Письмо, доставленное 11 июня 1903 года в редак­цию газеты «Русские ведомости», и последовавшие за этим события удивили и даже бывалых журналистов. Такое действительно увидишь не часто.

«Речь идет, — читали сотрудники газеты, — об изобретенном мною способе электрической передачи на расстояние волны взрыва, причем, судя по при­мененному методу, передача эта возможна и на рас­стоянии тысячи километров, так что, сделав взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Константинополь. Способ изумительно прост и дешев. Но при таком ведении войны на расстояниях, мною указанных, война фактически становится безу­мием и должна быть упразднена. Подробности я опубликую в мемуарах Академии наук».

Однако обещанной публикации не последовало. На следующий день автора письма нашли мертвым. Он лежал на полу кабинета, подле стола, заставлен­ного химическими и физическими приборами.

Таинственная гибель изобретателя вызвала об­ширные толки в печати. Черносотенная газета «Новое время» называла его замыслы «не только неосуще­ствимыми, но и безумными». Однако многие ученые, в том числе и Дмитрий Иванович Менделеев, не раз­делили эту точку зрения. Завязавшийся было спор оборвали жандармы. Нагрянув в лабораторию, они изъяли все документы. Бумаги покойного не удалось разыскать даже после революции.

Кто же был этот человек? Какое отношение к Циолковскому имел тот, чью трагическую кончину и таинственные идеи обсуждали многие русские га­зеты?

Лысеющий мужчина с усталыми глазами и едва приметными штрихами морщин на лбу смотрит в объектив фотоаппарата. Он одет в длинный сюртук, рука облокотилась на стопку книг. Фотограф знал, что снимает профессора, отсюда и книги — символ трудов клиента. Впрочем, из сочинений этого челове­ка можно было бы сложить стопу, во много раз боль­шую той, что лежала на столике фотоателье.

Он пишет биографию Добролюбова и предстает перед читателями образованным литературным кри­тиком, знатоком вопросов социологии и экономики выступает в работе «Посмертный труд Карла Марк­са», в биографиях Ньютона и Паскаля демонстрирует недюжинное знание физики, эрудиция историка про­низывает книги о Гарибальди и Паскале, и перу пи­сателя принадлежит роман «Осажденный Севасто­поль»...

Обширный круг интересов, умение всегда отыскать свою собственную точку зрения — характерные черты деятельности этого замечательного ученого-энцикло­педиста. Такой человек не мог не оценить оригиналь­ности мышления Циолковского, не мог не оказать его исканиям всемерную поддержку. А поддержка эта была немалой...

В 1893 году, когда Циолковский сражался со свои­ми научными противниками из VII отдела Русского технического общества, доктор философии Гейдельбергского университета М. М. Филиппов обратился с ходатайством в Главное управление по делам пе­чати. Он просил разрешения издавать научный фи­зико-математический журнал с отделами математики, физики, техники, библиографии и научных новостей.

Небольшое, рассчитанное на узкий крут читателей издание. Не усмотрев в нем какой-либо опасности, императорские чиновники разрешили открыть его под названием «Научное обозрение». Однако трения с цензурой начались у нового редактора еще до вы­хода первого номера. М. М. Филиппов сразу же на­чал менять облик «Научного обозрения», отступая от проспекта, одобренного Главным управлением по де­лам печати.

Журнал печатал много интересного об успехах естествознания и путях его развития. Среди авторов «Научного обозрения» Д. И. Менделеев и Герман Гельмгольц, Н. М. Бекетов и Чарлз Дарвин, В. М. Бехтерев и Луи Пастер, К. Э. Циолковский и Роберт Кох — весь цвет русской и зарубежной науки. Но мало того — со страниц этого издания развер­нулась защита марксизма от попыток ревизии его Струве и Туган-Барановским. Начали появляться пе­реводы статей Карла Маркса и Фридриха Энгельса, для нового журнала пишут В. И. Ленин и Г. В. Пле­ханов.

