16 апреля 1966 года в Московском доме ученых состоялась пресс-конференция, посвященная запуску станции «Луна-10».

Ответы М. Келдыша на вопросы корреспондентов были примечательны. Вот один из них:

«Вопрос: Почему не было попытки произвести фотографирование? Многие ученые считают, что снимки со спутника Луны необходимы для выбора удобной точки прилунения.

Ответ: Если это нам когда-нибудь понадобится, то у нас есть инструмент для проведения такого фотографирования Луны».

Мстислав Всеволодович ответил уверенно. Он сказал: «...у нас есть инструмент». Он был в курсе событий. Совсем недавно, может быть, всего несколько недель, ну месяц назад, не более, он рассмотрел полученный из КБ Бабакина тонкий, всего-то в несколько десятков страниц томик, в котором излагались предложения по созданию лунного спутника-фотографа. Он был в курсе проработок этой станции, полученный документ прочел сам. Ему хотелось самому в нем разобраться и иметь по предложению свое собственное мнение. А потом уже сопоставить его с мнением помощников.

Он тогда сразу же позвонил Бабакину и сказал:

– Георгий Николаевич! Предложения ваши прочитал. Целиком и полностью готов их поддержать. На всех уровнях. Только не затягивайте с подготовкой организующих документов. Как будут готовы, сразу же подъезжайте с ними ко мне. Подумаем о сроках запуска, с чем выходить «наверх». Хорошо? Еще чем могу быть полезным? Может, с математическим обеспечением полета?

Президент Академии наук СССР понимал, что научный спутник Луны – это одно, а спутник Луны – фотограф – совсем другое. Именно с баллистической точки зрения. Наличие на борту станции средств фотографирования не позволяло в полной степени использовать здесь математический аппарат, который был создан для «Луны-10». Проведенные теоретические исследования показали, что основа для расчетов есть, но сама их методика должна быть несколько усложнена, поскольку фотосредства для своей нормальной работы требуют учета дополнительных факторов, в частности учета освещенности Солнцем фотографируемого района. Качество снимков должно быть гарантировано.

Из этого следовало, что на траектории полета станции вблизи Луны нужно было найти новую точку для постройки лунной вертикали и для определения момента включения двигателя.

1966 год... Трудный год для КБ. И радостный своими итогами.

Представьте себе, что перед вами «космический календарь» за этот год и вы перелистываете его. Страницу за страницей.

3 февраля: «Луна-9» – первая мягкая посадка и первая передача телевизионной панорамы.

3 апреля: «Луна-10» становится первым искусственным спутником Луны.

28 августа: «Луна-11» выходит на окололунную орбиту и становится вторым спутником Луны.

25 октября: «Луна-12» с орбиты искусственного спутника проводит фотографирование лунной поверхности.

24 декабря: «Луна-13», снова мягкая посадка и первые измерения механических характеристик лунного грунта.

За каждой страничкой календаря – новая станция, за каждой страничкой – люди. За каждым листком – главный конструктор.

Пять автоматических лунных станций за один год. И ни одна из них полностью не повторяет последнюю или «предпоследнюю». Каждая имеет что-то свое, только ей присущее – научную аппаратуру, целевую установку, оригинальные конструкторские решения. В течение одного года пять успешных запусков к Луне, из которых три – приоритетные!

Каждая станция – новая информация, значение которой выходит далеко за рамки отдельно взятого конкретного космического эксперимента. Каждый пуск или рождает новые гипотезы или подтверждает существующие. И то и другое, несомненно, имеет исключительно важное значение.

«Луна-9» направляется в пограничный между морем и «материком» район; «Луна-13» садится в типично «морской» район; «Луна-10» выводится на орбиту Луны, близкую к полярной, а «Луна-11» – на почти экваториальную орбиту.

Есть и еще одна особенность в станциях этого года. Они созданы с использованием принципа унификации, то есть на единой базе, на конструктивно неизменяемом траекторном блоке. Непростая задача – выявить потенциальные возможности, заложенные в конструкцию, и не просто продлить ее жизнь, а найти ей применение в совершенно ином, не предусмотренном ранее качестве.

Вот тот резерв, который в значительной степени стал катализатором в работах по лунной тематике этого года. Как часто пренебрегают этим средством и торопятся создать нечто абсолютно новое там, где модернизированное «старое» может сослужить еще отличную службу! Непросто создать это «новое», но и не менее сложно вскрыть таящиеся возможности и использовать их во благо.

Успехи девятой и десятой «лун», личная инициатива в решении новых задач, несомненно, способствовали быстрому (и, добавим, заслуженному) росту авторитета Бабакина не только среди организаций, принимавших участие в этих работах, но и в высоких партийных и государственных инстанциях.

А ведь еще не так давно в кругу причастных к космическим делам людей мог произойти примерно такой разговор:

– Ты не знаешь, кто это?

– Точно не знаю... Какой-то Бабакин.

За короткий срок в Бабакина поверили и к мнению его стали прислушиваться. И, что не менее важно, он ощутил постоянную поддержку своим начинаниям и помощь в решении сложных вопросов, которые нет-нет да и возникали по мере расширения и углубления работ, касались ли они организационных мероприятий или необходимости ускорения прохождения по инстанциям выдвигаемых КБ технических предложений. И эта неоценимая помощь иногда просто становилась определяющей. Бабакин лично сам все время находился в «поиске», его не нужно было просить или уговаривать посмотреть «то» или решить «это». Вот что несомненно привлекало к нему людей.

От пуска к пуску космических станций он становился все более зрелым, все более решительным. Ведь как важно не просто поверить в себя, но и получить этому подтверждение. Вместе с Георгием Николаевичем рос, набирался знаний и уверенности и коллектив КБ. Специалисты КБ набирали силу не только в теоретических вопросах. С каждым запуском они получали все больший и больший практический бесценный опыт отработки станций, управления ими в полете.

В 1966 году отдельные мысли, проработки, рекомендации ученых легли в основу перспективного плана исследований Луны и планет Солнечной системы, который появился в КБ. Не все еще в нем, конечно, было проработано до тонкостей, отдельные этапные работы были обеспечены пока что «маяками». Но в плане была отображена возможная последовательность целей и задач, в соответствии с которой должны были создаваться новые станции.

Не следует думать, что в этом плане все было разложено, что называется, по полочкам. Конечно же нет. Космические исследования это такая область деятельности человека, в которой, по-моему, нельзя провести скрупулезно точное прогнозирование перспектив с конкретной привязкой по времени. И вот почему. Каждый полет в неизвестное влияет своими результатами на последующие, а получение совокупности новой информации может в конечном итоге изменить всю намеченную стратегию – отказаться от намеченных путей и целей, если они, как станет ясно, не будут способствовать расширению знаний. Иными словами, дверь для переориентации всегда должна оставаться открытой.

Программа предусматривала постепенность изучения Венеры, сначала на участке спуска, потом на поверхности, на дневной ее стороне, на ночной. Такая целесообразная последовательность сомнений не вызывала.

Наличие перспективного плана, который периодически подвергался уточнению, сыграло важную роль во всей дальнейшей работе. И это в объяснениях не нуждается. Но тут есть одна важная особенность. Космос – среда агрессивная, все характеристики, которые ему присущи – и вакуум, и радиация, и диапазон температур, и многое другое, отнюдь не упрощают решение задачи по созданию станций, аппаратуры для них. Наоборот. Как раз наоборот – сильно усложняют. И потому еще, что степень влияния космоса не только зачастую непредсказуема, но и вообще неясна.

Особенность плана состояла в том, что наряду с решением научных вопросов на станциях было предусмотрено проведение и инженерных экспериментов, имеющих чисто прикладное значение. Без этого просто нельзя было двигаться дальше. Вот иллюстрация сказанного. Грунтомер-пенетрометр и радиационный плотномер «Луны-13» позволили впервые провести прямой замер механических свойств наружного слоя лунной поверхности и его плотности. Данные замера – это в основном научная информация, но, конечно, она нужна также конструкторам лунохода и возвратных автоматов. Исследования же трущихся пар в открытом космосе или изучение стабильности характеристик термопокрытий, проведенные на «Луне-12» и «Луне-14», оказались нужными в основном только конструкторам. Георгий Николаевич всегда относился внимательно к предложениям о проведении подобных экспериментов, и если убеждался, что они действительно необходимы, открывал им зеленую улицу.

– Это должно идти впереди паровоза, – говорил он и не жалел сил, чтобы убедить оппонентов, если такие, случалось, бывали.

1967 год. «Венера-4» стремительно приближается к Венере...

В одной из комнат Центра дальней космической связи М. В. Келдыш, ученые, инженеры. Тут же Георгий Николаевич. Он внешне спокоен, но все, кто его знает поближе, понимают, что это не так. Он сосредоточен, натянут словно пружина. Лишь пальцы чересчур быстро перебирают какие-то графики, разложенные перед ним на столе. Он рассматривает их, сначала один, потом – другой, а взгляд его поминутно переходит от стрелок часов к таблице, висящей напротив на стене. И обратно.

В таблице всего две графы – время и событие. Посмотришь на нее и видишь, когда, в котором часу, во сколько минут станция совершит ту или иную операцию. Чуть правее в серебристо-сотовой конструкции умных приборов командного пункта, в оконце осциллографа, высвечивается зеленый ромбик, амплитуда которого пропорциональна величине принимаемого со станции сигнала.

Это, по сути, индикатор качества работы всего КБ, всех смежных организаций. Если ромбик нужной амплитуды, значит, все звенья сработали правильно, и станция выполняет свою миссию. Нет ромбика, значит...

Почти два часа остается до разделения орбитального и спускаемого аппаратов. Идет припланетный сеанс связи с «Венерой». Ромбик слабенький, но тревоги не вызывает: борт работает на малонаправленную антенну, которая излучает сигнал практически во всей сфере.

Георгий Николаевич объясняет Мстиславу Всеволодовичу не очень громко, чтобы не мешать работающим:

– Малонаправленная антенна имеет коэффициент усиления меньше, чем парабола, в несколько сот раз. Скорость передачи информации через нее всего 1 бит в секунду.

И вдруг в совершенно другой тональности, доверительно восклицает:

– Сейчас сориентируемся, перейдем на параболу, вот тогда посмотрим, какой пойдет сигнал!

Станция занимает в пространстве такое положение, что ее параболическая антенна с узкой, как игла, диаграммой излучения теперь смотрит на Землю – ромбик растет на глазах, становится огромным. Кажется, что он готов выскочить за обводы осциллографа. Оператор уменьшает амплитуду. Но реально-то она огромна! Скорость передачи поистине бесценной информации – никогда еще отсюда не было прямой передачи – резко возрастает.

– Порядок! – Бабакин не скрывает радости. – Вот это уровень!

Георгий Николаевич отходит к двери, украдкой закуривает сигарету и в образовавшуюся щель выпускает тонкой струйкой голубой дым.

– Пойдемте, Георгий Николаевич, на улицу. Отвлечемся. Подышим воздухом. Время еще есть. – Это Мстислав Всеволодович.

– Нет, я побуду здесь, посмотрю, что баллистики насчитают, – отвечает Бабакин. Да разве он может отлучиться сейчас хоть на минуту!

Он впитывает в себя все, что происходит вокруг, – голоса операторов, баллистиков, управленцев. Конечно, он и не подумает отсюда выйти, хотя даже один глоток свежего утреннего воздуха взбодрил бы его, уставшего неимоверно за эти дни. И ночи.

7 часов 25 минут. По радиокоманде включено бортовое программно-временное устройство. Теперь вмешиваться с Земли в дела борта нельзя – все сделает бортовая автоматика. Как там она?

Станция приближается к планете. До ее поверхности несколько сот километров... Телеметрия по-прежнему работает четко.

7 часов 34 минуты. Идет подготовка к разделению, программа предусматривает срыв ориентации станции... Так... Выполнено... Теперь параболическая антенна уже не смотрит на Землю. Ромбик исчез с экрана. Сейчас должен отделиться спускаемый аппарат... Отделился? Не отделился? Если отделился, то почему снова не появляется этот так нужный зеленый сигнал?

