Генерал Белоцерковец ужасно не любил показуху. Ненавидел различные помпезные мероприятия по достойной встрече. Чего бы то ни было — революционных праздников, юбилеев генсеков, круглых исторических дат, приездов заморских высоких гостей. Вникая в историю практической космонавтики, он непременно обнаруживал крупные неприятности, случавшиеся чаще всего при стремлении ознаменовать чего-нибудь чем-нибудь встречным.

— Большие беды иногда происходили из-за показухи. Опасна она для космических исследований, — не уставал повторять Анатолий Григорьевич. — Сколько пота, крови, средств, да и жизней положено из-за этой проклятой показухи! Вот в 1970 году «к нам приехал Помпиду» посмотреть космический запуск. Наверное, так и не узнал, чего это стоило космодрому.

— Вроде нормально все прошло, Анатолий Григорьевич, французский президент остался очень доволен, — возразил Соловьев.

— Ну еще бы ему быть недовольным. «На халяву» такие эмоции получить. А ты, Николай Алексеевич, вспомни, что сказал президент Финляндии Мауно Койвисто после того, как увидел пуск на Байконуре? Вспомни, ты же был в группе сопровождения вместе с генералом Куринным.

— Да, вы правы. Он благодарил Горбачева за то, что дал возможность посмотреть пуск. И добавил, что, когда был в США, американцы отказали ему в этом удовольствии. Причина простая — во время его визита не было плановых пусков. Специально показывать — американцы не дураки, денег понапрасну в космос не пуляют. А у нас — пожалуйста. И никого не волнует, что пуск внеплановый, что боевые расчеты падают от усталости, офицеры позабывали, как детишек своих звать.

— Что там с Помпиду, Анатолий Григорьевич? — Соловьев возвратил генерала к прежней теме.

— Ты бы генерала Патрушева послушал. Владимир Семенович на всю жизнь запомнил ту показуху. Он и рассказывал.

Давно уже сложилась практика подстраховки «показушных» запусков для высоких гостей. Так спланировали и на этот раз. Французскому президенту предстояло смотреть запуск «семерки» с 31-й площадки, а Гагаринский старт оставался на подстраховке. Если пуск на 31-и не пойдет, включаются в дело коллеги 2-й площадки (Гагаринской). В этих целях установили вторую ракету на пусковое устройство, подготовили, заправили, ждут развития событий. Все шло по программе, обе «семерки» синхронно готовились «поразить воображение французов». Боевые расчеты умело выполнили свою работу и... остановились. Опасность показухи еще и в том, что ракета должна взлетать не тогда, когда положено по технологическому графику, а когда этого захочет высокий гость.

Вот и ждали боевые расчеты долго-долго, и непроизвольно загнали себя в ловушку. Расчет 31-й площадки удачно запустил ракету, все прошло благополучно. А на Гагаринском старте дела оказались плохи. Ракета вся в инее, шипит парами кислорода, как недовольная кобра. Пристартовые сооружения загазованы сверх нормы более чем в три раза. Все пропиталось кислородом. Достаточно малейшей искры и может возникнуть пожар. Ловушка ракетчиков Патрушева выглядела безобидно. Его расчетам предстояло или пускать ракету, или сливать топливо и возвращать ее в монтажно-испытательный корпус. Представляете, что это значит, имея в виду гигантский стартовый комплекс с миллионами контактиков, разъемчиков, переключателей и других приборов, запитанных электричеством. Даже от обычного выключателя могла возникнуть искра.

Белоцерковец умолк, немного о чем-то подумал, вспоминая, затем продолжил, обращаясь к Соловьеву:

— Знаешь, Коля, у ракетчиков есть свои приметы. Хоть они и не очень суеверные люди, но в некоторые приметы верят. Плохой приметой является возвращение боевой ракеты со старта назад в МИК. Они считают, что это не к добру. Поэтому никогда в истории Байконура еще не было, чтобы боевая ракета возвращалась со старта в свое «техническое стойло». Как в полете, так и на земле космическая ракета не знает «заднего хода».

Анатолий Григорьевич вдруг рассмеялся. Затем продолжил:

— Вообще-то один случай возвращения боевой ракеты назад был. Валерий Александрович Меньшиков рассказывал. Когда шли съемки фильма «Укрощение огня», оператор попросил повторить съемку вывоза ракеты на пусковое устройство. Как раз взошло солнце, и киношники захотели, чтобы ракета из ворот МИКа въезжала прямо в солнечный диск. Меньшиков приводит обобщенный монолог любого байконурского испытателя по этому поводу: «Да вы что, не знаете, что боевая ракета не знает «заднего хода»!!! Это же боевая, самая настоящая, а не учебная, которую мы таскаем взад-вперед сколько вам захочется! А что американцы скажут? Их спутники-разведчики денно и нощно висят над Байконуром, футбольные мячи на стадионе фотографируют. Уж боевую ракету от учебной они-то быстро отличат. И что они о нас подумают? Что байконурцы — неумехи, боевую пустить не могут, назад потащили»...

— Это как раз и был тот единственный случай, когда киношники уговорили. Испытатели — народ суровый, недобрый.

— И что же произошло с расчетом Патрушева? В чем суть ловушки, в которую он попал? — напомнил генералу Николай Алексеевич.

— Ловушка оказалась коварной. Расчеты, как я уже сказал, свое дело сделали и ждали результатов показухи с соседней площадки. Поскольку пуск там прошел удачно, предстояло сливать кислород и керосин с ракеты, отправлять ее в МИК... Но байконурские ракеты не возят назад! Примета-то плохая.

— Анатолий Григорьевич, но это же своего рода шутка, ничего опасного в этом нет.

— Шутка эта обернулась ужасной трагедией, Николай Алексеевич. Вот тебе и подтверждение приметы. Ну, никак не хочет боевая ракета возвращаться назад в хранилище. Солдаты, изнывая от безделья в ожидании работ, стали забавляться огнем в загазованном подстартовом сооружении. На системе пожаротушения зажигают обычную нитку, она вспыхивает, искрится, извивается огненной змейкой. В загазованной среде сигарета, например, сгорает за одну затяжку... Дети. Хоть и в солдатской форме. Забыли, что эта форма тоже пропитана кислородными парами. Огонь с горящей нитки переметнулся на обмундирование. Солдаты бросаются его затушить, но вспыхивают сами, как факелы. В мгновение несколько живых факелов заметалось по старту с паническими криками ужаса и боли. Вблизи заправленной ракеты уже бушует пожар, вся ниша стартового сооружения затянута дымом. Огонь ползет все ближе к ракете. Аварийно-спасательная команда работает на пределе, но огня сдержать не может. Надо спасать людей. Капитан В. Гришин, старший лейтенант М. Баталии несколько раз спускались в объятые пламенем помещения на выручку солдат. Младший сержант А. Ларионов и рядовой И. Моисеев выволокли из пламени и дыма задыхавшегося рядового М. Терехова.

Но пламя упорно ползет к ракете. Руководители старта полковник В. Патрушев и подполковник Б. Чекунов мгновенно оценивают сложившуюся обстановку. Если огонь не удастся хотя бы локализовать, произойдет взрыв не только ракеты, но и всего дорогостоящего стартового комплекса. Сгорят миллиарды рублей, погибнут люди.

Погасить огонь не удается, хищные языки пламени через вентиляционную систему уже пробиваются на нулевую отметку. Выход один: запустить ракету пока ее не захлестнул шквал огня. Это было единственно правильное решение, как наименее дорогостоящее и наиболее безопасное.

Получив разрешение вышестоящих инстанций, боевой расчет приступил к экстренному запуску. Все лишние удалены со старта. Действуют только офицеры и ведущие специалисты — солдаты. Непосредственными действиями у ракеты руководил майор М. Жданович. Офицеры В. Хомин, Д. Петров, Е. Кулешов, А. Васенович, О.Колодий, Д.Станич быстро опускают фермы и отводят кабину обслуживания. Заключительные операции проводят также двигателисты А. Морозов, Э. Могильницкий, Р. Тренин, заправщики Л. Сундин, Н. Бурлицкий, Н. Бобец...

Пожар бушует на правом пилоне, но ракета уже готова к пуску. «Ключ на старт!» — командует Патрушев. Несколько мгновений, и, «семерка» единственный раз в истории космодрома, «удирает» от огня. К сожалению, «за бугор». Но дорогостоящий Гагаринский старт удалось сохранить. Людей — не всех.

Потом подразделения ходили в санчасть сдавать кожу для обгоревших солдат. Четырех так и не удалось спасти.

— Вот цена «показухи!» — возмущается Белоцерковец. — Не было бы ее, и люди остались бы живы, и денежки народные целы.

— Показуха в то время была возведена в ранг государственной политики. Если не было повода, придумывали сами. В виде подарков к знаменательным датам, — согласился с генералом Соловьев. — Стремились показать, что мы «впереди планеты всей», у нас все самое лучшее, а основа этого лучшего — руководство партии коммунистическим строительством на фундаменте марксизма-ленинизма. Обиднее всего, что верили все в это. Сколько лет нас держали «за болванов».

— И меры в этом «показушестве», Николай Алексеевич, не было никакой. У нас в академии тогда анекдот очень точный ходил, о слонах. Не слышал?

— Нет.

— Слушай. Приглашают в международную комиссию американца, француза, немца, русского и болгарина. Ставят задачу — кратко и емко озаглавить тему о слоне. Американец пишет: «Слон и бизнес». Француз — «Слон и женщина». Немец — «На слонах к мировому господству». Дошла очередь до нашего. Бедняга измучился, но справился. Правда в одну строку не вышло. Получилось целых три вопроса. Первый — «Марксизм-ленинизм о слонах». Второй — «СССР — родина слонов». Третий «Советский слон — самый лучший слон в мире». А болгарин традиционно — «Болгарский слон — младший брат советского слона».

Соловьев расхохотался. Действительно, какая бы тема ни затрагивалась в научных разработках, все сводилось к этим трем вопросам. Да и вся жизнь огромной страны шла под правительственным кличем «догнать и перегнать Америку». Тон всей гонке и показухе задавал сам Никита Сергеевич Хрущев. Наш тогдашний вождь не уставал твердить на каждом шагу, что экономика наша цветущая, техника у нас на подъеме, народ сплочен. И если нам навяжут гонку вооружений, мы их побьем. Что производство ракет у нас поставлено на конвейер, на заводе ракеты выходят, как колбасы из автомата.

— Практика преподнесения военными подарков к знаменательным датам утвердилась не в одночасье, — говорит генерал Белоцерковец, — идет она с самой Октябрьской революции, с тех времен, когда ко дню рождения Ленина город Симбирск был освобожден от белых. А в 1960 году от Ракетных войск стратегического назначения, куда входили и космические части, готовились два подарка: к 43-й годовщине Октября — запуск новой межконтинентальной баллистической ракеты, а к новому 1961 году первый в мире запуск человека в космос.

— Не понял насчет первого человека, — удивился полковник Соловьев.

— Я не ошибаюсь, Николай Алексеевич. Решение о полете первого человека в космос было принято ЦК КПСС с Совмином СССР еще 11 октября 1960 года. Почитай, — Белоцерковец протянул Соловьеву листок. — Недавно только рассекречено.

