Глава девятая

СОБРАТЬЯ ПО РАЗУМУ

— Не кажется ли вам, Петр Михайлович, что мы в плену?

— М-да, — сконфуженно согласился академик. — Туземцы оказались более расторопными, чем можно было ожидать. А ты заметил, какие у них энергетические возможности? Остановить «Уранию» в пространстве! Ни за что бы не поверил этому раньше.

— Того ли еще надо ожидать, — угрюмо предположил я. — Если когда-нибудь мы и выберемся из этой космической ловушки, то лишь затем, чтобы попасть в здешний зоопарк. Представьте себе: клетка номер один — академик первобытной цивилизации Земли Петр Михайлович Самойлов! Мне придется довольствоваться соседней клеткой, менее комфортабельной, сообразно моей широко распространенной по Вселенной профессии звездоплавателя.

— Ты слишком мрачно смотришь на вещи, — не сдавался Самойлов. — Никогда не соглашусь, чтобы столь высокий интеллект — а о нем свидетельствует уровень их техники — сочетался с подобным варварством в обращении со своими собратьями.

— Можете не соглашаться. Это ничего не меняет в нашем положении.

Вдруг стены астролета стали прозрачными, и в него хлынул голубоватый свет. Я быстро выключил освещение салона. Наступил полумрак, но с каждой секундой он все более рассеивался. Наконец стены точно растаяли, и мы увидели себя в центре огромного цирка не менее двух километров в диаметре. До самого купола цирка амфитеатром поднимались ложи, заполненные существами, напоминавшими людей, одетых в свободные одежды нелепой для нашего глаза, если не сказать безвкусной, расцветки. Множество холодных глаз рассматривало нас с оскорбительной бесцеремонностью. Я внутренне возмутился, но тут же съежился, встретив взгляд высокого старика с черно-бронзовым лицом. Его огромные фиолетово-белесые глаза, беспощадно-внимательные, изучающие, спокойно разглядывали меня, словно букашку. Громадный череп старика, совершенно лишенный волос, подавлял своими размерами. Лицо, испещренное тончайшими морщинами, было бы вполне человеческим, если бы не клювообразный, почти птичий нос и необычные челюсти, состоящие, вероятно, всего из двух костей. Это было непривычно для земного человека и отталкивало. Но глаза! Они скрашивали черты его лица. Бездонные, как Космос, настоящие озера разума, в которых светилась мудрость поколений, создавших эту высокую цивилизацию.

Я с удовлетворением отметил, что во всем остальном это были именно люди. Однако «собратья» сохраняли странное спокойствие, молчали и сидели неподвижно, точно изваяния.

— Попробуем представиться, — шепнул Петр Михайлович.

Он с достоинством выпрямился и внятно произнес:

— Мы — люди, жители Земли. Так мы называем свою планету, расположенную в конце третьего спирального рукава Галактики.

И он включил карту-проектор Галактики на задней стене рубки.

— Мы прилетели оттуда...

Палец ученого пустился в путь от окраины Галактики к ее центру.

Существа, как говорится, и ухом не повели. Ни звука в ответ. Огромная аудитория продолжала молча рассматривать нас.

— В конце концов, — рассудил Самойлов, — никто нас не держит. Мы можем подойти к ним поближе и попробовать растолковать что-нибудь на пальцах.

Я тотчас решил сделать это и, выйдя из астролета, направился к ближайшим ложам. Но в двух-трех шагах от астролета пребольно стукнулся головой о невидимую стену. Чудо да и только! Стена была абсолютно прозрачная, но тем не менее существовала! Теперь я понял, что все привычные предметы вокруг нас стали до нереальности прозрачными, а видимым остаются только центр рубки да салон со столом и креслами.

— Да... это тебе не клетка, — растерянно пробормотал академик.

— Чего они уставились на нас? — возмутился я.

Академик покачал головой.

— Странный вопрос! На их месте мы делали бы то же самое, рассматривая на Земле внезапно появившихся собратьев.

Внезапно на куполе амфитеатра возникли замысловатые значки и линии.

— Ага! — с удовлетворением сказал Петр Михайлович. — С нами, кажется, пожелали объясниться.

Несколько минут он пристально вглядывался в непонятные знаки. Потом широко улыбнулся.

— Нам предлагают какую-то математическую формулу или уравнение. Судя по структуре, она напоминает закон взаимосвязи массы и энергии — этот универсальный закон природы.

— Ну, не ударьте лицом в грязь, — взмолился я. — Предложите им что-нибудь посложнее, чтобы и они призадумались.

Самойлов быстро включил проектор: подчиняясь его команде, электронный луч написал сложнейшее тензорное уравнение.

В ответ замелькали целые вереницы новых знаков, таких же непонятных, как и предыдущие.

— Такие приемы объяснений ни к чему не приведут, — в раздумье сказал Петр Михайлович. — Ни мы их, ни они нас не поймут... Стой-ка! Напишем им лучше нашу азбуку.

И электронный луч принялся выписывать на экране алфавит. Академик отчетливо, громким голосом называл каждую букву.

На куполе тоже сменились значки. Они стали несколько упорядоченнее. Очевидно, это была их азбука. Ничего себе! Букв не менее сотни — в два раза больше, чем в нашей азбуке.

Значки под куполом поочередно вспыхивали, и громкий звенящий голос, очевидно механический, отчетливо произносил звуки. Похоже было, что мы сидим за школьными партами и учимся читать по складам.

Затем купол померк, стерлись и лица сидевших в амфитеатре, зато явственно проступили очертания знакомой обстановки астролета. Мы снова остались вдвоем в салоне, и родные стены сомкнулись вокруг нас.

— Как вам нравится такая демонстрация? — сердито сказал он. — Homo sapiens в роли приготовишки!..

Но Петра Михайловича это не смутило.

— Любопытно, как они достигают полной прозрачности предметов.

Я пожал плечами.

— Давай откроем люки и выйдем из астролета, внезапно предложил Самойлов.

Включили экраны. Однако нас встретила непроглядная тьма. Где же амфитеатр и существа? Или это была галлюцинация?

Приходилось пассивно ждать развязки событий. Время тянулось нестерпимо долго. О нас точно забыли. Нельзя было даже определить, движется ли наша тюрьма, или повисла неподвижно в пространстве.

Вдруг мы ощутили легкий толчок, будто «Урания» с чем-то столкнулась. Вслед за тем с экранов полился ласковый солнечный свет. Мы остолбенели: оказывается, «Урания» была уже на поверхности планеты. Как это случилось? Я поднял глаза на проектор верхнего обзора и увидел, что спутник-диск, медленно смыкая створки «колыбели», в которой незадолго до этого покоился астролет, по спирали уходил ввысь, на прежнюю орбиту движения вокруг планеты.

— Нет, ты представь себе только! — поразился Самойлов. — Какая грандиозная сила должна быть приложена, чтобы свободно опустить нас на поверхность планеты! Сколько энергии надо, чтобы удерживать или передвигать в любом направлении громадину спутника в поле тяготения планеты. Вот это, я понимаю, техника!

Нам задали новую загадку. Астролет находился на огромной пустынной равнине. Она поразительно ровная и гладкая, точно зеркало. Отполированная поверхность тускло отражала лучи солнца. Ясно, что это было искусственное поле — вероятно, космодром. Но почему не видно служебных и стартовых сооружений, эстакад, матч радиотелескопов и локаторов? И вообще как это нас не побоялись оставить одних?

Я тщетно ломал голову, а чувства между тем впитывали окружающий мир. Чужое небо — нежно-фиолетовое, неправдоподобно глубокое и чистое — вызывало в моей душе целую бурю. Сами посудите: десятки лет мы ничего не видели, кроме мрачной черной сферы. И вдруг это ласковое, почти земное, небо, удивительно напоминающее родину.

Мы открыли нейтронитные заслоны всех иллюминаторов и, прильнув к стеклам, жадно всматривались в даль. Искусственная равнина уходила за горизонт, который здесь был чуть ближе, чем на Земле: вероятно, размеры планеты были несколько меньше земных. Далеко-далеко, там, где небо сходилось с «землей», неясно мерещились какие-то деревья — вернее их причудливые кроны. Возможно — это был лес...

— Надо начинать разведку, — сказал Петр Михайлович. — Хотя состав атмосферы благоприятен для жизни, но кто его знает, может быть, в ней имеется какой-нибудь ядовитый для нас компонент. Выпустим вначале животных.

И академик отправился в анабиозное отделение, где в специальных сосудах «грезили» в анабиозе кролики, мыши и даже шимпанзе.

Через полчаса он «оживил» наш зоопарк, подкормил пару мышей и, соблюдая все меры биологической защиты, выпустил их на волю.

Мы прильнули к иллюминаторам, наблюдая за «разведчиками». Мыши побегали, побегали, потом остановились. Их, очевидно, смущала полированная «почва». Одна из них подняла мордочку вверх и деловито понюхала воздух.

«Сейчас лапки кверху и — конец», — предположил я.

Но мышь как ни в чем не бывало побежала под корабль.

Потом мы выпустили кролика и, наконец, шимпанзе.

— Вот кому должны по праву принадлежать лавры первооткрывателя планеты Икс, — пошутил Петр Михайлович. — Они первые вступили на ее почву, а не мы.

Шимпанзе, жадно нюхавшая воздух, вдруг опрометью бросилась к входному люку астролета и, жалобно крича, стала царапаться, словно просила впустить обратно.

— Чего она испугалась? — удивился академик.

Неожиданно откуда-то сверху в поле нашего зрения появился летательный аппарат, представлявший собой яйцо — да, огромное яйцо с прозрачными стенками. Внутри него находилось «человек» пять существ весьма ученого вида. Они сидели в мягких удобных креслах вокруг овального стола, на котором стояли различные непонятные приборы. Часть яйца была занята какой-то установкой, напоминавшей нашу высоковольтную подстанцию в миниатюре, — очевидно, это был двигатель. Аппарат неподвижно повис в полуметре от «земли». В нем открылась дверь, и существа не спеша вышли наружу.

— Вот и хозяева, — сказал Петр Михайлович. — А мы боялись, что оставлены на произвол судьбы. Однако надо впустить бедную обезьяну, а то ее вопли испугают их.

И он нажал кнопку автоматического открывания люка. Вконец перепуганная животное вихрем ворвалось в астролет. Дрожа всем телом, обезьяна забилась в дальний угол.

Итак, всемирно-историческое событие назревало: впервые за всю историю человечества сейчас состоится встреча его посланцев с собратьями по разуму! Мы бесстрашно вышли из астролета. Сила тяжести на поверхности этой планеты была, вероятно, слабее земной, так как передвигаться было удивительно легко. «Собратья» перестали рассматривать «Уранию» и повернулись к нам.

Некоторое время длилось общее молчание.

— Петр Михайлович, а вот знакомый старикан: я запомнил его еще на диске-спутнике.

Действительно, это был тот самый старик с фиолетово-белесыми глазами. Он что-то сказал резким, отрывистым голосом, в котором как-бы перекатывались металлические шары, и тотчас один из его спутников вернулся в аппарат и вынес оттуда небольшой ящичек с экраном. Судя по всему, старик был у них руководителем.

— Интересно, что они собираются делать? Как вы думаете?

— Да это же ясно как день. Сейчас будут преподаны уроки разговорного языка.

Старик включил принесенную машинку. На зеленоватом экране возникли буквы нашего языка, которые мы сообщили им еще на спутнике. Потом «собрат» показал жестами — вероятно, универсальным языком всех разумных существ Вселенной, — что хочет услышать от нас, как складываются буквы в слова.

— Понимаю, — заметил Самойлов. — Достаточно нам назвать несколько предметов, как они по этим немногим словам составят представление о нашей грамматике и смогут программировать для электронного перевода с нашего на свой язык.

Самойлов показал на себя и произнес: «Я — человек». Это прозвучало несколько комично. Я тоже вытянул руку и сказал, указывая на астролет: «Ракета». Показал на небосвод и назвал: «Небо». Потом показал на старика и сказал: «Ты — непонятное существо». Тот величественно наклонил голову в знак согласия. Самойлов расхохотался.

— Довольно, Виктор! Неси-ка лучше наш лингвистический аппарат.

Вскоре мы вооружились серийной электронно-лингвистической машиной «ПГ-8» и звуковым анализатором. Попытки объясниться возобновились. Старик продиктовал и воспроизвел на экране свою азбуку, которая состояла из ста двенадцати букв, напоминающих наши математические символы и геометрические обозначения. Да! Их язык был неизмеримо сложнее нашего. Это мы почувствовали сразу, как только попытались программировать для перевода. Старик несколько раз назвал нам ряд предметов, обозначил некоторые простейшие, очевидно, понятия, но мы никак не могли уловить грамматических закономерностей языка. С переводом же нашего языка на свой «собратья» справились легко. Вероятно, их лингвистическая аппаратура была гораздо совершеннее нашей.

— Как тебя зовут? — спросил я старика.

И тотчас на экране их прибора появились фразы местного языка. Старик понял мой вопрос и ответил:

— Элц, — вот как прозвучало для моего уха его имя.

Потом Элц, в свою очередь, задал мне какой-то вопрос. Звуковой анализатор преподнес такой перевод:

«Хар-тры-чис-бак...»

— Дикая околесица, — констатировал Петр Михайлович. — Значит, составленная нами программа никуда не годится. Нужно еще долго вникать в структуру их языка. Придется объясняться односторонне.

Таким образом, мы оказались в положении спрашивающих, которые не понимают ответов на свои вопросы.

— Что ж, раз они превосходно понимают нас, расскажем о себе.

И он вкратце рассказал «собратьям» о Земле, о человечестве, о цели нашего прибытия на их планету. Они внимательно слушали. Лица их были холодные, почти неживые, как у бесстрастных мраморных статуй. Однако в глубине их глаз я уловил отблески интереса и удивления.

— Земляне — ваши друзья и собратья по разуму. Мы прилетели с единственной целью: познакомиться с вашей цивилизацией, обменяться опытом познания природы, установить постоянную связь между нашими мирами, — сказал в заключение Петр Михайлович. — Мы очень рады встретить здесь высокоразвитых людей.

Академик протянул Элцу руку, желая обменяться рукопожатием. Но, вместо того, чтобы пожать протянутую руку, старик взял обеими руками кисть Самойлова и, поднеся ближе к своим глазам, стал внимательно рассматривать ладонь.

— У них, вероятно, не принято пожимать руку, — заметил я. — Возможно, жестом приветствия здесь служит потирание лба.

Элц прислушался к моему замечанию: ведь наш разговор был для него понятен, так как по экрану безостановочно бежали ряды слов. Поэтому после моей фразы Элц стал тереть свой лоб.

Академик рассмеялся:

— Он неправильно понял твое замечание. Как называется ваша планета? — спросил Самойлов вслед за этим.

Мы услышали короткое слово, прозвучавшее как «Гриада».

— Гриада? — переспросил я. — Красивое название. Значит жители планеты — гриане.

— Что вы намерены делать с нами? Куда мы сейчас пойдем?

Элц подал знак, и двое гриан показали на аппарат-яйцо, видимо приглашая куда-то лететь.

Я отрицательно помотал головой.

— Нет! Я никуда не пойду от астролета. Мы уйдем, а они потом растащат «Уранию» по частям в свои музеи.

Нам снова показали на аппарат.

— Не упрямься, Виктор, — тихо посоветовал Петр Михайлович — Не забывай, что они хозяева, мы в их власти. Делай, что говорят. Я думаю, что с «Уранией» ничего не случится. Закроем ее шифрованной комбинацией, ведь строители предусмотрели и это.