Неужели в этот раз не все учтено?

Да, такие мгновения укорачивают жизнь.

Сигнала от спускаемого аппарата нет. Ну что ж, хоть орбитальный отсек на этот раз выполнил задачу. Присутствующие собираются возле Келдыша и Бабакина, поздравляют их, друг друга – станция подошла к планете и впервые вела из ее района передачу научной информации.

Сердце отсчитывает секунды... пять... десять... пятнадцать... И вдруг:

– Есть сигнал! Есть сигнал!

Начал работать радиокомплекс спускаемого аппарата – теперь идет прямая передача характеристик венерианской атмосферы, измеряемых на участке снижения.

– Высота... давление... температура... – Информатор, прильнувший к микрофону системы громкой связи, взволнован, он и не старается скрыть это... – Высота... давление... температура...

И опять волнение. Проходят минуты, а давление и температура не изменяются. Почему?

– Завис он там, что ли? – Георгий Николаевич идет в комнату к телеметристам. – И ты со мной, – говорит он Константину Михайловичу, ответственному за участок спуска. – Непонятно, – на ходу раздумывает он. – Может, при большом давлении атмосферы вообще не нужен парашют? Как ты думаешь?

Через сутки после того, как спускаемый аппарат «Венеры-4» прорывался сквозь раскаленную толщу атмосферы Венеры к поверхности, в окрестностях планеты побывал американский автомат «Маринер-5». С расстояния более 4000 километров он исследовал верхние слои ее атмосферы.

После успешного завершения полета «Венеры-4», в конце которого спускаемый аппарат станции совершил снижение в атмосфере Венеры и впервые в мире провел прямые измерения ее характеристик, в репортажах об этом выдающемся эксперименте уже упоминался главный конструктор станции. Без имени и фамилии. Просто, главный конструктор. Именно с этого времени журналисты ведут свой отсчет знакомства и сотрудничества с Георгием Николаевичем, которое не прерывалось вплоть до его кончины.

Журналисты В. Губарев, Б. Коновалов, А. Смирнов, Г. Остроумов, Л. Нечаюк, В. Головачев, Г. Кудрявцева и другие побывали не раз в КБ, в Центре дальней космической связи, на КВЦ. Профессиональное мастерство, острый глаз, точные определения, умение разговорить собеседника не раз помогали им в своих публикациях достоверно выразить то или иное мнение главного конструктора по вопросам, связанным с создаваемой им техникой.

Эти интервью в какой-то степени раскрывают «кухню», в которой «варились» станции, и являются отображением мыслей, мнений, наконец, установок главного конструктора.

Первое интервью Бабакин дал буквально сразу же, через считанные часы после того, как стало ясно, что полет «Венеры-4» ввиду полученных данных стал общепризнанным научным достижением.

Тогда, в 1967 году, он сказал: «Успех космических полетов закладывается на Земле в процессе изготовления и последующих испытаний созданных аппаратов и сомнений не вызывает». И вот поэтому, добавил он, мы стремились провести на Земле максимально тяжелые разносторонние испытания «Венеры-4».

Ту же мысль о необходимости тщательных наземных испытаний он повторил и в другом интервью:

«Мы должны заранее знать, как поведет себя космический аппарат во время полета. Поэтому приходится здесь, на Земле, создавать эти условия, разумеется, как их представляет сегодня современная наука, и испытывать в них объект. Только тогда можно быть уверенным в его надежности...»

Более подробно о наземных испытаниях космических аппаратов он рассказал в «Неделе».

«Обычно в самом начале, – писал он, – испытывают корпус машины отдельно, без внутренней аппаратуры. Проверяют машину на нагрузки, которые будут при ее транспортировке, во время старта, при воздействии больших ускорений, при увеличении внутреннего и внешнего давления... Затем идет проверка всех систем на вибростенде. В вибрационных испытаниях проверяют полный дубль станции со всей ее аппаратурой. Его подвергают тем режимам вибрации, которые будут вызваны двигателем при выводе станции на орбиту Земли, при старте с орбиты, при коррекциях. Производят открытие солнечных батарей, антенных систем, проверяют работоспособность всех механизмов: выдержат ли они такую тряску? Эти испытания идут уже после проверки отдельно взятых механизмов – скажем, передатчика или приемника.

Нужно убедиться также, что станция выдержит все температурные режимы. В частности, аппараты, которые идут к Венере, проверяются и на космический холод, и на венерианскую жару, и на способность регулировать температуру в зависимости от меняющейся обстановки. Термопроверку проходит полный дубль, со всей аппаратурой.

Обязательно нужна и машина для так называемых огневых испытаний. Комплекс двигательной установки проверяют на огневых стендах. Испытания эти многократны, здесь может понадобиться не один дубль.

Иногда делается еще так называемая технологическая машина. Она нужна, когда разрабатывается совершенно новый комплекс аппаратуры – бортовой и наземной. Важно проверить, как стыкуются летный комплекс различных бортовых систем, исключено ли их взаимовлияние друг на друга...

Следует тщательно изучить и работу антенн. Для этого создается еще один макет... Он похож на машину только внешне, геометрически... Зато тут стоят настоящие антенны. Этот объект позволяет снять на специальных стендах диаграммы всех антенных систем.

Наконец, создается и машина, цель которой – проверить, как работают оптические датчики, не примут ли они какие-нибудь случайные блики. В датчики должны попадать только нужные лучи, как бы ни проворачивалась в полете машина, как бы ни падало солнце на ее сверкающие части... Если блики попадут в датчики, машина будет гоняться за ними, как собака за собственным хвостом...

Нужно было проверить вход в атмосферу аппарата (речь идет о спускаемом аппарате. – М. Б.) лобовой частью. Проверяли и другие варианты, когда аппарат выпустит парашют, находясь боком к вектору скорости, скажем, под 90 или 180 градусов. Аппарат крепили к самолету в сетях... Когда они открывались, аппарат оттуда вываливался в проверяемом положении.

Общий смысл всех предварительных наземных испытаний в том, чтобы не трогать саму летную машину. Ни в коем случае не дорабатывать ее, не улучшать, делать сразу такой, как надо».

Из рассказа Георгия Николаевича видно, насколько программа наземных отработок грандиозна как по масштабам, так и по номенклатуре. Вспомните, мы удивлялись огромному количеству станций, созданных КБ всего лишь за шесть лет. Но тогда мы перечислили лишь станции, которые, преодолев силы земного притяжения, вышли в космические дали. А для того чтобы полностью оценить вложенный коллективом КБ и его главным конструктором вклад, отдачу за эти годы, к тем пятнадцати станциям нужно приплюсовать еще не один десяток аппаратов, испытанных, но не полетевших.

Вот ведь в чем дело. Пятнадцать станций – это как надводная часть огромного айсберга, в «суматохе буден» осталась его невидимая, значительно большая часть.

В чем состояла основная сложность создания венерианских станций? Дело в том, что эти станции должны были быть, как это ни звучит парадоксально, спроектированы на давления и температуры, присущие атмосфере Венеры, то есть на те конкретные характеристики, определить" которые и предстояло в полете. Вот так. Особенность, и в этом сложность задачи, обусловливалась тем, что даже в начале 60-х годов, ну совсем еще недавно, о значении величины, к примеру, давления в атмосфере Венеры в среде ученых не существовало единого мнения. Разброс этого важнейшего для конструкторов проектного параметра оценивался от одной до ста атмосфер. Здесь нет опечатки. Именно в таких пределах!

«Венера-2» и «Венера-3», созданные в КБ Королева и запущенные еще при его жизни, дали много интересной информации о траектории полета («Венера-3» еще и доставила вымпел на поверхность планеты), но, к сожалению, не принесли никаких данных непосредственно о Венере: связь с ними прекратилась за несколько дней до подлета к планете. Так что, когда «венеры» были переданы Бабакину, эта неопределенность относительно атмосферы оставалась.

Об особенностях проектирования в таких условиях Келдыш сказал так:

– Мне хотелось бы, например, отметить, что спускаемый аппарат с установленными на нем приборами является единым многофункциональным измерительным комплексом и сама его конструкция, по существу, представляет собой измерительный прибор... При строго определенных аэродинамических характеристиках аппарата экспериментальные данные о его движении в атмосфере служат дополнительным источником информации о ее свойствах.

«Венерианская эпопея» явилась еще одним наглядным доказательством творческих возможностей главного конструктора и возглавляемого им коллектива. В этих «венерах» в большей степени проявилась выработанная и апробированная тенденция модификации испытанного и отработанного аппарата, как и в лунных станциях, без изменения общей весовой сводки, а иначе был бы неминуем переход к более мощной ракете-носителю. Путем конструктивных переработок «венеры» обретали совершенно новое качество. Спускаемый аппарат «Венеры-4» держал максимальное наружное давление в восемнадцать атмосфер, а «Венеры-7» стал держать ни много ни мало, а в десять раз больше. Такое увеличение прочности так просто, конечно, не дается. К каждому очередному запуску приходилось изыскивать дополнительные «большие» килограммы. Так, к примеру, масса спускаемого аппарата «Венеры-7» превысила массу спускаемых аппаратов «Венеры-5» «Венеры-6» почти на сто килограммов, а они, в свою очередь, больше, чем спускаемый аппарат «Венеры-4», на двадцать пять килограммов. Работа по изысканию дополнительного веса для спускаемого аппарата при сохранении неизменным суммарного веса станции шла непрерывно и определялась не только необходимостью, но и получаемыми в полете результатами. А они, разумеется, влияли на конструкцию спускаемых аппаратов и на состав «науки». Как и «луны», ни одна «Венера» не повторяла предыдущую.

Так, на основании сведений о плотности и температурном режиме венерианской атмосферы стало возможным ускорить спуск аппарата. Это позволило в свою очередь удлинить время его работы в венерианской «печке» и обеспечить ему столь же длительную работу уже на поверхности планеты после посадки. Для этого, в частности, площадь купола парашюта спускаемого аппарата «Венеры-7» была уменьшена по сравнению с «Венерой-4» примерно в двадцать раз.

Опыт подобной модификации был с успехом применен и в будущем, при создании лунных автоматов второго поколения.

За большой личный вклад в создание «венер» в 1968 году по личному представлению М. В. Келдыша Г. Н. Бабакину была присуждена ученая степень доктора технических наук.

...30 октября 1967 года. Конференц-зал Президиума Академии наук СССР заполнен до отказа. Ученые, отечественные и зарубежные журналисты, создатели космических станций пришли сюда, чтобы услышать самые последние оценки полета, конкретные данные, полученные с помощью научных приборов, участвовавших в беспримерном полете «Венеры-4» к утренней звезде, получить ответы на волнующие вопросы.

Как всегда, а проведение таких встреч стало традицией, пресс-конференцию открывает М. В. Келдыш. Справа от него, в последнем ряду, худощавый человек пытливо всматривается в зал и улыбается знакомым, которые его замечают. Не все присутствующие знают, кто он. Георгий Николаевич внимательно слушает М. В. Келдыша, В. Е. Ишевского, С. Н. Вернова, А. П. Виноградова, В. К. Прокофьева, А. М. Обухова.

Пресс-конференция уверенно двигается по заданному Келдышем руслу; для присутствующих в зале из отдельных, вроде бы независимых друг от друга деталей складывается все более и более впечатляющая общая картина нового выдающегося достижения советской космонавтики.

Окончены выступления... Вопросы и ответы следуют один за другим. Они намного расширяют затронутую сегодня тему.

Георгий Николаевич, словно «человек со стороны», который все это слышит впервые, старается не пропустить ни одного вопроса, ни одного ответа. Вот хотя бы такой вопрос:

– Можно ли считать, что успешное торможение космического аппарата, со второй космической скоростью входящего в атмосферу, решает проблему возвращения космического аппарата с Луны на нашу планету?

Георгий Николаевич одобрительно покачивает головой: правильный вопрос, ничего не скажешь. Казалось бы, где Венера, а где Земля... А поди ж ты, как все, действительно, переплетено и взаимосвязано. Постигая далекую Венеру, заодно решаем вопросы и нашей матушки-Земли и ее ближайшей небесной соседки. Как ответит Ишевский? Очень интересно...

