Из сообщения ТАСС

В полете автоматическая межпланетная станция «ВЕНЕРА-5».

5 января 1969 года в 9 часов 28 минут московского времени в Советском Союзе в соответствие с программой космических исследований осуществлен запуск автоматической межпланетной станции «ВЕНЕРА-5».

Основной целью запуска станции является продолжение исследований планеты Венера, начатых автоматической станцией «ВЕНЕРА-4»… Станция «ВЕНЕРА-5» была выведена на траекторию полета к планете Венера с промежуточной орбиты спутника Земли. Старт с орбиты спутника был произведен в 10 часов 47 минут московского времени. В это время станция находилась над территорией Африки. Двигатель последней ступени ракеты-носителя проработал 228 секунд и сообщил станции скорость, несколько большую второй космической скорости.

Автоматическая станция «ВЕНЕРА-5» выведена на расчетную траекторию. Полет станции к планете Венера будет продолжаться более 4 месяцев. Станция достигнет планеты Венера в середине мая 1969 года, пролетев по траектории расстояние порядка 350 миллионов километров и осуществит плавный спуск в ее атмосфере… При полете с автоматической станцией «ВЕНЕРА-5» будет поддерживаться регулярная радиосвязь и проводиться прием научной информации…»

Прошло три с половиной часа после старта. Только три с половиной, а до станции уже 25 тысяч километров! Был бы на ней спидометр, как на автомобиле, представьте, какая бы ему предстояла нагрузка?

Кончился сеанс связи. Погас зеленоватый экран электронного индикатора. Тихо в зале управления. И станция отдыхала. Но тот отдых не простой.

Вам приходилось видеть, как порой спит кошка? Вроде бы спит, и глаза закрыты, но вот смотрите, чуть дрогнуло одно ушко, чуть повернулось, опять успокоилось… Спит кошка, но что-то в ней «дежурит», что-то бодрствует.

Вот так и на станции. Ее чуткие «уши» — радиоприемники, никогда не выключаются. Они должны быть готовы к приему радиокоманд с Земли в любое время. Но не одиноки они на своем посту. Не спят, страдая «хронической» бессонницей и еще некоторые их соседи. Система энергопитания. И в сеансах связи, и в промежутках между ними солнечные батареи станции направленные на Солнце, ловят его лучи, переделывают их в электрический ток, заряжают аккумуляторы впрок, в запас, для очередного сеанса. Процесс зарядки нельзя оставлять бесконтрольным, им надо управлять.

Не до отдыха и системе терморегулирования. Ее обязанности очень ответственны: всему сложному хозяйству станции, работает оно, отдыхает ли, обеспечивать нормальный климат — температуру, прежде всего.

Работают и научные приборы. Им положено трудиться даже тогда, когда Земля и не говорит со станцией, и не спрашивает, что она обнаружила рядом с собой в космическом пространстве, что «намерили» ее научные приборы. Скоро очередной сеанс связи. Тот, который предусмотрен программой полета. И опять соберется оперативная группа в рабочем зале, и опять на борт станции полетят радиокоманды, включат радиопередатчик и начнется радиодиалог: Земля — станция, станция — Земля…

Пять дней проскочили, как один. Ранним утром 10 января, когда за окнами была еще темень, по дороге, припорошенной только что выпавшим первым снежком, к пункту управления потянулись люди. Нет, не по звонку о начале рабочего дня. Какой тут режим? Частенько радиосвидания со своими космическими творениями поднимают управленцев то чуть свет-заря, то поздно ночью. Такова работа. И к этому привыкли. По другому-то и быть не может. Да только ли здесь, в Центре?

10 января 1969 года в 8 часов 51 минуту, 52,2 секунды на космодроме должна была стартовать «ВЕНЕРА-6» и начать свой многотрудный путь вслед за улетевшей пять дней назад «ВЕНЕРОЙ-5». Нет, она не опоздала. Ни одновременно, ни на следующий день ей лететь было нельзя. Слишком «рядом» летели бы станции, трудно было бы ими управлять. Поэтому программа так и предусматривала: старт через пять суток.

И опять в зале Центра управленцы, радисты, энергетики… И опять проверка связи, и опять те же вопросы и ответы всех пунктов командно-измерительного комплекса. Опять краткие доклады с космодрома.

«ВЕНЕРА-6» пошла в полет точно в назначенное время.

По коридорам Центра из репродукторов разнеслось:

— Внимание! Всем службам! Первый сеанс связи с объектом «ВЕНЕРА-6» в 10 часов 20 минут! До начала сеанса связи осталось 15 минут. Всем занять свои рабочие места. Повторяю, всем занять свои рабочие места! Внимание! Очередной сеанс связи с объектом «ВЕНЕРА-5» в 13 часов 45 минут, номер сеанса — шестой. Всем службам по окончании сеанса №1 с «ВЕНЕРОЙ-6» провести подготовку к сеансу с «ВЕНЕРОЙ-5». Повторяю…

Да, работы нашим управленцам прибавилось. Сеансы пойдут с обеими станциями. Разработанное расписание полностью вступило в действие.

«…В целях более полного изучения планеты Венера и получения о ней большего объема научной информации в Советском Союзе 10 января 1959 года в 8 часов 52 минуты московского времени осуществлен запуск автоматической межпланетной станции «ВЕНЕРА-6». Станция «ВЕНЕРА-6» будет проводить научные исследования совместно со станцией «ВЕНЕРА-5»… В это время станция «ВЕНЕРА-5» находилась на расстоянии одного миллиона трехсот одной тысячи километров от Земли… Управление полетом межпланетных автоматических станций осуществляется из Центра дальней космической связи…»

Из сообщения ТАСС.

7 марта предстоял сеанс с «ВЕНЕРОЙ-5», подготовка к проведению коррекции траектории. Каковы же были «исходные» данные сеанса?

Дальность — 13 миллионов 662 тысячи километров.

Время прохождения радиосигнала — 45,5 секунды.

Дальше шел перечень команд и время их выдачи: 11 часов 22 минуты.

Сеанс начался. Помчались к станции первые команды. Через полторы минуты они обернулись телеметрической информацией. На борту все в порядке.

В 11 часов 44 минуты закладка первой «уставки» — радиоволны понесли к станции ни больше, ни меньше — 4922 специальных сигнала. И все они должны были быть приняты без сбоев, без пропусков и ошибок. По радио это все проверили. Порядок. Закладка второй «уставки», еще 7007 сигналов. И опять проверка.

Убедившись, что и на этот раз станция «поняла» все правильно, управленцы закончили сеанс связи. В 16 часов — следующий. Продолжение закладки уставок. И вновь с Земли полетят радиокоманды…

А через день такой же сеанс с «ВЕНЕРОЙ-6».

Да, 7 марта разговор с «ВЕНЕРОЙ-5»... А следующий-то день 8-е... Международный женский день! А в группе управления есть прекрасный пол... Для мужской части управленцев положение существенно осложнилось.

Дело в том, что программа разрабатывалась чуть не полгода назад, и не придавалось при этом значения особенности этой даты. Отсчитывались сутки от момента старта, часы, минуты, принимались в расчет так называемые «зоны видимости» — когда станции, летящие к Венере, будут «видны» из Центра связи: они, как планеты, тоже «восходят» над горизонтом и «заходят» за него.

Но 8 Марта — праздник! А в программе черным по белому значилось: «8 марта закладка уставок на «ВЕНЕРУ-6». Что же делать? Освободить женщин от работы в этот день? А без них как? Хотя мужчины и сильный пол, но без женщин... Нет, нельзя, ничего не получится.

Вечером 7-го, после сеанса с «ВЕНЕРОЙ-5» собрались мужчины на совет. Пошушукались, поспорили и решили внести «конструктивное предложение» — сместить сеанс связи с «ВЕНЕРОЙ-6» с 8-го на 7-е, поработать плотнее, сделать все, что нужно. А 8-го пусть и наши дамы, и обе станции отдохнут. Как никак они тоже существа женского рода, да еще и имена-то какие «Венеры»!

Срочно связались с Москвой, с Координационно-вычислительным Центром, с баллистиками. Там поворчали, поворчали, но скрепя сердце согласились, и мужчины гурьбой вышли к женской половине и объявили им о принятом решении.

Неискореним, что ни говорите, рыцарский дух даже в таких вопросах, как управление полетом космических станций! Эх, женщины, женщины, напрасно вы думаете, что только в прошлые века были настоящие мужчины!

А 8 марта с самого утра даже погода, словно знающая и понимающая, была по-настоящему праздничной. Солнце, тепло по-весеннему. Поехали в город, побродили по приморскому бульвару, не удержались при дразнящем запахе жарящихся шашлыков, и, конечно, пошли к морю. Хотя и март еще, но море всегда море!

Бабакин прилетел 13 марта. Сеанс коррекции был назначен на 14-е. Такие ответственные этапы полета станций он никогда не пропускал.

Вечером он долго сидел с техническим руководителем группы управления — «посвящался» в те нюансы работы станций, которые обычно не сообщались ни в ОКБ, ни, боже упаси, руководству в министерство. Зачем их беспокоить? Только хлопоты на свою голову наживать.

К 9 часам утра 14 марта вся группа управления была на своих местах.

Когда все подготовлено, все продумано, все предусмотрено, а до начала сеанса еще минут двадцать, то обычно это нудные минуты. Как в институтском коридоре перед экзаменом. Кто-то сидя за столом перелистывал давно и многократно читаную инструкцию, кто-то стоя у плакатов или графиков, висевших на стене, сосредоточенно, словно впервые, разглядывал то, что сам вчера рисовал или рассчитывал, кто-то с товарищами обсуждал в полголоса проблемы, совсем не связанные с предстоящей работой. Это или самоуверенные, или многоопытные, или, наоборот, мало искушенные. Разные люди.

В зале тихо. Но вот неожиданно щелкнул репродуктор линии связи с передающим пунктом Центра. Чей-то неторопливый голос, такой домашний, спокойный, вразвалочку…

— Второ-о-ой… я….четвертый… Меерович… у вас?

Амос Александрович продолжал что-то записывать в журнал, не обратив внимания на тот, кем-то заданный вопрос. Репродуктор опять щелкнул:

— Четвертый… я второй… Меерович у нас.

Это «второй» подражая «четвертому» говорил медленно, спокойно. Пауза. Через минуту «ожил» «четвертый».

— Второй, я четвертый… он думает к нам идти?

Пауза. Этот диалог начал привлекать внимание. Нет, не содержанием — формой, такой нарочито ленивой, спокойной.

— Четвертый… я второй… Думает.

В зале послышались смешки.

— Второй… я четвертый… Как надумает, пусть идет.

Минута тишины. Управленцы в зале заинтересованно ждали, что еще «выдадут» собеседники. Олимпийское спокойствие полковника Большого больше не выдержало. Нахмурившись, он взял микрофон:

— Четвертому и второму! Лишние разговоры прекратить!

Через секунду тусклыми голосами два ответа: «Принято…»

Порядок наведен.

Резкий вой сирены за окном. Это, чуть дрогнув, и медленно поворачиваясь, пошли «на программу», громадные восьмичашечные антенны. Повернувшись, они остановились и нацелили свои параболические уши в ту небесную точку, где в полутора десятках миллионов километров мчится в космическом пространстве наша «ВЕНЕРА».

Почти тут же в дверях появился Бабакин. С ним офицеры­-руководители Центра. Приветливо кивнув, Бабакин снял плащ, бросил его на стул.

— Ну что, братцы-кролики, как дела? Дрожите?

Вопрос, по всей видимости, касался всех, но «технорук» со свойственной ему серьезностью и ответственностью принял его на свой счет.

— Ге-оргий Николаевич! — Чуть растягивая слова, начал он.— Сеанс в 10.54, через 10 минут. Замечаний по предыдущему сеансу …

— Знаю, знаю. Ты мне уже говорил.

— …нет.— Все же закончил фразу технический руководитель оперативной группы. Официоз!

Как только в окошечках электрического секундомера неон высветил предусмотренные программой «10» и «54» Амос Александрович поднес ко рту микрофон.

— Команда 68!

Через секунду из репродуктора спокойный голос оператора:

— Команда 68 выдана.

— Ну-с, теперь будем ждать ответ... Сергей! — обратился Главный к нашему управленцу,— Когда у нас должен появиться сигнал?

— Георгий Николаич, время прохождения 52 секунды. Туда и обратно — 104, да на разогрев передатчика минута …Мы считаем в 10.57. Телеметрию будем иметь минуты четыре, не больше.

— Да-а, маловато. Плохо, черт возьми, надо иметь телеметрию весь сеанс. На будущих станциях надо это все переделать. Надоели эти ограничения. Ну ладно, подождем.