«Совершенно секретно. Особая папка. 11 октября 1960 года вышло постановление ЦК КПСС и Совмина СССР: Принять предложение... о подготовке к запуску космического корабля (объекта «Восток-3А) с человеком в декабре 1960 года, считая его задачей особого значения».

— Ничего себе, — задумчиво пробормотал Соловьев. — Значит, полет Гагарина 12 апреля 1961 года, действительно, планировался как новогодний подарок советскому народу?

— Именно так, и никак не иначе, Коля. У нас же в крови и мозгах вечно зудит желание преподносить юбилейные и праздничные подарки. И апрельский полет Гагарина тоже не случайность. Впереди был праздник 1 мая. Притом — международный. Вот читай, — генерал подал собеседнику второй листок.

«Совершенно секретно. Особая папка.

3 апреля 1961 года.

Президиум ЦК КПСС принял постановление:

1. Одобрить предложение тт. Устинова, Руднева, Калмыкова, Дементьева, Бутомы, Москаленко, Вершинина, Келдыша, Ивашутина, Королева о запуске космического корабля — спутника с космонавтом на борту...»

Николай Алексеевич Соловьев впервые читал эти исторические документы, потому, несколько ошеломленный, после недолгого раздумья спросил:

— Что же помешало запустить космонавта в декабре 1960 года?

. — Показуха, Николай, показуха. Страсть государственных мужей дарить подарки своему народу. И показывать всему миру эти самые подарки. Так сказать, в назидание агрессору. Ты помнишь заявление Генсека о том, что у нас ракеты, как сардельки из автомата, выскакивают с заводского конвейера.

— Не как сардельки, а как колбасы.

— Да пусть хоть сосиски, не в том дело.

— В чем же?

— Вспомни, много ты колбасы видел в магазинах в то время? Ты уже зрелым человеком был тогда, должен помнить.

— Помню, к праздникам по талонам иногда выдавали по одной палке.

— Точно так же было и с ракетами, я имею в виду межконтинентальные баллистические. Приготовили одну к празднику, и ту «недоварили».

Королевская «семерка» была способна нести ядерный боезаряд. Но готовность ее, ты сам знаешь, очень низкая. Из-за компонентов топлива и по другим причинам. Конструкторским бюро под руководством Михаила Кузьмича Янгеля была создана новая боевая ракета 8К64. Оборона страны тогда, действительно, нуждалась в такой ракете. Поэтому Хрущев давил на Янгеля, требовал ускорения работ. Дело было осенью 1960 года. Подходила 43-я годовщина Октября, требовался очередной подарок народу. В спешке и гонке еще при проектировании ракеты, особенно ее системы управления, главные конструкторы М.К Янгель и Б.М. Коноплев допустили грубейшие просчеты и ошибки, которые закончились самой большой катастрофой в мире, касающейся испытания ракет. И в этом мы оказались «впереди планеты всей».

— Я все думаю, Анатолий Григорьевич, почему никто не осмелился сказать Хрущеву, что ракета не готова к летным испытаниям? Ни Янгель, ни Неделин, ни космодромщики.

— Попробуй кто заикнись только, и судьба академика Сахарова обеспечена на сто процентов, — заметил Белоцерковец. — К тому же, мне кажется, что Янгель и Неделин сами себя загнали в очередную ловушку.

— Чем?

— Той же пресловутой показухой, стремлением рапортовать о новых предпраздничных успехах.

— Обвинение серьезное, Анатолий Григорьевич Янгель и Неделин имеют непоколебимый и, при этом, заслуженный авторитет. Требуются весомые доказательства.

— Заслуги этих великих людей несомненны, а я — человек маленький, чтобы их в чем-то обвинять. Я просто исследую известные факты.

— Интересно послушать.

— Вот и слушай. Я сказал, что Хрущев торопил Янгеля. Так оно и было. Но глава государства не дилетант, чтобы заставить Главного конструктора пускать неисправную ракету. Отсюда вывод: Михаилу Кузьмичу Янгелю самому нравилось внимание к нему Хрущева, и он не сопротивлялся, надеялся, что успеет, что все будет хорошо. Согласен со мной?

— Возможно. Но это бездоказательные умозаключения, — возразил Соловьев.

— А как ты посмотришь на то, что полуфабрикат ракеты Р-16 прибыл на космодром с целью доработать ее на месте.

— Подобное случается и сейчас. Космодромщикам приходится вкалывать до седьмого пота, чтобы доводить космическую технику до нормального состояния.

— Тогда это была далеко не та доводка. Тогда первая Р-16 не должна была попасть в таком состоянии на космодром. Это была авантюра, на которую кто-то толкнул Главкома Неделина. Он заказчик, он дал добро на отправление больной ракеты на космодром. Иные обвиняют Главное управление ракетного вооружения, военные приемки всех уровней, что, мол, пропустили неисправное изделие, закрыли глаза, задавили совесть и гордость.

— Так оно, наверное, и было.

— Не так. Я думаю, все намного проще. Согласился Неделин с Янгелем, уступил его просьбе или доводам, не знаю чему. А коль сам Главком дал добро, кто в Ракетных войсках посмеет ему возражать? Какая там военная приемка?! Попробуй только пикнуть — загремишь под фанфары. А испытатели Байконура в то время вообще были народом бессловесным. Внемую выполняли космические задачи. Не говоря уже о военных строителях. У тех был один лозунг: «План — любой ценой. Этого требует оборона страны». Стартовую позицию возвели в рекордно короткие сроки. Бешеные темпы работ были. Обрати внимание, Николай Алексеевич, строительство площадки №41 началось после 7 ноября 1959 года. Уже 5 декабря начаты бетонные работы. Завершили строительство боевого ракетного комплекса в сентябре 1960 года. Чувствуешь, к чему шло дело? Чтобы к 7 ноября успеть запустить первую Р-16. Военные строители блестяще справились с поставленной задачей. За полгода возвели площадку №41 (левую и правую пусковые установки), площадку №42 (монтажно-испытательный корпус, техническую позицию), площадку №43 (жилую зону, измерительный пункт ИП-1 Б, склады).

— А что было дальше?

— Дальше? Космодром был превращен в испытательный завод и конструкторское бюро вместе взятые. Понаехало много заводчан, конструкторов, инженеров, техников, монтажников, слесарей, и вместе с космодромными испытателями долго-долго всем миром достраивали ракету. Без испытательных стендов, заводского оборудования, без необходимых условий. Начавшиеся в конце сентября испытания на техничке закончились только 20 октября 1960 года. До катастрофы оставалось 4 дня. Можно еще было остановиться. Но острое желание рапортовать захлопнуло ловушку.

— В каком смысле?

— Наверняка Янгель или Неделин, а возможно, и оба вместе доложили Хрущеву о завершении испытаний на технической позиции. Суди сам: испытания завершились 20 октября. И в этот же день, выступая во дворце спорта Центрального стадиона имени Ленина в Москве на многотысячном митинге, Хрущев заявил: «Если вы, господа, хотите еще раз испытать могущество и выносливость социалистического государства, мы вам покажем, как говорится, кузькину мать». И уже на следующий день, 21 октября, «кузькина мать», смертельно больная, на основании решения Госкомиссии была вывезена и установлена на пусковую установку. Это была величайшая авантюра, недопустимая самоуверенность высоких государственных мужей.

— Доказательства, Анатолий Григорьевич, аргументы?

— Их хоть отбавляй.

— Почему вы говорите, что «кузькина мать» после горизонтальных проверок осталась больная?

— Потому, что проведенные в МИКе проверки ракеты не выявили многих дефектов, недоработок и, даже, конструктивных ошибок. Особенно, по системе управления ракеты.

— А почему молчали Герчик, Носов, Григорьянц?

— Полигонщики выдали только одно замечание — сильное натяжение кабелей в приборных отсеках. Ты знаешь, как дрожит ракета при пуске. Одного этого было достаточно, чтобы пуск сорвался. Чрезмерно натянутые кабели от вибрации могли расстыковаться или повредиться. Но Янгель и Коноплев отвели это замечание.

— Что еще?

— Еще много. Ракета заправлялась ядовитыми компонентами топлива. И здесь самоуверенность технического руководства проявилась со всей очевидностью. Они полностью были уверены в успешном запуске. Потому что в случае неудачи слить компоненты топлива с заправленной ракеты было невозможно. На космодроме не было ни инструкции по сливу, ни необходимых для этого технических средств.

— Но почему ракета взорвалась? Неужели из-за названных вами причин? — Соловьев продолжал сомневаться.

— Знаешь, Николай Алексеевич, я думаю так: если бы Главный конструктор системы управления Коноплев не допустил грубейшего нарушения методики предстартовой подготовки, возможно пуск и был бы успешным. Но было допущено две роковые ошибки. Первая — задействование бортовых батарей ракеты до приведения всех систем в исходное состояние перед пуском. И вторая — нештатное приведение программных шаговых моторов ракеты в исходное состояние. А вообще, вот возьми, почитай мои размышления по этому вопросу, — Анатолий Григорьевич протянул Соловьеву папку.

Вернувшись в свой кабинет, полковник Соловьев открыл папку. «Гибель в ловушке. Субъективные наброски о самой крупной в мире космодромной катастрофе», — так начиналась первая страница.

Лейтенант Эдуард Мироненко прибыл на Байконур в августе 1960 года. Поселился в казарме «Казанского вокзала». Написал домой письмо, просил маму готовиться к свадьбе. Женатиков переводили из казармы, выделяли «шикарную» жилплощадь — отдельные купе в вагоне, приспособленном под жилье. А там, глядишь, повезет еще больше — дома на космодроме возводятся быстро. Ну и что ж, что барачного типа. Дойдет дело и до кирпичных. Служба Эдику понравилась. В целом, жить и служить можно.

Через два месяца Нина Андреевна Жукова получила страшную телеграмму: «Ваш сын Эдуард Федорович Мироненко погиб при исполнении служебных обязанностей». Одинокая, безутешная, засобиралась к своему единственному. До Одессы добраться помогли соседи, а дальше — до Москвы намеревалась самолетом. Столица три дня не принимала из-за погоды. Трое суток в одесском аэровокзале глаз не сомкнула, все передумала, не верила черной вести. Вместо сна какое-то забытье, отключение под потрескивающее звучание транзистора соседа по скамейке. «Уборка зерновых подходит к концу... — вещает радио, — ...уже скошено... обмолочено... Плавбаза рижского морского порта «Даугава» подверглась провокационному нападению кораблей НАТО... Валерий Брумель преодолел планку на высоте 2 метра 28 сантиметров... В авиационной катастрофе погиб маршал Неделин Митрофан Иванович...»

«Тоже, наверное, погиб «при исполнении служебных обязанностей», — с горечью подумала Нина Андреевна. Краткое невыносимо горькое слово телеграммы «погиб» пульсировало в сознании убитой горем женщины, больно стучало в мозгу, ни на минуту не давая покоя.

...От Москвы поездом до станции Тюра-Там. На похороны не успела. Встречал товарищ сына по училищу. В беспамятстве набросилась: «Почему Эдик, почему не ты?!!» Всю жизнь простить себе не может, как могла такое сказать.

