Начало этой истории показалось Циолковскому светлым и радостным, конец же принес бездну огорчений. Однако, прежде чем писать о скандале с меценатом, хотелось бы рассказать читателю, как обживался Циолковский на калужской земле. А ведь он не покидал ее до конца жизни.

В девяностых годах XIX столетия, когда Констан­тин Эдуардович стал гражданином Калуги, померк­ла ее былая слава. Обойдя город, железные дороги сыграли с ним злую шутку. Притих недавно шумный торговый центр. Уже не совершались здесь миллион­ные сделки на лес, лен, коноплю и бакалейно-лабазные товары. Поубавилось купцов первой гильдии. Пыхтящие локомотивы мчали стороной товарные составы. Вместе с ними проносилась мимо Калуги и сама жизнь.

Впрочем, бог с ними, с особняками, гостиными дворами и купцами! Гораздо интереснее рассказать о людях, чья дружба помогла Циолковскому в не­легкую для него пору.

Они многое сделали, эти друзья. Кто знает, как сложились бы без их поддержки отношения Циол­ковского с научными обществами Москвы и Петер­бурга, с Сеченовым, Столетовым, Жуковским...

Вот и сейчас в Калуге, на еще необжитом месте, Циолковский ощущает тепло товарищеских рукопожатий. Сюда перебрался из Боровска Евгений Сер­геевич Еремеев. Это он загодя снял квартиру, в кото­рую въехали иззябшие после санного пути Циолков­ские. Здесь же, в Калуге, живет С. Е. Чертков, один из издателей «Аэростата металлического управляемо­го», и добрые знакомые по Боровску И. А. Казанский, В. Н. Ергельский. Каждый из них помогает Кон­стантину Эдуардовичу в меру своих сил и возмож­ностей.

Не будь здесь этих людей, Циолковскому при­шлось бы худо. Первые годы в Калуге очень трудны. Семья выросла, а жалованья не прибавилось. Но не­даром говорят: друзья познаются в беде. Чтобы из­бежать затрепанных частым употреблением фраз о трудностях дореволюционной жизни Циолковского, я хочу обратиться к фактам. Они расскажут и о бе­дах ученого и о хороших людях, которые помогли эти беды преодолеть.

Воспоминания тех, кто был по-настоящему близок с Циолковским, немногочисленны и скупы. Но за простыми, будничными рассказами проступают со­бытия, порой глубоко драматичные.

На всю жизнь запомнилось старшей дочери Циол­ковского то, что произошло вскоре после переезда в Калугу. Отец заболел. Заболел тяжело. Нужен врач. Медицинская помощь необходима срочно. Но дома ни копейки, и горько плачет Варвара Евграфовна, бессильная облегчить страдания боль­ного.

Он лежит почерневший, осунувшийся, корчась от адской, раздирающей боли. Плачут напуганные дети. Детская интуиция безошибочна; с отцом что-то неладное.

И вдруг становится совсем страшно. Больной вздрагивает, по телу пробегает судорога, он недви­жим, глаза закрыты. Отчаянно закричала мать:

— Помер!

Затихли, прижавшись к ней, перепуганные дети. Лицо отца стало серо-желтым. Медленно, с огром­ным усилием раскрылись глаза. Скосив их в сторону матери, он тихо, но внятно сказал:

— Что ты кричишь, я не умер!

Раздался настойчивый стук, и, слегка скрипнув, дверь распахнулась. В комнату вошел Иван Алек­сандрович Казанский.

Выслушав сбивчивый рассказ Варвары Евграфовны, Иван Александрович помчался за доктором. Нельзя терять ни секунды. Доктор Ергельский, хо­рошо знавший Циолковского по Боровску, сумел по­ставить Константина Эдуардовича на ноги. Ергель­ский вылечил его от перитонита — - болезни, которая даже в наши дни не всегда кончается благополучно.

Тоненькой, едва протоптанной тропой ведут нас в те далекие годы воспоминания современников. Время сохранило любительскую фотографию: Циол­ковский снят в густо разросшемся саду вместе с грузноватым, опирающимся на палку человеком. Рядом с Константином Эдуардовичем его лучший друг — податной инспектор Василий Иванович Ассонов.

