Личному составу
Военно-космических сил
Министерства обороны СССР
посвящается

Генерал Белоцерковец умеет путешествовать во времени. Сближать и разводить годы, события, людские дела. Не человек — живая машина времени, работающая на мощной памяти, глубоком аналитическом уме, сильном воображении. Все видит по-разному. Одни события — с детальной точностью и яркостью, другие — туманно и расплывчато. Но всякий раз, когда мысленно переносится в 24 октября 1960 года, видит одну и ту же картину: над казахской равниной висит, тронутая сумерками, тяжелая облачность. Под ней на степной песчаности в периметре ограждения колючей проволоки бурлит страшная темно-багровая полусфера пожара. Из гигантского костра в разные стороны, подобно искрам, вырываются горящие люди. Бегут трагические мгновения. Бегут живые факелы. Падают. Ползут на четвереньках. Навсегда замирают дымящимися бугорками. Иные успевают добежать до проволочного забора. Но, уже смертельно отравленные ядовитыми испарениями, безнадежно обгоревшие, зависают на колючке. Степной ветер раздувает жар тлеющей одежды. Высверками пламени тускло освещаются изуродованные огнем тела.

Бегущих очень много. Не один десяток. Белоцерковцу кажется, что он ощущает противный запах ядовитого гептила вперемешку с горелой человечиной. Странные чувства овладевают им в такие мгновения. Он испытывает горечь и боль за этих малоизвестных людей. Стратегических ракетчиков, наглухо закрытых, засекреченных, которые тяжело и сурово создавали ракетно-ядерный щит страны.

Анатолий Григорьевич Белоцерковец не привык жить одиноко. Так сложилось по жизни, что всегда вокруг него — люди. Дома, на службе, в казарме, техническом сооружении, командировке, на стартовом комплексе — постоянно рядом звучат голоса. Люди докладывают, спрашивают, рассказывают, мечтают, спорят, готовятся к пускам ракет, отдыхают после запусков, иногда выпивают. Так или иначе, кто-то живой находится рядом. Белоцерковец находит среди них десятки, сотни очевидцев и участников малоизвестных событий. Умелый собеседник, способный, как говорится, даже мертвого разговорить, он впитывает их рассказы о той далекой и трудной поре. Суровые будни, житейские и служебные драмы, порой — трагедии, напрочь отлучили этих людей от какой бы то ни было сентиментальности. Их бесхитростные правдивые рассказы открывали Белоцерковцу события давних лет настолько остро и сильно, что комок подступал к горлу. Эти люди чувствовали себя не просто военными. Они ощущали себя полпредами страны, ходившими в атаку на космос.

Вглядываясь в лица, генерал всегда поражался их человечности, простоте, умудренному спокойствию, выражению дерзкого лихого веселья, в общем-то, мало уместного при рассказах о ракетных авариях и катастрофах. Особенно поражала высочайшая жизнестойкость первопроходцев космоса.

Услышанное от ветеранов космоса Анатолий Григорьевич всегда использовал в своих выступлениях, докладах, лекциях.

— Возьмите хотя бы генерала Меньшикова Валерия Александровича, — начинал обычно Белоцерковец.— Это же ходячая легенда космодрома. Единственный недостаток — политработников не любит. Ну да Бог с ним, зато коммунист был хороший, надежный. С лейтенанта до генерала прослужил на космодроме, стал его главным инженером. Затем в Москве до больших научных чинов и званий дошел. Фигура, можно сказать, штучная, не для массовых мероприятий.