Наспех забрав кое-какие необходимые вещи, мы в последний раз окинули взглядом порядком надоевший, но теперь такой родной салон, выключили все механизмы и приборы в рубке, сбросили скафандры и вышли наружу. Петр Михайлович набрал шифрованную комбинацию на своем радиопередатчике и излучил ее в виде радиоимпульсов. Эти импульсы воздействовали на электронный автомат, закрывающий люк. Теперь он откроется только после вторичного излучения такой же комбинации.

Едва мы вышли из астролета, как почувствовали, что вокруг царит неимоверный зной. Нас буквально обожгло. Академик быстро посмотрел на наручный термометр и воскликнул:

— Ого! Шестьдесят пять градусов жары!

Дело в том, что в первый раз мы выходили из астролета в скафандрах, внутри которых автоматически поддерживалась ровная умеренная температура в любых климатических условиях.

Однако несмотря на жару, воздух Гриады был необычайно живителен. Грианский воздух вливался в легкие, словно живительный бальзам. Тем не менее, едва мы ступили несколько шагов, как стали дышать, точно рыбы, выброшенные на прибрежный песок. Нас просто оглушил этот льющийся потоками зной.

— Назад в астролет! — прохрипел я, тяжело отдуваясь и смахивая катившийся градом пот.

Академик чувствовал себя не лучше.

Но гриане, заметив наше плачевное состояние, поспешили втащить нас в яйцевидный аппарат. Сразу стало легче: внутри яйца, несмотря на открытый люк, было прохладно. Здесь работала охлаждающая установка. В то же время мы видели, что гриане прекрасно чувствовали себя и вне яйца. Их организмы в результате длительной эволюции приспособились, вероятно, к необычно жаркому экваториальному климату Гриады.

Яйцо-аппарат очень плавно приподнялось в воздухе метров на десять и медленно поплыло в юго-восточном направлении. Мы смотрели в все стороны и ничего не видели, кроме бескрайной полированной равнины.

— Что за планета? — недоумевал Самойлов. — Неужели эта неправдоподобно гладкая равнина — естественное образование?

В ответ на его вопрос Элц изобразил на лице нечто вроде улыбки и показал пальцем вниз.

— Троза, — сказал он. Показал вдаль и снова произнес уже знакомое нам слово: — Гриада.

— Ничего не понимаю, — сказал я, посмотрев вниз, где по-прежнему тускло отблескивала полированная «земля».

— Вдали что-то виднеется, — произнес академик.

На горизонте стали вырисовываться какие-то темные пятна, и вдруг полированная равнина кончилась. Еще минута, и мы увидели далеко-далеко внизу леса, водоемы и отдельные сооружения. Полированная равнина оказалась на одном уровне с нами, а затем скрылась из глаз, уйдя куда-то вверх. И вот уже вместо полированной равнины мы видим слева от себя уходящую в обе стороны к горизонту выпуклую серебристо-желтую стену.

— Смотрите, Петр Михайлович! Сквозь эту стену я различаю какие-то постройки, растения! Вот загадка...

— Не может быть! — Самойлов стал пристально всматриваться, но, к несчастью, стена быстро удалялась от нас.

— Это какое-то грандиозное сооружение километровой высоты, но что, не могу понять.

Он повернулся к Элцу и спросил, указывая на стену:

— Что это такое?

Элц снова порывисто ответил: «Троза», как в тот раз, когда показывал пальцем в «землю».

— Сооружение называется Троза, — сказал мне Самойлов, пожимая плечами. — Но это ни о чем не говорит.

Между тем внизу разворачивался красочный пейзаж Гриады; спустя секунду мы уже сидели как зачарованные, любуясь природой. Пылающее белое солнце, чуть больше земного, нестерпимо ярко горело в фиолетово-лазурной бездне небосвода, разбиваясь мириадами искр на поверхности многочисленных фиолетовых водоемов и многоводных рек, в красноватой листве деревьев, на цоколях и шпилях причудливых строений. Спектр излучения у грианского солнца был несколько иной, чем у земного. Он был более радостным. Казалось, вся природа, зажмурив глаза, блаженно улыбается, широко раскрыв объятия навстречу живительному потоку лучистой энергии. На горизонте струилась пелена нежнейшей фиолетовой дымки, пронизанной оранжевыми блестками. И куда ни бросишь взгляд, везде многоцветное море садов, парков, лесов. Но самым необычным в пейзаже было, конечно, звездное сгущение центра Галактики. Оно сияло на небе в виде почти ослепительно белого облака, немного уступавшего по яркости солнечному свету. Теперь нам стала понятна чудовищная жара, царившая здесь: центр Галактики посылал на планету дополнительный мощный поток теплового излучения.

На обширных пространствах красновато-зеленых лугов паслись стада весьма диковинных животных, отдаленно напоминавших наших овец или коз. Их заметно удлиненные туловища, без шерсти, на очень коротеньких толстых ножках, перемещались в высокой густой траве. На сравнительно маленькой голове сидели два огромных глаза и пара невысоких тупых шишек вместо рогов.

Окруженные пышным раздольем растительности, искрились под солнцем ребристые крыши и стены красивых зданий, разбросанных на значительном удалении друг от друга. Однако мы нигде не заметили обитателей Гриады, хотя аппарат снизился до двухсот метров. На северо-западе до самого неба возвышалась та самая светло-золотистая выпуклая стена, над которой находилась только что покинутая нами полированная равнина.

Мы с академиком изредка перебрасывались отрывочными замечаниями, поглощенные необычностью всего, что предстало нашим глазам. Часа через два полета, на расстоянии примерно восьмисот километров от полированной равнины, кончилась культурная растительность. Аппарат летел теперь на высоте пяти километров. На западе стала шириться и расти фиолетовая полоса, над которой стояли громады кучевых облаков.

— Море! — воскликнул я и привстал, чтобы лучше рассмотреть водное пространство.

Внизу обозначилась белая линия прибоя. Элц снизил аппарат до самой воды.

— Ого! — послышался голос Петра Михайловича. — Вот это прибой!


Действительно, волны, с гулом обрушивавшиеся на пологий песчаный берег, были высотой не менее восьми метров. Отдельные гребни чуть не задевали наш аппарат. Непомерная высота прибоя легко объяснялась меньшей силой тяжести на планете. Морской простор, раскинувшийся перед нами, был всех оттенков фиолетового цвета. Лазурно-синяя у линии прибоя, дальше от берега вода все больше насыщалась глубокими фиолетовыми тонами, переходя почти в черно-фиолетовую. На горизонте виднелись скалистые острова.

Все время, пока мы совершали это небольшое путешествие, гриане не проронили ни единого слова, даже не шевельнулись. Однако за этим бесстрастием мы постоянно ощущали изучающих, пытливых наблюдателей, не спускавших с нас настороженного взгляда.

Наконец Элц, видимо, решил, что достаточно ознакомил нас с Гриадой, и дал знак повернуть обратно. Аппарат круто пошел вверх. В течение трех минут мы поднялись на десятикилометровую высоту и с огромной скоростью полетели на северо-запад. Солнце клонилось к закату, но не было того ощущения приближающегося вечера, которое испытываешь на Земле: центр Галактики, игравший здесь роль никогда не заходящего светила, лишал Гриаду прелестей наших сумерек.

Сомневаюсь, бывает ли здесь ночь... — проворчал Петр Михайлович и вопросительно посмотрел на Элца, словно ожидая ответа.

— Вскоре под нами открылось удивительное, никогда не виданное сооружение. Я посмотрел в портативный стереотелескоп, захваченный на астролете, и с трудом узнал полированную равнину, на которую мы опустились несколько часов назад. Оказывается это была не равнина, а...

— Это же крыша какого-то невообразимого по размерам цирка!

— Крыша, которая могла бы накрыть целую область, — уточнил Самойлов.

Глазам предстало грандиознейшее сооружение, очертания которого терялись за горизонтом. Представьте себе цирк диаметром в сотню километров, крышей которого служила полированная равнина. Высочайшая желто-белая стена, поразившая нас еще раньше, оказалась лишь частью круговой стены этого цирка высотой в полтора километра.

— Это их город, — уверенно сказал Самойлов. — Даже, может быть, столица.

— Видите, на крыше лежит что-то вроде огромного червяка, — перебил я Петра Михайловича. — Это наша «Урания».

Вдруг аппарат камнем стал падать прямо на полированную равнину. Она приближалась с невероятной быстротой. Мы невольно взялись за руки, решив, что аппарат испортился и мы сейчас разобьемся. В последнюю минуту на крыше неожиданно открылся широкий конусообразный тоннель, в который мы и влетели. Взглянув вверх, я заметил, как горло тоннеля снова закрылось. И еще одно открытие: крыша над городом была абсолютно прозрачной. Над головой по-прежнему сиял центр Галактики и горели червонным золотом косые лучи грианского солнца, клонившегося к закату.


Глава десятая

В СЕРДЦЕ ТРОЗЫ

Аппарат приземлился (вернее, пригриадился) на четырехугольной платформе из блестящего материала, напоминающего пластмассу. Платформа оказалась просто крышей восьмигранного здания этажей в восемьдесят. Открылся люк, и мы вышли из аппарата. Мне трудно выразить словами то, что я увидел и ощутил. Во-первых, воздух. Благоуханный освежающий нектар! Такой воздух бывает на горных вершинах. Ни следа зноя, свирепствовавшего над Гриадой. Это была идеально кондиционированная газовая смесь из атмосферных компонентов. Несколько больший процент кислорода в их атмосфере создавал чудесный жизненный тонус. Я почувствовал себя бодрым, полным сил и энергии.

С высоты нашей платформы дальность обзора равнялась двадцати-тридцати километрам, если не больше. Перед нами лежал гигантский город необычайной архитектуры. Колоссальные уступчатые громады зданий дугами охватывали центральную часть титанического цирка, своего рода арену, шириной, должно быть, в пятьдесят километров. Повсюду на уступах зданий сверкали великолепные по мастерству исполнения статуи. Арену занимали обширные парки, тянувшиеся на десятки километров, с водоемами и бассейнами, каскадами искусственных водопадов, стадионами и бесчисленной сетью своеобразных эскалаторов, перевозивших десятки тысяч существ из зданий на арену и обратно. Парки, сады, бассейны и фонтаны были также на крышах многих уступчатых громад, возвышавшихся вокруг, ниже и выше нас.

Во всех направлениях на различной высоте по воздуху мчались тысячи и тысячи гриан, и я удивился, как это они так легко и свободно парят в пространстве, словно птицы. Некоторые штопором ввинчивались в высоту и, подлетев к прозрачной крыше города, подолгу рассматривали снизу «Уранию», лежавшую километров в пятнадцати от нашего восьмигранника. По всему видимому «горизонту», образованному уступчатыми громадами зданий, шла стена. Она также была совершенно прозрачной; и казалось, что нет никакого «цирка», никаких стен, а просто стоит на планете город под фиолетовым небом, окруженный со всех сторон парками, лесами и реками. Прозрачными были и стены большинства зданий, так что были видны анфилады комнат, длинные залы, заставленные сложными приборами и механизмами, переходы и эскалаторы, движущиеся улицы и лифты. И везде множество людей. Все это вызывало легкое головокружение.

Петр Михайлович тронул меня за руку:

— Нас зовут. Смотри, сколько их собралось.

Вероятно, весть о нашем прибытии на Гриаду мгновенно облетела Трозу, так как над платформой висели тучи гриан, без всякого усилия неподвижно держась на одном месте в воздухе. Равномерный гул, точно далекий шум моря, раздавался со всех сторон: гриане обменивались замечаниями по нашему адресу. Целые толпы усеяли близлежащие крыши и уступы.

То и дело к нам подлетали гриане и бесцеремонно разглядывали, выпучив огромные глаза. Один из них приблизился ко мне почти вплотную. Я приложил пальцы ко рту, давая понять ему, что хотел бы поговорить, да жаль, не знаю грианского языка. Элц, стоявший у лингвистической переводной аппаратуры, которую настраивала группа ученых, тотчас заметил мой жест и истолковал его, как желание закусить, ибо передо мной, словно из под земли, появился низкий столик из серебристой пластмассы, уставленный треугольными сосудами и чашами.

Яства гриан были довольно странными на вид. Я осторожно поднес ко рту коричневый кусочек какого-то желе и остановился.

«Вот сейчас съем — и конец. Что хорошо для них, может оказаться ядом для земного организма», — в страхе подумал я. Однако все обошлось благополучно. Коричневый ломтик так и таял во рту. Вкус его был непередаваем, ибо он сразу напоминал три наиболее изысканных тропических плода Земли: дурьян, мангостан и пулассан. Остальные кушанья были так же замечательны. Мы быстро поглощали пищу тарелка за тарелкой, не обращая внимания на усиливавшийся гул: по-видимому, гране были поражены нашим волчьим аппетитом. Но я перестал стесняться и почти забыл об окружении, так как изрядно проголодался.

Установленная грианами новая лингвистическая аппаратура была гораздо сложнее, чем та, которой они пользовались около астролета. Битый час мы с академиком называли различные предметы и движения гриан, а группа операторов усиленно подбирала программу перевода. Наконец, не веря своим глазам, я увидел, как на экране, перед которым говорил грианин, стали появляться осмысленные фразы прямо на нашем языке. Гриане в течение часа настолько уловили сущность нашей грамматики и основной лексики языка, что и мы стали понимать их — не полностью, правда, но в объеме, достаточном для общения.

Элц обратился к нам с речью:

— Люди так называемой Земли! Ваш карантин закончен. Все то время, которое вы со своим космическим аппаратом находились в днище спутника, вас интенсивно облучали бактерицидными лучами. Они уничтожили все бактерии и вирусы, гнездившиеся в ваших телах и представлявшие страшную опасность для нашего мира. Теперь мы готовы познакомить вас с великой цивилизацией Гриады. Она развивается уже свыше двадцати тысяч лет!

Самойлов, внимательно следивший за световыми фразами на экране, в этом месте насмешливо улыбнулся и обернулся ко мне:

— Чудеса, Виктор. Их цивилизация развивается всего лишь двадцать тысяч лет; в тот момент, когда мы улетали с Земли, она еще не существовала. Пока мы добирались сюда, в нашем корабле прошло полтора десятилетия, на Гриаде же, как и на Земле, в тысячи раз больше. Значит, земная цивилизация насчитывает сейчас свыше десяти тысячи веков! Она неизмеримо выше грианской. Когда мы стартовали, предки этих существ ходили нагишом...

— Вернее, карабкались по деревьям, сбивая палкой плоды, — уточнил я. — Однако мы проспали в анабиозе и нашу и их цивилизацию и безнадежно отстали по развитию как то своих, так и от чужих. Нам будет очень трудно, особенно вам.

— А почему же особенно мне?

— Вам не понять принципов грианской науки, — слегка уязвил я его.

— Плохо разбираетесь в научных принципах, молодой человек, — вспылил Петр Михайлович. — Законы природы едины везде...

Я погасил улыбку сомнения, не желая обижать славного академика.

Убедившись, что мы понимаем их язык, гриане, окружавшие Элца, буквально засыпали нас вопросами. Но из этого ничего не вышло, ибо на экране «переводчика» появилось так много фраз, что получилась настоящая тарабарщина. Петр Михайлович стал жестикулировать, давая понять, что мы ничего не понимаем. Элц знаком приказал всем умолкнуть. Я заметил, что гриане беспрекословно слушаются его.

«Что бы вы хотели сейчас делать?» — спросил нас экран (вернее, Элц).

— Спать, — буркнул я, ибо страшно устал; к тому же сильно клонило ко сну после плотного обеда.

Самойлов удивленно посмотрел на меня, но потом согласился.

