После революции по Коровинской улице, как и прежде, гоняли стадо. Но теперь сюда приходили совершенно иные письма.

Штаб Воздухофлота заинтересовался цельноме­таллическим аэростатом. Издательство Воздушного флота извещало о желании напечатать рукопись «Движение дирижабля». Александр Васильевич Ассонов писал из Москвы: венские издатели Анзельм и Мирка Елюшич хотят издать на немецком языке книгу «Вне Земли». Ассоциация натуралистов при­глашала на свои годичные съезды.

Два приглашения Ассоциации натуралистов, от­меченные приметными штрихами становления моло­дого государства, сохранились в архиве Академии наук:

«В четверг 15 сентября 1921 года, в 11 часов утра, — сообщалось в первом из них, — состоится однодневное собрание членов ассоциации, в каковое Вы приглашаетесь. Запасайтесь продуктами, так как центр не может взять на себя продовольствие чле­нов...»

Но вот минуло несколько месяцев, и в феврале 1922 года приглашение выглядит уже иначе: «Все участники съезда обеспечиваются командировочны­ми, проездными и продовольствием». Но сколько трудностей пришлось преодолеть, чтобы изменились примечания на пригласительных повестках!..

Был ли Циолковский на первом из этих собра­ний? Не знаю. Что же касается второго съезда, то тут все ясно: да, был. Вот что рассказал об этом один из старых асснатовцев, кандидат технических наук Б. Б. Кажинский:

«Делегаты собрались в Тимирязевской академии. Съезд продолжался три дня. Циолковский сделал на нем два доклада: один — о космической ракете, вто­рой — о цельнометаллическом дирижабле. В заклю­чение делегаты просмотрели самодеятельную поста­новку пьесы о Самуиле Морзе, написанной председателем ассоциации А. П. Модестовым, и разъ­ехались».

В Москве Циолковский пробыл недолго, но с пользой для дела. Вскоре ассоциация издает от­дельной брошюрой его рукопись «История моего ди­рижабля». На обложке брошюры вызывающий под­заголовок: «Мытарства современных изобретателей-самоучек».

«Редакция «Известий Ассоциации натурали­стов», — писал в предисловии к брошюре А. П. Мо­дестов, — всенародно требует от имени Всероссий­ской ассоциации натуралистов (Союза самоучек) вы­яснения истины, ибо не в интересах трудящихся, чтобы изобретение Циолковского, если оно жизнен­но, продолжало лежать под спудом, как лежало рань­ше десятки лет».

О том, чем увенчалось это требование, речь пой­дет впереди. А сейчас мне хочется рассказать, как изменилось отношение Константина Эдуардовича к любимой теме — космической ракете.

Незадолго до революции Циолковский безуспеш­но пытался найти единомышленников. Их не было. Зато сейчас ученый с лихвой вознагражден за дли­тельное невнимание.

— «Многоуважаемый Константин Эдуардович, — читал Циолковский в письме от Ассоциации натура­листов, — глубокий интерес вызывает ваша книга «Вне Земли». Поражает в ней обилие теоретических данных, выкладок и выводов строго научного харак­тера. Но главное отличие и ценность Вашего сочи­нения — это тот дух любви к человечеству и мощ­ное желание ему добра, которыми проникнута вся книга. Честь и слава Вам, дорогой коллега!»

«...очень и очень хорошая книга, она очень реаль­но представляет всю картину межпланетного путе­шествия. Каждая строка, каждая фраза дышит, мож­но сказать, совершенной правильностью. Все встре­чающиеся на пути затруднения Вы разрешаете по­средством физики и механики, а не обходите, как это обыкновенно делается почти во всех книгах. Вы предусмотрели все случаи межпланетного сообщения, как будто Вы сами его не раз совершали. В общем «Вне Земли» — даже трудно назвать повестью...» — так писал шестнадцатилетний одесский юноша В. П. Глушко, впоследствии член-корреспондент Академии наук СССР. Заканчивая свое письмо, Глушко выражал желание непременно достать «Ис­следование мировых пространств реактивными при­борами», опубликованное в 1911 -1912 годах. А вско­ре почта познакомила Константина Эдуардовича и с другими энтузиастами — Дмитрием Ивановичем Блохинцевым, ныне известным советским физиком, и Фридрихом Артуровичем Цандером. Снова выраже­ние восторга. Снова тот же вопрос: «Как получить экземпляр «Исследования мировых пространств ре­активными приборами»?»

