ГЛАВА 2.


Космические корабли
Советской России


2.1. ВЕЛИКАЯ МАРСИАНСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один...»

Именно так книга книг Библия описывает великий момент сотворения мира. Однако Библия — это предмет веры, а не точного знания. И понятно, что ученые не могли удовлетвориться столь скудной информацией по важнейшей теме. Уже несколько веков они пытаются хотя бы нащупать ответ на вопрос, как же сформировались звезды с планетами. Из этого получаются необычные коллизии и даже мировые революции...

По-видимому, одна из самых старинных гипотез о возникновении Солнечной системы принадлежит шведскому ученому и теософу-мистику XVIII века Эмануэлю Сведенборгу. Позднее ее развил знаменитый немецкий философ Иммануил Кант в очерке «Всеобщая естественная история и теория неба» (1755).

Следуя идеям Сведенборга, Кант предположил, что до образования планет и Солнца существовала огромная рассеянная туманность (по терминологии астрономов, «диффузная туманность»). Она обязательно должна была вращаться, чтобы из нее могло возникнуть большое центральное тело и малые планеты.

Кант, правда, не сумел внятно объяснить причину вращения этой первичной туманности. Он предположил, что сначала туманность была совершенно неподвижной, а движение ее возникло из местных «локальных» вращений.

Через сорок лет после выхода в свет очерка Канта великий французский математик Пьер Лаплас в дополнении к «Изложению системы мира» сформулировал гипотезу о том, что первичная туманность вращалась с самого начала и была изначально горячей. По мере охлаждения она сжималась, а скорость ее вращения росла. С увеличением скорости вращения возрастали центробежные силы, что привело к удалению части туманности от центрального тела к периферии и к ее расслоению на кольца. Из этих колец впоследствии образовались планеты и спутники.

Эта схема хорошо объясняла, почему планеты Солнечной планеты лежат в плоскости эклиптики и движутся в одном общем направлении. Кроме того, теория Канта—Лапласа позволяла определить сравнительный возраст планет. Считалось, что более удаленные от Солнца планеты имеют более почтенный возраст, поскольку за счет центробежной силы удалились и сформировались раньше тех, которые ныне находятся ближе к Солнцу.

Таким образом, если брать современную Землю за точку отсчета, то Венера должна быть горячим молодым миром, планетой хвощей и динозавров, а Марс — холодным высушенным старым миром, обиталищем древней и мудрой цивилизации. Именно так целое столетие земляне и будут представлять себе устройство Солнечной системы. Это видение станет частью культуры и вплоть до 1970-х годов будет восприниматься европейскими и американскими обывателями как нечто само собой разумеющееся.

Тут следует отметить, что сами авторы теории происхождения Солнечной системы не считали марсиан существами, сильно отличающимися от людей. Тот же Иммануил Кант писал, что они вряд ли умнее нас. А до середины XIX века преобладало мнение ученых богословов, которые писали, что если Бог и населил Марс какими-то существами, то, скорее всего, это мерзкие неразумные создания или мрачные духи, губительно влияющие на окружающее пространство.

Однако усилиями Камилла Фламмариона, французского астронома-популяризатора, идея о превосходстве марсиан над людьми стала постепенно овладевать умами европейских читателей. И казалось, что эта гипотеза подтверждается.

В 1854 году Уильям Вевелл, профессор Кембриджского университета и философ науки, проанализировав данные астрономов, заявил, что темные пятна на Марсе — это моря, а светлые поверхности покрыты красной растительностью. Если на Марсе есть вода и растительность, значит, там есть и более развитые формы жизни.

В 1858 году монах-иезуит Анджело Секки, составляя карту Марса, назвал замеченное им темное вытянутое пятно Большого Сырта «Атлантическим каналом». Кстати, этот астроном верил в множественность обитаемых миров. И хотя считал, что признаки инопланетной жизни невозможно заметить с помощью телескопа, но доказывал: пример земного человечества говорит о возможности существования где-то во Вселенной и других планет, населенных разумными созданиями.

В 1877 году, в период великого противостояния Марса, было сделано два важнейших астрономических открытия. Астроном Вашингтонской обсерватории Асаф Холл после долгих поисков открыл два спутника Марса — Фобос и Деймос, а итальянец Джованни Скиапарелли объявил об обнаружении марсианских каналов.

Карта Марса по Джованни Скиапарелли

Поначалу Скиапарелли не считал каналы искусственными сооружениями. Итальянское слово «canali» означает вообще любой узкий водный проток. Предположение об их искусственном происхождении, породившее в свое время так много споров, было высказано Скиапарелли гораздо позже — в 1895 году, фактически он согласился с общепринятой и чрезвычайно популярной теорией.

Итак, Скиапарелли нанес на свою карту Марса тридцать тонких линий, которые он назвал каналами. Оказалось, что его открытие попало на подготовленную почву.

В то время строительство каналов было излюбленной темой для прессы. За восемь лет до этого началось судоходство в Суэцком канале, а за два года до этого было принято решение о строительстве Панамского канала и его проект активно обсуждался. Понятно, что корреспонденты всевозможных изданий немедленно раструбили сенсационную новость: итальянец открыл доказательство существования высокоразвитой цивилизации марсиан! Кстати, первым мир об этом оповестил автор статьи-передовицы «Нью-Йорк Таймс» от 12 августа 1877 года, которая так и называлась: «Неужели Марс населен?»

Сеть марсианских каналов действительно впечатляла. Протяженность некоторых из них составляла 5000 км при ширине в 3000 км. Но больше всего поражала необыкновенная геометрическая правильность, которой они обладали. Земному человечеству создать такую сеть было не под силу.

Карта Марса по Персивалю Лоуэллу

Открытие Скиапарелли дало толчок к работам другого исследователя — американского дипломата Персиваля Лоуэлла, который был настолько потрясен сообщениями о каналах, что забросил карьеру и потратил все свое немаленькое состояние на постройку в пустыне Аризоны специальной обсерватории Флагстафф для наблюдений Марса. Лоуэлл нанес на карту около 600 каналов и стал самым горячим защитником гипотезы их искусственного происхождения.

«Чем лучше удавалось разглядеть планету, — писал он, — тем явственнее выступала эта замечательная сеть. Точно вуаль покрывает всю поверхность Марса. <...> По-видимому, ни одна часть планеты не свободна от этой сети. Линии обрываются, упираясь в полярные пятна. Они имеют форму в такой мере геометрически правильную, что внушают мысль об искусственном происхождении их...»

Выяснилось, что некоторые из каналов свободно проходят по марсианским «морям», причем, переходя с «материка» на «море», они не меняют своего направления.

В местах пересечения каналов Лоуэлл обнаружил круглые зеленоватые пятна, названные им «оазисами», — в некоторые из «оазисов» сходилось до семнадцати каналов! Разглядеть и зафиксировать удалось 186 «оазисов».

Однако самым удивительным из открытий Лоуэлла стало другое. Если Скиапарелли отмечал, что видимость каналов Марса в разные сезоны различна, то американцу удалось обнаружить закономерность в изменениях каналов. Для этого астроному и его помощникам пришлось сделать и сравнить более 11000 (!) зарисовок Марса. В ходе этой работы выяснилось, что каналы видны не всегда. С наступлением зимы в одном из полушарий Марса они блекнут настолько, что заметить их не удается. Зато в другом полушарии, где лето в разгаре, каналы видны отчетливо. Но допустим, пришло время и в том полушарии Марса, где царила зимняя стужа, наступает весна. Полярная шапка начинает быстро таять, уменьшаясь в размерах. И тогда появляются каналы, прилегающие к тающей полярной шапке планеты. Затем — будто бы темная волна расползается по планете от полюсов к экватору Марса. В этот период становятся видимыми все каналы, расположенные в экваториальном поясе Марса, включая множество «двойных каналов». Проходит половина марсианского года, и все явления повторяются в обратном порядке. Теперь начинает таять другая полярная шапка Марса, и от нее к экватору с той же средней скоростью (около 3—4 км/ч) расползается по каналам загадочная темная волна.

Для объяснения наблюдаемых эффектов Лоуэлл выдвинул увлекательную гипотезу, которой нельзя было отказать в логичности.

Каналы, писал он, являются результатом творчества разумных обитателей Марса. Но остается вопрос: что заставило марсиан построить эту исполинскую сеть, которая вызывает восхищение любого земного инженера?

Лоуэлл рассуждал следующим образом. Марс старше Земли и в настоящую эпоху переживает такую стадию развития, которая предстоит нашей планете в далеком будущем. За счет своей древности и небольшой массы красная планета утратила большую часть атмосферы. Вода и ветер давно уже закончили свою разрушительную работу — на Марсе нет высоких гор или даже крупных возвышенностей. Вся его поверхность представляет собой гладкую песчано-каменистую пустыню, по размерам гораздо большую, чем любая из земных пустынь.

Вместе с атмосферой Марс терял и свою воду. Остатки влаги встречаются теперь на Марсе главным образом в виде снежно-ледяных полярных шапок. Что касается темных пятен, которые астрономы называют «морями», то это лишь дно когда-то бывших на Марсе настоящих морей. Современные марсианские «моря» представляют собой неглубокие впадины, покрытые скудными остатками растительности. Когда на Марсе наступает весна, его «моря» начинают зеленеть, а осенью они снова блекнут. Небо Марса почти всегда безоблачно. Лишенная слоя облаков, марсианская атмосфера почти не сохраняет тепло, получаемое грунтом от Солнца, поэтому климат на Марсе крайне суров.

Чтобы противостоять невзгодам, пришедшим с умиранием некогда цветущей планеты, марсиане должны были объединиться в единое государство, в единую дружную семью. Они построили гигантскую оросительную систему каналов. Эта ирригационная сеть берет влагу от тающих полярных шапок Марса и разносит ее по всей планете.

Строго говоря, писал Лоуэлл, самих каналов мы не видим. Скорее всего, настоящие каналы представляют собой трубопроводы, проложенные под поверхностью Марса на небольшой глубине. Иначе и быть не может, потому что при недостатке воды неразумно перемещать драгоценную влагу по открытым протокам, из которых она неизбежно испарилась бы. То, что мы называем каналами, — это полоски растительности вдоль скрытых трубопроводов. Вот почему так широки некоторые из каналов — то есть полосы растительности по обе стороны невидимого настоящего канала.

Каналы Марса проходят по дну его бывших морей. Следовательно, они были построены в ту эпоху, когда моря Марса высохли и превратились в пустыни и когда нужда в воде стала особенно острой.

Не следует думать, что вода по каналам распространяется естественным путем. Нет никаких естественных сил, которые могли бы заставить талые полярные воды течь к экватору Марса. Значит, в системе каналов имеются водонапорные станции, которые и гонят воду в нужном направлении.

Жизнь на Марсе ныне сосредоточена вдоль этих водных артерий. Круглая форма «оазисов», строгий порядок вхождения в них каналов заставляют признать эти образования городами. Собственно городом, вероятно, является то ядрышко, которое остается зимой от «оазиса», а окружающая его зеленоватая мякоть — это пригород, причем некоторые из «пригородов» достигают в поперечнике около ста двадцати километров.

«Для всех, обладающих космически широким кругозором, — завершает свои рассуждения Лоуэлл, — не может не быть глубоко поучительным созерцание жизни вне нашего мира и сознание, что обитаемость Марса можно считать доказанной».

Впрочем, этот вывод представлялся бесспорным только Лоуэллу и его сторонникам. Многие уважаемые астрономы выступили с опровержением открытий американца. Англичанин Маундер и итальянец Черулли доказывали, что каналы — это оптический обман; человеческое зрение видит тонкие линии там, где есть всего лишь группы пятен. Француз Антониади всегда изображал на месте каналов цепочки пятен или широкие размытые полосы, однако соглашался, что растительность на Марсе наверняка имеется, но существует не за счет деятельности сверхцивилизации, а за счет сохранившихся подпочвенных вод.

Другие, наоборот, признавали наличие каналов, но давали альтернативное объяснение их природе. Аррениус писал, что каналы — это трещины в коре Марса, обнаруживаемые цепью грязевых озер. Пикеринг утверждал, что это полоски болотистой почвы и их положение определяется не геологическими, а метеорологическими причинами. Бауман предлагал самую экзотическую из всех возможных версий: он говорил, что Марс покрыт замерзшим океаном, а каналы — это трещины в монолите льда, образованные вулканической деятельностью...

Скучные люди! Их теоретизирование и споры об интерпретации увиденного никого не могли заинтересовать. Гипотеза Лоуэлла оказалась куда привлекательнее для публики, вообще склонной к скороспелым выводам. Но особое внимание к выкладкам американского астронома-энтузиаста проявили писатели.

* * *

Первым автором, отразившим новое видение красной планеты земным обывателем, стал американский поэт, прозаик и историк Перси Грег, выпустивший в 1880 году роман «Через Зодиак». Полковник армии конфедератов волей обстоятельств оказывается на необитаемом острове и становится свидетелем крушения натурального НЛО — огромного дискообразного аппарата. При ударе о землю НЛО разрушился, но в нем полковнику удалось найти рукопись на латыни. В конечном итоге рукопись достается Грегу (стандартный прием для фантастики XIX века) и он представляет ее в виде книги. В своих записках безымянный автор рукописи сообщает, что отправился в космос на аппарате с «апергической тягой», которая по описанию подозрительно похожа на управляемую антигравитацию. Длина космического корабля с характерным названием «Астронавт» была около 30 м, ширина — 15 м, а высота — 6 м при толщине брони примерно в 1 м: настоящий межпланетный дредноут. На Марсе герой обнаружил древнюю цивилизацию, технологически превосходящую земную, но с социальными атавизмами: вроде просвещенной монархии или вопиющего неравноправия полов (женщин здесь продают и покупают). Быстро выяснилось, что ко всему прочему марсианский монарх пытается установить тотальный контроль над мыслями подданных, а ему противостоит группа либерально мыслящих телепатов. Герой вмешивается в гражданскую войну, но хаос, наступивший после полной победы либералов, вгоняет его в депрессию, и он в расстроенных чувствах возвращается на Землю.

За романом Грега появились и другие произведения о полетах на Марс и главное — о контактах с его высокоразвитыми обитателями. В 1887 году в Филадельфии вышла в свет книга некоего Хадора Генона «Возничий Беллоны», в котором Марс представлен как новое место для блаженной страны Утопии. Обитатели красной планеты живут в такой полной социальной и духовной гармонии, что даже научились обращать вспять процесс старения.

В 1889 году шотландский математик Хью Макколл опубликовал роман «Запечатанный пакет мистера Стрэнджера», герой которого улетел в межпланетном корабле на Марс и обнаружил там две противоборствующие гуманоидные расы, причем одна из цивилизаций была типично утопической.