Каждый год 24 октября стоит она на братской могиле, в которой лежит ее первенец. Стоит и молчит. Годы проходят, а боль утраты не выпускает из своих тисков. Под серой гранитной плитой покоится ее материнское счастье, ее несбывшаяся надежда. Безмолвное надгробие, опаленное жарким солнцем, колючим казахстанским ветром — все, что у нее осталось в жизни. Рябит в глазах от обилия фамилий на граните. Длинный страшный список: ...Мироненко Э.Ф.... Носов А.И.... Кто они, эти люди? Как жили? Как приняли свой смертный час?

В 1965 году во время празднования 10-летия космодрома с подмостков Звездограда звучали стихи:

На улице Носова тысячи лиц Встречают города десятилетие, А в парке Солдатском стоит обелиск, Молчит обелиск, устремленный в бессмертие...

В своей жизни полковник Носов сделал немало хорошего. Но мало кто догадывается, что это он, Александр Иванович Носов, открыл космодром. Да, именно в тот самый момент, когда скомандовал «Пуск!» для вывода на орбиту первого искусственного спутника Земли. Это было 4 октября 1957 года. Октябрь для полковника Носова стал месяцем величайшего жизненного взлета и его трагической гибели. К своему главному жизненному событию — запуску первого спутника — Носов прожил 44 года, закончил институт, имел двух сыновей, прекрасную жену Ирину. В 1947 году прибыл из Берлина на ракетодром Капустин Яр. Прослужил там 9 лет, и уже матерым испытателем ступил на пески Байконура. Здесь он успел 17 раз скомандовать «Пуск!», отправить в космос и второй, и третий спутники Земли. По воле его команд ушли в космический полет «Луна» («Мечта»), «Луна-2», «Луна-3».

Потом Носова не стало.

Через полгода после гибели состоялся полет в космос Юрия Гагарина. С тех пор, неофициально называвшийся Носовским, старт стал именоваться Гагаринским.

А Байконуру название «космодром» Александр Иванович дал просто — запустил в космос первый спутник Земли. До этого, начиная с мая 1957 года, он со своей опытно— испытательной частью запускал межконтинентальные баллистические ракеты. Работа шла в адском напряжении, пуски шли ежемесячно. Первый пуск ракеты готовился долго. Только на стартовом устройстве она находилась 10 дней. Впервые в истории Байконура 15 мая 1957 года в 19 часов по московскому времени хозяин старта полковник Носов скомандовал «Пуск!». Затем как прорвало. Второй пуск — 10 июня, третий — 12 июля, четвертый — 21 августа, пятый — 27 сентября. Наконец, шестой — 4 октября 1957 года. Так шел к своему «Спутнику» Александр Иванович Носов. К звезде Героя Социалистического Труда. К открытию космодрома. Носов — первый Герой Байконура.

«Космодром» в переводе с греческого означает «бег во Вселенную». Первые пять запусков ракет не были «бегом во Вселенную». Потому Байконур претендовал только лишь на «ракетодром». А испытатели вообще называли его в обиходе просто — полигон. Но когда на орбиту вышел первый спутник, полигон по праву стал космодромом.

Подготовка первых космических запусков шла очень напряженно. Совместно с представителями конструкторских бюро и промышленности под руководством С.П.Королева ракеты и космические станции проверялись, очищались от неисправностей. В те, да и все другие времена, представители КБ и заводчане вели себя на космодроме чинно. Подчиненных Носова и его самого считали «чернорабочими», отношение к ним было такое, как летчиков к технарям. Эти непростые отношения имели свои причины. Военные люди космодрома были зажаты строгим воинским порядком. А королевцы, представители других организаций, неподвластны армейскому начальству. Они прибывали из Москвы, других крупных городов, получали неплохую зарплату, солидные командировочные. Отработав свое, улетали к семьям «в цивилизацию». Офицеры этого были лишены. Самые большие удовольствия — это кино, редкая рыбалка, дикий футбол на площадке, да преферанс со спиртом по вечерам. Оттого и кичились «доработчики», как их еще называли.

Александра Ивановича это не смущало. Инженер «от Бога», большой практик в реальных запусках, он досконально разбирался в технике, прекрасно знал ее тонкости. Всегда работал спокойно, без шума, уверенно. Порой принципиально ставил вопросы на Совете Главных Конструкторов. Если другие отвечали только за технику, то Носов, как начальник управления, отвечал и за технику, и за подчиненных офицеров и солдат. За проступки наказывал оригинально. Если человек провинился и осознал свою вину, Александр Иванович говорил: «За это положено наказывать». Тем все и кончалось.

Высокая порядочность и принципиальность не позволяли ему поступаться техническими интересами ради престижа. Это не нравилось некоторым доработчикам, и они жаловались на Носова Королеву. Носова это не смущало, он оставался выше всяких «разборок». Его принципиальность и дотошность в работе с космической техникой в последующем породила принцип: «Испытатель в работе должен быть пунктуальным до тошноты».

Звездный час Носова пробил 4 октября 1957 года. В пультовой командного пункта Носовского старта — тишина. Время позднее. Ракета, под обтекателем которой укрыт блестящий шар с усами-антеннами, «шипит» парами кислорода на пусковом устройстве. За первым перископом бункера — «пускающий» — полковник Носов, справа, у второго перископа — Леонид Воскресенский, заместитель Королева. Воскресенский — человек феноменальный, звезда первой величины среди испытателей страны. Только Королев разговаривал с ракетной техникой «на ты». Только Воскресенский, и никто больше, разговаривал с Королевым «на ты».

Стартовый расчет Носова на боевых постах. За главным пультом — старший лейтенант Борис Чекунов. Ему 25 лет. По знаку Королева полковник Носов командует: «Готовность — одна минута!» Пультовая замерла. Звучат только заключительные команды «пускающего». Наконец: «Пуск!»

На хронометре 22 часа 28 минут.

Звездный час Александра Ивановича Носова.

Он и Воскресенский не отрываются от перископов, направленных на ракетные дюзы. Напряжение достигло максимального предела. Кинжалы огня из гремящих двигательных сопел метнулись вниз, закрутили клубы дыма и пыли, покатились в пламяотводный лоток. Ракета наращивает тягу, движки набирают свои 20 миллионов лошадиных сил, отрывают ее от Земли. Колебля ночную степь, сотрясая и освещая все окрест, космическая труженица уносится в звездное небо. Начался реальный «бег во Вселенную».

Ни сам Носов, ни его стартовый расчет тогда не осознавали всего величия сделанного ими дела. Всем хотелось быстрее привести все в исходное, да хорошенько отоспаться. «Минут по шестьсот на каждый глаз», — так тогда острили.

Впервые в истории открылись ворота планеты Земля, название которым космодром Байконур. Началась новая эра человечества — космическая.

Подчиненных Александра Ивановича это не волновало нисколько. Они добротно сделали свое дело и теперь крепко спали. Кто — где: в землянках, старых купейных вагонах, Тюра-Тамских мазанках, на столах в аппаратных, ЗИПовских ящиках, брезентовых чехлах. Счастливчики — в сборно-щитовых бараках. Что они — герои, узнали утром от Левитана.

Старшему инженер-лейтенанту Мануйленко Владимиру Алексеевичу с началом службы все время везло. После окончания академии он получил назначение на должность инженера-испытателя космодрома Байконур. Организацией и комплектованием первых испытательских подразделений занимался лично Александр Иванович Носов. По его решению, молодой офицер Владимир Мануйленко был назначен в отдел комплексных испытаний ракеты, где конкретно занимался испытанием системы аварийного подрыва ракеты. Задача состояла в том, чтобы система не сработала, если ракета летит правильно, но обязательно сработала, если ракета вздумает полететь не туда, куда ее послали.

В подразделении народ подобрался молодой — рядом с ним вкалывали на ракетной ниве друзья-товарищи Алексей Шумилин и Николай Котов. Старший лейтенант Владимир Иванов был начальником команды, а Мануйленко с Котовым были у него заместителями. В силу какого-то рока оба они погибли в один день: 24 октября. Только с разницей в три года. Мануйленко сгорел в межблоковом отсеке ракеты Р-16 24 октября 1960 года, а Котов — 24 октября 1963 года задохнулся во время пожара в ракетной шахте.

Какие судьбы! Через 30 лет их тогдашний товарищ лейтенант Алексей Шумилин станет начальником космодрома Байконур, генерал-лейтенантом, Героем Социалистического Труда.

Начальником группы у Мануйленко был тогда инженер-майор Григорьянц Рубен Мартиросович, который до Байконура преподавал на одной из кафедр Академии Дзержинского. То время было очень напряженным для испытателей, особенно 1960 год. Время становления космонавтики наращивало нагрузку, и людей не хватало. К 1960 году, когда уже немало объектов побывало в космосе, на космодроме не было ни одной штатной единицы для подготовки к запуску космических аппаратов, кораблей-спутников, межпланетных станций. А их к тому времени в космос улетело уже около двадцати. Приходилось создавать временные расчеты на каждый космический аппарат.

В связи с подготовкой янгелевских боевых ракет нового типа в январе 1960 года создано 2-е научно-испытательное управление (1-е НИУ занималось тематикой С.П. Королева). Начальником нового управления назначен, к тому времени уже подполковник, Григорьянц. Многие офицеры переведены к нему, в том числе и старший лейтенант Мануйленко, на должность старшего инженера 22 отдела.

Личная жизнь Владимира Мануйленко не заладилась. Женился, когда не было еще и двадцати. Но космодром хорош для ракет, да плох для жен ракетчиков. Поэтому и остался его пятилетний сынишка Алеша далеко от космодрома у Володиной матери Екатерины Васильевны. Живет с бабушкой, не горюет. Вот только тоскует часто по нему отец на Байконуре. Живет, холостякует.

После обеда начальник 1-го испытательного управления подполковник Осташев Евгений Ильич вызвал машину. Собирался поехать на 41-ю площадку. Там уже четвертый день готовят к первому запуску ракету Р-16 разработки Янгелевского ОКБ. Принципиально новая боевая ракета. Люди измучились, готовя первый старт. В стартовой команде много знакомых испытателей Осташева, бывших его подчиненных. Еще в январе его 1-ое управление было разделено, и значительная часть испытателей Королевской тематики составила костяк 2-го управления, которому предстояло заниматься тематикой Главного конструктора Янгеля.

«Нелегко сейчас Григорьянцу, — подумал Осташев, направляясь к машине. — Мало того, что ракета не идет, так еще и начальство самое высокое на нулевой отметке. Сам маршал Неделин, Янгель, все первые лица».

Навстречу командиру торопился старший лейтенант Соколов.

— Что у вас?

— Хочу доложить результаты работы на объекте 353, — ответил офицер.

На полигоне завершилось строительство 31-й площадки, она сдавалась в эксплуатацию для несения боевого дежурства. Соколов занимался заключительными делами. Сам Евгений Ильич захватил с собой некоторые документы в надежде улучить момент, и утвердить их у маршала.

Поблагодарив офицера за доклад, Осташев сел в машину.

— Товарищ подполковник, вы на «десятку»? Можно с вами доехать? — обратился Соколов.

— Нет, я на 41-ю. Там сегодня Григорьянц янгелевскую новинку пускает. Командирский ГАЗик, фыркнув выхлопной, шустро побежал к воротам КПП. Размышляя, как добраться на «десятку», Соколов долгим взглядом провожал машину Осташева. Увидеть пуск новой ракеты мечтает каждый испытатель. Конечно, прямой обязанности присутствовать на пуске у его командира не было. Но разве можно представить, чтобы такой фанат-ракетчик, как Осташев, мог пропустить первый запуск первой принципиально новой ракеты.