– Мы знаем, что до этого ни разу не был осуществлен вход со второй космической скоростью даже в атмосферу Земли, – это спокойный, уверенный голос Ишевского. – И результаты, полученные при данном эксперименте, дают возможность говорить, что посадка автоматического аппарата, возвращающегося на Землю с такой скоростью, вполне реальна.

Одна часть задачи возвращения аппарата на Землю с Луны в принципе решается. А другая? Или, вернее, другие? И сколько их? Сосчитать бы, пока они еще считаются...

То, что настанет пора новых лунных автоматов, было в общем-то ясно. Об этом мы с вами уже немного раньше говорили. Вопрос состоит в другом: какими средствами проводить эти исследования?

Впрочем, номенклатура этих средств тоже в принципе была известна. Примерно.

Спутники Луны? Да. Посадочные станции? Безусловно. Но какими они должны быть – стационарными, подвижными? Или, может быть, какими-то совершенно иными?

Спутники – крайне важный и необходимый инструмент познания. Это ясно. Очевидно, однако, и то, что по своим характеристикам они должны обеспечить широкие возможности исследований и не походить скажем, на спутники, уже завоевавшие признание, на «Луну-10», к примеру. «Луна-10» – отличная станция, сделавшая важнейший вклад в науку, но ведь время идет, как известно, вперед, а не назад. Конечно же, нужен новый спутник, принципиально отличающийся от всех прежних, спутник со значительно увеличенной массой, что позволит разместить в нем намного больше научной аппаратуры. Такой спутник должен обязательно обеспечивать возможность ориентации на Луну, чтобы вести изучение не отдельных ее районов, а значительно больших площадей на ее поверхности; питание бортовых приборов должно осуществляться от солнечной батареи, что обеспечит их длительную работу; в составе спутника должна быть радиолиния, способная передать на Землю возросший объем информации... Словом, спутник должен быть иным.

Теперь о посадочных станциях. Передача телевизионной картинки с поверхности Луны – спору нет, важнейшее достоинство таких аппаратов. Исследование характеристик поверхностного слоя в месте посадки станции значительно расширяет – и это неоспоримо – границы ее назначения. Но ведь такие исследования проводятся только в одной, образно говоря, точке. И все. А что рядом? На расстоянии, скажем, десяти, двадцати, тридцати метров от нее? Неизвестно. А если нужно выяснить изменение каких-то характеристик в области, которая простирается на десятки километров, как быть тогда?

– Применение только неподвижных посадочных аппаратов в этом случае полностью исключено. – Георгий Николаевич быстро подошел к доске, взял в правую руку мелок, нетерпеливо ткнул им несколько раз в коричневую чистоту доски, разбросав по ней несколько точек. – Точки могут располагаться, конечно, по-разному. И исследовать каждую из них неподвижными станциями, разумеется, невозможно. И не только потому, что это невероятно дорого...

– Но и потому, что возможная точность посадки имеет свои пределы... – это подал голос начальник отдела управления Константинов.

– Да, – согласился Георгий Николаевич. – И поэтому, конечно, тоже. Если делать так, то исследование даже небольшого района стационарными станциями растянется на годы. В общем, нужен подвижный телеуправляемый аппарат. Луноход. Это – раз. И то, что необходимость создания такого аппарата рассматривалась еще Королевым, тем более подтверждает его целесообразность. – Георгий Николаевич в левом верхнем углу доски написал цифру «1», а рядом с ней «Луноход». – Но это еще не все.

В кабинете воцарилась настороженная тишина.

– В последнее время я несколько раз подробно беседовал с Виноградовым. – Георгий Николаевич не отходил от доски. – Он рассказал много интересного и поучительного. И даже обратил меня в свою веру...

– Это как же понимать?

– А вот так. Александр Павлович считает, что одной из важнейших задач изучения Луны является лабораторное исследование лунного грунта. Только такое изучение, говорит он, может дать действительно полное и точное знание его свойств. А это, в свою очередь, необходимо для понимания процессов, происходящих на Луне, и степени их подобия земным процессам. Вот так. Теперь дальше. – Георгий Николаевич замолчал, видимо, собираясь с мыслями.

– Так мы и изучали это самое вещество. И «девятая» и «тринадцатая»... – начал было кто-то из присутствующих, но Бабакин его прервал:

– Это не совсем то. Ученым нужен тонкий анализ вещества. Подробный. Количественный. Только так они смогут разобраться, из чего оно состоит, найти земные аналоги, сходство с другими планетами...

– Ну и пусть себе изучают с помощью подвижной лаборатории.

– Ты не понял. Одно другого не исключает, а наоборот, дополняет. Мы никогда не сможем установить на луноходе лабораторное прецизионное оборудование и провести такие же исследования, какие способны сделать на Земле, какие проводит в своем институте Виноградов.

– Георгий Николаевич, ну и что ты предлагаешь? – спросил Константинов.

– Что? Нужно на Землю доставить образцы лунного грунта. – Он повернулся к доске, написал цифру «2», рядом с ней слова «Доставка грунта», отошел от доски, посмотрел на надписи, решительно стер первую строчку, двойку переделал в единицу, а строкой ниже снова начертал цифру «2» и против нее слово «Луноход». – Вот так будет лучше, – заключил он.

– Георгий Николаевич, я правильно понял? Ты хочешь сделать станцию, которая полетит на Луну, совершит посадку, заберет грунт, доставит его на Землю. Так? – Это спросил Николаев, руководитель проектного отдела, «главный проектант КБ».

– Именно так. Ты понял все правильно.

– Я не хочу сейчас вдаваться в детали, которые пока и представить себе трудно. Но даже если считать такую станцию за одну единицу, хотя по своим задачам она, конечно, далеко не эквивалентна одной... Ну да ладно, все равно получается, что нам делать две совершенно новые машины! И какие? – Николаеву хотелось ясности.

– Не две, а три машины.

– Три?

– Так точно. Еще и спутник.

– Не многовато ли сразу? Ведь три разные машины...

– Конечно, много. Я и сам понимаю. А что прикажешь делать – все нужны. Правда, и у лунохода и у станции, которая пойдет на Луну за грунтом, задачи в первом приближении одинаковые. Да и у спутника тоже ведь есть что-то общее с этими станциями – старт и перелет к Луне по крайней мере.

– Ну и задал ты задачки. – Электрик Крупное улыбнулся. – Особенно с грунтом.

Бабакин сел за торец «совещательного» стола, сидящие за столом, словно по команде, повернулись к нему.

– Я тут кое с кем «пообменялся», – он хитро подмигнул (использование этого словечка стало с недавних пор неписаной традицией КБ), – и никто, почти что никто, – поправился он, – не верит, что такой автомат можно сделать. А я верю, – он посерьезнел, – а я верю, что должно получиться... Только не знаю, как... Вот давайте разбираться сообща. И не пороть горячку. А номенклатура... – он посмотрел на Николаева, – зависит только от нас. Удастся тебе унифицировать какие-то устройства, систему – жить будет легче, и все тебе только спасибо скажут. А производственники, не сомневаюсь, памятник при жизни поставят. А не удастся... И еще. Американцы готовят «Аполлон». Все читали. Одна из главных задач, которые они хотят решить, – доставка грунта с Луны. Вот и нам нужно привезти грунт. Но без участия человека. Теперь о сроках. О них сейчас говорить рано – мы еще даже не топчемся в самом начале, мы просто пока должны осмыслить задачу. И хотя космос – не место для гонок, но и забывать о том, что существует такое понятие, как «время», тоже нельзя. Так ведь? – теперь Бабакин уже обращался ко всем. Не так-то и много в кабинете сейчас народа. Зато здесь все его ближайшие помощники. Без них он ничего, конечно, сделать не сможет. Если они не поймут его, то с кем он будет делать станцию? – И здесь очень многое будет зависеть от принципов, которые мы заложим. И опять же от степени этой самой унификации. – Георгий Николаевич посмотрел на тонкие, по тогдашней моде, часы «Полет», которые ему подарили друзья на пятидесятилетие. – Прошу Николаева не держать – все, что он попросит для проработки, выдавать ему без моих подтверждений. В планы я вам официально ничего не записываю, а то начнется одна «бумага», другая, на них – третья, жалобы на задержки, просьбы о переносах сроков... Погибнем... Давайте так, без бумажной кутерьмы... Договорились? Огромное внимание двум вопросам – весу и надежности. И последнее. Мне не хотелось бы выслушивать мнения, даже и с доказательствами, что надежность является лишь функцией веса. Надежность, я уверен в этом, в первую очередь есть функция простоты решения. Это главное. Все. Николаев и ты, – он посмотрел на Константинова – останьтесь. Есть разговор.

Это было почти самое начало. Пройдет, как говорится, «всего ничего» (разве два-три года на создание этих станций – срок?), и снова аппараты, чудо современной техники, как их назовут позже, вершина творчества главного конструктора и его сотрудников, устремятся к Луне.

Сейчас уже никто точно не помнит, а скорее всего и не знает, как, почему и когда зародилась у Георгия Николаевича мысль о доставке лунного грунта. Об истоках можно теперь только догадываться. Конечно, разговоры с А. П. Виноградовым и М. В. Келдышем убедили его в научной необходимости решения этой задачи. Конечно, определенную роль в этом сыграл и поиск своих собственных путей в практической космонавтике. Все так. Но я думаю, что, кроме этих факторов, большую роль сыграл и вообще «дух соревнования» (ведь Бабакин знал о готовящейся американцами экспедиции «Аполлон»), который всегда жил в Бабакине – с юных лет. И безграничная вера в возможности автоматических станций.

Оценивая роль человека и автомата в космических исследованиях, Георгий Николаевич в начале 1971 года, уже после беспримерного рейса «Луны-16» за грунтом и успешной работы «Лунохода-1», скажет так: «Проблема «человек–автомат» применительно к космическим исследованиям будет еще долго обсуждаться. Относительно нее могут быть различные мнения. Нам, разработчикам автоматических станций, ясно одно – автоматы способны решить очень большой круг проблем. Я осмелюсь даже сказать, что автоматам по плечу решение всех технических задач, которые преследуют и экспедиции с космонавтами. При этом они будут решаться значительно дешевле и без риска для человеческих жизней. Значит ли это, что нет смысла посылать людей на иные планеты? Конечно не значит. У автоматов есть и отрицательная черта – они не могут «привезти» с другой планеты впечатлений и ощущения от пребывания на том или ином небесном теле. Еще долго наряду с пилотируемыми полетами большой объем научной информации из труднодоступных районов космоса будут давать автоматы. Появление же человека на планетах, на наш взгляд, оправданно тогда, когда возможности автоматов будут в значительной степени исчерпаны».

В последних словах – кредо, личная позиция Бабакина.

Через восемь лет после этого, когда научные страсти вокруг двух альтернативных путей (автоматы или люди) исследований Луны остынут, подтверждая мысли Бабакина, Ю. А. Сурков скажет:

– Не стоит умалять значение полета человека на Луну, его отвага и мужество достойны восхищения. Но основная цель подобного эксперимента состоит все-таки в изучении лунного вещества. И тут и у Советского Союза и у Соединенных Штатов важнейший результат – доставка на Землю лунного грунта. Есть одно обстоятельство, которое делает наш вариант доставки еще более привлекательным. Я имею в виду количественную сторону. Апробированная методика изучения лунного вещества почти не требует его расхода (прошу на это обратить особое внимание. – М. Б.). В этом – главное. Наши станции, «шестнадцатая», «двадцатая» и «двадцать четвертая» в сумме привезли порядка 300 граммов. Вроде не очень-то и много. Так вот. Из этого числа на основе ряда соглашений мы роздали какое-то количество грунта для изучения почти в 10 стран. И вот за все прошедшие годы еще не израсходована и половина привезенного. О чем это говорит? Почти все научные задачи решаются с очень малым количеством самого вещества. Кстати, это теперь признают и американские ученые... Ну а то, что автоматы могут привезти грунт из менее доступных для человека районов, сомнений не вызовет, надеюсь?