Новая сюжетная схема быстро становилась традиционной, и вот в 1890 году ирландец Роберт Кроми выпустил роман «Бросок в пространство». Его герои, успешно отбиваясь от вредных индейцев, строят на Аляске межпланетный «Стальной Шар» с двигателем на все той же антигравитационной тяге, и отправляются на Марс. Жители красной планеты и в этом случае оказываются чрезвычайно похожи на людей, а марсианская цивилизация — на патриархально-британскую версию Утопии. В одного из героев влюбляется прекрасная юная марсианка, но в остальном жизнь там скучна и герои отправляются домой. На обратном пути вдруг выясняется, что кислород расходуется куда быстрее, чем положено. Меры по его экономии результата не дают, и астронавты с ужасом понимают, что до Земли они в полном составе не долетят — кому-то, ради спасения экспедиции, придется шагнуть за борт. Тут на корабле обнаруживается «заяц» — та самая юная марсианка. Перерасход кислорода, таким образом, находит рациональное объяснение. Девушке популярно объясняют, что последует за ее опрометчивым поступком. Коллизия разрешается тем, что марсианская дева в порыве самопожертвования выбрасывается через люк в открытый космос.

Кстати, второе издание «Броска в пространство» вышло уже в следующем 1891 году. Причем, оно было снабжено хвалебным предисловием самого Жюля Верна. Последнее обстоятельство удивительно. Во-первых, это единственное опубликованное предисловие Верна к художественной книге другого автора. Во-вторых, не понятно, как Жюль Верн сумел написать предисловие к книге на английском языке, — мэтр неоднократно признавался в интервью, что читает только переводы. По прошествии ста лет уже невозможно разобраться в этой истории, и тайна появления «жюльверновского» предисловия, скорее всего, навсегда останется тайной. Инициатором его публикации (и даже автором) мог быть либо сам Роберт Кроми, либо его издатель...

Так или иначе, но с каждым новым произведением поджанр марсианской романистики продолжал обогащаться и крепнуть.

На Марс обратили внимание христианские миссионеры. В 1890 году в Филадельфии был издан роман «Сон скромного пророка» преподобного Мортимера Леггета, который заселил планету марсианами-христианами, не знающими сомнений в истинности своей веры.

1893 год ознаменовался публикацией в Бостоне романа «Приоткрывая параллель», подписанного оригинальным псевдонимом «Две женщины с Запада». Первую из этих женщин звали Элис Илгенфритц Джонс, вторую — Элла Марчант. Своего героя, джентльмена консервативных взглядов, эти дамы заставили с ужасом взирать на безраздельно царящую на Марсе женскую эмансипацию.

В 1894 году нью-йоркский автор Густавус Поуп отправил своего современника в «Путешествие на Марс». Герой, американский морской офицер, терпит кораблекрушение в Атлантическом океане. От неминуемой гибели его спасают вовремя подвернувшиеся марсиане, после чего привозят его к себе в гости. Офицер тут же влюбляется в марсианскую принцессу. Его глубокое чувство находит понимание, но злобный принц из соседнего государства, зарившийся на девушку и ее королевство, развязывает войну.

Продолжение этого романа под названием «Путешествие на Венеру» вышло через год — в нем бравый офицер попадал на Венеру, населенную первобытными племенами и мифологическими тварями. Поуп таким образом в очередной раз проиллюстрировал теорию Канта—Лапласа о происхождении и возрасте планет.

Куда более талантливой иллюстрацией стала книга знатока немецкой философии Курта Лассвица «На двух планетах», вышедшая в 1897 году. Она удачно сочетала оригинальные технические идеи с социально-утопическими построениями и пользовалась популярностью у читателей Европы.

В развитие известной гипотезы о происхождении планет Курт Лассвиц вполне логично предположил, что если интеллект марсиан был высоко развит, они, без сомнения, уже давно должны были решить проблему межпланетных путешествий...

Роман начинается с полета трех немецких ученых на воздушном шаре к Северному полюсу. Когда шар приближается к полюсу, люди в гондоле, к своему огромному удивлению, замечают внизу странное по форме здание. Воздушный шар начинает вращаться, его увлекает вверх. Оказывается, он попал в «абарическое поле» (опять антигравитация!), созданное между зданием на полюсе и загадочной кольцевой «станцией», расположенной неподвижно над полюсом, на высоте радиуса Земли. Заметив вторжение людей, хозяева станции отключают поле, шар падает, и ученые становятся пленниками марсиан.

Идеальное общество марсиан (нумэ) по Лассвицу представляет собой единую конфедерацию народов (Соединенные Штаты Марса), подчиненных культуре наиболее развитой марсианской нации, населявшей некогда южное полушарие красной планеты. Именно эта нация взяла на себя функцию преобразования бесплодных пустынь, построив колоссальную сеть каналов.

После обустройства Марса его жители обратили взор к небу, и началась космическая экспансия. Им удалось создать материал, «прозрачный» для сил тяготения, — «стеллит», «диабарическое вещество». Имея определенную массу, он обладал свойством приобретать невесомость, как только ему придавалась форма сосуда. Таким образом, марсианский летательный аппарат (а он имел вид сферы) становился невесомым, когда на нем закрывался последний люк. Движение в межпланетном пространстве осуществлялось изменением «диабаричности» корабля и регулировалось «направляющими» или «корректирующими» снарядами. Эти снаряды выпускались при помощи особых приборов в тех случаях, когда надо было изменить направление или скорость движения.

Марсиане, как легко догадаться, живут в осуществленной утопии. Их обслуживают многочисленные хитроумные автоматы. Их общество победило голод, научившись производить синтетическую пищу. Транспортная проблема решена за счет самодвижущихся дорог. Крупные города стали анахронизмом, поскольку большинство марсиан предпочитает жить в коттеджах, в окружении садов и парков. Они давно не вели войн, но достаточно умны, чтобы в случае крайней нужды сообразить использовать свои антигравитационные аппараты в качестве оружия.

Свою миссию на Земле марсиане видят в том, чтобы оказать благотворное воздействие на ход человеческой истории, подняв нас до своего уровня. Однако их добросердечные намерения натыкаются на непонимание и даже сопротивление со стороны землян, которые развязывают первую межпланетную войну. Впрочем, земные нации разобщены, и когда Англия начинает боевые действия против марсианских колонистов, к ней никто не спешит на помощь, — она терпит сокрушительное поражение.

Крупнейшие державы мира тут же начинают делить колонии, на Земле вспыхивает империалистическая война, и марсианам приходится объявить своей вотчиной всю нашу планету и разоружить земные армии. До последнего, что примечательно, держалась только Россия, но и ей пришлось пойти на уступки после того, как воздушные корабли уничтожили Кронштадт и Москву.

В то же время прогрессивный дух, насаждаемый более развитой цивилизацией, быстро стал достоянием земного человечества. Земляне жаждали свобод и единства в борьбе с захватчиками. Повсеместно распространился лозунг «Марсианская культура без марсиан», а общественная организация новоиспеченных космополитов, названная Лигой Человечества, стала центром сопротивления режиму. Кончилось все, разумеется, победой земных инженеров, которые сумели воспроизвести технологии марсиан и, построив тридцать воздушных кораблей, напали на полярные базы. Марсианам ничего не оставалось, как заключить мир с повзрослевшей Землей...



* * *

Книга Курта Лассвица была очень необычна для своего времени и содержала в себе огромное множество продуктивных идей, которые позднее активно эксплуатировались фантастами. Без сомнения, «На двух планетах» мог стать фантастическим «романом века», однако в том же, 1897 году, начиналась публикация нового шедевра Герберта Уэллса «Война миров». (Кстати, у нас этот знаменитый роман долгое время издавался под названием «Борьба миров»).

Марсиане Герберта Уэллса

Интересна история появления этого текста. 19 октября 1888 года молодой Уэллс прочитал в родном университете публичную лекцию на тему «Обитаемы ли планеты?» Следуя модным идеям своего времени, он в основном рассказывал о Марсе и о высокоразвитой инопланетной цивилизации, построившей сеть каналов. Теория Лоуэлла, по всему, увлекала будущего классика, он размышлял на эти темы и позднее опубликовал статью «Марсианский разум». В ней он доказывал: «Если принять идею об эволюции живой протоплазмы на Марсе, легко предположить, что марсиане будут существенно отличаться от землян и своим внешним обликом, и функционально, и по внешнему поведению; причем отличие может простираться за границы всего, что только подсказывает наше воображение».

Это довольно необычное утверждение для той эпохи, ведь подавляющее большинство ученых и писателей, считавших Марс населенной планетой, полагали, что марсиане должны быть сходны с землянами по анатомическому и физиологическому строению — ну, разве что повыше или, наоборот, помельче.

Окончательным толчком для написания романа послужила прогулка с братом, Фрэнком Уэллсом, и странное предположение последнего: что будет, если вдруг обитатели каких-то неведомых космических миров высадятся на Земле не с целью знакомства с людьми, но с целью захвата и покорения нашей планеты.

«Боевые треножники» Герберта Уэллса

В апреле 1897 года популярный лондонский журнал «Пирсонс мэгэзин» начал публикацию «Войны миров». Возможно, это действительно лучшее из всего написанного Уэллсом. Только «Войну миров» он рискнул послать Льву Толстому, когда мэтр изъявил желание познакомиться с творчеством молодого англичанина... Именно «Война миров» стала первым произведением Уэллса, переведенным в России, причем на русском языке роман вышел в тот же год, что и на языке оригинала!

С точки зрения приоритета Герберт Уэллс не стал первооткрывателем. Тему инопланетного вторжения до него разрабатывали и другие авторы. Например, в 1887 году, за десять лет до Уэллса, роман об инопланетных захватчиках «Ксипехузы» опубликовал Жозеф-Анри Рони-старший (прославившийся, кстати, еще и тем, что ввел в употребление термин «астронавтика»). Но в «Войне миров» эта тема обрела совершенное воплощение. Уродливые марсиане на боевых треножниках навсегда стали частью мировой культуры. Я даже не стану пересказывать сюжет — этот роман вы ОБЯЗАНЫ прочитать.

Уэллс поколебал обозначившиеся, но еще очень непрочные традиции «марсианских» романов. Марсиане превзошли землян в науке и технике, но при этом вовсе не похожи на обитателей Утопии. Более того, с ними невозможно договориться о перемирии, с ними невозможно сосуществовать — они не гуманоиды и воспринимают людей только в качестве вкусной еды.

Интересно обоснование внешнего облика фантастических марсиан, которое составил сам Уэллс. Под заголовком «Существа, которые живут на Марсе» оно было опубликовано в журнале «Космополитен» в 1908 году, но, к сожалению, забыто — его текста нет даже в американском Полном собрании сочинений Уэллса. У нас же, благодаря усилиям энтузиаста Кирилла Вальдмана и журнала «Техника — молодежи», он теперь есть.

«...Так в какой же степени эти существа могут напоминать земное человечество?» — вопрошал Уэллс у читателей «Космополитена» и сам же отвечал на этот вопрос: «Существуют определенные черты, которыми они, вероятно, подобны нам. Происхождение от полумлекопитающих, которое мы для них предположили, подразумевает получеловеческую внешность. Они, вероятно, имеют голову и глаза, и тело с позвоночным столбом, а поскольку у них из-за высокого интеллекта обязательно будет крупный мозг и так как почти у всех существ с большим мозгом он расположен вблизи глаз, то у марсиан окажется, по-видимому, крупный и пропорциональный череп. По всей вероятности, они крупнее землян, возможно, и массивнее человека в два и две трети раза. Однако это еще не означает, что они окажутся в два и две трети раза выше ростом, а признавая более рыхлое телосложение марсиан, можно допустить, что, встав в полный рост, мы будем им по пояс. И, хотите — верьте, хотите — нет, они будут покрыты перьями или мехом. Я не знаю, известно ли это вообще кому-нибудь, почему человек, в отличие от общей массы млекопитающих, является гладкокожим животным. Однако не приходит на ум необходимого довода, который заставил бы меня поверить, что и марсиане — гладкокожие.

Окажутся ли они передвигающимися на двух ногах, или на четырех, или на шести? Я не располагаю данными, чтобы ответить на этот вопрос с некоторой долей определенности. Но имеются соображения, подсказывающие, что марсиане — двуногие. В том, что передвигающееся по суше животное имеет четыре ноги, заключено, как представляется, определенное преимущество; на Земле эта модель — господствующая, и даже среди насекомых часто видим тенденцию поджимать одну пару ножек из трех и пользоваться для передвижения только четырьмя конечностями. Однако это обстоятельство никоим образом не универсально. Можно обнаружить ряд видов, скажем, белку, крысу и обезьяну, которые предпочитают пользоваться задними лапами главным образом для ходьбы и чтобы сидеть, а с предметами обращаются, пользуясь передними конечностями. Такого рода животные оказываются исключительно сообразительными. Нет никакого сомнения в той выдающейся роли, которую развитие руки сыграло в формировании человеческого интеллекта. Следовательно, было бы вполне естественным представить себе марсиан большеголовыми, с широкой грудью, двуногими, этакой гротескной карикатурой на род человеческий, который, между прочим, выделяется рукой с развитой кистью.

Но это лишь одна из нескольких почти в равной степени допустимых возможностей. Существует фактор, на который мы можем положиться: марсиане, должно быть, имеют некий хватательный орган, во-первых, потому, что без него развитие интеллекта почти немыслимо, а во-вторых, потому, что никаким иным путем они не смогли бы осуществить свои инженерные замыслы. Для нашего воображения представляется странным, но и не менее логичным предположить вместо руки наличие хобота, как у слона, или группы щупальцев, или хоботоподобных органов. У природы неуемная фантазия; она никогда не повторяется, но, между прочим, допустимо, что истину следует искать именно в направлении большего несходства с обликом человека, а не в тех формах, которые я дерзнул вообразить.

