«…Георгий Николаевич Бабакин… Жизнерадостность, общительность, острое слово, простота в обращении — вот, пожалуй, первое, что бросалось в глаза при контакте с ним. Чуть позже, узнав его ближе, вы познавали такие его качества, как чуть ли не фанатическую целеустремленность, исключительную инженерную интуицию, уменье оперировать категориями совершенно реальными, когда речь шла о планах, казалось бы, фантастических.

Главный конструктор автоматических космических станций для исследования Луны, Венеры, Марса, научных искусственных спутников Земли, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, член-корреспондент Академии наук СССР. Под его непосредственным руководством и при личном участии были созданы принципиально новые типы автоматических станций. Они решили многие, весьма сложные и с каждой работой, с каждым новым проектом усложнявшиеся задачи изучения небесных тел.

Научные открытия, сделанные по материалам и информации, добытым этими станциями в противоборстве с силами природы, не потеряли своего значения и сегодня. Сами станции, конструкторские и инженерные решения, воплощенных в них, успешно развиваются и до сих пор, поражают воображение своей жизненностью, оригинальностью и смелостью технических решений, помогают и сегодня решать новые задачи космических исследований»…

Прочитав полстраницы доклада, который я делал в Доме ученых в Москве в день 70-летия со дня рождения Бабакина, невольно подумал, что не только тогда, но и сейчас через три десятка лет после его смерти, все оценки остались в силе, но как мало написано и рассказано об этом человеке, с которым судьба дала мне счастье трудиться рядом, быть его заместителем в руководимом им конструкторском бюро. Именно счастье. А как иначе можно оценить годы работы с Королевым, потом с Бабакиным?

2 марта 1965 года Георгий Николаевич был назначен Главным конструктором ОКБ машиностроительного завода имени С.А.Лавочкина.

3 августа 1971 года его не стало…

Между этими датами интервал 6 лет. Всего 6 лет! Много это или мало?

Подумайте о своей жизни, о событиях, происшедших за такой интервал времени. Подумайте… Да, всего шесть лет и… первая в мире посадка космического аппарата на Луну, первый в мире искусственный спутник Луны, первая в мире информация от космического аппарата с поверхности Венеры, первый в мире искусственный спутник Венеры, первый в мире автоматический луноход на поверхности Луны, первая в мире доставка образцов лунного грунта автоматическим космическим аппаратом, первая в мире посадка космического аппарата на поверхность Марса…

И это еще не все то, что было выполнено коллективом, в котором Георгий Николаевич был Главным конструктором. И это за шесть промчавшихся лет!

Я не пытался написать портрет Королева, понимая, что такая задача мне не по плечу, равно так же и в отношении Бабакина. Всего лишь некоторые штрихи.

Природа наградила его необычайно цепкой памятью и острым умом, способностью воспринимать множество новейших сведений из различных областей науки и техники. В 1941 году Бабакин стал научным сотрудником, в 1943-м — старшим, но еще 14 лет он будет «ходить в студентах». Многие его сотрудники и помощники будут «остепеняться», а он… Никогда ученые степени и другие внешние атрибуты общественного положения его не волновали. Он не мог отвлекаться от любимого дела. В первую очередь он уважал и ценил в человеке ум, знания, понимая, что не всегда и не для всех внешние обстоятельства должны быть милостивы.

Именно поэтому и в его кабинете, вечно переполненном тянущимися к нему людьми, и в лабораториях, где он бывал, пожалуй, чаще, чем это было необходимо, и у чертежных досок конструкторов, у стендов на испытаниях и на сборке космических станций в цехах, участники обсуждений всех рангов и возрастов чувствовали себя одинаково раскованно и непринужденно. Здесь ценились оригинальная мысль, толковое предложение, техническая находка, независимо от того, кто был ее автором — седой ветеран или молодой специалист, недавно пришедший в конструкторское бюро, доктор наук или рабочий…

В конце сороковых годов он работал начальником отдела в одном из конструкторских бюро НИИ-88, у главного конструктора Синильщикова. В 1951 году Георгий Николаевич с группой товарищей был переведен в Химки, в ОКБ-301, к С.А. Лавочкину, для помощи в создании автоматических летательных аппаратов, зенитных ракет класса «земля-воздух» для «Московских колец», первой в мире боевой межконтинентальной сверхзвуковой крылатой ракеты «БУРЯ».

Пройдут годы. И когда Королев, уже после смерти С.А. Лавочкина будет предлагать передать коллективу лавочкинцев части своей обширной космической тематики и назначить главным конструктором Бабакина, он повторит слова, произнесенные им полтора десятка лет назад: «Ему можно доверять. У него есть искра Божья!».

Академик Борис Викторович Раушенбах вспоминал:

«Сергей Павлович Королев был человеком необычайно широким. Он, если можно так выразиться, раздаривал свои направления. Можно назвать несколько видных конструкторов, открытых им. Георгий Николаевич Бабакин входил в их число. Сергей Павлович всегда относился к этим людям на редкость доброжелательно. Отдав им тему, никогда больше ни при каких обстоятельствах не говорил о своей причастности к этому, даже при больших последующих успехах. Наоборот, он всегда повторял: «Они, они», и продолжал ненавязчиво помогать им, иногда даже издали...

Бабакин старался быстрее вникнуть в новую тематику.

Помню, как он первый раз побывал в Центре дальней космической связи. Когда пришло время докладывать руководству результаты экспериментов со станцией «ЗОНД-3», созданной у Королева, я пригласил Бабакина с собой, чтобы он почувствовал обстановку. Приходим мы на заседание. Спрашивают, кто будет выступать. И вдруг Бабакин, не удержавшись, подскочил к доске и стал объяснять особенности эксперимента. Я сидел и улыбался. Мне было просто забавно, что вместо официального доклада идет неофициальный доклад Бабакина, да еще по делам, к которым он, в общем-то, и отношения никакого не имеет.

Почему это произошло? Просто он, увидев технику, все понял, во всем разобрался, ему все стало близко. Настолько близко, что он и сам не заметил, что превысил свои полномочия и стал докладывать чужую работу. Позднее я понял, что если события его взволновали, захватили, он первым вне всякой очереди выскажется и поделится своими мыслями «по поводу». Если чужая работа ему интересна и он в ней разобрался, значит эта работа уже не чужая. Но самое интересное в этой истории, что никто из присутствовавших не воспринял выступление Бабакина как неуместное. Настолько всех поразила его увлеченность...».

Бабакин был мягким, душевным, веселым человеком. Мог на спор с кем-нибудь перебежать центральную улицу в столице в запрещенном месте. И это не в детстве, нет. Это уже будучи членом-корреспондентом Академии наук. Мог, вызывая яростные протесты рабочих, вместе с ними тащить тяжеленный кабель, когда потребовалась его срочная починка перед стартом ракеты на полигоне, а потом, взяв в руки паяльник, распаивать контакты штепсельного разъема... или, заскочив на минутку в лабораторию, забыв обо всем, наблюдать на экране осциллографа, как дрожит и дышит электронная схема. Он не бравировал этим, это не было позой. Просто без этого он не был бы Бабакиным, тем Бабакиным, который многие годы привык, отвечая за порученное дело, во все вникать самому.

Он мог поздно вечером, прилетев из Центра дальней космической связи в Крыму прямо с аэродрома приехать к инженерам своего ОКБ поздравить их с новосельем, узнав о получении ими выхлопотанных с его помощью новых квартир.

Он долгие годы ездил на работу и с работы на своем, видавшем виды, «Москвиче». Он легко сходился с людьми, а это замечательное качество. Особенно при современной широкой кооперации работ, когда головное предприятие имеет десятки связей со своими контрагентами. Эти отношения — залог успеха. Здесь нужен, помимо директивно определяющих эти взаимоотношения документов, еще и такт, и авторитет Главного конструктора, особое объединяющее чувство личной причастности к делу.

Нет, он не был талантливым администратором. И работа в ОКБ, казалось, шла сама по себе, и не чувствовалась в ней «железная рука» Главного. Но все делалось с его участием, во всем угадывались его мысли.

И везде был он. Был и критиком, и помощником, и ожесточенным спорщиком. Порой молчал десять-пятнадцать минут с отсутствующим взглядом, а потом выдавал какую-нибудь чуть ли не сумасбродную идею. Чуть позже это «сумасбродство» оборачивалось оригинальным способом, узлом, прибором. Тем решением, которого искали, но не находили неделю, две, три…

Не только коллеги соседних фирм, даже мы, проработавшие с ним с десяток лет, удивлялись — откуда все это? Как только могло все это быть столь глубоко запрятано в человеке? А может быть, и проявлялось, но не замечалось окружающими? Быть может, для того чтобы это стало заметным, и нужно было решение о назначении Георгия Николаевича Главным конструктором? Счастливое решение.

Авторитет Сергея Павловича Королева бесспорен. Его школу прошли многие талантливые конструкторы, даже главные. У него были свои принципы, свой характер, свой метод. Георгий Николаевич не перенимал у Королева характера и методов. Он был самим собой. Со всем своим своеобразием. Он знал многих главных, со многими сотрудничал долгие годы, но мудрость быть главным постигал сам. И шел в жизни собственной, не похожей на другие, дорогой.

Да, биография этого человека обычна, но личность его, талант — особенны.

С далекого полигона он писал сыну, заканчивавшему десятилетку и решившему идти по стопам отца:

« Колюшка, дорогой! Никогда не забывай окружающих тебя людей и помни, что ты один, как бы умен ты ни был, ничего сделать не сможешь без коллектива. Кустари-самоучки, которые в одиночестве умели «ковать блох», уходят в область предания. Моя и будущая твоя профессия предусматривает слаженный труд больших коллективов, состоящих из людей разных профессий. Мы должны найти свое место в коллективе вне зависимости от занимаемого положения и добиться признания стоящих рядом людей. Человеческое отношение к людям и хорошая квалификация облегчат тебе признание, ты будешь нужен обществу, а это главное. Будь всегда и во всем честен по отношению к людям. Будь требователен к другим, а к себе — особенно…»

Георгий Николаевич не работал в ГИРДе и ГДЛ, с космической техникой был знаком лишь по литературе, многое в новой работе ему, сотрудникам его конструкторского бюро и производственникам, пришлось постигать в том, 1965 году, впервые. Достойно удивления и признания то, что период познания был так мал, а практические результаты стали столь очевидны. Для этого был фундамент — два десятка творческих лет под руководством Семена Алексеевича Лавочкина.

Как-то на вопрос, почему бы ни сделать «лавочкинцев» филиалом «королевского» ОКБ-1, Сергей Павлович ответил: «Филиал, в общем-то, подневольная организация, в известной мере лишенная самостоятельности и, как следствие этого, ответственности. Нет. Я — против».

Так была заложена основа взаимоотношений между коллективами Сергея Павловича Королева и Георгия Николаевича Бабакина на первые годы создания автоматических космических станций для исследований Луны, Венеры, Марса.

Какова же была обстановка на космических трассах автоматических станций в 1965 году? По три первых советских, и американских «лунников» в 1958 году до Луны не дошли. 1959 год принес успех нашей стране: «ЛУНА-1», «ЛУНА-2» и «ЛУНА-3». О том, что происходило в последующие годы на путях к Луне, Венере и Марсу, а это, прежде всего, интересовало Бабакина, лучше, чем в книге Бориса Евсеевича Чертока, не покажешь. Оттуда короткая справка.

10.10. 60.	Полет к Марсу.	1М	Задача не выполнена. Авария III ступени.
14.10.60.	Полет к Марсу	1М	Задача не выполнена Авария III ступени.
04.02.61.	Полет к Венере	1ВА	Задача не выполнена. Авария IY ступени
12.02.61.	Полет к Венере	1ВА	Задача не выполнена. Отказ СО АМС.
25.08.62.	Полет к Венере	2МВ-1	Задача не выполнена. Авария IY ступени
01.09.62	Полет к Венере	2МВ-1	Задача не выполнена. Авария IY ступени
12.09.62.	Полет к Венере	2МВ-2	Задача не выполнена. Авария III ступени.
24.10.62	Полет к Марсу	2МВ-4	Задача не выполнена. Авария IY ступени
01.11.62	Полет к Марсу	2МВ-4	Задача не выполнена. Отказ СУ АМС.
04.11.62	Полет к Марсу	2МВ-3	Задача не выполнена. Авария IY ступени.
04.01.63	Посадка на Луну	Е-6	Задача не выполнена. Авария IY ступени.
03.02.63	Посадка на Луну	Е-6	Задача не выполнена. Авария СУ ракеты.
02.04.63	Посадка на Луну	Е-6	Задача не выполнена. Отказ СО АЛС.
11.11.63.	Полет к Марсу	3МВ-1А	Задача не выполнена. Авария IY ступени
19.02.64	Полет к Венере	3МВ-1А	Задача не выполнена. Авария III ступени
21.03.64	Посадка на Луну	Е-6	Задача не выполнена. Авария III ступени.
27.03.64	Полет к Венере	3МВ-1	Задача не выполнена Авария IY ступени
02.04.64	Полет к Венере	3МВ-1	Задача не выполнена. Отказ СО АМС.
20.04.64	Посадка на Луну	Е-6	Задача не выполнена. Отказ III ступени
30.11.64	Полет к Марсу	3МВ-4	Задача не выполнена. Отказ АМС.
12.03.65	Посадка на Луну	Е-6	Задача не выполнена. Отказ СУ IY ступени
10.04.65	Посадка на Луну	Е-6	Задача не выполнена. Отказ III ступени
09.05.65	Посадка на Луну	Е-6	Задача не выполнена. Отказ АЛС.
08.06.65	Посадка на Луну	Е-6	Задача не выполнена. Отказ АЛС.
18.07.65	Полет к Марсу	3МВ-4	Задача выполнена частично. Получены фото Луны
04.09.65	Посадка на Луну	Е-6	Задача не выполнена. Ракета снята на СП.
04.10.65	Посадка на Луну	Е-6	Задача не выполнена Отказ АЛС
12.11.65	Пролет в 24 тыс. км от Венеры	3МВ-4	Без коррекции
16.11.65	Посадка на Венеру	3МВ-3	Задача выполнена, без радиосвязи
23.11.65	Пролет около Венеры	3МВ-4	Задача не выполнена Отказ III ст.
03.12.65	Посадка на Луну	Е-6	Задача не выполнена. Отказ АЛС.

