение передали из Копенгагена все агентства.
На пресс-конференции Леонида Ивановича Седова засыпали вопросами. Один из них возмутил академика: «Господин Седов, легенды ходят о «русской тройке», но сможет ли она вывезти вас в космос хотя бы через сто лет?»
Седов вспыхнул, резко встал:
– Я бы с большим уважением относился к народу, который спас Европу от фашизма!.. Мне кажется, что наступила пора, когда можно направить совместные усилия на создание искусственного спутника и переключить военный потенциал на мирные и благородные цели развития космических полетов. Наша страна готова к этому.
Итак, «последний звонок» прозвучал, и космический поезд тронулся...
30 августа 1955 года в кабинете вице-президента Академии наук СССР проходило «узкое» совещание. В нем приняли участие С. П. Королев, М. В. Келдыш, В. П. Глушко, М. А. Лаврентьев. Центральный Комитет партии поставил перед Академией наук четкую задачу: форсировать работы по искусственному спутнику Земли.
– Через год-полтора у нас будет носитель, – сказал Сергей Павлович Королев. – Нельзя терять времени – нужна научная программа, необходимы институты, которые делали бы приборы и аппаратуру для пяти-шести спутников.
Королев говорил о грандиозном объеме работ, который предстоит выполнить, об огромном количестве проблем, без решения которых нельзя создавать новую аппаратуру.
День был солнечным, жарким. Вице-президент встал, распахнул дверь на балкон.
– Вы знаете, – вдруг рассмеялся он, – считается, что именно с этого балкона Наполеон прощался с Москвой.
– А нам отступать некуда, – Королев складывал бумаги, разложенные на столе.
Этот последний день лета можно считать переломным в биографии спутника. Поезд не только тронулся, он быстро набирал скорость.
Колонный зал Дома союзов. На сцене большой портрет К. Э. Циолковского. Академия наук отмечает 100-летие со дня его рождения. На трибуну поднимается член-корреспондент АН СССР С. П. Королев. В его докладе «О практическом значении научных и технических предложений Циолковского в области ракетной техники» звучат такие слова: «В ближайшее время с научными целями в СССР и США будут произведены первые пробные пуски искусственных спутников Земли».
Ученый волнуется. После произнесенной фразы он на секунду замолкает, словно ожидая аплодисментов. Но зал молчит. Лишь несколько человек осведомлены: пуск уже утвержден, и завтра докладчик должен вылететь в Казахстан.
Как ни странно, но мало кто обратил внимание на эти слова, хотя 17 сентября они были напечатаны в «Правде». Перед публикацией М. В. Келдыш и С. П. Королев просмотрели статью, внесли коррективы – они уже четко знали, что надо в первую очередь делать вне Земли.
Они думали о полете человека. Но вот что характерно: обсуждали трудности чисто технического характера. Конечно же, знали и о тех огромных сложностях, которые предстоит преодолеть Первому космонавту. Но оба – Королев и Келдыш – не сомневались: среди молодых летчиков найдутся тысячи, которые смело пойдут на любой риск, даже если цена ему – жизнь...
До 4 октября оставалось две недели... Почему же так спокойно встретили сообщение о подготовке к пуску спутника?
«Нам казалось, что Сергей Павлович говорит о далеком будущем, – признался позже один из участников заседания. – Слишком фантастичной выглядела сама возможность появления принципиально новой области науки...»
Вечером встретились во Внукове у газетного киоска Королев, Келдыш, Воскресенский, Глушко, Пилюгин...
Летели, как обычно, ночью.
– Рабочее время надо беречь, – часто повторял Сергей Павлович.
Утром самолет приземлился на степном аэродроме. Горстка деревянных домиков, палатки, вагончики...
Для многих из тех, кто 4 октября 1957 года был на Байконуре и видел, как уходил в небо первый искусственный спутник Земли, отсчет космической эры человечества начинается с сигналов горна за несколько минут до старта.
Неожиданно – это не предусматривал график подготовки к пуску – на опустевшей стартовой площадке появился человек. Он запрокинул голову, поднес к губам горн.
Одним эти звуки напомнили о Первой Конной, о минувшей войне, о прожитых годах. Другим показалось, что горнист провозглашает будущее, о котором они так долго мечтали и во имя которого не щадили себя.
Ни перед одним из запусков больше не выйдет на стартовую горнист. Он был здесь единственный раз, 4 октября 1957 года, соединив для людей, открывших космическую эпоху, прошлое с грядущим.
А в летной части – свадьба. Товарищи по службе поздравляли молодых – Юрия и Валентину Гагариных. Один из тостов прозвучал символически:
– Космического счастья вам, друзья!
...В этот день шел праздничный правительственный прием. Были на нем и те ученые и конструкторы, которые только что вернулись с Байконура. Звучали тосты.
– За полет человека! – предложил кто-то.
Королев нахмурился.
– Рано, – сказал он, – только начинаем путь в Космос.
До старта Юрия Гагарина оставалось 3 года 5 месяцев и 6 дней.
Юрий Гагарин летал в Заполярье.
А Главный конструктор все эти три года, от осени 1957-го до лета 1960-го, не знал ни отпусков, ни выходных, ни свободной минуты. На космодроме он готовил к пуску спутники и лунники, в своем конструкторском бюро обсуждал детали «Востока», вместе с А. М. Исаевым наблюдал за наземными испытаниями тормозной двигательной установки, которая должна вернуть Первого космонавта на Землю...
Но встреча Королева и Гагарина приближалась.
Поочередно молодые офицеры представлялись Главному конструктору. Сергей Павлович повторял фамилию каждого. «Гагарин... Очень рад. Будем знакомы. Королев».
Потом пригласил всех к столу.