Одним словом «Научное обозрение» быстро вошло в число наиболее передовых изданий своего време­ни. Разумеется, это давалось не просто. Каждый шаг редакции встречал препятствия. Так, например, на попытку дать читателю в ряде выпусков «Происхож­дение человека» Чарлза Дарвина цензор Катенин от­ветил категорическим отказом. С его точки зрения, знаменитая работа Дарвина представляла собой со­чинение нежелательное, «как отличающееся материа­листическим характером».

Недовольство цензуры разделял и департамент полиции, установивший за беспокойным редактором негласный надзор. В 1901 году директор этого депар­тамента С. Э. Зволянский писал, что Филиппов «пользуется всяким случаем для пропаганды своих про­тивоправительственных идей», что «в редактируемом Филипповым журнале сотрудничают многие эмигран­ты, в том числе Плеханов и Вера Засулич. За направление этого журнала Филиппов в начале теку­щего года получил сочувственный адрес от рабочих, чем очень гордился».

Таков был Михаил Михайлович Филиппов, погиб­ший 12 июня 1903 года при таинственных обстоя­тельствах.

Знакомство Циолковского с Филипповым повелось вскоре после разгромной рецензии на книгу «Грезы о земле и небе», появившейся в «Научном обозрении». Вероятно, Константин Эдуардович не оставил напад­ки на его книгу без ответа. Свидетельством тому полное изменение отношений с «Научным обозре­нием».

Через год после выхода «Грез о земле и небе» там появляется первая статья Циолковского «Продолжительность лучеиспускания солнца, давление внутри звезд (солнца) и сжатие их в связи с упругостью материи». Отношения с редакцией крепнут. Одна за другой печатаются статьи и заметки: «Успехи воздухоплавания в XIX веке», рецензия на книги доктора Данилевского «Управляемый летательный снаряд» и Д. Чумакова «Основы к решению задачи воздухо­плавания», письмо в редакцию по поводу полета Сантоса Дюмона вокруг Эйфелевой башни, «Сопротивле­ние воздуха и воздухоплавание». Одним словом, Циолковский — постоянный корреспондент «Научного обозрения».

О том, как относился редактор журнала к Кон­стантину Эдуардовичу, рассказывает сын М. М. Фи­липпова Б. М. Филиппов. Оценка (он передал слова отца) лаконична, но выразительна:

— Интересный человек... Настоящий ученый, с ги­гантским кругозором... Боюсь только, затрет его кос­ная среда...

С грустью прочитал Циолковский известие о тра­гической кончине Филиппова. Умер далекий, но доб­рый друг... Последний номер журнала, который успел выпустить Филиппов, открывался «Заветными мыс­лями» Д. И. Менделеева. В нем-то и увидела свет первая часть работы Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами».

Чтобы молодой читатель, родившийся и выросший в советское время, представил себе степень трудно­стей, которые преодолели Циолковский и Филиппов при опубликовании этого труда, приведу одно любо­пытное высказывание: «Никакое государство не может быть без высших духовных идеалов. Идеалы эти могут держать массы лишь тогда, если они просты, высоки, если они способны охватить души людей, — одним словом, если они божественны. Без религии же масса обращается в зверей, но зверей худшего типа, ибо звери эти обладают большими умами, не­жели четвероногие». Так писал граф Витте, один из высших чиновников царской России.

Всякая попытка хоть чуть-чуть подорвать автори­тет религии немедленно пресекалась цензурой. Вспом­ните, сколь точно сформулировал цензор Катенин причины запрета «Происхождения видов» Дарвина: как произведение, «отличающееся материалистическим характером»!.

Можно ли предположить, что «Исследование ми­ровых пространств реактивными приборами» пред­ставляло в глазах охранителей порядка меньшую крамолу?