Да, вот такой была статистика…

1964 год принес успех американским исследователям. К Луне полетели два «Рейнджера». Одному из них удалось перед ударом о лунную поверхность передать по радио несколько тысяч телевизионных кадров с последних сотен метров перед поверхностью. Они дали изображение деталей поверхности размером до нескольких сантиметров в поперечнике — это было в тысячи раз лучше, чем с помощью самых совершенных телескопов. Две советские попытки с пуском станций «Е-6» результатов опять не дали.

1965-й в лунном соревновании стал «смешанным». Еще два американских «Рейнджера» успешно продолжили кратковременные телеинтервью с отдельными районами Луны, словно камикадзе, успевая решить задачу и через мгновенье погибнуть, ударившись о лунную поверхность. Шесть советских станций «Е-6», пять из которых были названы «ЛУНА — 4, 5, 6, 7, 8», тоже пытались... Мягкая посадка на Луну пока не давалась.

Еще в мае 1965 года Королев по договоренности с Бабакиным решил подключить «лавочкинцев» к подготовке готовящихся к пускам станций «Е-6».

Как это было воспринято? Я судить об этом не мог, поскольку стал замом у Бабакина только в конце года, но о первых впечатлениях я узнал от одного из испытателей — Юрия Зарецкого.

«Нашей «команде» предстояла поездка на Байконур. Там готовили запуск «Луны-6». Зам Бабакина по полигонным делам, (Дмитрий Дмитриевич Полуянов. О.И.) на коротком совещании так сформулировал цель поездки: «Чтоб поняли, что к чему... Чтоб сами смогли...». Вошли в огромный зал. Замолкли, потрясенные. Перед нами лежала гигантская ракета — гениальное творение главных конструкторов — Королева, Глушко, Пилюгина, их коллективов, их сподвижников. Да, я ничуть не играю громкими словами, называя ее гениальным творением. Есть «Война и мир» А.Толстого, «Первый концерт» П.Чайковского, «Монна Лиза» Леонардо да Винчи. А здесь перед нами предстало произведение «из другой оперы», но тоже гениальное. Именно она, эта ракета-носитель, достигла первой космической скорости и вывела на орбиту первый искусственный спутник Земли, космический корабль «Восток» с Юрием Гагариным на борту. Именно она, эта ракета-носитель превзошла вторую космическую скорость, и пошли одна за другой автоматические межпланетные станции: «ЛУНА-1», «ВЕНЕРА-1», «МАРС-1»… Да, именно с ее стартов человечество ведет отсчет новой космической эры... Подошло время изучения лунной машины... Ее ведущий конструктор Палло стал нашим гидом... Мы подошли к удобно расположившемуся на специальной подставке небольшому шару, который напоминал цветок с раскрытыми серо-голубоватыми лепестками, золотистыми, серебристыми покрытиями приборов и красными круглыми крышечками.

— АЛС-ик, — сказал Палло и с любовью прикоснулся к гладкому лепестку...

Все это показалось нам не таким сложным. Но прежний инженерный опыт подсказывал, что есть — не могут не быть! — нюансы, скрытые пока от поверхностного взгляда... Потом началось детальное изучение: мы присутствовали на испытаниях, учились телеметрическому языку, сидели над схемами, чертежами, техническими описаниями, инструкциями.

В предстартовые дни на заседании технического руководства запомнилось содержательное, убедительное, глубоко эрудированное выступление одного из руководителей. (Это был Александр Григорьевич Мрыкин. О.И.) Закончил он словами:

— Итак, 8 июня планируется пуск «Луны-6». А полет «Луны-5» завершился 12 мая. Ведь месяца не прошло. Я не уверен, что полученный большой объем информации тщательно проанализирован, результаты анализа учтены. Не пора ли остановиться, оглянуться...

Королев поднял голову, миролюбиво сказал:

— Да, вы правы, правы. Но мне информация позарез нужна. Понимаете, позарез. А как ее набрать, не летая?

Затем Королев, глубоко вздохнул, тихо сказал:

— Летать трудно. — Развел горестно руками. — Летать надо!

И вдруг, стукнув по столу ребром ладони — характер все же не мог не дать о себе знать, совсем «по-королевски» отрубил:

— Летать будем!

... Большой зал технического руководства. Длинный стол, покрытый зеленым сукном. На председательском месте Черток, справа от него — Королев, рядом академик Келдыш. За столом главные конструкторы систем... Напряженная, даже гнетущая тишина. В начале ночи завершился полет седьмого лунника, и вся оставшаяся часть ночи ушла на анализ результатов. В сообщении ТАСС, опубликованном 9 октября 1965 года, в частности говорилось: «При подлете к Луне было выполнено большинство операций, необходимых для осуществления мягкой посадки на ее поверхность. Некоторые операции не были выполнены в соответствии с программой и требуют дополнительной отработки...

О том, почему «некоторые операции не были выполнены» и шел разговор. Королев сидел мрачный, бледный после бессонной ночи. Хмуро слушал доклады представителей главных конструкторов. Он был недоволен тем, как вообще идут дела по этой теме. Когда выступления представителей закончились, Королев неожиданно сказал: «А теперь послушаем Бабакина. Он у нас мастер мягкой посадки». Многие из присутствовавших заулыбались. Мягкую посадку ни на Луну, ни на планеты никто в мире еще не осуществлял. Поэтому нам послышалась ирония во фразе Королева.

Поднявшись, Бабакин заметил, что делать окончательные выводы по отказу в системе мягкой посадки еще рановато, но, по его убеждению, дело гораздо глубже — в самой динамике работы системы. Система не справляется с возмущениями, действующими на станцию.

Королев побарабанил пальцами по столу: «Ну что ж, надо посмотреть. Посмотрим, посмотрим…»

Если можно применить такое определение ситуации — «посадка зрела»...

Действительно, носитель, ставший мощнее и длиннее за счет новой третьей ступени — блока «И», и четвертой — блока «Л», летать уже учился и перестал пугать и нервировать своих создателей неожиданными выходками, словно дикий мустанг на выездке. Дело теперь было за станцией, за ее поведением на последнем прилунном участке.

Анализ полученных данных по всем предыдущим пускам показывал, что «переживать» взлет на ракете при вибрациях, перегрузках и полет в космическом пространстве в течение трех с половиной суток до Луны станции «научились». Каждая из летавших решала один урок за другим, но нескольким не повезло, в конце они погибли, разбиваясь о лунную поверхность. Что-то случалось на самом последнем участке спуска.

Естественно, и Бабакина и специалистов-управленцев, больше всего интересовали данные, переданные последними погибшими — «ЛУНОЙ-7», «ЛУНОЙ-8» в последние минуты их жизни. Магнитные и бумажные ленты регистраторов телеметрических данных скрывали в себе прямые ответы, сообщая лишь косвенно о происходившем в те самые последние минуты. Ясно было одно — станции теряли стабилизацию, кувыркались и, не погасив скорости падения, разбивались о лунную поверхность.

Но почему? Все нужные на этом участке полета системы и приборы включались вовремя, по программе, и работали, как было положено. Прямых данных об их отказах в телеметрической информации не было. Необходим был анализ не причин отказов или возникших неисправностей, а анализ мыслей, идей, заложенных шесть лет назад при разработке этих станций проектантами и конструкторами в ОКБ-1. Ошибка? А что, если так? Перебрать одну за другой каждую мысль, каждое принимавшееся решение? А как их узнать, эти мысли? Как? Подробно переговорить с каждым, кто тогда, шесть лет назад, что-то предлагал, что-то рассчитывал? Реально ли это? Нет. Надо с самого начала, с «нуля» самим мысленно спроектировать — нет, не всю станцию, ее полет, все его этапы, это ни к чему — только последний, самый последний этап полета перед посадкой.

И не спросишь тех, кому в голову пришло: «А ну-ка вот здесь, вот в этот момент, что может быть?» и что вызвало сомнение, что заставило зажать виски и думать, думать...

Не вспоминая специфику сути дела, сомнения и уверенность в правильности подозрений, замечу только одно: непросто далось доказательство необходимости внесения изменений в заложенную последовательность работы органов системы управления и автоматики станции на том самом, последнем участке спуска. И рассуждения, и математические расчеты, и электронное моделирование показали правильность предположений. Изменения были необходимы, и они были приняты и реализованы на новой станции, той, которая теперь делалась уже у нас, на «Машиностроительном заводе имени С.А.Лавочкина».

Шел 1966 год…

14 января под вечер я зашел в кабинет к Бабакину. Он был один.

— Ну, что нового? Осваиваешься?

Я хотел рассказать Главному о моих сомнениях по поводу одного нового лунного проекта, которым были заняты разработчики.

Задуман был искусственный спутник Луны «Е-7» с большими и интересными задачами, но некоторые предложения меня настораживали. Хотелось узнать мнение Главного. Он слушал меня как-то не очень внимательно, заметно было, что его собственные мысли были где-то далеко...

Резкий телефонный звонок «кремлевки» заставил меня замолчать. Георгий Николаевич поднял трубку, через секунду его глаза широко раскрылись, рот перекосился и рука с трубкой упала на колени.

— Сергей... Павлович... Умер...

— Как!!! Когда?!!

— Сегодня. Во время операции…

«…14 января 1966 года в Москве на 60-м году жизни скоропостижно скончался крупнейший советский ученый, член президиума Академии наук СССР, коммунист, дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, академик Сергей Павлович Королев.

В лице С.П.Королева наша страна и мировая наука потеряли выдающегося ученого в области ракетно-космической техники, конструктора первых искусственных спутников Земли и космических кораблей, открывших эру освоения Человечеством космического пространства... Память об академике Сергее Павловиче Королеве беззаветно служившем своей Родине, навсегда сохранится в нашем народе».

Это строки из некролога, подписанного руководителями, видными учеными, соратниками Сергея Павловича. 51 человек поставил свои подписи под этим скорбным документом...

Помню, на фасаде «Дома Союзов» в траурном обрамлении большой портрет. Королев. Такой, каким знали его мы. Такой, каким его впервые увидели многие люди, и подвигу кого рукоплескали все эти годы. Люди знали о делах Главного конструктора, но не знали его, Главного конструктора. Узнали, когда перестало биться его сердце, когда ушел он из жизни, не дожив до шестидесяти, недосовершив, недоделав, недовыполнив...

Каждый год в день его рождения к Кремлевской стене приходят те, кто знал, кто любил его. И незнакомые, которые чтят и помнят Главного конструктора. Несут цветы к строгой плите, закрывшей навеки нишу с прахом этого Великого Гражданина.

Как-то так получилось, но за все годы мне не довелось быть вместе с Бабакиным на стартовой площадке космодрома при пусках наших станций. Обычно он заявлял: «Нечего тебе там делать, десятки раз был. Ты, голуба, давай вот...»

И дальше следовал адрес, где и что я должен «давать». Обычно это были Оперативные группы управления или в Центре дальней космической связи в Симферополе и Евпатории, или в Координационно-вычислительном центре, в Калининграде. А жаль. Очень жаль. За многие годы я понял, что эмоциональное воздействие старта космических ракет столь велико и так обнажает глубоко скрытые черточки характера человека, его натуры, что в иной обстановке всего этого обнажения никогда не заметишь.

Попробовать набросать краткие штрихи по впечатлениям товарищей, оказавшихся счастливее меня? А что остается? Общую предстартовую обстановку я хорошо представляю, из памяти ее не вытравишь. Так что «фон» ясен. Попытки нарисовать нашего Главного в рабочей обстановке, на заводе были, есть и будут.

Пусть отдельные штришки, подмеченные другим острым взглядом, придут на помощь. Поделился своими воспоминаниями о подготовке пуска станции «Луна-9» наш конструктор Вадим Адамович Иодко:

«... Январь. Ветер стих. Солнце. Легкий морозец. Предстартовое заседание Государственной комиссии. Подготовка ракеты к старту шла точно по графику. В эти минуты он бывал очень возбужденным, все время в движении. То помчится вниз, под ракету, посмотреть, как при проверках работают рулевые камеры, как их поворачивают рулевые машинки, то поднимается на самый верх, к станции, еще и еще раз взглянуть на нее, пока еще не закрыли люки в обтекателе, потом спускается вниз, в пультовую, посмотреть, как себя чувствуют операторы за пультами.