Мне хочется подчеркнуть, что в переписку с Циол­ковским вступил Цандер, один из наиболее упорных его единомышленников. Цандер заинтересовался кос­мосом в 1908 году, когда только начали взлетать первые самолеты. О Циолковском он услыхал в гим­назии. Учитель космографии рассказал об «Иссле­довании мировых пространств реактивными прибора­ми», опубликованном в «Научном обозрении». В 1915 году Цандер приступил к экспериментальной проверке идеи Циолковского о космической оранжерее, выращивая горох и капусту в цветочных горш­ках, наполненных углем.

В первом же письме Цандер сообщил, что на протяжении нескольких лет разрабатывает проект межпланетного корабля. Еще год-другой, и он опуб­ликует его в «Вестнике Воздушного флота».

Хорошие письма! Они принесли много радости Циолковскому. Так приятно было узнать, что есть молодые, энергичные и горячо влюбленные в космо­навтику люди!

Знал ли Константин Эдуардович о встречах Цандера с Лениным? Неизвестно. Но даже если он не слыхал об интересе Владимира Ильича к делам кос­мическим, то политика государства в области науки не оставляла для Циолковского ни малейших со­мнений.

После знакомства с газетными вырезками из лич­ного архива ученого об этом можно писать с уверенностью. Бережно сохранил Константин Эдуардо­вич заметку, появившуюся в газетах в январе 1920 го­да. Она сообщала, что в Петрограде организуется комиссия по изучению атома с приданным ей вычис­лительным бюро. «Уже теперь, — читал Циолков­ский, — когда граница еще закрыта, русские ученые должны как можно дальше продвинуться к решению поставленной задачи. Слишком важно для России, чтобы на Западе знали, что творческие силы страны не исчезли, несмотря на разруху, вызванную войной, на голод, холод, блокаду...»

Вскоре после знакомства с полуистлевшей газетной вырезкой я узнал, что сообщение об организации в Петрограде Комиссии по изучению атома вызвало целую бурю. «Невозможного нет!» — так озаглавила Е. Драбкина свои воспоминания, опубликованные в декабрьском номере журнала «Новый мир» за 1961 год. Память смутно рисовала Драбкиной беседу с Лениным: речь как будто бы шла об Эйнштейне, межпланетных перелетах, атомной энергии. Вспомни­лось, что беседа велась на VIII съезде Советов, что Ленин держал какую-то газету или журнал с за­интересовавшей его статьей. Проверяя свою память, писательница пустилась на поиски этой статьи и обнаружила ее в английском журнале «Нейшен». Па­мять подсказала и место, особенно обратившее на себя внимание Владимира Ильича. Вот оно:

«Радиотелеграф принес нам известие, что один из русских ученых полностью овладел тайной атом­ной энергии. Если это так, то человек, который вла­деет этой тайной, может повелевать всей планетой. Наши взрывчатые вещества для него смешная игруш­ка. Усилия, которые мы затрачиваем на добычу угля или обуздание водопадов, вызовут у него улыбку...»

Ленин читает эту статью. Потом складывает жур­нал. И начинается разговор, свидетельницей которого оказалась Е. Драбкина. Она не запомнила всех под­робностей — разговор труден, но суть его ясна: речь шла о проблемах атомной энергии, освоения космоса, будущем человечества.

Нет, память не изменила писательнице! Свиде­тельством тому недавняя публикация газетой «Пари-Пресс» ошеломляющей записи Герберта Уэллса, сде­ланной после встречи с Лениным:

«Ленин сказал, что, читая его (Уэллса) роман «Машина времени», он понял, что все человеческие представления созданы в масштабах нашей планеты: они основаны на предположении, что технический потенциал, развиваясь, никогда не перейдет «земного предела». Если мы сможем установить межпланетные связи, придется пересмотреть все наши философские, социальные и моральные представления; в этом слу­чае технический потенциал, став безграничным, поло­жит конец насилию как средству и методу про­гресса».

Разумеется, Циолковский не читал статьи в «Ней­шен», не слышал о высказываниях Ленина в беседе с Уэллсом, но зато он ощущал практически политику по отношению к ученым. Примечательно и другое сообщение. Константин Эдуардович вырезал его из газеты в апреле 1922 года, когда в Генуе происхо­дила Международная конференция, где устанавли­вались отношения с капиталистическими странами.

« —Что может дать Генуэзская конференция рус­ским ученым?