– Сегодня знаменательный день, – заговорил ученый. – Вы приехали к нам, чтобы своими глазами увидеть пилотируемый космический корабль, а мы впервые принимаем у себя главных испытателей нашей продукции. Но, прежде чем я покажу вам корабль, давайте помечтаем вслух. Скоро вы сами почувствуете, как это помогает нашему делу... .
Летом 1960 года Юрий Гагарин был принят в Коммунистическую партию.
«В эти счастливые для меня дни у нас произошло долгожданное знакомство с Главным конструктором космического корабля. Мы увидели широкоплечего, веселого, остроумного человека, настоящего русака, с хорошей русской фамилией, именем и отчеством. Он сразу расположил к себе и обращался с нами, как с равными, как со своими ближайшими помощниками. Главный конструктор начал знакомство вопросами, обращенными к нам. Его интересовало наше самочувствие на каждом этапе тренировок.
– Тяжело! Но надо пройти сквозь все это, иначе не выдержишь там, – сказал он и показал рукой на небо».
Естественно, нас интересуют малейшие детали того дня, когда встретились Королев и Гагарин, – ведь теперь им суждено было идти к апрелю 1961-го вместе.
В разговоре с ведущим конструктором «Востока» мы несколько раз возвращались к первой встрече Королева и Гагарина, хотя беседовали о судьбе космонавтики и многих людей, причастных к ней.
– Недавно я получил письмо. Вот несколько строк из него: «В старой хронике видел Гагарина. Подумал: мы ведь последнее поколение, заставшее его полет, его триумф. А друзья моего младшего брата, школьника, знают его только по фильмам и книгам». Не правда ли, быстро бежит время, а ведь такое ощущение, что 12 апреля того года было так недавно?..
– Да, вроде недавно, а на самом деле столько лет прошло! И мы постарели. Сердце уже дважды сдавало, – согласился ученый.
– А память?
– Человек помнит лучшее, что было в его жизни. Я иногда удивляюсь, как близки те дни. Потом были другие, но они слились, а те дни память хранит. Бережно хранит.
– Только их?
– Ну, нет, конечно. И военные тоже. Фронтовики всегда помнят своих командиров, товарищей по имени и отчеству, а вот иные люди порой уходят из памяти быстро и безвозвратно. Если люди делят радость и горе поровну, они становятся как бы родными. Пожалуй, именно война и космонавтика определили мою жизнь...
– И традиционный вопрос: если бы пришлось начать вновь?
– Не отказался бы ни от единого часа, хотя были трудные, жестокие минуты. Причастность к великому подвигу нашего поколения – разве это не огромное счастье?
– Но ведь понимания величия событий не было в то время.
– Согласен. Ты любишь Валерия Брюсова?
– Мне он кажется слишком рассудительным, мало эмоций.
– А разве это плохо? Я люблю Брюсова. Послушай, как верно он сказал: «Грандиозные события почти неощутимы для непосредственных участников: каждый видит лишь одну деталь, находящуюся перед глазами, объем целого ускользает от наблюдения. Поэтому, вероятно, очень многие как-то не замечают, что человечество вошло в «эпоху чудес».
– Ведущему конструктору «по должности положено» видеть больше других.
– И все-таки невозможно оценить высоту пирамиды, если стоишь у ее основания. Надо уйти подальше. Для полной оценки сегодняшнего дня нужно взглянуть на него из будущего. Запустили мы первый спутник, понимали, разумеется, значение этого шага, но не ждали такой реакции. И вдруг: «новая эра», «космическая эпоха»... Честно говоря, не думалось об этом. Вот, помню, вес – 83,6 килограмма. Однажды в цехе рабочие установили на весы подставку и осторожно опустили на нее «пээсик» («простейший» – так называли мы первый спутник). Девушка-лаборантка записала в графе «вес» число «83,6». Элементарная технологическая операция. А оказалось: эта цифра – сенсация! Она свидетельствовала о мощности ракеты, совершенстве советской науки, техники.
– Мы невольно перескочили из 1961 года в 1957-й...
– Триумф Гагарина начался для человечества 4 октября 1957 года.
– В таком случае уйдем еще дальше, за ту грань, которая отделяет «космический век» от «земного». Но историю космонавтики оставим историкам, они специалисты – им виднее. Когда для тебя начался космос?
– Ты прав, оговориться следует обязательно: речь идет не об истории развития ракетно-космической техники, а о личных впечатлениях человека, которому посчастливилось провести почти пятнадцать лет в коллективе, которым руководил Сергей Павлович Королев... Итак, первый день.
– Как первая любовь?
– Нет, пока всего лишь «первое свидание». Любовь пришла позже... Как-то заглянул ко мне один из инженеров нашего конструкторского бюро. Сел на диван и повел в общем-то обычный разговор: никто не спорит, интересно работать в КБ, но гораздо лучше – на производстве, участвовать в создании нового, совсем нового.
– Это было в 1957 году?
– Да, летом... А потом он выкладывает главное: «Давай вместе работать!» – «Кем?» – спрашиваю. «У меня замом, я назначен ведущим конструктором первого спутника. Если, конечно, Сергей Павлович мою идею поддержит». Подумав, я согласился, хотя о своих будущих обязанностях имел весьма смутное представление.
– А что, прежняя работа не нравилась?
– Знаешь, иногда полезно встряхнуться, испытать себя на незнакомом поприще, рискнуть. По-моему, это чисто мужская черта. В каждом человеке живет путешественник. Нас тянут не только неведомые края и дальние дороги, но и стремление прикоснуться к чему-то неизвестному и таким образом самоутвердиться. Это – прекрасное человеческое чувство. Оно и толкает вперед.
– Значит, не подсчитывал «за» и «против»?