В полной мере здесь проявлялись его любознательность и беспокойный характер. Он, по всей видимости, чувствовал всю полноту ответственности за этот последний этап подготовки, за эти последние минуты, когда он мог еще своим опытом, своими знаниями, своей волей, чему-то помочь, что-то решить...

В короткие мгновенья затишья — сигарета непрерывно во рту. Одна за другой. Но вот, отбросив окурок или только что закуренную сигарету из вновь открытой, уже второй за это утро, пачки, он опять в движении, опять там, где сейчас «что-то» происходит или должно происходить. Он очень внимательно следит за докладами операторов. На лице целая гамма чувств. По нему читать можно, как идет ход подготовки к старту, к началу того, чему были отданы многие «тонны» нервной энергии этого человека. Нашего Главного конструктора...».

Это один из мгновенных снимков.

Тщательный анализ всей имевшейся информации, полученной при предыдущих пусках, привел к необходимости некоторых изменений в возможности активного воздействия на аппаратуру станции в полете с помощь радиокоманд, так и на логику самого процесса управления полетом станции особенно на его конечном участке.

31 января 1966 года в 14 часов 41 минуту 37 секунд ракета с «Луной-9» пошла в полет, продолжавшийся трое с половиной суток. За это время была проведена коррекция траектории. На высоте 75 километров от поверхности Луны, за 48 секунд до посадки была включена КТДУ, обеспечившая гашение скорости с 2600 метров в секунду до нескольких метров в секунду на высоте около 4 метров.

3 февраля в 21 час 45 минут 30 секунд станция достигла Луны, впервые в мире благополучно опустилась на ее поверхность в Океане Бурь, в районе кратеров Рейнер и Марий. После посадки со станцией было проведено 7 сеансов радиосвязи, продолжавшихся более 8 часов. Телевизионное изображение передавалось в течение четырех сеансов связи при различных условиях освещенности при высотах Солнца над горизонтом в 7, 14, 27, и 41 градус. Длительность активного существования «Луны-9» на поверхности Луны составила 46 часов 58 минут.

Мне пришлось воспользоваться воспоминаниями другого человека, поскольку своих впечатлений я еще не мог приобрести, поскольку всего месяц, как стал членом этого коллектива, и по кругу своих обязанностей заместителя Главного конструктора первые годы руководил работой двух конструкторских бюро, как они назывались. Это были КБ-5 занимавшееся радиотехническими вопросами и научными программами под руководством Василия Георгиевича Тимонина и Михаила Борисовича Файнштейна, и КБ-6, ведущим все вопросы электроавтоматики, энергопитания. Этими вопросами командовал Самуил Иделевич Крупкин и его заместитель Ефим Вайнер. Так что круг моих обязанностей был несколько ограниченным.

То были первые в истории космонавтики сеансы радиосвязи с аппаратом, работающим на поверхности Луны. Были впервые получены не только интересные телеметрические данные и научная информация, но и телевизионные панорамы участка лунной поверхности — «панорамы века», как назвали их ученые во всем мире. Мягкая посадка «ЛУНЫ-9», передача ею уникальных панорамных изображений лунной поверхности открыли новый этап изучения небесных тел. По праву считается, что «ЛУНА-9» открыла путь на Луну не только СССР, но США.

Подготовка «ЛУНЫ-9», ее полет, благополучное прилунение, и работа станции на лунной поверхности сыграли огромную роль в становлении Бабакина как главного конструктора. За несколько месяцев работы над новой тематикой, с новыми смежными организациями и их руководителями он быстро завоевал авторитет и уважение. Его признали как компетентного технического руководителя, способного в короткие сроки разобраться в весьма сложных процессах, сделать правильные выводы, взять ответственность на себя.

Но при всем этом, громадную роль сыграли все предыдущие полеты к Луне и анализ их результатов в ОКБ-1, у Сергея Павловича Королева.

Оценка деятельности Бабакина была заслужено очень высокой — в апреле 1966 года ему было присвоено почетное звание лауреата Ленинской премии.

А ведь всего год назад он стал главным конструктором этих станций.

Бабакин спешил из Центра дальней космической связи вернуться ОКБ. Дела торопили, звали, требовали. Нельзя успокаиваться, почить на лаврах, купаться в славе первой космической «ласточки» Но... первая ласточка погоды не делает! — Так говаривали предки.

По дороге в Москву из Центра дальней космической связи, где велся прием информации «ЛУНЫ-9», еще в самолете Михаил Сергеевич Рязанский, главный конструктор НИИ-885, познакомил Георгия Николаевича со своим сотрудником, Арнольдом Сергеевичем Селивановым, трудами которого были получены первые в мире телепанорамы поверхности Луны. Селиванов рассказал свою идею: поставить на следующий аппарат, если он полетит к Луне и станет ее искусственным спутником, новое фототелевизионное устройство для фотографирования Луны с орбиты спутника. Это было весьма заманчиво. Об этом уже ни раз заходил разговор и среди ученых Академии наук. Особенно этим интересовался академик Александр Игнатьевич Лебединский, да и у нас уже вплотную думали возможности развертывания работ по предложению ОКБ-1 в части проекта спутника Луны — «Е-7».

Но «Е-7» королёвцы предполагали оснастить весьма сложной системой селеноцентрической ориентации для возможности непрерывного наблюдения за поверхностью с помощью комплекса научных приборов дистанционного зондирования. Это все было весьма интересно, и, безусловно, необходимо, но требовало времени, и не малого, поскольку еще ни в ОКБ-1, ни в смежных организациях никаких проектно-конструкторских работ в этом направлении не велось.

А спутник Луны был нужен! И нужен не только как научно-исследовательский аппарат. Если оглянуться на историю, на начало наших космических подвигов, историю создания первого в мире искусственного спутника Земли, то… Если подумать, еще немного подумать, то нужно и можно было создать первый в мире искусственный спутник Луны! Но… нельзя было терять времени. Нельзя. Пусть и ФТУ, и получение телекадров поверхности Луны с орбиты ее спутника, останутся в планах, но чуть позже…чуть позже!

Проскальзывала информация, что и в США развернуты работы по проекту «Лунар Орбитер», и что сроки там намечены весьма не отдаленные. Кстати, чтобы к этому не возвращаться, «Лунар Орбитер-1» полетел к Луне 10 августа 1966 года, с целью фотографирования участков Луны. Неисправность одной из камер сделала снимки непригодными для использования. В ноябре полетел «Лунар Орбитер-2», и в 1967 году еще три спутника. Они дали несколько сотен пар снимков лунной поверхности.

В проектном отделе — КБ-1, у Михаила Ивановича Татаринцева, проектанты уже рисовали спутник Луны, основывающийся на базе «Е-6». Это был первый собственный проект Бабакина, первый проект космического аппарата, созданного на Машиностроительном заводе имени С.А.Лавочкина. Пожалуй, это было верным решением — использовать готовую, отработанную систему, но, если будет необходимо, то провести минимальные изменения. Естественно, это коснется режима работы системы ориентации, решения баллистической задачи выведения станции на орбиту спутника Луны, изменения состава научных приборов, программы их работы.

По согласованию с учеными Академии наук научные задачи этого спутника были определены как продолжение изучения Луны и окололунного пространства с селеноцентрической орбиты. На борту спутника планировалось установить гамма-спектрометр для изучения интенсивности и спектрального состава гамма-излучения лунной поверхности, характеризующей состав лунных пород; приборы для изучения радиационной обстановки вблизи Луны, изучения солнечной плазмы, регистрации инфракрасного излучения лунной поверхности, метеоритных частиц, магнитометр. Так и было сделано. Такой спутник был создан в фантастически короткие сроки! И не один.

Подумать только, 31 января полетела «ЛУНА-9», а пуск спутника был намечен на 28 февраля. Всего через месяц!

Старт. Первые три ступени носителя со своей задачей справились, а вот система управления четвертой ступени не смогла. Чем все это кончилось, я уже не помню. Срочно был подготовлен еще один комплект, 1 марта — пуск и…опять неудача! Вместо полета к Луне был «создан» «Космос-111» — очередной спутник, но на орбите вокруг…Земли, просуществовавший всего двое суток.

Вот так не просто космическое пространство решило принимать своего нового исследователя, пока еще не покорителя.

31 марта 1966 года. На старте четвертый комплект. Неужели же и на этот раз… Но, слава Богу, все прошло нормально, и старт, и вывод на околоземную орбиту, и перелет к Луне. На расстоянии около 240 тысяч километров от Земли провели коррекцию траектории, за 8 тысяч километров от Луны была построена лунная вертикаль. В точке, удаленной от Луны, примерно на тысячу километров, 3 апреля была включена КДУ. Через 20 секунд скорость станции снизилась примерно вдвое и, отделившийся собственно спутник, массой 240 килограммов, под действием притяжения Луны вышел на окололунную орбиту с периселением 350, апоселением 1017 километров, наклонением около 72 градусов и периодом обращения 2 часа 58 минут.

ИЗ СООБЩЕНИЯ ТАСС.

«В космосе — «ЛУНА-10». 31 марта 1966 года... в Советском Союзе осуществлен запуск космической ракеты в сторону Луны... 3 апреля 1966 года автоматическая станция... стала первым в мире искусственным спутником Луны…»

Да, и это было впервые в мире!

«Луна-10» активно существовала 56 суток, совершив 460 оборотов вокруг Луны. Со станцией было проведено 219 сеансов радиосвязи, получена обширная научная информация.

Последний, 219-й сеанс связи со станцией состоялся 30 мая 1966 года. К этому времени станция совершила 460 оборотов вокруг Луны.

Следующий пуск к Луне очередного спутника — 30 апреля и…опять неудача! И опять из-за ракеты. Нужны были «мероприятия», как обычно писалось в заключениях аварийных комиссий. Эти «мероприятия» заняли у ракетчиков почти 4 месяца.

Затем в августе полетела «ЛУНА-11», в октябре «ЛУНА-12» и в декабре — «ЛУНА-13» — повторившая достижения «ЛУНЫ-9». То был первый «космический год» для Георгия Николаевича. Пять удачных экспедиций к Луне, пять решенных задач.

Результаты 1966 года, первого космического года «лавочкинцев», ставшего годом нового становления, со всей очевидностью показывали, что столь успешное начало есть лишь начало. А все то, что началось, требует или завершения, или продолжения. Все зависит не только от результатов того самого «начала», но и, конечно, от целей, планов.

В том случае результаты полностью совпадали с целями развития дальнейших исследований Луны, Венеры, Марса.

Не только Луна, и планеты, но и их ближайшие окрестности не хотели раскрывать своих тайн. Загадки оставались загадками, хотя разгадыванию их были посвящены многие работы крупнейших ученых на протяжении многих десятков лет. Кто-то очень образно оценил в те годы познания природы Венеры, «уподобив ученых ребенку, пытающемуся понять, как работают часы по их внешнему виду и тиканью».

И вот понимать теперь пришлось Главному конструктору, Георгию Николаевичу Бабакину, кому же еще? Учитывая результаты полетов королевских «ВЕНЕРЫ-2 и 3», в конструкцию и оборудование новой станции — «ВЕНЕРЫ-4», должны были быть внесены существенные изменения, равно как и в объем наземной отработки и испытаний.

«ВЕНЕРА-4» родилась вовремя, и стартовала 12 июня 1967 года, а 18 октября отделившийся от нее спускаемый аппарат вошел в атмосферу Венеры и, снижаясь на парашюте, в течение полутора часов (!) передавал на Землю то, что «чувствовали» его приборы:

«давление 1... 5... 10... 15... 18... атмосфер(!);

температура +25... 100... 200... 270... градусов(!);

углекислый газ... углекислый газ...»

и он замолчал.

Впервые полученные данные о венерианской атмосфере были уникальны.

Через сутки по пролетной траектории мимо Венеры прошел американский «МАРИНЕР-5». Его информация и данные «ВЕНЕРЫ-4» дали возможность ученым более точно строить гипотезы о природе Венеры. Но, были не только гипотезы.

Владимир Гдалевич Курт, профессор Института космических исследований Академии наук СССР:

«…1967 год. «ВЕНЕРА-4» подлетала к планете. Я летел с Георгием Николаевичем в Евпаторию на подлетный сеанс связи со станцией. И вот 18 сентября. Вся аппаратура работала идеально. За два часа мы сделали четыре открытия — открыли водород в атмосфере Венеры, поняли, что у планеты нет радиационных поясов, а это говорило о том, что у нее нет и магнитного поля… Первым, кто поздравил меня, был Георгий Николаевич…»

То была первая «венерианская» победа, но…

На столе громко, настойчиво загудел зуммер коричневого телефона, прямого с Бабакиным. Я взял трубку:

— Здравствуй, Георгий Николаевич, слушаю тебя… Хорошо, сейчас зайду.

Его кабинет в нашем же коридоре, на втором этаже. В приемной мой коллега, заместитель Главного, Валентин Евграфович Ишевский. Увидев меня, недоуменно пожал плечами:

-Тебя тоже вызвал? Чего это с самого утра? — и, обратившись к Лидии Ивановне, бессменному секретарю еще со времен Лавочкина, спросил: — А кто еще у него?