Сопровождаемые толпами зевак, мы стали спускаться по бесконечным эскалаторам внутрь восьмигранного здания, оказавшегося, как я узнал впоследствии, не то грианской Академией наук, не то высшим органом власти. По-гриански этот дом назывался несколько странно — «Кругами Многообразия».

Через два часа мы уже спали в отведенной нам комнате, утомленные необычными впечатлениями.

...На другой «день» спозаранку нас взяли в работу ученые. Я беру слово «день» к кавычки, поскольку здесь это было чисто условное понятие. День на Гриаде царил всегда. Если грианское солнце регулярно всходило и заходило, то второе светило — центр Галактики — вечно сияло на одном и том же месте небосвода. Темноту же в своих жилищах и городе гриане, вероятно, создавали искусственно: когда мы вчера ложились спать, один из них нажал диск около двери, и прозрачные стены нашей комнаты сразу стали черными как сажа. Наступила глубокая темнота, располагающая ко сну.

Едва мы позавтракали, как десяток гриан бесцеремонно вошли в нашу комнату и с помощью «переводчика» предложили нам идти на «занятия».

— Какие занятия? — спросил я. Это слов сразу нагнало на меня скуку, ибо я жаждал зрелищ и путешествий.

— По грамматике и лексике языка, — ответил сухопарый высоченный грианин с густой огненно-рыжей шевелюрой и громадными миндалинами иссиня-черных глаз. Через все лицо у него проходил странный раздвоенный шрам.

— Эти занятия нам крайне необходимы, — сказал Петр Михайлович, заметив гримасу недовольства на моем лице. — Чем скорее мы овладеем программированием, тем быстрее узнаем о вещах, которые нам, возможно, и не снились.

Пришлось несколько недель париться над составлением простейших программ перевода с грианского языка на наш. Если Самойлову это давалось сравнительно легко, то для меня представляло настоящую абракадабру; обучал нас сморщенный старый грианин неопределенного возраста: я убежден, что ему было двести или триста лет.

Однажды нас привели в центральный зал Кругов Многообразия, где сидело не менее тысячи гриан в странных треугольных ермолках из голубой пластмассы. Мы снова разместились перед экранами больших лингвистических машин еще более сложного устройства, чем те, которые применялись на платформе в день нашего прибытия. Потянулись долгие часы утомительных расспросов о Земле, о ее общественном строе, о развитии науки и техники. Больше отвечал Петр Михайлович. Он сразу нашел общий язык с учеными и, сев на любимого конька, пустился в малопонятные рассуждения о свойствах пространства-времени, так любезного сердцу физика-теоретика.

Академик увлекся, стал вскакивать со стула, возбужденно жестикулируя и поминутно поправляя «телескопы». Я предпочитал молчать, с интересом наблюдая обитателей этого мира. Строгие, бесстрастные физиономии, спокойные позы, короткие отрывистые фразы, отдававшие металлическим звоном... Гриане были предельно уравновешенными «сухарями». Ни разу в течение многих часов я не заметил, чтобы кто-нибудь из них сделал лишнее движение, жест или выразил что-либо похожее на эмоции. От всего этого собрания веяло невыразимо торжественной скукой.

— Как вам удалось остановить наш астролет в пространстве и отбуксировать его на спутник? — спросил академик у Элца, который в продолжение всей беседы молча сверлил нас глазами, о чем-то упорно размышляя.

Услышав вопрос, этот неприветливый старик долго размышлял, взвешивая что-то в уме. Потом заговорил отрывистыми фразами, падающими, как удар молота:

— Огромная концентрация тяжелой энергии... перестройка структуры пространства в локализованном объеме... возникновение силового облака... Варьируя частоту и мощность распада мезовещества, мы передвинули ваш корабль на спутник.

— Мы можем посещать свой астролет? — вмешался в разговор я, так как с тревогой обнаружил, что «Урании» на крыше Трозы не видно.

Элц мельком посмотрел на меня:

— Аппарат находится в музее Кругов Многообразия.

— В музее?!! — разом воскликнули мы.

В мозгу лихорадочно пронеслись мысли, навеянные книгами фантастов: о вечном плене, о разумных, но бессмысленно жестоких существах других миров, о том, что придется навсегда распроститься с надеждой снова увидеть Землю...

— Вы не имели права распоряжаться чужим кораблем! — в бешенстве закричал я.

Элц даже не пошевельнулся, только его глаза вдруг засветились холодно-холодно, словно в них был абсолютный нуль температур. Я бесстрашно глянул в глубину его белесых зрачков, и мне стало не по себе. Какие-то непонятные, но отнюдь не доброжелательные мысли пробегали в этих чужих, неземных глазах.

Стремясь сгладить впечатление от моего резкого тона, Петр Михайлович перевел разговор на другую тему:

— Можно каким-либо образом сообщить о нашем пребывании на Гриаде человечеству Земли?

— Передать сообщение? — повторил Элц, все еще пронзительно разглядывая меня. — Конечно, можно. Но только... Какой в этом смысл?

Я почувствовал, что Петр Михайлович внутренне напрягся:

— Вы не хотите передать сообщение?

— Не в этом дело, — безжизненно улыбнулся грианин. — Всепланетный излучатель электромагнитной энергии отправит сигнал в любое время. Но ты сказал: до Земли девять тысяч двести парсеков, а это значит, что ваше сообщение получат только через тридцать тысяч лет. Есть ли смысл посылать?

— Вот как... — Петр Михайлович разочарованно потер переносицу. — А я предполагал, что вашей науке удалось преодолеть «световой предел» и овладеть скоростями передачи сообщений большими, чем скорость света.

— Что ты называешь скоростью света?

Самойлов долго и сложно объяснял грианину наше понятие о скорости света.

Элц снова усмехнулся:

— Неправильно выражаешь смысл этого свойства материи.

— То есть как это неправильно? — сказал академик тоном оскорбленного самолюбия.

— Ваша скорость света — лишь усредненное значение другой величины, которая называется скоростью передачи взаимодействия во всеобщем мезополе*. Эта последняя скорость колеблется в некоторых пределах; одним из которых является скорость распространения тяжелой энергии.


* Всеобщее мезополе — единое силовое поле Вселенной. Тяготение и электромагнетизм, по предположению ученых, являются различными формами проявления единого мезополя.

— Нет, ты видел! — радостно обернулся ко мне Петр Михайлович. — Их представления почти совпадают с теорией тяготения, разработанной нами в Академии!..

Я с огромным интересом слушал Элца, ибо каждое слово грианина о всеобщем мезополе было для меня откровением. Да, вероятно, и для Петра Михайловича.

— Так вы не умеете передавать сообщения со скоростью больше скорости света? — еще раз переспросил Самойлов.

— Нет, еще не умеем. Хотя... есть возможность научиться такой передаче с помощью...

Элц внезапно умолк, словно спохватился, что сказал лишнее. В воздухе повисла тайна, которую он не хотел открыть нам. Правда, в тот момент я не обратил особого внимания на это обстоятельство, но оно четко всплыло в памяти впоследствии, когда мы встретились с метагалактианами.




Глава первая

«ЗОЛОТОЙ ВЕК» НА ГРИАДЕ

Лениво покружив над восточной окраиной Трозы, аппарат опустился над площадку перед величественным уступчатым зданием, которое окружали километровые мачты параболоидных антенн. Пошел третий месяц (по привычке считаю на земной лад) с тех пор, как мы в Трозе. Все это время пришлось провести в обществе назойливых грианских ученых, упражняться в программировании, отвечать на многочисленные вопросы. Все это интересно, но уже страшно надоело. А Самойлову хоть бы что: он готов целыми сутками пережевывать с грианскими онфосами (так здесь называют физиков) свою теорию пространства-времени-тяготения.

Эта теория преследует меня даже во сне. Вчера, например, видел сон: как будто меня посадили в клетку, сплошь унизанную острыми зубьями. Стараюсь сжаться в комок, но зубья грозно надвигаются. Оказывается, это не зубья, а ряды тензорных уравнений, на языке которых академик «слагает стихи» о своем любимом тяготении. Они обвиваются вокруг меня, словно удавы, и душат... душат... Задыхаюсь, пытаюсь крикнуть... Все пропадает, но тяготение усиливается. Что такое? Вокруг меня — океаны ослепительно-белого огня. Где же клетка? «Мы уже не в клетке, — смеется неведомо откуда взявшийся Петр Михайлович и подмигивает левым глазом, — мы на поверхности белого карлика. Я специально прилетел сюда: здесь прекрасная естественная лаборатория для изучения тяготения. Чувствуешь, какая гравитация? В миллион раз сильнее, чем на Земле». Чудовищная сила тяжести прижимает меня к раскаленной почве и неудержимо влечет к центру звезды. Я чувствую, что сейчас буду раздавлен в блин и... просыпаюсь в холодном поту.

Ни о чем не спрашивая, послушно следуем за своими «опекунами» и вскоре попадаем в сферический зал, где во всю стену высятся телевизионные аппараты. В полумраке замечаю приближающегося Югда. Это один из помощников Элца, двухметровый детина. Он мне не нравится. У него неприятные глаза и огромный нос, вся его черно-бронзовая физиономия производит отталкивающее впечатление. Убежден, что ему незнакомы чувства, хотя бы отдаленно похожие на человеческие. Этот грианин — олицетворение голого разума. Странно видеть холодное, безжизненное лицо Югда, пытающееся изобразить приветливость. Оно скорее напоминает маску, а улыбка — гримасу. Я давно понял, что грианам незнакомы улыбка и смех. Просто они пытаются подражать нам.

— Здесь Главный телецентр планеты, — поясняет Югд. — Сейчас вас будет изучать население Гриады.

Слово «изучать» неприятно режет слух. Перехватываю насмешливый взгляд академика и зло шучу:

— Подопытный кролик номер два — бывший землянин Виктор Андреев. Специально проделал путь в тридцать тысяч световых лет, чтобы позировать здесь на задних лапках...

— Повернитесь! — командует в этот момент Югд, делая оператору знак переключить аппарат.

Я упрямо стою на месте, не желая быть для них заводной куклой. Академик выпячивает нижнюю губу, собираясь, вероятно, уговаривать меня. Но Югд так свирепо смотрит, что по коже пробегает мороз. Послушно поворачиваюсь, сажусь, встаю, поднимаю и опускаю руки, подтрунивая над собой и академиком.

— Представляю наши глупо улыбающиеся физиономии на экранах бесчисленных телевизоров планеты, — говорю я Самойлову.

— На Земле мы точно так же изучали бы обитателей другого мира. И ты первый стремился бы рассмотреть и получше.

Петр Михайлович прав, и я молчу.

После «изучения» нам любезно предложили один из телеаппаратов для обзора планеты. Шаг за шагом знакомимся с необычайным миром Гриады. Особенно запомнилось мне северное побережье Фиолетового океана. На экране нескончаемой чередой плывут огромные города под такими, как над Трозой, прозрачными крышами из особого рода поляроида*, научные центры, роскошные виллы, стадионы и цирки. Желтовато-белые здания все той же странной уступчатой архитектуры утопают в буйной тропической растительности. По-видимому, побережье служит местом отдыха. По роскошным аллеям прогуливаются группы гриан; на открытых террасах, спускающихся прямо к морю, гране загорают. Они, очевидно, хотят, чтобы их и без того черно-бронзовая кожа стала под палящими лучами солнца и центра Галактики еще темнее. Время от времени гриане уходят под навесы. Видимо, даже их организм не может долго выдерживать неимоверный зной. Иногда мы слышим звуки какой-то странной, но довольно ритмичной музыки. Она непривычна для нашего слуха и утомляет нагромождением высоких нот. Ландшафт побережья рельефно выделяется на фоне неправдоподобно фиолетового моря, простор которого так и манит к себе.


* Поляроид — прозрачный материал, пропускающий лучи света под строго определенным углом.

Передвигаю диск настройки аппарата, и побережье исчезает. Теперь кругом расстилается безбрежная водная гладь. Продолжаю вращать диски. На экране внезапно вырисовывается неведомый материк или огромный остров. Югд, тихо переговаривавшийся в это время с оператором, с быстротой молнии бросается к пульту и рывком выключает аппарат. Я успеваю заметить лишь высокие пальмовидные деревья, цепь красноватых гор за ними и какую-то необычную серебристо-голубую гору огромной высоты в виде шара.

Резко оборачиваюсь, чтобы узнать, почему он выключил аппарат. Всегда уравновешенный, почти безжизненный, Югд взволнован и смотрит на меня враждебным взглядом своих неприятных глаз.

— Нельзя... — произносит он. Металл так и звенит в его голосе.

— Почему? — изумленно спрашиваю я.

Грианин молчит, он явно не хочет отвечать. Очевидно, мы краем глаза коснулись какой-то тайны. Медленно протягиваю руку снова к диску включения и жду, что будет делать Югд. Самойлов предостерегающе берет меня за локоть.

— Оставь, — мягко говорит он, осторожно косясь на Югда. — Вероятно, у него есть причины так поступать.

— Нет, вы видели, Петр Михайлович! Колоссальная гора правильной геометрической формы! А какой чистый серебристо-голубой цвет! Что бы это могло быть?

— Я думаю, мы это вскоре узнаем, — отвечает академик, понизив голос.

Югд подозрительно вслушивается в наш разговор, но, ничего не поняв, выходит в соседний зал, бросив оператору какое-то приказание. Оператор полностью отключает телеаппарат.

Присматриваемся к оператору. На первый взгляд он ничем не отличается от тех гриан, которых мы встречали до этого; но при более внимательном наблюдении я замечаю, что в отличие от Элца и Югда, которые держат себя высокомерно и уверенно, в поведении оператора чувствуется какая-то подавленность, а в глазах не горит тот огонь знания, который так красит уродливые лица гриан. Внимательно смотрю оператору прямо в глаза. Он быстро опускает их. Глаза у него как у ребенка: чистые и ясные. Впечатление такое, что по развитию он недалеко ушел от новорожденного младенца. Оператор отворачивается к пульту и продолжает работать с поразительной быстротой, словно автомат, безошибочно ориентируясь в путанице приборов и деталей сложной радиосхемы. Его движения кажутся заученными, неосмысленными. Вероятно, это результат многолетней однообразной повторяющейся практики.

— Друг, — говорю я, — нельзя ли снова включить телеприемник?

Оператор пугливо осматривается по сторонам и отрицательно качает головой. Мы уже довольно свободно объясняемся с грианами с помощью портативных лингвистических аппаратов. Поэтому я продолжаю допытываться:

— Почему нельзя?

Оператор смотрит на дверь зала, куда только что вышел Югд, и тихо роняет непонятные слова:

— Я не знаю почему... Мы как в темноте... Нельзя нарушать великий распорядок жизни... иначе — ледяные пустыни Желсы.

— Что за великий распорядок жизни? — удивленно спрашивает академик. — Какие ледяные пустыни?

Вероятно, Петр Михайлович поражен. Высокая техника Гриады автоматически ассоциировалась в его сознании с общественным устройством типа государства Солнца древнего утописта Кампанеллы.

— А какой у вас общественный строй?

— Я не знаю, что такое общественный строй, — бесстрастно отвечает оператор.

— Кто у вас управляет страной? — поясняю я вопрос академика. — Кому принадлежит власть?

В это время в зал быстро входят Элц, Югд и несколько других гриан. Они, вероятно, слышали последнюю фразу. Элц подозрительно смотрит то на меня, то на оператора. Последний дрожит от страха: я вижу, как побелело его лицо.

— О чем он тебя спрашивал?

Югд берет оператора за руку и пристально всматривается в его глаза.