– В тот же вечер мы были у Королева. «Ну что, договорились?» – спросил он. Я пробормотал нечто вроде того, что для меня это ново. «А все, что мы делаем, для всех нас не ново? – сказал Сергей Павлович. – На космос думаем замахнуться, спутники Земли делать будем – не ново? Человека в космос пошлем, к Луне полетим – не ново? К другим планетам отправимся – старо, что ли? Или вы считаете, мне все это знакомо и у меня есть опыт полетов к звездам?» Мне показалось, что Королев говорит грубовато, даже обиженно. Видно, ему часто приходилось высказывать подобные мысли. И он вынужден был вновь и вновь повторять столь для него очевидное. Я молчал. «Эх, молодость, молодость! – вздохнул он. – Впрочем, это не главный ваш недостаток! Так что же, беретесь?» Я кивнул. «Ну вот и добро. Желаю всего хорошего, и до свидания. Меня еще дела ждут». Мы вышли из кабинета около одиннадцати часов вечера.
– «Всякое начало трудно...» Но в подобном положении оказались все участники создания первого спутника. Это, наверное, немного облегчило «вхождение в должность»?
– Да как сказать... Крутилось колесо нового заказа. Ругались, спорили, работали. Поначалу даже сложилось впечатление, что занимаемся чем-то обычным, пока Сергей Павлович не показал нам иное.
– Он активно вмешивался в ваши будни?
– Главный решал кардинальные проблемы, поэтому он и назывался «Главным». Но не упускал и мелочей. Правда, мелочами это казалось на первый взгляд, а потом, подумав и поразмыслив, можно было понять, что происходила психологическая перестройка, другая культура работы требовалась от людей.
– Не будем останавливаться подробно на технических вопросах, связанных со спутником. Во-первых, они сейчас не столь актуальны, а во-вторых, об этом уже подробно писалось в многочисленных воспоминаниях. Однако мне очень хочется понять отношение Сергея Павловича к своему космическому первенцу, его метод руководства, отношение к людям.
– Думаю, достаточно будет, если я скажу: Сергей Павлович знал все, но вмешивался лишь в крайних случаях. И ставил новые задачи, когда определенный этап завершался. Помню последнее совещание перед отправкой спутника на космодром. Разговор большой и, откровенно говоря, непростой. Ведущий докладывает об итогах испытаний ракеты и спутника. Но вместо «объект «ПЭ-ЭС» дважды произносит «объект ЭС-ПЭ». Сергей Павлович вдруг перебивает его: «ЭС-ПЭ – это я, Сергей Павлович, а наш первый простейший спутник – это ПЭ-ЭС! Прошу не путать». Напряжение на заседании тут же снялось... Он прекрасно чувствовал атмосферу, когда надо, ругал беспощадно, но умел и поддержать человека, смягчить разговор для пользы дела. Он был отличный организатор, а значит, и психолог.
– Сергей Павлович скрывал свое настроение?
– Не всегда. Щедро делился не только идеями, но и чувствами. Это непосвященному могло казаться, что Королев невыдержан. Он жил в коллективе, зачем же скрывать от своих соратников и друзей чувства? Пожалуй, только волнение оставлял себе...
– И вы это замечали?
– Обычно перед самым стартом, когда все уже позади. Площадка возле ракеты пустеет – минуты до пуска. У ракеты остаются Сергей Павлович, его замы, испытатели. Королев останавливается и смотрит на ракету, словно прощается с ней.
– Четвертого октября я ехал в поезде с целины. Мы, группа студентов, возвращались с уборочной. Вдруг сообщение о запуске первого спутника. Это было настолько неожиданно, что мы все ждали, вот сейчас передадут что-то дополнительное, разъясняющее это событие.
– Мир не смог сразу оценить, что вступил в новую эру. Мы сидели в тесном фургончике в ожидании сигнала из космоса. Спутник только начал свой первый виток, – он должен был завершить его. Наконец кто-то произносит: «Вроде слышу...» Через несколько мгновений Мы закричали все: «Есть! Летит! Летит!»
– Потом отпраздновали в «узком кругу»?
– Собралось несколько человек вечером. До самолета оставалось два часа, надо было возвращаться с космодрома. Наскоро, по-фронтовому выпили по чарке, поздравили друг друга,
– По-фронтовому?
– На фронте как: выйдешь из боя, короткий отдых, праздник, если получаешь орден или благодарность Верховного Главнокомандующего, а потом снова бой.
– Чем дальше уходит от нас война, тем чаще мы возвращаемся к ней. Я думаю, что ее влияние на формирование молодого поколения будет постоянно усиливаться.
– Бесспорно. Наши характеры выковывал фронт. В промышленность, и в нашу область, пришли фронтовики. Они не считались ни с временем, ни с трудностями: ведь для них любые сложности казались несравненно меньшими, чем военные. Уверенность в своих силах помогала и объединяла людей. Нравственный климат в коллективе был особым, у нас было общее прошлое, единая цель.
– Война для тебя началась 22 июня 1941 года, а закончилась?
– Да, война для меня началась, как и для многих, на западной границе. Я служил в погранвойсках. А закончил воевать 15 мая 1945 года под Прагой. Но как-то наиболее сильно и глубоко я почувствовал, что война окончена, когда стоял на Красной площади и под сухую барабанную дробь к подножию Мавзолея летели фашистские знамена. Парад Победы.
– Окончилась война. А что потом?
– Потом? Демобилизация. Ранение сказалось. Начал работать у Сергея Павловича. И все эти годы, послевоенные годы, очень были похожи на военные. По напряжению, по темпу жизни, по эмоциональному накалу. Наши биографии начинало горе народное – война. А космос стал символом могущества страны, ее взлетом, гордостью, счастьем.
– Лайка, первая ракета к Луне, серия спутников, потом кораблей с собачками на борту... Это как в тех кавалерийских атаках вашего корпуса... Ну, а самый юмористический, что ли, случай?
– Французское шампанское. Две бутылки, которые «выдал» Королев.