— Один. Только что приехал.

— Вызвал еще кого-нибудь?

— Пока нет, но вызовет. Он же один не может, сами знаете.

Вошли в кабинет.

— Привет, братцы! — Главный, улыбаясь, протянул руку, — Так что, сегодня праздник? Митинг будет. Начальство большое к нам собирается. Форма одежды — парадная. При орденах. Учтите. И предупредите своих, у кого есть ордена-медали, пусть наденут, и сами наденьте. Ну, а кто еще не заработал, пусть готовят дырочки на пиджаках. Так-то вот. А тебе задание, — Бабакин посмотрел на меня,— одна нога здесь, другая там и обратно тут же. Надо все это быстренько провернуть…

— Какое задание, Георгий Николаич?

— Да вот, звонили мне из Кремля, велели тебя послать в Госбанк, к управляющему. Знаком с ним?

— Вот с ним не знаком. Только с продукцией…два раза в месяц…

— Ладно-ладно, продукция…кстати, о продукции и речь пойдет. На «Верху» принято решение по поводу успехов нашей «ВЕНЕРЫ-4» выпустить золотую сувенирную медаль. Продавать ее будут в ознаменование, так сказать, наших подвигов. А вот что символическое на медали чеканить — окончательного решения еще нет. Просят нас помочь. Идею, так сказать, подать, а может не только идею. Понял?

— Георгий Николаич, а я то тут причем?

— А кого я пошлю? Ты в Кремле поработал, входы-выходы знаешь… Давай, голуба, собирайся, бери мою машину и кати. А что там предлагать будешь, на ходу подумай. И не задерживайся. Понял?

Я вышел из кабинета, пошел к себе. Ну а в голове мысли, естественно, «Что за поручение? Что этому Госбанку нужно? Каких там идей ему не хватает?» А потом осенило: вспомнил, что недели две тому назад, еще перед посадкой «ВЕНЕРЫ-4», нас атаковал спецкор «Правды» Павел Романович Барашев. Запомнил я его. Имя отчество памятное, как у космонавта Поповича. Павел Романович просил «подкинуть» ему сюжетик, чтобы хорошие фотографии для газеты сделать. Кое-что я ему предложил, не преминув подначить, но так, мягко: «Опоздал, ты, Пал Романыч, надо бы раньше билетик на самолетик заказать, на Венеру бы махнуть, да и встретить там, на месте спускаемый аппарат, вот бы снимочки были!» Ну, шутка — шуткой, а Барашев действительно несколько кадров у нас нащелкал, мне потом показал, и среди них один особенно мне понравился. На человеческих ладонях выпуклая золотистая пятиконечная звезда — таким был вымпел нашей «ВЕНЕРЫ». Словно руки человечьи, земные, шлют привет своей таинственной соседке.

Короче — план созрел. Ехать в «Правду». Позвонил — Барашев на месте. На машину и к нему.

— Ох ты, боже ты мой! — Встретил он меня. — Что случилось?

— Случилось! А как же иначе? У нас сегодня праздник!

— Подожди-подожди, какой же сегодня-то праздник? Посадка-то уже пять дней назад была.

— Сегодня митинг на фирме.

— А-а, понял. Так что тебя в наши края привело?

Я рассказал о задании и целях моей миссии.

— Ну, это не вопрос. Фотографии у меня. На, выбирай.

Порывшись в столе, он выложил всю свою коллекцию.

Той, о которой я думал, не было.

— А где «Руки»?

— Ишь, чего захотел, улыбнулся он, — обязательно ее надо? А этих, что, мало?

— Ладно-ладно, не темни. Доставай. Или что, авторское самолюбие не позволяет? Так ты этот снимочек в газету уже поместил, так что не волнуйся, гонорар прямо из банка получишь, новенькими.

— А знаешь, в одном большом журнале ее тоже хотят опубликовать. Я им негатив отдал.

— Негатив? А отпечатков что, не осталось?

— Да как тебе сказать… вот есть один… себе оставил.

Барашев полез рукой в боковой карман, вынул видавший виды бумажник и откуда-то из лабиринтов его внутренних кармашков и отделений достал небольшую фотографию. Ту самую.

— Жаль отдавать, последняя, честное слово.

— Да будет тебе — «последняя». Напечатают тебе, сколько захочешь. Ну, давай, ей богу некогда.

— И все вам некогда. Нет чтобы приехать вечерком просто так, по-человечески, спокойненько, посидеть, поговорить, коньячку по рюмочке выпить…

— Коньячку? Да у тебя же сердце болит. Забыл, что восемнадцатого было?

(А 18 октября на сеансе связи с «ВЕНЕРОЙ-4» при ее спуске к поверхности у Барашева от волнения крепко прихватило сердце.)

-То было, да прошло. А коньячок, медики говорят, сердцу помогает. Так приедешь?

— Приеду, Паша, обязательно приеду. Вот уляжется все немного, успокоится, и приеду.

— Да черта-с два, у вас успокоится. Опять что новое придумаете. Продай секрет, что-нибудь уже есть, а?

— А что, пресса еще ничего не знает? Как же это вы от жизни отстаете?

— Ну-ну, не язви. А поговорить, правда, хочется…

Пообещав еще раз приехать, честно говоря, не очень надеясь на выполнение этого обещания, я поехал в Госбанк.

В течение часовой беседы с заместителем управляющего я понял, что это не только организация особенная, но и люди в ней далеко не простые. Хотя быть может это так, с первого взгляда.

Короче, высказав свои восторги по поводу самого события и данного мне поручения, показав ему привезенную фотографию, снабдив этот показ кипевшими во мне идеями ее символики, в конце концов, я так и не понял, понял ли мой собеседник меня. Взгляд был непроницаем. Но фотографию товарищ оставил у себя.

На следующее утро я сразу же пошел к Бабакину доложить о своей вчерашней миссии. После митинга, в праздничной суматохе не время было.

Георгий Николаевич приветливо улыбнулся.

— А-а, полпред! Ну, привет-привет. Сейчас расскажешь… Вот только минуточку, один телефонный звонок. Надо Председателю Госкомиссии позвонить.

Он достал из стола красную книжечку — телефонный справочник «кремлевки», полистал его, повернулся к круглому столику с телефонами, пододвинул к себе один, набрал четырехзначный номер.

— Серафима Семеновна? Доброе утро, Симочка! Да, это я. ОН появился? Соедини, пожалуйста.— И, прикрыв микрофон трубки ладонью, вполоборота к нам,— Начальству доложить надо. Председатель Госкомиссии! Он приехать вчера не смог, тсс-с! Александр Григорьевич, здравствуйте. Я хотел доложить, митинг прошел прекрасно…Президент? Да, Мстислав Всеволодович был…да, обсудили… И до митинга поговорили, и после. Результатами «ВЕНЕРЫ-4» академики довольны, но ведь вы их знаете: «за это спасибо, а теперь хорошо бы…» Да, конечно говорили…Президент твердо уверен, что в 1969 году на Венеру надо еще раз идти. Спускаемый аппарат усиливать придется…Что?.. Да нет, я не спешу. Мы все аккуратненько посчитаем, порисуем. Я кое-что уже прикинул — сделать, вроде, можно… Времени?… Ну, времени, вы же знаете, в нашей жизни всегда не хватает… Сегодня я соберу техническое руководство, посоветуемся. Потом вам доложу… Да, конечно.

Трубка положена.

— Ну что, братец? Вот так! Будем делать «ВЕНЕРУ-5» Слышал? Наука считает, что еще раз к Венере топать надо. Задач у них хоть отбавляй, вот только как их все решить — не очень ясно. Я пока одно четко представляю, что спускаемый аппарат упрочнять надо…

— Одну минуточку, Георгий Николаич, — не утерпел я, — но что хотят ученые, академики наши? Тоже, что и на «четвертой» было, или новое что-нибудь?

— Ты подожди, подожди, не торопись. Я думаю так: давайте сейчас соберемся, позовем всех моих замов, начальников КБ, отделов, я, чтобы не повторяться, расскажу о чем вчера разговор с Келдышем был. Посоветуемся. Я кое-что прикинул, есть мыслишки…

Главный повернулся к стоявшему у левого края стола пультику, нажал кнопку. Она отозвалась красным светлячком. Затем подряд несколько белых. Почти тут же в динамике из пульта раздались голоса подключенных к циркуляру. Пока не замолкла разноголосица, Бабакин молчал.

— Все меня слышат? Товарищи дорогие, прошу в 10.00 ко мне в кабинет. Повестка, как говорят, на месте.

— Ну, до десяти еще время есть. Давай расскажи коротенько, чего вчера в Госбанке сделал…

Рассказ мой не занял много времени, он, по-моему, и его не очень заинтересовал.

За большим столом в кабинете Главного, уж так повелось, почти у каждого, кто обычно бывал на совещаниях, было свое место. Эти места никто не распределял, никто не утверждал.

Сам Бабакин этой традиции строго не придерживался. Он то стоял у стола, то садился рядом с каким-нибудь начальником КБ, или отдела, а чаще расхаживал по кабинету, подходил к большой коричневой доске, на манер школьной, чтобы начертить схему, график, диаграмму или написать, а то и тут же вывести какую-то формулу, нужную именно сейчас, к разговору.

Обстановка на совещаниях всегда была непринужденной, свободной, демократической. Говорить мог любой, соглашаться, возражать, даже перебивать Главного. Он, очевидно, сознательно сохранял стиль подобных совещаний, наследованный от Лавочкина.

И в тот день за большим столом собрались человек десять вызванных «для разговора».

Люди, собравшиеся за одним столом, даже не обеденным, работающие вместе, всегда найдут, о чем поговорить. Пока Главный был занят за своим рабочим столом, но вот он повернулся к пультику, нажал красную кнопку, потом нижнюю справа, белую:

— Лидочка, меня нет.

— Хорошо, Георгий Николаевич, — щелчок, динамик умолк.

— Ну что, братцы, к 1969 году будем готовить новые «ВЕНЕРЫ». Вот так! Вчера был разговор с академиками, с президентом Академии, «ВЕНЕРА-4» дала очень много, это все ученые признают, но ведь полного-то ответа нет. Мы в этом не виноваты, да перед кем оправдываться? До поверхности живыми, возможно, не дошли, …возможно... А почему? Шарик мог не выдержать? Наука ошиблась в своих прогнозах по тамошним условиям? Ну, ошиблась. Михаил Константинович, у тебя их последнее письмо по давлениям атмосферы? Когда «ВЕНЕРА-4», а ее спускаемый аппарат на 10 атмосфер был рассчитан, еще летела, знаете, какое письмо я получил? Пишут, что у поверхности следует ожидать давление не более пол-атмосферы!!! Вот то-то. А что вы улыбаетесь? Улыбаться-то нечему. А что нам они могли определенного сказать, когда за последние лет двести ничего нового о венерианской атмосфере никто не узнал, по крайней мере, в части давления. Нам отвечать на этот вопрос и никуда нам не деться. Мы начали, нам и продолжать.

— Ну, хорошо, Георгий Николаич, давление есть давление, какое — Бог его знает, а что говорили нам ученые? — заметил кто-то.

Бабакин спокойно постучал пальцем по столу:

-Тише, тише. Да, действительно, были такие, кто назвал давление атмосферы и 1 и 10 и 100 атмосфер. А температура? С ней что, лучше? Предполагали у поверхности то ли минус 80, то ли плюс 400! А мне кажется, там жарко, градусов 300 по Цельсию и давление не меньше 20 атмосфер, а то и выше. В результатах «ВЕНЕРЫ-4» не все концы с концами сходятся. Но в этом разберемся. Я сегодня вот что хочу сказать: президент, по-моему, абсолютно прав — в 1969 году к Венере надо обязательно идти. И не так, как в прошлый раз. Спускаемый аппарат нужно делать прочнее, я думаю, атмосфер на двадцать пять...

— Двадцать пять?! Георгий Николаич, да как же мы это сделаем? Ведь это уже черт знает что! Какая же это космическая техника? Двадцать пять атмосфер! Откуда вес-то брать? — воскликнул начальник проектного отдела.

— А ты не боись раньше времени, не боись. Надо все толковенько посмотреть. Я кое-что прикинул, может, и вес найдем. Поищем и найдем.

— Ну, хорошо, допустим, вес найдем. А кто поручится, что у поверхности действительно не больше 25 атмосфер? Кто даст гарантии?

— А ты что, святее Папы римского хочешь быть? Нет, дорогуша, мы за Венеру вместе взялись, вместе и гарантии давать будем. И почему это ты думаешь, что наука — это где-то там, на стороне? А мы — не наука? Мы — не ученые? Или кто опытнее нас есть? Так-то вот. А для гарантии пошлем не одну, а две станции. С руководством я согласовал. Надо глубже проникнуть в атмосферу, постараться дойти до поверхности.

Разговор продолжался часа три. В кабинете Главного не было и намека на творческий экстаз, какие-то ультра озарения. Никто не вырывал у соседа карандаш или лист бумаги, мел у доски, чтобы изобразить идею. В новом деле всегда легче найти сомнения и трудности.

А до пуска-то меньше полутора лет…

Собственно, почему нельзя было пропустить 1969 год? Венера никуда не уйдет. Как вертелась, так и будет вертеться, и изменений в ее природе за полтора года никаких не произойдет.