Как дико и невероятно все это звучит! Пытаешься представить себе покрытых перьями людей ростом в девять или десять футов, с хоботами и несколькими ногами и сразу ощущаешь неприязнь к собственному воображению. Однако какими бы дикими и невероятными такие расплывчатые представления ни могли показаться, они остаются логическим и установленным фактом, который вынуждает нас поверить, что какие-то такие существа ныне действительно живут на Марсе. <...>

На Земле человек уже сильно постарался восполнить свои физические недостатки искусственными приспособлениями — одеждой, обувью, инструментами, корсетами, искусственными зубами и глазами, париками, оружием и тому подобным. Марсиане, может статься, намного интеллектуальнее людей и мудрее, и история человеческой цивилизации для них — вчерашний день. Чего только они не способны были изобрести — в форме искусственных опор, искусственных конечностей и тому подобного! Наконец, вот размышление, которое может успокоительно подействовать на любого читателя, который считает, что марсиане вызывают тревогу. Если бы человек внезапно очутился на поверхности Марса, он почувствовал бы огромную бодрость (преодолев поначалу легкую форму горной болезни). Он будет весить вполовину меньше, чем на Земле, будет скакать и прыгать, будет с легкостью поднимать груз вдвое больше предельного для него на Земле. Но если бы марсианин прибыл на Землю, собственный вес прижимал бы его к почве, словно одежда из свинца. Он весил бы два и две трети своего веса на Марсе и, вероятно, нашел бы свое новое существование невыносимым. Его конечности не служили бы ему опорой; вероятно, он тут же умер бы, сокрушенный собственным весом. Когда я писал «Войну миров», в которой марсиане оккупируют Землю, мне пришлось решать эту сложную проблему. Некоторое время она меня буквально мучила, а затем я воспользовался мыслью о механических опорах и сделал моего марсианина просто бестелесным мозгом со щупальцами, который питается, высасывая кровь и минуя процесс переваривания пищи, причем его вес несет не живое тело, а фантастической конструкции машина. Но, несмотря на все, как читатель может припомнить, земные условия оказались в итоге гибельными для марсиан».

Становится понятным, почему в «Войне миров» нет никаких указателей на то, какой общественный строй царит на Марсе. Эти существа на боевых треножниках столь чужды нам, что даже непонятно, применимы ли к ним такие понятия как «общество» и «строй»...

Забавный факт: эта статья Уэллса попалась на глаза вождю всемирного пролетариата Владимиру Ильичу Ленину в период вынужденной отсидки последнего в Швейцарии. В его письме к матери, Марии Александровне Ульяновой, обнаружился постскриптум следующего содержания:

«Р. S. Сегодня прочел один забавный фельетон о жителях Марса, по новой английской книге Lowell’я — «Марс и его каналы». Этот Lowell — астроном, долго работавший в специальной обсерватории и, кажется, лучшей в мире (Америка).

Труд научный. Доказывает, что Марс обитаем, что каналы — чудо техники, что люди там должны быть в 22/3 раза больше здешних, притом с хоботами, и покрыты перьями или звериной шкурой, с четырьмя или шестью ногами...»

Вождь по своей привычке напутал детали, но это не имеет принципиального значения. Главное — он интересовался подобными вещами, размышлял о них. Сделаем здесь отметку и двинемся дальше.



* * *

Все авторы марсианских романов после открытий Скиапарелли и Лоуэлла сходятся в одном: на красной планете существует высокоразвитая цивилизация. Расхождения — в частностях, обусловленных, видимо, авторскими предпочтениями. Читая эти романы, видишь, что писатели использовали красную планету как своеобразный образ Земли в настоящем или будущем, перенося туда человеческие проблемы или мечты, гиперболизируя их, благодаря чему они становились более очерченными, конкретными, не зависимыми от сиюминутного толкования.

Столь продуктивная тема не могла остаться без внимания российских авторов. Первым к ней обратился Ананий Лякидэ в астрономическом романе «В океане звезд», изданном в 1892 году, — о нем я рассказывал в предыдущей главе. Книга Лякидэ написана под очевидным влиянием французской прозы с использованием научно-популярных работ Камилла Фламмариона. Цивилизация Марса в ней изображается как совершенное общество: единое и гармонично устроенное. Все там подчинено единому проекту, оптимальному стандарту, наработанному веками. Как марсиане дошли до жизни такой? А вот как:

«Лет триста тому назад, приблизительно в конце 16 столетия нашей эры, на Марсе существовали еще те гражданские порядки, среди которых мы живем только на Земле: роль правительства в каждом государстве ограничивалась военною и полицейскою властью, то есть поддержанием мира и защитой народа от общественных врагов; при малейшем международном недоразумении объявлялась война, причем сокровища государственной казны расточались, как вода; войны большей частью не приносили никакой пользы народам, а зло, напротив, громадное, и проч., и проч. В настоящее время войн на этой счастливой планете не бывает совсем, и правительства разных наций руководят только промышленностью с целью гарантировать своих граждан от голода и нищеты и доставлять им все необходимое.

Теперь на Марсе ни в одном государстве нет ни партий, ни политических деятелей разных мастей, так как политика отжила давно уже свой век и навсегда похоронена; демагогии и подкупов тоже нет более нигде, — они ведь неразлучны были с процветанием политики. Вместо всего этого общественная жизнь сложилась так, что какое-нибудь официальное лицо, каковы бы ни были его побуждения, не имеет решительно никакой возможности злоупотреблять властью в свою или чью-нибудь частную пользу; хорошо ли, худо ли оно исполняет свои обязанности, но продажным оно не может быть ни в каком случае: мотивов к этому нет... <...>

Эти порядки начались с того, что в руки государства стали постепенно переходить фабрики, заводы, пути сообщения, фермы, мельницы, добывание и разработка металлов и т. д. Вместе со всем этим государства взяли на себя и роль капиталистов, а когда это случилось, то национальная организация труда под единым управлением вполне разрешила ту загадку, которая у нас на Земле и до сих пор еще все считается неразрешимой: я разумею наш «рабочий вопрос». Как скоро единственным нанимателем или работодателем сделалось у каждой нации государство, то все граждане стали работниками, которых правительство и распределяет сообразно нуждам промышленности».

Поскольку в марсианской утопии Лякидэ нет упоминаний о мировой революции и диктатуре пролетариата, мы может с уверенностью сказать, что он изображает не коммунизм, а какую-то другую общественную организацию. Приглядевшись повнимательнее, мы видим всепланетное государство с плановой экономикой, предусматривающей не только Госплан и Госснаб, но создание «трудовых отрядов». Поскольку мелкая частная собственность не отменена, мы можем предположить, что Лякидэ описывает социализм «казарменного типа» с отчетливым уклоном в фашизм по-итальянски. Впрочем, современный студент-антиглобалист сказал бы, что в марсианском обществе Лякидэ угадывается будущая капиталистическая глобализация с коричневым оттенков олигархии, и с ним трудно полемизировать, читая, например, рассказ писателя о том, как деньги на Марсе были вытеснены кредитными карточками, действующими на всей поверхности красной планеты. Можно трактовать утопию Лякидэ и так и этак, однако мне при ознакомлении с ней пришла только одна мысль: это как же надо было ненавидеть все то пестрое культурное разнообразие, наблюдавшееся в европейских странах в конце XIX века, чтобы всерьез верить, будто бы унификация и стандартизация спасут мир...

* * *

В 1897 году вышла в переводе на русский повесть для юношества «Неведомый мир: Марс и его жители», принадлежащая перу польского автора Владислава Уминского. (По понятной причине я отношу польских и финских писателей дореволюционного периода к российским писателям).

Переводчик Домбровский сопроводил книгу предисловием, в котором рассказывает предысторию такого увлекательного занятия, как установление контакта с обитателями Марса путем световой сигнализации. Это тема для отдельного разговора, и здесь мы не будем в нее углубляться. Отметим только, что упомянутому занятию предавались лучшие умы того времени, и само оно воспринималось обществом весьма серьезно.

Повесть Уминского — добротная приключенческая литература. Здесь почти и нет фантастики, а фабула вертится вокруг идеи постройки сооружения, включающего в себя гигантские лампы для посылки сигналов в космическое пространство и большой телескоп для приема ответа.

Сооружение задумали построить американский миллионер Артур Брэйтон и астроном Эдвин Гартинг из Бостона. Они хотят установить прямую связь с Марсом. Когда Гартинга спрашивают, зачем все это нужно и какую пользу извлечет человечество из подтвержденного факта существования марсиан, он уверенно отвечает:

«Безусловная польза <...> оно разовьет свои взгляды на всемирную жизнь, узнает, что человек не какое-либо случайное творение; дойдет до разгадки бытия; будет уверенной, что он создан для развития и счастья... Да кто знает, быть может, со временем, после многих веков, человек сумеет соединить свое знание со знанием существ, обитающих в иных мирах...»

От идеи строительства гигантских ламп все же пришлось отказаться — вместо этого Гартинг возглавил экспедицию, которая зажгла в Эквадоре оптический сигнал в виде креста, составленного из девяти круглых пятен, которые отстояли друг от друга на расстоянии в 60 км. Для получения необходимого блеска каждое пятно, расположенное на возвышенном месте, имело фон на поверхности земли, усыпанный порошком магнезии и служивший как бы рефлектором. Сам огонь создавался горением 250 т смеси алюминиевого порошка с салом. Теоретически марсианские астрономы должны были увидеть крест из пятен, сиявший более пяти часов, однако сигнала от них не последовало.

Уминский не стал завершать повесть ответом на вопрос, есть ли жизнь на Марсе. Он оставил такую возможность будущим поколениям...

* * *

Роман Валерия Яковлевича Брюсова «Гора Звезды» задумывался как приключенческий с элементами мистики и фантастики. Известный поэт несколько раз примерял на себе одежды прозаика-фантаста, но каждый раз отказывался от них.

Валерий Яковлевич Брюсов

Брюсов работал над «Горой Звезды» с 1895 по 1899 годы, однако опубликован этот текст был только в альманахе «Фантастика 73—74» в 1975 году, в ознаменование столетия со дня рождения классика Серебряного века.

Все вполне в духе Генри Райдера Хаггарда: безымянный герой рассказывает о том, как он встретил на краю Проклятой пустыни в Центральной Африке умирающего старика, и тот поведал ему, что пустыня эта создана искусственно, в ее сердце находится колония марсиан, которые по неизвестной причине бежали с родной планеты. Герой отправляется туда и действительно обнаруживает поселение, в котором горстка бледнолицых лэтеев угнетает чернокожих рабов. Лэтеи живут в Горе и поклоняются Звезде — Марсу. Герой пытается выдать себя за пришельца с другой звезды — Венеры. В конце концов он влюбляется в местную царевну Сеату и становится ее учителем. После смерти царя лэтеев над Сеатой нависает угроза со стороны придворных интриганов, и чтобы спасти ее, герой поднимает восстание рабов. Однако удержать под контролем разбушевавшихся негров оказалось не так-то просто: начинается кровавая вакханалия, и все лэтеи гибнут. Только герои и его возлюбленная спасаются, скрывшись в тайных залах Горы, где они видят первого царя лэтеев:

«У <...> стены во всю ее вышину стояла мумия. Она не была одета. К выпирающим костям плотно прилегали иссохшие мускулы, обтянутые пожелтевшей кожей. Но это не была человеческая мумия. Я не знаю, что это было за существо. Голова его была небольшая, с двумя совершенно рядом поставленными глазами, <...> они сохраняли свой цвет и свою форму, словно глядели пристально. Костянистое тело было широко, напоминало несколько строением колокол. И кончалось целым рядом конечностей, руки были скорее крыльями, потому что на них я заметил перепонки. Наконец, все это кончалось как бы рыбьим хвостом, а может быть, рулем, чтобы забирать воздух во время полета».

Затем срабатывают спрятанные механизмы, из глубин земли начинает поступать вода, которая превращает пустыню в озеро, поглотив и Гору, и тела растерзанных лэтеев, и празднующих победу рабов...

Цивилизация Горы — это своеобразное послание жителей Марса, которого так и не дождались персонажи Уминского. Мы не знаем, каким способом инопланетянин преодолел пустоту между мирами, но нам известно, что он нам принес: рабовладельческий строй самого примитивного вида.

Неосознанно для самого себя молодой Брюсов первым из русских писателей усомнился в том, что общественный уклад имеет хоть какую-то корреляцию с уровнем научно-технического развития, что движение вверх по ступеням прогресса способствует совершенствованию человеческих взаимоотношений. Жаль, что «Гора Звезды» не была опубликована сразу после написания — сегодня можно было бы говорить, что Брюсов разглядел будущее: полутемные пещеры горы Конштайн, в которых тысячи грязных голодных рабов будут строить ракеты, оружие будущего для Третьего рейха...

Но рукопись осталась в столе. И вместо нее Брюсов опубликовал другие строки, вполне вписывающиеся в стереотип, формируемый усилиями тогдашней интеллигенцией:
«Я жду, что наконец увижу шар блестящий,
Как точка малая, затерянный в огнях,
Путем намеченным к иной земле летящий,
Чтоб братство воссоздать в разрозненных мирах».


* * *

Идею установления информационной связи с Марсом обыгрывал и Порфирий Павлович Инфантьев в фантастической повести «На другой планете» (1901).

Инфантьев вошел в историю как блестящий очеркист и ученый-этнограф, изучавший жизнь малых народов и племен Сибири, — его перу принадлежат книги «Зауральские рассказы», «Сибирские рассказы», двухтомник «Жизнь народов России» и многие другие. Несмотря на то, что Инфантьев много лет сотрудничал с издательством Сойкина и активно печатался в журнале «Природа и люди», упомянутая повесть — его единственное фантастическое произведение.

Нужно отметить, что Инфантьев был не только писателем и этнографом, но и убежденным революционером народнической ориентации. Он даже однажды убежал из сибирской ссылки. Поэтому его описание жизни и быта марсианской цивилизации можно воспринимать как еще одну утопию, образ лучшего будущего для России и всей Земли.

Итак, главный герой романа — российский студент, путешествующий по Швейцарии, попадает на Монбланских высотах под обвал. Его спасают, и волею судьбы он оказывается в удивительной обсерватории доктора Франсуа Роша, устроенной на одной из вершин. Находясь в гостях у ученого, студент проникает в его тайну. Оказывается, господин Роша давно наладил контакт с высокоразвитыми жителями Марса. Наблюдая красную планету в телескоп, он заметил какие-то световые фигуры, меняющие форму. Шутки ради сопоставив эти фигуры с буквами латинского алфавита, он к огромному своему изумлению получил вполне осмысленную фразу на французском языке: «Вы прочли верно, господин Роша! Следите далее! Да здравствует разум!»