Впрочем, назвать Ассонова податным инспекто­ром — все равно, что сказать о Циолковском: всю жизнь он был учителем, а потом пенсионером.

Внутренний мир Ассонова был очень далек от ин­тересов калужских чиновников. Ученик известного идеолога народничества профессора Петра Лавровича Лаврова, Ассонов, подобно своему учителю, счи­тал прогресс человечества результатом деятельности «критически мыслящих личностей».

Василий Иванович дружил с известными художни­ками Репиным и Семирадским, увлекался наукой. Одним словом, для Калуги Ассонов был, безусловно, человеком весьма необычным. Мудрено ли, что вско­ре после переезда Циолковского они познакомились и подружились. Эта дружба длилась двадцать шесть лет, до самой смерти Василия Ивановича. Друзьями Циолковского стали и сыновья Ассонова — Александр и Владимир.

Ассонов и Циолковский быстро кашли общий язык. Василий Иванович имел неплохое математи­ческое образование. К тому времени, когда завяза­лось знакомство, он сделал немалый вклад в попу­ляризацию механики. В 1870 году Ассонов написал книгу «Галилей перед судом инквизиции», в 1877 го­ду перевел на русский язык «Элементы статики» французского академика Луи Пуансо. В его перево­дах вышли биографии основоположника механики Исаака Ньютона и французского физика Батиста Био, того самого Био, что поднимался на воздушных шарах вместе с Гей-Люссаком для изучения атмо­сферы.

Разумеется, Ассонов сразу заметил книгу в зеле­новатой обложке, выставленную в одном из окон городской библиотеки. На обложке ее было напеча­тано: «К. Циолковский, Аэростат металлический управляемый». Прочитав книгу, Василий Иванович поспешил познакомиться с ее автором.

Мы не знаем, как нроизошла первая встреча Циолковского с Ассоновым. Известно лишь, что они познакомились в училище, и Василий Иванович при­гласил Константина Эдуардовича в гости. Циолков­ский не принадлежал к числу любителей праздных визитов. Но тут речь шла о деле: Василий Иванович хотел поговорить о помощи в издании второй части труда об аэростате.

«На следующий день, — вспоминает А. В. Ассо­нов, — кто-то дернул звонок (электрические тогда были редки), я открыл дверь и сказал отцу, что кто-то пришел. Как сейчас помню, вошел чело­век в осеннем пальто, выше среднего роста, волосы длинные, черные, и черные глаза. Он был в длинном сюртуке с очень короткими рукавами. При разговоре он стеснялся и краснел. Отец пригласил его зайти в гостиную и около рояля долго говорил с ним об издании его работ. Я стоял в дверях и слушал. Вско­ре Константин Эдуардович ушел, стесняясь, надевая на ходу пальто. Отец потом за обедом рассказывал, что этот учитель — замечательный математик и на­до приложить все старания, чтобы издать его новые труды путем подписки среди знакомых. Так и была издана вторая часть «Аэростата».

Ассонов действительно приложил все старания. От этой встречи и потянулась ниточка к меценату, скандал с которым принес столько огорчений Циол­ковскому. Меценат носил фамилию Гончаров. Он служил оценщиком в местном Дворянском банке и владел небольшим поместьем под Калугой. Обра­зованный человек (в прошлом студент Юрьевского университета), знавший языки, племянник знамени­того русского писателя, Гончаров и сам был не чужд литературе. Естественно, что Ассонов постарался за­интересовать его судьбой своего нового знакомого.

Поначалу Гончаров лишь весело смеялся:

— Воздушный шар из железа? Да это, милейший Василий Иванович, чистейшая фантазия!

Однако его отношение к Циолковскому вскоре переменилось. Стараниями Ассонова удалось соб­рать деньги, и «Аэростат металлический управляе­мый», выпуск 2-й, вышел в свет. Затем появилась и другая работа — «Аэроплан или птицеподобная (авиационная) летательная машина».