А если ждать эти полтора года, что это даст нового? Ну, родятся в умах ученых еще десяток гипотез. Их и так более чем достаточно.

Определенность могли внести только прямые измерения. И все же... А если и новые спускаемые аппараты не дойдут до поверхности?

Открыто о своих сомнениях Бабакин не говорил. Да и зачем? Советчиков и консультантов и сверху, и снизу, не занимать. Но решение все-таки принимать ему. Ему.

К тому же не одна Венера на повестке дня. Уже пять лет Марс «скучает». И там, наверное, интересного не меньше. Чуть приоткрыв год назад свои тайны, соблазнительно манила Луна. Для нее тоже новые станции надо проектировать и делать. В цехах, то на одном, то на другом участке можно было видеть не только «венерианские» конструкции.

И во всем этом была частичка, и порой не малая, ума и сердца Главного.

Дверь его кабинета никогда не была «на замке». И секретарь в приёмной никогда не спрашивала: «По какому вопросу?». И у нее не спрашивали: «Можно ли?». Пришедший открывал дверь, просовывал голову и ориентировался сам. На тот раз «пришедшим» был я.

Лидия Ивановна, даже смутившись, вполголоса сказала:

— У него корреспондент из газеты. Просил не беспокоить.

Но ее фраза меня застала уже на пороге кабинета. Главный, увидев меня, кивнул на свободный стул рядом:

— Садись. Помогать будешь.

С его гостем, Борисом Коноваловым, из «Известий», мы были знакомы, представляться не пришлось. Беседа, по всей вероятности, подходила к концу. Об этом свидетельствовало достаточное количество исписанных и перевернутых листов корреспондентского блокнота. Диктофонами в те годы еще не баловались.

Гость повернулся к Главному:

— Последний вопрос: какие качества вы цените больше всего в ваших сотрудниках?

— Больше всего? Пожалуй... пожалуй, одержимость. Если человек не верит в возможность создания аппарата, если он не горит идеей, вряд ли он будет хорошим конструктором. Вряд ли. Без одержимости у нас нельзя. Но не только одержимость. Нужно еще и сомнение. По-моему, творчество — это поиск возможностей получить ответ. Тем она и привлекательна наша работа, что в ней всегда конфликт между удовлетворением и сомнением... — на минуту задумался. — Эйнштейн называл науку драмой идей. Так вот, наше дело — драма желаний.

— Что-то я не понял, — оторвался от блокнота гость.

— Ну что же здесь непонятного? Возьмите нашего конструктора. Ему хочется сделать все как можно прочнее, как можно надежнее и все при минимальном весе. А все наши «пассажиры», все приборное оборудование требует для себя все больше и больше и объема, и веса. Вот вам и начало конфликта между желанием и возможностью. Что же делать? Идти на разумный компромисс. Это, пожалуй, главное. Договориться. А потом сущие «пустяки» — сконструировать станцию. Поневоле порой встает шекспировский вопрос: «Быть или не быть?» Задумаешься. Но задумывайся, не задумывайся, а делать надо. Совесть не позволит сказать: «Не получается». Должно получиться. Надо искать, искать решение, все ищем. И я, и проектанты, и конструкторы, и расчетчики, и баллистики, и электрики, и радисты…

— И что, находят?

— А вы думаете как? Ведь станции наши летают, значит, находят. И вес находят, и объем, и как давление атмосферы и температуру сумасшедшую выдержать…

Георгий Николаевич замолчал, достал из пиджака пачку сигарет «Новости», чиркнул зажигалкой, жадно затянулся. Минуту-две в кабинете было тихо. Синеватый дымок сигареты медленно вился на фоне большого светлого окна.

— Ну что, все? — обратился он к гостю. — Как вы с этим материалом поступите?

— Подчищу все, перепишу, потом хотелось бы поместить в газете как интервью с Главным конструктором …без фамилии и имени.

— Только не перебарщивайте, пожалуйста. И, я прошу, перед печатью пришлите мне гранки.

Распрощались. Когда закрылась дверь, Главный повернулся ко мне, с каким-то ожесточением, скривив лицо, раздавил окурок в хрустальной пепельнице.

— Ну, зачем, ну зачем, спрашивается, сижу я как оракул и изрекаю истины? Умные слова говорю. Зачем? Рассказал вот, какие мы хорошие, прямо икону пиши и молись натощак, а ведь что делать — не знаю. Не знаю! Чувствую, всем сердцем чувствую... Ох, и побаливает проклятое! — он потер с левой стороны под пиджаком, — Не дошла «ВЕНЕРА-4» до поверхности. Не дошла. И там не 20 атмосфер. Вот увидишь, все сто! Я смотрел материалы. Американский "МАРИНЕР" работать умеет. Как быть? Больше чем на 25 атмосфер мы шарик сейчас не сделаем. Не сделаем... А начальству что… «Давай!».

Он опять закурил.

— Ты что-то курить стал много, — тихо сказал я.

— Иди к черту, ты еще пилить будешь! Что вот делать? Я думаю, была у нас ошибка в измерении высоты. Мы на днях ездили к Келдышу, там и председатель Государственной комиссии Мрыкин был. Мнения разделились. Мстислав Всеволодович тоже сомневается, что шарик дошел до поверхности целым, а председатель уверен, считает, что все правильно. До двух ночи спорили… Нет, нужен анализ, самый тщательный анализ. Чтобы не повторить. Иначе сами запутаемся и других запутаем. Потом что, извиняться? Так-то, голуба моя. Но работу сейчас останавливать нельзя. Остановить не штука — потом пойди, раскачай… Да и чего ждать, откуда?… Ты, собственно, зачем зашел?

Как-то особенно остро я почувствовал в тот момент громадную тяжесть ответственности, которая давила на плечи этого человека. Ответственность Главного конструктора. Как много зависело от его смелости, его опыта, его знаний.

В тот июльский день 1968 года «Чаек» у подъезда ОКБ было столько, что «каким-то» черным «Волгам» пришлось толпиться уже вдали от ОКБ.

Ждали секретаря ЦК партии Дмитрия Федоровича Устинова. К нам он приезжал уже не раз. Обычно сразу же, выйдя из машины и поздоровавшись с встречавшими, он шел на производство. По цехам. Посмотреть своими глазами, что, где и как делается. Останавливался у станков, разговаривал с рабочими, интересовался работой, заботами. Опытным взглядом подмечал, где что хорошо, а где и не очень. Носовым платочком пыль не вытирал, но основное, серьезное его взгляда не миновало. Сопровождавшие его наши руководители, да и приехавшие с ним едва успевали записывать указания. Кое-кому тут же доставалось, кое в чем обещал помочь. Знали многие, что за плечами у этого человека большой и далеко не легкий путь — от рабочего до министра и секретаря ЦК КПСС.

Большой разговор был назначен на 10 часов. Собрались почти все приглашенные и вызванные: и министры, и директора, и главные конструкторы. Приглашенным, конечно, легче. Вызывают в таких случаях не для объявления благодарности.

В кабинете Бабакина плакатам и графикам тесновато: яркое разноцветье. Разговор должен быть обо всех работах. На часах в приемной девять пятьдесят. Устинова еще не было. Директор завода, главный инженер, Георгий Николаевич встречали его у подъезда ОКБ. Обычно он приезжал пораньше, но в тот день...

Вдруг совершенно неожиданно и совсем не от центральных ворот, а откуда-то из бокового проезда медленно выкатилась «Чайка», а на некотором удалении от нее встречавшие к своему изумлению увидели Устинова. Рядом с ним еще человека три-четыре. И все не наши. Чуть приотстав, понурив голову, за ними шел начальник охраны завода.

— Не сердись, Лукин, не сердись, — подойдя, Устинов протянул руку директору завода. — Никто из твоих не виноват, что не предупредили. Я твоего начальника охраны сразу с собой забрал, чтобы «паники», не поднял. Хотел сам все посмотреть, с рабочими потолковать. Знаешь ведь, провожатый мне на твоем заводе не нужен, а без родного руководства проще, так ведь? А то при тебе на тебя и жаловаться не будут! А так вот спокойненько и посмотрели, и поговорили. Есть непорядочек, есть! Кое— где…

— Дмитрий Федорович, и на сборке были? — с тревогой спросил Бабакин.

— Нет, товарищ Бабакин, на сборку я не пошел. Там вы, конечно, все приготовили, там-то у вас порядок! На сборку мы потом зайдем. Так что, все собрались? — Устинов окинул взглядом поблескивающее черным лаком скопище машин.

— Все собрались, ждали только Вас. — Ответил Бабакин.

— Ну, это не порядок, что меня одного ждали. А Келдыш приехал? Хорошо. Впрочем, еще без пяти десять. Так что я не опоздал. Ну, пошли, товарищи?

Пропустив гостей вместе с Бабакиным, Лукин зловеще посмотрел на начальника охраны. Тот стоял ни жив, ни мертв.

— Ну, погоди! — И Лукин, показав ему кулак, быстро поднялся по лестнице.

Бабакин начал доклад о лунной тематике. На заводе уже делались новые лунные станции, посолиднее, посложнее, чем наши первенцы — «ЛУНА-9, ЛУНА-10». На новых станциях должны были пойти в полет к Луне луноходы и специальные ракеты для доставки с Луны образцов лунного грунта, и лунные спутники. Как бывает во всем новом и сложном, работа шла не всегда гладко. Что-то «застревало» у нас, что-то у смежников. А их не один десяток.

Сборка первого лунохода, еще не того, которому лететь на Луну, а так называемого технологического, для наземных испытаний, задерживалась. Ленинградский «ВНИИТРАНСМАШ» — одна из крупных смежных организаций, никак не могла поставить нам свои изделия, причем такие, без которых луноход — не луноход. Бабакин об этом умолчать, естественно, не мог.

Устинов внимательно слушал его доклад, что-то записывал в свою толстую тетрадь. Чуть приподняв голову, он остановил жестом Бабакина.

— Подождите. Спросим товарища директора Старовойтова. Почему вы в срок не отдали ваши изделия, хочу я вас спросить? Вы что, не знали, что это все делать вам, и никому другому? С вами Королев еще про это говорил. Не знали? Знали! Надо прекратить дискуссию после принятия решения. А у вас какие настроения? Есть у вас товарищи, кто считает, что вы танкисты и это, видите ли, не ваш профиль, «Это не интересно»! И к бабочке надо подходить со страстью! Вы что скажете, товарищ Старовойтов?

— Мы все будем делать, и делаем... мы работаем... брошены все люди.

— Да у тебя пять тысяч человек! Зачем такие красивые слова? Сколько работает на Луну, скажи-ка нам?

— Сто человек...

— Вот то-то и оно! «Брошены все люди!»… Когда у Бабакина будут ваши изделия?

— Я гарантирую, через пять дней все отдадим...

— Поймите и вы, и все товарищи, вопрос этот исключительной важности. Приоритетнейший вопрос. Сорваться никак нельзя. Знаю, что трудно, очень трудно... надо внимательно посмотреть еще и еще раз графики работ и в два-три дня их переутвердить. Я правильно понимаю? Вы говорите о пуске станции с луноходом в конце октября? Сроки надо сократить. Я уверен, что все это очень не просто, можно и оступиться где-нибудь. Так нельзя. Надо наметить все на начало октября! Да-да! На начало. Это очень трудно. Тем более надо так планировать, тогда будет хотя бы гарантия, что к концу октября, к празднику полетим. Заводу надо помогать. Лукину и Бабакину надо превзойти самих себя! Я так понимаю?

— Правильно, совершенно правильно. Иначе нельзя. — Согласно кивнул головой Лукин. — Я думаю, что все товарищи понимают... но... у нас ведь не только лунные машины. У нас и «ВЕНЕРА».

— Знаю, что и «ВЕНЕРА». А как с ней дела?

Бабакин подробно рассказал о результатах, которые дала «ВЕНЕРА-4», о том, каковы, по мнению ученых, условия на планете, в ее атмосфере.

— Сколько-сколько атмосфер давления там, вы говорите? Неужели действительно там такие сумасшедшие условия? — обратился Устинов к Келдышу.

— Дмитрий Федорович, очень может быть. Многое говорит за это. Мы внимательно разбирались, есть большая вероятность, что там за сотню атмосфер и температура градусов 450-500 Цельсия! Но мы считаем, что в следующем году к Венере надо обязательно лететь, даже если не смогут для таких условий сделать спускаемые аппараты...

— Какие спускаемые аппараты — это ваше дело, на то вы ученые и инженеры. Я скажу только одно — очередной срок пуска к Венере пропускать нельзя. Если пропустим, то за полтора года отстанем на три, а то и больше. Я понимаю, что и по лунным, и по венерианским, да и по марсианским станциям все сделать в срок очень трудно, да и сроки — тут даже мы, и то перенести не можем. Но надо. Надо, товарищи. И всю аппаратуру надо отработать «до звона», и всю работу организовать очень умно. Ни одного часа времени не должно пропадать. Накал, большой должен быть накал. Но у каждого исполнителя работа должна идти спокойно, чтобы каждый знал, что делает и зачем. Каждый должен быть горд, что участвует в таких делах. Вот это задача ваша, товарищи руководители.