— Усиление общения с мировой наукой, — отве­тил корреспондентам академии П. П. Лазарев. — Последние четыре года научные работники России были отрезаны от Западной Европы и Америки. За­рубежная литература попадала к ним эпизодически, случайно...»

И действительно, вскоре после Генуэзской конфе­ренции в России стало известно об опытах Эрнеста Резерфорда, бомбардировавшего в июне 1919 года азот альфа-частицами и превратившего этим обстре­лом азот в кислород. Узнал Константин Эдуардович и о новом отношении к проблеме межпланетных поле­тов, сложившемся за рубежами нашей страны.

«Перелом в Зап. Европе и Америке в отношении к проблеме межпланетных сообщений», «Величайшая загадка вселенной», «Самая мощная машина в ми­ре», «Электромагнитные пушки сверхдальней стрель­бы», «Картины жизни на небесном корабле», «Про­блема межпланетного полета и судьба жизни на Земле...» Текст афиши, расклеенной осенью 1924 года, приглашал москвичей в большую аудиторию Фи­зического института Первого МГУ, как тогда назы­вался университет, на диспут с ошеломляющим на­званием: «Полет на другие миры».

Конные милиционеры тщетно пытались сдержать напор жаждущих прорваться в зал. Через кордоны контролеров проходили немногие счастливцы, измя­тые, с билетами в кулаках. Диспут пришлось дважды повторять, чтобы хоть мало-мальски удовлетворить интерес москвичей к удивительным загадкам кос­моса.

Эта шумиха, взволновавшая московскую (да, по­жалуй, не только московскую) интеллигенцию, при­шла с Запада. Прослышав о работах профессора Годдарда, американские газетчики аршинными бук­вами сообщали, что он якобы намерен послать ра­кетный снаряд на Луну. Невероятное сообщение старательно подкреплялось правдоподобными дета­лями. Журналисты не преминули напомнить о том, что полет состоится обязательно в 1924 году — году великого противостояния, когда Земля и Марс под­ходили друг к другу на предельно близкое рас­стояние.

Разумеется, известие было вскоре опровергнуто, но оно оказалось зерном, упавшим на почву, обиль­но удобренную человеческой фантазией. Вот почему с такой энергией рвались на диспут студенты и раб­факовцы.

А незадолго до космического бума, столь нашу­мевшего в Москве, в Ленинград ушло письмо из Калуги. Циолковский, разгадав несостоятельность сообщений прессы, писал Перельману:

«Все работающие над культурой мои друзья — в том числе и Оберт с Годдардом. Но все же полет на Луну, хотя и без людей, пока вещь технически неосуществимая.

Во-первых, многие важные вопросы о ракете да­же не затронуты теоретически. Чертеж же Оберта годится только для иллюстрации фантастических рассказов. Ракета же Годдарда так примитивна, что не только не попадет на Луну, но и не поднимется и на 500 верст.

Если желаете, мои мнения о работах Оберта и Годдарда можете сделать известными.

Ранее не писал, потому что не хотел мешать энту­зиазму, который принес свои плоды делу...»

Попробуем разобраться в том, что скрывалось за этим письмом, и нам откроются интересные страницы истории ракетной техники.

Сначала о Роберте Годдарде. В 1920 году этот профессор из штата Массачусетс опубликовал в тру­дах Смисонианского института небольшую брошюру «Метод достижения крайних высот». В своей брошю­ре (не могу не подчеркнуть интересного совпадения) Годдард развивал ту же мысль, что и в 1903 году Циолковский. Он предлагал воспользоваться ракетой для исследования верхних слоев атмосферы.

Я далек от того, чтобы упрекать Годдарда в за­имствовании (для такого упрека нет ни малейших оснований). Но не могу не отметить сходство мыслей ученых, не могу не подчеркнуть, что подобно иссле­дованию Циолковского, опубликованному «Научным обозрением», работа Годдарда прошла почти неза­метной и лишь несколько лет спустя была безудерж­но раздута предприимчивыми газетчиками.

Иначе сложилась судьба книги Германа Оберта. Изданная в 1923 году в Мюнхене, эта книга, как от­мечает известный историк ракет Вилли Лей, «по ка­кой-то непонятной причине распространилась очень широко». В дальнейшем я попытаюсь разъяснить то, что было объявлено непонятным Вилли Леем.