– Судя по многочисленным описаниям, это не похоже на него.
– Он был очень разным. Его трудно «раскусить» сразу. Каждый раз, когда входил в кабинет, у меня возникало особое чувство. Не робость, не страх, хотя «разносы» Королева многие из нас испытали на себе. Сергей Павлович «разносил» на людях, и я не однажды видел, как у довольно самостоятельных и солидных сотрудников подрагивали колени. И все-таки страха не было. Прежде всего уважение к человеку, который решал такие задачи, брал их на себя.
– Я процитирую воспоминания Марка Галлая: «Кроме знаний и конструкторского таланта, не последнюю роль играла очевидная для всех неугасающая эмоциональная и волевая заряженность Королева. Для него освоение космоса было не просто первым, но первым и единственным делом всей жизни. Делом, ради которого он не жалел ни себя, ни других... И сочетание такой страстности однолюба с силой воли, подобной которой я не встречал ни в одном из известных мне людей, – это сочетание влияло на окружающих так, что трудно было бы, да и просто не хотелось что-нибудь ему противопоставлять... А бросавшаяся в глаза резкая манера обращения Королева с окружающими чаще всего была действительно не больше чем манерой. Во всяком случае, при всей своей склонности к тому, чтобы пошуметь, за воротами без куска хлеба он ни одного человека не оставил и вообще неприятностей непоправимых никому не причинил. Но шуметь, повторяю, любил».
– Ты согласен с Марком Галлаем? В своей практике летчика-испытателя он немало видел главных и генеральных...
– Марк не только летчик-испытатель, но и хороший писатель. И в этой характеристике Королева он точен... Так вот, о шампанском. В канун Нового года Сергей Павлович позвал меня к себе. Вхожу в кабинет. Вдруг он говорит: «Ну что ж, старина, еще один год нашей жизни прошел». Потом взял со стола книгу, на обложке написано: «Первые фотографии обратной стороны Луны». Протягивает мне. Раскрываю – на первой странице в углу крупными буквами: «На добрую память о совместной работе. 31.XII.59 г. С. Королев». Потом Сергей Павлович вышел в маленькую комнату, за кабинетом. И приносит две бутылки. «Это тебе к новогоднему столу, – говорит. – Какой-то винодел-француз в Париже пари держал: обещал поставить тысячу бутылок вина из своих погребов тому, кто на обратную сторону Луны взглянет. Недели две назад в Москву, в академию, посылку доставили, ровно тысяча бутылок. Проиграл мусье! Две бутылки твои. С Новым годом!»
– Эффектно завершился полет «Луны-3»!
– Кажется, после этого случая нигде на земном шаре пари на «космические темы» не заключали, к сожалению.
– Выиграли бы?
– А что! Ведь в КБ затевались фантастические дела. Шла подготовка к полету человека.
– Еще в начале 1961 года в печати появлялись статьи, что успехи космонавтики, бесспорно, грандиозны, но потребуется несколько лет, чтобы выпустить на орбиту человека.
– Люди тогда еще недооценивали темпы технического прогресса. Это мы сейчас верим во всесильность науки.
– А как начался полет Гагарина?
– Сначала просто человека. Гагарина еще не было. Однажды по диспетчерскому циркуляру мне передали: «Зайдите немедленно к Королеву!» В кабинете Сергея Павловича – руководители КБ, секретарь парткома, еще несколько человек. Королев в черном костюме, белоснежной сорочке, галстуке, на лацкане пиджака – Золотая звезда Героя.
«Я только что вернулся из Центрального Комитета, – сказал Сергей Павлович. – Там очень интересуются ходом создания космического аппарата для полета человека. Все вы должны ясно себе представлять, какое доверие нам оказывается. Я прошу всех заместителей, всех руководителей отделов и завода, а также общественные организации самым тщательным образом продумать, как нам организовать работу».
– Тогда и родилось название корабля – «Восток»?
– Кто именно первым его придумал, не знаю. Но мы все чаще писали его в документах и постепенно привыкли. «Восток» было для нас условным обозначением корабля-спутника. Символом это слово стало после старта Гагарина.
– Спорили на первом этапе много?
– С избытком. Проектанты разрабатывали один вариант за другим, а к общему знаменателю не приходили...
– И... устроили технический совет, на котором решили?
– Нет, если бы так выявлялись наилучшие варианты, то потеряли бы еще несколько месяцев. Было иначе. Как-то в кабинет начальника проектного отдела зашел Сергей Павлович. Снял пальто, повесил шляпу и сказал: «Ну-ка, друзья мои, показывайте, над чем вы здесь «расползлись»? И когда это кончится? Понимаете ли вы, что мы больше не можем ждать, когда вы утрясете свои противоречия? Или вы думаете, что вам позволительно еще месяц играть в варианты?» Через три часа решение было принято.
– Терпение у Сергея Павловича истощилось?
– Пожалуй. Он чувствовал, на каком именно участке стопорится дело. И вмешивался. Он умел принимать решения и уже не отступать от них.
– И для ведущего конструктора наступили кошмарные дни?
– Для всех. Ведь рождался аппарат, которого никогда и нигде не существовало.
– Он казался красивым?
– Представь: в цехе главной сборки стоит космический корабль. На что он мог быть похож? Да, пожалуй, только сам на себя. На то, что было нарисовано на компоновочном чертеже. Он не походил даже на предыдущие спутники и лунники. Корабль красив своей необычностью. Он был первым, а потому, конечно, очень дорогим для нас. Отойдешь в сторону, посмотришь на это рогато-космическое чудо и сам удивишься, что человек может. С чем его сравнить? Два самолета, два парохода, два дома, наконец, правомерно сопоставлять – какой лучше, красивее. Но с чем сравнить то, чего еще не было?
– Таким «Восток» увидели и космонавты?