Кто сможет возразить ему?

Член-корреспондент Академии наук СССР Борис Викторович Раушенбах говорит примерно то же:

– Опыт автоматической станции «Луна-16» доказывает, что аналогичная доставка грунта и проведение некоторого объема исследований могут быть обеспечены более простыми, дешевыми и безопасными для человека средствами. У меня есть все основания полагать, что стоимость лунной породы, принесенной нашим автоматическим аппаратом, значительно меньше, чем стоимость грунта, доставленного пилотируемым кораблем.

Последнее замечание весьма важно, поскольку оно лишний раз подтверждает разумный практицизм отечественной программы космических исследований.

Два обстоятельства, о которых упомянул Ю. Сурков, сыграли важную роль в создании станций – масса доставляемого вещества и широкие вариации селеноморфологических характеристик возможных районов посадки станции.

Вопрос о массе. Вопрос этот – важнейший для космических аппаратов всегда, а для станций, предназначаемых для доставки грунта с Луны на Землю, особенно. Я бы даже сказал, в создании таких станций этот вопрос – определяющий. Он как стержень, как первопричина, на которую нанизываются многочисленные решения – следствия,. позволившие создать то, что и сегодня достойно восхищения.

Поэтому просьба А. П. Виноградова, выступавшего от имени академии наук СССР, о доставке всего ста граммов лунного грунта явилась существенным облегчением для проектантов. Но и это, как показали первые проработки, полностью не решило проблемы.

– Ты понимаешь, Георгий Николаевич, концы с концами никак не сходятся. – Николаев посвящал Бабакина в результаты своих первых проработок.

В большом конструкторском зале было тихо – рабочий день давно уже закончился, и в опустевшем помещении голос Николаева звучал непривычно громко.

– Дело в том, – продолжал он, – что одно накручивается на другое, и то нужно поставить и это. А где взять вес на все это, просто ума не приложу.

– Ладно, понял твое настроение... А теперь давай конкретно. – Георгий Николаевич слегка повернулся вместе с сиденьем сначала влево, потом вправо и снова влево – эти черные круглые прирояльные табуретки с вращающимися сиденьями, недавно появившиеся в КБ по воле какого-то предприимчивого снабженца, словно по мановению палочки могли в какой-то степени позволить отвлечься хоть на минутку от забот и хоть как-то разрядиться. Повернулся туда и обратно, раз-другой, и словно взбодрился...

– Начнем с «верха». – Николаев пододвинул поближе к Бабакину лежавший на столе эскиз. (Если представить себе станцию, стартующую с Земли, то она будет походить на башню – внизу длинная, высокая сигара ракеты-носителя, на ней – разгонный блок, с помощью которого станция осуществляет второй старт с орбиты искусственного спутника Земли и выходит из траектории полета к Луне, выше – сама станция. Но и она не является однородным, что ли, телом, внизу устройство, обеспечивающее мягкую посадку, над ним – возвратная ракета, а еще выше – возвращаемый на Землю аппарат – «шарик». – М. Б.) – По шарику. Он пухнет буквально на глазах. Теплозащита его должна весить прилично, а площадь, которую нужно ею покрыть, достаточно велика. Ведь возможные углы входа его в атмосферу могут быть значительными.

– Поставь демпфер, как на «Венере». Ограничишь колебания по амплитуде, и вес теплозащиты уменьшится.

– Да стои́т демпфер. Стои́т. И все равно теплозащита весит прилично. Теперь аккумулятор для питания передатчиков, по сигналам которых шарик будет пеленговаться поисковиками...

– А какую емкость аккумулятора ты принял? – Георгий Николаевич был в своей стихии.

– Какую? Точно, конечно, никто не знает, сколько будут потреблять пеленгационные передатчики...

– Не понял.

– Мы же варимся в собственном соку... Берем что-то по аналогии с пилотируемыми кораблями... Да и наши радисты... – Николаев уже сам начал понимать, что у него далеко не все проработано как надо...

– Нет, дорогой друг, так не пойдет. Радисты, видите ли, ему еще ничего не сообщили... Ты меня в день по два раза, не меньше, видишь – почему не сказал? – Бабакин рывками набрал номер телефона и, услышав в трубке нужный голос, сказал: – У вас что, в отделе уже шахматный турнир закончился? Откуда я знаю? Да вот обзвонил все телефоны – ни души. Значит, думаю, турнир закончен, победителям вручены призы, пожалте домой – дел на работе больше нет... Что не так, что не так? У Николаева нет данных по передатчикам, а вы все по домам разбежались. Как это он тебя не спрашивал? Ты что, – прикрыв микрофон ладонью, спросил он Николаева, – ты к нему, – он кивнул на телефон, – еще не обращался?

– Да я только сегодня к концу дня сам до этого дошел...

– Не спрашивал... – Бабакин сердито говорил в трубку. – Ну и что из того, что он тебя не спрашивал! А ты сам не должен разве прийти к нему и спросить: ничего, мол, от нас не нужно? Не успел... Я вот тоже днем не успел, потому и решил вечером разобраться. Завтра? Конечно, сегодня уже не получится. Завтра разыщи поисковиков и пригласи ко мне. Будем разбираться вместе. Ну пока. Привет супруге. – Он положил трубку на рычаг. – Тут есть вопрос, Федор. В мощности передатчика пеленга. Если сделать хорошую антенну, а это мы умеем, выходную мощность его можно бы уменьшить. Да и по количеству передатчиков можно тоже поговорить. Тогда аккумулятор станет легче. Теперь время поиска. Ты сколько на поиск отвел? – Георгий Николаевич посмотрел на таблицу, занявшую двойной лист в толстой тетради. – Нет, это ты перебрал. Столько суток, по-моему, не нужно.

– Я интересовался у королевцев – они в расчеты закладывают всегда такое.

– И правильно делают. У них – человек. Для него никакие запасы не будут большими. Но их решения не должны нами механически копироваться. Я думаю, что в нашем случае тяжесть поиска нужно как-то переложить на Землю. Я так и буду говорить поисковикам, расскажу о наших трудностях – поймут.

– Как же, – Николаев за многие годы своей сложной проектной работы так и не стал оптимистом, – поймут!

– Да деваться им некуда. Машина должна быть? – Бабакин задал себе вопрос и тут же ответил: – Обязательно. И они будут тоже за нее. Вот и основа для поиска решения, которое устроит всех. Я думаю, что если к поиску привлечь больше вертолетов и самолетов, чем полагается сейчас, то наши бортовые дела будут решаться проще. Так? Ну ладно. Это – мелочь. А по-крупному, что показывают твои проработки?

– Пока не очень... Я же вот начал рассказывать...

– Ты скажи, общая масса станции соответствует возможностям носителя?

– Нет. Этот носитель пока не проходит.

– Как? Даже новый мощный, который нам обещан?

В этом-то и была загвоздка. Для запуска всех предыдущих лунных, венерианских, да и марсианских станций использовалась ракета-носитель, имеющая определенные энергетические характеристики. Мы знаем уже, что именно она обеспечивала доставку на Луну станций массой порядка ста килограммов.

Для новых, значительно более сложных аппаратов, над которыми сейчас работало КБ, требовались новые, более мощные носители, которые к этому времени были созданы в стране.

Георгий Николаевич оказался прав: сначала нужно решить проблему веса. Разговор должен идти о больших цифрах, о принципах, одним словом. А уж потом, во вторую очередь, о частностях, деталях, знание которых тоже, несомненно, важно, но все-таки не определяюще. При этом нужно руководствоваться главным – другого носителя под эту задачу не будет.

В общем, возможности носителя стали как бы потолком, верхней границей для массы создаваемого аппарата, переступить которую нельзя было никак. А выбранная схема полета требовала поначалу, к сожалению, большей массы, чем это допустимо.

Вопрос об обратном перелете, перелете с Луны на Землю, стал основополагающим во всем комплексе проблем, которыми пришлось заниматься при разработке новой станции. И именно поэтому представляется целесообразным уделить особое место его технической сути.

Со слов ведущих управленцев КБ Ю. Давыдова и Д. Константинова она выглядит так.

В силу особенностей космических полетов направление движения станции при подлете к Луне и прямой посадке не совпадает с направлением на Землю (линией прямой видимости Луны с поверхности Земли). Для станций «Луна-9» и «Луна-13», уже побывавших на Луне, угол между направлением на Землю и направлением движения составлял примерно 60 градусов. Поэтому и центр возможного района для прямой посадки этих станций на Луне находился вблизи шестидесятого градуса западной долготы в местности, носящей название Океана Бурь. Раз это так, то, совершая прямую посадку, маневр, который можно считать освоенным автоматами, станция в случае необходимости возврата должна стартовать к Земле с поверхности западного полушария Луны.

Чтобы определить в этом случае направление на Землю, необходимо провести астрономическую ориентацию станции, а для того чтобы вывести ее по заданному направлению, предстоит выполнить очень сложные маневры: например, один разгон для предварительного выхода на орбиту искусственного спутника Луны и второй разгон для перехода на траекторию перелета к Земле. Причем станция должна стартовать с орбиты только в тот момент, когда по навигационным измерениям направление полета корабля совпадает с заданным направлением полета к Земле. При этом не обойтись, конечно, без коррекции траектории, так как программа каждого последующего маневра зависит от точности выполнения предыдущего, перед каждым маневром необходимо ориентировать станцию. Таким образом, на пути к Земле требуется провести ориентацию, навигационные измерения и коррекцию траектории.

Следовательно, в обратный путь к Земле придется взять и все приборы, которые требовались для перелета по трассе Земля–Луна, и достаточно топлива, чтобы управлять станцией в полете. Другими словами, вся система управления перелетом Земля–Луна–Земля должна находиться на последней ступени части станции, возвращающейся на Землю.

Даже если не приводить конкретные цифры, видно, что вес взлетной ракеты должен быть в этом случае весьма значительным.

Это относится к схеме «прямого» перелета, подчеркивают Давыдов и Константинов. Теперь представим себе, что станция должна совершить посадку на восточной стороне Луны. Как это сделать?

Практически в любую точку Луны станцию можно посадить лишь с орбиты ее искусственного спутника. Только для этого необходимо, чтобы его орбита обязательно проходила над выбранной точкой посадки. А если станцию нужно возвратить на Землю? В этом случае суммарный вес начинающей полет станции станет еще больше – ведь для коррекции окололунной орбиты при таком методе посадки тоже понадобится топливо.

В общем, в результате первой же встречи проектантов и управленцев разногласия между ними можно было «оценить» примерно в тонну.

Георгий Николаевич был очень обеспокоен таким положением дел. Проект рушился под напором теоретических предпосылок, которые игнорировать было невозможно.

В одну из встреч у эскиза – на нем Николаев набросал контуры будущей станции, которая по всем статьям не получалась, – кто-то в шутку сказал:

– А ведь было время, когда считалось, что попасть на Луну нет ничего проще – нужна лишь добрая пушка да заряд побольше... А мы вот мучаемся с навигацией и всякими другими премудростями... Эх, нам бы своего Жюль Верна!..

Шутка оказалась почти пророческой: «своим Жюль Верном», предложившим решение сложной задачи, стал Ю. Давыдов. Техническая эрудиция в сочетании с огромным многолетним практическим опытом позволяла ему найти то, что так долго никому не давалось.

Задачу он сам себе сформулировал так: критически пересмотреть традиционные методы управления. Почему он поставил перед собой такую задачу?

Николаев, знакомя Давыдова с наметками возвратной ракеты, «ракетки», как ласково называлась в КБ ракета «Луна–Земля», которая должна была доставить на Землю возвращаемый аппарат с пробой грунта, делал это в форме «размышления вслух», задавая вопросы не столько Давыдову, сколько себе.

– Двигатель для старта с Луны нужен? Ты как считаешь? Ну а топливо для него? Баки?

Давыдов не спорил.

– Радиокомплекс? С приемниками, передатчиками, шифраторами, дешифраторами. Можно обойтись без него?