«Я придумал для нее темное и скромное назва­ние, — писал впоследствии Циолковский, — «Иссле­дование мировых пространств реактивными прибора­ми». Несмотря на это, редактор М. Филиппов мне жаловался, что статью с большим трудом и после долгой волокиты разрешили».

Религия — одна из опор царского трона, и воевать с ней не просто. Цензурные запреты чрезвычайно свирепы. Даже роман Жюля Верна «Путешествие к центру Земли» изъят из школьных библиотек спе­циальным циркуляром по Московскому учебному ок­ругу. А тут вдруг полет в межпланетные дали, исстари считавшиеся безраздельными владениями господа бога.

История того, как дерзнул Циолковский вторгнуть­ся в запретные края, началась с той поры, когда юноша придумал машину для космических полетов. Редким, но ярким пунктиром протянулся вспыхнув­ший интерес через всю жизнь. Тут и астрономические чертежи, составленные в Рязани, и рукопись «Сво­бодное пространство», написанная в Боровске, и «Грезы о земле и небе», и «Изменение относительной тяжести на Земле», и отдельные черновые заметки, не предназначавшиеся для печати.

Из дома Сперанской на Георгиевской улице, где были проведены опыты и исследования по аэроди­намике, в 1902 году пришлось уехать. Хозяйка про­дала дом, а новый владелец решил привести в по­рядок свою покупку. Зазвенели плотничьи пилы, за­грохотали топоры. От тишины и покоя, к которым всегда стремился Циолковский, не осталось и следа.

Лебедянцевская улица, куда перекочевал со своим семейством Константин Эдуардович, была настолько грязной, что даже извозчики, привыкшие в старой Калуге ко всякому, заезжали сюда с опаской. От епархиального училища, где преподавал Циолковский, расстояние изрядное, но зато, спускаясь к Оке, улица пролегала совсем рядом с загородным садом. До любимых мест отдыха рукой подать.

Домик Бреева, где поселился Циолковский, такой же маленький мещанский домик, как и тот, из кото­рого пришлось уехать. Они донельзя похожи друг на друга. Разница лишь в том, что бреевский домик украшало крыльцо, какого не было у прежней хозяй­ки. Здесь, на берегах Оки, всходила заря космической эры — Циолковский писал «Исследование мировых пространств реактивными приборами».

Мысли развертывались логично и убедительно. Циолковский начал с объяснения, почему именно ракета призвана разорвать оковы тяготения. Читая его труд, любой поймет, что эта честь никогда не могла принадлежать ни аэростатам, ни пушечным снарядам, о полетах в которых так много писали романисты.

Трудно не согласиться с Циолковским: с подъемом на высоту плотность воздуха падает. Давление газа все сильнее и сильнее расширяет оболочку. Объем шара возрастает, пока, наконец, разрывающие обо­лочку силы не превысят сопротивление материала. Попросту говоря, шар лопнет, не успев покинуть воз­душную оболочку Земли. Отсюда неизбежный вывод: поднятие на аэростате приборов за атмосферу не­мыслимо.

Столь же уверенно расправился Циолковский и с космическим пушечным снарядом. Ему совершенно ясно, что снаряд, даже не успев вылететь из ствола, разгонится так стремительно, что размещенные в нем приборы разлетятся вдребезги. Как подсчитал Кон­стантин Эдуардович, это неизбежно даже в том слу­чае, если ствол пушки достигнет астрономической длины — 300 метров, а высота полета составит всего лишь 300 километров. Результаты расчетов убий­ственны. Относительная или кажущаяся тяжесть, как назвал Циолковский то, что мы сегодня именуем пе­регрузкой, возрастет в 1 000 раз. «Какой же толчок должны испытывать тела в короткой пушке и при полете на высоту, большую 300 км!» — замечает Кон­стантин Эдуардович.