«Ах, молодой человек! — рассказывал ученый. — Проживи я на свете еще тысячу лет, я никогда не забуду того счастья, того неземного восторга, которые я испытал в те минуты! Меня душили слезы, я плакал, как малый ребенок, от радости! Мне казалось, что весь мир для меня переродился, показался мне в каком-то новом освещении!.. Нет, вы представьте только себе, что не по одним лишь логическим умозаключениям и догадкам прийти к выводу, а прямо своими чувствами убедиться, что весь этот необъятный мир, который мы видим вокруг себя и над собой, все эти бесконечно удаленные от нас неисчислимые небесные тела, или, по крайней мере, многие из них, населены такими же разумными и мыслящими существами, как и мы с вами; даже, может быть, существами гораздо более нас развитыми и умными, которые в то же время интересуются нами и стараются вступить с нами в сношения для взаимного обмена мыслей, словом — почувствовать, что вся вселенная кишит разумом, и ты сам составляешь крупинку этого всемирного, необъятного разума; представьте, говорю, все это и скажите — возможно ли передать словами то блаженное состояние, которое должно охватить вас от этого сознания?!.. О, я не сомневаюсь, что разум так же неуничтожим и вечен, как вечна и неуничтожима материя, в которой он проявляется, и мы, мыслящие живые существа, представляем из себя только видимую материальную форму, сосуд, в котором заключена частичка, искорка этого бессмертного разума, и эта искорка, после разрушения нашего бренного тела, не умрет, не уничтожится, не пропадет бесследно, а примет только иную, может быть, высшую форму, как не уничтожится материя, из которой состоит наше тело, а только превратится в свои первоначальные элементы!..»

Советую исследователям творческого наследия Циолковского обратить внимание на вышеприведенную цитату. В ней сконцентрированы основные положения философии Константина Эдуардовича: вера в «атом-дух», гипотеза о существовании во Вселенной иных форм жизни и высокоразвитых цивилизаций — однако повесть Инфантьева издана в 1901 году, а свою первую философскую работу Циолковский начал писать в 1903 году. Интересно было бы точно установить, читал ли Константин Эдуардович повесть Инфантьева и имел ли он какое-нибудь мнение на ее счет...

Вернемся, однако, к доктору Роша и марсианам. Установив первый контакт, ученый выяснил, что марсианская цивилизация столь далеко продвинулась по пути прогресса, что научилась, преобразуя волны эфира, вести наблюдение за самыми отдаленными планетами. В частности, марсиане уже несколько тысячелетий следят за цивилизацией Земли, изучают национальные культуры и языки.

Более того, построив по указаниям марсиан «акустическую трубу» для непосредственного обмена информацией, доктор Роша узнал, что с помощью этого прибора возможны и путешествия между мирами:

«...Астроном на Марсе, с которым я веду постоянные сношения, предлагает кому-либо из своих близких совершить экскурсию на нашу Землю и, получив его согласие, сообщает об этом мне. Тогда я сажусь возле акустической трубы и начинаю смотреть неподвижно на какой-либо блестящий предмет до тех пор, пока не почувствую дремоту. Тогда мой приятель на Марсе внушительным тоном приказывает мне заснуть и затем делает дальнейшие внушения о том, чтобы я перестал считать себя обитателем Земли, а вообразил бы, что я обитатель Марса, — именно тот, с которым я хочу поменяться своим «я». В то же время усыпляется и марсианин, изъявивший свое согласие на перемену со мною своим «я», и ему тоже делаются соответствующие внушения. И вот, по пробуждении, мы меняемся на время ролями: он делается Франсуа Роша, обитателем Земли, я становлюсь марсианином; он путешествует по Земле в моем теле, я в его — по Марсу. Не правда ли, это очень просто?..»

Студент, очарованный перспективой побывать на другой планете, уговаривает ученого сделать такой «обмен разумов» для него и перемещается в тело молодого марсианина Экспериментуса. Велико же было его разочарование, когда он увидел, что обитатели красной планеты вовсе не так прекрасны и возвышены, какими их обычно изображают западноевропейские романисты:

«Представьте себе нечто вроде громадной жабы с огромной птичьей головой на толстой, крепкой шее. Посреди широкого лба, в нижней его части, блестел единственный круглый, большой, пристально на меня направленный глаз. Под этим глазом тотчас же начинались длинные вытянутые мягкие губы, похожие на широкий клюв, с толстым мясистым языком внутри. Верхушка же головы оканчивалась каким-то небольшим, подвижным воронкообразным органом.

Спереди, от широких плеч, тянулись два длинных, мускулистых хобота, заменявших руки, концы которых были снабжены, вместо пальцев, несколькими маленькими мясистыми наростами, благодаря которым чудовище могло ощупывать и держать предметы так же хорошо и удобно, как мы руками. Эти два хобота, доходившие до пят, в верхней своей части были соединены с туловищем кожаной, висевшей складками, перепонкой. По сторонам от хоботов, сзади их, торчали огромные, широкие клешни, похожие на клешни рака, твердые, как сталь, и обтянутые упругой кожей. Широкая грудь, часть живота и спина были покрыты чем-то вроде чешуи, ярко-синего цвета, цвет же кожи на хоботах был желтый. Нижняя часть туловища, прикрытая яркой материей, оканчивалась длинными, тонкими ногами, с перепончатыми на ступнях пальцами. Чудовище стояло на этих ногах так, как будто собиралось прыгнуть, причем седалищною частью упиралось на толстый лопатообразный хвост, напоминавший хвост речного бобра; оно молча наблюдало за мной, неподвижно уставившись на меня своим единственным огромным глазом...»

Ну, по крайней мере марсиане Инфантьева не кровожадны и, устыдившись своего махрового антропоцентризма, студент идет на контакт и со временем чувствует себя среди них все более комфортно.

Во время путешествия по красной планете землянин наблюдает, как устроено более совершенное общество. И снова читателям подбрасывается мысль: научно-технический прогресс стимулирует социальную эволюцию; чем совершеннее машины, тем совершеннее социальные институты; для решения основных проблем цивилизации необходимо ее объединение в одно государство с общим языком и унифицированной культурой.

«Несколько тысячелетий тому назад, — рассказывает марсианка Либерия, — когда обитатели Марса были еще варварами и разделялись на отдельные народы и государства, нередко враждовавшие между собой, они говорили на разных языках, понятных одному и совершенно непонятных другому народу. Но вот, с развитием просвещения, ученые разных государств стали собираться на всемирные конгрессы для разрешения тех или иных вопросов. С течением времени установился такой порядок, что постановления этих конгрессов сделаны были обязательными для всех стран и наций, имевших представителей на этих конгрессах, если только они касались общего блага или общих выгод и удобств...»

Вообще идея о необходимости создания Лиги наций, которой подчиняются все государства, и, соответственно, о разработке языка межнационального общения была заветной мечтой большинства интеллигентов начала ХХ века. Увлекался ею и Константин Циолковский. А ему, в свою очередь, удалось передать свое увлечение энтузиастам космонавтики, которые часто обращались к основоположнику за советами.

Подводя промежуточный итог, я сказал бы, что мировоззрение будущих строителей космических кораблей предопределила небольшая повесть Инфантьева, опубликованная в 1901 году. Но не скажу — этому нет прямых доказательств в виде письменных свидетельств.

Зато самой повести вполне хватает, чтобы признать: Порфирий Павлович буквально фонтанировал идеями. Его марсиане не только построили сеть каналов (которая к тому времени набила оскомину), но и соорудили подземные и подводные трубопроводы, по которым несутся грузовые поезда, возвели гидро— и гелиоэлектростанции, создали развитую авиацию на аппаратах тяжелее воздуха (напомню, что до исторического полета братьев Райт оставалось еще два года), зажгли искусственные солнца, преобразовали систему воспитания (заботу о детях приняло на себя государство), научились бесконечно долго сохранять аудио— и видеоинформацию, обзавелись компактными приборами связи, вроде современных нам видеофонов. И так далее, и тому подобное.

Но все это дешевые бирюльки по сравнению с той грандиозной задачей, которую поставила перед собой марсианская цивилизация в качестве перспективы. Персонаж-студент узнает о ней из стихов местного поэта:

«Содержание стихотворения было довольно оригинально. Поэт брал сюжет не из прошлой и даже не из современной жизни, а воспевал будущее марсианства, он рисовал картину торжества марсианского гения, когда марсиане окончательно овладеют всеми силами природы, проникнут в сущность мировых законов, управляющих Вселенной, и сумеют подчинить их себе. Он изобразил смелую и грандиозную картину, когда марсиане будут иметь возможность заставить свою планету носиться в мировом пространстве не по определенному пути, данному ей от начала мироздания, а по тому, какой ей укажет марсианский разум, и когда планета Марс, подобно блуждающим кометам, будет носиться среди других солнечных систем и проникать в самые отдаленные от нашего Солнца концы неизмеримого мирового пространства!..»

Захватывающая перспектива, не правда ли?..

Впрочем, мы ведь помним, что Инфантьев писал не столько о Марсе, сколько о будущем Земли. И вольны предположить, что он всерьез верил: когда проблемы выживания человека и человечества будут окончательно разрешены, у нашей цивилизации не останется другого занятия, как путешествовать между звезд, изучая иные миры и иные культуры. Только эта цель придает ее существованию какой-то смысл...

* * *

«Марсианская» тема продолжала развиваться. Если Инфантьев, понимая трудности создания межпланетного корабля, посылает своего персонажа на красную планету в виде бестелесного духа, то другие авторы все же верили в силу человеческого разума и в его способность построить аппарат для космических путешествий.

В том же 1901 году в ежемесячном литературном приложении к журналу «Нива» увидела свет повесть некоего Л. Б. Афанасьева «Путешествие на Марс». Произведение это довольно примитивно по своему построению, но зато в нем содержится удивительное открытие, говорящее о незаурядности его автора.

Три сумасшедших русских математика: профессор Виктор Русаков, студент Петр Шведов и любитель Николай Краснов — задумывают полет на Марс. Для этого они переселяются в Лондон (только британские заводы, по мнению автора, могут обеспечить достаточный для построения такого аппарата технологический уровень) и тщательным образом готовятся к первому межпланетному путешествию. Впервые в литературе (и не только в фантастической) указывается, что такой перелет должен происходить не когда приспичит, а основываться на строгом математическом расчете, на оптимальной траектории перелета, индивидуальной для каждой планеты. Но самое удивительное: Афанасьев называет продолжительность полета к Марсу — 206 земных суток! И попадает в яблочко, ведь продолжительность полета к красной планете современного межпланетного аппарата, запущенного по оптимальной траектории, действительно составляет от 203 до 220 суток. Только вот первые результаты расчетов с параметрами оптимальных траекторий немецкий инженер Вальтер Гоман опубликовал не в 1901, а в 1925 году!

Поскольку главными героями повести «Путешествие на Марс» являются математики, то мы можем предположить, что загадочный Афанасьев тоже был математиком и посчитал эту траекторию для своих целей на четверть века раньше. Как жаль, что он облек свое открытие в форму фантастического произведения — глядишь, и сегодня оптимальные траектории достижения других планет носили бы имя не Гомана, а Афанасьева!

Впрочем, во всем остальном повесть довольно вторична. Космический корабль «Галилей» (в тексте его называют то «вагоном», то «судном») был сделан из неизвестного металла и имел вид конуса. На Земле или на Марсе он ставился на особый помост с «электрическими машинами». Внутри его разделили на три этажа, через весь корабль по боковой стенке проходила винтовая лестница, достигавшая почти самой вершины конуса. Стены были очень толстые и состояли из нескольких перегородок, между которыми заливалась вода для амортизации перегрузок — явное, но совершенно безграмотное заимствование из Жюля Верна.

Отправление «Галилея», назначенное на 11 сентября, автор описывает так:

«...Краснов сильно нажал кнопку. "Галилей" весь как-то дрогнул и подбросил вверх своих пассажиров. Однако все обошлось благополучно, и мягкие стены спасли всех от ушибов. Все свершилось настолько тихо и незаметно, что не верилось, в самом ли деле снаряд дал нужный толчок. Краснов бросился к одному окну и порывисто стал отвинчивать гайки, закрывавшие его. Через минуту внутренняя закладка отпала. Краснов надавил электрическую пружинку, — отпала внешняя закладка и обнаружилось эллиптическое окно, сделанное из толстого хрусталя. Все бросились к окну. Земля тянулась внизу темной тучей, причем море резко отличалось от суши серебристым светом. Где находился Лондон, о том можно было только догадываться. Через несколько секунд земля заволоклась какой-то дымкой, и уже трудно было отличить море от суши...»

На Марс летят пятеро: троица вышеупомянутых математиков, молодая англичанка Мэри Эдвардс, в которую влюблен Шведов, и проникший на корабль «зайцем» профессор Иван Лессинг, злейший враг и конкурент профессора Русакова. Сам полет описан довольно скучно и не соответствует даже тем примитивным представлениям, которые имелись у любителей фантастики после прочтения Камилла Фламмариона и Жюля Верна.

При посадке на Марс едва не случилась катастрофа:

«...Краснов остался один на своем посту. Ему также хотелось спать, но мысль о возможной опасности заставляла его бодро смотреть в окно. Не закрывая ни на минуту глаз, он просидел так до 11-ти часов, как вдруг заметил, что в его глазах даль как бы заволакивается туманом. Протерев глаза, он уже увидел, что в окно глядит голубая лазурь, по которой плавают легкие облака. Краснов довольно улыбнулся, поняв, в чем дело, и моментально замкнул ток от аппарата. "Галилей" сильно дрогнул и в то же время раздался легкий треск: одно из окон в зале не выдержало толчка и разбилось; осколки посыпались на пол. Испуганный Краснов бросился закрывать ставни, чтобы воздух не вышел и не рассеялся в пространстве, так как на более или менее отдаленном расстоянии от Марса атмосфера должна быть еще достаточно разреженной. Но тревога его была напрасна, — в окно дул легкий ветерок: "Галилей", следовательно, уже давно вступил в пределы Марса. Выглянув в разбитое окно, Краснов увидел, что "Галилей" тихо опускается вниз: неведомый мир был у него под ногами. Взглянув на хронометр, он увидел, что было четверть двенадцатого. <...>

"Галилей" опускался, опускался и вдруг как-то подпрыгнул, подбросил вверх своих пассажиров, опрокинулся на бок и лег неподвижно.

— Поздравляю, господа, с благополучным прибытием на воинственную планету, — сказал Краснов, сидя у потолка, куда его отбросило толчком.

— Ну, идем скорее на Марс! — сказала Мэри. — открывайте, Николай Александрович, дверь.

— Зачем дверь, зачем дверь? — сказал Русаков. — А это зачем?

И он полез в разбитое окно. Все последовали его примеру.

Через минуту все уже стояли на Марсе подле опрокинутого "Галилея" и с восторженным изумлением озирались кругом.

Перед ними открывался новый мир».

Марсиане, оказавшиеся человекоподобными карликами, берут путешественников в плен, сажают в клетку, но потом признают разумность землян, обучают их местному языку, рассказывают о своей планете.