Давыдов что-то буркнул в ответ, явно занятый своими мыслями.

– Система астроориентации? Аккумулятор?

Вопрос следовал за вопросом. А о чем же думал в это время Давыдов? Ему было ясно, что задача должна решаться на минимум веса. А как? Ведь и на самом деле двигатель нужен – иначе старт с Луны просто невозможен. Коррекция траектории – нужна она на возврате? Вроде нужна. Вроде... А может, не обязательно?.. А система ориентации? Давыдов, управленец «до мозга костей», перебирал варианты, искал малейшую зацепку, чтобы избавиться от того, к чему привык за эти годы.

– Ты понимаешь, Георгий Николаевич, – позже объяснял он Бабакину пришедшую ему в голову идею, – кроме визирования опорных небесных тел с поверхности Луны есть ведь и иные способы ориентирования... Можно ориентироваться, к примеру, по направлению силы веса, действующей на поверхности Луны. Тогда самая простая программа полета получится, если совместить заранее вычисленное направление полета станции на Землю с направлением действия силы веса. Сравнивая эти два направления, можно определить, в какой точке на поверхности Луны они совпадут. Ну а отклонение от направления силы веса измеряется так же просто, как на Земле. Маятником, например... О точностях прицеливания я пока не говорю. Вот и вся идея.

Георгий Николаевич идеей заинтересовался.

– Ну-ка, еще раз... – попросил он. – Только с самого начала, как ты себе все это представляешь.

– Посадочная площадка на Луне, выбираемая из навигационного расчета, является и районом, из которого обеспечивается возврат станции в заданную область Земли.

– Это я понял.

– Перед стартом с Луны производится прицеливание ракеты...

– То есть бортовой гироскоп включен и запомнил измеренное направление силы веса? Так? – Бабакин на одной из линий, начерченных на доске, нарисовал прямоугольник – гироскоп.

Давыдов подтвердил:

– Так. Сразу же после старта система управления выравнивает станцию по этому направлению. Разовым, коротким включением двигателя станция разгоняется по заданному направлению, а удержание ее на этой траектории осуществляет автомат стабилизации. Как обычно.

Это было отличное предложение. Оно позволило использовать Луну в качестве заранее сориентированной и надежно стабилизированной в космическом пространстве платформы для прицеливания и старта станции. Вот вам и пушка... Вот вам и Жюль Верн.

Правда, в предложении Давыдова были «темные места», и он сам о них заговорил.

– Тут есть два, да два вопроса, которые надо обсудить. Первое. Районы возможных стартов и соответственно посадок для этих машин должны располагаться примерно восточнее пятидесятого градуса восточной долготы, а второе...

– Подожди. Давай разберемся сначала с первым вопросом. Есть карта Луны?

Николаев развернул на столе аккуратно сложенные листы карты, которые недавно привез Ю. Н. Липский из Государственного астрономического института им. Штернберга, и провел пальцем по карте:

– Вот этот район.

– Так. Море Изобилия. – Бабакин склонился над столом, изучая карту. – Что мы имеем? Море... Типичная равнина... Это для первой посадки хорошо. А на севере – горы... Похуже, но деваться некуда. А подходы к району посадки? Ладно, по первому чтению ограничение вроде не во вред. По-моему, район с перспективой. Начнем с ровной местности, а там, глядишь, и в горы потопаем... Нет, по-моему, неплохо. Хорошо, этот вопрос – мой. Я завтра же встречусь с Виноградовым, обсудим. Еще что?

– Не ясна пока еще величина рассеивания, района возврата на Земле.

– Ну а хотя бы примерно, во что ты ее оцениваешь?

– Трудно сказать...

– А ты говори... В тысячу километров уложишься?

– В тысячу? – Давыдов подумал: – Должны.

– Это много. Это очень много. – Бабакин походил по кабинету, подошел к своему столу, присел на него, что-то почеркал на бумаге. – Это нам придется полстраны поднять по тревоге, заставить смотреть в небо и ждать возвращения аппарата. Нет, так нельзя.

– А как быть? Коррекцию траектории мы ведь делать не собираемся, как машина летит, так и летит...

– Траекторию на возврате мы будем измерять?

– Не думал, но на ракете радиокомплекс стоит. Можно.

– Раз стоит – значит будем. А если сделать так? – Бабакин быстро стер все, что было нарисовано на доске, торопясь, сделал это не совсем аккуратно. На доске появился эллипс и у большой его оси надпись – «1000». – Если, – он поочередно смотрел на Давыдова и Николаева, – если провести несколько разнесенных во времени сеансов радиосвязи и измерить координаты ракетки? Раз измерили, другой... Тогда мы от сеанса к сеансу сможем уточнить ее положение. Знание рассеивания улучшится, и эллипс будет...

– Сужаться, – досказал обрадовано Николаев.

– Ну вот. – Георгий Николаевич подвел итог: – В район ожидания заблаговременно надо будет стянуть вертолеты и самолеты поисковой службы, тогда помощь населения и не понадобится.

– Правильно.

– Федор Николаевич, если делать, как предлагает Давыдов, что получится у тебя с весом?

– Я еще точно не могу сказать. – Николаев, как всегда, был осторожен в оценках: – Но, видимо, это намного лучше, чем то, что мы просматривали. Я лично «за». И знаешь, о чем я сейчас еще подумал? Может, нам поделить радиокомплекс на две системы? Все, что нужно для перелета к Луне, для посадки и работы на ней, поставить на посадочную ступень. А на ракетке оставить только самый минимум – в основном то, что понадобится для внешнетраекторных измерений. Это вытекает из твоей идеи, – подчеркнул он, обращаясь к Давыдову.

Пройдет немного времени, и в КБ будет разработан эскизный проект станции, которая позднее впервые в мире доставит в автоматическом режиме на Землю образцы лунного грунта. Во введении к проекту, написанном самим главным конструктором, есть такая фраза: «Разработка стала возможной только за счет специального метода прицеливания в заданную точку на поверхности Земли».

Чуть-чуть разовьем эту фразу: предложенный способ позволил разработать простую и легкую систему управления ракетой «Луна–Земля», упростить и облегчить двигательную установку и отказаться от применения системы астроориентации.

Предложение открыло «зеленую улицу» проектантам. Подтвержденное точными расчетами, выполненными в тематических отделах, оно легло в основу компоновки, хотя работы по нему было еще достаточно. Ведь одно дело высказать идею, правильную, нужную, а другое – воплотить ее в реальную конструкцию, обеспечивающую выполнение требуемых характеристик. Система управления станцией, мягкой посадки, пеленгационная система, бортовой радиокомплекс, двигательная установка, система теплозащиты возвращаемого аппарата, система его парашютирования и автоматики, система энергоснабжения, грунтозаборное устройство, конструкция станции – все создавалось заново, все требовало активнейшего участия всего коллектива, неустанного внимания главного конструктора, руководителя КБ.

И хотя этот метод управления стал основой создания станции, вопрос с весом полностью все же еще не был решен. Каждая система, воплощаемая в металле, могла стать при отсутствии должного повседневного внимания и контроля более тяжелой, чем это принималось в первоначальных расчетах. И в этом, кстати, нет ничего удивительного. Я лично не встречал еще реального прибора, который имел бы массу меньше, чем было заявлено при его начальной проработке. Если, конечно, это делалось специалистами, как говорится, без «запроса». Опыт моих товарищей подтверждает наблюдения. Почему происходит такое незапланированное явление? Да просто потому, что в создание прибора включается много специалистов, каждый из них отвечает за что-то свое. Один должен обеспечить работу прибора с учетом воздействия на него климатических условий, вибрации и перегрузок, другой создает его схему, третий... И все, понимая, что прибор не должен быть перетяжелен в целом, вкладывают в него каждый по своей части правильные и нужные конструктивные и схемные решения, которые приводят, естественно, к большему или меньшему превышению массы. По одной плате, по одной детали, по одному кронштейну... Это граммы, десятки граммов. А в сумме набегает... И не всегда при этом существует дотошный контроль, апробирующий предложенное решение, – что, мол, за беда, если прибор превысил заданную массу, допустим, пятнадцать–двадцать килограммов на один, ну полтора килограмма? Ведь масса может, как и любая величина, иметь, дескать, допуск плюс-минус столько-то.

Но чаще-то получается плюс!

С массой в космических делах всегда обращаются очень осторожно. Дисциплина веса – непреложный закон, которым всегда руководствуются создатели космических аппаратов. Сейчас это стало важно, как никогда.

И вот поэтому-то разговор, который как-то завел с Георгием Николаевичем главный инженер Алексей Платонович, не был уж таким неожиданным.

– Георгий Николаевич, – сказал он, – я не хочу подвергать ни малейшему сомнению уровень проработки конструкции станции, да и всех ее элементов. Тем более что вместе с конструкторами работают технологи... И все-таки... Если к проблеме веса не привлечь внимание коллектива, нет уверенности в том, что мы где-то не сорвемся...

– Ну как еще привлечь? Исполнитель подходит к работе ответственно. Начальники групп, да и все, кто подписывает чертежи, относятся к этому тоже далеко не формально... Все понимают, что к чему... Да и я сам занимаюсь весом систематически...

– Это ясно... И все-таки одно дело, когда задействована стандартная цепочка исполнителей, а другое...

– Что вы конкретно предлагаете?

– А вот что. – Алексей Платонович встал и прошелся по кабинету. Он иногда любил делать именно так – встать и пройтись, особенно если разговор предстоял серьезный. – Нужно объявить конкурс по снижению веса.

– Так-так, – заинтересовался Бабакин. – Конкурс...

– Именно конкурс. Деньги на премирование лучших предложений мы дадим из фонда БРИЗа. Представляете, гражданская заинтересованность подкрепляется финансовой. Это же большой рычаг! И дальше. Сделаем так. Конструктор выпустил чертеж, утвердил его. А потом у него появилось конкретное предложение, как облегчить свою же конструкцию... Дадим право участвовать в конкурсе и ему.

– Это отличная мысль, – ухватил суть предложения Бабакин. – Конечно, будет справедливо, если не только посторонний человек будет работать над конструкцией, но и ее создатель не будет считать, что с выпуском чертежа закончилось его участие в общем деле... Это просто здорово, – загорелся Бабакин. – Но нужно сделать еще вот что. Нам нужно как-то договориться с финансистами, чтобы они разрешили участвовать в этом конкурсе и представителям смежных организаций – они-то в общем успехе заинтересованы не меньше, чем мы. Как вы считаете?

– Абсолютно правильно. Цепкий взгляд со стороны может оказать существенную помощь. Финансистов я беру на себя. – Алексей Платонович завершил разговор. – Значит, договорились. Я попрошу подготовить приказ о конкурсе и положение. Завтра оба документа будут у вас.

Привожу текст приказа почти полностью:

«В целях привлечения изобретателей и рационализаторов к решению первоочередной задачи по изделию – уменьшению веса конструкции при сохранении надежности, качества и технологичности изделия

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Объявить на предприятии конкурс по снижению веса изделия.

2. Ввести на предприятии премиальное положение, обеспечивающее выплату вознаграждения в сумме... рублей за каждый снятый кг веса посадочной ступени и... рублей за каждый снятый кг веса возвратной ракеты...»

Существовало различие в «стоимости» килограмма веса посадочной ступени и возвратной ракеты. Это обстоятельство удивлять, по-моему, уже не должно – конечно же, килограмм, снятый с ракеты, совершающей старт с Луны, должен «стоить» дороже.

В «Условиях...», приложенных к приказу, конкретизировалась основная идея, что считать снижением и за счет чего его производить. Мне представляется целесообразным ознакомить читателя и с их содержанием:

«1. Снижение веса оценивается по сравнению с заложенным в выпущенной технической документации.

2. Снижение веса не должно производиться за счет ухудшения технических характеристик деталей, узлов, агрегатов и изделия в целом.

3. Рациональное уменьшение веса изделия может производиться за счет:

изменения конструкции отдельных агрегатов и узлов,

применения более легких материалов,

наиболее рационального решения вопросов, связанных с программой работы изделия,

унификации агрегатов системы управления и энергоснабжения...»