Циолковский не ограничился вопросом перегрузок. Он отметил и другие неизбежные недостатки пушки, раз и навсегда зачеркнув утопические надежды авто­ров фантастических романов. Нет, о полете на другие планеты в артиллерийском снаряде и думать не при­ходится. Иное дело ракета! Ее достоинства бесспор­ны, «...вычисления, относящиеся к ней, дают столь замечательные результаты, что умолчать о них было бы недопустимо».

Ракета Циолковского отличалась от своих пред­шественниц. Секрет отличия — топливо. Долгое вре­мя единственным топливом ракет был порох. При­менить его к космическим полетам трудно: слишком большие запасы пороха потребуются межпланетному кораблю, слишком утяжелят они его. И ученый нахо­дит достойную замену — водород и кислород. Их можно взять на борту корабля в жидком виде. Испа­ряясь, они образуют взрывчатую смесь, весьма вы­годную для сжигания.

Циолковский работал напряженно и страстно. Его исследование успешно продвигалось вперед. Формулы вели к самым оптимистическим выводам: ракетный корабль способен двигаться с любой скоростью, сколь большой она ни была бы. Размеры не ограничивают стремительности корабля, обязательно лишь одно: масса ракетного топлива должна превышать массу конструкции. Если это превышение будет пяти-шестикратным, ракета оторвется от Земли и умчится в космос.

Умчаться в космос!.. Высказывая эту мысль, Кон­стантин Эдуардович настолько опередил свое время, что пришлось оговориться. «Эта моя работа, — пи­шет он, — далеко не рассматривает со всех сторон дела и совсем не решает его с практической стороны относительно осуществимости; но в далеком буду­щем уже виднеются сквозь туман перспективы, до такой степени обольстительные и важные, что о них едва ли теперь кто мечтает».

Да, смелость и прозорливость Циолковского по­разительны! Он подчеркивает необходимость автома­тизации, отмечает, что ручное управление ракетой может оказаться не только затруднительным, но практически неосуществимым. В третий раз обра­щается к идее автопилота, использованной в работах об аэростате и аэроплане.

Вдумайтесь в то, что предлагал Циолковский, и вы оцените его дальновидность. Он пишет о возмож­ности сконцентрировать солнечные лучи и сделать солнце лоцманом, ведущим ракету по неизведанному морю космоса. Ведь стоит ракете хотя бы чуть-чуть уклониться от заданного курса, как «...маленькое и яркое изображение солнца меняет свое относительное положение в снаряде, что может возбуждать расши­рение газа, давление, электрический ток и движение массы, восстановляющей определенное направление... при котором светлое пятно падает в нейтральное, так сказать, нечувствительное место механизма».

Современный специалист по автоматике назвал бы это устройство следящей системой, а современный ракетчик добавил бы: «Да, при полетах ракет дальнего действия небесные светила помогают управляющим автоматам». Вспомните, к примеру, что писал в своей книге Юрий Гагарин: «Система ориентации корабля в данном полете (речь шла о полете корабля «Восток-1». — М. А.) была солнечной...»

А ведь идея, столь блистательно оправдавшая себя на практике, выдвинута еще на рубеже XIX и XX веков. Можно ли не восхищаться гением Циол­ковского?

Размышляя о способах управления ракетой, уче­ный пишет о гироскопах, приводящих в действие га­зовые рули. И эта идея реализована в наши дни. Как и предлагал Циолковский, рули делаются из графита. Работая в потоке выхлопных газов, они не боятся испепеляющего пламени ракетного выхлопа, так как пламя ограждает их от доступа кислорода.

Французский ученый Жак Бержье, один из героев Сопротивления, добывший в годы второй мировой войны ценные сведения о секретном гитлеровском оружии «Фау-2», называет газовые рули «замечатель­ным техническим новшеством». Вероятно, он просто не был знаком с работами Циолковского. Впрочем, о том, как идеи Циолковского привлекли к себе вни­мание разведок Франции, Англии, Америки, речь пойдет впереди. Мы еще вернемся к книге Жака Бержье «Секретные агенты против секретного оружия».