Оператор еще сильнее бледнеет и бессмысленно бормочет, тряся головой.

— О чем же? — звенит металл неприятного голоса.

— Я не понял... не знаю... Какой-то общественный строй...

— Да, да! — вмешиваюсь я. — Я хотел спросить, какой общественный строй на Гриаде.

Элц подает знак, и Югд оставляет в покое несчастного оператора. От страха тот не в состоянии выполнять свои заученные операции.

Гриане холодно рассматривают меня с ног до головы, словно видят в первый раз. Элц что-то говорит своим спутникам. Они забирают оператора и быстро уходят. Остаемся вчетвером: мы с Самойловым, Элц и Югд.

— Общественный строй? — медленно переспрашивает старик, думая о своем. — Кто у власти?

Он кивает Югду, и тот включает экран, на котором возникает огромный сводчатый зал с роскошными ложами. В зале не менее трех сотен таких же облезлых стариков, как и Элц.

— Вот кто! — Элц выбрасывает указательный палец в сторону экрана.

— Избранники народа? — пытается уточнить Самойлов.

— Это Познаватели, потомки Хранителей Знаний, — отвечает Элц, и в глубине его зрачков вдруг загорается злорадство.

— Объясните, пожалуйста, кого вы имеете в виду, — деликатно просит Петр Михайлович. — Насколько мне известно, люди науки, как правило, далеки от административного честолюбия. У нас на Земле управление поручено специальным людям — избранникам трудового человечества. У вас же, по-видимому, техническая автократия?

Теперь недоумевает Элц.

— Гриада выполняет распоряжения Познавателей, — говорит он через некоторое время. — Понятие «общественный строй» сохранилось лишь в нижних слоях Информария.

— Я что-то ничего не понимаю...

— Это же просто, — академик напряженно размышляет над словами Элца. — В ответе грианина заложен большой смысл. Скажите, нельзя ли побывать в вашем Информарии? — обращается он к Элцу.

Грианин колеблется, но потом, что-то вспомнив, соглашается допустить нас в Информарий.

— Только после того, как вас проверят в Секторе биопсихологии, — добавляет он, обмениваясь с Югдом многозначительным взглядом.


Чувствую какой-то подвох, но Петр Михайлович ничего не подозревает. Он уже загорелся желанием побывать в Информарии.

— А эти гриане тоже потомки Хранителей Знаний? — спрашиваю я, указывая на молчаливых операторов, работающих в верхних ярусах Телецентра.

— И эти? — поддерживает мой вопрос Самойлов, кивая головой в прозрачный просвет стены: там, на дальнем конце «арены», копошатся фигурки гриан, монтирующих какое-то причудливое сооружение, напоминающее гигантского паука.

Элц враждебно меряет нас взглядом и ничего не отвечает.

...Ясно ощущаю, как незримо рассеивается мираж «золотого века» на Гриаде, который создали мы сами.

* *
*

Опьяненный свежим воздухом, ароматом диковинных цветов и деревьев, я спал так крепко, что никак не мог проснуться, хотя сквозь сон слышал, что Самойлов тормошит меня.

Невероятным усилием воли открываю слипающиеся веки и слышу негодующий голос академика:

— Проснись, наконец!

Я окончательно просыпаюсь. Три часа назад мы прибыли сюда, в этот громадный сад, окружающий Энергетический Центр Гриады. Ехали мы подземным тоннелем, по которому стремительно мчатся длинные рыбообразные аппараты. Они без колес, а скользят по своеобразным желобам совершенно бесшумно и с огромной скоростью: сто километров мы покрыли за пять минут.

Энергетический Центр — это целый комплекс сооружений. Размеры Центра поистине циклопические: диаметр центрального сферического здания превышает десяток километров, высота — более пятисот метров. Из середины его, пронзая прозрачную крышу, взмывает в небо цилиндрическая колонна-волновод около километра в поперечнике.

Петр Михайлович с трудом добился у Элца согласия на передачу сообщения землянам о результатах нашего полета на гравитонной ракете. Мы прибыли в Центр в сопровождении Югда. Внешне мы пользуемся полной свободой. Однако после памятного разговора с Элцем в Телецентре Югд, кажется, выполняет при нас обязанности не то гида, не то соглядатая. Смертельно надоела его отталкивающая физиономия. Вот и сейчас долговязый грианин сидит поодаль, делая вид, что изучает листву деревьев.

— Где-то сейчас наша «Урания»? — говорю я. — Разобрали, вероятно, на составные части. Хотя все равно в ней кончился запас гравитонов. Не нравится мне что-то здесь... Была бы возможность — сейчас бы вернулся на матушку Землю. Все-таки, как вы ни говорите, а Земля — лучший из миров.

Петр Михайлович не слушает меня, а о чем-то напряженно думает. Наверное, опять о природе кривизны четырехмерного многообразия, как называют физики окружающий нас мир. Взгляд академика устремлен на волновод, виднеющийся в просвете живописной аллеи.

— Двадцать километров, если не больше, — прикидывает он высоту волновода. — Какой же гигантский луч энергии может быть выброшен в Космос этим каналом? Вероятно, его мощность выражается астрономической цифрой.

— Триста семьдесят два биллиона киловатт, — раздается вдруг голос Югда.

Мы оба вздрагиваем от неожиданности. Оказывается, у грианина феноменальный слух, и он все время следит за нами.

Лениво созерцаю легкие, пушистые облака, послушно огибающие волновод: их отталкивает силовое поле огромной напряженности. Высоко в небе бесшумным видением проносится гигантский воздушный корабль, напоминающий дворец из сказок Шахразады. Очевидно, он перемещается за счет взаимодействия с электромагнитным или гравитационным полем планеты.

Вдруг над кронами деревьев появляется грианин. Сначала он круто поднимается в высоту, а затем спускается вниз по наклонной и повисает в пространстве почти над нашими головами.

— Здорово придумано! — говорю я в восхищении. — До сих пор не пойму, где же летательный аппарат? Хотя на груди виднеется что-то похожее на тарелку или диск. Как работает из аппарат?

— Ничего сверхъестественного, — небрежно изрекает Петр Михайлович. — Или ты забыл о земном электрогравиплане, который помог тебе познакомиться с Лидой? Здесь тоже используются обычные законы электрогравики.

Югд подает «птице» какой-то непонятный знак, и она летит прочь. Однако я успеваю заметить огромные лиловые глаза существа и сравнительно приятное лицо. Вероятно, это грианская женщина. Покружившись еще немного над садом, она опускается недалеко от нас в густую чащу пальм.

— Пора идти, — напоминает Югд, взглянув на окутанный коронирующим разрядом волновод. — Скоро начнется передача сообщений.

Неожиданно из-за поворота аллеи выходит высокая изящная девушка. Она быстро идет к нам упругим, свободным шагом. Жесткое лицо Югда светлеет. Вероятно, их связывают какие-то родственные узы.

— Виара, — бесстрастно произносит грианка, подойдя вплотную.

Ее голос чист и звонок. Словно серебряные монетки падают на стальной лист, смешивая свой звон с ответным звоном стали. Я рассматриваю ее с большим интересом. Неповторимое своеобразие лица грианки оставляет странное, раздвоенное впечатление. Оранжевые с ярко-золотым отливом волосы неплохо гармонируют с лиловыми глазами. Широкие дуги черно-синих бровей подчеркивают необычайную чистоту высокого лба и темно-алый румянец щек, проступающий сквозь светлую бронзу кожи. Клювообразный нос, так резко выраженный у Югда и других гриан, у нее почти красив. У нее непривычный для нашего глаза подбородок и длинная, гибкая шея.

Тихо переговариваясь с Югдом, она пошла впереди нас. Необычайно легкая, почти воздушная ткань ее одежды при малейшем движении четко обрисовывала красивые, сильные линии тела.

— Только сотни миллионов лет сложной и трудной эволюции бесчисленных живых существ сделали возможным подобное совершенство форм, — услышал я знакомый голос лектора.

Это Петр Михайлович, как всегда, дает свое заключение по поводу очередного объекта познания. Я недоволен: эстетическое восприятие обнаучено и сразу блекнет.

Через двадцать минут мы подходим к главной арке Центра, украшенной загадочной скульптурой. Величественное существо трехметрового роста, совершенно не похожее на грианина, держит в вытянутой руке странный предмет — какую-то причудливую модель. Вдохновенное лицо статуи с незабываемыми, удивительно красивыми чертами озарено доброй мудрой улыбкой.

— Странное существо. Тип лица абсолютно чужд грианскому, — заметил Самойлов, заинтересовавшись скульптурой.

— Не пойму только, что за предмет у него на ладони? Что-то вроде седла...

— По-моему, это модель Вселенной.

Вот и вестибюль. Наши шаги гулко отдаются под высокими сводами. Стены вестибюля покрыты изумительной по выразительности живописью, рассказывающей о завоевании грианами Космоса. Мы видим устремленные к звездам причудливые корабли, астронавтов, высаживающихся на планеты, которые напоминают то дантов ад, то райские сады. Среди уродливых деревьев выглядывают чудовищные морды зверей. Вероятно, гриане знали какие-то новые методы изображения на плоскости: предметы на картинах имели глубину, а люди и животные казались настолько живыми, что я невольно протянул руку, пытаясь проверить свое впечатление, и... наткнулся на холодный камень стен.

Самойлов рассмеялся. Виара и Югд, услышав его смех, необычный в этом мире, быстро обернулись и беспокойно посмотрели на нас.

Проходим длинными залами, наполненными тихой музыкой: это звучит мелодия тысяч приборов и аппаратов, абсолютно мне непонятных. Даже Петр Михайлович, по-видимому, затрудняется хотя бы приблизительно угадать их назначение.

— Трудно понять мысль, ушедшую от нас вперед на тысячу лет, — задумчиво говорит он, словно извиняясь. — Мы сейчас как неандертальцы, попавшие в двадцать третий век...

— Из которого мы прилетели сюда, — доканчиваю я. — А я все же надеюсь понять принципы управления грианскими астролетами и, может быть, слетать на другую планету их системы.

Наконец мы в полукруглом зале с небольшим пультом посередине. Здесь нас ожидают ученые-гриане во главе с Элцем.

— Сейчас включают Космос. Попытайтесь передать свое сообщение... — отрывисто бросает он фразу куда-то поверх наших голов.

Поверхность свода озаряется бледным оранжево-зеленым сиянием. Ярко вспыхивает кольцо в центре пульта. Где-то над нами (то ли под нами?) разливается низкое рокочущее гудение.

— Говорите вот сюда, в это кольцо пульта.

Петр Михайлович осторожно приближается к большому кольцу из матового металла, по которому струятся те же, что и на своде, оранжевые блики.

— Земля! Земля!.. — От волнения голос академика дрожит. — Ты слышишь нас? — Он усиленно сморкается. — В две тысячи двести шестидесятом году мы — пилот Андреев и физик Самойлов — стартовали с Главного Лунного космодрома к центру Галактики. Если верить приборам, нам удалось превысить скорость света и достичь скорости, равной верхнему пределу флуктуаций электромагнитного поля в пустоте. Вследствие необъяснимых пока возмущений была потеряна ориентировка. Корабль вышел из под контроля автоматов. «Урания» прошла шаровые скопления и поднялась на двести шестьдесят тысяч парсеков выше плоскости звездного колеса Галактики... Мы очутились в межгалактическом пространстве.

Элц внимательно вслушивался в слова передачи, сверяясь с экраном лингвистического аппарата.

— Когда удалось снизить скорость до шестидесяти тысяч километров в секунду, мы снова вычислили траекторию полета к центру Галактики. После этого «Урания» повернула обратно, развила скорость меньше световой всего на одну сотую километра в секунду и через шесть лет полета (в собственной системе отсчета) достигла центрального сгущения нашей звездной системы. Планета Икс найдена!..

Голос академика при этих словах становится торжественным:

— Мы открыли здесь общество разумных существ, создавших своеобразную цивилизацию, более высокую по технике, чем земная в двадцать третьем веке. Стараемся познать важнейшие достижения Гриан. Сообщаю галактические координаты планеты: плюс ноль целых две десятых градуса северной галактической широты, минус четыре...

Тут Элц мгновенно выбрасывает руку к пульту и рывком выключает подачу энергии. Оранжево-зеленые волны, бегущие в кольце, гаснут.

Самойлов вопросительно смотрит на Элца, и его глаза сталкиваются с холодным-враждебным взглядом. Воцаряется напряженное молчание.

— Я прошу дать мне возможность закончить передачу, — требует Петр Михайлович.

«Передача окончена!» — звенит металлический голос переводной машины.

Я невольно делаю шаг к Элцу, но останавливаюсь, заметив предостерегающий жест Виары.

Элц сбрасывает переводной аппарат и, не сказав ни слова больше, идет к выходу. У самой двери он отдает короткое приказание. Югд, Виара и все остальные вздрагивают и быстро выходят вслед за ним. Мы остаемся одни.

Операторы невозмутимо работают у пульта и индикаторных щитов, словно происходящее их не касается.

Проходит несколько томительных минут.

— Почему они не дали мне закончить передачу сообщения? Не вижу никаких оснований... — И Самойлов в недоумении пожимает плечами.

— Да все ясно как день, — говорю я. — Что же тут непонятного? Элц прервал передачу в тот самый момент, когда вы передавали координаты Гриады. Гране не хотят, чтобы земляне когда-либо вновь нашли их мир. Недаром Элц так подробно расспрашивал вас об общественном строе землян и о самоуправлении свободных трудящихся.

— Но у них, кажется, тоже не эксплуататорское общество, — возражает Петр Михайлович.

— Это только так кажется. Мы еще многого не знаем.

Резко щелкает входная дверь. Это возвратились Югд и еще двое гриан. Мне показалось, что в глазах Югда промелькнуло нескрываемое злорадство.

— Подождите в саду, — говорит он, — пока будет объявлено решение Кругов Многообразия.

* *
*

— Итак, только через тридцать тысяч лет наше послание придет на Землю, — грустно произнес академик, когда мы снова вышли в сад. — А есть ли какая-нибудь надежда дождаться ответа? Абсолютно никакой. Разве только лечь в анабиоз на шестьдесят тысяч лет? У гриан, видимо, есть анабиозные устройства, подобные нашим, а скорее всего более совершенные.

— Так они и положат нас в анабиоз! Непонятное раздражение охватило меня. Сердце тревожно ноет, словно предчувствуя что-то недоброе. — Чем ждать ответа, лучше попробовать вырваться в Космос и вернуться на Землю.

— На чем? — иронически усмехается Самойлов.

Надо захватить грианский астролет, — упрямо настаиваю я.

— А ты его видел? Умеешь управлять кораблем, построенным, может быть, на совершенно иных принципах?

Сзади раздались торопливые шаги. Нас догоняла слегка запыхавшаяся Виара. Она встревожена. Оказывается, у женщин Гриады эмоции проявляются более живо, чем у мужчин.

Вопросительно смотрю на грианку. В руках она держит набольшие блестящие диски. Точно такой же диск был у нее на груди во время полета над садом.

— Земляне должны знать... — торопливо заговорил ее переводной аппарат. — Вначале опыты по обучению... Потом операция в Секторе биопсихологии. Об этом говорил Югд. Я принесла вам диски...

Быстрыми точными движениями она прикрепляет антигравитационные аппараты на грудь каждого из нас, показывает, как включать.

Я нажимаю кнопку и... взлетаю метров на тридцать вверх. Затем переворачиваюсь и повисаю над их головами в нелепой позе, широко раскинув руки и как бы пытаясь ухватиться ха воздух.

Петр Михайлович неудержимо хохочет. Виара испуганно переводит взгляд с него на меня.