Один из важнейших, на мой взгляд, пунктов относился к смежным организациям. Он гласил: «В конкурсе имеют право принимать участие все работники нашего предприятия, а также...», и тут вслед за этим шло перечисление основных смежников КБ. Именно этот пункт, значительно расширив сферу действия приказа, вновь упрочил творческое единение многих организаций.

Просматривая материалы по рационализаторским предложениям, поданным в те дни, убеждаешься в массовой заинтересованности этим нужным делом. В конкурсе приняли участие более ста человек. И хотя далеко не все предложения были равноценны и приняты, конкурс свою огромную роль сыграл: он привлек внимание проектантов, конструкторов, инженеров, технологов к проблеме веса, этой важнейшей характеристике создаваемой станции. Уважительное отношение к весу, которое и прежде было сильно в коллективе, поднялось как бы на новую ступень. А то, что суммарный практический результат конкурса, выраженный в цифрах, не превысил ста килограммов, означало, что конструкции и схемы, запущенные в производство, действительно были оптимальными. Или во всяком случае близки к этому.

Последний пункт «Условия» гласил: «Окончательное заключение по предложениям дает жюри конкурса. Заключение утверждается главным конструктором».

Да, на Георгии Николаевиче лежала основная ответственность и за вопросы веса. Я думаю, что в какой-то степени он ее сам взвалил на свои плечи, не перепоручив своим заместителям. Что это? Недоверие? Конечно же нет. Неуемность его натуры, одержимость просто не позволили ему оставаться в стороне от всего того, что определяло, быть или не быть станции.

Он считал, и это было подтверждено неоднократно что его личный опыт должен быть использован до конца. В коллективе КБ и по сей день помнят многие эпизоды, которые раскрывают степень участия главного конструктора в создании станции, о которой директор радиофизической обсерватории Джодрелл-Бэнк, профессор Б. Ловелл скажет позже корреспонденту «Известий»: «Задача, выполненная «Луной-16», – это настоящая революция в деле освоения космоса. Вы доказали, что с помощью новейших автоматических систем можно, не ставя под угрозу человеческие жизни, производить самые дерзновенные опыты».

Огромен личный вклад Бабакина в создание этой станции. Без всякого преувеличения можно сказать, что это его детище. О некоторых эпизодах, показывающих многоплановость действий главного конструктора, я уже рассказал. Хочу добавить еще несколько – они интересны и сами по себе, и тем, что дают возможность судить о некоторых чертах характера Бабакина, о стиле его работы.

...Когда создавалась эта необычайная машина, с самого начала был нарушен установленный годами процесс проектирования. Как было всегда? Проектный отдел разрабатывает компоновку аппарата, согласовывает ее со всеми заинтересованными службами, выслушивает при этом, если она есть, а есть она всегда, критику соратников, исправляет что-то, процесс повторяется неоднократно, пока разногласия окончательно не устраняются, и лишь после этого компоновка утверждается главным конструктором. Затем она идет в конструкторские отделы, которые на основании ее приступают к разработке чертежей для производства. Путь, в общем-то, тривиальный и характерный для любой, вероятно, отрасли.

Главными оппонентами проектантов обычно выступают конструкторы. Их волнует многое: достаточны ли зазоры между приборами, насколько правильно приняты в компоновке габариты «начинки», есть ли подходы к разъемам, «завязана» ли силовая схема станции оптимальным способом... Подобная цепочка рассмотрения и согласования, выработанная десятилетиями, наверное, правильна. Она обеспечивает техническую критику принятых решений и поэтому объективно повышает качество работы. Так было. А вот сейчас жизнь требовала иного подхода. И первым, кто это понял, был Бабакин.

– Как же так? – рассуждал он, стоя по обыкновению у доски в своем кабинете. – Как же так? Николаев будет трудиться над компоновкой ну примерно столько времени, – он провел горизонтальную черточку, соединяющую несколько вертикальных столбиков-месяцев, – лишь потом... Тебе сколько нужно времени на выпуск чертежей? – вдруг спросил он у внимательно слушавшего его Валентина Евгеньевича, своего заместителя по конструкторским делам.

– Если Николаев, как ты сказал, заканчивает разработку чертежей здесь, – он взял у Бабакина мел, – то столько поработаем мы. – Он продлил линию вправо.

Георгий Николаевич слушал внимательно.

– Но это, конечно, не означает, что мы будем ждать, пока будут готовы все чертежи до последнего, и только тогда их в комплекте отдадим в производство. Мы начнем их сдавать раньше. Поагрегатно, так сказать. На возвратную ракету. На спускаемый аппарат...

– Вот за это спасибо! – Георгий Николаевич не выдержал. – Значит, поагрегатно, а я-то думал...

– Георгий Николаевич! Не нужно иронизировать. – Голос Валентина Евгеньевича не изменился. – Ты сам понимаешь, что, не имея законченной компоновки для такой сложной станции, нельзя выпустить рабочие чертежи. А если даже что-то и выпустим, то все равно может оказаться, что потом их придется переделывать. Большинство бортовых приборов еще только разрабатывается.

– Это точно. И все-таки делать нужно все как-то по-другому. Не так. Именно для этой машины, потому что времени нет. Она должна появиться архибыстро...

– Не спорю. Но ты-то сам что конкретно предлагаешь?

– Что? – повторил Бабакин. – А вот что, – вдруг встрепенулся он, как обычно, когда к нему приходило внезапно нужное решение. – Нужно подсадить твоих ребят в проектный отдел, чтобы они с проектантами работали вместе с самого начала. Тогда мы избавим и тех и других от последующей взаимной критики, – И, видимо, уловив в глазах собеседника готовое вот-вот сорваться возражение, добавил: – Правильной, нужной критики, но чуть запоздалой. И еще одно. Разрабатывая сообща компоновку, конструкторы принимают ее от проектантов, как говорится, «на ходу», получая возможность тут же, не теряя времени, выпускать рабочие чертежи. – Бабакин вошел в свою стихию экспромта. – Понимаешь, что получается. Чертежи можно будет уже выпускать не просто поагрегатно, как говорил ты, а может, и по отсекам. Отсек готов, сообща проработан – давай чертежи в производство. Понял?

– Понял-то понял. Но все не так просто, – обдумывая свое возражение, сказал конструктор.

– А кто говорит, что просто?

– В принципе ты прав...

– Ну вот видишь.

– Нужно только иметь в виду, что к чертежам можно приступить только после того, как будет выбрана схема решения задачи, определены внешние размеры основных элементов станции и завязана ее силовая схема... Кого же выделить на это дело? – задумался Валентин Евгеньевич.

– Конечно, асов, людей, способных мыслить самостоятельно. Без указки.

– Вот и я думаю... Хорошева, конечно... И еще... – Он назвал несколько фамилий.

– Лучшего предложения быть не может.

Действительно, все названные конструкторы имели за плечами огромный опыт работы, и участие их в совместном проектировании сулило правильность технических решений и быстроту их принятия.

– Знаешь, – Георгий Николаевич слегка обнял Валентина Евгеньевича, – я рад, что ты сам назвал Хорошева. Теперь вот что. Тебе час на переговоры с народом. Хватит? А в четыре со всеми ко мне. Я позову Николаева, Ивана Михайловича. Посоветуемся.

– Иван Михайлович будет весьма кстати – ведь все, кто примет участие в проекте, раньше были под его началом.

– Тем лучше. Значит, встречаемся в четыре. И завтра же пусть начинают.

– Договорились. Через час у тебя. Да, знаешь, какая мне мысль пришла в голову? – Валентин Евгеньевич посмотрел внимательно на Бабакина. – В компоновке пока еще много «белых пятен». Может, сделать так: если на какой-то прибор смежник пока не готов дать нам «габаритку», определим размеры прибора сами. По тому объему, который он просит. Пусть проектирует прибор в той конфигурации, которая нужна нам...

– Тогда так и поступим, не будем терять времени.

Чуть позднее идея совместной разработки компоновки обрела более глубокий смысл, чем это казалось вначале. Принятая к реализации, она свелась к вовлечению в процесс создания станции с самых первых шагов как можно большего количества специалистов. Как показала практика, именно в этих условиях обеспечивалось максимальное быстродействие цепочки «проектант–конструктор–производственник» при высоком качестве выполняемых работ. Отсутствие ведомственного, «от сих до сих» разделения повышало общую ответственность за правильность принимаемых решений, убыстряло классические этапы разработки и изготовления. Ну а конструкторам при таком «раскладе» отводилась особая роль – сначала они сидели с проектантами над компоновкой, затем выпускали рабочие чертежи в производство, а потом – потом были рядом с рабочими у станков, помогая найти лучший вариант обработки узла, деталей. Именно тот вариант, который обеспечивал выполнение конструкции в заданном весе. Тот, который исключал даже малейшее превышение расчетной величины.

Содружество проектантов и конструкторов, основы которого были заложены еще в том, первом разговоре, позволило параллельно с компоновкой, процессом сложным, трудоемким, длительным, выпускать в производство рабочие чертежи даже не на агрегаты, как мыслилось вначале, а на отдельные конструктивные узлы.

...В компоновке возвращаемого аппарата фигурировал многоштырьковый герморазъем; через него, как задумывалось, мог осуществляться в полете контроль работы борта – с помощью телеметрии, которая предусматривалась на возвратной ракете. Предполагалось, что будут измеряться: температура в разных точках, величина тока потребления, какие-то характеристики автоматики, что-то еще... В общем, разъем нес чисто контрольные функции.

Но он имел собственный вес. И это еще не все. Раз стоял разъем, то еще нужно было поставить на ракетке и пиронож, который при отсоединении от возвратной ракеты «шарика» должен «отрубить» кабель. А это – тоже вес. И притом – еще один элемент, снижающий, хочешь ты этого или нет, общую надежность станции.

На одном из совещаний Бабакин спрашивает электриков:

– Для чего провод номер шесть в этом разъеме?

– Для проверки, в порядке ли бортовая батарея.

– А если не в порядке?

– ?

– Отрезать этот провод. А на второй ножке разъема что?

– Ток передатчика.

– Если плохо, что можно сделать? Присутствующие поняли ход мысли Бабакина и как бы втянулись в игру.

– Ничего.

– Отрезать! Кто здесь есть от тепловиков? А, ты, – приветливо сказал он начальнику отдела Константину Михайловичу, который почему-то сел сзади, скрывшись за широкими спинами других. – Что тебе дадут эти температуры? Ну узнаешь их, что из этого?

– Для статистики.

– А если аппарат перегреется или заморозится, ты помочь чем-нибудь сможешь?

– Нет.

– Отрезать!

В разъеме было несколько десятков ножек... Через час разъема не было и в помине. Удовлетворенный совершенным, Георгий Николаевич сказал:

– Почему я решил снять этот разъем? Я не против телеметрии, вы это знаете. Без нее мы никуда еще не ходили. Но шарик сам по себе очень прост по аппаратуре. Поэтому я считаю, что полетную надежность мы должны и можем гарантировать серьезными наземными испытаниями. Тут я ваш союзник. И еще. В запасе у нас есть резервный, на худой конец вариант – возвратившийся на Землю шарик после его нахождения будет исследован дотошно. Ясно?

Приборы спускаемого аппарата и сама конструкция его показали во всех трех пусках (я имею в виду «Луну-16», «Луну-20», «Луну-24») стопроцентную полетную надежность. А контрольный разъем? Теперь уже, я думаю, многие позабыли, что когда-то такой намечался к установке...

...Почти вся бортовая аппаратура, которая работала на перелете и после посадки на Луну, была сосредоточена в герметичном приборном отсеке довольно сложной формы. Тороидальной. «Бубличной», одним словом. На этом торе было еще и несколько наростов в виде эллипсоидов с люками, через которые в отсек вставлялись приборы. Конструкция непростая, что и говорить. И, может быть, неоправданная с точки зрения непосвященного в тонкости проектирования этой станции человека. Казалось бы, отсек нужно выполнить в виде цилиндра, и тогда многое станет проще.