Преимущества ракеты совершенно ясны Циолков­скому, и он формулирует их одно за другим. Ракета по сравнению с пушкой «легка как перышко». Воз­можность управлять силой взрыва позволяет регули­ровать перегрузки, а следовательно, отправить в по­лет и безопасно приземлить тонкую научную аппара­туру. Наконец, ракета экономична.

Благодаря своим аэродинамическим опытам Циол­ковский отлично понимает роль скорости в процес­сах, сопутствующих движению летательного аппарата. Он зорко разглядел важное преимущество раке­ты: она движется медленно, «пока атмосфера густа», и потому «мало теряет от сопротивления воздуха». Но Циолковский смотрит гораздо глубже. Он видит и то, что тогда еще почти никому не доступно: за счет медленного разгона ракета «мало нагревается». Этот вы­вод — пример блистательной прозорливости Циолковского. Ведь полет на сверхзвуковых скоростях был в ту пору лишь чистейшей воды предположением. Одновременно с Константином Эдуардовичем первые выводы науки, которой еще предстояло родиться, делал будущий академик Сергей Алексеевич Чаплы­гин*.

*Свою докторскую диссертацию «О газовых струях» — классическую основополагающую для газовой динамики работу С. А. Чаплыгин защитил в 1902 году. (Примечание автора.)

Свое исследование Циолковский начал с анализа поведения ракеты в среде, свободной от тяготения и атмосферы. Такая постановка вопроса упрощала задачу и помогала разобраться во многих нерешенных вопросах. Циолковский установил соотношение масс топлива и конструкции, раскрыл влияние этого соотношения на скорость ракеты, исследовал вопрос о топ­ливе. Разобравшись в том, как движется ракета при условиях упрощенных, ученый перешел к анализу ее полета вблизи Земли, где нельзя пренебречь силами тяготения и сопротивления воздуха.

Расчеты подтвердили: «утилизация» энергии топ­лива, то есть превращение ее в кинетическую энер­гию, происходит здесь иначе. Поскольку коэффициент полезного действия ракеты зависит от скорости по­лета, силы тяготения и сопротивления снижают его величину.

Однако Циолковский справедливо заключил, что эти потери удастся без труда компенсировать, отда­лившись от Земли. Аппарат выйдет за пределы атмо­сферы, исчезнет сопротивление, и уменьшится земное тяготение.

Проанализировав вертикальный и наклонный подъ­емы ракеты, отвесное возвращение на Землю, роль поля тяготения, Циолковский набрасывает в заключе­ние план дальнейших исследований. Он отлично понимает, что его работа лишь начало грандиозного дела, что в нее не вошли такие проблемы, как по­дробный анализ роли сопротивления атмосферы, дли­тельное пребывание в среде, лишенной кислорода, аэродинамический нагрев, изучение траекторий дви­жения в космическом пространстве.

Все то, что конспективно намечалось в конце статьи, должно было быть представлено читателям в одном из следующих номеров «Научного обозре­ния». Но случилось непоправимое — погиб Михаил Михайлович Филиппов...

Казалось, что жандармы только и ждали этой ми­нуты. Они нагрянули без промедления. В редакции был учинен обыск, и все подозрительные материалы тотчас же изъяты. Печальная участь многих докумен­тов постигла и вторую часть труда Циолковского. Ее вывезли вместе с другими бумагами. Вместе с ними она исчезла бесследно.

Известие ошеломило ученого. Судя по отрывку из его письма к Б. Н. Воробьеву*, Констан­тин Эдуардович немедленно выехал в Москву, чтобы вернуть рукопись. Увы, безуспешно! «Оттиски (осо­бые) **, писал Циолковский Воробьеву, — как видно, были конфискованы, так как я не мог их полу­чить даже за деньги из типографии, и говорить со мной о них не стали, хотя они, несомненно, были, по словам той же типографии».