— Поздравляю с удачным дебютом! — кричит Самойлов снизу. — Ты забыл включить регулятор равновесия! Передвинь черный рычажок!

После нескольких самых нелепых движений в воздухе неловко «приземляюсь», вконец сконфуженный. Страх в глазах Виары сменился насмешливыми огоньками, на внешне она абсолютно спокойна и серьезна. Грианку, как я успел заметить, почему-то особенно интересует моя личность. Иногда я ловлю на себя ее внимательный, изучающий взгляд.

Мы почти забыли о ее тревожных, но непонятных словах. Признаться, я даже не обратил на них особого внимания. Какой-то Сектор биопсихологии. Вероятно, Самойлов будет с радостью изучать биопсихологию или любую другую «логию». А я постараюсь посмотреть жизнь Гриады, разобраться в ее непонятном общественном строе, поближе познакомиться с населением этой планеты.

Тревожный голос Виары прервал мои мысли:

— Вы должны уходить отсюда... Бойтесь биопсихологов...

— Куда? И зачем? — удивляется Самойлов. — Я не вижу никаких причин волноваться. Да и как уйдешь: на поверхности — адский зной, а мы к нему не приспособлены.

— Скоро начнется Цикл Туманов и Бурь, и зноя не будет. Летите на Большой Юго-Западный Остров Фиолетового океана.

— А что там? — Ее слова внезапно заинтересовали меня. — Другое государство?

Грианка не отвечает, но ее взгляд устремлен на фронтон Энергоцентра. Я невольно смотрю в том же направлении. На фоне густо-фиолетового неба скульптура загадочного существа выделяется с неестественной резкостью. Она будит в душе неясное стремление, зовет куда-то вдаль... Может быть, в бесконечные просторы Вселенной? Или к недостижимым вершинам абсолютного познания, о которых мечтает Самойлов?.. Загадка скульптуры волнует меня все больше.

— Кто здесь изображен? Это ваш предок? Или он оттуда, с Большого Юго-Западного Острова? — забрасываю я вопросами грианку.

Она колеблется, как будто собираясь ответить и в то же время чего-то опасаясь.

— Нет, это не предок гриан... это...

Из-за поворота аллеи неожиданно появляется Югд с тремя здоровенными грианами. Они молча подходят к нам и знаками велят идти вперед. Виара уходит в здание, опустив голову. В этот момент я незаметно прячу в карман диск, полученный от грианки.

— В Трозу, — снова услышали мы знакомое название.


Глава вторая

ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ГРИАДА?

Много позже, когда все треволнения остались позади, Петр Михайлович дал мне прочитать свои записи, которые он вел в Информарии Познавателей — вернее, прослушать их с магнитофона. Я не удержался, чтобы не перенести их в свой дневник. Академик начинал свои воспоминания описанием рокового для нас заседания Кругов Многообразия. Итак, предоставляю слово Петру Михайловичу:

«Я полагал, что Круги Многообразия будут обсуждать вопрос о различии и сходстве грианской и земной цивилизаций, а также способы обмена достижениями науки, техники и культуры. Однако предметом обсуждения оказались мы с Виктором. Председательствовал Элц, которого я считаю сменным диктатором, избираемым, вероятно, какой-то могущественной группой технократов. Сначала он кого-то ждал, так как то и дело бросал взгляды на входную арку. И действительно, через несколько минут в зале появились гриане в странных оранжево-синих одеяниях. Впереди шел грианин со шрамом, который нам знаком: он учил нас программированию. Вошедшие полукругом рассаживаются перед нами. Все время чувствую испытующий взгляд человека со шрамом (я все-таки называю их людьми ввиду близости по разуму землянам). Виктор настороженно осматривается по сторонам.

— Итак, земляне перед вами, — нарушает общее молчание Элц, обращаясь к оранжево-синим. — Что вы предлагаете делать с ними?

Человек со шрамом встает и, указывая на меня, говорит:

— Этот землянин подходит для исследований в Высшей Ступени Познания. Из микрофильмов мы узнали, что он ученый. Это то, что нам нужно...

— Что дадут Познавателям ваши исследования этого дикаря?

Буквально так переводилось на наш язык соответствующее грианское слово, как это ни неприятно было сознавать.

— Мы подвергнем его биопросвечиванию, чтобы выяснить механизм работы мозга. Специально разработанная программа изучения позволит биопсихологам разрешить давно интересующий вопрос: сможет ли существо из другого мира, с иным развитием мозга познать законы Великого Многообразия (так гриане называют природу, как я узнал впоследствии). Эти опыты помогут Познавателям углубить методы Отражения Многообразия.

— Хорошо, — сказал Элц. — Этот землянин будет отдан в Высшую Ступень Познания. Ну, а другой?

Он показал на Виктора.

Человек со шрамом мельком осмотрел моего штурмана.

— Этот землянин не подходит для Высшей Ступени Познания. У него примитивное мышление, которое не представляет для биопсихологов интереса.

Оскорбленный Виктор покраснел от возмущения и отвернулся. Я понял, что грианские ученые каким-то шестым чувством мгновенно определяли степень умственного развития индивидуума. В этот момент встал не замеченный мною грианин в желто-красном одеянии и сказал:

— Этим землянином интересуется Сектор усовершенствования организма. Он обладает давно утраченными на Гриаде качествами: активной жизненной силой, высоким энергетическим уровнем. В землянине сильна чувственная ступень отражения Великого Многообразия. В древнейших слоях Информария сохранились записи о том, что подобными качествами обладали наши далекие предки. Восстановить их — цель нашего Сектора. Холодный рационализм, зародившийся сорок пять столетий тому назад, грозит окончательно поглотить общество Познавателей.

— Ясно, — Элц наклонил голову. На его лице появился слабый отблеск удовлетворения. — Второй землянин передается в Сектор усовершенствования.

Биопсихологи одобрительно загудели.

Собственно говоря, пока не вижу в этом решении ничего угрожающего. Напротив! В их так называемой Высшей Ступени Познания я надеюсь познакомиться с завоеваниями грианского разума за истекшие тысячелетия. Не понимаю возмущения Виктора: нужно радоваться такой возможности, а он недоволен. Штурман порывисто встал и подошел к трибуне, где сидел Элц. Старик, кажется, испугался и подал знак двум рослым служителям (или стражам) приблизиться вплотную к трибуне.

— Протестую против экспериментов над представителями разумного мира, равного вам по развитию! — гневно сказал астронавт. — Требую свободы передвижения по Гриаде, свободы общения с любыми лицами! Или вы боитесь? Конечно, боитесь! Вы не хотите, чтобы гране узнали о жизни на Земле, узнали о принципах коммунистического человечества и стали им следовать? Молчишь? Тогда верните нам «Уранию» и дайте гравитонного топлива! Мы возвратимся на родину!

Элц слушал его речь с безжизненной усмешкой. А биопсихологи, окружив Виктора, наставляли на него различные аппараты и приборы, фиксировали телодвижения и жесты, выражение лица. Сразу видно, что это люди дела: не теряя времени, они уже приступили к изучению нового явления Великого Многообразия.

Выведенный из себя полным равнодушием Элца к его требованиям, Виктор резко повернулся и устремился к выходу. Но в этот момент его взяли под руки служители и потащили к выходу. Виктор яростно упирался. А за ним почти торжественно двигалась вереница биопсихологов, быстро переговариваясь. Вероятно, они обменивались впечатлениями о непривычном поведении «полудикого существа».

Вдруг у самого входа Виктор вырвался из рук служителей и выбежал на площадку, где стояли летательные аппараты гриан. Остолбеневших от изумления служителей подстегнул резкий возглас Югда, и они бросились вдогонку за беглецом. Но было уже поздно: Виктор взлетел в воздух. Интересно, когда он научился управлять грианским «яйцом»? Вероятно, запомнил манипуляции гриан на пульте того аппарата, на котором нас привезли в Трозу в день прибытия на планету.

Но увы! Произошло примерно то же самое, что и с нашей «Уранией». Не успел Виктор отлететь и километра, как его аппарат резко затормозил в воздухе, словно его схватила рука невидимого волшебника. Некоторое время аппарат висел над уступчатой башней, замыкающей группу зданий на краю «арены», а затем очень плавно возвратился ко входной арке.

Служители Кругов Многообразия втолкнули сопротивляющегося Виктора в кабину своеобразного лифта. Он махнул мне рукой и крикнул что-то. Из его слов я успел расслышать только: «Ждите!.. Найду!»

И исчез в хаосе городских конструкций.

Но я почему-то спокоен за его судьбу и уверен, что он не пропадет при любых обстоятельствах.

Оранжево-синие, оставшиеся со мной, по-видимому, опасались, что я тоже попытаюсь бежать, и устроили настоящий коридор, по которому и сопроводили меня на площадку. А там погрузили в прозрачную кабину лифта, который помчал нас по бесконечным тоннелям и переходам. Сверху, снизу, с боков вихрем проносились этажи, залы, какие-то сооружения. В глазах рябило от попеременного чередования прозрачных и затененных стен. Наконец лифт остановился в круглой выемке стены. Я осмотрелся и увидел внизу огромный зал, где около причудливых аппаратов сосредоточенно работали гриане в оранжево-синих одеяниях. Это были биопсихологи.

* *
*

...Итак, вот уже третий день, как я нахожусь у биопсихологов. Как и предполагал, ничего сверхъестественного или варварского: оранжево-синие оказались довольно корректными субъектами. Они предоставили мне возможность беспрепятственно работать с гигантским Информарием, где сконцентрированы миллиарды микрофильмов и «запоминающих» кристаллов. Еще раз убеждаюсь, что пути развития науки разных миров в главнейших чертах не могут не быть сходными. Это положение подтверждает и способ хранения грианами накопленных за тысячелетия знаний. Информарии — память человечества — появились на Земле еще за сто лет до нашего отлета к центру Галактики. Тогда же была изобретена так называемая целлюлорная память. Что она собой представляла? Своеобразные кристаллы, ансамбль единичных электромагнитных клеточек — целлюл. В них электромагнитными колебаниями были записаны важнейшие достижения человеческого знания, культуры, искусства. В микроскопически малом объеме целлюлы записывался любой вид информации: книга, картина, театральное представление, кинофильм. Электронные быстродействующие читающие устройства развертывали и воспроизводили на экранах эту запись в виде текста и цветных изображений, а динамики передавали звук.

Так и на Гриаде, в колоссальном Информарии, точно в гигантских сотах, покоились миллиарды запоминающих кристаллов, каждый из которых вмещал в себе содержание нескольких тысяч толстых томов. Здесь были собраны неисчислимые сокровища знаний, накопленных грианами за двадцать тысяч лет существования их цивилизации.

...Глубокая тишина окружает меня. Но я знаю, что в этой тишине непрестанно идет интенсивная работа. Потоки электромагнитных сигналов беззвучно циркулируют по многочисленным каналам информации, непрерывно, слой за слоем, укладываясь в запоминающие кристаллы. И передо мной развертывается картина чужого мира, неповторимая в своей истории, во многом чуждая земным представлениям, но неожиданно знакомая вследствие общности естественноисторического и социального развития разумных обществ во Вселенной.

Гриада возникла вместе с центральным светилом и остальными тремя телами их планетной системы семь миллиардов лет тому назад из единого сгустка дозвездного вещества. Эволюция планеты до появления на ней первых проблесков органической жизни продолжалась пять миллиардов лет; долгий, мучительно-сложный путь развития живой материи от первых коацерватных капель — «зародышей» жизни — до млекопитающих из отряда клювоносых — прямых предков гриан — тянулся полтора миллиарда лет. Появление первобытных гриан, уже наделенных разумом, произошло четыре миллиона лет тому назад.

Условия эволюции разумной жизни на Гриаде значительно усложнялись своеобразным астрономическим положением планеты и наличием вечного теплового излучения центра Галактики. Ось вращения Гриады почти параллельна плоскости орбиты, то есть она вертится «лежа на боку», как и планета Уран нашей Солнечной системы. Теперь я могу объяснить причину неимоверного зноя, который царит и сейчас за стенами этого чудо-города. Раз ось вращения Гриады лежит в плоскости орбиты, это вызывает причудливую смену времен года и суток. Оказывается, общая продолжительность года на Гриаде равна девяноста трем земным годам. Из них двадцать три года подряд день и ночь аккуратно сменяют друг друга, но день постепенно удлиняется. Потом в северном полушарии наступает сплошной день и сплошное лето, которое длится двадцать три года. Затем солнце начинает спиралями опускаться к горизонту, и снова на двадцать три года возвращается нормальная смена дня и ночи, но ночи постепенно удлиняются. После этого воцаряется сплошная ночь и долгая зима, которая длится тоже двадцать три года.

Мы попали в северное полушарие Гриады совершенно случайно. Нам просто повезло. Попади мы в южное полушарие, грианская цивилизация, пожалуй, не была бы нами открыта. Центр Галактики не согревал своим излучением южное полушарие. Там сейчас свирепствует двадцатитрехлетняя зима и непроглядная ночь. Я просмотрел десятки микрофильмов с ландшафтами южного полушария: охватывает страх, когда видишь дикое нагромождение ледяных массивов и слышишь гул ураганов, невероятных по силе. Растительность причудливых форм — результат приспособления к среде — судорожно жмется к почве, замирает в расселинах скал, в глубоких долинах, донизу засыпанных снегом. Минус семьдесят градусов — такова средняя температура зимы в южном полушарии.

Но вот на экранах плывут другие пейзажи: в южном полушарии наступило двадцатитрехгодичное лето. Словно спеша наверстать упущенное, растительность расцветает пышными красками, поражая обилием форм. Повсюду видны гигантские стелющиеся деревья, похожие на земные баобабы; среди них выделяются группы мохнатых грианских пальм, чьи искривленные стволы, поднимаясь на тридцатиметровую высоту, своими кронами образуют второй ярус леса, растущий над стелющимся. И все это переплетено вьющимися растениями, которые перебрасываются с дерева на дерево и образуют то замысловатые витые узоры на стволах, то непроницаемую массу красно-оранжевой «зелени».

Ни одного живого существа не оставалось в южном полушарии во время четвертьвековой зимы. Только наблюдательные автоматические станции метеопрогнозов, «подземные» заводы и фабрики по переработке богатств недр, полностью автоматизированные и управляющиеся Электронным Мозгом из северного полушария Гриады, продолжают свою неустанную работу.

Я еще раз повторяю: если бы мы случайно «приземлились» в южном полушарии, когда там господствовала зима, или в северном во время Цикла Туманов и Бурь, — грианское общество, вероятно, осталось бы неоткрытым землянами. Кстати, о Цикле Туманов и Бурь. Это климатическое явление наступает в северном полушарии периодически через каждые двадцать три года. Огромные холодные массы, надвигающиеся из южного полушария, скованного зимой, вызывают резкое нарушение атмосферных процессов. Ни соединенное тепловое излучение ядра Галактики и солнца в северном полушарии, ни искусственные солнца мезовещества, подвешиваемые над Южной Гриадой, — ничто не может полностью нейтрализовать холод ледяных пустынь! Тогда над Северной Гриадой разражаются невиданные ливни; бушуют многомесячные бури и смерчи, все заволакивается густым туманом. Гриане в этот период укрываются в своих городах-цирках под прозрачными крышами, в «подземных» городах и на дне Фиолетового океана. Цикл Туманов и Бурь продолжается двадцать лет, после чего наступает переходное состояние, когда в Северной Гриаде становится влажно и душно, как в парной бане. Наконец тепло светил подсушивает почву и растительность; мало-помалу возвращается палящий зной.