Но это не так. Цилиндр был бы намного выше тора. А это потребовало бы увеличения жесткости и соответственно большей массы.

В чем же конкретно состояла сложность торовой схемы?

Предполагалось, что торовый отсек будет изготавливаться из листового электрона, штамповаться, а затем фрезероваться. Сложно, что и говорить. Ну а главное даже не в этом. Из-за фигурной формы отсека нельзя при его изготовлении применить автоматическую сварку – места стыков приходилось сваривать вручную. Это обстоятельство в основном и вызывало недовольство отдельных служб – изготовлять отсеки будет трудно, контролировать качество тоже... Дело дошло до непримиримых, казалось бы, разногласий между конструкторами и «потребителями», производством. На чертеже общего вида отсека, там, где должна была стоять подпись, означавшая, что все вопросы согласованы, появилась пометка «Конструкция нетехнологична». Такой приписки на чертежах не помнят даже ветераны.

Пришли к Бабакину, показали чертеж, рассказали о разногласиях и о почти безвыходном положении. Георгий Николаевич внимательно выслушал всех и спросил:

– В агрегатных цехах умельцы есть?

Стали называть фамилии рабочих, квалификация которых была не меньше, чем у лесковского Левши, который в стародавние времена прославился умением ставить подковки на тонкие блошиные ножки. Один, второй, третий – загибая пальцы на руках, называли наперебой фамилии рабочих.

– Так, а сколько килограммов мы сэкономим при таком отсеке? – спросил Бабакин и, удовлетворенный ответом, подвел итог: – Товарищ, не пожелавший согласиться с чертежом, прав… – присутствующие встрепенулись... – был бы, – раздельно подчеркивая каждое слово, сказал он, – если бы мы гнали серию, большую или малую, но серию. А мы делаем уникальные объекты, в единичных количествах, с необычной задачей и всем остальным. Подумайте над этим доводом, а если у кого появятся более веские аргументы, скажите. Сегодня, завтра. День-два погоды не делают. Хорошо?

На всех станциях, доставлявших на Землю лунный грунт, стояли такие сложные по форме торовые отсеки.

...История с выпуском эскизного проекта «Луны-16», по-моему, далеко не тривиальна. И потому, как кажется, должна представлять интерес.

Дело в том, что руководящими документами предусматривался на начальном этапе проектирования выпуск не эскизного проекта, а так называемого аванпроекта. То есть проекта, предшествующего эскизному. Предварительного проекта.

Что должно было содержаться в этом документе? Основные принципы построения экспедиции, некоторые наиболее важные характеристики систем, участвующих в ней, ну и предварительная компоновка станции. Аванпроект – это, по сути дела, предложение о создании комплекса без детальной проработки.

На выпуск аванпроекта отводилось что-то около двух месяцев. Эскизный же проект по проработке вопросов намного более глубокий, проект, на основании которого уже разрабатываются и запускаются в производство рабочие чертежи, поэтому в такой ограниченный срок, как считалось, его сделать было нельзя. Об этом говорил немалый уже опыт, и он сомнению не подвергался.

На разработку аванпроекта был составлен и утвержден график. В нем предусматривалось и наименование глав, и их краткое содержание, перечислялись ответственные исполнители, указывались сроки подготовки материалов – словом, казалось бы, все, что нужно. Но потом выяснилось, что далеко не все. В нем не был предусмотрен важнейший фактор, от которого зависело не только качество выполняемой работы, но и время, отведенное на ее выполнение. Имя фактору – энтузиазм исполнителей. А он к этому времени настолько стал массовым явлением и настолько проник во все звенья инженерно-конструкторского коллектива, что учитывать его нужно было обязательно. Именно он и оказал на эту работу решающее влияние.

Чем подогревался энтузиазм? Думаю, гордостью за фирму, перед которой была поставлена такая ответственная и престижная задача, как изготовление космической станции для доставки на Землю лунного грунта. Тезис «Нас никто не дублирует» вошел в плоть и кровь каждого. Ведь не часто же выпадает такое, когда все от начала до конца – новое, неизведанное. И вдобавок очень нужное. Не хочу быть излишне патетичным, но в данном случае фраза «Энтузиазм овладел массами» выражала именно то, что должна выражать.

Конкретным продуктом особого отношения к делу стали разделы проекта, которые каждый исполнитель старался сделать лучше, полнее, чем это задумывалось. И как следствие этого аванпроект получился непохожим на прежние – простые, описательные, состоящие из общих положений. Новый аванпроект наполнился динамичным содержанием, поисками и конкретными решениями.

И вот тут-то произошло событие, с которым лично я за много лет работы в КБ столкнулся впервые, хотя за эти годы было выпущено, не знаю, может, пятьдесят, а может, еще больше подобных документов.

Было воскресенье, декретированный, так сказать, день отдыха, но именно в этот день Бабакин попросил несколько человек приехать в КБ. Прямо с утра. К девяти часам. В это воскресенье у него (давно такого не было!) образовалось «окно». И он решил посвятить его аванпроекту, разобраться в нем и утвердить. Если все, конечно, в нем правильно. До срока, установленного начальством, оставалось дня три-четыре. Проект был отпечатан на кальке, оставшегося времени должно было еле-еле хватить на снятие синек, брошюровку их и рассылку.

Мы сидели у Николаева, в зале, изредка перекидывались словами, поглядывая на часы в ожидании, когда Георгий Николаевич нас отпустит. Слишком уж как-то в последние месяцы все перегрузились, и единственный выходной день хотелось провести как-то по-другому. Зазвонил телефон.

– Пошли, Бабакин вызывает, – сказал Николаев, положив трубку.

Георгий Николаевич сидел за столом, перед ним лежали три книги аванпроекта – баллистика и управление, конструкция и радиосистемы, хорошо знакомые нам. Бабакин увидел нас, встал, какой-то радостный, довольный, улыбающийся. И так резко контрастировала с этим фраза, с которой он нас встретил:

– А вы, братцы, сделали не аванпроект...

– А что же? – перебил его удивленно Николаев.

– Значительно больше. Садитесь. – За длинным столом оставалось много свободных стульев. Бабакин взял с письменного стола первый том, полистал его:

– По глубине проработки, по вопросам, которые в нем освещены, это – эскизный проект. Да, да, – подтвердил он, увидев, что присутствующие оживились. – Из проекта вытекает, и это подтверждается расчетами, что система реальна. Конечно, дел еще уйма, и отработки, и испытания – все еще впереди, но то, что система будет жить, сомнений не вызывает. Спасибо. Иван Алексеевич, – повернулся он к своему заму, – готовь приказ по КБ, наиболее отличившимся – благодарность в личное дело. А сейчас сделаем вот что, – оживился он и сел за стол. – У кого есть лезвие?

– Сейчас принесу. – Николаев вышел из кабинета. Через минуту Георгий Николаевич склонился над одним из томов.

В верхней части каждой страницы по установленной стандартами форме чернело: «Аванпроект». Проведя осторожно лезвием по кальке, он вырезал прямоугольник, в середине которого было это слово.

Бабакин поднял том и через образовавшееся отверстие посмотрел хитро на приглашенных:

– Вот так будет лучше, – хмыкнул он. – Один лист готов. – Георгий Николаевич принялся за вторую страницу. – А вы что стоите без дела? Берите лезвия и делай то же каждый по своему тому.

Работа закипела, горки калечных прямоугольников росли на глазах.

Через час все было кончено. В страницах зияли отверстия, а слова «Аванпроект» не было и в помине.

– А вот титульный лист. Перепечатайте. Вместо «Аванпроект» здесь должно быть «Эскизный проект». Ясно?

Так и было сделано. Так и был отсинен эскизный проект с этой кальки и разослан по всем полагающимся адресам. На синьке вырез не был виден. Вместо него темнел прямоугольник без всякой надписи. И только на сохранившемся до сих пор первом экземпляре можно увидеть не совсем аккуратно, второпях вырезанные окошечки.

7 марта Бабакин подписал приказ. В преамбуле к нему говорилось: «За большой вклад в разработку проекта изделия и обеспечение его выпуска в исключительно сжатые сроки объявить благодарность с занесением в личное дело...» В приказе были приведены фамилии шести человек.

Казалось, эскизный проект создан и можно не теряя времени приступить к широкой практической реализации темы. Однако, несмотря на безусловную привлекательность эксперимента, некоторые сведущие люди не без основания усматривали в нем и такие сложности, решение которых не могло полностью гарантировать успех этой затеи. К числу неясностей относили и возможный резонанс, который мог сопутствовать неудаче смелого замысла. Разве можно строго судить людей, которые каждый на своем месте отвечали за то, чтобы «все было правильно». Поймите, речь ведь шла не о какой-то модификации, пусть большой, принципиальной, но все же модификации. Здесь, как уже было сказано, все абсолютно новое, ни на что не похожее. Ни прообразов, ни аналогов не существовало. А кто стоял за предложением? Главный конструктор. Толковый, инициативный человек, доказавший делом свое право возглавить крупнейшие разработки. Коллектив КБ. Грамотный, авторитетный, имеющий многолетний опыт в создании сложнейших образцов техники. Смежные организации. Вот тут-то и начинается... Да, действительно, ряд смежных организаций, их руководители в космических делах были далеко уже не новичками. Но к созданию новой космической техники, точнее, к созданию систем управления ею подключалась и совсем новая организация, к тому же молодая, стало быть, неопытная. Как она справится с ответственным заданием? Одного желания и энтузиазма тут может оказаться недостаточно... А грунтозаборное устройство? Пока даже для наших вроде бы изученных земных условий нет еще автоматического бура, способного одинаково хорошо работать и по твердым, скальным грунтам и по сыпучим, песчаным! А какой грунт будет «там» – неизвестно...

Проблем хватает. И малейший недосмотр, а вернее, просмотр сведет все задуманное и отработанное к нулю. А тут еще эта проблема веса. Нет гарантии, что при изготовлении станции все-таки удастся удержаться в пределах весовой сводки... Но именно теперь Бабакин получил мощную поддержку со стороны своего руководства и Центрального Комитета партии – он был правильно, как говорится, понят. Научная целесообразность новых станций, огромное международное значение предстоящих полетов были оценены надлежащим образом.

Что же руководило главным конструктором, когда он аванпроект, в сущности, «голую» идею одним махом превратил в проект и позже, когда день запуска станции приближался с неумолимой быстротой? Когда уже не было дороги назад. Откуда в нем эта неистребимая вера в благополучный исход дела, которой он заразил всех, с кем ему приходилось общаться, включая и тех, кто вначале не очень-то верил в эту затею?

Я убежден, что в основе всего лежит склонность к техническому риску, свойственная ему всегда. И в молодости. И в эти зрелые годы. Это, кстати, не только мое мнение.

Считается, что технический риск предполагает принятие решения лишь после всестороннего рассмотрения возможных последствий, которые при этом могут возникнуть. Это – научная основа. Она подкрепляется комплексом расчетов, и если нужно, то и данными, полученными экспериментальным путем.

Ну какой же это риск! – возразите вы. И будете правы, потому что это еще действительно не риск, или, поиграв словами, можно сказать так: риск недостаточно рискованный – все-таки есть расчеты и, что особенно важно, экспериментальные данные.

Риск появляется там, где не хватает расчета и тем более эксперимента, при решении особо сложных задач, когда все факторы, от которых зависит успех, оценить достоверно практически нельзя.

В сложной взаимосвязи событий и явлений даже при самом глубоком анализе данных остается все-таки какая-то возможность что-то недооценить, а то и просто чего-то не знать. И вот тут решающее слово за техническим риском. Разумеется, риском разумным, обоснованным, который отражает лишь частичную непознанность события, явления. Риск как проявление опыта, интуиции.

Иногда приходилось слышать: «Бабакин родился в рубашке», «Бабакину всегда везет». Да не везло Бабакину, и не родился он в рубашке! В деле, которым он занимался, которому отдал жизнь, везению не было места. Тем более – многократному.

Вероятностные расчеты остаются вероятностными, но степень незнания уменьшается по мере расширения знаний.