– Нет, первый корабль еще не был «Востоком». Он стартовал 15 мая 1960 года. И будущим космонавтам увидеть его не пришлось. Но на заводе изготовлялась серия кораблей. Каждый из них становился совершеннее: ведь после испытаний мы постоянно вносили что-то новое.
– Это первое испытание в космосе было удачным?
– В принципе – да, хотя финал полета сорвался. Трое суток мы изучали, как ведут себя все системы корабля, а затем дали команду на спуск. Однако подвела система ориентации, и вместо торможения корабль получил дополнительный импульс. Он перешел на другую орбиту.
– А как Сергей Павлович? Он, вероятно, был резок, взволнован?
– Напротив! Всех неудача удручала, а Сергей Павлович с интересом выслушивал доклады служб. Потом, как вспоминал его заместитель, с которым они вместе возвращались домой, Королев предложил пройтись пешком. Было раннее утро. Они медленно шли. Сергей Павлович возбужденно и даже, показалось, восторженно продолжал говорить о ночной вахте. Он увлеченно рассуждал, что это первый опыт маневрирования в космосе, переход с одной орбиты на другую. «Необходимо овладеть техникой маневрирования, это же имеет большое значение для будущего! А спускаться на Землю, когда надо и куда надо, наши корабли обязательно будут!»
– Просто Сергей Павлович глубже всех понимал, что в науке и отрицательный результат чрезвычайно важен.
– Он, конечно, знал, что нечто подобное обязательно должно случиться. Он умел предвидеть, и из неудач, чтобы исключить их впредь, старался делать глубокие выводы. Он мыслил, а мы предпочли эмоции...
– Как теперь совершенно ясно, подготовка к полету человека стимулировала развитие различных областей науки и техники.
– И при этом ученые и конструкторы не имели права ошибаться, их незнание могло слишком дорого стоить. Речь-то шла о человеческой жизни.
– А мастерство пилота-космонавта?
– Нельзя же было в первых полетах полагаться на умение и волю космонавта, если еще неизвестно, сможет ли он в условиях невесомости ими «воспользоваться». Влияние невесомости на живой организм было совершенно не изучено. Поэтому и запланировали запуски кораблей-спутников с животными. После них можно было определить, какую работу на орбите отдать автоматике и какую возложить на человека.
– Когда ты поверил, что человек все-таки полетит? Я понимаю, существовали контрольные сроки, ясно – человек обязательно займет место в одном из кораблей, стоящих в сборочном цехе. Но когда ты впервые почувствовал, что теперь уже задуманное свершится?
– Знаешь, скорее всего, вот когда. Однажды получили мы от смежников темно-зеленый ящик. Ящик как ящик. Обступили его. Щелкнули замки крышки. Сразу же заглянули внутрь. А в ящике, выложенном изнутри мягким поролоном, – кресло космонавта. Не макетное. Настоящее.
– А когда вы встретили его владельца?
– В этот же день! Не успел я толком рассмотреть кресло, как вызывают к телефону. Слышу голос Королева: «Я через несколько минут приеду. И учтите, не одни приеду, а с «хозяевами». Да, да, с «хозяевами», – повторил он. – Вы поняли меня? И приготовьтесь к тому, чтобы товарищам «хозяевам» все рассказать и объяснить. И чтоб не было лишнего шума».
– Раньше о них вы ничего не знали?
– Нам было известно – отобрана первая группа космонавтов, они приступили к подготовке.
– Космонавтов в цех привел Королев?
– Да, Сергей Павлович. Он представил нас. А гости сами назвались: Гагарин, Титов, Николаев, Попович, Быковский.
– Ты называешь их в том порядке, в каком они потом полетели...
– Клянусь, не запомнил, чью руку пожал первому. А память выстроила их по стартам.
– Цех, корабль поразили будущих космонавтов?
– Некоторая, ну, что ли, восторженность присутствовала. Впрочем, сначала они побывали у Сергея Павловича, и он им рассказал о завтрашнем дне космонавтики. Он так и говорил: «Давайте помечтаем, я люблю мечтать. Без этого, знаете ли, я не представляю своей работы!» Сергей Павлович обычно увлекался. Могло показаться, что он фантазирует, но это был не вымысел фантаста, а мечта конструктора.
– Юрий Гагарин в своей книге писал: «У нас произошло долгожданное знакомство с учеными и конструкторами – создателями ракетной техники и космических кораблей. Среди них был и Главный конструктор, с творческой жизнью и устремлениями которого отныне тесным образом переплелась и моя судьба, и жизнь моих товарищей по космосу. Он сказал нам то, чего мы еще не знали, – что программа первого полета человека рассчитана на один виток вокруг Земли».
– Он очень бережно, нежно даже относился к космонавтам.
– По-отцовски?
– Да... И это чувство переносилось на корабль. Зайдет поздним вечером в цех, отпустит сопровождающих его инженеров, конструкторов, возьмет табурет, сядет поодаль и молча смотрит на корабль. А потом резко встанет – лицо другое, решительное, подвижное, – и каскад четких, категорических указаний.
– Бытует мнение, что, если бы на месте Королева был кто-нибудь другой, все равно запуск человека в космос состоялся бы.
– Не согласен. Мне кажется, именно благодаря его настойчивости и упорству это произошло в апреле 1961 года. Королев не побоялся взять на себя личную ответственность перед партией, правительством, народом за подготовку и осуществление первого полета в такие сроки. Это мог сделать только выдающийся конструктор и организатор.
– Вспоминая о первой встрече с «Востоком», Юрий Гагарин приводит любопытные детали: «По одному мы входили в пилотскую кабину корабля... Каждый впервые по нескольку минут провел на кресле – рабочем месте космонавта».