Бабакин, да и все, пожалуй, повернулись к голубоватому экрану электронного индикатора, на светящейся тонкой линии которого, бились, словно мелкая зыбь на море, шорохи космических помех и шумов. «10.55…» «10.56…» «10.57…» и вот в середине этой пульсирующей голубой линии сначала неуверенно, а потом отчетливо вырос трепещущий плавный изгиб.

И тут же три, или четыре слившихся возгласа: «Есть ответ!».

Одна из помощниц Сергея Леонидовича, чуть наклонилась к экрану индикатора:

— Есть телеметрия. Должен идти первый коммутатор.

— Мирочка на месте? — спросил Бабакин.

— Конечно. Сейчас запросим, что она видит.

…Мирочка. Или, если полностью, — Ревмира Прядченко.

Такое имя ей придумали родители, соединив в нем два слова: «революция» и «мир». Была в минувшие годы такая мода. В группе управленцев Мира была человеком исключительным, обладавшим феноменальной способностью держать в памяти десятки операций, которые надлежало выполнять приборам и системам станции по подаваемым с Земли радиокомандам или от бортовых ПВУ. Пожалуй, как никто иной, она с ходу умела понимать и расшифровывать телеметрические сигналы, порой весьма перепутанные космической разноголосицей радиопомех.

Ей-богу, этот ее дар мог с успехом соперничать с любым автоматическим способом обработки информации. Не раз наши управленцы приводили в недоумение искушенных коллег, заявляя, что де у нас информация с «ВЕНЕР» обрабатывается специальной системой «Мира-1».

— Как это — «Мира-1»?! Нет таких машин. ЭВМ «Мир-1» есть, а «Мира-1»…

— Вот то-то и оно, что у вас «Мир», а у нас «Мира»!

А какие прекрасные стихи писала Мирочка…

Бабакин взял микрофон.

— Мирочка! Добрый день. Ну, что у вас?

— Здравствуйте, Георгий Николаевич! — Она по голосу узнала Главного. — Пока сказать ничего не могу. По телеметрии сплошные сбои. Параметры выделить нельзя.

— Ну, хотя бы что-нибудь…

— Сейчас… минутку… пока только одно могу сказать, но не гарантирую... вот... ДПР не в норме...

Главный опустил руку с микрофоном.

— ДПР... ДПР... Это давление после редуктора?

За столом задвигались. Одновременно некоторая растерянность с озабоченностью появилась на лицах управленцев.

Большой смотрел то на Главного, то на Азарха. Техническое руководство для того и существует, чтобы принимать решения, что дальше делать в сложной обстановке, продолжать ли сеанс или дать выключающую команду?

Сложность была в том, что на борту станции работало программно-временное устройство, беспристрастно выдававшее в нужной последовательности команды-сигналы для ориентации станции и включения корректирующего двигателя. Работало это устройство, и ему невдомек, что какой-то там ДПР не в норме...

— К чему это может привести... к чему... к чему? — задумался на секунду Главный, — к повышенному расходу газа, к избыточной тяге на соплах ориентации, так? Станция может не сориентироваться?

— Георгий Николаич, надо разобраться, — не скрывая волнения, проговорил кто-то из управленцев.

Главный взял микрофон:

— Мирочка, ну что?

А неоновые цифры секундомера отщелкивали секунды и минуты, ставшие какими-то уж очень короткими.

— Разбираюсь, сбои сплошные, пока ничего нового не скажу...

— Выключим станцию, дадим отбой? — Большой вопросительно посмотрел на Главного.

— Отставить отбой. Не волноваться. Пусть сеанс идет.

На индикаторе бился шершавый, лохматый бугорок дальнего голоса станции. Ну почему так, словно по закону «пакости», именно тогда, когда информация была нужнее, чем когда-либо, ее никак нельзя было «выудить» из мутности сбоев и помех?

— А повторить мы можем? Газа в системе ориентации хватит? — Продолжал допрос технический руководитель. — Нет, надо собрать рабочую группу и все тщательно разложить по полочкам, по порядку...

— Да какие «полочки!» В крайнем случае, сеанс коррекции придется повторить…

— А это реально? Газа хватит? Тут требуется все тщательно обдумать. Георгий Николаевич…

Щелкнул репродуктор циркуляра и радостный голос Мирочки, непривычно наполненный звенящими нотками и прерывающийся от волнения:

— Георгий Николаич! Расшифровала! Все в порядке! ДПР — в норме! В норме!

И сразу снялось напряжение. А на часах — 11 часов 03 минуты. И всего-то прошло каких-то 5 минут. Всего пять минут...

Время, отведенное для передачи телеметрии с борта, кончилось. Плохо, конечно. Но ничего другого сделать было нельзя, телеметрический сеанс не продолжишь. Как только система ориентации начнет разворачивать станцию в нужное для коррекции положение, её параболическая антенна отвернется от направления на Землю. Тут же и бортовой передатчик будет выключен. После этого единым командиром на станции будет программно-временное устройство — ПВУ. Оно в течение часа будет командовать всеми системами станции, готовить их к проведению коррекции. Час. 60 минут. Ждать? А что же делать? Связи со станцией не будет, нового ничего не узнаешь, ничем с Земли ей не поможешь.

— А что, братцы, делать-то ведь нам нечего. Может сходим пообедать? Время к этому…— Сергей Леонидович вопросительно посмотрел на Главного.

Столовая от командного пункта минутах в двадцати. Пока дошли, пока справились с немудреным обедом, поглядывая на часы чаще, чем этого требовал прием пищи, прошел час.

Бабакин, поставив на стол допитый стакан компота, вскинул левую руку, посмотрел на часы:

— Все…11.59. Сейчас там должен быть запуск двигателя.

— Да нет, еще почти через минуту, — ответил кто-то из соседей по столу.

И надо же, в этот момент за окном столовой нарастающе прогремел вертолет!

— Вот вам и запуск двигателя! И кто в этом сомневался? — Сострил Сергей Леонидович, покосившись в сторону технического руководства.

— Вам все шуточки, Сергей Леонидыч. Пошли бы лучше на КП, через полчаса сеанс связи… Вот там и посмотрим, кто, в чем сомневался.

В 12 часов 32 минуты, точно по программе, на индикаторе приемного устройства опять забился сигнал. Репортаж с «системы Мира-1» — нашей Мирочки — со всей очевидностью подтвердил: по всем параметрам коррекция состоялась, все системы станции работали нормально. Вот и вся коррекция. Казалось бы просто. А сколько нужно было сил, ума, нервов, чтобы все это создать, отработать, испытать, зародить в себе уверенность в «умности» созданных систем, приборов, механизмов? Как надо было верить в свою станцию, в своих соратников, товарищей, чтобы вот так спокойно в начале сеанса, когда сбои телеметрии заставили многих затаить дыхание, быть может, в чем-то усомниться, произнести, и не только произнести, а решить так, как решил Бабакин: «Отставить волнение, сеанс продолжать!»

Где-то около пяти часов вечера телефонный звонок прервал благоденственно-спокойное пребывание на диване в гостинице Давида Константиновича Бронтмана — технического руководителя оперативной группы. Отложив на журнальный столик очки и книгу, которую он не очень внимательно проглядывал — мысли-то другим были заняты: обе станции в полете, коррекция траектории одной прошла хорошо. На очереди вторая, а там опять дорога, и только в середине мая подлетят они к Венере.

Только в мае…

Он поднял трубку телефона.

— Ты чем занят? — голос Бабакина.

— Лежу, читаю.

— Полезно. А ты знаешь, что я хочу предложить? Давайте-ка сегодня все вместе поужинаем. Как-никак, а работенку хорошо провернули.

— Это как «всем вместе»?

— А так, всей группой управления. Надо всех пригласить. Общий ужин. Поручи кому-нибудь, пусть посуетятся.

Посетители евпаторийского ресторана «Украина», по всей видимости, не обратили особого внимания на группу человек пятнадцать-двадцать, дружно высыпавшую из видавшего виды автобуса и, не особенно стесняясь своего не очень ресторанного вида, занявшую с шутками и смехом отдельно накрытые столы. «Ну, юбилей, наверное, или слет каких-нибудь передовиков...» Быть может, кто и знал, что неподалеку есть «Центр», имеющий непосредственное отношение к событиям, суть которых сообщалась ТАСС. Но поскольку ни вчера, ни сегодня никаких сообщений не было, решили, что это что-то «общественное». Так решили и официанты и не очень многочисленные посетители. Время-то не курортное.

На подобных вечерах наш Главный был общепризнанным тамадой и, надо сказать, умел это делать. Как только расселись и сухое крымское зазолотилось в бокалах, он встал.

— Товарищи мои дорогие! Сегодня мы, так сказать, собрались по «поводу». На последнем слове он сделал ударение и продолжал:

— Повод хороший. Я думаю, никто возражать не будет?

Улыбки на лицах и поднятые бокалы были ответом на заданный вопрос.

— Черт возьми, как хорошо на вас всех смотреть за столом. И не спорите, и не ругаетесь. Вот всегда бы так...

-Что «всегда»? За столом сидеть? — перебил тамаду сосед.

— Да не за столом, а на работе поменьше спорить. Впрочем, я не то говорю. Как можно работать без спора? Нельзя. В нашем деле нельзя. А что это ты меня подталкиваешь?

Его сосед молча, умоляюще переводил взгляд с Главного на свою рюмку.

— Ну, понял, понял. Руководство опасается, что «компонент» потеряет кондиционность. Братцы, за успех, за путь-дорожку дальнюю...

Тосты в тот вечер были разные, но совсем безобидные. Даже опытные разведчики не догадались бы, по какому поводу собралась та компания. Ужин прошел на славу. Часа через три к ресторану подкатил автобус. Темнело. Вечер обещал быть теплым, тихим.

— А что если сейчас приедем и пойдем по бетонке погулять? — Главный посмотрел на товарищей. — Нет возражений? Женщины согласны?

Любил он в свободные вечера, так редко выдававшиеся в Центре, собрать вокруг себя человек десять и походить, побродить по дороге от Центра к морю.

И о чем только тогда разговоров не было — и о планах, и о мечтах, и о личном чьем-то, и о новых книгах, и о когда-то прочитанных, и о только что просмотренном журнале, и о новой постановке в театре. И всегда эти разговоры были общими, интересными. Порой, после небольшой паузы, когда слышна была только окружавшая степь, кто-то тихонько в полголоса запевал, не спугивая обступающую темную тишь.

Горбушка Луны вылезала из-за горизонта, оранжевая, большущая, словно ставшая в сто раз ближе к Земле.

— Вот каналья! — Главный остановился. — Так и дразнится, так и дразнится. Ничего, скоро новые машины будут, тогда будешь знать, пощекочем тебе подмышки.

— А как дела на фирме с «ЛУНАМИ» идут?— спросил кто-то.

— Да не просто... С первого раза не вышло, знаете, небось. Но я уверен, получится. Обязательно получится.

— Это хорошо, что ты уверен. Тебе везет... Ей Богу, наверное, ты в рубашке родился...

— И в кальсонах... При чем здесь «везет»? Ты думаешь, все от меня одного зависит, я во всем виноват? Нет, дорогуша. Это не везение. И я тут ни при чем. Это иное...

— Иное-то, может быть и иное, но что не говори...но в рубашке.

— Считай, как хочешь. Я не помню, маленький был... «В рубашке»... Лучше меня помнишь?... Вот посмотрим, что дальше будет. Станциям еще долететь нужно, в атмосферу той красавицы-богини войти. Может она в этот раз добрее будет? Кишки из шариков не выпустит, как из «ВЕНЕРЫ-4»? Боюсь я, что там, у поверхности давление больше, не дай Бог, атмосфер сто... Вот если бы сесть... Представляете братцы, спуск на парашюте окончен, высотомер дает «нуль», а шарик сидит на поверхности и пищит! А?

— Да уж, корреспонденты тогда поизощряются! Таких сравнений, таких эпитетов напридумают…— Заметил кто-то.

— Корреспонденты… А помните, какой казус с Раушенбахом перед посадкой «ВЕНЕРЫ-4» случился? Тогда у нас на Центре еще Гагарин был. — Сергей Леонидович усмехнувшись, взглянул на Главного.

А было тогда вот что. В Центр ко дню посадки станции приехала группа корреспондентов, журналистов — народ дотошный. То им расскажи, то покажи. А у нас, скажем прямо, не все разговорчивые. Нажаловались начальству: «Пресса мешает работать, отвлекает». Начальство помогло: у дверей зала оперативной группы управления поставили солдата. Ему строгий наказ: « Во время сеанса связи корреспондентов не пускать!» Солдат есть солдат. Они тоже люди разные. В общем — стоит. А в зале шел сеанс связи. К дверям подошел Борис Викторович Раушенбах. Он был приглашен в числе крупных ученых и как наш давнишний коллега «сопереживать» столь знаменательный, по предположению, момент посадки спускаемого аппарата на поверхность Венеры. В те годы он был уже членом-корреспондентом Академии наук СССР, а позже — академиком.