Гончаров прочитал эти книги (повторим, он был образованным и неглупым человеком). Иронию сме­нило участие, желание помочь изобретателю. Это но­вое отношение Гончарова разделила и его жена Ели­завета Александровна. От жены Ассонова Анны Ва­сильевны ей довелось услышать много хорошего о Циолковском. Стремясь поддержать Константина Эдуардовича в его неравной борьбе против VII отде­ла, Елизавета Александровна перевела на француз­ский язык статью «Железный управляемый аэростат на 200 человек, длиною с большой морской пароход», В этой статье было сконцентрировано все, что успел сделать в области управляемого полета Циолковский.

Переводы разосланы за границу. Изобретатель с нетерпением ждет результатов. Неужто и Европа равнодушно отнесется к проекту? Неужели и там не найдется деловых людей, желающих воспользоваться обильной выгодой, которую сулят его расчеты?

Молчание. Полное молчание — ответ на эту за­тею. И единственный отклик, перепечатанный в 1897 году несколькими русскими газетами, прозву­чал со страниц парижского журнала «Ревю Сайнтифик». Французские журналисты упомянули о про­екте Циолковского в связи с гибелью известного воздухоплавателя Андре, пытавшегося добраться на воздушном шаре до Северного полюса. Смысл замет­ки заключался в том, что если бы, мол, Андре знал об управляемом аэростате Циолковского, то вряд ли бы он отправился в свое рискованное путешествие.

Переводы материалов для зарубежной научной общественности — свидетельство полного доброжелательства семьи Гончаровых. Ничто еще не сулит скандала, но он уже близок.

Каждое утро, на заре, Калугу будил рожок па­стуха. Зевая и крестясь, просыпались обыватели. Заспанные, неумытые хозяйки выгоняли своих буренушек на улицы. Пистолетными выстрелами щелкал пастуший кнут, и стадо, промаршировав через город, уходило на выгоны. Затем на улицы высыпали куры и свиньи, а дальше спустя несколько часов (ну, пря­мо как у Гоголя в «Невском проспекте») снова ме­нялась Калуга — ее улицы заполняли ученики. Их шумные стайки разбегались в разные учебные заве­дения: мужскую и женскую гимназии, духовную се­минарию, реальное училище, женское епархиальное училище, уездное...

Когда шумная и пестрая ватага учеников спеши­ла к партам, чтобы точно по звонку начать трудовой день, шли привычной дорогой и учителя. Опираясь на палку, в плаще-крылатке с застежками в виде львиных голов, шагал Циолковский. Показывая на него, старшеклассники шептали друг другу:

— Это тот, что написал про путешествие на Луну...

Кто-кто, а гимназисты весьма внимательные чи­татели популярного в ту пору журнала «Вокруг све­та». В этом журнале, заполненном увлекательными описаниями разного рода приключений и путешест­вий, нашлось место и фантастическому рассказу «На Луне», написанному Циолковским еще в 1887 го­ду в Боровске. Рассказ был опубликован в приложе­нии к «Вокруг света» за 1893 год*, и гимназисты воздали ему должное! Пожалуй, это было самое не­обычное из всех кругосветных путешествий, о которых им доводилось слышать. Ведь облететь вокруг родной планеты на Луне — небывалом космическом корабле, пережить ощущения, неведомые жителям Земли, — огромное удовольствие!

*Следует заметить, что издатель «Вокруг света» И. Д. Сы­тин весьма строго отбирал книги для приложений к своему жур­налу. Циолковский мог гордиться тем, что его рассказ стал на книжные полки рядом с произведениями таких писателей, как Бичер-Стоу, Жюль Верн, Гюго, Вальтер Скотт, Конан-Дойль, Эдгар По, Фламмарион, Уэллс, Киплинг, Фенимор Купер, Майн Рид, Джек Лондон и многие другие. «Мы давали такую массу приложений, что один только перечень их действовал на вооб­ражение...» — вспоминал в своей «Жизни для книги» И. Д. Сы­тин. (Примечание автора.)