Везет же людям. Соколов вздохнул, глядя вслед удаляющейся машине и, загрустивший, побрел в ту же сторону в надежде на перекладных добраться до «десятки». «Жаль, футбола нет, — подумал офицер, — быстрей и веселей была б дорога!..» Не раз ему с друзьями приходилось пешком мерить бетонку, пиная перед собой футбольный мяч, пока не подберет какая-нибудь попутка.

Если бы Виталий Григорьевич Соколов умел заглядывать в будущее, увидел то, во что сейчас ни за что бы не поверил. Через несколько часов увидел бы, как корчится в смертельном огне тело его любимого командира. А несколько позже, через годы, увидел бы себя, скромного молодого капитана, на приеме в Кремле. Подвыпивший, веселый Никита Сергеевич Хрущев пожимает ему — капитану Соколову — руку. И сам Сергей Павлович Королев приглашает его и сослуживца Володю Хильченко переночевать в его московской квартире. Наконец, он увидел бы себя, важняка генерал-лейтенанта, едущего на блестящей персональной «Волге» вот по этой же бетонке, по которой он сейчас пешком наматывает километры к десятой площадке...

Но старший лейтенант Соколов не был ясновидящим. Бодро шагая, он иногда пускался наперегонки с огромными шарами перекати-поля, которые гнал бодрый октябрьский ветер по песчаным обочинам дороги. «Жаль, мяча нет, — вздыхал Соколов, — ну ничего, может, пуск увижу», — думал он, и время от времени поглядывал в ту сторону, где находилась 41-я площадка.

Евгений Ильич Осташев был всеобщим любимцем и испытателей, и королевцев. Среднего роста, худощавый, с фронтовой выправкой, он внешне выглядел строгим и даже суровым. Редко улыбался, полностью отдавался испытательской работе, дни и ночи пропадая на стартовой и технической позициях. Он был прирожденный испытатель ракет. Подчиненным казалось, что он вообще не имеет личной жизни, и они иногда высказывались об этом между собой. Случайно услышав такое мнение, Евгений Ильич внутренне усмехался: «Нет, братцы, здесь вы неправы. Насчет личной-то жизни. Можете у жены спросить. У Клары Михайловны. Или у старшего Володи. Он ответит, в этом году в первый класс пошел. А младший Леня, пока ничего не скажет, молодой еще, недавно только годик исполнился. Поздние дети? Так война же была. Война, братцы. Немца бить надо было».

Несмотря на внешнюю строгость, на неуклонное обращение ко всем только на «вы», подполковник Осташев был уникально доступным. Документ у него подписать можно было где угодно: в МИКе, на старте, в сооружении, в коридоре, словом, где застанешь. Сказывалась фронтовая привычка, там кабинетом был окоп. Евгений Ильич добротно знал свое космическое заведование и не боялся подписывать бумаги, как некоторые, говорившие: «Я это должен изучить, тогда подписывать, зайдите завтра».

Сейчас ехал на 41-ю площадку тоже в надежде подписать у маршала Неделина документы, касающиеся ввода в строй новой 31-й площадки. Неделин ведь тоже фронтовик, авось не откажет. Мысленно представив встречу с маршалом, Евгений Ильич улыбнулся сам себе. Опять, наверное, скажет, что Осташев — мастер своего дела, но очень худой, и его надо откормить салом. Такое уже бывало.

Молчаливо глядя на осеннюю степь, Осташев вдруг вспомнил недавний звонок знакомого кадровика, сообщившего, что ему присвоено звание полковника, но генерал Герчик приказал держать это в строгом секрете до праздника 7 ноября. Память унесла его в далекий 1942 год, в военную юность, когда он, восемнадцатилетний младший лейтенант-минометчик, в составе знаменитой армии Чуйкова бьет немцев. Они его тоже били. Сбросили с днестровского плацдарма, пришлось назад под пулями холодный Днестр вплавь преодолевать. С тех пор и ревматизм проклятый мучает...

Чем ближе подъезжал Осташев к 41-й площадке, тем тревожней становилось на душе. Ему, испытателю высочайшего класса, не надо было объяснять, что пускать новую ракету нельзя. Вчера вечером по телефону переговорил с Григорьянцем, узнал все муки испытателей с первой Р-16.

Уже почти стемнело, когда машина Осташева подъехала к КПП площадки. Проскочив жилую зону, машина миновала ИП-1Б, смотровую площадку и остановилась у стартовой позиции. Осташев прошел через КПП и поразился многолюдью на пусковой установке. «Человек двести, если не больше», — подумал Евгений Ильич. «Зачем столько людей собрали, для работ вполне достаточно и половины». Опять заныло под ложечкой от какой-то неясной тревоги. Труд испытателей можно понять, если идти от техники, с которой они работают. Их величие отражается в огромных ракетах, могучих стартах, громогласных пусках. Для испытателей ракет не нужны пьедесталы. Пьедесталы придумали карлики. А гигантам они не нужны, их и так видно.

Подполковник Осташев знал, что радости у его коллег со 2-го НИУ пока было мало. Как и у его подчиненных— тараканья бытовуха, редкий отдых, надежда на повышение когда-нибудь в должности и звании, а ветеранам — вырваться на «большую землю».

Звездный час или даже миг для испытателей — это пуск. Это их праздник, и они всеми силами стараются его не пропустить. Поэтому всегда на околостартовом пространстве многолюдно.

Вот огнесветный столб с грохотом устремляется в небо, заруливая на восток. Через несколько минут ракета исчезает в вышине. Тишина, молчание, грусть. Все. Праздник кончился. Вновь наступают изнурительные, тягучие «космические» будни. У испытателей ракет нет понятия — рабочий день. Его заменяет бездонный по времени технологический график. И ракетчики день за днем, шаг за шагом идут по этому графику. Отдают ракете столько времени, сколько ей требуется. Испытатели знают, что ракета дешево ценит жизнь тех, кто относится к ней небрежно.

Но есть у испытателей один стимул — каждый, самый длинный технологический график, все равно заканчивается праздничным словом «Пуск».

Пока Осташев ехал с 31-и площадки, здесь была объявлена тридцатиминутная задержка пуска. Чтобы разобраться в причинах задержки, маршал Неделин приехал прямо на старт. Осташев заметил его сидящим в кресле неподалеку от ракеты. Рядом с ним — члены Госкомиссии, Янгель, командование космодрома, другие офицеры.

Евгений Ильич многих знал. Вон заместители Янгеля Берлин Л.А. и Концевой В.А., рядом директор завода-изготовителя Смирнов Л.В., районный инженер Комиссаров Б.А., полковник Максимов А.А., московские гости из ГУРВО — генерал-лейтенант Мрыкин А.Г. и полковник Прокопов Н.А.

Невдалеке генерал-майор Герчик К.В. и полковник Носов А.И. Осташев знал, что Носов уже сдал должность на полигоне и на днях собирается в Москву. «Октябрь для Александра Ивановича — звездный месяц», — подумал Евгений Ильич: «В октябре первый спутник запустил. Стал первым Героем полигона. И сейчас в октябре — в Москву переводится».

«Нулевая» отметка просто кишела людьми. Осташев отыскал среди них подполковника Григорьянца, подошел к командному кунгу.

— Добрый вечер, Рубен Мартиросович. Как дела?

— Добрый вечер, Евгений Ильич. Начинаем заключительные операции. Если новые «бобы» не выскочат, через полчаса пуск.

— А если выскочат?

— Все равно, только вперед и вверх. Нам отступать нельзя потому, что некуда. Загнали сами себя в ловушку. И захлопнули сами.

— Что значит в «ловушку»?

— Снять ракету со стола мы уже не можем. Не можем слить 120 тонн ядовитого топлива. Даже инструкции нет, как это делать. Можно, конечно, постараться и без инструкции, но руководство и Госкомиссия уверены в пуске. Кроме того, если снять ракету, нечем ее нейтрализовать. На полигоне нет нейтрализационной техники вообще.

Подполковник Григорьянц умолк, оглядывая людей, работающих на ракете. Здесь же начальник отдела подполковник Леонов В.Д., его заместитель подполковник Сапуров А.В., контролирующий своих подчиненных стартовиков. Другие — в командной машине — кунге.

— С другой стороны, — продолжил Григорьянц, — все уверены, что ракета полетит. Главное — набрать общую готовность. С КП, что в подземном бункере, не все получается, там сейчас подполковник Матренин со своими комплексниками. Недавно доложил, что не приводятся в исходное состояние программные шаговики. Сам Коноплев занялся этим вопросом. Из МИКа подогнали автобус с аппаратурой, собрали автономную злектросхему, и теперь лично пытается вывести шаговые моторы ракеты в нулевое положение. Контакты перепаивают.

— Смотрю, устали люди, Рубен Мартиросович, торопятся, спешат. Так и до беды недалеко, — вздохнул Осташев, нервно позвякивая связкой ключей с печатью на колечке.

Подполковник Григорьянц хорошо знал своего коллегу — если вертит ключи на пальце, значит нервничает. Осташева он знал как испытателя динамичного, моторного, увлеченного своей работой. Не зря его за успешный запуск первого спутника Земли три года назад удостоили Ленинской премии. Кандидата наук присвоили без защиты. Осташев прав — люди устали, это он чувствует по себе. Уже четвертые сутки ракета находится на пусковом столе.

Григорьянц вспомнил, как торжественно, почти празднично начался вывоз ракеты из МИКа 21 октября. Как ждали, как шли к этому дню все его подчиненные. Сколько бессонных ночей провели они с испытателями из КБ Янгеля, представителями промышленности, пока подготовили ракету к пуску. Больше месяца адского труда.

Начальник управления, глядя на пчелиный рой ракетчиков, сновавших вокруг, вскользь подумал, что изначально эту первую Р-16 окружает много людей. И сейчас, и тогда рано утром 21 октября в МИКе собралось много народа. Вывоз ракеты на старт — дело вроде простое, даже будничное, но крайне ответственное. Открылись громадные ворота МИКа, и в огромный зал вместе с утренним холодом начал вкатываться тягач, управляемый сержантом В. Краевским, ритмично урча могучим двигателем, огромный тягач тихо-тихо задним ходом приблизился к транспортировочной тележке, задернутой плотным тентом. Под ним она, самая первая, самая новая, боевая...

На глазах руководителя, командира части полковника Кабанова, начальников отделов подполковников Леонова В.Д., Титова С.Д., Сапурова А.В., других военных и гражданских специалистов механик рядовой Г. Стуков четко защелкнул сцепку тягача с тележкой. Огромная, в полсотни метров громада, тихо выкатилась из МИКа и, окруженная толпой ракетчиков, направилась по бетонке к пусковому столу. Несмотря на большую тяжесть сцепки, массивность конструкции, со стороны ощущается легкость движения. Двигатель тягача рокочет ровно, размеренно и спокойно. Кажется, дай водитель полный газ, и этот могучий зверь сам взлетит и унесет тележку с ракетой в космос.