— Ваш пропуск! — Раушенбах протягивает выданный ему временный пропуск Центра, без фотографии. Естественный вопрос солдата, знающего порядки внутренней службы на столь ответственном посту:

— А паспорт у вас есть?

— Нет, — отвечает Раушенбах

— А что у вас есть?

— Есть удостоверение личности.

— Предъявите…

Раушенбах протянул свое удостоверение члена-корреспондента. Солдат внимательно прочитал и безапелляционно произнес:

— Не пущу!

— Почему? — спросил с недоумением Раушенбах.

— Корреспондентов пускать не велено!

— Так я же не корреспондент, я член-корреспондент…

Три секунды молчания и солдат изрекает:

— Тем более!

Май 1969 года.

— Что же это, черт возьми, за напасть такая! Погода взбесилась, что ли? И что там «ветродуи» думают? Не случайно говорят, вот раньше никаких спутников не было, никаких метеоцентров, а старики в деревнях погоду точно предсказывали...

Бабакин отошел от окна столичного Внуковского аэропорта, безнадежно махнув рукой.

Стрелки больших настенных часов были уже около двух. Вылет Государственной комиссии был назначен специальным рейсом на 9 утра.

К 12 часам там, в Евпатории, в Центре дальней космической связи, их должны были встречать.

Неподалеку в креслах сидели президент Академии наук Мстислав Всеволодович Келдыш, рядом председатель Государственной комиссии, генерал Александр Григорьевич Мрыкин и еще несколько членов Госкомиссии. Вылет задерживался, как уже неоднократно, с очень озабоченным видом сообщал дежурный, по «метеорологическим условиям». Действительно, за окном, словно молоко разлили. Туман был столь густым, что даже самолетов, стоящих от павильона в каких-нибудь двух сотнях метров, не было видно. Фигурки людей за окном виднелись, словно через матовое стекло.

Бабакин подошел к Келдышу, сел в кресло рядом. Достал пачку сигарет, протянул президенту.

— Спасибо, Георгий Николаевич, куришь, куришь все утро — во рту, словно мотоцикл катался. Ну что, долго будем еще сидеть? Александр Григорьевич! — Не меняя серьезного выражения лица, Келдыш повернулся к генералу, — Вы же председатель Государственной комиссии! Вы же лицо облеченное неограниченной властью...

— В государственном масштабе… — Вставил в тон президенту Бабакин.

— Вот именно! Так неужели вы мер принять не можете? Ну, распорядились бы, Александр Григорьевич!

По реакции Мрыкина нельзя было понять, всерьез ли он принял шутку. Он молчал.

Да, генерал не ответил на реплики Президента и Главного конструктора. Подобные часы ожидания для людей такого сорта, которые собрались здесь, были столь необычными, что настроение у всех было далеко не из лучших. Все прекрасно понимали, что эта задержка уж более чем некстати. Завтра утром 16 мая 1969 года посадка на Венеру станции «ВЕНЕРЫ-5». А через сутки — «ВЕНЕРЫ-6».

И руководство оперативной группы в Евпатории, в Центре, конечно, волнуется. О прилете Государственной комиссии договоренность была еще за несколько дней. И вот на тебе! Вылетели только в восьмом часу вечера.

Полет на юг прошел нормально, но только вместо Симферополя, где должны были садиться, из-за погоды пришлось уже на подлете идти на аэродром в Саки.

И опять нервы, опять волнения: машины-то со встречающими были посланы в Симферополь, а теперь мчаться им за 60 километров.

Короче, в Центр попали вместо 12 часов дня лишь ночью. О состоянии и настроении всех вспоминать, пожалуй, не стоит.

В Центре, выйдя из машины, Бабакин приветливо поздоровался со всеми, кто встречал приехавших, задержав дольше всех руку Давида Бронтмана и, глядя ему в глаза, спросил:

— Ну, как дела?

— Пока на борту все в порядке. Пару раз, правда, радиокоманды не сразу прошли. Но разобрались. Дело здесь, в «земле», а на борту...

— Товарищи, товарищи! — Генерал Мрыкин прервал его, — Ну нельзя ли немного подождать? Дайте вашему Главному конструктору отдохнуть... Ведь вы же понимаете, прекрасно понимаете…

— Александр Григорьевич, не волнуйтесь, не волнуйтесь, вы идите, идите отдыхайте. Я сейчас, буквально два слова. Ну, десять минут…

— Георгий Николаевич, ты бы, правда, пошел отдохнуть, а мы сейчас посмотрим «аварийные ситуации». Их Сергей Леонидович и его группа подготовили...

— А как Сергей, здоров?

— Здоров, что ему сделается… Так утречком мы тебе и покажем…

— Зачем же утром? Я сейчас, только чемоданчик закину. Да, чуть не забыл, я тебе новые очки привез. Ты ведь свои кокнул? Так вот твоя благоверная Зиночка тебе новые очки вместе с горячим приветом прислала. Понял? Ну, иди, а я сейчас, мигом.

Оперативная группа еще не успела собраться, как Бабакин уже пришел. Оглянувшись, кивнул всем, подошел к большому плакату с разрисованными на нем цветными карандашами вариантами всех мыслимых и немыслимых неисправностей и отказов аппаратуры станции.

— Ну, давайте, рассказывайте все по порядку и с самого начала.. Сергей, расскажи ты. Потом…потом Андрей. Измайлов здесь? Напомните мне, что и как у нас будет при отделении спускаемого аппарата, а затем посмотрим «науку». Только не перебивайте друг друга и не спешите. Время у нас еще есть. Ночь впереди.

И глаза Главного, как у него частенько бывало, быстро и с хитринкой оглядели всех сидящих в комнате. Он ведь прекрасно знал, что вот уже пятый месяц оперативная группа управления, работая днем и ночью, вела «ВЕНЕРЫ» к Венере. Он прекрасно знал и то, что работа эта очень не простая. Но он знал всех тех, кому он, и, прежде всего, он, доверил эту ответственную работу. Доверил. Именно доверил. И вот в ту ночь, в те последние часы подготовки к заключительным аккордам Главный слушал своих товарищей, со многими из которых он работал бок о бок не один десяток лет.

Пока говорил Сергей Леонидович, а после него Измайлов, Георгий Николаевич молчал. Как бы впитывая и их слова, и их мысли, разделяя их на высказанные и невысказанные, те, которые оставались где-то в мозговых извилинах. Только тогда, когда доложено было все, задал несколько вопросов, что-то уточнил, что-то посоветовал, потом... Словом, разговор затянулся. Где-то около пяти утра он, посмотрев мельком на часы и тут же обведя взглядом утомленные, осунувшиеся лица управленцев, сказал:

— Хватит, братцы, на сегодня. Давайте делать так, — И, поставив карандашом несколько галочек над рассмотренными вариантами, добавил: — Пусть к утру эту схему перечертят начисто, а то ведь неудобно комиссии все наши художества в таком виде показывать. Только пусть рисуют «нашими» карандашами. Я надеюсь, вы их не забыли?

По той серьезности, с какой был задан этот вопрос, со стороны могло показаться, что он спросил, по крайней мере, о каком-нибудь документе, расчете, но никак уж не о каких-то карандашах.

— Еще бы, конечно нет! — кто-то, вынув из кармана пиджака, торжественно показал Главному три, уже видавших виды, остатка старых цветных карандашей. У них была своя история. Это были «те самые» карандаши, которыми оформлялись оперативные управленческие документы с февраля 1966 года, с посадки на Луну первой «бабакинской» «ЛУНЫ-9».

Нет, ни Главный конструктор, ни его ближайшие товарищи, пожалуй, не были суеверными, но на очередную работу вот те, старые карандаши, брать никогда не забывали.

Небо на востоке уже светлело. Бабакин со своим давним другом, техническим руководителем оперативной группы шли вдвоем по дорожке к гостинице, чуть отстав от остальных.

— Ну вот, а теперь слушай, что у нас на фирме творится...

И Главный стал подробно рассказывать все последние события.

Дошли до дверей.

— Давай зайдем, посидим еще минуток десять, а?

— Давай.

И конечно, это были не десять минут. Разговор Главного конструктора и начальника одного из подразделений ОКБ, работающих вместе вот уже более 20 лет, не мог исчерпаться десятью минутами.

До сна ли было в то утро? Чуть посветлело, и от гостиницы группками, и по два-три человека, и в одиночку, к зданию командного пункта потянулись люди. Оперативная группа управления собиралась на своем рабочем месте.

На стенах комнаты командного пункта — аккуратно прибитые к деревянным реечкам разные таблицы, схемы, перечни радиокоманд. Отдельно, на особом месте, два листа, те, которые ночью рисовали «теми самыми» карандашами.

Как обычно, при подготовке к сеансу связи со станцией, дежурный связист, пока еще не пришло руководство, проверял готовность служб центра, его линий связи. Связь — дело великое! Серьезное.

Кроме шуток, представьте себе ситуацию: от спускающейся станции радио приносит на Землю самые первые сведения о характеристиках атмосферы нашей космической соседки, сведения, которых еще никто и никогда не имел. Кто-то из ученых здесь, на командном пункте узнал об этом, а его начальство, еще более «ученое» и находящееся, скажем, в Москве, знакомое с нашими планами, и ждущее с нетерпением доклада своего подчиненного, очень волнуется. А линия связи с Москвой кем-то занята! И наш ученый не может немедленно доложить своему шефу в экспресс-темпе. Что вы скажете? Только одно: научная карьера этого товарища под большим сомнением!

Да, связь — великая штука. Помню, неудовольствие председателя Государственной комиссии при спуске «ВЕНЕРЫ-4», когда ряд данных, переданных в Москву, там расшифровали скорее, чем здесь. Ну, как же можно было допустить такое! Опять связь подвела! В том случае она сработала слишком хорошо, слишком оперативно...

Во избежание подобных и иных казусов в тот раз старший по научной группе, всеми уважаемый, молодой, но подающий большие надежды ученый Владимир Гдальевич Курт, не поленившись встать пораньше, лично решил убедиться, что линии связи с Москвой в полном порядке.

Бег времени в зависимости от того, что происходит, различен. То секунды кажутся часами, то минуты скачут мгновеньями.

Перед началом сеанса минуты уж больно тягучи. Словно начинаешь непосредственно ощущать, как медленно вращается матушка-Земля.

И это вращение воспринимаешь непосредственнее, понимаешь, что возможность начать «разговор» со станцией прямо зависит от восхода далекой Венеры над горизонтом Земли. Станция уже вблизи планеты, а от Земли 65 миллионов километров! Так и хочется Земле подсказать: «Ну, скорее же вертись! Скорее!»

Ровно в 6 часов 30 минут в коридоре командного пункта появилось начальство: генерал Мрыкин, президент академии наук Келдыш, Бабакин и еще несколько членов Государственной комиссии. Все уверенно направились к дверям командного пункта. И вот тут произошло непредвиденное. Перед председателем Госкомиссии неожиданно возник руководитель оперативной группы Центра полковник Амос Александрович Большой, и вместо доклада о подготовке сеанса связи и приглашения занять места на командном пункте, нисколько не смущаясь, он произнес:

— Товарищ председатель Государственной комиссии, разрешите пригласить вас и всех членов комиссии в соседнюю комнату...

— Это почему же в соседнюю? А вы сами-то, где будете? — Возмутился Мрыкин.

— Не беспокойтесь, товарищ генерал, все, что будет происходить, вы будете знать одновременно с нами.

— Вы, значит, будете в другом месте? — Взгляд и интонация генерала не предвещали ничего хорошего.

Но Амос Александрович, делая вид, что не замечает надвигающейся грозы, спокойно повернулся к дежурившему у входа на командный пункт сержанту и тихо, чеканя каждое слово, произнес:

— На командный пункт пускать только с красной повязкой. Ясно?

Председатель, пожевав губами и еще более строго посмотрев на сержанта у дверей, решил, видимо, что проявлять сейчас генеральскую власть не время и не место, повернувшись к Келдышу, произнес:

— Ну что же, зайдем в ту комнату на минутку. Время еще есть. — И открыл соседнюю дверь. Вошедшие вслед за ним были немало удивлены. Комната в оборудовании ничем не отличалась от командного пункта. День назад этого ничего не было. Те же приборы, регистраторы, индикаторы. Посреди комнаты большой полированный стол. На нем аккуратно сложенные стопкой листы чистой бумаги, простые и цветные карандаши, линейки, резинки.