«В свои лейтенантские годы, — вспоминает Валерий Александрович, — принял я боевое ракетное крещение будучи начальником расчета заправочной станции. Был июль 1969 года, мы как раз «Царь-Ракету» Н-1 готовили к пуску. Собирались на ней космонавтов на Луну доставить. Подошло время пуска, а я как раз заступил дежурным по площадке 112-а. Поэтому был назначен ответственным за эвакуацию личного состава в безопасную зону. К вечеру собрал людей, пересчитал. Погрузились в машину и эвакуировались на 115 площадку полковника Ширшова. Там у свинарника были откопаны траншеи для укрытия людей на случай аварийного пуска. Как-никак, а ракета Н-1 — серьезная машина. Высотой 101,4 метра. Ее тогда еще «Аннушкой» звали. Представляете себе бабу стометровой высоты? Нет? И я не представляю. Так вот, мощность взрыва этой «Аннушки», не приведи Бог, в тротиловом эквиваленте составляет более четырех тысяч тонн. Представляете себе гору тротила весом в четыре тысячи тонн? Нет? И я не представлял, пока на своей шкуре не испытал. Расстояние наших траншей до стартового комплекса порядочное, но ракету видно хорошо. Уже стемнело, стоит она, подсвеченная прожекторами, смотрится изящно и миниатюрно. Ждали долго. Но как только перевалило за полночь, мы не отрываем взглядов от старта. Дан запуск, вспышки пламени. Через некоторое время донесся грохот работающих движков. Ракета, как вселенское копье, величаво, эдак, вырывается из клубов дыма, затянувшего стартовый комплекс. Кинжал огня из двигателей еще не отделился от земли, и ощущение такое, что ракета поднимается на огненном столбе. Бегут секунды, мы просто залюбовались красивым зрелищем. Вдруг, через несколько мгновений полета, на том месте, где только что была ракета, образовался яркий огненный шар. А в следующую секунду он превратился в страшный багрово-черный гриб, схожий с картинками ядерного взрыва. Степь заходила ходуном, задрожал воздух, солдаты и офицеры замерли. Я во все горло проорал «Ложись!» и свалился в траншею. Солдаты, как горох, сыпанули туда же. Стало понятным выражение: «Душа в пятки ушла». Вокруг творится что-то невероятное, степь дрожит, как на вибростенде, грохот, гул, свист, скрежет — все смешалось в какую-то ужасную какофонию, которая, наверное, никогда не кончится. Траншея показалась такой мелкой, что хотелось просто вгрызаться в песок поглубже, лишь бы не видеть и не слышать этого ревущего кошмара. Казалось, сама планета бьется в лихорадочном ознобе.

И все же траншеи и окопы — это большое дело. Ударная волна от взрыва прошлась над ними, слизывая и сравнивая все встречающееся на пути. Вместе с ней «с неба» посыпалось горячее железо. Элементы конструкции ракеты разлетелись до десяти километров в округе. На расстоянии почти сорока километров в зданиях полопались большие стекла. Четырехсот килограммовый шаробаллон «приземлился» на крышу монтажно-испытательного корпуса в семи километрах от старта. Представляете, если бы не наши траншеи. Мы ведь в этой зоне были. В зоне риска, на переднем крае.

С Божьей помощью и эта «железная атака» миновала. Когда все утихло, оцепенение прошло, люди выбрались из укрытий. К счастью, никто не пострадал, только зеленые все от страха.

Когда вернулись на свою заправочную станцию, ужаснулись. Все окна и двери выбиты, железные ворота покосились, оборудование разбросано по всей площадке. На рассвете осмотрелись и окаменели в изумлении — вся степь вокруг буквально усыпана мертвыми птицами и зверьками. Откуда их столько оказалось у станции, непонятно».

— Сам я видел много, но лично не участвовал в пусках ракет, — говорит Белоцерковец, — тем более, аварийных. Но мое положение работника политуправления очень щедро сводило с интересными людьми, непосредственными участниками экстремальных событий. Их рассказы позволяли как бы одновременно быть во многих местах и воспринимать целостную картину событий от космодромов до самой Камчатки. Ветеран космодрома Ю.Иванченко, например, по-своему воспринял аварийный пуск Н-1,о котором рассказывал В.Меньшиков. Он с восхищением и горечью вспоминает те счастливые и радостные дни настоящей испытательской работы.

«Предстоял ночной пуск, — вспоминает Иванченко. — В целом, подготовка шла без особых задержек. И вот по громкой связи проходит команда: «Осмотреть ракету!» Василий Игнатьевич Яшков со своим расчетом вышел на старт, залюбовался стометровой красавицей, изготовившейся к броску в космос. Стартовики снимали последние детали с красными флажками, если таковые еще оставались. После удачных стартов эти детали шли на сувениры участникам запуска, а в случае неудачи — комиссии на стол..?