Через КПП стартовой позиции тележка на резиновом ходу тихо приближается к пусковому столу. Под командованием подполковника Леонова номера расчетов аккуратно и спокойно проводят стартовые операции. Сцепка с пусковым столом. Специальной системой тросов через поднятую стрелу установщика ракета переводится в вертикальное положение вместе с тележкой. Закрепляются ветровые стяжки, выполняются другие операции. Задористо, с интересом работают номера боевого расчета, офицеры, сержанты, солдаты. Впервые за долгие месяцы ракетная часть ощутила настоящий ритм боевой работы.

Подполковник Григорьянц внимательно следит за действиями людей. Здесь же на старте уже и заправщики, подполковник Титов С.Д., капитаны Калабушкин А.К. и Кривошеин В.М., чуть в стороне капитаны Ковтуненко И.Н., Родионов П.Е., командир дивизиона подполковник Шмелев С.И.

Командир отделения сержант Полешко А.И., старший механик стола младший сержант Королев Е.П. вместе с рядовыми Макаровым В.И., Сизых В.И., Марковым А.Л., ефрейтором Доржиевым А.А., другими стартовиками четко выполняют операции по установке и подключению ракеты к наземному проверочно-пусковому оборудованию.

В боксы подстартовой бетонированной аппарели заходят спецмашины, азотная и другие, в том числе и пожарная, под руководством начальника пожарной команды лейтенанта Свирина М.А.

Вместе с рядовыми вокруг ракеты хлопочут начальники расчетов, старшие техники-стартовики, электрики, заправщики — лейтенанты Кречик В.К., Лысенко М.П., Милоглядов В.К., Мочалин П.В., Неменков В.С., Каракулов Е.А. После установки ракеты начали стыковку электрики сержанты и рядовые Уваров А.П., Козлов Е.П., Миронов Н.Н., Гераськин В.Ф., Худяков и другие.

За дело взялись и наводчики рядовой Боровков В.Н., сержант Симков. Расчет прицеливания впервые наводил боевую ракету на учебную цель. Потом прицелыцики все время вели контроль прицеливания. Известно — как прицелишься, так и попадешь.

На командном пункте и в командном кунге хозяйничал отдел подполковника Матренина. Это, по сути, главный отдел всего 2-го управления. Он не только проводит электроиспытания, но и координирует все работы на технической и стартовой позициях. Все работы стартовики провели без замечаний. Но в ходе электроиспытаний обнаружились неполадки в наземном и бортовом электрооборудовании. Некоторые приборы пришлось менять на новые.

Заправщики уже подготовились к работе. Подполковник Титов С.Д. командует своему заместителю подполковнику Сакунову А.В.: «Вперед!» Заправщики окислителя выдвигаются на нулевую отметку, а Титов занимает свой пост в «утюге». Расчет стыкует наполнительные магистрали к емкости. Наконец, проходит доклад:

— Третий! Я 31-й! К заправке окислителем первой ступени готов!

Титов докладывает Григорьянцу:

— Первый! Я 3-й! К заправке окислителем первой ступени готов!

— Заправить первую ступень окислителем! — звучит в динамиках команда подполковника Григорьянца.

Октябрьский ветер чуть качает ракету, поскрипывает ее корпус, стрела установщика, ветровые крепления, площадки обслуживания...

Наконец, ракета заправлена полностью. Расчеты разбирают заправочные коммуникации, отводят технику в укрытие, повторяют контроль прицеливания. Прежде чем закрыть ракетные люки, номера расчетов внимательно осматривают «утробу» ее отсеков, двигательных установок, внутренних магистралей. И вдруг! Неожиданный доклад: обнаружена капельная течь в уплотнительных соединениях. Капает ядовитый гептил!

Собираются Неделин, Янгель, его специалисты, заправщики. Долго проверяют, измеряют, оценивают. Устанавливают, что протечка 140 — 150 капель в минуту. Наконец, принимают решение — перенести пуск с 23 на 24 октября...

События последних дней пронеслись в сознании подполковника Григорьянца. Пошли уже четвертые сутки, до пуска остаются минуты.

Осташев собрался уходить. Видя расстроенного коллегу, Григорьянц попытался успокоить:

— Надеемся, Евгений Ильич, что все будет нормально. Но прямо скажу, что ваша метода подготовки ракет к пуску здесь просто рухнула. Генерал Герчик и полковник Носов предлагали руководству отменить пуск, снять ракету и отправить в МИК.

Их не послушали. Люди Янгеля и Коноплева уверены в успехе. Это у них после удачного показа пусков Р-12 и Р-14 самому Хрущеву. А коноплевцы настолько уверены, что даже без схем работают. По памяти, вслепую.

— Неужели у них и схем нет? — удивился Осташев.

— Есть одна, черновая. Но она у женщины, которую даже на старт не пустили, в гостинице сидит.

— Как моряки, что ли, в приметы верят. Если женщина на корабле — жди беды, — невесело пошутил Осташев.

Наверное. Сейчас сидят в автобусе у самой ракеты. Из МИКа подогнали, там у них аппаратура специальная. Собрали автономную цепочку, Коноплев собирается шаговые моторы привести в исходное положение. Говорят, пока расчеты сделают заключительные операции, они успеют. Все верят Коноплеву. Даже Неделин с Янгелем.

Григорьянц посмотрел в сторону маршальской свиты.

— Видите, Евгений Ильич, Янгель с Мрыкиным и Максимовым пошли в курилку на КПП.

— Ладно, Рубен Мартиросович, справляйся тут один, я тоже к себе. Не нравится мне все это. Но если умирать, то под своей ракетой. Мы с новой площадки готовим первый пуск.

Осташев пожал руку Григорьянцу. Еще раз окинул взглядом ракету, нервно покручивая на пальце связку ключей.

Облепленная людьми, как муравьями, новая ракета смотрелась внушительно в прожекторных лучах. Евгений Ильич впервые видел Р-16 на пусковом столе. Он знал, что боевой ракетный комплекс для Р-16 подготовлен еще с лета. Работы велись быстро — стране очень нужна была эта ракета. В декабре 1959 года созданы Ракетные войска стратегического назначения, оснащенные ракетно-ядерным оружием. Основой их была королевская Р-7. Она отличалась сложностью, громоздкостью и дороговизной конструкции, многочисленностью (более 400 человек) боевого расчета. Поэтому 13 мая 1959 года постановлением ЦК и Совмина ОКБ Янгеля было поручено создать новую боевую ракету. И вот она создана. Двухступенчатая 34-метровая красавица, изящна и стремительна. Дальность полета — 13 тысяч километров.

Оглядывая стартовую площадку, Осташев непроизвольно отметил, что по сравнению с пусковой установкой Р-7, эта выглядит просто примитивно. Бетонная площадка, обнесенная колючей проволокой. В центре нулевой отметки — колокол пускового стола. Недалеко от него — «утюг» с иллюминатором — боевой пост главного заправщика (ракета заправляется с подвижных емкостей и подвижного заправочного агрегата). Здесь же невдалеке под стартовой площадкой оборудована железобетонная аппарель — своеобразный подземный гараж на несколько машин, где на время пуска укрывается спецтехника. Бункер командного пункта в сотне метров — отсюда производится пуск ракеты. Особенностью пускового стола было то, что на нем можно было взвешивать заправленную ракету. Ее стартовый вес около 140 тонн, и баллистики, зная точный вес, могли точнее рассчитать траекторию полета.

Евгений Ильич любил уникальную ракетно-космическую технику. И в этот раз залюбовался новой боевой ракетой Р-16. Она казалась миниатюрной, подчеркнутой стрелой установщика с закрепленными площадками обслуживания.

Есть у космодромов тайны, которые умирают вместе с испытателями при взрывах ракет. Уже никто никогда не узнает, что чувствовали уставшие до изнеможения люди, работавшие под заправленной сотней тонн гремучей смеси ракетой. Так стремившиеся во что бы то ни стало запустить новую боевую...

Наверняка их успокаивало близкое личное присутствие «родителей» Р-16. Вот они, рядом, Главный маршал Неделин и Главный конструктор Янгель, прохаживаются по нулевой отметке, затем садятся у отбойной бетонной стенки метрах в пятнадцати от ракеты. О чем-то переговариваются. О чем? Наверняка, о новой ракете. Ожидают пуска. Кстати, еще больше его ожидают в Москве. Из столицы уже дважды звонили, интересовались, как идут дела. Звонили прямо сюда на пусковую установку. Могут еще позвонить. Поэтому рядом и дежурит начальник связи полигона подполковник Азоркин А.Г. Вместе с ним командир взвода связи старший лейтенант Маслов А.В., командир отделения связистов сержант Юдин А.В., телефонист рядовой Кобзарь В.И. Старший адъютант Неделина подполковник Салло Н.М. держит связистов в зоне видимости и готовности линии связи. Маслов с подчиненными только что восстановили громкоговорящую связь на старте. Кабель перебит был железным люком.

У ракеты — заключительная напряженка. Все здесь — электрики, заправщики, двигателисты, управленцы, наводчики, каждый занят своим. Дел много. Разобраны заправочные и другие коммуникации, отводятся спецмашины в укрытие, последний раз проводится контроль прицеливания, на ракете закрываются все люки... Остается отвести установщик в укрытие, снять ветровое крепление ракеты к пусковому столу, последний раз осмотреть пусковое устройство, после чего ракета готова к набору схемы на пуск из командного бункера. Там сейчас находится начальник отдела подполковник Матренин Александр Сергеевич. Он еще непосредственно в ОКБ Янгеля основательно изучил ракету, и сейчас готов делать первый пуск. И сам, и его подчиненные.

Как только Коноплев выведет шаговые моторы на ракете в исходное положение, до пуска останутся считанные минуты.

Матренин — опытный испытатель, умеющий в любом деле определить главное, зажечь подчиненных ему людей, подготовить к ответственным делам. Десятки минут остаются до пуска.

Осташев, бросив взгляд на бугрящийся бункер командного пункта, представил себе, как Матренин после доклада: «Протяжка идет!» командует: «Пуск!» Вспомнил, как волновался сам, когда впервые в истории Байконура он, Осташев, самый первый в мире, стал самым первым стреляющим королевской семерки, нажал кнопку «Пуск».

Треволнения последних минут дают о себе знать. Как долго тянутся последние тридцать минут, тридцать последних минут. Напряжение нарастает, хочется курить. Но у ракеты нельзя. Неделин не курит, а Янгель чересчур злоупотребляет табаком. Подошли генерал-лейтенант Мрыкин, полковник Максимов. Оба решили выкурить по последней и бросить курить. Пригласили Михаила Кузьмича в курилку, у КПП метрах в ста пятидесяти.

— Пойду покурю, — обратился он к Неделину и поднялся. Вместе с ними направился и Смирнов — директор завода-изготовителя Р-16.

Начальник полигона генерал-майор Герчик К.В., проводив взглядом курильщиков, поднялся и направился к механику установщика, — ему показалось, что двигатель начал давать еле заметные перебои. Механик расчета рядовой Комаров В.М., увидев приближающегося генерала, подтянулся, поправил спецодежду.

Главный конструктор системы управления ракеты Борис Михайлович Коноплев вместе со своими инженерами Жигачевым М.М. и Рубановым И.А. приступил к приведению программных шаговиков в исходное. Короткое включение на пульте — и там высоко в приборном отсеке ракеты словно автоматная очередь начали строчить шаговые моторы: «Та-так, та-так, та-так...», — заскользил ползунок шагового мотора по программной плате.