Вернусь я и к вопросу о взаимоотношениях Обер­та и Циолковского. От этих взаимоотношений тянут­ся некоторые нити к созданию смертоносных «Фау». Но о них впереди. Сейчас интереснее и важнее рас­сказать то, как воспринял сообщение о книге Оберта Циолковский. Он узнал о ней из небольшой заметки в «Известиях», озаглавленной «Неужели это не утопия?».

Такое уже не раз приходилось переживать старомy ученому: о нем ни слова. Но времена, когда Циолковский был одинок, прошли. В защиту его вы­ступила Ассоциация натуралистов. «Известия» напе­чатали ее протест. Сославшись на ряд работ Циолковского, многим опередившего других ученых, познакомив читателей с отзывами по поводу этих работ, председатель ассоциации А. П. Модестов пи­сал: «Печатая эти справки, президиум Всероссийской ассоциации натуралистов имеет целью восстановле­ние приоритета т. Циолковского в разработке вопро­са о реактивном приборе (ракете) для внеатмосфер­ных и межпланетных пространств».

Не смолчал и сам Циолковский. Его ответом Оберту стала тоненькая брошюрка, изданная в 1924 году в Калуге. На обложке ее стояло — «Ра­кета в космическом пространстве». Земляк Констан­тина Эдуардовича, тогда молодой научный сотруд­ник А. Л. Чижевский написал предисловие на немецком языке. Разыскав профессора А. Л. Чижев­ского, я записал его рассказ о том, как издавалась эта брошюра — сегодня большая библиографическая редкость. О, мой собеседник отлично помнит, как одновременно обрадовался и огорчился Циолковский, узнав о книге Оберта! Два чувства боролись друг с другом: было приятно, что к проблеме вновь при­влечено внимание, что увеличилось число поборников межпланетного сообщения, но одновременно напоми­нало о себе и уязвленное самолюбие. Почему не упо­мянуты его работы? Циолковский хочет ответить Оберту. В знак протеста он переиздаст свою старую работу 1903 года. Переиздаст без каких-либо поправок.

Однако придумать остроумный ответ проще, не­жели осуществить. Вместе с Чижевским Циолковский отправился за помощью в губнаробраз. Посетителей встретили приветливо:

— Издать можем! Но печатать не на чем. Доставайте бумагу!

— А как добыть ее?

— Поезжайте на Кондровскую бумажную фабрику, почитайте рабочим лекции на научные темы. Они помогут.

Идея заманчива, но непосильна. Старому, боль­ному человеку не проехать сорок километров в са­нях по морозу. И тогда, заручившись ходатайством губнаробраза, в Кондрово отправился Чижевский.

Рабочие фабрики с интересом выслушали его лек­ции. И помогли. Когда закутанный в тулуп Чижев­ский возвращался в Калугу, в розвальнях лежала бумага.

— А тем временем, — продолжал свой рассказ Александр Леонидович, — мой отец переводил «Исследование мировых пространств реактивными приборами» на немецкий язык. В прошлом профессор баллистики, он отлично понимал ценность работы Циолковского.

Но осуществить издание на немецком языке не удалось: запаса латинского, шрифта хватило лишь на небольшое предисловие. Чижевский написал по-не­мецки краткую историю исследования Циолковским проблемы межпланетных сообщений. Несколько слов (уже по-русски) добавил и сам Константин Эдуар­дович. «Дело разгорается, и я зажег этот огонь, — писал он. — Только тот, кто всю жизнь занимался этим трудным вопросом, знает, сколько технических препятствий еще нужно одолеть, чтобы добиться успеха....»

Вскоре тысяча экземпляров брошюры была напе­чатана. Со страниц калужской газеты «Коммуна» прозвучало доброе напутственное слово. Чижевский увез большую часть тиража в Москву. Вооружив­шись международными справочниками, он разослал ее в адреса примерно 400 исследовательских учреж­дений, занимавшихся проблемами авиации и аэроди­намики. Десяток экземпляров был отправлен лично Оберту и столько же Годдарду.

Так и пошла гулять по свету небольшая брошюр­ка, поражая мир тем, что в России уже много лет назад выполнены серьезные теоретические исследова­ния в области ракет.

Циолковский опубликовал работу двадцатилет­ней давности. И тем не менее зарубежные ученые восприняли ее с большим интересом. «Вашим трудом здесь многие заинтересовались, и посылались запро­сы», — так писал Циолковскому один из его герман­ских корреспондентов, после того как журнал «ZFM» сообщил о выходе брошюры «Ракета в космическое пространство». Интерес немецких ученых понятен: начиналась новая эпоха в истории ракеты. И не слу­чайно редакция советского журнала «Техника и жизнь» писала о переломе, который наметился в во­просе межпланетных сообщений в связи с работами Циолковского, Оберта и Годдарда, «что межпланет­ные сообщения из области фантазии переходят, на­конец, на реальную почву, этот перелом отразился, конечно, и в СССР...»