* К сожалению, это письмо до сих пор полностью не опуб­ликовано и не передано на государственное хранение, а потому недоступно никому, кроме его адресата. (Примечание автора.)

** Речь шла об оттисках, которыми, как мы знаем, обычно расплачивались с Циолковским редакторы журналов, публико­вавших его работы. (Примечание автора.)

Вернувшись домой, Константин Эдуардович бе­режно переплел экземпляр своей работы, указав на нем: «Прошу хранить, как зеницу ока, ибо един­ственный экземпляр, вырванный мною из журнала. К. Ц.». Так и дошел до наших дней этот экземпляр с пометками, со следами еще одного наводнения, ко­торое пережила семья Циолковских в 1908 году.

Результат первой публикации теории ракетных двигателей совсем не тот, какого ждал Циолковский. Широкого отклика в научных кругах, на который он так рассчитывал, не последовало. Ни соотечествен­ники, ни зарубежные ученые не заметили исследова­ния, которым гордится сегодня наша наука. Вероят­но, оно просто обогнало свое время.

Циолковский оскорблен. Свидетельством тому гневное письмо, черновик которого недавно сыскался в его бумагах. Это письмо опубликовали в «Вестнике Академии наук СССР» Л. С. Куванова и Н. С. Рома­нова.

Поводом для письма послужила заметка в одном из номеров «Иллюстрированных биржевых ведомо­стей» за 1905 год. Заметка сообщала, что якобы в Америке сделано страшное военное изобретение — боевая ракета. Корреспондент не поскупился на ее описание. «Вчера в течение ряда опытов, — писал он, словно видел это собственными глазами, — тысячи вновь изобретенных мин летали по воздуху, разбрасывая на большое расстояние снаряды, начиненные пулями».

Типичная газетная утка! Сообщение было букваль­но высосано из пальца. Но Циолковский поверил. Теория, разработанная им, говорила — это возможно, а в таком случае чем черт не шутит! Быть может, и в самом деле американцы построили боевую ракету?

Телеграмма из Нью-Йорка взволновала ученого. Рассердило его и то, что «Иллюстрированные бирже­вые ведомости» поспешили оглушить читателя злове­щей новостью.

«Эта телеграмма навела меня на горестные раз­мышления, — писал Циолковский редактору газе­ты. — Прошу позволения поделиться ими с читателя­ми ввиду их поучительности.

Ровно два года тому назад — в мае 1903 года — в № 5 «Научного обозрения» появилась моя матема­тическая работа (в два печатных листа) — «Исследо­вание мировых пространств реактивными приборами». В ней, в сущности, изложена теория гигантской ра­кеты, поднимающей людей и даже доносящей их, при известных условиях, до Луны и других небес­ных тел.

И вот всесветные акулы (как называет Эдисон похитителей чужих мыслей) уже успели отчасти под­твердить мои идеи и, увы, уже применить их к разру­шительным целям. Я не работал никогда над тем, чтобы усовершенствовать способы ведения войны. Это противно моему христианскому духу. Работая над реактивными приборами, я имел мирные и высокие цели: завоевать вселенную для блага человечества, завоевать пространство, и энергию, испускаемую солнцем. Но что же вы, мудрецы, любители истины и блага, не поддержали меня? Почему не разобраны, не проверены мои работы, почему не обратили, наконец, на них даже внимания? Орудия разрушения вас за­нимают, а орудия блага — нет.

Когда это кончится, пренебрежение мыслью, пренебрежение великим? Если я не прав в этом великом, докажите мне, а если я прав, то почему не слушаете меня...

...Общество от этого теряет бездну... Акулы распо­ряжаются и преподносят, что и как хотят: вместо исследования неба — боевые снаряды, вместо исти­ны — убийство».

Неожиданный конец многолетней работы по экс­периментальной аэродинамике, смерть сына, траги­ческая гибель М. М. Филиппова, полное невнимание научной общественности к разработанной им теории ракет... Не слишком ли это много для одного чело­века?