– Все правильно. Правда, гостям пришлось подождать, пока мы установили кресло в кабине и подвезли к кораблю специальную ажурную площадку. Гагарин поднялся первым и, сняв ботинки, ловко подтянувшись на руках за кромку люка, опустился в кресло.
– Опять символика: впервые в цехе, первым Гагарин познакомился с кораблем, первым и полетел.
– Мы его как-то выделили из остальных. Обаяние – это тоже одна из черт, свойственная немногим людям. А Гагарин сразу располагал к себе искренностью и доверчивостью.
– Вы часто встречались с ним до полета?
– Всего несколько раз. Ближе я его узнал только на космодроме, когда запускали корабли с собачками и готовили главный «Восток» к старту.
– Твое «знаменитое» увольнение и выговор пришлись на это время? Легенды ходят о том случае...
– Ну уж легенды... Просто напряжение тех дней возросло неимоверно.
– А все же как это было?
– В одном из клапанов системы ориентации при испытаниях обнаружили дефект. А я еще не знал о нем, находился в другом помещении. Вдруг входит Сергей Павлович. Я сижу и рассуждаю с товарищем о катапультировании. «Вы, собственно, что здесь делаете? Отвечайте, когда вас спрашивают!» Королев явно «на взводе». Я молчу. «Почему вы не в монтажном корпусе? Вы знаете, что там происходит? Да вы что-нибудь знаете и вообще отвечаете за что-нибудь или нет?» Я молчу. Тогда он говорит: «Так вот что: я отстраняю вас от работы, я увольняю вас! Мне не нужны такие помощники. Сдать пропуск – и пешком по шпалам!» Хлопнул дверью и ушел. «Пешком по шпалам» – высшая степень гнева. Отправился в зал. Чувствовалось, что «буря» и там была солидной... К вечеру дефект устранили. Пропуск я, конечно, не сдал. Ночью приходит Сергей Павлович к нам. Уже смягчился. Но мне говорит все же: «Выговор вам обеспечен!» А я отвечаю: «Выговор, Сергей Павлович, вы мне объявить не имеете права». Вдруг наступила тишина: как это я возражаю Королеву? И Сергей Павлович тоже немного растерялся, спрашивает: «Это как же мне вас понимать?» – «А так, – говорю, – не можете. Я не ваш сотрудник. Вы меня четыре часа тому назад уволили». Замолчал Королев, и вдруг хохот: «Сукин ты сын! Ну, купил! Ладно, старина, не обижайся. Это тебе так, авансом, чтобы быстрее вертелся». Гневался он сильно, но и остывал быстро...
– Гагарин и Титов слышали о ваших неприятностях в монтажном корпусе?
– Не надо драматизировать этот эпизод. Нормальная работа. В процессе испытаний часто появляются трудности, их просто надо устранять – и все. А у Юры и Германа своих забот хватало...
– Ты имеешь в виду тренировки в корабле?
– Разумеется. Они поочередно обживали свой космический дом.
– Одиннадцатого апреля, уже ночью, я приехал из института, от медиков, где готовились космонавты к полету. Привез большой материал. Он назывался «Завтра полетит человек».
– Завтра?
– «Завтра» означало «скоро». Естественно, мы не подозревали, что старт назначен на 12 апреля... Итак, захожу к главному редактору газеты Юрию Петровичу Воронову. И хотя было известно, что в ближайшие дни человек окажется в космосе, все-таки напечатать эту статью не решились: слишком фантастическим все казалось...
– Да... фантастика. Ночь с 11 на 12 апреля мы прореди на стартовой. Рано утром приезжает Королев. Уставшие глаза, уставшее лицо, но внешне очень спокоен...
– Ты провожал Гагарина до корабля?
– Нас было четверо. Мы вместе поднялись в лифте. Подошли к люку. Юрий спрашивает у нашего монтажника: «Ну как?» – «Все в порядке, перьвый сорт, как СП скажет», – ответил он. «Раз так – садимся». Потом объявили часовую готовность. Надо прощаться с Юрием и закрывать люк. Он смотрит, улыбается, подмигивает. Пожал я ему руку, похлопал по шлему, отошел чуть в сторону. Крышку люка ребята накинули на замки, быстро навинчиваем гайки. Все! Вдруг настойчивый сигнал зуммера. Телефон. Голос Королева: «Правильно ли установлена крышка? Нет ли перекосов?» – «Все нормально». – «Вот в том-то и дело, что не нормально! Нет КП-3...» Я похолодел. Значит, нет электрического контакта, сигнализирующего о том, что крышка закрыта правильно. «Что можете сделать для проверки контакта? – спрашивает Королев. – Успеете снять и снова установить крышку?» – «Успеем, Сергей Павлович». Гайки сняты, открываем крышку. Юрий через зеркальце, пришитое к рукаву скафандра, следит за нами. Чуть-чуть перемещаем кронштейн с контактом и вновь закрываем крышку... Наконец долгожданное: «КП-3 – в порядке! Приступайте к проверке герметичности»... Тридцатиминутная готовность. Мы покидаем площадку. Теперь мы только зрители...
– Я понимаю, что этот великий день незабываем до мельчайших подробностей. Его нельзя определить одним словом.
– Можно. Это сделал Гагарин...
– И прошлое, и этот день, и будущее?
– Да. Всего одно слово – озорное и бессмертное гагаринское: «Поехали!»
На заседании Государственной комиссии Сергей Павлович удивил всех. Председатель предоставил ему слово. От технического руководителя пуска ждали, что он подробно расскажет о подготовке корабля и носителя, о комплексных испытаниях. Неприятности были, и еще накануне Сергей Павлович в довольно резких выражениях отчитывал и рядовых инженеров, и главных конструкторов. Несколько раз звучало королевское: «Отправлю в Москву по шпалам!» Да, сейчас у него была прекрасная возможность детально проанализировать все сбои и, невзирая на звания и положения, публично «дать перцу» тем, кто в предстартовые дни доставил немало неприятных минут госкомиссии.