У стола мягкие удобные кресла. На отдельных столиках около окон несколько аппаратов громкоговорящей связи.

Пропустив вошедших, Амос Александрович, стараясь не замечать все еще грозно насупленных бровей председателя, очень миролюбиво, ласково обращаясь ко всем вошедшим и явно ища сочувствия, произнес:

— Дорогие товарищи! Мы обращаемся к вам с большой просьбой: членам комиссии остаться в этой комнате на все время сеанса связи. Вы помните, прошлый раз, при посадке «ВЕНЕРЫ-4» было столько начальства, что оперативной группе было очень трудно работать. Кроме того, присутствие высокого начальства сковывает управленцев. Лучше, когда обстановка просто рабочая. Особенно в такой важный момент, как посадка.

Произнеся скороговоркой эту длинную фразу, он переводил глава то на Бабакина, то на Келдыша, видимо рассчитывая на их согласие и поддержку.

Предложение, казалось бы, не содержало в себе чего-то особенного, но, тем не менее, суть его была непроста. Всегда члены Государственной комиссии и, уж конечно, председатель в подобные кульминационные моменты, к которым готовились столько месяцев, находились там, где выдавались команды на борт станций, где анализировалась поступающая информация, и принимались решения.

Мрыкин все это время нервно постукивал рукой по полированной крышке стола и не успел еще открыть и рта, чтобы выразить протест, как Бабакин спокойненько произнес:

— Конечно, мы разместимся здесь. Смотрите, как тут здорово! Мы здесь все и обсудим и увидим и услышим, и мешать никому не будем. Кстати, у нас остался один вопрос. Помните, Мстислав Всеволодович? Пока суд да дело, время еще есть, вот и поговорим, как вы считаете?

— Я согласен, — кивнул Келдыш.

— Ну, тогда, Мстислав Всеволодович, вы садитесь вот сюда, я сяду здесь, а Александр Григорьевич вот сюда. Это, по всей вероятности, председательское кресло!

И Бабакин первым сел за стол. Мрыкину ничего другого не оставалось, как занять «председательское» кресло и произнести:

— Ну-с, с чего же мы начнем?

И тут же, словно ждал этого вопроса, белый, чем-то не похожий на обыкновенные, телефонный аппарат, стоявший на отдельном столике, резко позвонил несколько раз сдвоенными звонками. Мрыкин подошел к телефону, взял трубку. По произнесенным им первым фразам можно было понять, что звонок из Москвы.

И большое московское начальство не спало в то утро. Зная по опыту, что подобные разговоры быстро не кончаются, и, очевидно, поняв, что это только первая телефонная «ласточка», и поговорить об «оставшемся вопросе» все равно не удастся, Бабакин, посмотрев на еще нескольких товарищей, подошедших к Мрыкину и выражавших, правда, молча, все признаки нетерпения и желания тоже «доложить», чуть усмехнувшись и вполголоса буркнув: «Кесарю — кесарево» — вышел в коридор.

Неподалеку, в этом же коридоре, была комната телеметристов. Открыв дверь, он увидел улыбающуюся Мирочку Прядченко.

— Здрасьте-здрасьте! Что это вы такая веселая с утра?

— Здравствуйте, Георгий Николаевич, поздравляю вас с праздником...

— Спасибо. А с каким?

— А у меня сегодня день рож-де-ни-я! — с расстановкой произнесла Мира.

— Да ну? Вот это да! Это ты придумала, или в самом деле?

— Правда, Георгий Николаевич! И знаете, что еще выходит по моему гороскопу? Ей богу не вру. Моя покровительница — Венера. Вот так. И она моя самая первая любовь. Вы знаете, моей первой космической работой была «ВЕНЕРА-1», еще при Королеве. С нее все у меня и пошло.

— Ну, Мирочка, дорогая, значит не меня, а тебя поздравлять. Но знаешь, ведь у нас многое наоборот...

— Как это так?

— А так. Ты меня с праздником поздравила? Значит и подарок за тобой. — И Бабакин кивнул головой на стоящий у окна телеметрический регистратор.

— Я очень постараюсь, была бы только приличная информация.

— Гляди, гляди. А мы потом в долгу не останемся. Ну, как, все в порядке? — Бабакин оглядел комнату, уставленную приборными стойками.

— Все в порядке, ждем сеанса.

— Ну, хорошо, ждите. Я к вам еще приду.

Главный вышел от телеметристов, и тут же в коридоре, буквально нос к носу, столкнулся с Амосом Александровичем Большим.

— Ну, ловко ты брат придумал с госкомиссией...

В ответ тот только молча улыбнулся, пожал плечами, наклонился к Бабакину и вполголоса ему на ухо:

— Я вам повязочку, красную. Вот держите.

— Это хорошо. Порядок. Я ее пока в карман положу, дразнить не буду. Так? — И он заговорщицки подмигнул. — Сколько еще времени до начала сеанса?

— Шесть минут. Ну, как там наш председатель, не свирепствует?

— Да вроде пока ничего. В Москву докладывал. Занят. Очень. Знаешь ведь, самое главное в нашем деле — вовремя доложить...

Показав из кармана кусочек красной повязки, Главный на минуту заглянул на командный пункт и тут же вернулся в комнату Госкомиссии.

— Ну, как обстановка, Георгий Николаевич? — Поднял глаза на него Келдыш.

— Все в норме. Все службы готовы к сеансу. Сейчас начнем.

— А можно ли узнать, каковы сейчас исходные данные для сеанса связи? — спросил кто-то из членов комиссии.

Бабакин достал из кармана маленькую записную книжечку. Но Келдыш, поняв, что собирается делать Главный, прервал его:

— Ну, зачем же вам самому? Есть же здесь техническое руководство. Позовите кого-нибудь.

Словно по мановению волшебной палочки, в этот момент открылась дверь.

— Александр Григорьевич, разрешите доложить…

— «Разрешите, разрешите», что значит «разрешите»? Вы обязаны нам докладывать. Посадили здесь, и никого рядом нет. Будьте добры, держать нас в курсе дел. Что вы хотели доложить? — грозно проговорил генерал.

— Я хотел доложить, что сейчас начнется сеанс связи номер 72. Расстояние от Земли до станции 67 миллионов 300 тысяч километров. Время распространения радиоволн — 3 минуты 44 секунды...

— Простите, это в одну сторону? — спросил кто-то.

— Да, в одну. Сеанс начнется от команды бортового программного устройства, автоматически. Здесь мы должны получить сигнал от станции в 7 часов, 7 минут, 7 секунд.

Все невольно посмотрели на часы. 7 часов, 5 минут. Ну что же, радиоволны уже должны были мчаться к Земле, отмеривая по 300 тысяч километров в каждую секунду. Еще две минуты им лететь и тогда...

При подлете к планете, за два часа до входа в ее атмосферу со станциями «ВЕНЕРА-5» и «ВЕНЕРА-6» были проведены последние припланетные сеансы радиосвязи, а перед входом в атмосферу на расстоянии 37 тысяч и 25 тысяч километров от поверхности были отделены спускаемые аппараты. Со скоростью более 11 километров в секунду они вошли в атмосферу планеты.

Это произошло в 9 часов 01 минуту 16 мая и в 9 часов 05 минут 17 мая 1969 года.

На участке аэродинамического торможения при воздействии перегрузок, достигавших 450 единиц, скорость снижения за короткое время уменьшилась примерно до 200 метров в секунду. После этого автоматически были введены парашютные системы, включились радиопередатчики и к Земле полетели столь жданные сигналы. Более пятидесяти минут продолжалась передача научной информации.

Измерения давления и температуры атмосферы проводились каждые 40-50 секунд и постепенно вырисовывалось, что представляет собой атмосфера Венеры.

При изменении давления от 0,5 до 27 атмосфер температура возросла от 25 до 320 градусов Цельсия! Больших «издевательств» спускаемые аппараты «ВЕНЕРЫ-5» и «ВЕНЕРЫ-6» не выдержали. Прием сигналов прекратился.

Двум нашим «ВЕНЕРАМ» и в тот раз дойти «живыми» до поверхности не удалось.

Тайны утренней звезды оставались нераскрытыми.

К августу 1970 года была закончена подготовка двух новых космических станций для продолжения исследований Венеры. Очередной стала «ВЕНЕРА-7». Она пошла в полет 17 августа. 22 августа стартовала ее напарница, но ей не суждено было стать очередной «ВЕНЕРОЙ», превратившись в начале пути в «Космос 359».

Чуть подробнее о «ВЕНЕРЕ-7». Она заслуживает этого.

Ее масса — 1180 килограммов, это килограммов на 50 больше, чем у ее предшественниц. Спускаемый аппарат стал намного прочнее, его масса возросла — прочность без массы не дается, и стала почти 500 килограммов, что на 100 килограммов превысило вес спускаемых аппаратов «ВЕНЕРЫ-5 и 6». Он был рассчитан и испытан на внешнее давление в 150 атмосфер и допустимую температуру наружной атмосферы 500 градусов Цельсия! Для таких испытаний пришлось создавать уникальную камеру высокого давления. Спускаемые аппараты подвергались там тем самым «атмосферам» и «градусам».

Сейчас можно так сказать: «Была закончена подготовка…». Через десяток-другой лет в космической летописи о подготовке этой станции ничего особенного, пожалуй, и не прочитаешь. Разве только лаконичные упоминания о дате старта, времени полета и полученных результатах исследований. А, вообще-то говоря, все этапы от «ВЕНЕРЫ-4» к «ВЕНЕРЕ-7» для наших конструкторов были сплошными проблемами. Особенно это касалось конструкции спускаемых аппаратов.

Действительно, спускаемый аппарат «ВЕНЕРЫ-4» по прочности был насчитан на внешнее давление атмосферы планеты в 10 атмосфер, «ВЕНЕР-5 и 6» — на 25 атмосфер. По результатам измерений в процессе спуска к поверхности можно было предполагать, что у поверхности давление может быть около 100 атмосфер! Да еще и температура где-то в районе 450-500 градусов Цельсия! Вот и гостеприимная соседка. Какой же должна быть конструкция нашего подарка этой соседке?

Это лишь несколько слов об одной из проблем. А сколько их было!

Да, 17 августа 1970 года «ВЕНЕРА-7» отправилась в полет, и 15 декабря 1970 года впервые в мире ее спускаемый аппарат завершил спуск на парашюте на поверхность Венеры в работоспособном состоянии.

В течение 23 минут Земля принимала радиосигналы с поверхности другой планеты Солнечной системы. Впервые с поверхности!

Что же сообщила «ВЕНЕРА-7»? Состав атмосферы — в основном углекислый газ, температура — 475 градусов Цельсия, давление — 96 атмосфер.

Следующая станция из этой серии — «ВЕНЕРА-8» — была в 1972 году, уже без Георгия Николаевича.

Методы исследования Луны с помощью космических аппаратов не раз обдумывались и обсуждались не только у нас, но и в Академии наук, среди специалистов-селенологов. Наиболее целесообразными были признаны три: с помощью искусственных спутников, подвижными средствами на поверхности и детальные исследования в каких-то особо интересных точках лунной поверхности.

Целесообразность использования спутников подтверждал и околоземный опыт, о подвижных лабораториях на Луне — луноходах — мечтал еще Королев. Третий же метод, особенно если обеспечить доставку образцов лунного грунта на Землю для более детальных исследований, — это мечта геологов, да и не только их. Доставка «кусочка Луны» на Землю! Это ли не экзотика? И это впервые! Таких «подвигов» мировая космонавтика еще не знала!

Разработка нового лунного проекта у нас в ОКБ началась в 1966 году как составная часть программы пилотируемой лунной экспедиции «Н1-Л3», разрабатывавшейся в НПО «Энергия». Помимо создания ракеты-носители и космического пилотируемого лунного корабля для посадки на поверхность Луны и возвращения на Землю, программой предусматривалось создание транспортного средства — электорокара для перемещения космонавта по поверхности Луны.

Однако впоследствии главными задачами для нашего коллектива стало создание не транспортного средства, а дистанционно управляемого лунохода для комплексных научных исследований на лунной поверхности, автоматического космического аппарата для доставки образцов лунного грунта на Землю, и искусственных спутников Луны.

Поразмыслив о предстоящих работах, Георгий Николаевич решил разрабатывать единый универсальный комплекс, который должен был «уметь» обеспечивать решение всех трех задач вместо разработки трех отдельных проектов.

Но даже самые предварительные прикидки, сделанные проектантами показывали, что уложиться в вес станций 1966 года не удастся. Стало ясно, что нужна и новая, более мощная ракета-носитель. Такая рождалась в конструкторском бюро В.Н.Челомея, и на ней удалось еще в 1965 году вывести на околоземную орбиту сверхтяжелый, по тем временам, спутник «Протон». Но она еще только училась летать в двух, трех, а не в четырехступенчатом, нужном нам, варианте.