Устинов обвел взглядом всех присутствовавших в кабинете. Министры, главные конструкторы, директора заводов, ученые молчали. Секретарь ЦК тяжело вздохнул.

— Понимаю, что не легко. И Лукину с Бабакиным не легко. Вам, прежде всего, прежде всех надо отмобилизоваться, чтобы превзойти самих себя! Вы поняли, товарищи? Смежники вам помогают и будут помогать, но машины делать вам. Вам, прежде всего, и отвечать. Я думаю так: дней через десять опять в таком составе соберемся здесь же. А как дела по Марсу?

Большой разговор закончился около часу дня. В кабинете стало шумновато. Задвигались.

— А вот теперь пойдем на сборку. Надо посмотреть машины. А то ведь улетят, и не увидишь...

К Устинову подошел один из министров.

— Я бы очень просил разрешить мне уехать. У меня на 14 часов совещание назначено...

— Важное?

— Да как сказать, — как-то нерешительно ответил министр.

— Нет. Я думаю, тебе будет полезно машины посмотреть. Ведь не видел, наверное, на чем твои приборы летают, а? Вот то-то. Полезно посмотреть. Полезно. Так что, товарищ Бабакин, пошли? Похвалитесь вашими достижениями.

Совет Главных конструкторов. К четырем часам дня, в приемной стали появляться приглашенные. Кто-то прямо заходил в кабинет Бабакина, пользуясь несколькими минутами, чтобы решить какой-нибудь вопрос, кто скромненько стоял в углу приемной, ожидая приглашения. Люди-то разные…

На совете, в тот раз, было решено обсудить ход экспериментальных, или как у нас их еще называли, опытных работ по новым «ВЕНЕРАМ». Не скажу, что то определение было строгим, но так повелось.

Что это за работы? Это все то, что делалось на заводе для подтверждения правильности принятых конструктивных решений. Это и по станциям в целом, и отдельным их частям, узлам, механизмам, приборам, сделанным для того, чтобы на заводе, в лабораториях, на стендах, в баро — и термокамерах, порой своей судьбой доказать, что их летные двойники-собратья достойны краткой, четкой записи в техническом паспорте: «Допускается к ЛКИ». А ЛКИ — это лётно-конструкторские испытания, иными словами — полет.

В кабинете рассаживались — кто за большим длинным столом, кто во втором ряду стульев у окон и стены.

Бабакин подошел к столу. Разговоры утихли.

— Ну вот, товарищи, сегодня предлагается такая повестка дня: «О ходе работ по новым «ВЕНЕРАМ»». Есть о чем поговорить. Дело не простое. Докладчик я. Нам известно, у кого и как идут дела. Должен сказать, что и за нами есть кое-какие должки, еще не все сделано и не все испытано.

Он подошел к одному из плакатов, вынул из кармана металлическую хромированную трубочку, чуть больше шариковой ручки, но очень на нее похожую, и вытянул из нее почти метровой длины указку. Кто-то из сидевших неподалеку выразил при этом весьма непроизвольно чувство удивления. (В те годы это было редкостью!)

— Вот техника, это по секрету коллеги за границей подарили, и ручка, и линейка с делениями, и указка. Все хорошо, но только в кармане носить тяжеловато… Так вот я и говорю, еще не все сделано. Но кое-какие результаты уже есть.

В этот момент на круглой тумбочке слева от его письменного стола самоуверенной настойчивостью зазвонил белый телефон с гербом на наборном диске — «кремлевка».

— Беда с этими телефонами, ну никакого терпения нет!

Бабакин, подойдя к столу, поднял трубку. Почти все присутствовавшие притихли и стали невольно прислушиваться, пытаясь понять с кем и о чем идет разговор. Из первых фраз понять не удалось. Георгий Николаевич, видимо, отвечая на вопросы позвонившего, стал говорить о ходе работ в ОКБ. Судя по тому, что он не сказал, что у него в кабинете Совет Главных конструкторов, и что сидят человек двадцать, и что позвонит он позже, можно было понять, что звонил кто-то из большого начальства.

В кабинете постепенно возник тихий, в полголоса, разговор. Кто-то с показным или действительным интересом стал разглядывать плакаты, кто-то со скучающим видом смотрел в потолок, кто-то завел разговор с соседом. Прошло минут пять. Главный продолжал говорить. Пауза явно затягивалась.

Михаил Сергеевич Рязанский, Главный конструктор НИИ-885, давний наш коллега, создававший радиосистемы для наших станций, не выдерживая, пытался жестом показать Бабакину, мол «довольно, закругляйся, смотри, сколько народу ждет!» В ответ тот только пожимал плечами, продолжая слушать и отвечать. Прошло еще минуты три.

Наконец, трубка положена.

— Слушай, Георгий Николаевич, переключи ты этот телефон на секретаря, пусть отвечает, что ты на производстве, иначе ведь и поговорить не дадут…

— Да, черт знает, что с этими телефонами. Зло какое-то человеческое…— в полголоса проговорил Бабакин, подходя к плакату, но…не переключив телефон.

— Прошу извинить, большое начальство звонило. Министр. Сегодня вечером быть обещал. Часиков в семь. Так что нам надо за пару часов управиться. Обо всех работах говорить не буду. Они вот здесь нарисованы и итоги показаны. Кого интересует — можно потом посмотреть. Я хочу сегодня доложить о двух работах и об их результатах. Вот видите, у нас предусматривались испытания спускаемого аппарата на центрифуге. А я должен доложить, что после первых испытаний на этой самой центрифуге мы из спускаемого аппарата вынули…дрова! Да-да, не удивляйтесь, дрова. Половина приборов приказала долго жить. И наших и ваших. Больше того, уж вы не обижайтесь, а я скажу, из некоторых приборов, простите, кишки вылезли. Вот вам и перегрузочка в четыре сотни единиц, о которой вам в наших технических требованиях сообщалось. И, между прочим, это Николай Сергеевич, твоих приборов касается. Как же вы их у себя проверяли, как испытывали? Ведь только потом, после испытаний, нам должны были их отдать.

— Георгий Николаевич! Мы все испытания у себя провели…

— Все?

— Ну, все… которые могли…

В кабинете послышались приглушенные смешки.

— Вот то-то и оно — «которые могли». А которые не могли, нам за вас проводить? Вот и провели. Забирайте-ка свои дровишки.

— Да забрать-то не штука, заберем. А вот что с ними делать? Вся надежда на вас, Георгий Николаевич, вот если бы ваши товарищи помогли нам с испытаниями…

— Николай Сергеевич, дорогой, да мы сами в этих делах еще не волшебники, сами еще учимся. У самих дровишек хватает. Но, впрочем, пожалуйста, чем богаты, тем и рады. Давайте посмотрим вместе. Так вот я и говорю — испытания на центрифуге и доработки нас недели на две отбросили. Сейчас мы спускаемые аппараты перебираем, и с приборами надо что-то придумывать.

— Георгий Николаевич, а нельзя ли немного снизить требования по перегрузкам? Если мне не изменяет память на «ВЕНЕРЕ-4» они были меньше?

— Да, они тогда были немного меньше, а сейчас вот что…

Главный на минуту задумался, и, быстро повернувшись к большой коричневой доске, как школьной, взял в руки мел. Энергичный штрих — и мел рассыпался у него в руке.

— А черт! Опять мел плохой. Всегда мел плохой…— Взял другой кусочек, но тот скользил по доске, почти не оставляя следа.

Георгий Николаевич бросил его, подошел к двери, выглянул в приемную.

— Лидочка, есть ли у нас хороший мел? Если нет, послали бы кого-нибудь в школу, что ли. Попросили бы там, ну стащили бы, наконец…

Кусочек хорошего мела нашелся. Главный быстро написал формулу, и тут же для наглядности нарисовал график.

— Вот отсюда и увеличение перегрузки. — Он отошел от доски и, идя к столу, продолжал: — Исходя из сегодняшнего положения нам надо посоветоваться, как организовать испытания лётных машин. Надо что-то параллелить. Но этого мало. Наши испытатели прикинули график работ в КИС-е. У нас получается, что к отправке на космодром нам надо готовить сразу две станции. Так мы еще никогда не работали. А даты старта известны. Переносить их, как знаете, некуда. Придется все испытательные службы разбить на две смены, и работать по 12 часов. Наши испытатели так и предлагают. Это будет удобнее, чем работать в три смены по восемь часов.

— Георгий Николаевич, — поднял голову Алексей Михайлович Исаев, Главный конструктор всех реактивных двигателей для наших космических станций, сидевший, как всегда, где-то чуть не у дверей, у стенки. — А ведь мы антихристы! Все нормы трудового законодательства нарушаем. Мне наши профсоюзники уже несколько раз напоминали — закон такой есть. Ребята у нас — золото. С такими людьми горы можно свернуть. Да пожалуй, и ворочаем вот уже чуть не два десятка лет. Но надо нам, руководителям думать покрепче. Ведь для этого и сидим. Не гайки точим. Надо как-то умнее организовывать работу. А то у нас, как у последних студентов, все два дня до экзаменов не хватает… Я понимаю, что сейчас ничего другого не придумаешь. Но думать-то надо. Надо.

— Ты прав, Алексей Михайлович. Мы с тобой действительно второй десяток лет в одной упряжке. И я не помню, чтобы жизнь как-то шла по-другому. Всегда некогда, всегда времени не хватает… Ну что, если других предложений не будет, так и запишем в решении — испытания вести круглосуточно.

Совещание кончилось без чего-то семь.

Сергей Александрович Афанасьев приехал на завод в восьмом часу. C Лукиным и Бабакиным они сразу пошли по цехам. С минуты на минуту мы их ждали в цехе главной сборки, а оттуда два шага до КИС-а.

Министр приехал не один. С ним были и начальники главков, и еще кто-то из министерского аппарата. Группа приехавших и наше руководство появились в проходе цеха..

— Ну, что у вас-то тут делается? — спросил министр.

Начальник КИСа выдвинулся из-за спины директора завода.

— Товарищ министр, — волнуясь начал он, — в КИС-е проходят испытания…

— Не проходят, а вероятно мимо прошли. Что-то не заметно, чтобы работа шла.

— Испытания сейчас приостановлены. С изделия снят БК, блок коммутации…

— А почему сняли, он чей? Кто ему хозяин?

— Сергей Александрович, — вмешался в разговор Бабакин, — блок коммутации нашей конструкции и делаем его мы сами.

— Как же так получилось? Кто в этом виноват, разобрались? — И, не ожидая ответа, министр поманил к себе начальника КИСа: — Я вижу, вы толковый товарищ, вот и расскажите мне и нашим товарищам, какие приборы у вас из строя выходят.

— Больше всего замечаний и дефектов в аппаратуре Гусева.

— Гусева? А он-то сам был тут?

Смутившись, начальник КИС-а ответил, что на испытательной станции его давно не встречал.

— Завтра встретите! — резко произнес министр и, круто повернувшись, зашагал по пролету цеха. Его свита и наше руководство, печально покачав головами, потянулись вслед.

Мы остались около молчаливой, обесточенной станции. Молчали.

— Ну, завтра будет буря! Приедет Гусев, жди «приятных» слов. И зачем ты на него накапал? Сами могли бы разобраться,— нарушил я затянувшееся молчание. — Ладно, что сделано, то сделано. Действительно с гусевской аппаратурой непорядок. Но у них тоже забот полон рот. С них и для наших «ЛУН» новые приборы спрашивают, и для «ВЕНЕР». Нам, правда, от этого не легче. Кстати, к разговору с Гусевым надо подготовиться. Не только претензии предъявлять, но и подумать, как и что лучше организовать. Нам ведь не ссориться, а работать. Это главное… Ого, уже половина десятого! Топайте по домам, а я пойду к Главному. Посмотрю, что и как.

…Министр сидел за столом Бабакина и крутил диск телефона.

— Соедините меня с Гусевым… Нет его? А где он? А-а, спасибо, девушка, спасибо. Как появится, предайте, чтобы он немедленно — слышите? — немедленно позвонил мне. Я еще час буду у Бабакина. Вы все поняли? Повторите, девушка, что я вам сказал…— Минуту слушал. — Так, все правильно. И не забудьте, сразу же, как приедет, доложите. До свидания.

Министр уехал поздно вечером, так и не дождавшись звонка Гусева.

Трудно на испытаниях шла лётная. И хотя её орбитальный отсек и его «начинка» во многом были такими же, как и на предыдущей «ВЕНЕРЕ-4», но уж кому-кому, а испытателям хорошо известно, что бери хоть две, хоть три станции, сделанных, как говорят, по одной документации, у каждой будет свой характер, свои «нюансы», свои неожиданности. Испытательную работу можно прировнять к саперной? Нет, конечно. Но, тем не менее, работа испытателя очень ответственна. Ошибка токаря может привести к браку одной детали, механика-сборщика — механизма, в крайнем случае, сварщика — к браку отсека или бака для топлива. Ошибка испытателя стоит во много раз дороже.

Ей цена — вся космическая станция, вместившая в себя труд и токарей, и механиков, и сварщиков, и электриков и мало ли кого еще, и не только родного завода. Дорогая ошибка. Естественно не каждой ошибке такая цена, не каждый испытатель может допустить такую ошибку.