...Наконец, ракета осмотрена. Приближается решающий момент. Стартовый расчет на своих постах. Боевой пост Иванченко находится не на КП, а в монтажно-испытательном корпусе площадки 90. Отсюда ему предстояло вести репортаж по работе двигателей первой ступени ракеты. Волнение неимоверное, по спине пот течет, в горле комок, глаза впились в экран ВКЦ. Вот столбики параметров давления в камерах сгорания двигателей поднялись до уровня предварительной тяги. «Есть предварительная!» — не кричит, а хрипит сдавленное ларингофоны ракетчик, как-будто боится спугнуть хрупкое равновесие силы двигателей и земного тяготения. «Ну, давай-давай, родимая, тяни на главную, потрудись», — мысленно умоляет оператор невидимую ракету. Там, на пусковом устройстве, сейчас огонь и грохот, дрожание земли и воздуха, тысячетонная махина силится оторваться от земной тверди. Могучие ракетные двигатели, захлебываясь горючим и окислителем все больше и больше набирают силу, пытаясь, как атланты на своих плечах, поднять стометровую конструкцию над планетой. Десятки могучих атлантов в запредельном порыве отрывают ее от земли и начинают «бег во Вселенную».

Параметры двигателей на экране дружно рванули вверх, к максимуму, и оператор радостно заорал:

— Есть главная! — Вместе с ним эту долгожданную фразу восторженно и дружно гаркнули все, находившиеся у своих пультов операторы.

Но радость длилась какие-то секунды — все показатели приборов мгновенно упали до нуля. Операторы знали, что это значит...

Взрыв ракеты!

— Давление в двигателях с первого по двенадцатый — ноль! — сдавленно докладывает Иванченко, прижимая ларингофоны к горлу. И вдруг, нарушая святая святых, уходит со связи с КП. Знал, что нельзя, но не сдержался, снял гарнитуру, мгновенно выскочил в коридор к окну, откуда виден стартовый комплекс.

Картина фантастическая! Над стартом поднимается огромный огненный гриб. Звука еще не слышно, а громадное облако, клубясь и меняя окраску, угрожающе разрасталось в ночном небе на месте стартового комплекса.

Оператор инстинктивно отшатнулся от окна, к счастью, вовремя. Тугим ударом взрывной волны стекло раскрошило вдребезги, мелкие осколки изумрудными блестками засверкали по коридору. Вместе с ними здание заполнилось грохотом дошедшего взрыва, стены дрожали, свист и какое-то завывание прокатилось по сооружению.

На старте взрыв!

Никаких команд с КП больше не поступало, связь онемела, неизвестность давила на каждый нерв, вынимала душу, парализовала волю. Как там ребята в бункере командного пункта? О том, что пуск не состоялся, пока не думалось, горечь неудачи придет позже. А сейчас мысли одни — все ли живы? Целы?

Связь молчит. Неужели накрыло КП? От места взрыва до него четыре километра. Нет, не должно. Офицеры расчета слоняются по аппаратному залу. Ничего не хочется.

И вдруг, о радость! Поступает команда: «Снять протяжку! Выключить станции!» Значит, командный пункт живой! Слава Богу!

Ближе к утру поступила команда: «Боевым расчетам прибыть в управление!» Там узнали подробности. Прошел набор стартовой готовности. Взревели движки первой ступени, и стометровая махина оторвалась от пускового устройства, начала подъем. На высоте тридцати метров — взрыв. Пострадало много зданий, оборудования, сам стартовый комплекс. Одно только радовало — целы, живы и здоровы люди, никто не ранен, никто не погиб.

Здание управления — как корабль после шторма. Опытные космодромщики знали все тонкости эвакуации. Потому, в нарушение инструкций, оставляли открытыми окна и двери. Конечно, где это возможно. Тот, кто не внял горькому опыту, теперь пожинал плоды слепой исполнительности. Все закрытые двери со стороны взрыва вырвало, стекла рассыпались вдребезги от взрывной волны. И это несмотря на то, что до старта было около пяти километров. Нет, не зря эвакуация людей проводилась из пятнадцатикилометровой зоны.

Не лучше выглядели и другие здания на 113-й площадке. Чем ближе к старту, тем круче картина. На третьем этаже здания управления в секретной части вывалилась внешняя стена — шкафы, сейфы и стеллажи с секретными документами продувались утренним ветерком. Больших пожаров нигде не видно — аварийно-спасательные команды уже сделали свое дело. То здесь, то там на бетонке, на песке, на дорожках валялись погибшие птички и зверьки.

Несмотря на то, что боевой расчет не пострадал, шоковое состояние пережил каждый, кто находился в командном бункере. Это было видно по молчаливой подавленности людей. Стартовая позиция представляла собой кошмарную жуткость. Еще недавно вычищенная и вылизанная до блеска, она была сильно разрушена. Здесь очаги пожара ликвидированы еще не везде, и аварийщики работали энергично. Основная ударная волна легла между левым стартом и 61-м сооружением, срезав под основание мощные железные конструкции дивертора (громоотвода).