Афанасьев не рискнул описать социалистическую утопию в духе Инфантьева, но определенное моральное превосходство этих карликов над землянами показал. Марсиане не кровожадны и давно отказались от употребления мяса в пищу. Им чужды лицемерие и ограничения в проявлении чувств. Однажды в беседе землянина с марсианином они касаются тонкого вопроса. Доказывая, что наша цивилизация ушла далеко вперед по пути прогресса, Краснов рассказывает о великих технических достижениях, которые преобразовали мир на рубеже XIX и ХХ веков, после чего марсианин резонно спрашивает, а все ли земляне могут пользоваться этой роскошью?

«— Это уже другой вопрос, — отвечал Краснов. — К сожалению, довольством у нас пользуется только небольшой класс людей, остальная же масса населения живет не лучше, чем обитатели Марса, а многие бедняки, я должен сознаться, еле-еле могут удовлетворить свои необходимейшие потребности.

— И ты считаешь это счастьем? Ты не понимаешь, что счастье немногих счастливцев вызывает зависть у огромной массы бедняков.

— Но зато хоть немногие могут достигнуть такого счастья, о котором у вас на Марсе не имеют даже понятия! — возразил Краснов.


Космический корабль «Галилей» («Путешествие на Марс»)

— И это неправда. Гуманный человек не может чувствовать себя счастливым, видя горе вокруг. Забывать о других могут только сухие эгоисты. А разве эгоисты счастливы? Разве может быть счастливым тот человек, который делит весь мир на две половины: я и все остальные и пренебрегает второй половиной, как недостойной внимания? Нет, кто вечно носится с самим собой, для кого весь интерес жизни сосредоточен в собственной особи, тот скоро почувствует себя лишним в мире и жизнь ему станет в тягость. В том-то и заключается, по моему мнению, главный недостаток земной жизни, что у вас стремятся не к истинному счастью, а к внешнему блеску. У нас не так. Мы обратили все свои способности на то, чтобы у нас было как можно меньше обездоленных людей. Цель нашего прогресса — возможно большее сплочение людей узами любви и равенства...»

Казалось бы, замечательная и вполне революционная идея, но поскольку Афанасьев всячески избегает делать обобщения политического характера, то марсианские карлики получаются у него еще большими лицемерами, чем люди: несмотря на все разговоры о равенстве и любви, у них есть король, аристократия, жреческое сословие и нещадно эксплуатируемые крестьяне, которые уже с рождения по цвету волос (блондины — элита, брюнеты — низшее сословие) обречены на прозябание. Кроме того, местные женщины недовольны тем, что им поручают работы наравне с мужчинами, и требуют для себя особых привилегий.

Неожиданно для самих себя земляне зароняют в марсианское общество семена прогресса, но пугаются этого:

«С развитием железных дорог, с постройкой фабрик и заводов, с ростом промышленности и обмена товаров между отдельными гражданами <...> стали заметно развиваться борьба и соперничество. Одному хотелось опередить другого и отличиться, а многие просто почувствовали прелесть земного комфорта и выгоды земной цивилизации, которая так легко стала прививаться на планете. Соперничество сделало недавних друзей врагами, появились неизвестные раньше у карликов хитрость и недоверие, возникли интриги <...> Счастливая Аркадия простых людей исчезала и заменялась борьбой просвещенных эгоистов. Это движение началось так быстро и развилось так сильно, что уже нельзя было ожидать его прекращения. Очарованные успехами техники, марсиане устремились к ним со всею страстью. Период первобытной жизни карликов окончился навсегда. На смену ему появился период машинного труда и господства техники...»

На Марсе начинается бунт, и земляне, которых правящая элита обвиняет во всех бедах, лишь чудом избегают расправы. Еще через семь месяцев «Галилей» тихо опустился на Землю около города Благовещенска, на берегу Амура.

Текст повести был художественно слаб, автор не попытался сделать каких-то интересных обобщений, а потому не вошел в историю фантастики, оставшись за рамками внимания читающей публики и литературной критики.

* * *

Конец ХIХ века характеризуется не только научно-техническим прорывом, но и разгулом апокалиптических настроений. На пару лет христианизированная часть человечества сошла с ума в ожидании очередного Конца Света, предопределенного круглой датой. Романы Уэллса и Холодного, которые мы разбирали выше, были написаны прежде всего в ощущении надвигающейся катастрофы. Катастрофа эта грянет, но на пятнадцать лет позже, а пока над здравым смыслом довлеют нехорошие предчувствия, и население, от мала до велика, вглядывается в горизонт, страшась и ожидая увидеть четырех всадников, предвестников Армагеддона.

Как обычно, в моду вошли новоизобретенные эзотерические учения, и среди них особое место занимала теософия Елены Петровны Блаватской — порожденная индийский буддизмом, но взращенная на чудовищном винегрете из науки и мистики, антропологии и оккультизма, романтической фантастики и религиозных откровений. Блаватская создала свою версию русского космизма, пытаясь примирить научное познание с верой в потусторонние миры.

Одной из догм теософии Блаватской является идея о смене на глобальном круге превращений господствующих («коренных») рас. Эти расы имеют различную физическую природу. В настоящее время господствует пятая, «арийская», раса. Ей предшествовали соответственно: астральная раса, возникшая в невидимой и священной земле; гиперборейцы, жившие на исчезнувшем полярном континенте; лемурианцы, процветавшие на острове в Индийском океане, и раса жителей Атлантиды, погибшая в результате глобальной катастрофы.

Поскольку атланты как цивилизация сошли с физического плана сравнительно недавно, кое-где на Земле и в космосе должны сохраниться свидетельства их прежнего процветания: руины храмов, секретные рукописи, а возможно, и небольшие колонии, в стенах которых бессмертные мудрецы сохраняют свои магические технологии для передачи их «настоящим арийцам».

По мнению теософов, одна такая колония находится в Тибете, в легендарной и невидимой стране Шамбале. А вторая — на Марсе!

Придя на Землю четыре миллиона лет назад, атланты основали островное государство и быстро добились успехов на поприще «техномагии», то есть научились создавать совершенно фантастические аппараты, работающие на духовной энергии разумных существ.

Строили они и воздушные корабли, действующие на реактивном принципе, но использующие в качестве движущей субстанции не смесь раскаленных газов, а «человеческий врил» — персональную магнитно-одическую силу, скрытую внутри каждого атланта. Именно такие корабли помогли спастись некоторым из высших атлантических магов, когда величественный остров погрузился в пучину океана.

Атланты поселились на Марсе благодаря оккультно-фантастическим опусам Веры Ивановны Крыжановской, писавшей на французском под псевдонимом В. Рочестер. Ее считают первым профессиональным писателем-фантастом женского пола, а еще она была знатным спиритуалистом-медиумом, и ее сеансы общения с духами посещал сам император Николай II.

Прозу Крыжановской можно было бы обойти вниманием, если бы не огромная популярность ее книг. Ими зачитывались и в Европе, и в России, даже первые отечественные кинофильмы: «Кобра Капелла» и «Болотный цветок» — были сняты именно по ее романам.

Если говорить о техномагической космонавтике, то к ней имеют отношение произведения Крыжановской, входящие в пенталогию «Маги» (1901—1916), романы «На соседней планете» (1903) и «В ином мире» (1910).

Новая марсианская утопия, построенная по образцу монархической Атлантиды, подробно описана в романе «На соседней планете». В полет к красной планете на этот раз отправляются двое: маг Атарва — как пилот и его ученик Ардеа — как пассажир. Перед полетом оба, по возможности, облегчают вес своего тела особыми методиками. Ардеа, кроме того, погружается в сон.

Сам корабль имел форму сигары, которая на одном из концов заканчивалась вращающимся колесом. Внутри стены аппарата были увешаны прозрачными шарами, наполненными веществом, похожим на губку. Взлет происходил следующим образом: с гористой местности аппарат поднимался на определенную высоту воздушным шаром. При этом Атарва не спускал глаз с квадранта, висевшего рядом с ним. Вдруг из аппарата брызнул сноп огня. Веревку, удерживающую воздушный шар, обрезало, точно бритвой, и он стремительно исчез во мраке. Предоставленный самому себе, снаряд с минуту раскачивался, а свет фонаря, установленного на носу, тем временем быстро менял свои оттенки, проходя через все цвета спектра и, в заключение, сделался ослепительно белым. Наконец аппарат выровнялся, двинулся вперед и с поразительной быстротой исчез в пространстве. В ту ночь земные астрономы, наблюдавшие Марс, заметили, что на красной планете вспыхнул громадный столб «электрического» света и, пробежав огненным зигзагом по его поверхности, держался несколько часов. Был ли это маяк, указывающий путь путешественникам? Или точка притяжения, которая влекла аппарат к себе?

Сам маг Атарва рассказывает принцип действия этого аппарата довольно невнятно: «Абсолютной пустоты нет. Вибрации, несущие к Земле лучи света самых отдаленных звезд, связывают все миры. Волны вибраций — наилучший экипаж для того, кто умеет ими пользоваться».

Судя по описанию Крыжановской, можно предполагать, что техномагический аппарат двигался силою электрического тока, пущенного жителями Марса к Земле. Когда корабль Атарвы на взлете попал на путь этих лучей, заднее колесо, являющееся их приемником, завертелось. Шары с губчатой массой зарядились одноименным электричеством, и аппарат мог нестись к Марсу силою притяжения, которая, по мере приближения к нему, все увеличивалась...

По своей сути, это то же самое электричество, которое движет межпланетный конус в повести Афанасьева. Его природа неясна и является плодом фантазии автора. В космической фантастике наступил некоторый ступор: поскольку теории межпланетных полетов не существовало, авторское воображение вертелось в пределах, определенных предшественниками: от пушечного снаряда Жюля Верна до эфирных полетов бестелесных духов. Ничего нового в этом смысле Крыжановская жанру не подарила.

* * *

Русская революция 1905 года всколыхнула Россию. Проявились как светлые, так и темные стороны революционного движения. Среди радикалов начался раскол. Кто-то призывал вести борьбу до последней капли крови. Кто-то, наоборот, согласился «играть по правилам», ведя политическую борьбу на вполне легальной основе.

Но возникла проблема и посерьезнее: после публичных расстрелов и сокрушительного поражения многочисленных самопровозглашенных республик в мысли тех, кто мечтал о скором преобразовании мира и установлении Царствия Небесного на Земле, вкралось крамольное сомнение: а возможно ли вообще построить совершенное общество? Не ошиблись ли Маркс с Энгельсом, полагая, что воцарение бесклассового общества на коммунистической платформе не только возможно, но и неизбежно? Не противоречит ли представление о всеобщем равенстве человеческой природе?

Нужна была книга (и не заумный талмуд типа «Капитала»), которая могла бы утвердить колеблющихся, дав им положительный пример того, как строится и как будет построено идеальное коммунистическое общество. Нужна была утопия, но не патриархальная в духе Чернышевского или Циолковского, — нужна была утопия революционеров, практиков и технократов.

И такая книга-утопия вскоре появилась. Называлась она «Красная звезда» и написал ее Александр Богданов.


Александр Богданов (Александр Александрович Малиновский)

Александр Александрович Малиновский, публиковавшийся под псевдонимом Богданов, родился в городе Соколка Гродненской губернии в 1873 году. В своих мемуарах он сообщает, что впервые задумался о «великой утопии рациональных человеческих взаимоотношений», когда столкнулся с давлением в собственной семье. Он и его брат с раннего детства привыкли защищать «главные интересы детей» от методов воспитания Ветхого Завета, используемые их родителями. И он, и его брат стали жадными читателями, отчаянно пытаясь утолить иступленную жажду знаний о мире вне религии. Именно эта «критика семейной авторитарности и книжное введение в жизнь» превратили молодого Малиновского в рационалиста. Для него с детства стало аксиомой, что «люди, однажды оценив свои взаимоотношения, должны автоматически захотеть гармонично организовать их».

Смерть двух младших братьев, когда Александру было около десяти лет, глубоко задела Богданова. Будучи «уже мыслящим существом», он разорвал всяческие отношения с Богом, который был «всесилен, но когда Он забирал кого-либо, никогда уже не возвращал его», несмотря на мольбы и слезные молитвы. Все, связанное с Богом и религией, теперь приобрело «какую-то смертельно-холодную окраску». На смену религиозному чувству пришли понимание «нашего единения в страдании» и ненависть ко всему тому, что «уничтожает самое дорогое и близкое нам в жизни». До своего последнего часа Богданов оставался верен своему «первому детскому идеалу жизни без боли и смерти» — жизни, в которой люди делятся не страданиями, а радостью.

Школьные годы Богданова пришлись на времена «великого террора» (а именно так описывали современники 1880-е годы в России). Реакционные действия властей, последовавшие в ответ на кровавые акции народовольцев, коснулись каждого. Тульский пансион, в котором Богданов был стипендиатом, не стал исключением: педагоги, держащиеся за свою службу и чин, привычным образом подавляли стихийные порывы, возникавшие в учениках. Как вспоминал один из одноклассников Богданова Петр Смидович, «в наших душах росла глубокая ненависть к чиновничеству, презрение ко всему аппарату принуждения». Выходом для многих (вспомним Николая Морозова) стали естественнонаучные дисциплины — область познания, в которой творческая мысль еще могла встретиться в страстной борьбе с инерцией установленных обычаев.

Получая диплом, Богданов был уже достаточно сведущ и в естественных науках, и в русской литературе. Но, кроме всего прочего, он вырос одним из тех радикальных мыслителей, кто уже оторвался от традиционного российского социума и был поглощен поисками новых общественных идеалов и целей.

Поступив в Московский университет, Малиновский стал свидетелем и участником возрождения революционной деятельности среди молодого поколения. Голод, вызванный неурожаями 1891 и 1892 годов, толкнул юных мыслителей на путь профессиональных революционеров. Выдающийся публицист того времени Соловьев-Андреевич описывал состояние умов интеллигенции следующим образом: «Идея пролетариата была единственным путем вперед и единственной поддержкой для запутавшихся мыслящих людей. После долгих лет горя, скуки, цинизма и безразличия вдруг появилась надежда, что все проблемы можно решить (мы жили в ожидании этих великих решений). Возникла идея с огромными организаторскими возможностями» (1906).

Нашлись и организаторы. Студент Малиновский, еще не сделавший своего выбора между народничеством и марксизмом, вступил в Совет профсоюзов студенческих землячеств, сформировавшихся в 1892 году на основе фондов взаимопомощи. В ноябре 1894 года Совет профсоюзов публично осмеял почтенного историка Василия Ключевского, произнесшего панегирик в честь покойного Александра III. В отместку местная Охрана арестовала активистов Совета профсоюзов, в том числе и Малиновского. Будучи высланным в Тулу, он объединился с рабочим-инженером Савельевым и организовал кружки изучения политэкономии на местных заводах вооружения и боеприпасов. Он все более определялся как профессиональный революционер, установив связи с рабочими организациями в Москве и Харькове. В то же время Малиновский завершал свое обучение как студент-заочник медицинского факультета Харьковского университета.