Забыл! Забыл Борис Михайлович Коноплев, что на ракете уже задействованы бортовые батареи! Задействованы по его же указанию здесь же на старте, а затем установлены в приборный отсек. Забыл, что система управления уже ожила, и ее программные приборы могут выдать команду на исполнительные органы ракеты.

«Та-так, та-так, та-так...» — вот центральный контакт шаговика замкнул роковую цепь... Электрокоманда прошла... Мгновенно сработал клапан системы запуска маршевого двигателя второй ступени... Сжатый воздух из пусковых бачков хлестнул по лопаткам турбонасосного агрегата.

Старший лейтенант Мануйленко проводил заключительные операции на самой верхней площадке обслуживания, на двадцатиметровой высоте в отсеке между блоками первой и второй ступени. Осталась самая малость — внешний осмотр, затем закрыть люк, и — вниз. Чуть пониже на площадке заканчивал работы лейтенант Эдик Мироненко. Мануйленко успел подружиться с молодым веселым офицером, хоть тот всего несколько месяцев назад выпустился из училища. Мануйленко уже побывал женатиком. Где-то далеко у матернего ожидает пятилетний Алешка. А Эдик Мироненко только собирался жениться в отпуске. Рассказывал, что где-то далеко от Тюра-Тама в красивом местечке под Одессой его ждет невеста. Написал маме, чтобы готовилась к свадьбе.

С высоты Мануйленко глянул вниз на нулевую отметку, увидел рядом с начальником управления своего бывшего командира подполковника Осташева, помахал рукой. Затем нырнул в люк межблокового отсека. В тишине ракетной утробы четко слышалось, как где-то наверху та-такают шаговые моторы. Над головой офицера огромным жерлом поблескивало зеркальным металлом сопло камеры сгорания маршевого двигателя. Ракета чуть подрагивала под октябрьским степным ветром.

Усталость ощущалась во всем теле. В такие минуты Мануйленко всегда вспоминал сынишку, своего крохотного Алешку, свою непрестанную думу и радость. Не раз замечал молодой отец удивительное чудо — среди этих степей и ветров, неуюта и холода, безразмерных рабочих дней и ночей — при одном лишь упоминании о своем крохотном сынишке на душе вдруг становилось очень светло и радостно, прибавлялось сил, менялось настроение. Будто живительная сила исходила от него, такого далекого, маленького и беззащитного. Грудь офицера переполнялась безотчетной молодой радостью.

Быстрее бы запустить ракету, и... в отпуск, к Алешке. Вдруг тишину ракетной утробы распорол хлесткий металлический звук. «Сработал какой-то клапан», — только и успел подумать Мануйленко. В следующее мгновенье нестерпимо жаркий, раскаленный кинжал огня выметнулся из камеры сгорания маршевого двигателя второй ступени, прошел сквозь офицера и впился в обшивку бака окислителя первой ступени. На какое-то мгновенье перед Мануйленко мелькнул Алешка. Тараща круглые удивленные глазенки, он протягивал к отцу нежные пухленькие ручки, такой маленький и одинокий... Затем все поглотил огонь, за ним — темнота.

Захлебываясь страшным разъяренным рыком, могуче загремел маршевый двигатель второй ступени. Не находя выхода в межблоковом отсеке, огненные струи в мгновенье прошили тонкую дюраль обшивки и метнулись в сторону от ракеты. Как плазменным резаком распороли верх бака окислителя первой ступени, высвободив десятки тонн ядовитой жидкости, выплеснувшейся огненным ураганом вниз на нулевую отметку. Словно гигантское космическое чудище в предсмертной агонии, маршевый двигатель, набрав огромную тягу пытался оторвать прикрепленную ветровыми стяжками ракету от стола. Неистовым огненным смерчем и громадной силой он сжигал, рвал, раскачивал ракету, корежа стрелу установщика. От этого кошмарного действа мгновенно разрушились баки. Самовоспламенившиеся потоки компонентов топлива образовали всепожирающий костер, разметнувшийся беспощадным жаром на сотню метров вокруг.

Температура более трех тысяч градусов не оставила людям ни малейших шансов к спасению. Высокая концентрация ядовитых паров гептила, азотной кислоты лишила надежды спастись тех немногих, кому удалось вырваться из огня.

Жаркие клубы пламени обрушились тысячами огненных кинжалов на бетонку, на людей, вздыбились вверх, горящими многометровыми волнами пошли уже в который раз вокруг пускового стола, по бетонке, по стылой степной песчаности летящим вестником огромной беды.

Ревущие хлесткие раскаты ракетного двигателя, как грозовые удары, рвали и крушили все вокруг, пока, наконец, не завалили остатки ракеты на бетонку, накрывая огнем все, что находилось на стартовой площадке. Горящие люди прыгали сверху, бежали от ракеты. Некоторые прятались в колодцы. Это спасало от огня, но не спасало от ядовитых паров гептила и азотной кислоты. В это время на площадке было около 250 человек. Плотная лавина огня мгновенно накрыла все вокруг — боевой расчет, технику, испытателей. Пытаясь вырваться из огненной зоны, люди разбегались прочь от старта в сторону соседней пусковой установки и аппарели. Битум расплавился, многие увязли в асфальтовой горячей массе и стали добычей огня. Позже на этом месте можно было увидеть силуэты человеческих фигур и несгоревшие остатки — монеты, связки ключей, печатей, пряжек от ремней и противогазов. Огненные валы разбегались от нулевой отметки на 100— 120 метров, испепеляя все, что находилось в зоне огня. Небо затянула плотная облачность, и блики пожара, отражаясь в белесых облаках, окрашивая их в кровавый цвет, видны были на десятой площадке в 50 километрах от старта.

...Старший лейтенант Соколов уже добрался до КПП у третьего подъема. Шагая по пустынной бетонке, он время от времени оглядывался в сторону 41-й площадки. Когда же пуск? На степь легли сумерки, почти стемнело, впереди завиднелись огни КПП третьего подъема. «Еще часок, и я дома», — подумал Соколов, взглянув на часы. Стрелки показывали 18.45. Внезапно со стороны 41-й площадки сверкнуло зарево. Наверное, пуск прошел. Плотная зарница, привычная уже Соколову в ночных пусках при низкой облачности, озарила часть горизонта. Молодой офицер залюбовался далеким сполохом, зная, что через несколько секунд он исчезнет.

Зарево не исчезало. Меняя тона, оно отсвечивало на облаках багрово-черными космами, все больше увеличиваясь, разливаясь по горизонту. Прошла минута, другая, свечение не исчезало. Соколова взяла тревога, неужели авария? На его короткой испытательской биографии не раз бывали аварийные пуски. Соколов энергично зашагал в сторону КПП. Его догнал космодромный ГАЗик. Это главный инженер космодрома полковник Свирин ехал в штаб на десятую площадку. Подобрав Соколова, на его вопрос: «Что случилось?», — с болью ответил: «Беда, большая беда. Потребуется много гробов».

Соколов оглянулся. В заднее окошко машины он видел, что над степью продолжает висеть огромное малиновое зарево.

— А как Осташев? — товарищ полковник. — Я его два часа назад видел, он собирался на 41-ю.

— Не знаю, наверное, тоже погиб. Все они были у ракеты вместе с маршалом Неделиным. Что Главком погиб, это точно знаю, — приглушенно ответил Свирин.

Навстречу им одна за другой мчались поднятые по тревоге санитарные и пожарные машины.

Соколов с тяжестью на душе провожал их взглядом, не переставая думать об Осташеве. Неужели он видел его живым в последний раз?

Пройдут годы, но Виталий Григорьевич Соколов никогда не забудет эти горькие минуты. Он часто спрашивает себя: «Кем бы стал Евгений Ильич Осташев, его любимый командир, если бы остался живой?» Неизвестно. Соколов хорошо знал биографию своего командира, его характер. Молодые офицеры гордились им — он брал Берлин, будучи в их возрасте. Командовал минометной ротой. Теперь вот вместе с ними, космос берет. Любили Осташева не только офицеры, но и королевцы.

В испытательских делах — пунктуальный до тошноты. Бережет людей. Рассуждает, что технику можно сделать, а человека, если погиб, не возвратить. С фронта у него это — беречь людей. Рассказывал, как на фронте однажды немцы окружили. Принял решение — удирать, минометы взорвать и оставить. Сам на лошади ускакал, а подчиненные на машине. Думал, в штрафбат попадет за потерю боевой техники, а ему Чуйков благодарность объявил за сбережение личного состава.

Свою методу испытаний насаждал Евгений Ильич рьяно и страстно. Не уставал повторять, что испытания держатся на трех китах: бумага — люди — техника. Когда все три кита готовы, можно приступать к испытаниям. Никогда это правило не подводило — сколько раз рвались ракеты, но потерь людей не было.

Кем бы мог стать Осташев? Неизвестно. Через годы генерал-лейтенант Соколов узнает, что одноклассником Осташева был маршал Колдунов. Но! До срока трагически оборван круг жизни. Жизни, достойно прожитой в постоянных, неусыпных боях за Отечество, в постоянных преодолениях тягот и невзгод, несовершенств ракетной техники.

От сознания того, что круг жизни оборвался, как незамкнувшаяся орбита, на душу Соколова легла тяжкая грусть тревоги. Угрюмо смотрелась притихшая степь, уходящая от фонарей КПП в темноту, тревожно и неспокойно гляделось малиновое зарево неба над примолкшей степью полигона.

Не знал старший лейтенант Виталий Соколов, что остались от его командира к тому времени только обуглившиеся головешки, да связка ключей с печатью от секретной части. Когда загремел маршевый двигатель, Осташев, собравшийся уходить от Григорьянца, повернулся лицом к ракете, поднял голову вверх. Григорьянц не успел повернуться, поэтому удар огня пришелся в спину, упал он лицом на бетонку. Опознали Рубена Мартиросовича по документам, сохранившимся в карманах гимнастерки, прикрытой телом. А Евгений Ильич принял смертный свой час не от своей ракеты, но лицом к ней.

В командном бункере старшим был подполковник Матренин А.С. — начальник 22-го комплексного отдела. Коллеги Матренина — начальник 23-го отдела подполковник Леонов В.Д. и начальник 24-го отдела подполковник Титов С.Д. находились на пусковой установке. Опытные испытатели. Взять хотя бы Титова. В 1957 году, еще будучи начальником группы стартового оборудования, начал разрабатывать собственный проект подземного ракетного комплекса. Через год поехал в Москву защищать этот проект. А еще через год ему присвоена ученая степень кандидата технических наук.

Сейчас он находился на своем посту в бетонном бункере с иллюминаторами, в десятке метров от ракеты. Все начальники отделов здесь, рядом, как говорится, под рукой у Григорьянца. Могут понадобиться в любой момент. Здесь на стартовой позиции и его люди, и люди Матренина, которые участвуют в наборе схемы общей готовности и в пуске ракеты. На старте его подчиненный капитан Иньков Г.А., старшие лейтенанты Глушенко Э.Г. и Кучин И.П., Мануйленко В.А., Стекольщиков А.И., Купреев М.Т. Сейчас они контролируют заключительные операции на ракете, проводимые номерами боевого расчета.