Разумеется, Циолковский знал о начале великого перелома. Среди газетных вырезок, сделанных Константином Эдуардовичем, сохранилась статья М. Лапирова-Скобло «Путешествие в межпланетные пространства». Циолковский с удовлетворением прочи­тал ее в апреле 1924 года на страницах «Правды». Но еще большую радость принесли Константину Эдуар­довичу письма М. Г. Лейтейзена. Хранящиеся в небольшой архивной папке, они воскрешают любопыт­ную страницу истории — первую в нашей стране попытку сплочения будущих завоевателей космоса.

Однако, прежде чем рассказать о том, что пове­дали старые письма, необходимо упомянуть о фак­тах, недавно опубликованных Л. К. Корнеевым. Корнеев сообщает, что 20 января 1924 года на заседании теоретической секции Московского общества любите­лей астрономии Ф. А. Цандер сделал доклад о межпланетном корабле и предложил организовать в СССР Общество изучения межпланетных сооб­щений.

Идея не повисла в воздухе. Тремя месяцами позд­нее, в апреле 1924 года, 25 слушателей Академии Воздушного флота имени Н. Е. Жуковского, где то­гда работал Цандер, образовали при Военно-науч­ном обществе секцию межпланетных сообщений. Цель новорожденной секции — изучить реактивный двигатель, найти ему практическое применение. На первом же собрании дружно постановили: просить Циолковского о научном руководстве. С этого и на­чалась переписка Константина Эдуардовича с ответ­ственным секретарем М. Г. Лейтейзеном.

Из этой переписки мы узнаем, что в ответ на по­четное приглашение Циолковский послал москвичам свои книги. Лейтейзен сообщает, что книги чита­ются нарасхват, что секция преобразуется в Обще­ство изучения межпланетных сообщений. Почетными членами этого общества избираются Ф. Э. Дзер­жинский, К. Э. Циолковский, Я. И. Перельман, Г. М. Крамаров. В печати появляются со­общения, что новая организация решила заняться разработкой проекта самолета с реактивным двига­телем и ракетой «для полета вверх на 100 верст». Занятия многообещающие, интерес к ним велик, и москвичи приглашают Константина Эдуардовича прочитать публичную лекцию в Политехническом му­зее о ракетах и межпланетных сообщениях. Увы, Ци­олковский болен. Такая поездка ему не по силам. Лекцию прочел профессор Лапиров-Скобло.

«Уважаемый Константин Эдуардович! — писал на следующий день Лейтейзен. — Наш вчерашний вечер, посвященный межпланетным путешествиям, прошел с чрезвычайным успехом. Билеты были рас­проданы задолго до начала лекции, и администрация музея была вынуждена вызвать наряд милиции, что­бы удержать ломившуюся публику. Имевшаяся у нас литература (преимущественно Перельман) была рас­продана моментально: очень досадно, что мы не име­ли Ваших работ...»

Вероятно, лекция Лапирова-Скобло произвела на собравшихся большое впечатление. Как вспоминает Г. М. Крамаров, после нее в общество записалось око­ло 200 человек.

К сожалению, первый в мире союз межпланетчиков просуществовал недолго. Не в меру ретивые администраторы закрыли его. Но даже самым усерд­ным консерваторам уже не по плечу закрыть дело жизни Циолковского. Зажженный им огонь разго­рался все ярче...

То, чего не могли (или не хотели) понять те, кто распустил общество, не вызывало сомнений у людей науки. Бережно переписал Циолковский документ, звучавший, как призыв к борьбе. Я имею в виду письмо почетного члена Академии наук Д. А. Граве, адресованное членам кружков по исследованию и за­воеванию мирового пространства.

«Товарищи! — писал академик Граве. — Эти кружки встречают несколько скептическое к себе отношение во многих общественных кругах. Людям кажется, что дело идет о фантастических, необосно­ванных проектах путешествий по межпланетному пространству в духе Жюля Верна, Уэллса, Фламмариона и других романистов.