Эти климатические особенности чрезвычайно затруднили и усложнили социальную эволюцию грианского общества. На заре своего существования гриане бродили по равнинам и джунглям северного полушария, в суровой борьбе добывая пищу. Их первобытное общество поразительно напоминает первобытно-общинный строй землян. В период Туманов и Бурь они забивались в «подземные» норы. Вы, конечно, представляете себе, что значит прожить десять-двадцать лет в таких условиях? К концу цикла две трети первобытных гриан вымирало от болезней и недостатка пищи. Затем наступало благоприятное время года, и они снова размножались. Так в течение десятков тысячелетий продолжалась невероятно тяжелая борьба гриан с силами природы, гораздо более мощными и враждебными, чем на Земле.

В южном полушарии гриане вообще не жили даже в летний период. Туда забредали лишь в более поздние эпохи отдельные группы мореплавателей-охотников, стремясь добыть диковинных животных, порожденных южногрианскими природными условиями.

Так же как и на Земле, на определенной стадии развития началось своеобразное классовое расслоение первобытного общества гриан. Суша Гриады состояла из трех огромных материков, из которых два находились в Южном полушарии между восьмидесятым и пятнадцатым градусами южной широты. Третий континент — Северный Центральный Материк — лежал в северном полушарии. Вся остальная поверхность была занята Фиолетовым океаном, на необозримом пространстве которого разместились десятки архипелагов и тысячи отдельных островов. Расположение материков оказало известное влияние на эволюцию грианского общества. На Центральном Материке образовалось единое рабовладельческое государство, поскольку рабство также являлось неизбежным этапом на пути гриан к цивилизации. Только с помощью грубого физического принуждения можно было заставить первобытного грианина приобщиться к систематическому труду и за счет рабского труда дать возможность другим индивидам заниматься науками, культурой, искусством. Но и здесь я увидел большое своеобразие. На многочисленных архипелагах и больших островах Фиолетового океана первобытно-общинный строй существовал вплоть до эпохи Хранителей Знания, то есть до эпохи машинной цивилизации, начавшейся восемь тысяч лет тому назад. Островные гриане были неисчерпаемым резервуаром для пополнения армии рабов, на костях которых постепенно вырастало здание цивилизации. Для того чтобы создавать огромные крытые города — очаги устойчивого существование в период Туманов и Бурь, — погибли миллионы и миллионы островных рабов. Вся история Гриады на протяжении долгих тысячелетий до возникновения машинной цивилизации — это непрекращавшаяся классовая борьба, цепь грандиозных восстаний рабов. Восстания подавлялись со страшной жестокостью Хранителями Знаний — древнейшей господствующей кастой, овладевшей знаниями благодаря труду рабов. В период Туманов и Бурь борьба утихала, и полуодичавшие толпы восставших разбредались по Центральному Материку, отчаявшись проникнуть в крытые города — к свету, теплу, жизни...

Дальше я обнаружил в Информарии странный «провал» в истории Гриады. В каких формах развивался в ней феодализм? Как произошел переход к капитализму или его разновидности, каким образом развернулась борьба пролетариата за свое освобождение, за построение нового мира? Увы, на все эти вопросы Информарий ответить не мог. С гигантских стеллажей на меня смотрели лишь пустые обоймы, в которых некогда хранились, может быть, микрофильмы. Целая эпоха в истории грианского общества непонятным образом осталась неописанной. Не было ли тут злого умысла со стороны каких-то господствующих классов?

Последующие слои микрофильмов в «запоминающих» кристаллах рассказали мне уже о том времени, когда грианское общество находилось на нынешнем уровне развития, когда был совершен переход от электричества к энергии мезовещества, к электронной технике полной автоматизации общества.

В то время как перед моими глазами на экранах развертывались картины общественной жизни Гриады, я пытался понять: что же это, собственно, такое? Новейшее рабство, в которое непонятным образом попали потомки тех, кто в прошлом так героически сражался против диктатуры Хранителей Знаний? Нет, этот строй нельзя было назвать рабством, как мы его понимали на Земле, изучая историю древних эпох. Гриане-труженики, работавшие на заводах и фабриках, энергостанциях и транспорте, все те, кто обеспечивал многообразную жизнь Гриады, не были похожи на рабов древности. Просматривая современные микрофильмы из жизни Гриады, я понял, что самым многочисленным классом тружеников были грианоиды, как называли их Познаватели; это были труженики подводных городов и индустриальных центров, расположенных на дне Фиолетового океана, на так называемых Сумеречных Равнинах. Я долго ломал себе голову, прежде чем сумел разобраться в этой загадке: каким образом девять десятых населения планеты очутились в подводных городах, в то время как суша была почти не населена, за исключением крылатых городов Познавателей? Стеллажи с микрофильмами были пусты... Кто мне мог ответить? Лишь благодаря случайной встрече с Виарой я кое-что узнал впоследствии.

Потомки Хранителей Знаний — Познаватели, как видно, учли богатейшие уроки классовой борьбы прошлых веков. Они обеспечили грианоидов всеми необходимыми благами жизни, всем... кроме радостей настоящей творческой жизни, кроме духовных и культурных ценностей: культура, наука, искусство принадлежали Познавателям!

Единственное, чего не могли не дать Познаватели грианоидам, — это начатков технических знаний, необходимых для управления механизмами и автоматами. Эти знания и навыки передавались из поколения в поколение, ибо цивилизация Познавателей, как я вскоре установил, переживала застой; она застыла примерно на той же точке, которой достигла пять тысячелетий тому назад.

С громадным интересом, еще многого не понимая, наблюдал я жизнь грианоидов. Многомиллионные коллективы этих тружеников не производили впечатления рабских колоний. Моему удивлению не было границ, когда я понял, что их трудовая жизнь построена на совершенно самостоятельных, не зависимых от воли Познавателей разумных началах. Их коллективы напоминали мне первичные самоуправляющиеся трудовые ассоциации моей далекой родины на заре Эпохи Всемирного Братства. Но увы! Они были лишены радостей творчества и познания, они не могли подняться со дна Фиолетового океана на солнечные просторы Гриады.

Почему так случилось? Я еще не узнал этого. Остается лишь удивляться тому, как искусно добились Познаватели высокого рассвета цивилизации, закрыв широким массам дорогу к свету и высшим знаниям, а следовательно, и к познанию путей своего освобождения.

Шаг за шагом я постигал структуру грианского общества по разрозненным отрывкам микрофильмов, попадавшихся то тут, то там среди технических и научных целлюл. Кроме двух полярно противоположных классов, Познавателей и грианоидов, существовал целый ряд социальных групп и прослоек, в пестроте и сложности которых не так-то просто разобраться неискушенному человеку. Я лишь понял, что существуют и космические братья грианоидов — эробсы, трудящиеся на других планетах этой же звездной системы. Они жили в «подземных» городах и добывали для Познавателей металлы и элементы, не встречающиеся на Гриаде, либо такие, искусственное получение которых требовало невероятно сложных методов и баснословного расхода энергии. Картин их жизни в Информарии, к сожалению, не было.

Те операторы, которых мы с Виктором видели в телецентре Трозы, не были грианоидами. Насколько я понял, это были потомки грианских племен, стоявших на самых низких ступенях развития. Поколение за поколением занятые «личным обслуживанием» Познавателей, они подвергались постоянной и систематической «обработке» в Секторе биопсихологии, где, как я понял, их искусно лишали всякой воли к сопротивлению, «воспитывали» в духе безусловной покорности. Они также получали минимум технических навыков и условных рефлексов, необходимых для работы с машинами и аппаратами.

Была еще прослойка так называемых служителей Кругов Многообразия.

Это были наиболее преданные Познавателям гриане, обладавшие значительными знаниями. Им доверяли управление энергостанциями и поддержание на планете общественного порядка.

Наконец, на вершине этой социальной лестницы находились Познаватели — довольно многочисленный класс людей интеллектуального труда. Внутри этого класса обособились Круги Многообразия, своего рода узкая технократическая группировка, вооруженная высшими знаниями.

Но каким образом эта технократическая группа сумела подчинить своей власти многомиллионные коллективы грианоидов и эробсов? Я узнал об этом лишь много времени спустя благодаря встрече с метагалактианами. В данный момент мне оставалось только гадать: в какой же период социального развития грианского общества трудовые массы, возможно незаметно для самих себя, допустили крупную ошибку? Несомненно, в их истории был критический момент, когда можно было предотвратить установление монополии Хранителей Знаний и сделать науку достоянием всех. Вероятно, они упустили эту возможность и расплачиваются теперь за свои ошибки.

Некоторый свет на мои недоуменные вопросы пролила находка своего рода текстов радиопередач, составленных некоей Службой Тысячелетней Гармонии. Я случайно обнаружил эти тексты в 926-м слое микрофильмов на 76-м ярусе Информария. То, что в них говорилось, повергло меня в искреннее изумление. Впрочем, судите сами.

«Братья грианоиды! — говорилось в одном тексте. — Товарищи по труду — эробсы! Привет вам от ваших братьев Познавателей, безропотно несущих свое тяжкое бремя по накоплению и применению знаний о Великом Многообразии! До нас дошли слухи, что какие-то невежественные грианоиды и эробсы распространяют в вашей среде предания и легенды первобытных веков. Не верьте им! Остатки диких суеверий прошлых эпох, говорящие, что Познаватели вас угнетают, что они якобы насильственно удерживают вас на Сумеречных Равнинах и в Космосе и некогда закрыли доступ к высшим знаниям вашим предкам, сами являются порождением дикости и невежества. Гармоничный Распорядок Жизни Гриады, установленный на заре времен нашими общими братьями предками, является высшей совершенной Тысячелетней Гармонией, и мы — ее служители. Развитие законов Великого Многообразия неизбежно и гармонично привело нас к Золотому Веку, в котором каждый занимает извечно предназначенное ему место. Грианоиды потому находятся на Сумеречных Равнинах, что они всегда там жили, это их естественная среда. На поверхности Гриады они не смогут жить, будут болеть и вымирать. Эробсы вообще никогда не были на Гриаде, они извечно жили там, где живут и работают сейчас, — каждая группа на своей планете.

Не верьте сеятелям суеверий и предрассудков, погрязшим в бездне невежества! Вылавливайте их и передавайте служителям Кругов Многообразия!

Братья! Думайте все время о ваших товарищах по труду — Познавателях, задыхающихся от непосильного умственного труда. Это тяжелое бремя взвалили на нас наши общие предки. Как мы завидуем вашему безмятежному существованию на блаженных просторах Сумеречных Равнин, в успокоительном свете «подземных» городов! Как хотели бы мы быть на вашем месте! Увы, это невозможно: ваши старшие братья — Познаватели, благодаря которым вы пользуетесь всеми благами жизни, обречены на вечный безрадостный умственный труд!»

Текст этот я привожу в моем вольном переводе. Таких текстов я обнаружил многие сотни, и все они были одного и того же содержания. По датам на микрофильмах я установил, что эти передачи ведутся Службой Тысячелетней Гармонии вот уже на протяжении трех тысяч лет ежедневно, ежечасно, по всем каналам информации: по радио, телевидению, атмосферными проекторами и мезоволнами! Это была мощная идеологическая машина, вооруженная новейшей техникой, применяющая электронные установки и специальных роботов-дикторов!

Слушая эти передачи, я не знал, удивляться ли мне, негодовать, или покатываться со смеху. Не пойму, чего в них больше — глупости или лжи, наглости или лицемерия, издевательства над тружениками или ханжества?..

* *
*

Еще несколько дней оранжево-синие позволили мне заниматься в Информарии, окружив целым лесом каких-то регистрирующих приборов. Уголком глаза я вижу, как на экранах аппаратов бегут кривые линии и всплескиваются пики. Странно сознавать, что эти кривые — отображение мыслительных процессов, протекающих в моем мозгу.

...Только сейчас мне стало понятна нелепая расцветка грианских одежд. Дело в том, что в сетчатке глаза гриан содержатся цветоощущающие центры трех родов: фиолетово-чувствительные, оранжево-чувствительные и чувствительные к голубому цвету.

Это было то же трехцветное зрение, что и у землян, но несколько отличное по качеству. Все многообразие красок видимого мира у землян воспринимается через оптическое сложение в сетчатке глаза трех цветных лучей: красного, зеленого и синего. У гриан этот же видимый мир имел другие краски. Там, где мы видели бледно-голубой цвет, грианин воспринимал темно-синий. Фиолетовый океан в наших глазах был на самом деле сине-фиолетовым, но грианин, пролетая над ним, любовался мрачными переливами фиолетово-черных волн. Гамма цветов, которая для глаз грианина была совершенной гармонией, в наших глазах казалась странной и безвкусной.

...Микрофильмы и целлюлы рассказали мне о высоком уровне промышленного производства на Гриаде. По бескрайным красно-оранжевым равнинам юго-восточной части Центрального Материка раскинулись колоссальные комбинаты, производящие синтетические пищевые продукты из... воздуха. И какие продукты! Я невольно вспомнил вкусное коричневое желе, которым нас угощали. Каждый из этих комбинатов — это целый город пластмассовых зданий всевозможных форм. Тут и ректификационные колонны, напоминающие легендарную вавилонскую башню, и длиннейшие корпуса цехов синтеза, и тысячи гигантских труб, по которым поступает воздух. Фабрики и заводы питаются преобразованной энергией солнца. Атмосферный воздух засасывается по трубам и с ураганной скоростью поступает в радиационные камеры. Здесь невидимые, но верные работники, радиоактивные излучения, производят ускоренный фотосинтез — волшебное действие, когда из кислорода воздуха и углекислого газа получаются сотни углеводородов. Ну, а затем обычная химическая обработка, дающая десятки тысяч различных продуктов и материалов.

И нигде я не заметил ни одной живой души. Все производство было автоматизировано.

Металлургические и химические заводы расположены на спутниках или в южном полушарии...

Потом мое внимание привлекли длинные тоннели, протянувшиеся под поверхностью Гриады на тысячи километров. Словно реки, они вливались в крупные города и селения. По тоннелям, странным образом держась в воздухе, плыли изделия промышленности, пищевые продукты, бытовые материалы. Все это лилось бесконечной чередой во все уголки Гриады, снабжая ее обитателей благами жизни. Эти тоннели оказались антигравитационными конвейерами, в которых предметы и грузы теряли тяжесть и легко транспортировались по воздуху в любом направлении.

...Человек со шрамом (ранение он получил, как я узнал позже, во время опасного эксперимента с новыми излучениями) показал мне еще много диковинок. Не могу умолчать о планетоскопе. Это гигантский аппарат, установленный в семидесятиэтажном здании восьмого сектора Кругов Многообразия. Когда сверхмощный поток излучений насквозь «просветил» шар планеты, я не смог сдержать восторга: внутреннее строение Гриады было как на ладони, вплоть до мельчайших деталей. Как и следовало ожидать, ядро планеты, диаметром в три тысячи километров, состояло из тяжелых элементов, находящихся в особом пластическом состоянии под давлением в миллиарды атмосфер при температуре в семь тысяч градусов. Шаг за шагом я, как на выставке, рассматривал глубинные слои планетной коры, залежи ископаемых, движение подземных вод и расплавленной магмы, вековые перемещения материков. Этот получасовой сеанс дал мне больше, чем десятилетия напряженного изучения внутреннего строения Земли, которое я в свое время предпринял в связи с разработкой новой теории тяготения.

...Однако вскоре мне пришлось прервать увлекательный процесс познания чужой цивилизации. Обстоятельства снова ввергли нас в водоворот повседневной жизни».