Дверь командного бункера открыта, операторы — за пультами, аппаратура задействована. Бункер КП, находящийся рядом со служебным зданием, соединяется со стартовой позицией подземным ходом, в котором проложены кабели, связывающие ракету с пультами проверок и пуска или, как его называют, наземное проверочно-пусковое оборудование.

Через несколько минут сюда прибудут из командующего кунга все основные лица, подполковник Григорьянц, гражданские специалисты, конструкторы.

Вдруг в бункер донесся грохот работающего двигателя ракеты, затем прогремела серия взрывов. Выскочив из бункера, один из операторов прокричал: «Взрыв на старте, горит ракета. Все в огне». Матренин не раз бывал, и еще не раз будет в огненных стихиях ракет. Резко скомандовал: «Всем отойти от пульта». В это время в бункер вбежал горящий человек. Это был старший лейтенант Маслов. На нем горело все, в том числе и сапоги. Теряющего сознание, его подхватили операторы. Матренин дал команду «Закрыть дверь». Но дверь не закрывалась. «Одеть противогазы». Когда схлынули первые валы огня, и пожар «приземлился», Матренин скомандовал: «Всем покинуть бункер. Выходить на КПП».

На КПП собралось немало народу. Подошли покурить Янгель, Мрыкин и Максимов. На бугре в 800 метрах от пусковой установки раскинулся новый стационарный измерительный пункт ИП-1Б. Его начальник — подполковник Сизоненко В.Я. — изготовился со своими расчетами к работе. Невдалеке была оборудована смотровая веранда для членов Государственной комиссии. Там уже собрались крутить фильм. Застрекотал узкопленочный кинопроектор, пошли первые титры.

Вдруг все вскочили с мест — над стартом раздался грохот и взвился огненный столб. Застывшие в оцепенении люди наблюдали с высоты ИП за неистовством огня. Снова и снова вспыхивает пламя. Затем все стихло.

Янгель, Мрыкин и Максимов достали сигареты.

— Мы по последней выкуриваем, Михаил Кузьмич, — обратился к Янгелю Максимов. Он был секретарем Государственной комиссии.

Внезапно на старте что-то загрохотало, сверкнул огонь, и в то же мгновенье вся пусковая установка потонула в грохоте, огне и дыму. Оператор ИП-1Б включил киносъемку, которая должна была включаться по вспышке двигателя и фиксировать старт ракеты.

Киносъемка беспристрастно, до мельчайших подробностей зафиксировала все жуткие моменты катастрофы. Вот общий план стартовой позиции. Четко виден взрыв на старте. Огромные смерчи огня и дыма гигантским трезубцем взвились вверх, быстро сливаясь в громадное бурлящее черное облако, в котором яркими искрами сверкают разметанные взрывом детали ракеты и оборудования. Огонь накрывает всю стартовую площадку, оборудование, сооружения, машины. Людей не видно. Все накрыто огнем и дымом. Где-то в этом аду маршал Неделин, офицеры, солдаты, гражданские специалисты.

Вот огонь разрастается, набирает силу. Из пламени вырываются горящие факелы людей. Бегут еще живые, но огненная волна очередного взрыва догоняет и сжигает их. Многие бегут в сторону правой пусковой установки прямо на автоматическую кинокамеру, работающую невдалеке от проволочного забора. Один за другим вырываются из пламени. У всех горит одежда на спине. Некоторые падают, уже почти вырвавшись из огненной зоны. Падают и застывают. Те, кто добежал до проволочного забора, падают у него, оставаясь без движений. Иные мечутся вдоль забора, устремляясь в сторону КПП.

Работавшие на площадках установщика срываются и летят в гигантский костер, вспыхивают, как спички.

Вот ракета отрывается от стрелы установщика и заваливается на бетонку, выбрасывая вверх и в стороны новые волны испепеляющего огня.

Горит все — установщик, машины, бетонка, полыхает стрела установщика, провисшими плетями огня полыхают тросы подъемного механизма. А на серой песчаности — все больше и больше горящих холмиков. Из людей.

Вырвавшиеся из огня пытаются сбрасывать с себя горящую одежду, технические куртки и комбинезоны, но многим это не удается.

Эта жуткая картина на всю жизнь застыла в глазах Янгеля. Очнувшись от оцепенения, увидел ревущий клокочущий вулкан на том месте, где еще мгновение назад стояла созданная им ракета. В разные стороны разбегаются живые горящие факелы.

Один бежит прямо на Михаила Кузьмича. Вместе с огненными людьми ветер донес до КПП едкий противный и опасный запах испарений гептила и азотной кислоты. Главный конструктор повалил горящего человека на землю и начал гасить его одежду голыми руками, песком. Затем вскочил, бросился в огонь на выручку тем, кто пытался из него вырваться. Мрыкин, Максимов и подбежавший Смирнов с трудом оттащили его от огня в сторону за КПП. На машине силой отправили в жилую зону в гостиницу.

Здесь же забинтованными обгорелыми руками собственноручно написал шифровку в Президиум ЦК КПСС:

«Сообщение. В 18.45 по местному времени за 30 минут до пуска изделия 8к64, на заключительной операции к пуску произошел пожар, вызвавший разрушение баков с компонентами топлива. В результате случившегося имеются жертвы в количестве до ста человек. Главный маршал артиллерии Неделин находился на площадке для испытаний. Сейчас его разыскивают. Прошу срочной мед. помощи пострадавшим от ожогов от огня и азотной кислоты.

Янгель.

Пурга-3.

Аппарат т. Неделина».

Москва ответила голосом Д.Ф. Устинова. Выслушав Янгеля, он сказал: «Доложи о случившемся Никите Сергеевичу сам». Обгоревшие ладони еле держали телефонную трубку. Хрущев не перебивал, только в конце разговора спросил: «А почему ты остался жив?» — «Покурить отошел, Никита Сергеевич».

Янгель был готов ко всему, внутренне считая себя главным виновником катастрофы. Трагедия на 41-й площадке для Михаила Кузьмича закончилась обширным инфарктом и тяжелейшей душевной травмой на всю жизнь. Его друзья и знакомые говорили, что после этого в праздничных компаниях, особенно в честь годовщины Октября, он много пил спиртного. После выпитого казнил себя вслух: «Я — убийца, я столько людей погубил». Хрущев рассудил иначе, по-своему, по-государственному. Он любил Янгеля, уважал его конструкторский талант. Он лично видел пуски янгелевских ракет. Да, Королев прославляет державу, это — несомненно. Но, кроме славы, держава должна иметь еще и реальное могущество, чтобы с этой державой считались.

Утром 25 октября, перед вылетом Брежнева на Байконур, Никита Сергеевич переговорил с ним, подчеркнув, что виновные в катастрофе уже наказали сами себя. Хрущев хорошо понимал, что лучше Янгеля задачу обеспечения Вооруженных сил стратегическими ракетами никто не решит. И он не ошибся. Ракеты Янгеля вскоре составили надежный ракетно-ядерный щит страны, похоронивший на многие десятилетия готовую было разгореться горячую войну.

В 1971 году, в день своего 60-летия, дважды Герой Социалистического Труда, академик, ставший в 43 года Генеральным конструктором ракет, умер в расцвете сил, полный грандиозных идей и планов. Равного ему нет до сих пор.

Генерал-лейтенант Мрыкин А.Г. никогда уже не бросал курить. В тот трагический вечер он взял на себя руководство тушением пожара. Командование управления было уничтожено огнем, а начальник космодрома генерал-майор Герчик К.В. серьезно пострадал, получил сильные ожоговые травмы. От гибели Константина Васильевича спасло само Провидение. Решив проверить работу установщика, он отошел на несколько метров от группы Неделина, и это небольшое расстояние оказалось спасительным. Хлынувшая стена огня порывом степного ветра была отведена от генерала, а в следующее мгновенье один из солдат вытолкнул его подальше от бушующего пламени. У него сильно обгорело лицо, руки, ноги. Несмотря на тяжелое состояние, Константин Васильевич отдал необходимые распоряжения по организации спасательных работ.

Генерала Мрыкина называли на Байконуре «тенью» маршала Неделина. Они почти всегда были вместе при решении технических задач. Сейчас надежды отыскать живым Главкома у Мрыкина не осталось. Слишком близко находился Митрофан Иванович от ракеты. Ее высота — 34 метра, а Неделин с окружавшими его людьми находился в пятнадцати метрах у отбойной бетонной стенки. Там же был и подчиненный Мрыкина полковник Прокопов. Несмотря на предпринятые меры, живым Главкома Мрыкину отыскать не удалось. Так же, как и многих других. Позже, когда несколько улягутся страсти, генерала Мрыкина пронзит страшная жгучая мысль: он тоже мог сгореть, если бы не отошел в курилку. Долгое время после катастрофы грезился сам себе, как в наваждении в бушующем гремящем огне. Видел стартовую площадку, накрытую высоким пламенем и дымом, видел, как в этом ядовитом чаду мечутся люди. Несмотря на то, что реально интенсивное горение на пусковой установке с выбросами валов огня длилось не более 20 секунд, генералу Мрыкину они казались вечностью.

Никто не властен повернуть закон судьбы. Наступил миг, и ракетчики потеряли своих товарищей. Своего Главкома. Многих командиров и начальников. Как и у других, у этого несчастья та же основа — несоответствие ожиданий и реальности. Маршал Неделин, как никто другой, знал, что далеко не всегда сбываются ожидания благополучных пусков. Бывали неудачи: поломки, аварии, взрывы ракет. Но обходилось без потерь. Единственная потеря, связанная с пусками ракет, была в 1948 году, двенадцать лет назад, на полигоне Капустин Яр. Там погиб капитан Киселев И.Е. начальник электроогневого отделения. Веселый, жизнерадостный человек, страстный рационализатор. Погиб при испытании мостика собственной конструкции для обслуживания приборного отсека ракеты. Своим легким и удобным мостиком он хотел заменить немецкий — тяжелый и громоздкий.

...Нашли от маршала Неделина обгоревший клочок шинели с маршальской пуговицей, обгоревшую папку для документов, некоторые другие детали, по которым он был опознан.

Всего пострадало 125 военных и гражданских специалистов. Из них погибло и умерло в госпиталях 92 человека. Такова печальная жатва первой Р-16. Все погибшие, пострадавшие, тысячи оставшихся в живых испытателей и ракетчиков — это солдаты войны. Не горячей, а холодной. Они не дали холодной войне превратиться в горячую. Потому что сгорели сами. Генерал Мрыкин продолжал руководить спасательными работами. Штатная аварийно-спасательная группа была эвакуирована со стартовой площадки на время пуска. Поэтому был немедленно организован отряд около 30 человек личного состава измерительного пункта. Под руководством старшего лейтенанта Климова и лейтенанта Маслова отряд собирал и выносил раненых, трупы погибших. Общевойсковые противогазы плохо защищали от ядовитых испарений, а изолирующих на всех — не хватало. Но молодые офицеры, сержанты и солдаты, сами, смертельно рискуя, мужественно работали вокруг пожарища. Ни тогда, ни сейчас нет оснований усомниться в количестве санитарных и безвозвратных потерь во время катастрофы. Но совсем точной цифры уже никто и никогда не установит. Через два дня в степи за колючим ограждением стартовой площадки были найдены трупы двух солдат. А через два месяца после трагедии на одном из подмосковных кладбищ хоронили старшего лейтенанта Прокопенко. Молодая вдова Зоя Владимировна рыдала в безутешном горе: «Вот и нет больше моего Тарасика...» На вопрос: «Отчего помер?» — не отвечала. Расписку дала. Лишь прошептала: «Он был там, где Неделин погиб...» И сколько их таких, похороненных «под расписку» — неизвестно.