Георгий Николаевич с утра, не заходя в ОКБ, пришел пря мо в КИС. Так бывало не каждый день, но уж раз-два в неделю Главный приходил обязательно. Обычно он сразу же подключался к рассмотрению любого вопроса, любой испытательной закорючки. Казалось, что чем сложнее вопрос, тем ему интереснее.

Тут же требовались электрические схемы, карандаш, лист бумаги. Пиджак снимался, вешался на спинку стула, а то и просто клался рядом на стол или на стул. И начинался «творческий процесс». «А что, если проверить это так, или так?» «А вот это вы проверяли?» И так до тех пор, пока не находилась причина задержки испытаний, или до звонка его секретаря с сообщением, что его к телефону срочно разыскивает кто-нибудь из высокого руководства. Очень любил наш Главный «поковыряться» вот так, практически.

— Так что стряслось? — Бабакин серьезно посмотрел на старшего испытателя, — докладывай.

— Георгий Николаевич, у нас «ЧП». Прошлой ночью, во вторую смену меня не было, пошел поспать. Вроде все хорошо шло, провели испытания по программе, и…ушли ребята отдыхать. А аппаратуру в спускаемом аппарате под напряжением оставили. Проглядели в инструкции два последних пункта. Как это могло случиться — понять не могу.

— Ну, так вы далеко уйдете… да… надо что-то делать. Я понимаю, вам не легко, устали, верю. Но что поделаешь? Станции готовить надо. Пуски не отложишь. Я подумаю, что сделать. Сегодня же поговорю с директором. Поможем.

А обстановка действительно была сложной. Октябрь был уже на исходе. До пусков оставалось меньше трех месяцев, а работы — непочатый край.

Вот если бы все испытания шли без задержек, без фокусов… Но так не бывает. Это же не серийная продукция.

Аппаратура Гусева продолжала выматывать душу. И хотя все прекрасно понимали, что эти приборы посложнее любого другого, и что в прошлый раз, на «ВЕНЕРЕ-4» они работали нормально «всю дорогу», всё же продолжающиеся один за другим отказы, задержки и бесконечные повторения «пройденного», испытателей, естественно, не могли не настораживать.

Прошлый раз министр обещал, что Гусев на следующий день приедет к нам.

Но он не приехал. Справедливости ради нужно сказать, что этого сделать он не мог даже по приказу самого высокого руководства. Он был болен. Но как только поправился, приехал.

Подобные визиты не доставляли приятных минут ни хозяевам, ни гостям. Одни хотели обязательно обвинять и готовили для этого совершенно (с их точки зрения) неопровержимые обвинения, другие приезжали с совершенно (с их точки зрения) неопровержимыми оправданиями или обвинениями нас и наших испытателей в неправильной эксплуатации их аппаратуры.

Компромисс в начале встречи был совершенно невозможен. Потом — потом дело все в том, кто и с каким характером будет завершать переговоры «воюющих» сторон. Никто не хотел остаться виновным, и, до последнего момента, когда оправдываться нечем и все факты, и именно факты, или против нас или нашего «противника», только тогда одна из «воюющих» сторон складывала оружие.

Приехавший директор приборостроительного института, Леонид Иванович Гусев был давнишним смежником лавочкинцев. Он хорошо знал Бабакина, наши космические станции, и, конечно, еще лучше свои возможности, свои сильные и слабые стороны. О том, что его аппаратура может нет-нет, да и выйти из строя, он, конечно, допускал, но никогда, насколько и я его знал, не хотел с этим соглашаться и, пользуясь громким голосом и выразительными чертами лица, всегда старался занять атакующую позицию.

— Э-э, нет! Это вы мне бросьте! Только жаловаться, вот что вы умеете! А вы, собственно, кто такой? Ах, начальник КИС-а? Так что же вы, начальник КИС-а допускаете, что у вас приборы уродуют? Вы что, думаете нам в институте делать нечего? Мы день и ночь вкалываем…

В этот момент я подошел к группе «мирно беседующих» «хозяев» и «гостей».

Гусев, в сопровождении своих товарищей, наш начальник КИСа, еще кто-то из наших, стояли друг против друга около станции. Как я понял, шел «нормальный, деловой» диспут, были выложены все претензии. Лицо начальника КИСа еще не потеряло наполнявшей его красноты. Но, тем не менее, он старался казаться как можно спокойнее.

— А вот смотрите, Леонид Иванович, по блоку АС-5 три замечания, по блоку АС-17 — два, по …

— Да что вы мне все в нос тычите — «АС-5», «АС-17»! Ну и что? Подумаешь, по двум блокам замечания. А сами что делаете? Сколько времени все приборы, и наши в том числе, прошлой ночью под током держали? Владимир Васильевич, скажи, сколько? — Обратился Гусев к одному из своих инженеров.

— Пять часов…

— Вот то-то, пять часов! Вот возьму сейчас и сниму все гарантии! И на ваш счет запишу! Вот тогда попляшите перед начальством. А то нажаловались…

Разговор приобретал нежелательное направление. И в этот самый момент в проходе КИС-а показался Бабакин. По всей вероятности его предупредили о приезде Гусева. Двигалась подмога.

— А-а, Леонид Иваныч, здорово, здорово! Сто лет тебя не видел.— Георгий Николаевич, приветливо улыбаясь, подошел к Гусеву. — Привет хлопцы! — И он дружески протянул руку двум сопровождавшим его инженерам.

— Ты, я слышал, прихворнул немного, что, опять радикулит?

— Да не говори. Совсем замучил. Да тут еще с вами одна морока. Нажаловались…

— Пойми, Леонид Иваныч, дело не в «нажаловались». Ведь конец октября. Смотри сам, что осталось? Ноябрь и декабрь. Пуск в январе, сам знаешь. Откладывать некуда…

— Это-то я понимаю…

— Так вот и рассуди сам, что нам делать? Станции с завода надо отправлять на полигон никак не позже середины ноября. А то там не успеем. Ведь готовить две станции сразу. А с твоими приборами действительно беда. Думаешь, наши выдумывают? Нет. Посмотри сам. Дайте-ка сюда бортжурнал, давайте-ка вот здесь присядем.

Через минуту довольно толстый и, судя по состоянию, видавший уже виды альбом лег на стол.

Бабакин, Гусев и двое испытателей присели за небольшим столиком здесь же, около станции. Со стороны иного и не скажешь — мирная беседа старых друзей, и только. Куда девался пыл и жар обвинителей и обвиняемых?

Минут через 15 встав из-за стола, Гусев и Бабакин пошли по проходу из КИС-а. Леонид Иванович даже не взглянул в нашу сторону.

— Что-то они уж больно мирно разговаривали, — с обидой произнес кто-то из наших. — Эти гусевцы ведь всю душу из нас вытянули…

— Да для того, чтобы поссориться, да разругаться большого ума не надо… впрочем, это я не на твой счет, не обижайся. Нам ведь не один год вместе работать. Вот представь, начальство ругает и свое и чужое, смежники ругают, что делать? Огрызаться? Толку мало. Нервишки-то у всех того… Миром дела решать лучше. Я так думаю.

3 декабря 1968 года. Заседание Государственной комиссии по «ВЕНЕРАМ»

К такому событию в веренице дней и ночей, наполненных всем многообразием подготовки станций к отправке на космодром, конечно специально готовились.

В кабинете Главного с утра суетились проектанты, развешивая по стенам красочные плакаты с общим видом «ВЕНЕР», схемами их полета, основными характеристиками, составом приборов и т.д. и т.п.

Те испытатели, кому предстояло принять эстафету от своих коллег на заводе и готовить станции на космодроме, с серьезным видом, словно демонстрируя полное пренебрежение ко всему процессу «показа», на некотором удалении от всего «художественного творчества» вешали на большой коричневой доске графики подготовки станций на технической и стартовой позициях космодрома.

Строгие полотнища миллиметровки, с отрезками прямых линий и, соединяющими их, кружочками. В них даты событий. В те годы были модны вошедшие в практику так называвшиеся «сетевые графики». В последних кружочках с жирной красной стрелкой над ними две даты: «5.1.1969» и «10.1.1969». Даты стартов.

Георгий Николаевич почти не вмешивался в процесс подготовки. Иногда только подходил к плакатам, постоит минуту, посмотрит и скажет: «Вот это перевесить сюда, а это сюда». И все.

Заседание было назначено на 15.00. Некоторые приезжали за час, минут за сорок, некоторые, не очень торопясь, минут за пять.

Председатель Государственной комиссии, генерал Александр Григорьевич Мрыкин приехал минут за двадцать. Вошел, поздоровался с Бабакиным и всеми, кто был в кабинете, подав каждому руку. Молча прошел в заднюю комнатку, что за кабинетом, разделся. Через минуту вышел, подошел к столу Главного. Сел, повернулся к телефонному столику. Набрав номер и, не спрашивая ничего, не торопясь, произнес в трубку: «Я у Георгия Николаевича Бабакина». Трубка положена. Медленно повернул голову, достал из кармана очки, одел, потом встал, подошел к плакатам.

— Ну, что вы здесь нарисовали? Красиво…красиво. Георгий Николаевич, а как дела? В график-то уложитесь?

— Со станциями все в порядке, Александр Григорьевич, подготовку закончили…

— Хорошо…хорошо…вот и послушаем вас. Послушаем. У вас проектик решения, наверное, подготовлен? Позвольте посмотреть.

— Володя!.. — Бабакин оглянулся, ища ведущего конструктора. Его в кабинете не было. Быстро подошел к пультику на столе, нажал одну из кнопок. Пять-шесть раз она моргнула белым глазком, но динамик молчал. Очевидно, ведущего на своем рабочем месте не было. Нажал другую кнопку.

— Слушаю, Георгий Николаевич! — Ответила секретарь Главного.

— Срочно разыщи ведущего по «Венерам» и…бегом ко мне!

— Георгий Николаевич, он здесь, в приемной…

— Пусть зайдет!

Через секунду в дверях с весьма озабоченным видом ведущий конструктор Володя Перминов появился.

— Ты где мотаешься? Проект решения у тебя?

— У меня… То есть в машбюро, там пара опечаток…

— Хорош гусь! Пяти дней не хватило ошибки исправить?

— Да я, Георгий Николаевич, занят был, ведь отправка станций, сами знаете…

— Ладно, «занят»! Одна нога там, другая здесь! Чтоб через минуту, понял?

В кабинете народу прибавилось. Приехали почти все главные конструктора, ведущие испытатели, ученые из институтов Академии наук. Приветливо улыбаясь, внимательно обводя глазами всех в кабинете и слегка кивая головой знакомым, вошел академик Александр Павлович Виноградов — вице-президент Академии наук, директор Института геохимии, приборы которого стояли на станциях.

Не успел он отойти от двери, как она приоткрылась, и в кабинет протиснулся Перминов с несколькими листками бумаги в руках, подошел к Бабакину и, не глядя на него, молча положил перед ним принесенные листки.

Главный, не говоря ни слова, покосился, и передвинул листки Мрыкину.

— Ну что, Александр Григорьевич, будем начинать? Пожалуй, все уже собрались.

Мрыкин, чуть потянув рукав пиджака, посмотрел на часы.

— Еще четыре минуты, Георгий Николаевич, надо подождать. И стал читать проект решения.

Бабакин повернулся к сидящему рядом Евгению Яковлевичу Богуславскому, заместителю Михаила Сергеевича Рязанского, что-то спросил у него. Тот, секунду подумав, чуть привстал, подтянул к себе несколько листков бумаги, достал из кармана авторучку, что-то стал чертить, поглядывая на Георгия Николаевича.

В кабинете вполголоса шли разговоры.

Мрыкин еще раз посмотрел на часы, встал, постучал карандашом по столу. Разговоры утихли.

— Товарищи, разрешите открыть заседание Государственной комиссии. Сегодня на повестке дня один вопрос: о результатах подготовки станций «ВЕНЕРА-5» и «ВЕНЕРА-6». Порядок, я думаю, примем такой, — Мрыкин искоса посмотрел на лежащие перед ним листки бумаги. — Первое слово предоставим Георгию Николаевичу, затем представителям организаций по системам станций, потом по ракете-носителю и по наземному командно-измерительному комплексу. Возражений не будет? Георгий Николаевич, пожалуйста.

Бабакин встал, подошел к плакатам, взял указку, мельком взглянул на разрисованный всеми цветами радуги общий вид станции.

— Эти станции, как вы знаете, предназначены, в основном, для тех же целей, что и «ВЕНЕРА-4» — исследования межпланетного пространства по трассе перелета, входа в атмосферу Венеры и ее исследований на участке парашютирования спускаемых аппаратов. Установлено, что спускаемый аппарат «ВЕНЕРЫ— 4» очевидно был разрушен при атмосферном давлении около 18 атмосфер, а рассчитан был на 10. Кстати, перегрузки при входе в атмосферу превысили расчетные на 60 единиц.