А что делать? Ракета летать научится, иного быть не могло. Другой... другой подходящей ракеты пока не предвиделось.

Опять страда. Новая страда. Многотрудный поиск оптимальных решений большой, сложной, но очень интересной задачи.

Скажем прямо — цели и задачи создания лунных станций нового поколения, названные и намеченные весьма короткие сроки, определялись не только «внутренними» интересами. Американская программа завоевания лунного престижа, объявленная президентом Кеннеди, и, ставшая в США программой национальной, не ведомственной, не только научной, а, в большой мере политической, достаточно подливала масла в огонь нашего научно-технического творчества. Советский, ставший уже привычным, приоритет, стал чуть покачиваться. Поступающая из-за океана информация пестрела различными вариантами лунных автоматических и пилотируемых комплексов. А дела по созданию пилотируемого лунного комплекса с использованием новой ракеты у наших коллег в Подлипках, после смерти Сергея Павловича Королева, шли далеко не просто.

Что в этом новом лунном проекте для наших проектантов, да и вообще для всех нас — руководителей и исполнителей, было совершенно новым, с чем, с какой областью техники никто из нас еще не сталкивался? Ракеты — были. Спутники — были. Посадочные устройства для «ЛУНЫ-9» и «ЛУНЫ-13» — делали… А вот луноходы… Не сутки, не двое луноход должен был «уметь» работать на Луне — ну, хотя бы, месяца два-три, по крайней мере. На большее, пожалуй, гарантий ни одна смежная организация не даст. А что это значило: два-три месяца? Прежде всего, то, что луноходу жить и работать не только в течение четырнадцатисуточного лунного дня, но и такой же ночи. Сутки на Луне — 28 земных! И день по условиям резко отличен от ночи, прежде всего температурой. В таких экстремальных условиях не пребывал и не работал еще ни один космический аппарат.

Везло нам с экзотикой: для Венеры — давай спускаемые аппараты, рассчитанные и испытанные на невиданные в космонавтике давления и температуры, для Луны — аппарат, могущий «жить и работать» и при 120-градусной жаре и при 150-градусном морозе! Интересное было время! Очень интересное.

О том, как проектировались лунные станции нового поколения, вспоминать не буду. В процессах создания новых конструкций, хотя и очень разных, предназначенных для решения совсем несхожих задач, много общего. И стиль работы проектантов, конструкторов, испытателей, несмотря на сходство или несходство характеров и взглядов, тоже не противоречив. В конечном счете, всем коллективным интеллектом руководит один человек — главный конструктор.

Здесь любые эпизоды, любые картинки со страниц «венерных» можно без большого греха перенести на страницы «лунные», изменив лишь время, фамилии и, порой, место.

«...Природа имела несколько миллиардов лет — писал в те годы специальный корреспондент «Известий» Георгий Остроумов, — чтобы, изменяя и отбирая, совершенствовать органический мир, и современные нам животные часто удивляют нас гибкостью своего приспособления к изменяющимся условиям среды. По сравнению с естественной историей у конструктора были считанные мгновенья для того, чтобы провести селекцию мыслей и искусственный отбор идей, нацеленных на то, чтобы подвижная автоматическая станция сохраняла свою работоспособность при всех изменениях внешней среды и случайностях, ожидавших ее в чужом мире»

Эти строки он посвятил создателям луноходов, но они могут быть без сомнения отнесены и к их коллегам по венерианским или марсианским программам.

В течение всего 1969 года мы занимались «ВЕНЕРАМИ» и первыми «МАРСАМИ».

На дорогу к Луне не выходили.

Что же представлял собой второй вариант проекта? Позволю себе привести впечатление одного из посетивших нас в те годы, специального корреспондента «Известий» Георгия Остроумова.

«Вот, полюбуйтесь, — один из руководителей предприятия, отступил назад. Передо мною возвышалось нечто, напоминающее ажурную металлическую пирамиду. Ее венчал шар. Матово-коричневый, он походил на кокосовый орех, только огромный, больше футбольного мяча. Под ним, как постамент, блестел цилиндр. Ниже цилиндра начиналась такая головоломная путаница из шаров, цилиндров, конусов, труб и спиралей, словно какому-то гениальному геометру удалось лабиринт помножить самого на себя. Путаница в квадрате! Только сверкающий раструб сопла, обнаруженный посреди основания, намекал, как расположится станция на траектории перед посадкой на Луну.

Уже позже я заметил, что инженер смотрит на меня, как художник, изучающий поведение зрителя перед своей картиной …».

Вот так в известинском сборнике «Мост в космос» Георгий Остроумов изложил свои впечатления от знакомства с нашей техникой!

Вот так, думаешь, думаешь, мучаешься, ночами не спишь, считаешь, что создается нечто совершенное, красивое, смысл и назначение которого будут поняты с первого взгляда и... на тебе — «Путаница в квадрате!» Ну, в шутку, конечно.

А интересно было наблюдать за реакцией еще не искушенного в тонкостях космического аппаратостроения человека, когда он впервые видел наши творения.

Правда, последние два десятка лет удивляться стали меньше, но это те, кому не в первый раз довелось общаться с нашими проектантами, конструкторами, испытателями. А кто впервые — те до сих пор обретают нормальный дар речи через какой-то, не очень малый, промежуток времени.

Действительно — создавались уникальные роботы. Причем, когда, наконец, прорезалась возможность доставки образцов лунного грунта автоматическими средствами, задачи, скажем прямо, экзотическо-фантастической в пределах имевшихся тогда возможностей, сомневающихся, не верящих было существенно больше, чем союзников.

Представьте: станция, тот самый «лабиринт, помноженный сам на себя», летит к Луне. Подлетев, автоматически сориентировавшись и включив двигатель, чуть притормозит, станет спутником Луны. Несколько раз подправит свою орбиту, над выбранным районом Луны еще пару раз включит двигатель и с орбиты, постепенно замедляя свою космическую скорость, понесется вниз...

«…При проектировании лунного комплекса для доставки лунного грунта на Землю, очень не просто решался вопрос получения на Земле параметров траектории взлетевшей с Луны ракеты. Нужны были радиоизмерения. Георгий Николаевич вместе с Михаилом Сергеевичем Рязанским и Евгением Яковлевичем Богуславским искали решение этой проблемы. Но радисты могли обеспечить только аппаратурное решение, а вот математическое обеспечение — это было наше дело, института прикладной математики Академии наук.

Как-то в пятницу Георгий Николаевич позвонил мне и говорит: «Давайте встретимся в субботу, завтра, и посмотрим, что получается». Я изумился: «Георгий Николаевич, нам же на до сделать программу, ее отладить на машинах, потом провести расчеты, а данные от радистов получены только вчера…»

«Ладно, — отвечает он , — я понимаю, что работы очень много, тогда давай встретимся в воскресенье. Я тебя очень прошу, а Богуславского я беру на себя!»

Вот так…»

В этих коротких воспоминаниях о проектировании наших космических станций далеко не все, что составляло процесс проектирования. Это лишь некоторые зарисовки с натуры. Маленькие эскизы. Нет здесь почти ничего о работе баллистиков, очень мало об аэродинамиках и тепловиках, о прочнистах и материаловедах, радистах, телевизионщиках и электроавтоматчиках, энергетиках и телеметристах… Да разве перечислишь всех специалистов в одной организации, не говоря уже о смежных конструкторских бюро и НИИ, которые участвовали в создании космических станций. Рассказать обо всех невозможно, да я и не ставил перед собой такую цель. И это вовсе не значит, что их работа малозначительна, второстепенна. Считать так — допускать громадную ошибку.

«…Поворот по вертикали в норме…двигатель вышел на прецизионный режим… Есть касание!!!».

Есть касание! И... разрядка всего многомесячного напряжения — аплодисменты... аплодисменты... Кому? Станции? «Путанице в квадрате?» Самим себе?

Это было 20 сентября 1970 года в 8 часов 18 минут. А до того…

«Путаница в квадрате…» Так что же это было такое? То были станции, созданные для решения важной научно-технической задачи космонавтики — забора образцов грунта с небесного тела Солнечной системы и доставки их на Землю.

После изготовления, сборки и большого этапа заводских испытаний, у нас и в смежных организациях, первая станция была направлена на космодром.

Но, к сожалению, 14 июня 1969 года ее полет к Луне закончился неудачей из-за отказа системы управления последней ступени ракеты-носителя.

Срочно пришлось готовить следующую станцию. Старт 13 июля 1969 года. Станция была выведена на траекторию полета к Луне. Надеясь на благополучную посадку на поверхность, взятие образцов лунного грунта и доставку их на Землю, в средства массовой информации были переданы сведения о полете к Луне очередной космической автоматической станции «ЛУНА-15»

— Зайди-ка срочненько ко мне! — Голос Георгия Николаевича в трубке телефона оторвал меня от чтения в который уже раз программы наземных испытаний очередных лунных станций.

— Садись и внимательно слушай. Блокнот взял? Или так запомнишь? У нас кто «лунный директор»? Ты? Так вот, дело такое… Высокое руководство, о-очень высокое, решило по поводу пуска «ЛУНЫ-15», вернее к моменту возвращения нашего шарика с лунным грунтом на Землю, подготовить торжественные мероприятия…

— Торжественные? Это как же…митинги, демонстрации, оркестры, всенародную встречу, что ли, как Гагарина встречали? — удивился я.

— Да, почти угадал. Все-на-род-ную встречу! «Там», — он показал пальцем вверх, считают, что наш шарик с грунтом доставят во Внуково на самолете, а оттуда его на бронетранспортере в цветах и знаменах провезут по Москве. По Киевскому шоссе и улицам люди будут всю эту кавалькаду приветствовать…

— Ну, а дальше что? На мавзолей? И мы рядом с вождями?

— Ты кончай шутки шутить. Его привезут в институт Геохимии имени Вернадского, академику Виноградову, там, на Воробьевке. У главного входа будет митинг — передача Академии наук образцов лунного грунта впервые доставленного на Землю!

— У входа? Да я там позавчера был, тот вход такой обшарпанный, стыдобище…

— Это не твоя печаль. Его приведут в порядок, мрамор будет!

— Ну, ладно. Митинг так митинг, а дальше что?

— Дальше? Дальше ты думай…— Главный вынул пачку сигарет, чиркнул подаренной французской зажигалкой, затянулся.— Я думаю, дальше мы должны шарик забрать, естественно после того, как его снимут с бронетранспортера и речи кончатся, а ораторов-то, я думаю, будет не мало, и на нашем РАФике, через запасные ворота быстренько на завод. Ну а что здесь делать — соображай. Ясна задачка?

— Ясна-то, ясна. Вот только сейчас-то мне что делать?

— Сейчас? Сейчас садись, бери блокнот и пиши подробнейшую программу всей этой чертов… ну, этого мероприятия… Велено сегодня к 18.00 доставить наши предложения в «верхи»!

«ЛУНА-15» благополучно летела к Луне. 17 июля ее вывели на орбиту спутника Луны, провели необходимые коррекции орбиты и после 52 витков, 21 июля, готовили станцию к посадке в лунном Море Кризисов… В те же сутки должен был быть проведен забор грунта, старт ракеты «ЛУНА-ЗЕМЛЯ» и через трое суток то самое мероприятие, порядок которого готовил я…в блокноте.

Но… 16 июля в США стартовал «АПОЛЛОН-11» с астронавтами Армстронгом, Олдрином и Коллинзом. 20 июля он благополучно прилунился в Море Спокойствия. Армстронг и Олдрин вышли на поверхность Луны, собрали 25 килограммов образцов лунного грунта. 21 июля «АПОЛЛОН-11» стартовал к Земле, и через три дня Америка торжественно встречала своих героических астронавтов.

Да… «АПОЛЛОН-11» стартовал 16-го числа и прилунился в Море Спокойствия, а наша «ЛУНА-15… Стартовала 13 числа. 13-го! И прилуниться должна была в Море Кризисов!!! Но, выражаясь по авиационному, при «заходе на посадку» станция задела за одну из так некстати подвернувшуюся возвышенность на берегу того самого Моря Кризисов. Вот и не верьте приметам… 13 число… Море Кризисов…

Зря я потратил полдня и исписал десяток листов секретного блокнота, зря…

Подвела нас «ЛУНА-15», да и не только она одна.

Следующий старт 23 сентября 1969 года. Но на орбите спутника Земли отказ двигательной установки опять последней ступени ракеты-носителя сорвал полет к Луне. Станцию удалось отделить, её поименовали «Космосом-300». Правда, удалось все же проверить кое-что из «нашей области»: произвели отделение и нештатный спуск возвращаемого шарика в акваторию Тихого океана.