Кстати, эта неизвестность порождала дикие фантазии. Иные авторы в публикациях приводили иногда такие цифры погибших, что, как говорится, и на всем космодроме столько людей не наберется.

...Пожар удалось погасить лишь через два часа. На 41-ю площадку накатывала холодная и горькая ночь. От изувеченной пусковой установки сновали санитарные машины, свозившие останки погибших к санчасти и гостинице. Многих невозможно было опознать. Зрелище, как сама катастрофа, — не для слабонервных. Все трупы скрюченные, обгоревшие, без одежды и волосяного покрова. В тусклом освещении они мерцали матово-мертвенным цветом. И невозможно было определить, кто здесь солдат, а кто маршал, кто сержант, главный конструктор, офицер. Погибли почти все главные участники первого запуска. Над скелетом павшей ракеты, над скелетами павших людей висела трагическая октябрьская ночь, задувал холодный степной ветер. У многих оставшихся в живых горело в легких, полыхало в груди, жгло отравленные дымом глаза.

Дым и тление пожарища сникли только к рассвету. До самого утра спасатели осматривали обломки, ошметки оборудования, растаскивали тлеющие кучи, заливая пеной и водой. Искали остатки людей. Искали, не зная, кого искать. Потому что учета находящихся на пусковой установке людей никто не вел. Всего их там находилось в два с половиной раза больше, чем необходимо для выполнения задач пуска ракеты. Игра в маршальскую свиту сыграла свою подлую роль. Приказы генерала Герчика и подполковника Григорьянца о необходимости лишним людям покинуть стартовую позицию почти никем не выполнялись.

Наступило утро 25 октября 1960 года. Тяжело давило серо-белесое алюминиевое небо. В него упирались, как обгоревшие часовые, не оставившие свой пост, стальные закопченные мачты громоотводов. Молчат угрюмые, опаленные огнем бетонные плиты, торчащие вверх вывернутые металлические конструкции. Вокруг зловещая чернота трагедии, удушающий трупный запах гептила. Рядом с пусковым столом валялась оплавившаяся рваная ракета с, так и не разделившимися, ступенями. Целыми и невредимыми остались только камеры сгорания, рассчитанные на высокую температуру.

...Почти половину суток бродил по этому печальному месту родной брат подполковника Евгения Осташева инженер-испытатель королевского ОКБ Аркадий Осташев. В состоянии тихого оцепенения, какой-то полусонной отчужденности, двигался он, словно искал не брата, а кого-то другого. Сознание конструктора работало с полной ясностью, но только через полдня он осознал, что брата уже нет в живых. Случилось это тогда, когда нашлась связка ключей с печатью Евгения Ильича Осташева, начальника научно-испытательного управления Байконура.

25 октября 1960 года Правительственная комиссия, возглавляемая Л.И. Брежневым, прямо с аэродрома «Крайний» направилась на 41-ю площадку. Члены комиссии Гречко, Устинов, Руднев, Калмыков, Сербин, Гуськов, Табаков и Тюлин имели задачу расследования причин катастрофы и принятых мер.

В МИКе на 41-й площадке были собраны все оставшиеся в живых руководители пуска Р-16. Приступила к работе и техническая комиссия во главе с председателем Госкомитета по оборонной технике К.Н. Рудневым. Через сутки Брежнев заслушивал результаты ее работы и выводы.

Большое затруднение вызвало у командования космодрома составление списков погибших и раненых. Лишь на третий день после катастрофы списки погибших и раненых были представлены Правительственной комиссии. Погибшими числилось 57 военных и 17 гражданских специалистов. 37 офицеров, 7 сержантов, 13 солдат. Среди раненых было 42 военнослужащих и 7 гражданских. В том числе 29 офицеров, 2 сержанта и 11 рядовых. Из числа раненых впоследствии умерло еще 16 человек из-за отравления и тяжелых увечий. Присутствующий на старте заместитель председателя Комитета по оборонной технике Лев Архипович Гришин получил открытые переломы голеней обеих ног — левую пришлось ампутировать. Кроме того почти все его тело было в сильных ожогах.

Ожоги и перелом левой ноги получил и присутствовавший на старте секретарь комсомольской организации части лейтенант Фридрихсон Г.К.

Отравление ядовитыми газами получили среди военных 6 офицеров и 3 солдата. Серьезным препятствием в оказании экстренной медицинской помощи явилась секретность компонентов топлива — гептила и азотной кислоты. Лишь после длительных требований медиков им было сказано от какой «отравы» лечить больных.

Из 49 раненых — 28 получили сильные ожоги кистей рук. Люди инстинктивно пытались закрыть ладонями лица, защититься от неимоверного жара.

Начальник политотдела Байконура полковник Илюшенко В.И. доложил, что среди погибших — 20 коммунистов и 44 комсомольца.

Обо всем этом было доложено Правительственной комиссии, с которой произошла удивительная метаморфоза. Настроенная поначалу решительно и строго, в конце работы она сделала удивительный вывод: виновных в катастрофе... нет. Правда, несколько позже Брежнев уточнит, что виновных, мол, нет в живых, что они сами себя наказали. Получалось, что сами себя наказали десятки офицеров, солдат, гражданских специалистов. Нет, не устыдились тогдашние правители своей страсти к юбилейным подаркам, отметили, что случилось всего лишь непреднамеренное несчастье.

Похороны состоялись 27 октября. Бульдозером вырыли длинную и широкую братскую могилу. Всех гражданских увезли хоронить по своим городам. Когда над городом зазвучал траурный марш и похоронная процессия направилась в сторону недавно открытого Солдатского парка к братской могиле, внезапно пошел сильный дождь, что бывает в это время очень редко.

Само небо оплакивало погибших.

Рыдали офицерские вдовы, солдатские матери, глухо стонали и плакали испытатели. Не стесняясь, плакал Брежнев. Выступая на траурном митинге, он обещал, что подвиг павших никогда не будет забыт, что надо достойно продолжить их дело, что правительство позаботится о семьях погибших.

Позже в столовой «ноль-квартала» командование полигона по православному обычаю устроило поминки. Собрали родителей и близких погибших ракетчиков. Память не выпускает Нину Андреевну — мать Эдика Мироненко из того трагического времени. Свежие холмики да дощечки: фамилия, имя, отчество. Время рождения разное, а ушли все в один день, один миг: 24 октября 1960 года. На совещании говорили о погибших.

Так положено. Потому что они за себя теперь не скажут. Никто, ни Эдик Мироненко, ни Александр Носов, ни Марат Купреев, ни Евгений Осташев... Никто, ни даже сам маршал Неделин. То, что на могилках имена всех — это сделали фронтовики, первый набор испытателей первых ракет. Они не любят безымянных могил. Еще с фронта знают, что могилы с именами — это не символ скорби, на них имена живых людей. Пусть вчера, но живых. И пока будут имена на этих могилах, эти люди будут жить в людской памяти.

Руководство полигона опасалось, что ночью родители начнут разрывать могилы, поскольку гробы хоронили закрытыми. Поэтому начальник политотдела В.Илюшенко собрал коммунистов из числа родственников погибших. Уговаривал, просил, увещевал: «Разроете могилы, что увидите там?! Чтобы маршала Неделина в Москву отправить, косточки собирали».

Родственников пугал обман космодромных начальников. Официально подлинную причину гибели людей никто не назвал. Не придумали ничего лучше, как объяснить гибель взрывом цистерны с бензином. Что же это за цистерна такая, что на ней уместилось больше сотни людей? Многие путались: по радио сообщили, что маршал Неделин погиб в авиакатастрофе, здесь — что от бочки с бензином. Даже и речи не могло быть о том, чтобы сказать правду, отвезти на место гибели близких им людей. Иные родственники до конца дней так и не узнали, не увидели, где же засыпан казахстанскими ветрами прах их сыновей, мужей, отцов. Оттого долгие годы, десятилетия место катастрофы будет оставаться в запустении, захламленное, превращенное в свалку. За поминальным столом согласно списку выдали по десять тысяч рублей за каждого погибшего. Взяли расписку о неразглашении, замкнули рты на целых двадцать пять лет.

Рано-рано, только засветлело, часовой, охранявший братскую могилу — рядовой Кирьянов заметил скромно одетую пожилую женщину, медленно идущую к братской могиле. За руку вела крохотного мальчонку, часто семенящего ножками по свежим дорожкам. В другой руке женщины — скромный узелок. Шла медленно, сквозь слезы с трудом читая надписи на могильных табличках. Слишком их много, и все одинаковые.

Холодный утренний ветер выбил пряди седых волос из-под черного платка, но женщина не замечает. Вот двое останавливаются у свежего холмика с табличкой:

Да, это она, его мать Екатерина Васильевна, приехала издалека, привезла к своему сыну его сына — пятилетнего Алешку. Молча постояла над могилкой, опустилась на колени, развязала узелок. По христианскому обычаю поставила на свежий холмик тарелочку, налила в стаканчик водки, поставила, накрыла сверху кусочком хлеба. Тихо прошептала: «Здравствуй, сыночек... Вот и переночевал первую ночку в землице... Принесла тебе вот позавтракать... Холодно тебе там...» Горький стон и рыдания вырвались из материнской груди. Громко вскрикнула, завыла, кинулась на могилку, обхватывая ее руками, разгребая натруженными пальцами, прижимаясь к холодной земле. Будто хотела дотянуться до него туда, в могилу, прижаться к нему, согреть его, как в детстве, ласковым теплом горячего и нежного сердца.

Испугавшись бабушкиных рыданий, заплакал Алешка. Крупные чистые горошины слез скатывались по его личику на отцовскую могилу. Долго-долго раздавался в утренней стыни осеннего Байконура женский стон и детский плач крохотного мальчишки, посиневшего от холода. Одиноко застывшего, осиротевшего и беззащитного, как хрупкий росточек на безжизненном космодромном песке.

Прошли годы. Новое командование космодрома приняло решение установить день 24 октября днем памяти погибших испытателей. Ежегодно к этой грустной дате прибывают на Байконур родители, друзья, сослуживцы и близкие погибших. Обязательно их везут на место катастрофы, которое новым командованием части приведено в надлежащий порядок. Вместе с родителями, офицеры и солдаты очистили территорию, облагородили ее. На месте пускового стола установили каменную глыбу.

Начальник политотдела части полковник Перов Николай Николаевич, начавший службу на Байконуре еще сержантом срочной службы, говорит, глядя задумчиво на каменную глыбу: «Время ложится на воспоминания, как вот этот камень. С каждым годом он становится все тяжелее, все труднее его поднимать. А под ним — прошлое нашего космодрома превращается в прах. Те годы — это как остров, от которого отплываешь. Чем дальше — тем величавее, только деталей уже не разглядеть. Но память об испытателях на космодроме несмываема, неистребима».