В 1896 году Малиновский вступил в социал-демократическую партию, а после 1903 года примкнул к большевикам и на трех партийных съездах (III, IV и V) избирался членом Центрального Комитета РСДРП.

Одной из обязанностей настоящего революционера Малиновский считал повышение образовательного уровня пролетариата. Так на свет появился писатель Богданов, а его первый труд «Краткий курс экономической науки», в популярной форме пересказывающий «Капитал» Маркса, увидел свет в 1897 году и стал обязательным чтением для подрастающего поколения российских социал-демократов.

Во время революции 1905 года Богданов-Малиновский возглавил боевую техническую группу большевистской партии. Однако, после поражения революции, дали о себе знать общефилософские разногласия с ортодоксами-материалистами, которых представлял сам Ленин. Дело в том, что Богданов отказался от чистого материализма, не приняв аксиому о независимом существовании объектов («вещь-в-себе») и доказывая, что если человечество, изменяя мир, способно к теоретическому исследованию и практическому воспроизводству любого вида материи, то нет никакой необходимости в концепции материи, которая стоит над научным познанием. Ленин, наоборот, утверждал, что философствования Богданова — это уход в махизм, перерастающий в эмпириокритицизм (два философских течения, рассматривающих научное познание как способ прямого созидания реальности из хаоса, а не его изучения) и в субъективный идеализм (философское течение, описывающее вселенную не как реально существующий объект, а как сумму наших субъективных представлений о различных объектах).

Поэтому нет ничего удивительного в том, что и роман «Красная звезда» был воспринят лидером большевиков в штыки. Но рядовым членам революционных партий этот роман был нужен как воздух.

«Был ноябрь 1907 года, — вспоминал старый большевик в рецензии под инициалами С. Д., — когда появилась «Красная звезда»: реакция уже вступила в свои права, но у нас, рядовых работников большевизма, все еще не умирали надежды на близкое возрождение революции, и именно такую ласточку мы видели в этом романе. Интересно отметить, что для многих из нас прошла совершенно незамеченной основная мысль автора об организованном обществе и о принципах этой организации. Все же о романе много говорили в партийных кругах...»

А Владимир Ульянов-Ленин ревниво бросил: «Надо обладать поистине гениальным узколобием, чтобы верить в немедленный социализм. <...> Ха-ха-ха! Где там! Нам ведь вынь да положь вот сию же минуту «Красную звезду» моего друга Александра Александровича <...> на меньшее мы не согласны! <...> и зря он написал этот роман, ибо он только окончательно совращает с пути истины всех скорбных главой, имя же им легион, и заставляет их лелеять <...> несбыточные мечтания».

Роман «Красная звезда» был обречен на успех. По нескольким причинам.

Во-первых, Богданов ознакомился с опытом предшественников (Ананий Лякидэ, Курт Лассвиц, Герберт Уэллс, Порфирий Инфантьев) и активно использовал его при «проектировании» своей марсианской утопии.

Во-вторых, он эксплуатировал популярные теории эволюции: формирование Солнечной системы по Канту-Лапласу, естественный отбор по Дарвину, социальные преобразования через классовую борьбу по Марксу.

В-третьих, в утопии Богданова описываются не только внешние признаки марсианского благополучия, но и показано, что благополучие это формируется через устранение привычных, традиционных, но совершенно дискриминационных законов, принятых как в Императорской России, так и в Просвещенной Европе. Решение многих социальных проблем за счет устранения, к примеру, единобрачия и замены его свободным выбором партнера вызвало яростную полемику в рядах читателей, но интуитивно большинство из приверженцев революционной утопии понимали, что отмена устаревших традиций, основанных на капиталистических взаимоотношениях по системе «товар-деньги-товар», при коммунизме неизбежна, и нравится это или нет, но кое-чем придется поступиться.

Сюжет романа таков. Революционер Леонид Н., альтер-эго автора, знакомится с инженером и товарищем по партии Мэнни. Выясняется, что Мэнни — марсианин, и он приглашает Леонида посетить красную планету, чтобы познакомить с культурой марсиан. На небольшом летательном аппарате они следуют в тайное убежище марсиан на Карельском перешейке, где их ждет этеронеф (с греческого: «корабль для путешествия по эфиру»). Этеронеф перемещается в пространстве за счет «минус-материи» (антигравитации).

«...электрическая теория материи, — говорит Мэнни, — необходимо представляя силу тяготения в виде какого-то производного от электрических сил притяжения и отталкивания, должна привести к открытию тяготения с другим знаком, то есть к получению такого типа материи, который отталкивается, а не притягивается Землей, Солнцем и другими знакомыми нам телами <...> По этому способу мы устраиваем и все летательные аппараты: они делаются из обыкновенных материалов, но заключают в себе резервуар, наполненный достаточным количеством «материи отрицательного типа». Затем остается дать всей этой невесомой системе надлежащую скорость движения. Для земных летательных машин применяются простые электрические двигатели с воздушным винтом; для междупланетного передвижения этот способ, конечно, негоден, и тут мы пользуемся совершенно иным методом...»

Межпланетный этеронеф («Красная звезда»)

Этот «иной метод» тоже весьма примечателен, поскольку закрепляет за Богдановым приоритет в описании первого атомно-ракетного двигателя для межпланетных путешествий:

«Движущая сила этеронефа — это одно из радиирующих веществ, которое нам удается добывать в большом количестве. Мы нашли способ ускорять разложение его элементов в сотни тысяч раз; это делается в наших двигателях при помощи довольно простых электрохимических приемов. Таким образом освобождается громадное количество энергии. Частицы распадающихся атомов разлетаются <...> со скоростью, которая в десятки тысяч раз превосходит скорость артиллерийских снарядов. Когда эти частицы могут вылетать из этеронефа только по одному определенному направлению, то есть по одному каналу с непроницаемыми для них стенками, тогда весь этеронеф движется в противоположную сторону, как это бывает при отдаче ружья или откате орудия. По известному вам закону живых сил вы легко можете рассчитать, что незначительной части миллиграмма таких частиц в секунду вполне достаточно, чтобы дать нашему этеронефу его равномерно ускоренное движение...»

Вообще с позиций технического прогнозирования роман «Красная звезда» производит самое благоприятное впечатление. Перед нами научная фантастика в лучшем смысле этого словосочетания, и Богданов по праву считается одним из первых отечественных авторов, который подошел к идее межпланетных путешествий серьезно и попытался представить себе, как это будет когда-нибудь в реальности.

Он в подробностях описывает и воздушную гондолу (аэронеф), на которой персонажи добираются до тайного убежища марсиан, и главное «чудо» — этеронеф.

Внешне этеронеф — это шар со сглаженным сегментом внизу («колумбово яйцо»). На верхнем (четвертом) этаже помещаются баллоны с «минус-материей», которая нейтрализует силу тяготения, за счет чего весь аппарат может висеть в воздухе без опоры. «Движущая машина» (атомно-реактивный двигатель) находится на нижнем (первом) этаже, в середине центральной комнаты. Вокруг нее с четырех сторон проделаны в полу круглые стеклянные окна. Основную часть машины составляет трехметровый металлический цилиндр диаметром в полметра, сделанный из осмия. В этом цилиндре происходит разложение «радиирующей материи». Электрические катушки, аккумуляторы, указатели с циферблатами располагаются вокруг. Дежурный машинист, благодаря системе зеркал, видит их все сразу, не сходя со своего кресла.

С Земли этеронеф взлетает совершенно бесшумно, без толчков и значительных перегрузок. Ускорение при старте — всего 2 см/с. Наибольшая скорость этеронефа — 50 км/с, а крейсерская — 25 км/с. Путь от Земли до Марса по особой траектории занимает два с половиной месяца.

Помимо аппарата для преодоления космической пустоты, революционный писатель разработал подробную историю марсианского общества. В ней, без сомнения, чувствуется влияние все тех же предшественников: Курта Лассвица и Порфирия Инфантьева, — однако Богданов придает утопии новые черты, с одной стороны увязывая ее с захватывающими реконструкциями «отца марсиан» Лоуэлла, а с другой — с новейшей марксистской теорией смены общественных формаций.

«...Что касается доисторических времен и вообще начальных фаз жизни человечества на Марсе, то и здесь сходство с земным миром было огромное. Те же формы родового быта, то же обособленное существование отдельных общин, то же развитие связи между ними посредством обмена. Но дальше начиналось расхождение, хотя и не в основном направлении развития, а, скорее, в его стиле и характере.

Ход истории на Марсе был как-то мягче и проще, чем на Земле. Были, конечно, войны племен и народов, была и борьба классов; но войны играли сравнительно небольшую роль в исторической жизни и сравнительно рано совсем прекратились; а классовая борьба гораздо меньше и реже проявлялась в виде столкновений грубой силы. <...>

Рабства марсиане вовсе не знали; в их феодализме было очень мало военщины; а их капитализм очень рано освободился от национально-государственного дробления и не создал ничего подобного нашим современным армиям.

<...> Собираясь изучать язык, на котором говорили между собою мои спутники, я поинтересовался узнать, был ли это наиболее распространенный из всех, какие существуют на Марсе. Мэнни объяснил, что это единственный литературный и разговорный язык всех марсиан.

— Когда-то и у нас, — прибавил Мэнни, — люди из различных стран не понимали друг друга; но уже давно, за несколько сот лет до социалистического переворота, все различные диалекты сблизились и слились в одном всеобщем языке. Это произошло свободно и стихийно, — никто не старался и никто не думал об этом. Долго сохранились еще некоторые местные особенности; так что были как бы отдельные наречия, но достаточно понятные для всех. Развитие литературы покончило и с ними.

— Я только одним могу объяснить себе это, — сказал я. — Очевидно, на вашей планете сношения между людьми с самого начала были гораздо шире, легче и теснее, чем у нас.

— Именно так, — отвечал Мэнни. — На Марсе нет ни ваших громадных океанов, ни ваших непроходимых горных хребтов. Наши моря невелики и нигде не производят полного разрыва суши на самостоятельные континенты; наши горы невысоки, кроме немногих отдельных вершин. Вся поверхность нашей планеты вчетверо менее обширна, чем поверхность Земли; а, между тем, сила тяжести у нас в два с половиной раза меньше, и благодаря легкости тела мы можем довольно быстро передвигаться даже без искусственных средств сообщения: мы бегаем сами не хуже и устаем при этом не больше, чем вы, когда ездите верхом на лошадях. Природа поставила между нашими племенами гораздо меньше стен и перегородок, чем у вас.

Такова и была, значит, первоначальная и основная причина, помешавшая резкому расовому и национальному разъединению марсианского человечества, а вместе с тем, и полному развитию войск, милитаризма и вообще системы массового убийства. Вероятно, капитализм силою своих противоречий все-таки дошел бы до создания всех этих отличий высокой культуры; но и развитие капитализма шло там своеобразно, выдвигая новые условия для политического объединения всех племен и народов Марса. Именно в земледелии мелкое крестьянство было весьма рано вытеснено крупным капиталистическим хозяйством, и скоро после этого произошла национализация всей земли.

— Причина заключалась в непрерывно возраставшем высыхании почвы, с которым мелкие земледельцы не в силах были бороться. Кора планеты глубоко поглощала воду и не отдавала ее обратно. Это было продолжение того стихийного процесса, благодаря которому существовавшие некогда на Марсе океаны омелели и превратились в сравнительно небольшие замкнутые моря. Такой процесс поглощения идет и на нашей Земле, но здесь он пока еще не зашел далеко; на Марсе, который вдвое старше Земли, положение уже тысячу лет тому назад успело стать серьезным, так как с уменьшением морей, естественно, шло рядом уменьшение облаков, дождей, а значит, и обмеление рек и высыхание ручьев. Искусственное орошение стало необходимым в большинстве местностей. Что могли тут сделать независимые мелкие земледельцы?

В одних случаях они прямо разорялись, и их земли переходили к окрестным крупным землевладельцам, располагавшим достаточными капиталами для устройства орошения. В других случаях крестьяне образовывали большие ассоциации, соединяя свои средства для этого общего дела. Но рано или поздно таким ассоциациям приходилось испытывать недостаток в денежных средствах, вначале, казалось бы, лишь временный; а раз только заключались первые займы у крупных капиталистов, дела ассоциаций начали идти под гору все быстрее: немалые проценты по займам увеличивали издержки ведения дела, наступала необходимость в новых займах и т.п. Ассоциации подпали под экономическую власть своих кредиторов, и те их в конце концов, разоряли, захватывая себе сразу участки целых сотен и тысяч крестьян.

Так вся возделанная земля перешла к нескольким тысячам крупных земельных капиталистов; но внутри материков оставались еще огромные пустыни, где вода не была, да и не могла быть проведена средствами отдельных капиталистов. Когда государственная власть, к тому времени уже вполне демократическая, принуждена была заняться этим делом, чтобы отвлечь возрастающий излишек пролетариата и помочь остаткам вымирающего крестьянства, то и у самой этой власти не оказалось таких средств, какие были необходимы для проведения гигантских каналов. Синдикаты капиталистов хотели взять дело в свои руки, но против этого восстал весь народ, понимая, что тогда эти синдикаты вполне закрепостят себе и государство. После долгой борьбы и отчаянного сопротивления земельных капиталистов был введен большой прогрессивный налог на доход от земли. Средства, добытые от этого налога, послужили фондом для гигантских работ по проведению каналов. Сила лендлордов была подорвана, и вскоре совершилась национализация земли. При этом исчезли последние остатки мелкого крестьянства, потому что государство в собственных интересах сдавало землю только крупным капиталистам, и земледельческие предприятия стали еще более обширными, чем прежде. Таким образом, знаменитые каналы явились и могучими двигателями экономического развития и прочной опорой политического единства целого человечества...»

Итак, марсианская утопия возникла в результате объединения всех народов красной планеты и появления общепланетного языка, вытиснившего местные наречия. Знакомо? Знакомо. Пойдем дальше.

«...Эпоха прорытия каналов была временем большого процветания во всех областях производства и глубокого затишья в классовой борьбе. Спрос на рабочую силу был громадный, и безработица исчезла. Но когда Великие работы закончились, а вслед за ними закончилась и шедшая рядом капиталистическая колонизация прежних пустынь, то вскоре разразился промышленный кризис, и «социальный мир» был нарушен. Дело пошло к социальной революции. И опять ход событий был довольно мирный: главным оружием рабочих были стачки, до восстаний дело доходило лишь в редких случаях и в немногих местностях, почти исключительно в земледельческих районах. Шаг за шагом хозяева отступали перед неизбежным; и даже тогда, когда государственная власть оказалась в руках рабочей партии, со стороны побежденных не последовало попытки отстоять свое дело насилием.