Очередные запуски, произведенные 22 октября 1969 года и 6 февраля 1970 года, также оказались аварийными из-за ракет-носителей. Появился еще один «Космос»…

Впрочем, институту геохимии, где директорствовал Александр Павлович Виноградов, все-таки повезло: главный подъезд отремонтировали. Но не это для геохимиков было главным, им удалось организовать и оснастить уникальную лабораторию для исследований лунного грунта и, прежде всего, специальной герметизированной камерой, в которой должны были впервые человеческие глаза увидеть кусочек Луны… Увидели, но не там, а в Америке глазами Нейла Армстронга, командира «АПОЛЛОНА-11».

Наконец, после полугодовой паузы, 12 сентября 1970 года долгожданный пуск. «ЛУНА-16»!

Полет шел нормально. При подлете к Луне 17 сентября станция была переведена на окололунную орбиту.

В тот день я был в ЦУПе — Центре управления полетами в Подлипках. Туда, как всегда, шла трансляция всех команд и результатов их исполнения. В записной книжечке остались такие строки:

— Внимание! Объект ориентирован на Солнце и Землю… Автомат стабилизации включен!

На секундомере скачка оранжевых секунд. Станция все ближе и ближе к Луне. Ей, наверное, очень хотелось стать ее спутником, закружиться вокруг нее, пока, вроде бы, для осторожного знакомства.

— Есть прецизионный режим системы астроориентации…есть стабилизация на гироскопах…

Секунды… секунды… Сейчас радиосвязь должна прекратиться, станция скроется за горизонт Луны. И только там, за горизонтом, на 4 минуты должен включиться тормозной двигатель, уменьшить скорость полета станции, дать возможность силам притяжения Луны сделать станцию своим спутником.

А нам? Здесь в зале ЦУПА? Нам только одно — ждать появления радиосигналов, как только станция, обогнув Луну, вынырнет из-за нее.

А включался ли двигатель там, за Луной? Моменты выхода станции из-за Луны по расчетам известны. Если он включался, это одно время, если нет — другое. Разница минут шесть.

Сидим, затаив дыхание. Секунды… секунды… На экранах индикаторов радиосигнала нет, только бьется шорох помех. Секунды… Секунды… Секунды…

И вот одновременно с появлением растущего, пульсирующего горбика на экране — доклад оператора:

— Есть сигнал… Идет телеметрия… Двигатель работал! Все системы станции работают нормально! Есть спутник Луны!

А ему летать вокруг Луны еще четверо суток, постепенно подправлять свою орбиту, готовиться к посадке…

20 сентября 1970 года сход станции с орбиты спутника Луны и прилунение происходили в два этапа: система ориентации опять сориентировала станцию по Солнцу и Земле, зафиксировав это положение гироскопами. А им командовать системой стабилизации до начала спуска на поверхность. И опять минуты тревоги — станция должна уйти за Луну на целых 45 минут! И опять скачка секунд на секундомере… Да и после выхода из-за Луны ждать еще 10 минут, и только тогда должен включиться двигатель и начнется сход с орбиты.

На высоте 600 метров от поверхности началось прецизионное торможение — режим тяги двигателя зависел от сигналов радиовысотомера и доплеровского измерителя скорости. На высоте 20 метров выключился основной двигатель, включился режим малой тяги, и на высоте 2 метра и этот двигатель выключился, и…

ЕСТЬ КАСАНИЕ!!! ЕСТЬ ПОСАДКА В МОРЕ ИЗОБИЛИЯ!!!

А потом? Потом «ЛУНА-16», переведя дух, «послала на Землю доклад»:

«Все в порядке... сижу... самочувствие нормальное... готова к выполнению программы» …

А в Море Изобилия, у северных берегов которого села станция, стоградусноморозная ночь. И только высоко в лунном небе сияла Земля. Голубая, чудная Земля людей.

Примчавшаяся с Земли, радиокоманда заставила открыть замок, закреплявший на перелете штангу грунтозаборного устройства, и заурчавший электропривод медленно отвел штангу, остановил ее в вертикальном положении и развернул на 180 градусов.

Следующая команда — штанга с закрепленной на ее конце электрической «дрелью», освободившись от закрывавшей ее крышки, медленно опустилась на поверхность.

Коснувшись поверхности, «дрель» включилась, и ее сверло — полая трубка с прочнейшими зубчиками на торце, способная сверлить самые крепкие породы, в течение 7 минут ввинчивалась в поверхность на глубину около 350 миллиметров, «фаршируясь» дробленым грунтом, потом обратно, унося внутри себя сотню граммов Луны.

Новая команда. Штанга оторвалась от поверхности и медленно, очень медленно поднялась вверх, дойдя до вертикали, повернулась, легонько подвинулась к боку шара, того, который «венчал металлическую пирамиду».

В том месте, куда подошел поднятый штангой цилиндр с «дрелью», сверло которой теперь стало драгоценнее в тысячи раз за счет тех ста граммов, в поверхности шара открытое круглое окошко. Оно и должно было принять лунную драгоценность.

Мгновенье... команда с Земли, и «сверло» спряталось в окошко. Пустой цилиндр штанга опустила на поверхность. Еще одна команда и окошко в шарике захлопнулось. И окончательно! Специальный замок не даст его открыть ни «лунатикам», если бы они были, ни особо любопытным на Земле.

После взятия грунта 21 сентября 1970 года в 10 часов 43 минуты ракета «ЛУНА-ЗЕМЛЯ» с возвращаемым аппаратом стартовала с посадочной ступени, доставившей ее на окраину Моря Изобилия, мелькнула в лунной ночи огненным факелом двигателя и со скоростью 2708 метров в секунду устремилась к финишу своего автоматического, без коррекции перелетной траектории, доселе небывалого путешествия.

При подлете к Земле 24 сентября, в 4 часа 50 минут шарик был отделен от ракеты, и в 8 часов 10 минут вошел в атмосферу Земли при скорости чуть выше 11 км/сек. Перегрузка при этом в 350 раз превышала нормальную земную, а температура у теплозащищенной поверхности достигала 10 тысяч градусов по Цельсию.

В 14 километрах от земной поверхности, отбросив защитную крышку, шарик выпустил парашют, и в 8 часов 26 минут в том самом районе, который и был запланирован, близ города Джезказгана, коснулся земной поверхности.

Это была победа. Победа большая, но не легкая. Только шестая попытка решить такую задачу принесла успех. Только шестая...

В космосе, как и на фронте, легких побед не было и не будет...

«Спецгруз» военным самолетом был доставлен на аэродром в Чкаловской, а оттуда…

Да, этот «спецгруз» всенародная встреча уже не ожидала. Так что ее программа, на написание которой я чуть не год тому назад затратил полдня, не пригодилась.

Впрочем, не совсем уж не пригодилась. Вторую часть программы реализовали. Шарик, тщательно упакованный в специальный ящик, поздней ночью был привезен на завод, без оркестра, митинга и торжественных речей в присутствии успевшего приехать к нам высокого руководства, был передан в механический цех.

Тому цеху суждено было стать хирургическим отделением, операционной клиникой. На фрезерном станке один из лучших фрезеровщиков ювелирно прорезал боковую стенку шара и вынул ее вместе с незатронутой герметичной ампулой, внутри которой должно было быть ТО САМОЕ! Ампула тут же была подхвачена нетерпеливыми руками самого нетерпеливого — конечно же, Георгия Николаевича. Он приложил ее к уху и, покачивая ее, силился услышать, перекатывается хоть что-то там внутри. Что-то там шуршало!

Тут же получить возможность «прикоснуться к Луне», потянулись руки и председателя Госкомиссии по эти пускам, первого заместителя министра Георгия Александровича Тюлина, и наших начальников. Но…

С воем сирен и мигающим светом фар из ворот второй проходной с территории завода выскочили два мотоциклиста и в сопровождении их министерская «Волга» со «спецгрузом» и самым высоким руководством. Со всей возможной скоростью эта машина и вслед за ней еще две или три, уже с нами, промчавшись по спящим Химкам, вылетели на Ленинградское шоссе и в Москву.

В Институте геохимии, тоже без митинга и всенародной встречи, сотрудники спецлаборатории конечно же не спали, подготовив все свое хозяйство к приемке долгожданной лунной посылки.

Тревожные минуты, часы, пока внутри специальной герметизированной камеры с помощью особого приспособления ампула была вскрыта, из нее было извлечено трубчатое сверло и из него… из него не толстой струйкой на специальный лоточек было высыпано все то, чего так долго ждали.

Протолкнуться к иллюминатору камеры и заглянуть внутрь, увидеть первый раз в жизни кусочки Луны… Боже мой! Можно ли описать те волнения, те чувства, которые переполняли, уверен, не только меня.

Грунт, кусочки грунта Луны есть! Есть! Не трудно представить радость академика Александра Павловича Виноградова, его коллег, сколько лет мечтавших о том, чему свидетелями и участниками они становились в ту ночь.

Весы бесстрастно показали: масса привезенного грунта — 105 граммов!

105… много, или мало? Да в количестве ли дело? Мы сделали все, что смогли в тот, очень не простой, трудный 1970-й год.

Из перехваченных фраз...

Бабакин:

— Во время полета мы, конечно, волновались — впервые же. Когда станция села и началось бурение, мы замерли. И вдруг доклад телеметристов: «В приборном отсеке быстро падает температура!» Но потом успокоились, охлаждение прекратилось...

— А старт с Луны? Когда ракета стартовала, на командном пункте большие, взрослые, серьезные дяди целовались, обнимались, смеялись как дети... Ведь это был первый автоматический старт с Луны...

— А вот от момента входа в атмосферу и до доклада поисковиков — это томительные секунды. Всем командует автоматика, ни во что не вмешаешься, в это время чувствуешь себя беспомощным ребенком, и, конечно, очень волнуешься...

— А когда возвращавшийся с Луны шарик подходил к Земле? Не дай бог попадет в лес, в болото, в горы, в ущелье — ищи его там. Но как было радостно, когда наши добрые друзья-поисковики тут же после раскрытия парашюта запеленговали шарик и следили за ним до посадки, и тут же вертолеты сели рядом. Вот это точность!

— Что же вы думаете, у нас и трудностей нет? А обеспечить работу механизмов лунной ночью? Это минус 150 по Цельсию… Но думаем о второй станции и о третьей, а если им днем на Луне работать? А днем там плюс 120! А механизмы те же. Да еще и глубокий вакуум. Вот так-то…

Не случайно Георгий Николаевич говорил: «Мы думаем о второй станции и о третьей, а если им днем на Луне работать? А днем там плюс 120… а механизмы те же…» Думали. Об этом разговор у Главного заходил уже не раз.

Осторожно высунув нос из ворот, и, переждав несколько машин, проскочивших мимо, новенькая черная «Волга» наискось срезав половину Ленинского проспекта, взвизгнув шинами, круто развернулась налево.

Георгий Николаевич, сидевший с водителем, (он никогда не садился на заднее сиденье), пригнувшись на вираже, тотчас повернулся вполоборота к нам:

— Ну что, братцы, в горы, на материк топать?..

Только что закончилось совещание в Президиуме Академии наук у президента Мстислава Всеволодовича Келдыша. Рассматривалась программа дальнейших исследований Луны.

Пробираясь между троллейбусами, автобусами, чуть не подныривая под громадные МАЗы, наша машина, проскочив тоннель, вырвалась на простор Крымского моста.

Георгий Николаевич, помолчал, думая о чем-то своем, или, скорее о нашем общем.

— Да-а… материк… материк! — Он достал из кармана серого пиджака пачку неизменных «Новостей», чиркнул зажигалкой, затянулся.

— Маловато у нас данных о рельефе в этом районе. Ведь это перешеечек между «Изобилием» и «Кризисами», ну, Морем Кризисов, корявый, черт бы его подрал за «ЛУНУ-15»! Не море. Где там площадочку для посадки искать?.. Кто там ее нам приготовил, а? Американцев что ли попросить? Но они в те края ни ногой… Шучу-шучу… Приедем, я думаю, соберемся, посоветуемся. Но вероятность успешной посадки будет меньше. Надо чтобы все понимали, что задачка эта сложнее, чем для «ЛУНЫ-16»… А ведь интересно, черт возьми!

Он так и сидел, полуобернувшись к нам. На минуту его карие глаза устремились куда-то поверх проносившихся мимо машин и домов.

«Волга» резко вильнув от подвернувшегося «Москвича», визгнула тормозами.

— Да тише ты, Володя!

— Ничего, Георгий Николаевич, не первый год «замужем» — усмехнулся шофер Главного.

— Первый, не первый, а лихачить не положено.

— Вы-то когда сами за баранкой, по пятьдесят километров в час ездите?