Впрочем, то, что увлекало подростков, было до­статочно безразлично взрослым. Гораздо больше, чем проект дирижабля или посещение иных планет, калу­жан интересовало, полетит ли с колокольни дьячок Александр Сергеевич Кедров. По забавному стече­нию обстоятельств он жил прямо напротив квартиры Циолковского, в ограде Георгиевской церкви. Еще задолго до приезда Константина Эдуардовича в Ка­лугу Кедров начал мастерить свою механическую птицу.

Однажды (об этом пишет в своих воспоминаниях Л. К. Циолковская) дети сообщили отцу о дьячке, занимавшем умы всей улицы. Константин Эдуардо­вич рассмеялся:

— Вот мечтатель! Он думает, что стоит взять в руки крылья и помахать ими, как можно и в по­лет...

Циолковский рассказал притихшей детворе о гениальном итальянском художнике Леонардо да Вин­чи, строителе крыльчатой машины, о португальце Гусмао, чей таинственный аппарат описал в отчете Лиссабонской академии академик Франциско де Хорвало, и о русском холопе Никитке, который, если верить легенде, пролетел во времена Грозного над Александровской слободой на построенных им дере­вянных крыльях...

Все это были красивые сказки. Но в глазах ка­лужских обывателей и наивный мгчтатель дьячок Кедров и учитель Циолковский принадлежали к одной и той же породе неисправимых чудаков, далеких от той жизни, блага которой спешили вкусить добро­порядочные граждане Российской империи.

Когда возникал разговор о воздухоплавании, Ка­луга жаждала зрелищ. Высоким теоретическим идеям здесь предпочитали конкретные факты. К сло­ву говоря, через несколько лет после переезда Циол­ковского из Боровска калужанам представилась воз­можность поглядеть на живого, «всамделишного» воздухоплавателя. К ним на гастроли (в ту пору воздухоплаватели гастролировали из города в город, как актеры) приехал Древницкий. Смотреть полет собралась чуть ли не вся Калуга. Улицы и переулки, прилегавшие к циклодрому, откуда стартовал воздухо­плаватель, заполнили толпы людей. Но, несмотря на давку, ни один не раскаивался, что пришел сюда. Зрелище оказалось острым и необычным...

Поднявшись в воздух на несколько десятков мет­ров, шар лопнул и начал медленно спускаться. Толь­ко решительность спасла Древницкого, мгновенно покинувшего свой ненадежный летательный аппарат. Парашют раскрылся подле самой земли. Нужно ли говорить, что это происшествие еще больше укре­пило отношение калужан к воздухоплаванию как к делу весьма и весьма несолидному?

Впрочем, кое-кому из добропорядочных калуж­ских граждан вскоре показалось, что они поняли секрет настойчивости и трудолюбия Циолковского. Это случилось в 1896 году, после того как в город­ской газете появилась статейка некоего Н. Бестужева «Воздушный корабль». Автор сообщал сенсационную новость: «Правительство Северо-Американских Сое­диненных Штатов назначило даже премию в размере около 200 000 рублей для того изобретателя, который до истечения 1900 года представит летательную маши­ну, вполне пригодную и безопасную для передвиже­ния с пассажирами и могущую развивать скорость до 45 верст в час». Для калужского обывателя, при­выкшего измерять рублями жизненные успехи, 200 тысяч рублей были суммой, способной оправдать любые чудачества.

Звонок отпускает учеников. Шагают домой и учи­теля. С добродушным любопытством наблюдая за тем, как бегут по улицам ребятишки, Константин Эдуардович уже предвкушает то творческое наслаж­дение, которое получит, усевшись дома за свой ра­бочий стол. Мысли о космосе, об управляемом аэро­стате, об аэродинамических опытах теснятся и спо­рят друг с другом. Каждая словно кричит: первое место мне!..

Трудовой день в Калуге кончается рано. К четы­рем часам покидали присутственные места чинов­ники. Одна за другой запирались лавки. Приказчики опускали железные шторы на окнах магазинов, ве­шали на двери тяжелые замки.