Сам Сергей Павлович готовился к таким заседаниям тщательно, считал их необходимыми, потому что здесь, в комнате, собирались все, кто имел отношение к пуску. «Наше дело коллективное, – часто повторял он, – и каждая ошибка не должна замалчиваться. Будем разбираться вместе...» И что греха таить, заседания госкомиссии продолжались долго, причем Сергей Павлович никогда не прерывал выступающих, даже если ему что-то не нравилось в их докладах или их выводы были неверны. На стартовой площадке Королев становился иным: резко отдавал распоряжения, не терпел «дискуссий», требовал кратких и четких ответов на свои вопросы.
И вот теперь председатель предоставил ему слово...
Сергей Павлович встал медленно, обвел взглядом присутствующих. Келдыш, который сидел рядом, приподнял голову. Глушко что-то рисовал на листке бумаги. Военные, среди которых выделялся Каманин – он смотрел прямо перед собой, – повернулись в его сторону... В конце стола – заместители Королева, сразу за ними – представители смежных предприятий, стартовики... Все затихли.
– Космический корабль и ракета-носитель, – сказал Сергей Павлович, – прошли комплекс испытаний в МИКе. Замечаний нет.
Королев сел. Председатель госкомиссии, приготовившийся записывать выступление технического руководителя запуска, недоуменно поднял на него глаза: «Неужели все?». Келдыш улыбнулся. Кажется, он единственный, кто предугадал, что Королев сегодня выступит именно так. (Обрадовало, насколько хорошо он изучил своего друга...)
В тишине было слышно, как Пилюгин наливает в стакан воду. Почему-то все посмотрели на него, и Николай Алексеевич смутился. Отставил стакан в сторону, пальцы потянулись к кубику из целлофана – шесть штук их уже лежало перед ним. У Пилюгина была привычка мастерить такие кубики из оберток сигаретных коробок.
Королев не замечал тишины. Он разглядывал группу военных, но видел лишь одного – того старшего лейтенанта, о котором через несколько минут скажет Каманин.
«Волнуется, – подумал Королев, – конечно же, знает – его фамилию назовут сейчас, но еще не верит... И Титов знает, и остальные...»
Нет, ни разу не говорилось, что первым назначен Гагарин. Решение держалось в тайне от большинства присутствующих, не это было главным до нынешнего дня. Основное происходило там, в монтажно-испытательном корпусе...
При встречах – будущие космонавты прилетели на запуск корабля-спутника – Сергей Павлович ничем не выделял ни Гагарина, ни Титова из остальных. И это выглядело странным, потому что уже при первом знакомстве Гагарин ему понравился: Королев не сумел, да и не захотел этого скрывать. Именно тогда, вернувшись с предприятия, Попович сказал Юрию: «Полетишь ты». Гагарин рассмеялся, отшутился, но и он почувствовал симпатию Главного.
– Старший лейтенант Гагарин Юрий Алексеевич... – услышал Королев, – дублер старший лейтенант Титов Герман Степанович...
Говорил Каманин. Он рекомендовал Государственной комиссии первого пилота «Востока».
Голос Гагарина прозвучал неожиданно звонко:
– Спасибо за большое доверие. Задание выполню. Что-то было у него мальчишеское. И все заулыбались, смотрели теперь только на этого старшего лейтенанта, который через два дня...
Стоп! Целых два дня?!
Заседание комиссии закончилось. Гагарина поздравляли – сначала его друзья-летчики, потом те, кто был поближе, а затем уже все столпились вокруг него.
Сергей Павлович пожал ему руку в числе последних.
– Поздравляю вас, Юрий Алексеевич. Мы еще поговорим. – И быстро зашагал к двери.
Неподалеку от одного из стартовых комплексов Байконура есть два деревянных домика. Теперь здесь музей. В «Домике Гагарина», где Юрий Алексеевич провел последнюю ночь перед стартом, сохраняется все так, как это было 11 апреля 1961 года. В одной комнате – две заправленные кровати. На тумбочках – шахматы. Гагарин и Титов тогда сыграли несколько партий. В соседней комнате находились врачи. Кухонный стол застелен той же клеенкой. Вечером 11 апреля сюда пришел Костя Феоктистов. Втроем они сели и еще раз «прошлись» по программе полета. Особой необходимости в этом не было, но Феоктистова попросил зайти к космонавтам Сергей Павлович.
Он жил рядом. Точно такой же дом. У подушки – телефонный аппарат. Он звонил в любое время суток. А до МИКа энергичным шагом – минут пятнадцать-двадцать...
Королев наведывался в соседний домик несколько раз. Не расспрашивал ни о чем. Просто подтверждал, что подготовка к пуску идет по графику. Он словно искал у них поддержки.
– Все будет хорошо, Сергей Павлович, – Гагарин улыбнулся.
– Мы не сомневаемся, – добавил Титов. – Скоро уже отбой...
Гагарин аккуратно повесил китель, рубашку. Он не предполагал, что уже никогда не удастся этой формой воспользоваться – она так и останется в комнате навсегда.
Оба заснули быстро. К удивлению врачей, что наблюдали за ними. Ночью приходил Королев. Поинтересовался, как спят. «Спокойно», – ответил Каманин.
Королев посидел на скамейке, долго смотрел на темные окна. Потом встал, обошел вокруг дома, вновь заглянул в окно, а затем быстро направился к калитке. Вдали сияли прожектора, и Королев зашагал в их сторону – там стартовая площадка.
Пытались ли Королев и Гагарин представить, насколько изменится содержание слов «полет человека в космос» после 12 апреля? Не раз тот же Королев произносил их, а Гагарин слышал от методистов и инструкторов, готовивших его к старту. Но думали ли Королев и Гагарин, что 12 апреля они приобретут совсем иной смысл и другое значение?