— Ну, я — это другое дело. Сам себя везу… Да-а, а интересно это будет, братцы. Очень интересно.

Остаток дороги он молчал.

— Клавочка, — проходя мимо секретаря, проговорил Георгий Николаевич, — давай-ка быстренько ко мне начальников КБ, моих замов и… и…— он секунду задумался и назвал еще несколько фамилий.

Через десять минут все вызванные расселись за большим «совещательным» столом, поодаль от рабочего стола Главного. Он говорил с кем-то по телефону. Может быть с руководством, может быть с кем-то из своих коллег — главных конструкторов.

Люди, собравшиеся вместе, работающие вместе в одном конструкторском бюро не один десяток лет, всегда найдут, о чем поговорить. Прошло минут пять. Наконец Бабакин положил трубку, нажал на белом пультике, стоящем на раю стола, красную кнопку, потом одну из многочисленных белых.

— Клавочка, меня нет.

— Хорошо, Георгий Николаевич. — Щелчок, динамик умолк.

— Ну что, братцы, все собрались? Хорошо. Поговорим «за жизнь», как говорят. Мы сегодня у Президента в Академии были. Разговор был о Луне. Наука считает, что следующую станцию надо сажать и грунт забирать не в морском районе, а на материке, в горах.

— В горах??? — Несколько удивленных возгласов.

— Да, в горах. Точнее на материке. В морях, они полагают, ничего нового найти не удастся. Там уже и мы, и американцы побывали. Так вот, как я считаю, — он подошел к висящей на стене большой темно-коричневой доске, взял в руки мел, — какие у нас заложены предельно возможные углы наклона местности при посадке? Так? — На доске появились цифры. — Допустимые размеры камней, чтобы не поломаться, так? — опять цифры. — Район для обратного старта нам известен? Они посчитаны для этого и следующего года?

— Да, районы-то посчитаны, но хорошего там ничего нет. Площадки очень ограниченные. Страшновато туда лезть…

— Да я знаю, что не с любой точки Луны мы можем стартовать, успокойтесь. Надо все толковенько посмотреть. Свяжитесь с кем надо, посмотрите все возможные варианты. Район для посадки надо найти обязательно. И не тяните.

— Георгий Николаевич, это мы посмотрим, но вы сами понимаете, что в материковой области условия посадки будут заведомо хуже, что мы сможем гарантировать? Пусть нам дадут подробные карты, характеристики этих районов. Мы тогда посмотрим…

— А вы хотите святее папы римского быть? Нет, дорогуши, и район выбирать и гарантии давать все вместе будем. Ясна задачка? Теперь по тепловикам. Вы помните, братцы, как дрожали прошлый раз на «ЛУНЕ-16»? Температура в приборном отсеке куда шла? Какой темп падения был? По вашим расчетам? Вот то-то и оно. Изобретатели — рационализаторы!

— Так ведь на Луне-то ночью впервые сидели. До нас-то еще никто там не ночевал…

— Ночью-то впервые. Ночью на ней действительно «не сахар», градусов за сто мороз. Но ведь вы и систему терморегулирования на ночь готовили, или, может быть, по ошибке на день, а?

— Да нет, считали, конечно, на ночь…

— Надо внимательно посмотреть, какие у нас есть резервы. Мы и днем и ночью должны уметь садиться и работать на Луне.

Вот тут пусть наши изобретатели и поизобретают. Но только рационализацией не очень-то увлекайтесь. Система терморегулирования работает правильно. Ей не надо мешать. Ее только получше понять надо. Надо посмотреть какие еще есть запасики у управленцев по предельным углам наклона местности для нормального обратного старта с Луны. Но только запасики. Без перестроек системы управления. Здесь ничего изобретать не надо. А то я знаю вашу братию. Вам только дай волю, сейчас же новую систему придумаете!

— Хорошо, Георгий Николаевич, это мы обязательно посмотрим.

— Сегодня мы всех вопросов, конечно, не решим, но я прошу учесть одно: мы должны сделать все так, чтобы эту задачку решить как следует, как ее решила «ЛУНА-16». И еще, имейте в виду, что в этот раз на Луне нам работать днем, не ночью. На станции обязательно должны быть телефотометры. Надо будет картинки получить с того места, где будем сидеть. Подумайте, какие еще дополнительные испытания посадочного устройства провести.

О том, как лучше подготовить к полету очередную станцию, которой предстояла посадка в материковом районе Луны и доставка оттуда образцов лунного грунта, разговор у Георгия Николаевича продолжался до позднего вечера. Были выслушаны все предложения, все сомнения. Главный то подсаживался к кому-нибудь за столом, то присев на край стола внимательно слушал говорящего, затягиваясь очередной сигаретой, то подходил к доске и набрасывал схематически чертежик узла, о котором шла речь, то рисовал диаграмму направленности бортовой антенны, если разговор заходил об уровне радиосигнала, то на память называл номера радиокоманд, которыми включались в полете те или иные приборы…

— А знаете, братцы, нам надо посмотреть еще…

— Георгий Николаевич! — Как-то устало и с укоризной промолвил кто-то из сидевших за столом. — Ведь уже десятый час…

— Как десятый? Фу ты, черт! Опять десятый! И когда мы только нормально работать начнем?..

Так начались раздумья о следующей экспедиции за лунным грунтом, которой суждено было стать «ЛУНОЙ-20», но не так скоро, как хотелось…

К луноходной проблеме мы смогли вернуться только во второй половине 1970 года. Пуск станции готовился на начало ноября.

Автоматическая станция «Луна-17» стартовала к Луне с орбиты искусственного спутника Земли и вышла на траекторию близкую к расчетной…»

Далее в тексте никакого сообщения о луноходе на борту станции не было.

«…В ходе полета по трассе Земля — Луна со станцией было проведено 36 сеансов радиосвязи, в которых выполнялись измерения параметров траектории движения, и проверялась работа бортовых систем.

С целью обеспечения выхода станции в заданный район окололунного пространства 12 и 14 ноября были проведены коррекции траектории ее движения»…

(Из сообщения ТАСС)

«...17 ноября 1970 года в 6 часов 47 минут... «ЛУНА-17» совершила мягкую посадку на поверхность Луны в районе Моря Дождей. На посадочной ступени установлен лунный самоходный аппарат «ЛУНОХОД-1». Впервые в истории космонавтики на Луну доставлен и приступил к научным исследованиям автоматический самоходный аппарат, управляемый с Земли».

«...В 9 часов 28 минут... по специальному трапу сошел автоматический аппарат «ЛУНОХОД-1»... «ЛУНОХОД-1» удалился от посадочной ступени на расстояние 20 метров…».

«..18 ноября... выполнен разворот лунохода с целью выхода его на маршрут дальнейшего движения... самоходный аппарат прошел расстояние 96 метров...».

«...20 ноября... самоходный аппарат преодолел путь длиной 82 метра...».

«...К утру 21 ноября 1970 года... «ЛУНОХОД-1» находится на Луне 100 часов... С целью выбора места стоянки аппарата во время лунной ночи, которая наступит 24 ноября и продлится четырнадцать с половиной суток, проводилось... маневрирование лунохода с передачей панорам Луны…».

Георгий Николаевич в момент посадки станции и первых шагов лунохода был в Симферополе, на пункте управления.

Море Дождей — крупнейшее кольцевое море Луны, более тысячи километров в поперечнике. Со всех сторон оно окружено высокими горными системами — лунными Альпами, Карпатами, Апеннинами, Кавказом.

Неподалеку от места посадки «ЛУНЫ-17» Залив Радуги, залитая темной лавой 250-километровая кольцевая структура, почти идеальной круглой формы. Неподалеку от Залива Радуги, по другую сторону гор Юра, Залив Росы, знаменитый помимо всего прочего тем, что волею писателя-фантаста Артура Кларка — автора повести «Лунная пыль», там был основан фантастический город будущего Порт-Рориса. Там экипаж пылехода «Селена» любовался красивым ярким голубовато-зеленым полушарием Земли, полями, лесами, морями, озерами, излучавшими волшебное сияние...

Прав был Артур Кларк, чтобы оценить свой собственный мир нужно, наверное, увидеть его из космоса... И вот там, близ Залива Росы, куда фантазия Кларка послала исследователей Луны, работал наш «ЛУНОХОД-1». А на другой стороне Моря Дождей, в тысяче километров, тоже памятное место, там 14 сентября 1959 года впервые в мире достигло Луны искусственное тело, созданное землянами. То была станция «ЛУНА-2». Это место теперь и вовеки веков будет носить название «Залив Лунника». Так решили ученые всего мира.

В тот год слова «уникальный», «исключительный», «небывалый», достаточно густо украшали речь комментаторов и строки журналистов, когда сообщалось о работе на Луне нашего «первенца инопланетного транспорта».

Такое продолжалось что-то около полугода. Но потом количество статей и репортажей сократилось. Устали журналисты. Надоел лунный вездеход, упорно карабкавшийся по безмолвной лунной пустыне...

А луноход жил, трудился, продолжал удивлять мир инженеров и ученых своим упорством, живучестью, выносливостью. Давно минул срок, предусмотренный программой исследований Моря Дождей. Мы рассчитывали на ее выполнение в три лунных дня и три лунных ночи — это три земных месяца — и не ошиблись. Луноход за это время прошел 1874 метра, побывал во множестве кратеров, преодолел каменистые россыпи, опроверг во втором лунном дне панически-пессимистические прогнозы некоторых западных обозревателей, поспешивших высказать свое мнение, что «советский луноход не выберется из каменистого лунного хаоса». А он выбрался.

Нелегко это досталось не только ему, но и экипажу, управлявшему его жизнью и работой. Нервов было израсходовано существенно больше, чем луноходных «моточасов». Трудно представить, легче поверить, что вся нервная энергия была вылита более чем в три тысячи радиокоманд поданных на борт лунохода и выполненных его приборами и механизмами. Это во втором рабочем дне.

А за три таких дня? Те три, которые были предусмотрены как необходимые для выполнения программы, те, в течение которых все, кто принимал участие в создании лунохода, гарантировали его работоспособность? Сорок два сеанса связи было проведено, было подано и исполнено 8924 радиокоманды, пройденный путь составил 3551 метр, телевизионные камеры передали на Землю десятки высококачественных панорам окружавшей луноход местности. Это не оценка, нет, это лишь статистика.

Ученые получили такое обилие новой информации о Луне, ее природе, физико-механических свойствах ее поверхности, природе кратеров, химическом составе лунных пород, радиационной обстановке, источниках рентгеновского излучения в галактике, что обработка этой информации, при всех возможностях и желании, во много раз отставала от темпов ее приобретения.

Намеченная ранее программа научных исследований была полностью выполнена. Но этого, естественно, «не знал» луноход. Он был готов продолжать работу. Пришлось разрабатывать новую программу, наметить новый курс движения, новый порядок работы научных приборов. Прошел четвертый лунный рабочий день, пятый, шестой...

Двухнедельные «дни» чередовались с двухнедельными «ночами» со всеми их лунными «прелестями»: температурой ниже минус 150 градусов по Цельсию, а в приборном отсеке для всех приборов сохранялись комнатные условия. Наступало очередное лунное утро и просыпавшийся луноход, послушно подчиняясь радиокомандам, приступал к работе.

После шестого лунного дня нервы у группы управления и экипажа чуть дрогнули. Отработан двойной гарантированный срок. В любой момент любая система «имеет право» отказать.

Прошел седьмой лунный день, настал восьмой. Утром, открыв свои телевизионные глаза, луноход передал картинку: ровная-ровная поверхность.

Эх, ехать бы по ней и ехать дальше на север, к маячившим неподалеку округлым лунным горам! Пораздумав, поразмыслив, решили рискнуть еще раз. И луноход пошел дальше, оставляя следы от своих колес на лунной пыли.

Сто метров, двести, четыреста, шестьсот… местность ровная, несколько сбегающая вниз. То было дно старого большого кратера. Но вот крутизна спуска стала резко возрастать — 10...20... градусов, еще круче, еще... Стоп!!! Вытерли пот со лба, перевели дыхание, переглянулись. Луноход стоял. Но что это? Стрелка на приборе, показывавшем наклон местности, продолжала двигаться к цифре «30»! 30 градусов уклон?!! Колеса лунохода схвачены тормозами, а он сползал под откос. Наверное, по рыхлому, сыпучему грунту? Что же там такое?

Прошло еще несколько секунд, стрелка прибора остановилась. Скольжение кончилось? Но уклон-то 30 градусов, а это предел. Если будет больше, то луноход может опрокинуться. Ведь сила веса, прижимающая его к грунту в шесть раз меньше, чем на Земле. Как двинуться дальше? Вперед? Назад?