Глава третья

ОСТРОВА ОТДЫХА

Увы! На десятый день меня признали слабоумным! Желто-синие, собравшись в кружок, бесстрастно кивают головами в такт словам своего вожака — красноглазого Люга, который так долго мучил меня: по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки он вбивал мне в голову «знания», которые почти не воспринимались; с отвращением вспоминаю улиткообразные электронные аппараты, которые «обучали» меня. Надо признаться, что желто-синие изобрели чудесные аппараты: они искусно вызывали резонанс биотоков моего мозга с колебаниями биотоков в своем мозгу. Я мог бы многое понять из преподносимой науки. Но раз меня заставляли, я, по закону противоречия, настойчиво противился их воле.

После совещания красноглазый Люг холодно сказал мне:

— Вот что, полудикий... Твой мозг недоразвит. Еще одна попытка, и мы передаем тебя биопсихологам Высшей Ступени Познания. Там твой собрат. Может быть, он поможет тебе понять нашу науку.

— Вот это правильное решение! Конечно, надо в Высшую Ступень! — радостно восклицаю я и бросаюсь к Люгу, чтобы пожать его холодную руку.

Тот бесстрастно отворачивается, не поняв порыва благодарности, и отдает приказание. Меня усаживают в лифт, и через две-три минуты черно-белого мелькания стен я уже обнимаю академика Самойлова. Он смешно отмахивается от меня, уткнувшись носом в груды микрофильмов, лежащих перед ним. Он страстно увлечен своим делом.

Даже немного обидно... Академик не высказал бурной радости по поводу нашей встречи. Он слегка изменился. Во взгляде нет прежней теплоты. Вернее, он какой-то отсутствующий. Грианские науки полностью поглотили его. Вот и сейчас, спустя пять минут после встречи, он уже забыл обо мне, так как автомат-библиограф подал ему очередную партию «запоминающих» кристаллов.

Снова изматывающее душу «обучение» по рациональной системе. Только еще худшее, чем у красноглазого Люга. В довершение к резонансу биотоков, от которого буквально раскалывалась голова, грианин с необычным шрамом на птичьем лице воздействует на мои нервные центры особым аппаратом. Ощущение, правда, довольно приятное: в тебя как бы вливают бодрость и работоспособность. Но я все равно почти ничего не усваиваю. Вот грианские астролеты и их астронавигацию я стал бы изучать с удовольствием. Я понял, что никакие сверхаппараты не заставят человека воспринимать то, что его не интересует.

А Петр Михайлович, наоборот, жадно впитывает грианскую науку, как губка воду. Он не знает усталости. У него дьявольская работоспособность!

Начинаю серьезно подумывать о том, как бы вырваться из этой новой «школы». Сегодня случайно подслушал разговор двух биопсихологов о подводных грианоидах. Вероятно, это труженики подводных городов, о которых мне вскользь сообщил академик. Но где они? Как их найти? Я осторожно завожу разговор с академиком.

— Петр Михайлович, вам не надоело в этой школе? Неплохо было бы совершить поездку по Гриаде.

Академик отрывается от микрофильмов и удивленно смотрит на меня:

— Какие там еще поездки? — сердито возражает он. — Надо спешить. Тут не хватит и двух жизней, чтобы познать хотя бы десятую часть.

— Считаю, что это не наша задача, — упорствую я. — По какому праву они проделывают над нами эксперименты? Летим на Землю!

— На чем? — осаживает меня академик.

— На грианском астролете! Надо разыскать грианоидов и спросить у них помощи.

Петр Михайлович укоризненно качает головой.

— Надо ждать. Думаешь, я не хочу на Землю? А для чего тогда терпеть их эксперименты? Ради прогресса земной науки я буду работать круглые сутки! У гриан есть вещи, до которых земляне дойдут лишь через миллион лет. Это надо понимать! А к подводным грианам не так-то легко добраться. Ведь их существование наши хозяева держат от нас в строжайшем секрете. Мне удалось узнать о них благодаря беспечности биопсихологов. Подводные гриане надежно изолированы. Они не имеют доступа в города-цирки. А операторы в Трозе — это просто придатки к своим механизмам, у них нет ни желаний, ни стремлений, они даже не могут осознать своего положения. Не знаю, почему они таковы, — может быть, у них вместо соответствующих мозговых центров вмонтированы микрорадиоприемники и передатчики. На Земле капиталисты тоже когда-то мечтали проделывать такие операции с рабочими чтобы лишить их разума и превратить их в бессловесных рабов. Нельзя надеяться на помощь операторов! Операторы беспомощны, как младенцы. А подводные труженики когда-то позволили лишить себя доступа к высшим знаниям. И теперь пожинают плоды...

Я молчу, подавленный услышанным. По-новому смотрю я теперь на всех этих оранжево— и желто-синих. Вспоминаются ледяные глаза Элца и Югда. В душе поднимается волна ярости и возмущения. Как можно так бесчеловечно лишить целый народ радости творческой жизни?!

* *
*

Сегодня вечером Самойлов сумел убедить человека со шрамом, что для полного успеха экспериментов нас необходимо ознакомить с некоторыми сторонами жизни современных гриан.

— Завтра нам покажут «рациональную» систему обучения в грианских школах, сказал он мне. — Посмотрим, посмотрим... Может быть, это тебя заинтересует больше, чем наука красноглазого Люга.

И вот мы уже в учебном зале, где царит абсолютная тишина. За низкими столиками сидят тысячи малышей. Я думаю, что каждому из них не более пяти-шести лет. На возвышении перед огромным черным экраном стоит преподаватель. В такт его монотонному голосу на экранах вспыхивают слова и символы. Петр Михайлович долго всматривается в эти символы и вдруг издает возглас удивления:

— Так ведь он излагает малышам анализ бесконечно малых величин, которые у нас начинают изучать только в высшей школе! А что же тогда преподают в грианских вузах?

— Во втором цикле познания начинается математика пространства-времени. Далее идет наука о восприятии четырехмерности и кривизны Великого Многообразия, — откликается человек со шрамом, который неотступно сопровождает нас, продолжая «эксперименты» с помощью портативного биогенератора. — Вторая ступень познания готовит гриан для работы в обществе Познавателей.

— Восприятие четырехмерности мира и кривизны пространства-времени? Это вам доступно!? О, это надо записать!

И Самойлов выхватывает из кармана свой неизменный магнитофон.

Мелодично звучит гонг, возвестивший перерыв.

Я ожидаю, что сейчас раздастся разноголосый детский гомон, маленькие гриане взапуски побегут играть куда-нибудь во двор. Но вместо этого дети, как по команде, бесшумно встают и без единого возгласа переходят в соседнее помещение. Заглядываю туда. Это спортивный зал. С бесстрастными лицами школьники выполняют различные упражнения: один равномерно сгибает и разгибает ноги, другой — руки; третий упражняет шею, четвертый — брюшной пресс. Затем малыши разбиваются по группам и начинают так же размеренно и методично перебрасывать белые цилиндры (очевидно, мячи).

На меня повеяло мертвящей скукой. Живые спортивные упражнения проделывались возмутительно бесстрастно, без всякого огня и задора. Словно это были не живые существа, а бездушные автоматы.

Потом мы посетили грианскую высшую школу, которую они называли Второй Ступенью Познания, где обучение оказалось более сложным. Человек со шрамом привел нас на кафедру физики и математики (я перевожу грианские термины на наш язык). Когда мы вошли, сухой высокий старик с серебристо-оранжевыми кудрями сурово экзаменовал грианского юношу. На учебном экране бешено вращались какие-то причудливые узоры, спирали и картины. Юноша судорожно напрягался, внимательно следя за фантасмагорией красок, линий и символов.

— Это первые шаги в искусстве восприятия единого пространства-времени, — коротко пояснил нам грианин со шрамом.

Ненадолго экран потухал, и юноша рассказывал о воспринятом. Время от времени педагог включал биостимулятор, чтобы подбодрить мозг обучаемого. Петр Михайлович весь превратился в слух и зрение. Сейчас он наверняка забыл обо всем на свете, лихорадочно нашептывая что-то в магнитофон. Как же, ведь речь шла о его любимом предмете!

Для меня понятие о пространстве-времени, как едином многообразии, было чистейшей математической фикцией, ничего не говорящей ни уму, ни сердцу, хотя Самойлов за долгие годы полета к центру Галактики прочел мне ряд лекций по этому сложнейшему разделу человеческих знаний.

— Видишь ли, — говорил он мне тогда, характерным жестом потирая лоб. — В человеческом мозгу недостает, вероятно, какой-то извилины, слитно воспринимающей пространство-время. А может быть, причина коренится в еще низком развитии нашего мышления?

Я думаю, что Риман, Гаусс, Эйнштейн, Минковский и еще несколько ученых после них ясно представляло себе единое пространство-время. Они писали, что надо лишь мгновенно воспринять всю последовательность событий. Как это понять? На примере великих шахматистов. Они мгновенно воспринимают всю последовательность игры, сращу охватывая умственным взором все пространственные и временные следствия всех возможных ходов, производных первого начального хода, со всеми их отражениями на шахматной доске. Однако этот пример лишь отдаленно напоминает схему восприятия пространства-времени, которая неизмеримо сложнее.

Мгновенно осознать законы и причины, управляющие материальными процессами в данный момент, правильно отразить их в логической ступени познания и мгновенно предсказать их развитие в ближайшем будущем, — вот что значит восприятие пространства-времени-тяготения, дающее в руки человека неограниченное господство над природой.

Все это быстро проносилось с моем мозгу, и я не заметил, как педагог окончил обучение юноши и вызвал на экран изображения многоэтажных формул и уравнений. Самойлов еще больше оживился. Несмотря на различные способы математического выражения законов природы на Земле и у гриан, академик интуитивно постигал смысл грианских уравнений. Он поспешил к педагогу и принялся горячо спорить с ним. Вначале грианин только бесстрастно кивал головой, но потом, вероятно, и его задело за живое: на экране снова замелькали символы, нагоняющие тоску. В дискуссию у экрана вступил и человек со шрамом.

Довольно! Это не для меня... Я решил действовать по своему, отбросив все страхи и сомнения. Пользуясь тем, что обо мне забыли, я тихонько выскользнул из аудитории и очутился в широком коридоре, залитом прозрачным светом невидимых ламп. Вдалеке сквозь толщу прозрачных стен смутно рисовалось огромное здание Кругов Многообразия. «Будь что будет!» — сказал я себе, быстро прошел по коридору и решительно свернул в первый боковой проход. И сразу уперся в тупик — вернее, в нишу, сделанную в стене. Здесь было почти темно. Присмотревшись, я чуть не вскрикнул от удивления: в нише находился голубоватый прозрачный шар! Внутри него стояли кресло и небольшой пульт с двумя рядами разноцветных кнопок. «Летательный аппарат!» — обрадовался я и шагнул ближе. На стороне шара, обращенной к нише, виднелся черный диск. Я осторожно повернул диск: открылся незаметный до того люк в средней части аппарата. Я вошел внутрь, сел в кресло и стал осматриваться. Еле слышно пел прибор над рядами кнопок, загадочно мигая красноватым глазом. «Несомненно, это летательный аппарат, — размышлял я. — Но как же на нем вылететь из здания?»

Вдруг сверху полился яркий свет. Я поднял голову и увидел гигантскую конусообразную воронку, уходящую вверх. Клочок темно-фиолетового неба над горлом воронки заставил учащенно забиться мое сердце. Это была свобода! Я понял, что случайно открыл ход во внешний мир, за пределы Трозы.

Время от времени высоко вверху проносились неясные силуэты, пересекая поле зрения. Очевидно, я попал в тоннель в тот момент, когда его открыли для сообщения с другими городами Гриады.

Я колебался всего одну секунду. Потом осторожно нажал одну из кнопок нижнего ряда — коричневую с желтой полосой. Сильно тряхнуло. Я зажмурился и несколько мгновений сидел с закрытыми глазами, а когда открыл их, обнаружил, что ничего особенного не произошло, если не считать, что аппарат сильно вздрагивал, словно живой. Мой взгляд снова пробежал по рядам кнопок управления и вдруг остановился на нижней левой кнопке с фиолетовой полосой. «Небо», — сразу подумал я, и рука непроизвольно нажала кнопку. Прибор над пультом сразу запел громко и уверенно. Аппарат рвануло вверх. Меня охватил сплошной мрак. Зато в следующее мгновение я был почти ослеплен морем света и снова зажмурился, втянув голову в плечи. И вдруг с изумлением заметил, что стремительно лечу вверх от знакомой полированной равнины.

«Вот так штука, — в веселом смятении подумал я. — Но как же управлять этим аппаратом?». Пульт не был похож на панель управления «яйца», на котором я пытался тогда улететь от желто-красных. Я нерешительно потрогал некоторые кнопки, боясь нового подвоха. Потом нажал кнопку с серой полосой — шар резко затормозил, я больно ударился головой о переднюю стенку. Зеленая кнопка заставила аппарат понестись вперед, словно застоявшуюся скаковую лошадь. Результатом этого «опыта» был сильный удар затылком о высокую спинку кресла.

Тогда я стал действовать осторожнее. Поразмыслив, я догадался, что все кнопки нижнего ряда, лежащие правее белой, постепенно снижают скорость полета, левее — увеличивают ее. Теперь остался верхний ряд. Левая крайняя кнопка повела шар вправо, следующая за ней — вверх, крайняя справа — вниз. Итак, управление аппаратом оказалось весьма несложным. Я вздохнул свободнее и осмотрелся. То, что я увидел, испугало меня. Троза исчезала за горизонтом, а вокруг меня, подо мной и сверху бесшумно мчалось множество таких же шаров. Сплошным потоком они двигались в одном направлении, к югу. Куда они летят? Что за таинственное массовое переселение? Попробую увязаться за ними.

Солнце почти закатилось, и центр Галактики засиял еще ярче. На горизонте встала густая оранжево-фиолетовая дымка; она приближалась, становясь все более прозрачной. И вот я снова увидел бескрайний Фиолетовый океан, побережье, усеянное павильонами уступчатой архитектуры, услышал гремящий голос необыкновенно высокого прибоя.

Шары гриан, достигнув линии берега, круто снижались почти до самых гребней волн и все тем же сплошным потоком продолжали лететь в сторону открытого моря. Я чувствовал себя одиноким в этом потоке. В наушниках плескался тысячеголосый гомон — это переговаривались между собой существа, сидевшие в шарах. Серебристо-звонкие голоса грианок можно было легко отличить от твердых металлических раскатов мужских голосов. На меня, конечно, никто не обращал внимания: принимали, вероятно, за своего. Один аппарат пролетел так близко, что я отчетливо рассмотрел грианина с холодно поблескивающими глазами, который рассказывал что-то пожилой грианке. Совершенно случайно он бросил взгляд в мою сторону и умолк, раскрыв от удивления свой птичий рот. Такое существо, как я, вероятно, не снилось ему и во сне. Он хотел рассмотреть меня получше, как вдруг его заслонил другой шар, вклинившийся между нами. Сквозь стенку этого нового шара на меня смотрели знакомые глаза. Виара!

Я так обрадовался ей, что стал возбужденно жестикулировать и выкрикивать слова приветствий, забыв, что она меня не слышит. Виара уже прикрепляла лингвистический аппарат, и я, наконец, смог с ней объясниться.

— Куда движется этот поток? — спросил я.

Вместо ответа она повела свой шар вверх. Я последовал за ней. Мы поднялись метров на триста.

— Видишь? — услышал я чистый голос грианки. — Это Острова Отдыха.

Впереди прямо из моря вставали острова, поросшие пышной растительностью. Мне стало понятно, куда стремились гриане.