К вечеру общество тянулось на отдых в городской сад. Старая фотография девяностых годов показы­вает нам вход в этот сад, напоминающий погранич­ную заставу. Два керосиновых фонаря на высоких столбах освещают ворота. Подле столбов полосатые будки. Рядом с одной из них мешковатая фигура блюстителя порядка: в сад пускают только чистую публику...

То, что не попало в объектив фотоаппарата, дори­совывают воспоминания А. В. Ассонова: «..бравый в военной форме капельмейстер Вильямович встре­чал публику оглушительным маршем. Помню, как солдаты-музыканты, красные от натуги, изо всех сил дули в трубы. Средняя аллея из столетних лип вела на террасу, откуда открывался прекрасный вид на Оку и далекий горизонт...»

Циолковский тоже наведывался сюда. Он очень любил музыку. Константин Эдуардович отдыхал, устроившись подле раковины, где играл оркестр. Увы, такую роскошь он мог позволить себе не часто... Дел было хоть отбавляй. Шла битва за аэростат. Писались первые журнальные статьи: «Возможен ли металлический аэростат», «Аэроплан или птицепо­добная (авиационная) летательная машина», «Тяго­тение как источник мировой энергии».

Но первые публикации в московских журналах не исчерпывали научно-общественных связей Циолков­ского, завязавшихся в ту пору. Василий Иванович Ассонов, добрый гений Константина Эдуардовича, познакомил его с председателем Нижегородского кружка любителей физики и астрономии Сергеем Васильевичем Щербаковым. Знакомство оказалось не совсем обычным: оно завязалось по почте и про­должало оставаться заочным даже после переезда в 1906 году семьи Щербаковых в Калугу.

Нижегородский кружок любителей физики и аст­рономии оказал Циолковскому немалую поддержку. Не случайно в 1913 году, поздравляя своих нижего­родских друзей с двадцатипятилетием их организа­ции, Константин Эдуардович писал: «Когда-то обще­ство поддержало меня и мои слабые силы. Никогда этого не забуду... Пусть общество процветает еще многие годы и по-старому своим участием поддер­живает достойных и ослабевших тружеников».

Познакомившись с Щербаковым, Циолковский сразу же ощутил дружеское участие нижегородцев к своей судьбе. В апреле 1893 года Константин Эдуар­дович послал заявление с просьбой о приеме в чле­ны кружка. В декабре на первом же собрании он был принят единогласно. Впрочем, собрание было актом формальным. Первая же работа, представлен­ная Циолковским «Тяготение как источник мировой энергии», появилась сначала в одном из сборников кружка, а затем в журнале «Наука и жизнь»* еще задолго до того, как это собрание состоялось.

* Работа была отмечена небольшой положительной реценией в журнале «Природа и люди» № 4 за 1896 год.

Надо заметить, что редактор этого журнала врач Н. М. Голубковский охотно предоставил страницы своего еженедельника нижегородцам. «Н. М. Голуб­ковский оказался очень радушным хозяином нас приютившего журнала, — вспоминал в 1919 году С. В. Щербаков, — мы чувствовали себя на страни­цах «Науки и жизни» как у себя дома».

Какое значение имело знакомство с этим журна­лом для Циолковского, мы уже знаем. Именно в нем увидела свет в 1894 году «Аэроплан или птицеподоб­ная (авиационная) летательная машина».

Итак, Циолковский принят в кружок. Но тут повторяется то, что случилось за десять лет до это­го, когда его избрали в Русско-физико-химическое общество, — нет денег на уплату членских взносов. Отрывки из впервые публикующихся писем Констан­тина Эдуардовича к С. В. Щербакову показывают бедственное положение Циолковского.

«Мое материальное положение ужасное, — чи­таем мы в одном из этих писем, — и поэтому член­ского взноса я сделать не могу... Прошу покорней­ше, если можно, не исключать меня из числа ваших членов. Как только представится возможность, я не премину сделать взнос...»

Однако такая возможность упорно не представ­лялась, и в другом письме можно прочесть слова благодарности «за то, что продолжаю оставаться членом, несмотря на свою финансовую несостоятель­ность...».