Подана команда: «Назад». Секунда... две... три... колеса вращались, но движения нет! В рыхлом грунте буксовали все восемь колес. А наклон? Стрелка на приборе дрогнула и чуть-чуть подвинулась еще дальше. Больше тридцати?

Взмокли рубахи и у командира экипажа, и у водителя, и у руководителя группы управления. Что? Все? Конец?

— Выдать команду: «Стоп»!

— Есть выдать «Стоп».

— Включить бортовые телефотометры.

Нужно осмотреться подробнее, не только посмотреть вперед, куда направлены бортовые телекамеры, но и вокруг.

Это могли сделать на стоящем луноходе телефотометры, установленные по бортам. Подали необходимые команды.

Из окошка регистрирующего прибора поползла широкая термографическая лента. Камней поблизости не видно, но разглядели, что на дне большого старого кратера, по которому «мы» так лихо ехали все 600 метров, «притаился» небольшой, вторичный, как их именуют, коварный кратерок. Вот в него «мы» и попали. А коварство было, прежде всего, в том, что он, невидимка, совершенно не был виден на экранах телевизионной системы.

После краткого, но весьма эмоционального оперативного совета решили воспользоваться маневром, который не раз выручал, хотя и не в таких сложных ситуациях — повернуть луноход боком к уклону. Подали команду поворота на месте, без движения вперед. К счастью луноход умел это делать.

Стрелка на пульте водителя резко изменила свое положение, встав где-то около нуля по наклону вперед, а стрелка крена на бок уперлась в деление «30».

Что будет дальше? Поползет, заскользит ли луноход боком по склону? Нет. К счастью — нет. Стрелка была неподвижна.

Вздохнули чуть свободнее и команда:

— Первая, вперед.

И вот так, кренясь на борт почти на 30 градусов, по осыпающемуся под колесами рыхлому грунту выполз луноход из того злополучного кратера.

После «законных», предусмотренных программой трех месяцев, луноход проработал еще полгода. Девять месяцев на Луне. За это время с ним было проведено 132 сеанса связи, на борт было передано и его приборами исполнено 22792 радиокоманды; пройденный путь составил 10226 метров; 186 уникальных панорам дали ученым массу интересной информации, так же, как и другие научные приборы. Но и это лишь статистика…

Да, статистика... Но и эта статистика имеет цену.

За десять с половиной месяцев «ЛУНОХОД-1» в сложнейших условиях — вакуум, космическая радиация, перепад температур между лунными днями и ночами, достигающий 300 градусов прошел по лунной целине 10540 метров, обследовав 80 тысяч кв. метров поверхности. Он передал результаты химического анализа лунного грунта в 25 точках, в 500 точках прибор оценки проходимости дал информацию о физико-механических свойствах грунта. Телеглаза передали на Землю 206 обзорных высококачественных панорам и более 20 тысяч телевизионных кадров.

Эти результаты дались не просто. Трудностей и критических ситуаций за эти десять месяцев хватало, но Георгий Николаевич, присутствовавший на многих сеансах управления луноходом, умел создать спокойную доброжелательную обстановку, даже когда, казалось бы, дела обстояли далеко не лучшим образом.

Сохранилась часть магнитофонной записи интервью Георгия Николаевича, названного просто Главным конструктором, без имени и фамилии, радиокомментатору Центрального радио Торию Машкевичу в конце 1970 года.

К сожалению — единственная запись.

Георгий Николаевич, по всей видимости, вначале рассказывал о полете и работе на Луне автоматической станции «ЛУНА-16». Заканчивая ту часть рассказа, он произнес:

«…В этом случае посадочная ступень служила стартовой площадкой для взлетающей с Луны ракеты… В варианте «ЛУНЫ-17» практически та же посадочная ступень служила основанием, на котором был установлен луноход, посадочная ступень была снабжена дополнительными устройствами типа трапов, по которым луноход мог сойти, ну и, естественно, наверху этой ступени стоял лунный самоходный аппарат, который назван теперь «ЛУНОХОДОМ-1»

— Маленький промежуточный вопрос: Вот некоторых наших слушателей интересует, вернется ли луноход на Землю вновь?

— Нет, это пока не предусматривалось, и возвращение его невозможно.

— Это чем объясняется? Видимо конструктивно?

— Это объясняется тем, что «ЛУНОХОД-1» не имеет никаких средств для взлета с Луны. У него нет двигателя реактивного, у него нет запасов топлива, у него нет ничего, чтобы стартовать с Луны.

— Это, видимо, и не предусматривалось программой полета станции «ЛУНА-17»?

— Конечно, не предусматривалось.

— Скажите, пожалуйста, что больше всего вас, ваших специалистов, экипаж, волновало при управлении луноходом?

— При каждом пуске космического аппарата всегда волнуешься, хотя он делается не первый раз, и привыкнуть к таким событиям трудно. Особенно большим волнением было начало управления луноходом и сход его на поверхность Луны.

Ну, такие волнующие события всегда наступают, когда что-то делается первый раз. Вероятно, конструктор первого автомобиля тоже волновался, когда запускал двигатель и ехал с очень малой скоростью. Ну, так же и мы волновались естественно, мы не знали, как он будет себя вести, мы не знали, будут ли хорошие сцепные качества у колес, будут ли достаточными условия проходимости по Луне.

— Что обеспечило высокую надежность работы всех систем лунохода?

— Нам пришлось делать далеко не одну машину для испытаний на земле. Эти испытания были проведены на вибрационных стендах и в барокамерах в условиях холода и в условиях тепла, мы вынуждены были испытывать машину на перегрузки, убедиться в том, что перегрузочные способности достаточны при посадке, хотя она и мягкая. Но создаются определенные перегрузки, которые необходимо выдержать аппарату, он должен нормально существовать после этих перегрузок. Были испытаны отдельные части аппарата в условиях облучения ультрафиолетом, потоками протонов, с тем, чтобы выяснить сохраняются ли качества поверхностей, их характеристики отражения солнечного света, что крайне важно для работы системы терморегулирования. Словом был проведен очень большой этап наземных испытаний, который, как мы теперь с радостью отмечаем, дает свои результаты, и в процессе полета практически отказа ни одного не было».

Так ежедневно сообщали радио и газеты, так внимательно следили за первыми шагами «инопланетного транспорта» не только мы. То были первые колеи в лунном Море Дождей.

Коллективом нашего объединения в содружестве с рядом организаций и предприятий были созданы космические станции, завоевавшие своей безотказной работой несколько приоритетных достижений, официально признанных и зарегистрированных. Это:

Первая в мире мягкая посадка на поверхность Луны	— 1966 год
Первый в мире искусственный спутник Луны	— 1966 год
Первая в мире доставка лунного грунта на Землю автоматическими средствами	— 1970 год
Первая в мире мягкая посадка на поверхность Венеры	— 1970 год
Первая в мире подвижная исследовательская лаборатория на поверхности небесного тела — «ЛУНОХОД-1»	— 1970 год
Первая в мире мягкая посадка на поверхность Марса	— 1971 год

Шесть первых в мире достижений в исследованиях Луны, Венеры, Марса за шесть «БАБАКИНСКИХ» лет!

В эти же годы велись проектные проработки нескольких типов искусственных спутников Земли научного и прикладного назначения, получивших практическое применение в последующие годы.

И это все под руководством Георгия Николаевича.

Нет, не хотелось итожить...

Но сколько же было за эти промчавшиеся шесть лет! Шесть лет того же накала, того же вдохновения, того же праведного азарта, как и в королевские годы...

Что ж — неплохая статистика. Вот если бы и дальше так... Задачи, программы, проекты... Работы взахлеб, работы интересной.

Но ведь не только успехи, не только счастье победы, но и горечь неудач, а их было достаточно. И каждая из них удар в сердце Главного.

Нет, не просто Бабакина. Бабакин переживал не одну аварию, и они, естественно, оставляли рубцы, но те, за последние шесть лет, были иными. Он, Бабакин, был Главным конструктором совершенно новых комплексов автоматических станций, станций, завоевывающих мировые приоритеты, впервые приносящих интереснейшую информацию о мироздании. Но ведь было и другое…

Тяжелейшими были неудачи и для Бабакина, для союзников, единомышленников, единоверцев. Стали раздаваться и голоса сомневающихся, а кое-кто и саркастически пытался оценить успехи прошлых лет... В такой обстановке не трудно было растеряться, опустить голову, руки... Но нет, не могла судьба стать столь жесткой! Не могла.

Труд, мысли, нервы Главного конструктора и всех его единомышленников, а их было не мало, не могли не принести успех, не возродить надежду.

Не принимая все это во внимание, высокое начальство в те годы не очень беспокоилось о самочувствии и здоровье ведущих специалистов, таких, каким был Бабакин и иже с ним. «НАДО!» — и все! Не задумываясь о возможных последствиях ненормированной нагрузки на одно, только одно человеческое сердце.

А тут еще неприятности у наших коллег в НПО «Энергия». У Королева, еще при его жизни, проектировалась мощнейшая ракета-носитель «Н-1». Ее лётные испытания начались в 1969 году, уже после его смерти. 21 февраля с первой попытки она летать не захотела. Через 70 секунд после старта из-за пожара в хвостовом отсеке полет прекратился. 3 июля 1970 года при втором запуске произошел сильный взрыв, разрушивший стартовый комплекс. На его восстановление и подготовку новой ракеты ушел почти год, и, лишь 27 июля 1971 года, состоялась новая попытка. Ракета чуть поднялась над Землей, но из-за потери управляемости полет прекратился и опять был поврежден стартовый комплекс.

В подобных случаях по сложившейся традиции высоким руководством назначались аварийные специальные комиссии, которым поручалось «разобраться» в причинах, достоинствах, недостатках и «предложить»...

Бабакин, несмотря на огромную загрузку «своими» вопросами, был назначен руководителем одной из групп аварийной комиссии. Каждая комиссия должна что-то «выявить». Иначе, зачем же она нужна?

После заседаний своей группы, разобравшись в существе дел, он приезжал на фирму в таком состоянии, что как говорят, «лица на нем не было...» Сколько же это стоило нервов?..

В тот августовский вечер...

— Ну, братцы, на сегодня хватит, пошли по домам. С собой в машину никого не беру, что-то мне не по себе, гриппую. Да и не по пути, я на дачу.

Кивнув нам, он вышел из кабинета.

На следующее утро я зашел в цех, где шли испытания, вернулся к себе через час, занялся какими-то бумагами.

Резко открылась дверь. В проеме — секретарь Бабакина — Клава. Лицо необычное. Не было лица... Прислонилась к притолоке, ноги подкосились...

— Георгий... Николаевич... умер...

— ЧТО???

И она, разрыдавшись, опустилась на пол.

Это было 3 августа 1971 года. Утром, уезжая с дачи, он сказал жене и сыну: «Очень устал... Немного сегодня отдохну...»

Он уехал на своей машине, за рулем, но по дороге, видимо, почувствовал себя плохо.

Умер он в своем домашнем кабинете. Один. Соседи не успели вызвать неотложку.

Директор завода, Иван Николаевич Лукин, и первый заместитель Бабакина, Сергей Сергеевич Крюков, срочно выехали в Москву. Мне приказано было оставаться на фирме. Через час раздался звонок кремлевки. Я снял трубку:

— Аппарат Бабакина, слушаю, Ивановский.

— Сербин. Что там у вас? Он что, и к кремлевской поликлинике не был прикреплен, что ли?

Что я мог ответить на такой вопрос заведующего оборонным отделом ЦК КПСС? Что?

Шесть лет…Только шесть судьба отвела Георгию Николаевичу Бабакину быть нашим Главным конструктором. За эти удивительные шесть лет более двадцати космических аппаратов было создано под его руководством. И это притом, что он стал Главным конструктором, когда и он и коллектив были новичками в космосе, и требовалось время на разбег. Очень болезненно была воспринята потеря. Ведь Бабакин был душой коллектива, был мощным двигателем творческой инициативы.

Созданные под его руководством космические аппараты пережили своего Главного конструктора более чем на 20 лет!

Период 1965-1971 годы, когда он был главным конструктором, в научных планетологических и министерских кругах нарекли «феноменом Бабакина» за небывало короткие сроки создания космических аппаратов и завоеванные ими мировые приоритетные победы в исследовании космоса.

Да, это был далеко не обычный человек. И дело здесь совсем не в том, что главных конструкторов не так уж много. Если бы кто-то поставил перед собой задачу проанализировать творческий путь каждого из них и на основании этого анализа провести обобщение, то, прежде всего, выявилась бы беспредельная, всепоглощающая преданность делу, «которому служишь».

Таким был Георгий Николаевич Бабакин. Таким он остался и останется в памяти тех, кто делил с ним радость успехов, тревогу и горечь неудач.

далее