Но 20-е сооружение, находившееся почти в центре взрыва, уцелело благодаря чуду и добротной работе военных строителей. Горело здесь все, металл искрился, как бенгальский огонь, поскольку все вокруг пропиталось выплеснувшимися из баков взорвавшейся ракеты сотнями тонн кислорода и керосина. По разрушенному старту бродили офицеры и солдаты в поисках кассет АРГ. Солдатам это доставляло особое удовольствие. Они имели возможность посмотреть то, что мало кто из землян видел. Да и за каждую найденную кассету объявлялся краткосрочный отпуск плюс премия пятьдесят рублей — неплохие по тем временам деньги для солдата».

— Испытатели ракет, — продолжал Белоцерковец свой рассказ, — это люди, впряженные в космические телеги. Вылитые ими в байконурский песок кровь и пот невозможно компенсировать ничем. Подготовкой и запуском «Царь-ракеты» занималось тогда шестое научно-испытательное управление Байконура. Начало его формирования положил Павел Михайлович Катаев — ныне генерал. А первым начальником политотдела был полковник (позже генерал) Василий Михайлович Бородин. Он и секретарь парткома Лев Иосифович Руцкин тепло и душевно вспоминают о тех событиях, о людях, собравшихся отправить наших космонавтов «прогуляться по Луне».

«Основной состав 6-го НИУ, — вспоминает Василий Михайлович Бородин, — был сформирован к апрелю 1967 года из выпускников военных академий и училищ, а уже через два года стартовала первая ракета. К сожалению, первые пуски не пошли, ракеты взрывались. Но люди работали самоотверженно. Первый отдел тогда возглавил Марк Владимирович Белезин. Его люди занимались наземным оборудованием. Двигателистами командовал Виктор Васильевич Мищенко, а над системой управления ракеты работали испытатели Виталия Александровича Романенко. Отдел по космическому кораблю «Л-3» возглавлял Владимир Яковлевич Хильченко. Он 15 лет служил на космодроме, участвовал почти во всех первых знаменитых запусках и спутников, и космонавтов, учился и набирался опыта у самого Сергея Павловича Королева. Тот Хильченко, к которому Гагарин в гости домой приходил на день рождения. Вот какие были люди, эти испытатели.

Всеми видами измерений: наземными, бортовыми, траекторными — занимался отдел под командованием Геннадия Дмитриевича Ракитина».

Василий Михайлович Бородин мог часами рассказывать о первопроходцах космоса. Особенно с теплотой и душевностью вспоминал трудные и счастливые мгновения, когда осуществлялись удачные запуски. «Не могу равнодушно вспоминать, как ждали пусков жены и дети испытателей. Как они переживали неудачи. И как гордятся успешными пусками. — Никто в мире сильнее их этого не сможет сделать.

В июльскую ночь 1969 года семьям испытателей пришлось пережить мучительные тягостные часы неизвестности. Как ни старались наши режимные службы, а время пуска в семьях знали всегда точно. И в тот вечер город не спал, ждал старта. Кто, где ждал.

Расстояние до площадки очень большое, около 50 километров. Но ровная степь, ночной контраст света и тени позволяли жителям Ленинска наблюдать красочную картину космического запуска.

Вот 0 часов 18 минут 3 июля 1969 года. Огромное свечение появляется на горизонте, расползаясь по сторонам и кверху. Сейчас в небо потянется огненный шлейф. Все приготовились кричать «Ура!», как после московских залпов салюта.

Внезапно, вместо величавого факела на месте зарева, как в замедленной киносъемке, появился багрово-красный гриб, быстро разрастающийся во все стороны. Звука взрыва не слышно, оттого картина выглядит еще более зловеще. Люди застыли, замерли. Тишина жуткая, только кузнечики стрекочут. Позже многие сравнивали это зрелище с картиной разгулявшейся далеко грозы: сполохи на горизонте, беспорядочные вспышки и свечения. В немотности и темноте.

Все бросились по домам, к телефонам, но связь была отключена — такой порядок. После проверки наличия людей на стартовом комплексе дежурные службы довели до горожан главное: жертв нет. И город немного успокоился».