У него получалось все, или почти все, что он задумывал, именно потому, что он шел на оправданный технический риск.

Отсюда его вера и убежденность.

Ночь на 24 сентября 1970 года Георгий Николаевич провел на КВЦ. На фоне черного осеннего неба светящиеся в это время окна здания говорили о том, что за его стенами происходит что-то необычное. Об этом свидетельствует и множество машин, выстроившихся тут же на территории. Представители организаций, принимавших участие в создании «Луны-16», ждут сообщений о завершении беспримерного космического рейса.

Бабакин сидит один за небольшим гостевым столом у левой стены огромного зала. Он напряженно вслушивается в голоса, которые разносят динамики по всем комнатам здания. Он мысленно там, в районе Джезказгана, в центре той кажущейся непосвященному человеку неразберихи, в которой на деле самый настоящий порядок и организованность. Идет перекличка, уточняется готовность поисковых средств. Пока все нормально. Каждая поисковая группа знает свою точку, каждый вертолет и самолет – свой маршрут. Все знают свой маневр.

В зале оживление. Первый важный этап выполнен – возвращаемый аппарат отделился от ракеты. Напряжение спадает. Бабакин встал, подошел к группе главных конструкторов.

– Поздравляю, Георгий Николаевич, – говорит один из них.

– Сплюнь, сплюнь сейчас же, – просит Бабакин и удовлетворенно кивает, глядя на имитацию жеста, свойственного в первую очередь студентам. Он очень осторожен, почти суеверен, но то, что многие трудности уже позади, понимает прекрасно. Но он знает, что еще многие остаются – «шарик» отделился от ракеты, теперь он не должен сгореть в атмосфере Земли, потом у него должна отстрелиться крышка парашютного отсека, потом открыться парашют, потом.., Нет, поздравления принимать время еще не настало.

Чувства Бабакина обострены до предела – слишком много он вложил в эту станцию. Слегка побаливает грудь, где-то в районе сердца. Он, как ему кажется, незаметно для других, слегка потирает это место, заложив руку под пиджак.

Но это ему кажется, что незаметно...

– И давно это у тебя? – спрашивает Сергей Михайлович, один из самых близких его сподвижников.

– Да нет, – Георгий Николаевич не хочет быть даже с ним откровенным. – Просто дьявольски устал. Ничего, обойдется...

– Зря ты так. Сходи к врачу, посоветуйся,

– Схожу, схожу... – не очень обнадеживающе обещает Бабакин,

Что скрывалось за этим неуверенным ответом? Память о прожитом? Эпизоды этой беспримерной лунной эпопеи с лихо закрученным сюжетом, исход которого пока не ясен? Или же то, что еще предстоит прожить? Вот приземлится «шарик», и там... Почему «и там»? Сразу же надо переключаться на другое – на луноход, который уже в работе... Где уж тут время для врачей...

Бабакин внимательно посмотрел на присутствующих – сколько пройдено вместе. С конструкторами, управленцами, радистами, электриками... А производственники? Сколько труда, смекалки вложено ими в станцию, которая вот-вот вернется из дальних странствий. Чертежи чертежами, инструкции инструкциями, но что они, пока руки рабочих не воплотили их в металл? Нет, ему не забыть, да и как он может забыть круглосуточный, кажется, свет в окнах заводских цехов... Да и разве, положа руку на сердце, мог бы он, главный конструктор КБ, уделять так много времени решению проектных завязок и инженерных задач, если бы организация и работа производства не были в надежных руках? Да, на плечи Николая Ивановича, директора предприятия, в недалеком прошлом крупного партийного работника, и Алексея Платоновича, опытнейшего технолога, легла огромная работа по переоснащению производства, внедрению новых процессов.

Не знаю, думал ли Бабакин об этом в те последние минуты перед завершением космического эксперимента или нет. Уверен только, что если его мысли были заняты «подведением итогов», то он не мог обойти и себя.

Наверное, он сам лучше, чем кто-то другой, знал, что тот стиль работы, который свойствен ему, даже с натяжкой не может служить образцом великой организованности. Но он его устраивает, особенно когда задумывается очередная система – словом, когда начинается поиск. Дело здесь не в том, что так удобнее лично ему. Такой стиль – в этом он убеждался не раз – просто раскрепощает людей, делая тем самым работу коллектива более продуктивной. Конечно, когда наступает этап методической работы, когда поиск завершен, когда необходимо каждому дать задание, распределить роли, чтобы успешно преодолевать противоречия, неизбежные при рождении нового, нужна уже организация. А вот в этом он не очень силен. Увлекающаяся, взрывная натура его требует раскованности, она не приемлет пут параграфов и циркуляров. (Наверное, поэтому Бабакин всегда с уважением относился к руководителям-организаторам, возможно втайне даже завидуя им.)

Повторяю, может ни о чем таком Бабакин тогда и не думал. Будем считать, что это – мои мысли о нем. Но им есть оправдание: я знаю, что так оценивали Бабакина многие люди, близко его знавшие. И – это в данном случае важнее – он сам нередко говорил в таком духе...

...Бабакин поднялся с места. В дальнем углу зала, у огромного глобуса Луны, он увидел тех, кто по праву должен разделить с ним успех... Или неудачу? Успех, конечно.

Николай Иванович и Алексей Платонович, оба высокие, рано начавшие седеть, увидев идущего к ним Георгия Николаевича, направились навстречу.

– Уже скоро, – успокаивая себя, сказал Бабакин.

– Осталось совсем немного. – Николай Иванович посмотрел на часы.

8 часов 11 минут. «Шарик» все ниже и ниже. Высота 14,5 километра. Раскрывается парашют. Сначала тормозной, затем основной. Скорость снижения «шарика» замедляется. Заработал передатчик.

– Пеленг взят, – докладывает радостно информатор, которому полагается по всем канонам быть беспристрастным.

Пилот вертолета Ми-4 Востряков еще в воздухе замечает возвращаемый аппарат. Он сопровождает его до самой земли. Садится совсем рядом. «Космический геолог» дома. Московское время 8 часов 26 минут. Восторженные возгласы присутствующих на КВЦ прерывает информатор:

– Товарищи! Государственная комиссия, техническое руководство полетом горячо и сердечно поздравляют с выдающейся победой в космосе.

Это было первое поздравление. С каждым днем поток поздравлений возрастал. Правительства, государственные, общественные деятели и ученые многих стран отмечали выдающееся достижение советского народа, восхищались им.

Поздравления доставили большую радость «космическим» коллективам. Но все-таки особое чувство гордости за свою Родину вызвало поздравление ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР.

Зачитанное на общем митинге в самом большом цехе предприятия в присутствии тысяч людей создателей этой космической станции нового типа, оно дошло до сердца каждого, не оставив никого равнодушным.

«Впервые в мировой практике освоения космоса, – подчеркивалось в поздравлении, – успешно решена принципиально новая задача полета автоматического аппарата на другое небесное тело, взятия образцов его грунта и возвращения на Землю.

Задачи изучения и освоения космического пространства постоянно усложняются и требуют поиска технически и экономически рациональных средств создания необходимой для этого космической техники. Осуществление программы полета станции «Луна-16» еще раз подтвердило большие возможности и широкие перспективы применения автоматических аппаратов для исследования космического пространства и получения научной информации с поверхности Луны и планет Солнечной системы.

Новые достижения советской науки и техники в создании автоматических станций стали возможными благодаря вдохновенному труду нашего рабочего класса, советской научно-технической интеллигенции...»

15 ноября 1970 года в центральной прессе появилось небольшое редакционное сообщение. Сообщение называлось «Награды за большую победу в космосе», а ниже – подзаголовок: «О присвоении звания Героя Социалистического Труда, награждении орденами и медалями СССР и присуждении Ленинской и Государственных премий СССР ученым, конструкторам, инженерам и рабочим за создание ракетно-космического комплекса, осуществление полета станции «Луна-16» и доставку лунного грунта на Землю».

Самого высокого трудового отличия Родины – звания Героя Социалистического Труда был удостоен главный конструктор станции Георгий Николаевич Бабакин.

Конструкция новой станции – пример исключительной рациональности. Оптимальность ее членения на разных этапах полета – свидетельство этого. Посадочная ступень, имеющая в своем составе жидкостный ракетный двигатель, систему баков с компонентами топлива, приборные отсеки, амортизированные опоры для посадки, осуществила доставку к Луне, посадку на ее поверхность и старт с нее ракеты «Луна–Земля». Ракета «Луна–Земля» вывела на траекторию перелета к Земле возвращаемый аппарат и доставила его в атмосферу Земли. И наконец, возвращаемый аппарат, совершивший посадку на Землю, привез ампулу с лунным грунтом. Именно такое построение станции обеспечило решение «весовой» проблемы. И не только ее. Посадочная ступень – совершенно новое средство в космической технике – была рассчитана на выполнение и других задач. Именно на ней доставлены на поверхность нашей небесной соседки два лунохода. И с ее помощью ряд станций станет лунными спутниками.

Группа авторов книги «Автоматические станции для изучения поверхности покрова Луны», вышедшей в семьдесят шестом году в издательстве «Машиностроение», так говорят об этом: «Следует отметить исключительно продуманный подход разработчиков этих станций к выбору основных конструктивных решений. Им удалось унифицировать ракетные блоки, многие бортовые системы и носитель, которые использовались без принципиальных переделок при создании станций «Луна-16, -17, -19, -20 и -21».

Вот почему посадочная ступень получила наименование «унифицированной». Можно с уверенностью сказать, что не будь найдено такое решение, новые «луны» не смогли бы потом стартовать практически без существенных интервалов, как это было в начале 70-х годов.

Поздравления, награды, успех – это было приятно, скрывать тут нечего. Георгию Николаевичу иногда хотелось чуть расслабиться, хоть немного отвлечься от дела. Его хватило лишь на два посещения консерватории. И все. Каждый новый день ставил перед ним свои задачи, и нужно было только поспевать, чтобы сделать сегодня то, что никак не могло быть перенесено на завтра.

Подготовка небывалой по масштабам пресс-конференции в Доме ученых, доклады в правительственных органах, выступление на президиуме Академии – все это требовало от Георгия Николаевича серьезной, глубокой подготовки, отнимало много времени.

Это – внешняя сторона деятельности. Вне предприятия. А «внутренняя»? Она, понятно, была неизмеримо больше – назревал ряд ответственейших событий. В середине декабря ожидалось прибытие к утренней звезде «Венеры-7», запущенной еще до полета «Луны-16», первой станции, которой была уготована посадка на планету. Полет требовал непрерывного внимания не только потому, что он открывал новую страницу в изучении планеты, но и потому, что на «верфи» уже закладывалась следующая «Венера», восьмая. Вот и получается – одной станцией нужно управлять, анализировать сведения о ее полете, а по другой принимать конкретные решения, обеспечивающие посадку ее в отличие от всех предыдущих «венер» теперь уже на «дневную» сторону планеты – стало быть, ей надо значительно изменить «науку». Или вот «марсы». Совершенно новые, не имеющие аналога станции. И хотя проект по ним защищен давно, а по спущенным рабочим чертежам в цехах изготовлены уже почти все агрегаты, да и сами станции тоже готовы, дел еще предостаточно. Стендовые испытания, наладка, отработка станций никогда не проходят без сучка без задоринки. А до пуска «марсов» остается немногим более полугода.

Где уж тут отдыхать!

Тем, кто систематически общался с Бабакиным, бросалось в глаза – он очень утомлен... Оперативки в цехе, вылеты на космодром и Центр дальней космической связи, распутывание проектных «узелков», каждодневные разбирательства внезапно возникающих проблем и житейских, бытовых вопросов сотрудников, анализ результатов полетов немыслимы без его непосредственного участия. Быстро седеющий человек, слегка начинающий полнеть, он появляется внезапно в самых неожиданных местах – там, где, как он чувствует, должно приниматься ответственное решение, чтобы сдвинуть с места то, что почему-то забуксовало.

Такой бешеный ритм жизни вынесет не каждый.