В третьем письме Циолковский сообщает, что пе­редал в «Науку и жизнь» часть своей работы об аэроплане, выговорив за это 500 оттисков. «Может быть, от продажи этих оттисков мне удастся хоть не­много поддержать мое матер.[иальное] положение...»

Не оправдались и эти надежды; несмотря на боль­шую скидку, предоставленную автором книгопро­давцам, брошюры не расходились. Работа «Аэроплан или птицеподобная авиационная летательная маши­на» продавалась более десяти лет. В 1904 году жур­нал «Воздухоплаватель» назвал ее в числе «новей­ших сочинений по воздухоплаванию», указав адрес магазина, где можно приобрести за тридцать копеек эту брошюру.

Таким образом, даже авторский гонорар (а от­тисками издатели, по существу, расплачивались с ав­тором) не приносил Циолковскому почти ни копейки. Большинство брошюр было раздарено знакомым и даже незнакомым лицам, интересовавшимся возду­хоплаванием.

Но, несмотря на бедственные материальные дела, Циолковский трудился с большим подъемом. Он продолжает интересоваться воздухоплаванием. Просит С. В. Щербакова достать ему книгу Д. И. Менделеева «Сопротивление воздуха и воздухоплавание». Увле­чение аэростатами выглядит безудержно пылким, но все же ему не заслонить космическую тему...

В 1894 году при свете высокой керосиновой лам­пы Циолковский читает семье Ассоновых отрывки из рукописи «Грезы о земле и небе». Несколько дней спустя он повторяет чтение в кабинете Гончарова. Новая работа Циолковского Гончарову понравилась.

— Я помогу вам издать эту вещь. Она вполне то­го заслуживает! — говорит он, провожая уже одев­шегося Циолковского.

Но издание несколько задержалось. «Теперь ру­копись («Грезы о земле и небе». — М. А.) в Цензур, [ном] комитете в (Москве), и вот уже два месяца не получается разрешения», — писал Циолковский Щер­бакову, добавив в конце письма: «...у меня есть очень оригин.[альные] астроном.[ические] идеи, но мне их неловко проповедовать серьезно (и, пожалуй, не­возможно)».

В Цензурном комитете «Грезы о земле и небе» изучали долго, но публиковать разрешили. Вскоре Циолковский принес Гончарову небольшую книжеч­ку, на обложке которой стояло крупно: «Издание А. Н. Гончарова».

Направляясь к своему покровителю, Циолковский уже предвкушал удовольствие, которое получит его покровитель. Но как жестоко он ошибался!.. Сюрп­риз, приготовленный из самых лучших побуждений, никак не устраивал калужского мецената. Его имя, имя солидного человека, — вдруг на обложке кни­жонки, заполненной какими-то странными идеями! Мещанин пришел в неописуемую ярость.

Оскорбленный Циолковский тотчас же покинул дом Гончарова. Теперь-то он понял, что представлял собой провинциальный меценат! Что же касается Гончарова, то, разумеется, в те минуты он и предпо­лагать не мог, что его протеже прославится на весь мир, а ему, Гончарову, достанется лишь геростратова слава...

Недаром говорят: «На бедного Макара все шиш­ки валятся». Так случилось и с Циолковским. Не успел он опомниться от обиды, нанесенной Гончаро­вым, как, пожалуйте, — новое оскорбление! На сей раз оно пришло в виде рецензии — маленькой жур­нальной рецензии, опубликованной «Научным обо­зрением» в мае 1895 года. Ее неизвестный автор (он не поставил под рецензией свою подпись) не поску­пился на желчные реплики. «Мы охотно назвали бы г. Циолковского талантливым популяризатором и, если угодно, русским Фламмарионом, — писал он, — если бы, к сожалению, этот автор знал чувство ме­ры и не увлекался лаврами Жюля Верна. Разбираемая книга производит довольно странное впечатле­ние. Трудно догадаться, где автор рассуждает серьез­но, а где он фантазирует или даже шутит...