Как ни странно, живя в завтрашнем дне, они не думали о нем. Оба мечтали о 12 апреля, стремились к нему, делали все возможное и даже невозможное, чтобы приблизить этот старт, но что будет после него – не знали. И не хотели знать!
Гагарин спокойно спал...
А Королев был таким же Главным конструктором, к которому привыкли его друзья и соратники. В эту ночь его видели везде, он переговорил с десятками людей, он был обычным «ЭС-ПЭ», которого побаивались и любили.
...Потом Москва будет празднично и торжественно встречать Первого космонавта планеты. Его сразу же полюбят миллионы людей. За улыбку, за простоту, обаяние, смелость, доверчивость. За то, что он так близок всем. Он будет идти по ковровой дорожке от самолета, и миллионы увидят, что шнурок на ботинке развязался. И все заволнуются: а вдруг наступит, споткнется и, не дай боже, упадет... А он не заметит своего развязавшегося шнурка, он будет печатать шаг легко и как-то весело, словно для него, парнишки со Смоленщины, привычно видеть ликующую Москву, восторженные лица, человеческое счастье. Неужели это потому, что он слетал в космос? И если у людей такая радость, то при первой возможности можно махнуть и подальше, на какой-нибудь Марс...
Он шагал по московской земле, удивленный, что его так встречают... Впрочем, пожалуй, он был единственным, кто понимал: не его, Юру Гагарина, а Первого космонавта приветствует Земля...
А мимо Мавзолея проходили москвичи. Внезапно Гагарин увидел своих ребят. Они подхватили Геру Титова на руки и подбросили вверх: мол, смотри – следующий! Гагарин улыбнулся и помахал друзьям.
На гостевых трибунах был и Сергей Павлович Королев. Он, как и Гагарин, не ожидал такого праздника...
Это был самый счастливый день в их жизни.
Вечером на приеме Сергей Павлович подошел к космонавтам.
– Видите, какой шум вы устроили! Подождите, не то еще будет... Но 12 апреля уже не повторить, – вдруг сказал Королев, и в его словах послышалась грусть...
Каждая минута этого дня высвечена воспоминаниями людей, которые были на Байконуре, встречали Юрия Гагарина в приволжских степях, следили за его полетом на наземных измерительных пунктах. Каждое его слово известно, ни один шаг до старта и после возвращения из космоса не выпал из памяти участников и свидетелей космического подвига.
О 12 апреле 1961 года написаны книги, сняты фильмы. Рядом с Гагариным – всегда Королев, и иначе не может быть.
Этот день в полной мере раскрыл характеры обоих – Королева и Гагарина. Он показал: история не случайно соединила их судьбы.
Гагарин собран, сдержан. Он отрешился от самого себя. Юрий Алексеевич прекрасно понимает, как беспокоятся за него и волнуются все, кто провожает его к ракете, поднимается вместе на лифте, к кораблю. Они пытаются успокоить его, но на самом деле – сами нуждаются в тех самых словах, что произносят. И Гагарин каждым словом, жестом показывает им: «Все будет хорошо!» Он снимает напряжение, и, следя за ним, люди тоже обретают уверенность.
Лишь Королев ничем не выдает своего волнения. Он подчеркнуто спокоен, деловит.
Гагарин остается в корабле один.
Через несколько минут раздалось знаменитое: «Поехали!» – и на наблюдательном пункте вспыхнули аплодисменты, хотя никаких оснований для ликования еще не было: ракета только начинала подъем и все могло произойти. Однако люди, прекрасно понимающие, насколько еще бесконечно далеко до космоса, не смогли сдержаться...
На связи с Гагариным был Королев.
Много раз я прослушивал запись радиопереговоров. Ни до старта, ни во время вывода на орбиту – ни разу Королев не выказал волнения. Казалось, он не испытывает никаких эмоций.
Они оба – Гагарин и Королев – были спокойны.
Но есть киносъемка. Сергей Павлович у микрофона. Он ведет переговоры с бортом корабля. И мы видим его лицо... Этот человек на экране мало похож на привычного Королева. Волнуется он бесконечно!
А ведь съемку осуществляли позже, уже после возвращения Гагарина. Кинематографисты попросили Сергея Павловича повторить все, что он говорил во время старта. И Королев вновь пережил те гагаринские минуты. Теперь уже не сдерживая себя...
Встречались они редко. Беседовать могли лишь на космодроме, когда готовились и проходили новые полеты. Даже в Звездный городок Сергей Павлович не имел возможности "приезжать часто – он работал без праздников и выходных, словно торопился сделать как можно больше. Пилотируемые полеты, Луна, Марс, Венера... А жить оставалось так недолго...
Гагарин тоже не принадлежал себе. Много ездил, встречался с людьми, готовился к полету.
Но Сергей Павлович внимательно следил за выступлениями Гагарина, его статьями, поддерживал его стремление учиться.
Иногда говорят, что Королев относился по-отцовски к Гагарину. Это не совсем точно. Он стал для первых космонавтов планеты Учителем, точно так же, как для него самого Учителем был К. Э. Циолковский.
Все видели и знают улыбку Гагарина, а я помню его слезы. В тот день, когда Москва прощалась с Сергеем Павловичем Королевым.
Апрельское утро 1961 года окончательно и на века соединило имена Сергея Павловича Королева и Юрия Алексеевича Гагарина. Им, представителям двух поколений советских людей, суждено было войти в историю нашей цивилизации вместе.
В тот день Первый космонавт планеты говорил и от имени Главного конструктора: «Вся моя жизнь кажется мне одним прекрасным мгновением!»
Гагарин – это героизм эпохи.
Королев – это гений отечественной науки.
Они оба олицетворяют подвиг народа.