Выкупа, в точном смысле этого слова, при социализации орудий труда применено не было. Но капиталисты были сначала оставлены на пенсиях. Многие из них играли затем крупную роль в организации общественных мероприятий. Нелегко было преодолеть трудности распределения рабочих сил согласно призванию самих работников. Около столетия существовал обязательный для всех, кроме пенсионеров-капиталистов, рабочий день, сначала около 6 часов, потом все меньше. Но прогресс техники и точный учет свободного труда помогли избавиться от этих последних остатков старой системы...»

Нынешнее марсианское общество представляет собой коммунизм в представлениях социал-демократа. Нетворческая работа передоверена машинам, пролетарии давно исчезли как класс, превратившись в высококвалифицированных инженеров, бдящих над этими машинами. Системы управления производством достигли такого совершенства, что стало возможным довольно точно определять, на каком направлении деятельности переизбыток человеко-часов, а на каком — недостача. А рабочее самосознание и ответственность перед обществом у марсиан столь развиты, что они могут тут же сменить место работы, восполнив недостачу человеко-часов. Соответственно, потребление у таких ответственных работников ничем не ограничено, и деньги давным-давно утратили какой-либо смысл.

В коммунизме Богданова обобществлены не только средства производства и товары, но и дети. Они отделены от родителей и живут в «домах детей»: «Большие двухэтажные дома с обычными голубыми крышами, разбросанные среди садов с ручейками, прудами, площадками для игр и гимнастики, грядами цветов и полезных трав, домиками для ручных животных и птиц... Толпы большеглазых ребятишек неизвестного пола — благодаря одинаковому для мальчиков и девочек костюму...» Впрочем, родители иногда навещают своих отпрысков и для их визитов в детских городках устроены гостевые комнаты.

Несмотря на всеобщее благоденствие, у марсиан есть одна существенная проблема: грядет истощение ресурсов красной планеты, обусловленное, прежде всего, размножением, которое марсианские коммунисты отказываются сокращать или контролировать:

«Сократить размножение? Да ведь это и есть победа стихий. Это отказ от безграничного роста жизни, это неизбежная ее остановка на одной из ближайших ступеней. Мы побеждаем, пока нападаем. Когда же мы откажемся от роста нашей армии, это будет значить, что мы уже осаждены стихиями со всех сторон. Тогда станет ослабевать вера в нашу коллективную силу, в нашу великую общую жизнь. А вместе с этой верой будет теряться и смысл жизни каждого из нас, потому что в каждом из нас, маленьких клеток великого организма, живет целое, и каждый живет этим целым. Нет, сократить размножение — это последнее, на что мы бы решились; а когда это случится помимо нашей воли, то оно будет началом конца...»

Хорошо, но проблему в любом случае нужно как-то решать. Один из путей решения — расселение по планетам Солнечной системы. Венера пока недоступна. Земля уже заселена. Предлагаются варианты: например, марсианин Стэрни, отличающийся холодным умом, предлагает захватить и колонизировать Землю, но не в духе колонизации по Лассвицу, когда землянам прививается более развитая культура, а, скорее, в духе Уэллса. «Колонизация Земли, — говорит Стэрни, — требует полного истребления земного человечества». При этом, когда ему намекают, что на Земле действуют революционные группы, а значит, в перспективе там может возникнуть столь же совершенное и справедливое общество, зловредный марсианин доказывает, что произойдет это очень нескоро, а может и вообще не произойти из-за раздробленности земной цивилизации:

«...вопрос о социальной революции становится очень неопределенным: предвидится не одна, а множество социальных революций, в разных странах в различное время и даже во многом, вероятно, неодинакового характера, а главное — с сомнительным и неустойчивым исходом. Господствующие классы, опираясь на армию и высокую военную технику, в некоторых случаях могут нанести восставшему пролетариату такое истребительное поражение, которое в целых обширных государствах на десятки лет отбросит назад дело борьбы за социализм; и примеры подобного рода уже бывали в летописях Земли. Затем отдельные передовые страны, в которых социализм восторжествует, будут как острова среди враждебного им капиталистического, а частью даже докапиталистического мира. Борясь за свое собственное господство, высшие классы несоциалистических стран направят все свои усилия, чтобы разрушить эти острова, будут постоянно организовывать на них военные нападения и найдут среди социалистических наций достаточно союзников, готовых на всякое правительство, из числа прежних собственников, крупных и мелких. Результат этих столкновений трудно предугадать. Но даже там, где социализм удержится и выйдет победителем, его характер будет глубоко и надолго искажен многими годами осадного положения, необходимого террора и военщины с неизбежным последствием — варварским патриотизмом. Это будет далеко не наш социализм».

Сколь пророческими оказались эти слова!

Мысли Богданова оказываются созвучны идеям Циолковского. Основоположник теоретический космонавтики тоже доказывал, что социальная революция с изменением общественного уклада неизбежна. Если реакция остановит ее, то у человечества не останется шанса на выживание: «высшие разумные силы» сотрут его в порошок.

«Высшей жизнью нельзя жертвовать ради низшей, — говорит Стэрни, и Циолковский подписался бы под каждым его словом. — Среди земных людей не найдется и нескольких миллионов, сознательно стремящихся к действительно человеческому типу жизни. Ради этих зародышевых людей мы не можем отказаться от возможности зарождения и развития десятков, может быть, сотен миллионов существ нашего мира — людей в несравненно более полном значении этого слова. И не будет жестокости в наших действиях, потому что мы сумеем выполнить это истребление с гораздо меньшими страданиями для них, чем они сами постоянно причиняют друг другу.

Мировая жизнь едина. И для нее будет не потерей, а приобретением, если на Земле вместо ее еще далекого полуварварского социализма развернется теперь же наш социализм, жизнь несравненно более гармоничная в ее непрерывном, беспредельном развитии».

К счастью для всех нас, Стэрни встретил достойный отпор со стороны других марсианских коммунистов.

И вместо Земли колонизаторы отправляются на Венеру — преобразовывать бурный молодой мир, где «радииурующие вещества», на которых зиждется энергетика и космонавтика Марса, буквально валяются под ногами. Первую колонию планируется основать на Острове Горячих Бурь, и хотя марсиане понимают, что «будут большие жертвы», они идут на это во имя самобытной земной цивилизации...

* * *

Как я уже отмечал ранее, лидер большевиков Владимир Ленин довольно прохладно оценивал творчество товарища Богданова-Малиновского. Он даже предлагал ему сменить реноме, переключившись на апокалиптические романы с назидательным содержанием.

Так, беседуя с Богдановым на Капри у Горького, Ленин посоветовал: «Вот вы бы написали для рабочих роман на тему о том, как хищники капитализма ограбили землю, растратив всю нефть, все железо, дерево, весь уголь. Это была бы очень полезная книга, сеньор махист!»

Однако Малиновский не поддался на уговоры и через пять лет после «Красной звезды» выдал совершенно другую книгу — «Инженер Мэнни», посвященную началу строительства каналов на Марсе. На этот раз Богданов выводит образ несгибаемого технократа, презревшего настоящее ради будущего. Его персонаж (кстати, дедушка того самого Мэнни, который действует в «Красной звезде») жертвует десятками тысяч простых рабочих во имя спасения цивилизации, которое видит в скорейшем возведении сети каналов. Разумеется, сам он не посылает пролетариев на смерть и, более того, всячески старается сократить потери до минимума, но работа должна быть сделана в любом случае, и инженер Мэнни переступает через законы нравственности и морали.

Современные гуманисты от гуманитарных наук безусловно осуждают и Мэнни, и Богданова, который вывел своего строителя каналов в положительном качестве с оттенком героики. Наверное, он ассоциируется у них с гэпэушными «инженерами» Беломоро-Балтийского канала, что в принципе неверно: марсианские рабочие, работавшие на строительстве каналов, были наемными, а не рабами ОГПУ. А вот лично мне в образе Мэнни видятся совсем другие люди: гениальные конструкторы сталинской эпохи, сумевшие вопреки Системе создать невероятный мир будущего, само существование которого подтолкнуло человечество искать новые выходы из замкнутого круга «перераспределения собственности», довлевшего над цивилизацией тысячелетиями.

«Для рабочих условия труда были очень сносные, но все же, разумеется, случались конфликты с инженерами: из-за штрафов, злоупотреблений властью, неточностей в расчете, из-за увольнений и т. д. До забастовок не доходило; когда директорам работ всего не удавалось уладить, то рабочие соглашались ожидать приезда Мэнни, они по опыту полагались на его беспристрастное, чисто деловое отношение к спорным вопросам и знали, что при всей своей холодной сухости он никогда не пожертвует хотя бы малейшей частицей справедливости, как сам ее понимает, ради сохранения престижа их начальников. Инженеры не всегда бывали этим довольны, но даже те, которые между собой называли его «диктатором», признавали, что он внимательно выслушивает их мнения и считается со всеми серьезно-практическими аргументами. К тому же инженеры высоко ценили и честь работать под его руководством, и особенно возможность быстрой карьеры при действительных знаниях и энергии...»

Но Владимиру Ленину важными в этом новом романе показались не образы персонажей, не столкновение идеи технократического преобразования мира с идеей пролетарской революции (пусть даже и в смягченном «марсианском» варианте), а именно философские взгляды Богданова.

«Прочитал его "Инженера Мэнни", — писал он Горькому в 1913 году. — Тот же махизм=идеализм, спрятанный так, что ни рабочие, ни глупые редактора в "Правде" не поняли».

* * *

Впрочем, главной заслугой Богданова-Малиновского стало, прежде всего, то, что он впервые озвучил смысловой ряд: Марс — Красная звезда — революция — светлое коммунистическое будущее. Позднее этот ряд станет привычным, а еще позднее его изначальный смысл будет утрачен. Смутная связь между этими понятиями сохранится лишь где-то в темной глубине общественного бессознательного.

Однако во времена Богданова все было ново и прозрачно. И — донельзя логично.

Марс — древняя планета, вдвое старше Земли. Персиваль Лоуэлл доказал, что на Марсе есть каналы, которые построила высокоразвитая цивилизация. Марксистская теория смены общественных формаций утверждает, что высшая форма развития цивилизации — коммунизм. Следовательно, марсиане уже сегодня живут при коммунизме. Высшая форма развития цивилизации подразумевает также осуществление космической экспансии. Следовательно, коммунизм и космонавтика связаны друг с другом. Марсиане, скорее всего, уже освоили Солнечную систему и вскоре пожалуют к нам. Что последует за этим визитом, большой вопрос. Возможно, колонизация. Возможно, экспорт революции. В любом случае, с нами будут разговаривать на равных, только если мы сами сделаем у себя революцию и коммунизм.

Начиная с романов Богданова, у российской космонавтики появилась не только философская, но и идеологическая основа...

* * *

Перед Первой мировой войной в России был еще один автор, пишущий о космических путешествиях. И он тоже претендовал на звание российского Жюля Верна. Вот только с выбором сюжета он ошибся, а потому в анналы мировой фантастической литературы не попал.

Звали его Борис Красногорский, и он опубликовал «астрономическую» дилогию: «По волнам эфира» (1913) и «Острова эфирного океана» (1914), причем вторая часть написана в соавторстве с неким Д. Святским.

Если кратко охарактеризовать эту дилогию, то можно сказать так: это последний имперский и первый советский фантастический роман.

Последний имперский он потому, что в нем полет к другим планетам осуществляют не революционеры с сочувствующими интеллигентами, а сливки высшего петербургского общества. Первый советский он потому, что сюжет строится на противостоянии гениального русского ученого и немецкого шпиона-вредителя — этим сюжетом будут вдохновляться два (а то и три) поколения отечественных прозаиков.

Красногорский попытался воспроизвести успех лунной дилогии Жюля Верна.

В романе «По волнам эфира» в подробностях описывается, как общественная организация «Наука и прогресс», основанная российскими аристократами и крупными капиталистами, строит космический корабль по проекту талантливого изобретателя Валентина Имеретинского. В качестве движителя используется огромное зеркало, — здесь автор заимствовал идею, основанную на гипотезе англичанина Максвелла о световом давлении и изложенную у тех же французов: в романе Жана Ле Фора и Анри Графиньи «Необыкновенные приключения русского ученого» (1889) описывается аппарат селенитов, перемещающийся между планетами под воздействием света.

Однако в отличие от французов Красногорский понимает всю уязвимость этого проекта, поэтому вводит два принципиальных допущения: изобретатель Имеретинский подобрал достаточно легкий и в то же время достаточно прочный сплав «максвеллий», из которого строится «небесный вагон», а кроме того, экспериментальным путем установил, что сила лучевого давления на границе атмосферы и космоса в 1200 раз (?!) выше измеренной у поверхности Земли. Эти допущения заметно облегчают жизнь персонажам, и полет в межпланетном пространстве уже не кажется технически невыполнимой задачей.

Идею Имеретинского о создании межпланетного «вагона» поддержали не только в клубе «Наука и прогресс», но и во всем мире. Забавно и немного грустно сегодня читать такие строчки романа:

«...Само собой разумеется, что различные страны, сообразно с характером народа, неодинаково отнеслись к сенсационному событию.

Во Франции в нескольких астрономических и других обществах произошли неприятные столкновения и даже дуэли из-за того, что нашлись лица, выразившие сомнение в исполнимости проекта русского изобретателя; горячие французские головы не могли перенести подобного скептицизма при всеобщем энтузиазме и проучили недоверчивых соотечественников.

Прямо противоположно отнеслось к делу немецкое общество: осторожные бюргеры высказались крайне неопределенно и, очевидно, боялись мистификации. Кроме того, шовинисты, — а где их столько, как в стране Бисмарка? — решительно отказались допустить, чтобы столь великое открытие могло быть сделано кем-либо, кроме немца. Впрочем, ученый мир Германии оказался податливее; после обнародования подробного отчета об уже описанном на следующих заседаниях клуба «Наука и Прогресс» он вполне согласился с приведенными опытными данными и выводами из них и признал проект строго научным и осуществимым.

Энергичные англичане и американцы, убедившись, что шум поднят не из-за пустяка, немедленно организовали компанию для разработки богатств, которые будут найдены на других планетах, и даже сделали соответствующее предложение Имеретинскому, но последний ответил, что считает возбужденный вопрос преждевременным.