В связи с этим мы предприняли некоторые меры, конструкция несколько изменена и теперь спускаемые аппараты выдержат давление до 30 атмосфер и перегрузку до 450 единиц. На этих аппаратах установлен высотомер другой конструкции, с другим методом измерения высоты. Надеемся, что теперь ошибки в измерении высоты не будет. С учетом плотности атмосферы мы решили уменьшить площадь парашюта. Теперь он всего 6 квадратных метров… Что я могу еще сказать? Схема перелета и спуска осталась прежней. Вот, пожалуй, и все. О научных исследованиях я говорить не буду, ученые сами скажут… Да, конечно, основного я не доложил — станции прошли полный цикл испытаний. Все, что предусматривалось. Результаты хорошие. Графики работ на технической и стартовой позициях нами разработаны, согласованы и представлены Государственной комиссии. Вот они. У меня все, Александр Григорьевич. Если будут вопросы — пожалуйста.

Подождав полминуты и обведя глазами присутствовавших, Бабакин сел.

Мрыкин, не вставая со стула, поискал глазами представителя завода «Прогресс», делавшего ракеты-носители, остановил на нем на секунду изучающий взгляд.

— Послушаем как у вас дела с ракетой-носителем. Пожалуйста.

Представитель «Прогресса» встал и довольно кратко доложил, что ракеты подготовлены, испытаны, одна уже на космодроме, другая отправляется сегодня.

— Евгений Яковлевич, пожалуйста, доложите нам как у вас дела с радиокомплексом и подготовкой наземных средств в Центре дальней космической связи. Прошу вас.

Богуславский встал, снял очки в тонкой золоченой оправе, протер их кипенным платочком, надел, неторопливо начал:

— Ну, что я могу сказать, Александр Григорьевич, все, что мы считали нужным и возможным — сделано. Я имею в виду бортовой радиокомплекс. Мы его несколько усовершенствовали. Теперь работать будет намного удобнее. Все испытания и у нас в институте, и здесь, у Георгия Николаевича проведены…

— Евгений Яковлевич, — прервал Мрыкин, — Вы говорите, что все хорошо. А я знаю, что с радиоприборами здесь было много неприятностей. Это даже министр отмечал...

— Александр Григорьевич, ну а как вы думаете, можно ли без замечаний подготовить и отработать такой сложный комплекс электронных приборов? Я считаю, грех не в том, что при отработке, при испытаниях были замечания. Важно не грешить дальше, в полете. Все возможные меры приняты. Есть дублирование, возможности большие. Мы надеемся, что все будет хорошо.

— Надеетесь или уверены? — Взглянув на соседа, спросил Бабакин.

— Чтобы ты был спокоен, Георгий Николаевич, специально тебе скажу, уверены и... надеемся. Ты же сам радист.

— Радист-то радист, но, братцы, все же радиокомплекс мне тревогу внушает.

— "Не боись", как ты любишь говорить, "не боись". Думаешь, мы с Михаилом Сергеевичем меньше тебя хотим, чтобы все было хорошо?.. .Да.. .так несколько слов о "земле". В Центре все подготовлено. К работе готовы.

— Товарищи, к Евгению Яковлевичу вопросы есть? Нет? Ну тогда Николай Сергеевич, ваше слово.

Главный конструктор радиовысотомера медленно поднялся и с минуту молчал, опустив голову.

— Да, товарищи, мне сегодня, пожалуй, труднее всех говорить. По "Венере-4" мы себя именинниками считаем. Не виноваты, но считаем. Одним словом, мы высотомер переделали. Теперь измерения будут вестись с большей высоты и чуть-чуть по-другому, так будет надежнее.

— Простите, Николай Сергеевич. — Александр Павлович Виноградов вскинул свои кустистые брови на соседа. На этот-то раз мы не ошибемся в измерениях высоты? Вы уверены?

— Уверены, Александр Павлович. На этот раз все должно быть в порядке. Все тщательно проверено, все испытано.

— Хорошо... хорошо... Мы так и отметим. — Вполголоса проговорил Мрыкин, ставя карандашом галочку против фамилии Николая Сергеевича. Амос Александрович, пожалуйста, Вы. Доложите о средствах командно-измерительного комплекса.

Полковник Амос Александрович Большой, давний наш друг по всем наземно-бортовым тревогам и радостям, медленно поднялся.

— Товарищи! Все средства командно-измерительного комплекса на всех станциях нашей страны к работе будут готовы. Участие примут шесть наземных пунктов и два плавучих комплекса-корабля в Тихом и Индийском океанах. Доклад окончен.

Мрыкин предоставил слово еще нескольким участникам заседания, затем, посмотрев в листок, сказал:

— Нам сегодня необходимо утвердить состав Главной оперативной группы управления. Я думаю, мы обсуждать его не будем. Состав со всеми согласован? Так? Поэтому я прошу поручить мне от имени Государственной комиссии его утвердить. Возражений нет? Так что, товарищи, будем заканчивать? Вопросов ни у кого нет?

Я думаю, все понимают, что предстоящая работа чрезвычайно ответственна и важна. Товарищи из ЦК партии и Совета министров очень интересовались нашими делами. Я думаю, мы согласимся с предложением Георгия Николаевича об отправке станций на космодром и порядке работы там. Доклады всех представителей институтов и заводов мы примем к сведению. Другие предложения будут? Нет? Значит, так и решим.

5 января 1969 года.

Вот и промчались дни и ночи, то время, которое было отведено графиком подготовки станций, принятом на заседании Государственной комиссии в кабинете Бабакина.

В тот раз старт «ВЕНЕРЫ-5» мне довелось переживать в Крыму, в Центре дальней космической связи в Евпатории.

Оттуда незримые нити связи шли к пунктам наземного командно-измерительного комплекса на территории страны, к кораблям в Тихом, Индийском океанах.

Зал главной оперативной группы управления.

Спокойный, неторопливый голос дежурного:

— На космодроме объявлена тридцатиминутная готовность!

Невольно посмотрел на часы: 8.50. Руководитель оперативной группы полковник Амос Александрович Большой подошел к своему месту за столом, взял в руки микрофон циркулярного аппарата связи.

— Внимание на циркуляре! Я — пятый. Проверяю готовность к работе. Двадцать первый, доложите готовность.

— Пятый, я двадцать первый, вас понял, к работе готов.

— Двадцать второй, я пятый, доложите...

— Пятый, я двадцать второй, к работе готов...

Вопрос, ответ, вопрос, ответ... На секунду представилось, сколько людей тогда ждали старта нашей «ВЕНЕРЫ»? А сколько раз ждали космических стартов за эти пролетевшие годы?

И старта «ВОСТОКА» ждали, и первыми из всех людей слышали гагаринское «ПОЕХАЛИ!», и «ВОСХОД» ждали, и первыми из всех людей увидели на телевизионных экранах фигуру неуклюжего в скафандре Алексея ЛЕОНОВА в космосе, и посадку «ЛУНЫ-9» ждали, и первыми смотрели на кусок безмолвного лунного мира, такого близкого на телевизионной панораме, и спуска «ВЕНЕРЫ-4» ждали…

— Готовность пятнадцать минут!

За окном взвыла сирена. Звук постепенно затухал, таял. То было предупреждение, сигнал о начале разворота громадных чаш — приемных антенн. Через окно их не видно, но эти многотонные громады двинулись, повернулись и остановились, направив свои параболические уши в ту, заранее рассчитанную точку пространства, в которой должна произойти радиовстреча Земли и «ВЕНЕРЫ».

— Внимание на циркуляре! Объявлена готовность десять минут!

Амос Александрович, отложив в сторону микрофон и, чуть улыбнувшись, подмигнул: «Знай мол наших! Не впервой!»

Прошло несколько минут. На светящемся оранжевыми неоновыми цифрами табло мелькали секунды. Более солидно и неторопливо — минуты. На окошечко, где высвечивались часы, никто не смотрел. Счет на секунды.

— Минутная готовность!

— Внимание на циркуляре, внимание на циркуляре! Всем быть на связи!

Нужно ли это предупреждение? Вряд ли. Но так, для порядка.

Голос оператора с космодрома:

— Протяжка один…протяжка два…Зажигание! ПОДЪЕМ!!!

И почти тут же спокойный голос дежурного по связи с космодромом:

— Десять секунд — полет нормальный... двадцать — норма, пятьдесят — давление в камерах сгорания устойчивое... сто секунд — полет нормальный...

Летели оранжевые секунды…

— Двести секунд — все в норме... включился двигатель третьей ступени... давление в камере сгорания в норме... пятьсот секунд — полет нормальный!

— Внимание! Произошло отделение последней ступени ракеты-носителя. Измерительные пункты ведут прием информации.

— Пятый, я двадцать пятый...— Голос оператора прерывался шорохом помех. Словно океанские волны, накатываясь на берег, ворошили прибрежную гальку. Это Дальний Восток.

— Пятый, я двадцать пятый... Начало приема 40 минут 15 секунд. Все в норме, полет нормальный.

По залу словно пронесся вздох облегчения. Спало первое напряжение.

— Полет после выключения двигателя последней ступени нормальный... Объект вышел из зоны радиовидимости...

Сергей Леонидович Азарх спокойно снял очки. Закрыл глаза рукой. Он один из руководителей главной оперативной группы управления.

— Сергей Леонидович, а не скажешь, почему это ты три пары очков имеешь?— «наивненько» заинтересовался кто-то из товарищей.

— Как это почему? Нужно.

— Вот и я заметил, что нужно. Очень нужно! Пошла ракета, пока первая ступень работала, у тебя какие на носу были? Темные? Темные. Это как понимать? Темное для тебя дело, что ли? На второй ступени — вторую пару очков надел, третья запустилась — сменил на третью. А дальше что?

— Да ему, братцы, дальше очки и не нужны, дальше он все и без очков знает, так, с закрытыми глазами!

— Да ну вас к черту, травилы безбожные…

Амос Александрович, вначале строго наблюдавший за этим, прямо скажем, «не предусмотренным рабочей программой» обменом фразами, не мог спрятать улыбку. Можно. Последняя ступень с «ВЕНЕРОЙ», став искусственным спутником Земли, летела над западным полушарием, ее уже не слышали чуткие уши антенн Центра. Счет времени с секунд перешел на минуты. Нужно ждать завершения третьей четверти витка вокруг Земли и подхода времени так называемого второго старта.

Амос Александрович, откинувшись на спинку стула, кивнул мне:

— Ну что, пойдем закурим?

— Да ведь ты же не куришь...

— Это я так, к слову…

В зале снялось напряжение. Наверное, впервые приехавшие на эту работу, две девчушки в уголочке недоуменно осматривались по сторонам. Они из академического института, из «науки». Им, наверное, уже рассказали, что станцией в полете управляют «самые-самые опытные». И вот смотрели они на этих «опытных» и недоумевали. Серьезные дяди, уже в летах, пережившие, пожалуй, не один десяток космических стартов, здесь, за тысячи километров от космодрома, от ракеты, встали, и кто-то, хлопая себя по карману, торопливо достал пачку сигарет, кто-то подошел к графику полета и уточнял для себя, наверное, уже пять раз уточненное, кто-то украдкой смахнул носовым платком пот со лба.

Люди-то разные. Но общее одно — не было равнодушных.

Прав, тысячу раз был прав Королев, говоря: «Ракетная техника равнодушных не терпит!» Он, правда, вместо «равнодушных» употреблял другое слово…

Вышли в коридор. Кто курил, кто так стоял в стороночке.

— Ну что, начало вроде хорошее?

— Погоди, погоди... Не спеши, дорогой. Наш закон знаешь? «Вперед не пьем!» Георгий Николаевич так всегда говорит. Подождем. Дорога дальняя. Еще второй старт с орбиты впереди. А машина действительно хорошо пошла...

… 10 часов 47 минут 15 секунд. Вот в это время должен был включиться двигатель последней ступени. Второй старт.

Все внимательно следили за секундомером, словно он мог дать какой нибудь ответ. Но цифры, в холодной неоновой беспристрастности, продолжали сменять друг друга. Словно поняв, что от секундомера ответа не дождешься, головы постепенно повернулись к дежурному связисту. Он первый должен был услышать радиодоклад с корабля, «из-под Африки».

Прошло еще несколько томительных минут. В зале тишина.

Сергей Азарх не выдержал, надел какую-то пару из своих трех пар очков, встал, начал ходить по проходу между столами. Пять шагов туда, пять обратно. Постоит секунду-две, и опять туда… обратно…

— Да перестань, ты, Сергей, мотаться! Как маленький. Седой уже. Первый раз, что ли? Минуты через три сообщат…— проворчал кто-то.

Тишина. Взгляды всех на связиста. Вот он поднял предостерегающе палец, словно от этого могло стать еще тише, несколько секунд слушал и начал что-то быстро записывать.

— Ну что там? — спокойно спросил Амос Александрович.

— Корабль докладывает: начал прием телеметрической информации с последней ступени. Сейчас передает времена исполнения команд… одну минуточку…да-да, записываю… команда на запуск — 47 минут 15 секунд… команда на выключение двигателя… Так, понял… До включения и во время работы двигателя все в норме. Есть, записал. Спасибо.

Повернулись к висящему на стене плакату с расчетными данными. Порядок! Второй старт прошел, как предусматривалось. Дальше дело было за станцией.

— Корабль сообщает: «Зафиксировано отделение станции!»

Минута. Еще минута… Еще… И…

— Есть сигнал с борта!

— Доложите, какое соотношение сигнал-шум? — Амос Александрович непривычно строго, а это так не шло к нему, посмотрел на оператора.

— Соотношение 50!

Это значило, что уровень радиосигнала в 50 раз превышал шумы и помехи.

далее