Если научные разъяснения К. Циолковского не всегда достаточно обоснованны, зато полет его фан­тазии положительно неудержим и порой даже пре­восходит бредни Жюля Верна, в которых, во всяком случае, больше научного основания...

Так, у автора есть какие-то небожители или жи­тели астероидов, которые соглашаются составлять из себя круги и треугольники, управлять ракетой как экипажем, приближая ее произвольно к солнцу...»

Легко понять безвестного журналиста XIX века. Представить себе то, о чем писал Циолковский, че­ловеку прошлого столетия совсем непросто. Ведь в «Грезах о земле и небе» можно, например, прочи­тать о животно-растениях, усваивающих пищу при помощи солнечного света. Еще чуднее выглядят живые существа, покрытые непроницаемой стекловид­ной кожей. У этих странных живых организмов все обменные процессы — газов, жидкостей, растворенных в этих жидкостях твердых тел, — происходят замкну­то, без общения с внешней средой. Даже сегодня, в век практического освоения космоса, такая фанта­зия выглядит фантастической до невероятного...

Попытки заглянуть в будущее или же, хотя бы мысленно, прорваться в глубины космоса, недо­ступные даже самым совершенным приборам зем­лян, требуют от ученых космического взлета вообра­жения. Вспомните, к примеру, известный рассказ И. А. Ефремова «Сердце змеи». В космосе встрети­лись два звездолета, два галактических корабля раз­ных Цивилизаций. И что же оказывается? Герои рас­сказа встречают себе подобных: пришельцы из чужо­го, далекого мира донельзя похожи на сынов Земли.

Нет, возражает писателю И. Ефремову академик А. Н. Колмогоров. «В век космонавтики, — пишет oн*, — не праздно предположить, что нам, быть мо­жет, придется столкнуться с другими живыми сущест­вами, весьма высокоорганизованными и в то же самое время на нас не похожими... Почему бы, например, высокоорганизованному существу не иметь вид тонкой пленки — плесени, распластанной на камнях?..»

Ошеломляюще смелое предположение! Но и его оказалось мало. Андрей Николаевич Колмогоров су­мел заглянуть гораздо дальше. В той же статье «Автоматы и жизнь» мы читаем о возможности соз­дания полноценных живых существ, построенных полностью на дискретных (цифровых) механизмах переработки информации и управления. Академик подчеркивает, что такого рода утверждение не про­тиворечит принципам материалистической диалек­тики.

*А. Н. Колмогоров, Автоматы и жизнь. «Техника — молодежи» № 10-11, 1961. Литературная запись Н. Г. Рычковой.

Прочитав статью академика Колмогорова, неволь­но задумываешься: только незнайки могут называть в наше время математику сухой наукой.

Образ мыслящего существа, устроенного совсем иначе, нежели люди Земли, будоражит фантазию уче­ных и писателей. Такого рода образы можно встре­тить у самых разных авторов. Известный английский астрофизик Хойл в научно-фантастическом романе «Черное облако» попытался нарисовать облик косми­ческого гиганта, не уступающего размерами всей на­шей солнечной системе. Этот удивительный исполин обладает грандиозной мощью и исключительно вы­соким интеллектом.

Другой фантаст, писатель Станислав Лем, в рома­не «Солярис» высаживает своих героев на удивитель­ной планете, где обитает единственное разумное су­щество, нечто вроде гигантского океана. Астронавты пытаются вступить с ним в общение. Роман «Соля­рис» недавно вышел в свет, а писатель уже замыш­ляет новое произведение. В центре будущего рома­на — проникновение земных космонавтов в центр нашей Галактики. Смельчаки встречаются там с су­ществами, совсем не похожими на людей Земли.

В современных фантастических произведениях много невероятного. Такова, например, встреча ге­роев «Баллады о звездах» Г. Альтова и В. Журав­левой с призраками, обитающими в планетной си­стеме Сириуса. Таково множество других ситуаций и идей, авторы которых в шестидесятых годах XX ве­ка лишь догоняют фантазию Циолковского, вспых­нувшую ярко и таинственно в последние годы минув­шего столетия.