— Из собственных наблюдений и бесед я сделал один важный вывод, — завершает рассказ генерал Белоцерковец. — И колючие зимы, и сорокаградусную жару, и горько-соленую пыль испытатели хранят в памяти. Каждый по-своему, по-разному. Но все одинаково помнят, как горели, взрывались ракеты и люди. Как ни смотри, откуда ни наблюдай, от факта не уйдешь: работают ракетчики в зоне риска. После первого прорыва за пределы Земли они стали истинными покорителями космоса, победителями в этой рисковой атаке. Это чувство, ощущение покорителя космоса навсегда вошло в их жизнь и останется с ними до последней минуты.

Белоцерковец имеет могучий вид и значительную физическую силу. Взгляд смелый, умный, незлобный, с оттенком веселой хохляцкой иронии. Он редко прибегает к солдатским услугам, почти все содержит в рабочем кабинете собственными руками. Сам писал себе выступления, большинство докладов. Сам анализировал состояние дел в военно-космических частях. Сам учил и воспитывал политсостав, которого в его подчинении было около полутора тысяч.

Особенно не любил подхалимов, лентяев и ловкачей. Нередко припечатывал их острым словом. «Это же не офицер, это свинцовая гиря на груди космодрома», — возмущался иной раз генерал. «А этот ловкач очень сильный нюхом. Можно даже сказать — очень головастый нюхом. О таких и пословица родилась: «Скудость духа — величие нюха».

Порой на Белоцерковца накатывало, и от этого, в первую очередь, страдал он сам. Ненавидел начальственное барство. В таких случаях заходил к начальнику орготдела полковнику Соловьеву, хмуро бросал: «Вызови мне этого мудака, я его жевать буду». И уходил. Николай Алексеевич Соловьев знал почти всех и все в космических частях. «Вызови этого мудака» — означало пригласить на беседу подполковника Черноусова. Накануне стало известно, что тот, проводя занятия по строевой подготовке, командовал людьми через форточку своего кабинета, поскольку мороз на улице был градусов под тридцать. После «наката» изжеванный Черноусов пулей вылетал из кабинета, а Белоцерковец неподвижно сидел в кресле, переваривая пригоршню только что проглоченных успокаивающих таблеток.

Генерал красиво защищал людей от иных ретивых политработников. Докладывает однажды начполитотдела:

— Анатолий Григорьевич, опять полковник Петриков прибыл пьяный на службу.

— Дебоширит, буйствует в части?

— Нет, но от него пахнет спиртным.

— А ты не ходи, не принюхивайся, лучше делом займись.

Белоцерковец часто выезжал в части, проверял и учил подчиненные политорганы, политработников частей и подразделений. Когда Анатолий Григорьевич находился в части, он превращался в сплошной вопросительный знак — спрашивает, учит, отвечает. Ему при работе в частях в добросовестности не откажешь. Не любил сидеть сложа руки. Часто преподавал уроки.

Спрашивает как-то начальника политотдела подполковника А.Тонова:

— Что вы скажете о капитане Фетисове?

— Пьяница, товарищ генерал.

— Еще?

— Плохо служит.

— Еще?

— Капризный, скандальный.

— Еще?

— Вроде все.

— Ну тогда и я добавлю о Фетисове, товарищ подполковник: «Он — человек. Он — офицер. У него — двое хороших детей. У него — больная жена», — ткнул Тонова в проблемы одного человека, как котенка в блюдце.

Зато когда Анатолий Григорьевич смеялся, казалось, что нет в мире другого человека с таким радушным звонким смехом от всей души. В эти минуты он обладал какой-то неизъяснимой притягательностью, и всем хотелось познакомиться с ним поближе.

Выступал перед людьми он лучше других — сказывалась преподавательская работа в академии. Сам обладал чувством нового и ценил это качество в людях. Однажды сформулировал «Закон атаки».

— Не слышали о таком законе, Анатолий Григорьевич. Просветили бы, — попросил Соловьев.

— Закон атаки, Коля, простой: первый, поднимающийся в атаку, погибает. Он почти не имеет шансов остаться в живых. Он — первый. Он влечет за собой силу, гибельную для обороняющихся. Поэтому на первом — все стволы и прицелы обороны.

— Но причем здесь космос?

— Штурм космоса — тоже атака. А знаменитый генерал Герчик, которого вы все знаете, назвал еще точнее: «прорыв в космос».