Несколько минут полета, и мы опустились на лужайке, покрытой невиданными тропическими цветами. Под легким ветром лениво гнулись красновато-зеленые кроны гигантских деревьев, напоминавших зонтичные пальмы. В просветах между стволами виднелся океан, сверкающий в лучах галактического света, и пустынный берег, окаймленный пеной прибоя.

Как горох, сверху сыпались шары с грианами. Оставив аппараты, они спешили вглубь острова.

— Почему ты здесь, а не в Трозе? — услышал я запоздалый вопрос Виары.

— Меня отпустил человек со шрамом, — солгал я, с преувеличенным вниманием рассматривая желтую птичку, похожую на миниатюрного лебедя. Она беззаботно распевала, порхая в кроне ближайшего дерева.

Виара испытующе посмотрела мне в глаза, и я понял: она догадалась, что это неправда.

— Землянин нарушил Гармоничный Распорядок Жизни, — тихо сказала грианка. — Элц и Югд пошлют тебя в ледяные пустыни Желсы. Тебе надо лететь на Большой Юго-Западный Остров.

Опять этот Большой Юго-Западный Остров! В конце концов я узнаю тайну этого острова! Настойчиво расспрашиваю грианку. Но в ответ она произносит загадочные слова:

— Они пришли из Великого Многообразия...

— Кто они?

— Голубой шар...

Я ничего не понимаю.

Виара идет впереди, раздвигая цветущие кусты. Неожиданно выходим на окраину огромного парка. Перед нами открылась широкая аллея, обсаженная кустами благоухающих цветов, похожих на голубые розы. Всюду мелькают силуэты гриан и грианок, доносятся тихие голоса. И над всем господствуют странные музыкальные звуки, наплывающие откуда-то сверху. Там и сям возвышаются причудливые легкие сооружения — вероятно, увеселительные или спортивные постройки.

Пройдя немного, натыкаемся на молчаливую группу гриан. Они тесно обступили небольшую площадку, напоминающую спортивную арену. Несколько десятков обнаженных темно-бронзовых существ как будто соревнуются в прыжках. Под тягучую мелодию невидимого инструмента они делают четыре-пять стремительных шагов и один за другим птицей взлетают над перекладиной. Прыжки в высоту поистине фантастические: три с половиной или четыре метра!

Немного поодаль другая группа так же молчаливо и методично прыгает в длину. Нагоняя уныние, протяжно вздыхает невидимый орган, его мелодия как бы подбадривает спортсменов, заставляя совершать шестнадцатиметровые прыжки.

Я никогда не видел таких соревнований. Ни спортивного азарта, ни бодрых, веселых лиц, ни одной живой улыбки! И зрители и спортсмены одинаково бесстрастны и молчаливы. Невольно вспоминаю бурлящие жизнью земные стадионы, особенно Большой Олимпийский Стадион в дни открытия Всемирной Спартакиады: море веселья, молодого задора, песен, смеха! Нет, здесь что-то не то.

Я даже не заметил, куда исчезла Виара, и теперь раздумывал, как бы ее найти. Направляюсь к зданию с прозрачным куполом, надеясь встретить ее там. Осторожно обхожу группу Познавателей, занятых подобием гимнастики: зажатые в странных аппаратах и креплениях, они с поражающим упорством исполняют одну и ту же серию упражнений под мерные падающие звуки, исходящие из черного ящика, установленного на высокой тумбе. Преобладающим упражнением является сложное конвульсивное движение рук и ног с одновременным поворотом головы чуть ли не на сто восемьдесят градусов! Пораженный этим зрелищем, невольно останавливаюсь. Мрачная вздыхающая мелодия завораживает, и я ловлю себя на том, что пытаюсь воспроизвести нелепое упражнение.

Вхожу внутрь здания с прозрачным куполом. Зал набит до отказа. Познаватели концентрическими рядами окружают серебристый пьедестал. Мне еще не ясно, зачем они здесь собрались. Вдруг полилась тягучая, усыпляющая мелодия. Полузакрыв глаза, Познаватели смешно раскачиваются в такт звукам. На пьедестал поднимается высокий грианин с вдохновенным тонким лицом и выбрасывает вперед руки. Усыпляющая музыка сменяется резкими чистыми звуками. Может быть, целых десять минут я тщетно вслушиваюсь, но так и не улавливаю мелодии: это была не музыка в нашем земном понимании, — музыка, дающая высокое эстетическое наслаждение, — а просто набор определенных звуковых колебаний, частота которых то понижалась, то повышалась, взлетая до еле уловимых нот, находящихся на пределе восприятия человеческого слуха. Со страхом ощущаю, как в такт колебаниям начинает резонировать слуховой центр моего мозга. И вот уже во мне бушует океан звуков, стремясь, казалось, разорвать барабанные перепонки.

Я не выдержал, зажал уши и зажмурился. Все стихло. Наблюдаю за Познавателями; они блаженно раскачиваются, следя за «певцом» на пьедестале, который испускает пронзительные, тонкие крики. Меня охватывает страх, и я поспешно выбегаю из зала.

Так вот оно каково, искусство этой сверхвысокой, как утверждает Самойлов, цивилизации! Оказывается, Познаватели выхолостили живую душу не только у тех, кто трудился в городах, на дне морей и в Космосе... Они лишили радостей полнокровной, настоящей жизни и самих себя. Ведь то, что видел я, — нет, это не было искусство! Вместо прекрасной музыки, источника духовного наслаждения, — набор слуховых колебаний, воздействующих на нервные центры мозга; вместо спорта и физической культуры тела — автоматизированный комплекс бессмысленных упражнений. Все это было похоже на какую-то рационалистическую систему, может быть и имевшую в прошлом осмысленное назначение: оградить Познавателей, из века в век занятых напряженной мозговой работой, от вырождения и опасности чрезмерного развития мозгового аппарата. Сейчас же, на мой взгляд, эта система до неузнаваемости искажена.

...Задумавшись, я не заметил, как вышел к прибрежной террасе. Среди роскошной тропической зелени раскинулись павильоны и беседки, из которых доносился какой-то неясный звон и знакомые вздыхающие звуки «музыки». Подойдя вплотную к одному из павильонов я раздвинул руками свисающую с крыши сплошную стену зелени и осторожно заглянул внутрь. Неожиданное зрелище потрясло меня до глубины души. В густом полумраке, созданном стенами растительности, в центре павильона возвышался огромный конусообразный сосуд — вернее, это был не сосуд, а тысячи трубкообразных сосудов, соединенных вместе так, что они образовывали какое-то причудливое фантастическое дерево. От общей массы трубок отходили длинные гибкие ответвления; одни из них опускались к головам Познавателей, лежащих в разнообразных позах под «деревом», другие, извиваясь по колоннам, достигали самых отдаленных углов павильона и также спускались вниз.

Это причудливое дерево излучало какой-то мигающий, волшебный свет. Вначале мне показалось, что в сосудах движется светящаяся жидкость, но, присмотревшись, я понял, что там пульсирует газ. Время от времени синеватые струйки газа фонтаном выбрасывались откуда-то снизу и, переливаясь всеми цветами радуги, мгновенно достигали концов трубочек, выполненных в виде букета цветов. Познаватели напряженно ловили момент, когда газ испарялся из букетов, и с жадностью вдыхали его. Газ оказывал на них странное действие: их тела конвульсивно извивались, глаза безумно блуждали, а на всегда бесстрастных лицах было написано невыразимое наслаждение. Звон, который я услышал, выйдя к террасам, исходил от этих стеклянных трубок и букетов, соприкасавшихся при резких телодвижениях Познавателей. Их конвульсивные движения были вовсе не беспорядочными, как мне показалось вначале. Они подчинялись ритму вздыхающих звуков.

Опьяняющий сладковатый запах газа явственно дошел до меня, и я тотчас же представил себя конвульсивно дергающимся на полу подобно грианам. Охваченный внезапным отвращением к «культурному досугу» собратьев по разуму, я большим усилием воли заставил себя отскочить от павильона, ибо голова уже начала слегка кружиться от действия газа.

«Вот она, сверхвысокая культура! — думал я, машинально спускаясь по узкой аллее, образованной переплетающимися кронами каких-то странных растений. — И ее создали существа, овладевшие высотами науки и техники? В чем же дело? Где истоки этого уродливого искажения?» Впервые я пожалел о том, что зря потерял время, которое можно было бы употребить, по примеру Самойлова, на глубокое изучение истории грианского общества.

Неожиданно аллея кончилась: я вышел на берег Фиолетового океана и сел. Призрачно белел пустынный пляж. Мелкий серебристый песок ласковыми теплыми струйками сочился между пальцами. Прибрежные воды были густо усеяны судами всевозможных форм и размеров: вероятно, это увеселительные суда, так как с них доносилась знакомая усыпляющая музыка и характерный звон приборов опьяняющего газа.

Наступила своеобразная ночь — чудесная ночь чужого мира. Впервые за время нашего пребывания на Гриаде померк свет двух вечных светил: солнце закатилось, как обычно, а центр Галактики заволокло тяжелыми тучами, — вероятно, близкими предвестниками Цикла Туманов и Бурь. Крупные яркие звезды густо усеяли участки неба, свободные от облаков.

Свежий ветер поднял сильное волнение. Грианский океан сердился. Громадные черно-фиолетовые волны бесконечной чередой шли с юго-востока, с ревом обрушиваясь на пологий берег. Шипя и урча, вода подкатывалась к моим ногам, хотя до линии прибоя было больше ста метров.

Грохочущий удар особенно высокой волны потряс до основания все побережье. Вслед за этим я услышал позади тихий возглас и, обернувшись, увидел Виару: она стояла в тени ближайшего дерева. В ее фигуре было что-то напряженное и беспокойное. Я быстро подошел к ней. Грианка, вероятно, бежала, разыскивая меня, так как тяжело дышала.

— Землянина ищут, — прерывисто проговорила она. — Там, — Виара махнула рукой в глубину острова. — Прибыли служители Кругов Многообразия. Их послал Элц. Они сказали мне: «Землянина отправят в ледяные пустыни Желсы, в южное полушарие Гриады...»

— Зачем? — усмехнулся я, нисколько не представляя эту Желсу.

— Там все, кто нарушает Гармоничный Распорядок Жизни. Они работают у электронных машин... и сами как машины.

— Как это так? — не понимаю я.

— Перед ссылкой в Желсу биопсихологи монтируют им в мозг крохотные электронные приборы. Ссыльные ни о чем уже не думают, а только работают.

Я внутренне содрогнулся и поспешно спросил:

— Что же делать?

Грианка показывает в сторону моря:

— Сейчас прибудет Джирг.

Она включила портативный радиотелеприбор. На миниатюрном экране возникло лицо грианина средних лет, преданно смотрящего на нее. Виара что-то быстро говорит ему. Грианин послушно наклонил голову.

Выключив прибор, она внимательно вглядывается в океанский простор. Вдруг в верхнем конце аллеи на фоне неба вырастают огромные силуэты.

Служители Кругов Многообразия, — спокойно произносит Виара, хотя ее глаза выдают крайнюю степень испуга.

Она хватает меня за руку и стремительно увлекает в виднеющемуся вдали причалу. Проходит несколько минут томительного ожидания. Наконец, словно из мешка, из черноты моря вынырнул длинный блестящий корпус рыбообразного судна. Оно все просвечивает насквозь: видны внутренние помещения, каюты, отсеки. Но двигателя я не вижу. Возможно, его и нет совсем. На палубе — никаких настроек, кроме пулеобразной рубки на носу. На юте одиноко торчит мачта с зонтичной антенной. Вокруг антенны пульсирует голубоватое свечение.

Судно плавно подходит к причалу, к нашим ногам бесшумно падает автоматический трап. Из носовой рубки появляется грианин, с которым Виара только что разговаривала по радио.

Слышится тяжелый топот пробегающих по аллее служителей. Вероятно, они разыскивают меня по павильонам.

Вскоре их шаги затихают.

Служители побежали на Телецентр, — говорит Виара, прислушиваясь к удаляющимся шагам. — Если землянин останется на острове, они быстро найдут его электронным искателем. Скорей, скорей на Сумеречные Равнины!

— Куда? — удивленно спрашиваю я.

— К братьям на Сумеречные Равнины, — повторяет Виара.

— Ты тоже с нами?

Грианка отрицательно качает головой и подталкивает меня к трапу:

— Скорей!

Задерживаю ее руку в своей и внимательно заглядываю в ласковые глаза:

— Да, но почему ты так заботишься о судьбе землянина? Ведь ты же из класса Познавателей?

Грианка долго молчит, видимо вникая в смысл моего вопроса. Потом так сжимает мои пальцы, что на миг перехватывает дыхание. Ее глаза странно светятся.

— Человек Земли! У тебя несовершенный разум, но ты... как те, которые пришли из Великого Многообразия...

Она вдруг привлекает меня к себе. Пораженный, я долго молчу. Это внезапное проявление своеобразных чувств грианки застает меня врасплох. Из глубины моего существа поднимается глухое сопротивление. В крови заговорил голос бесчисленных поколений земных предков, рождая биологическое отвращение к существу совершенно другой породы.

Я резко отстраняюсь от Виары и перехожу на палубу судна. А она так странно смотрит мне вслед... В ее глазах как будто проходит невысказанная боль.

Грианка поднимает руку в знак прощания, говорит Джиргу три коротких слова и быстро идет в глубь острова.

Я с благодарностью смотрю ей вслед, размышляя о причинах, заставивших грианку покровительствовать мне. Потом мысли незаметно переносятся в грандиозную даль, к родной Земле. Как давно я не был там! Даже не верится, что Земля еще существует. Родная Земля! Плывешь ли ты еще в беспредельном Космосе по великой Галактической дороге? Вспоминаю Лиду.

Взглянуть бы на нее сейчас хоть краем глаза! По сердцу проходит теплая волна.

Джирг осторожно трогает меня за плечо и знаком приглашает в рубку. В рубке тихо и уютно. Мерцает огоньками квадратный пульт. Гул океана почти не слышен — его гасит звуконепроницаемый материал переборок. Джирг садится за пульт и передвигает желтый сектор вверх. От неожиданности вздрагиваю, так как наша рубка бесшумно съезжает вниз, почти вровень с палубой. Еще поворот сектора, и зонтичная антенна с легким шумом уходит внутрь судна. На палубе остается лишь грибовидный электромагнитный приемник волн. Догадываюсь, что судно движется за счет электромагнитной энергии. Овальная стена рубки прозрачна, как кристалл. Сквозь нее прекрасно видно, как вдали исчезают берега Островов Отдыха. Медленно уходят за горизонт огоньки увеселительных судов.

Успокаивающе гудит приемник энергии. Около получаса мы движемся на северо-запад. Судно, словно гигантская птица, взлетает на гребни волн. Но странное дело: хотя по океану ходят огромные валы, качка почти не ощущается. Водяные горы, не доходя ста-двухсот метров до судна, вдруг становятся вялыми, почти неподвижными и медленно опадают.

— Почему нет качки? — удивленно спрашиваю я Джирга.

— Тяжелая энергия, — односложно отвечает грианин и показывает на черные раструбы, установленные вдоль бортов.

Вероятно, это сверхмощные гравитонные излучатели, усиливающие тяготение в большом радиусе вокруг корабля.

Взглянув на кривые, трепещущие в овале курсового экрана, Джирг оборачивается ко мне:

— Сумеречные Равнины над нами. Иду на погружение.

Его пальцы быстро пробегают по клавишам управления. Корабль на глазах преображается. Наша рубка еще ниже уходит в корпус, а борта вдруг лезут вверх и плотно смыкаются над головой. Судно становится совсем похожим на рыбу. Грибовидный приемник энергии на корме придает кораблю сходство с китом.


далее

назад