Профессиональный ученый, например академик, конечно, не может стоять на такой точке зрения. Мое сочувствие к Вашим кружкам покоится на серь­езных соображениях. Уже 5 лет тому назад я ука­зывал на необходимость использовать электромагнит­ную энергию солнца... Единственный способ практи­ческого подхода к этому намечен русским ученым К. Э. Циолковским: при помощи реактивных приборов или межпланетных аппаратов, которые... явля­ются реальной действительностью завтрашнего дня...»

«Реальная действительность завтрашнего дня» цепко притягивает к себе Циолковского. Он ни на се­кунду не забывает своих давних мыслей о создании ракет с атомным двигателем. Нет, не зря в первые же годы революции он вырезал из газеты заметку о Комиссии по изучению атома! Неугомонного старика из Калуги интересовало все новое. И чутье не изменило ему: дорога к дальнейшему росту тяги и скорости ракетного полета действительно ушла в дебри физики. Пройдет несколько лет. Циолковский вновь задумается над возможностями, использования атомной энергии для космических полетов и двинется по этой трудной, непроторенной дороге. Но это произойдет позже. А пока ученый делает непонятный зигзаг — он пытается взять реванш за те поражения, которые неоднократно терпел, защищая свой дирижабль.

«Утопия или реально осуществимый план?

Диспут о дирижабле Циолковского.

Металлический дирижабль будет поднимать 1 000 человек.

Кто такой Циолковский?»

Под этим четырехэтажным заголовком появился на страницах «Вечерней Москвы» отчет о диспуте по поводу дирижабля Циолковского, состоявшемся 3 мая 1925 года.

Хлопотную подготовку к шумному диспуту взяла на себя Ассоциация натуралистов. «Не в интересах трудящихся, чтобы изобретение тов. Циолковского, если оно жизненно, продолжало лежать под спу­дом...» Так писал председатель АССНАТа А. П. Мо­дестов в предисловии к брошюре Циолковского «История моего дирижабля». Эти слова стали лейт­мотивом подготовительной работы, длившейся более года.

Вы, вероятно, помните: «История моего дирижаб­ля» вышла в свет с подзаголовком «Мытарства современных изобретателей-самоучек». Подготавливая публичную дискуссию, ассоциация всячески подчеркивала тяжесть этих мытарств. Вероятно, именно тогда и передал Циолковский АССНАТу многочисленные иностранные патенты на свой дирижабль, кото­рые, как я уже рассказывал, обнаружил П. К. Сорокеев.

Да, подготовка к диспуту велась серьезно. В ар­хиве Политехнического музея хранится документ об откомандировании в конце 1924 года АССНАТом в Калугу Я. А. Раппопорта «для обследования на­учной деятельности члена Ассоциации натуралистов К. Э. Циолковского».

Обследователь быстро превратился в друга. Про­никшись идеей Циолковского, он поддерживал про­ект аэростата как только мог. Вряд ли дирижабль Циолковского имел другого столь же преданного по­борника, как Яков Айзикович Раппопорт...

Готовый к схватке, Циолковский спешит в Моск­ву. Поезд втягивается под стеклянный свод Киевско­го вокзала. Старый человек выходит на привокзаль­ную площадь.

Вероятно, многое в Москве времен нэпа вызывало недоумение Циолковского. А быть может, ему было не до наблюдений. Ведь он, вероятно, изрядно повол­новался, ожидая начала дискуссии.

Однако все прошло хорошо. Море голов увидел Константин Эдуардович, выйдя на трибуну. Без ма­лого сорок лет минуло с тех пор, как в этом же зда­нии он докладывал о своем проекте. Тогда с его цельнометаллическим аэростатом познакомились А. Г. Столетов, Н. Е. Жуковский и еще несколько математиков и физиков. А ныне словно раздвинулись стены. Большую аудиторию музея заполнила моло­дежь. В президиуме председатель Ассоциации нату­ралистов А. П. Модестов, академик Г. М. Кржижа­новский, профессор В. П. Ветчинкин...

Под бурные аплодисменты закончил свое выступ­ление Циолковский. Фоторепортеры защелкали зат­ворами зеркалок. Константин Эдуардович нацелил в зал слуховую трубку. Ее рупор обшаривал аудито­рию, словно стараясь уловить возникающие вопросы. Впрочем, вопросов не очень-то много. Участники диспута единодушны: надо воплощать идею Циолков­ского!

Цельнометаллический аэростат получил путевку в жизнь. Понимал ли в тот миг Циолковский, что воздухоплавание далеко не главное направление тех­ники летания? Вероятно, нет. Думаю, что он не по­нял этого до самой смерти.