— По вашему закону атаки, Анатолий Григорьевич, применительно к космосу не видно обороняющихся.

— Зато очень четко видно первых, поднявшихся в атаку. И ушедших по закону атаки. А обороняющаяся сторона в космической атаке — это неизвестность. Теоретически Королев был готов к прорыву в космос. Но только практика могла подтвердить правильность его разработок. Мне порой кажется, — чуть помедлив говорит Белоцерковец, — что Сергей Павлович далеко не на все сто процентов был уверен в успехе. Думаю, он хорошо знал и понимал, что даже при беззаветном героизме каждого конструктора, заводчанина, испытателя, космонавта только неправдоподобная удача, редчайшее стечение счастливых обстоятельств могут провести первую ракету, первый спутник, первого космонавта сквозь густейший частокол неблагоприятных случайностей.

— Вы посягаете на науку, на гений Королева, оставляя приоритет за случайностью, — возразил Соловьев.

— Никакого посягательства нет. А наука в данном случае — это командирская карта, где все продумано и просчитано. Но без разведки. Поэтому первые шаги в космос — это атака, разведка боем. Она состоялась. Но победа далась дорогой ценой. Сработал закон атаки. Многие первые ушли до срока. Первая собака, первый космонавт, первый Главный конструктор, первый Главком ракетных стратегических, первый пускающий первую космическую ракету и первый спутник, первый командующий Военно-космическими силами. А сколько их первых, рангом пониже, безымянных и неизвестных, искалеченных, больных полегло до срока. Никто не считал. А надо бы подсчитать. Чтобы потомки знали, что прорыв в космос делали не только Королев и Гагарин, а и такие люди, как, например, Александр Михайлович Антонов, подполковник-фронтовик. Служил он в 6-м управлении, которое «Царь-ракету» Н-1 пыталось запустить в космос. И запустило бы, да не дали этого сделать. Александр Михайлович войну начал стрелком-радистом, но списали с летной работы по ранению. Переучился на механика-водителя Т-34. Еще тогда он привык спокойно глядеть смерти в глаза. Поэтому при взрывах Н-1 был спокойный, даже флегматичный. «Раз в войне выжил, здесь и подавно не погибну», — говаривал порой подполковник Антонов. И имел к тому основания. В сражении под Прохоровкой на Курской дуге повел он свой Т-34 на «Тигров» и «Пантер», был подбит. Спасся из горящего танка, и в этот же день на второй «Тридцатьчетверке» продолжил сражение. И опять получил «тигровую инъекцию». Правда, экипаж тоже в долгу не остался. А закончил бой уже в третьем танке в составе третьего экипажа. Попадал под снаряды, под взрывающиеся ракеты, был жив-здоров. Уволился и умер в Подмосковье, едва перевалив за пятьдесят.

Белоцерковец с глубочайшим уважением относился к фронтовикам, поражался их спокойствию, выносливости, неприхотливости, житейской простоте.

— Такие, как Антонов, схожи со своими ракетами, которые испытывают. Жил бы где-нибудь в тихой заводи, до ста лет бы дотянул. Птицы вон, десятилетиями живут и летают. Правда, до космоса не долетают. Чтобы долететь до космоса, надо отдавать всего себя, сжигать себя, как это делает ракета. Живет в полете всего несколько минут, зато достигает космической высоты. Так и испытатели. Работают, отдают все силы и нервы, затем тихо, преждевременно умирают, никому не нужные, кроме таких же, как сами.

— Но первые, о которых вы говорите, умерли или погибли не все на боевых постах, а в иных ситуациях, — возразил Соловьев генералу.

— В том то и дело, Николай Алексеевич. Космос как будто мстит им за дерзкий прорыв. И находит их везде, где бы они ни были. Особенно обидно за испытателей, всех ракетчиков, за то, что роль их до сих пор не оценена по достоинству. Конструкторы, производственники, космонавты — эти хоть условия для жизни имели человеческие. А наши люди в скотских условиях работали, вершили дела мирового значения. Это ломовые кони космонавтики. Первое поколение испытателей выходило на стартовые комплексы впереглядку со смертью. Каждый раз решали сверхзадачу, работая в зоне риска. Космос — это жизнеопасное направление.

Белоцерковец умолк. Перед глазами встала трагическая картина: над степью — темно-серая облачность, под ней бурлит багрово-красная полусфера гигантского костра, из которого, подобно искрам, вырываются горящие факелы людей.