Даже такие страны, как Китай и Персия, поддались общему увлечению и зачитывались всем, что писалось в газетах о злободневном открытии.

Всколыхнулась и матушка-Россия. На улицах поздравляли друг друга, как с великим праздником. Богомольные люди заказывали благодарственные молебны, а патриоты с гордостью говорили о великой миссии славян и о гнилом Западе...»

И только немецкий астроном Густав Штернцеллер, пригретый клубом, не радуется со всем миром, а хочет помешать замыслам русского изобретателя, чтобы отдать приоритет в освоении космического пространства Германии (в тексте она названа дипломатично «Соседней Страной»). Для начала он похищает чертежи и расчеты Имеретинского. Когда строительство «вагона» все же начинается, он пытается убедить членов клуба «Наука и прогресс» в том, что космические экспедиции преждевременны и слишком рискованны, и даже если первый пробный полет состоится, то его участникам не следует высаживаться на планеты Солнечной системы, а достаточно изучить их на пролетной траектории. Затем, когда слова не возымели действия, взрывает аппарат, строящийся на Обуховском заводе.

Впрочем, происки Штернцеллера не приносят желаемого результата, и межпланетный «вагон» с зеркалом-движителем подготавливается к назначенному сроку.

Подражая французским фантастам, Красногорский приводит подробное описание своего аппарата и обрамляет текст страницами расчетов и таблиц, подтверждающих правильность выбранной конструкции. По ходу писатель решает некоторые чисто технические задачи: изобретает химический прибор для восстановления воздушной среды, придумывает систему теплоизоляции и измеритель преодоленного расстояния.

Космический корабль, названный «Победителем пространства», устроен следующим образом. Собственно «вагон» имел форму цилиндра со сферической крышей. Высота его — 4,5 м, диаметр — 3 м. Стенки вагона были сделаны двойными, для обеспечения теплоизоляции из пространства между стенками выкачан весь воздух. Вес «вагона» с четырьмя пассажирами, запасами кислорода, провианта и воды на 60 дней составлял 2160 кг. Зеркало-движитель имело диаметр 35 м и состояло из тонких листов отполированного металла. Листы накладывались на прочную раму из «максвеллия». При этом «вагон» соединялся с зеркалом шарнирно. Для закрытия отражающей поверхности, в случае когда необходимо уменьшить лучевое давление, служили шторы из черного шелка, натягиваемые при помощи системы шнуров.

Момент старта выбирается во время восхода или захода Солнца, когда лучи нашего светила косо падают на Землю. Аппарат устанавливается на платформу из четырех крестообразных балок, к концам которых прикрепляются тросы из четырех наполненных водородом шаров. Эти аэростаты поднимают конструкцию со стоящим на ней аппаратом как можно выше над Землей, пока лучевое давление не снимет «Победителя» с платформы и не унесет его в космос.

В качестве стартовой площадки было выбрано Марсово поле в Санкт-Петербурге, время отбытия — 18.00, 28 июля 19... года. Свое желание участвовать высказали многие, но путем голосования среди членов клуба «Наука и прогресс» было отобрано четверо кандидатов: сам Валентин Имеретинский, приват-доцент и знаток Марса Борис Добровольский, зоолог Карл Флигенфенгер и юная аристократка графиня Наталья Аракчеева, дочь председателя клуба.

Схема межпланетного корабля «Победитель пространства» («По волнам эфира»)

Точно в назначенное время канаты, удерживающие аппарат у земли, были обрублены, и водородные аэростаты понесли его вверх. На высоте 8,5 км солнечные лучи сняли корабль с площадки, и он устремился к Луне, мимо которой собирались пролететь на пути к Венере.

По расчетам автора, весь полет с Земли на Венеру, включая подъем и спуск в земной атмосфере, должен был занять всего лишь 42 дня. Однако почти сразу «Победитель пространства» оказался в метеоритном потоке Персеид. Путешественники пытались маневрировать, но один из крупных камней попал в аппарат, и корабль потерял свое зеркало. Увлекаемый метеоритным потоком, «Победитель пространства» вошел в земную атмосферу и рухнул в Ладожское озеро, где его через несколько дней подобрал пароход.

В следующем романе под названием «Острова эфирного океана» Красногорский и его неожиданный соавтор Святский описывают новую экспедицию на «Победителе пространства» с теми же участниками. События приобретают драматический оттенок. Стартовав 20 сентября 19... года, с забытого полустанка на Финляндской железной дороге, космический «вагон» вновь устремляется к Венере. Однако по дороге его нагоняет огромный и хорошо вооруженный корабль «Patria», управляемый вероломным Штернцеллером, который обстреливает российский аппарат из пушек.

Поврежденный «Победитель пространства» на огромной скорости удаляется от Солнца, его обитатели почти совсем лишены возможности управлять зеркалом, а значит, обречены на гибель в пустоте. Тем не менее они не спешат свести счеты с жизнью, а, наоборот, с увлечением наблюдают за проносящимися мимо мирами: от астероида Эрос они летят к Марсу (путешественникам удается разглядеть и каналы, и даже какие-то пятна, напоминающие города), от Марса — к поясу астероидов, от пояса — к Ганимеду. У Юпитера, пользуясь его тепловым излучением, аппарат удается развернуть, и «Победитель пространства» в третий раз берет курс на Утреннюю звезду.

30 ноября российский космический аппарат совершает мягкую посадку на склон одной из гор Венеры. Там путешественники обнаруживают довольно развитую флору и фауну, соответствующую каменноугольному периоду, — ведь Венера, как мы помним, моложе Земли. А кроме того, они становятся спасителями своих обидчиков: «Patria» разбилась при посадке, Штернцеллер погиб, а двое его уцелевших соотечественников слезно умоляют забрать их из этого негостеприимного мира.

18 мая следующего года «Победитель пространства» вернулся на Землю, упав в Каспийское море.

Что тут добавить? Дилогия Красногорского представляет чисто исторический интерес. Как литературное произведение она уступает даже повести Афанасьева. Это можно было бы простить автору, если бы не нагромождение ошибок, обусловленных как устаревшими представлениями о строении Вселенной, так и примитивным неумением подняться над приземленными взглядами на физику свободного пространства. Например, Красногорский красочно расписывает угрозу столкновения космического аппарата с метеоритами, но не придает значения нагреву его оболочки при входе в атмосферу, даже не удосуживаясь снабдить «Победителя» тормозящими устройствами. Плохо понимая природу инерции и реактивного движения, Красногорский постоянно путается, создавая совершенно нелепую картину движения космических кораблей по Солнечной системе. Даже состояние невесомости он воспринимает и описывает не как «невесомость свободного падения», а как «невесомость равновесия сил притяжения» между Луной и Землей, между планетой и Солнцем. Впрочем, эту последнюю распространенную ошибку многие писатели-фантасты тиражировали еще пятьдесят лет, вплоть до полета Юрия Гагарина...

Дилогия Красногорского — последнее произведение о космических полетах, написанное в Императорской России. Его появление символично. Оно столь же беспомощно, как и беспомощна была российская космонавтика в период царизма. Казалось, расцвета на этом направлении не наступит никогда, инженеры, подобные Имеретинскому, будут прозябать в безвестности, а полеты к Марсу останутся уделом утопистов. Но прошло всего несколько лет (далеко не самых радостных в истории европейской России), и ситуация в корне изменилась.

Приспособление для подъема «Победителя пространства» («По волнам эфира»)

* * *

Известно, что Константин Эдуардович Циолковский начал писать свою фантастическую повесть «Вне Земли» еще в 1897 году. Но на некоторое время забросил эту работу. Из воспоминаний Якова Перельмана мы узнаем, что будучи ответственным секретарем редакции журнала «Природа и люди» он выкупил эту повесть у Циолковского для публикации в 1916 году. Следовательно, Циолковский работал над ней в этот период времени, но когда именно — доподлинно неизвестно.

С публикацией получилась задержка, вызванная революционными событиями. Дела у издательства Сойкина, выпускавшего журнал, шли неважно, но в начале 1918 года публикация все-таки началась. В марте типография и издательство Сойкина были национализированы, и сам он отстранен от дел. Журнал «Природа и люди» закрылся, а окончание повести в изначальном варианте так и не увидело свет. Первая публикация полного текста состоялась через два года, когда Калужское общество изучения природы и местного края выпустило «Вне Земли» отдельной книгой тиражом 300 экземпляров.

На страницах этой повести нет ярких человеческих образов. Искусство раскрывать характеры людей через литературный текст было недоступно Циолковскому. Но зато по ней щедро рассыпаны идеи и точные безошибочные описания мира, которого никто из людей пока еще не видел.

Действие повести «Вне Земли» происходит в 2017 году (в первом варианте — в 2000 году). Герои повести живут в замке, расположенном в недоступной местности между отрогами Гималаев. Их шестеро: француз Лаплас, англичанин Ньютон, немец Гельмгольц, итальянец Галилей, американец Франклин и русский Ломоносов, впоследствии переименованный автором в Иванова. Замысел Циолковского прозрачен: перед нами не люди-ученые, перед нами — некие абстрактные образы, персонифицированная классика научной мысли стран мира. И именно они должны проложить дорогу к звездам. Идея приходит в голову русскому Иванову:

«— О, это ужас, ужас, что я придумал! Нет, это не ужас, это радость, восторг...

— Да в чем же дело? Ты как сумасшедший, — сказал <...> немец Гельмгольц.

Потное, красное лицо русского с всклокоченными волосами изображало какое-то неестественное воодушевление, глаза блестели и выражали блаженство и усталость.

— Через четыре дня мы на Луне... через несколько минут вне пределов атмосферы, через сто дней — в межпланетных пространствах! — выпалил неожиданно русский по фамилии Иванов.

— Ты бредишь, — сказал англичанин Ньютон, поглядевши внимательно на него.

— Во всяком случае, не чересчур ли скоро? — усомнился француз Лаплас. <...>

— Русский, вероятно, придумал гигантскую пушку, — перебил в свою очередь американец Франклин. — Но, во-первых, это не ново, а во-вторых, абсолютно невозможно.

— Ведь мы же это достаточно обсудили и давно отвергли, — добавил Ньютон.

— Пожалуй, я и придумал пушку, — согласился Иванов, — но пушку летающую, с тонкими стенками и пускающую вместо ядер газы... Слышали вы про такую пушку?

— Ничего не понимаю! — сказал француз.

— А дело просто: я говорю про подобие ракеты...»

Итак, перед нами снова повесть о полете в космос. На этот раз в качестве средства транспортировки выбрана ракета:

«От простой ракеты перешли к сложной, т. е. составленной из многих простых. В общем, это было длинное тело, формы наименьшего сопротивления, длиною в 100, шириною в 4 метра, что-то вроде гигантского веретена. Поперечными перегородками оно разделялось на 20 отделений, каждое из которых было реактивным прибором, т. е. в каждом отделении содержался запас взрывчатых веществ, была взрывная камера с самодействующим инжектором, взрывная труба и пр. Одно среднее отделение не имело реактивного прибора и служило кают-компанией; оно имело 20 метров длины и 4 метра в диаметре. Инжектор назначался для непрерывного и равномерного накачивания элементов взрыва в трубе взрывания. Его устройство было подобно устройству пароструйных инжекторов Жиффара. Сложностью реактивного снаряда достигался сравнительно незначительный его вес в соединении с громадной полезной подъемной силой. Взрывные трубы были завиты спиралью и постепенно расширялись к выходному отверстию. Извивы одних были расположены поперек длины ракеты, других — вдоль. Газы, вращаясь во время взрыва в двух взаимно перпендикулярных плоскостях, придавали огромную устойчивость ракете. Она не вихляла, как дурно управляемая лодка, а летела стрелой. <...>

Камеры взрывания и трубы, составляющие их продолжение, были сооружены из весьма тугоплавких и прочных веществ, вроде вольфрама, так же как и инжекторы. Весь взрывной механизм окружался камерой с испаряющейся жидкостью, температура которой была поэтому достаточно низкой. <...> Наружная оболочка ракеты состояла из трех слоев. Внутренний слой — прочный металлический с окнами из кварца, прикрытыми еще слоем обыкновенного стекла, с дверями, герметически закрывающимися. Второй — тугоплавкий, но почти не проводящий тепло. Третий — наружный, представлял очень тугоплавкую, но довольно тонкую металлическую оболочку. Во время стремительного движения ракеты в атмосфере наружная оболочка накалялась добела, но теплота эта излучалась в пространство, не проникая сильно через другие оболочки внутрь. Этому еще мешал холодный газ, непрерывно циркулирующий между двумя крайними оболочками, проницая рыхлую, мало теплопроводную среднюю прокладку. Сила взрывания могла регулироваться с помощью сложных инжекторов, также прекращаться и возобновляться. Этим и другими способами можно было изменять направление оси снаряда и направление взрывания. <...>

Объем ракеты составлял около 800 кубических метров. Она могла бы вместить 800 тонн воды. Менее третьей доли этого объема (240 тонн) было занято двумя постепенно взрывающимися жидкостями, открытыми нашим Франклином. Этой массы было довольно, чтобы 50 раз придать ракете скорость, достаточную для удаления снаряда навеки от солнечной системы и вновь 50 раз потерять ее. Такова была сила взрывания этих материалов. Вес оболочки, или самого корпуса ракеты со всеми принадлежностями, был равен 40 тоннам. Запасы, инструменты, оранжереи составляли 30 тонн. Люди и остальное — менее 10 тонн. Так что вес ракеты со всем содержимым был в три раза меньше веса взрывчатого материала. Объем для помещения людей, т. е. заполненного разреженным кислородом пространства, составлял около 400 кубических метров. Предполагалось отправить в путь 20 человек. На каждого доставалось помещение в 20 кубических метров, что при постоянно очищаемой атмосфере было в высшей степени комфортабельно. 21 отделение сообщались между собою небольшими проходами. Средний объем каждого отсека составлял около 32 кубических метров. Но половина этого объема была занята необходимыми вещами и взрывающейся массой. Оставалось на каждое отделение около 16 кубических метров».

Для Циолковского это не просто цифры — это проект. И хотя автор еще не определился с компонентами топлива («взрывающимися жидкостями»), но верит в осуществимость идеи, задавая объемы и весовые характеристики ракеты на основании прикидочных расчетов.

Впрочем, замысел «Вне Земли» шире, чем может показаться на первый взгляд. Циолковский попытался описать, как изменится наш мир, если в нем появится дешевый и надежный аппарат для путешествия в межпланетном пространстве. И, что вполне ожидаемо, он изобразил очередную утопию.

Ученые вывели свою ракету на высокую околоземную орбиту (1000 км), развернули оранжерею, поработали в невесомости и, убедившись в том, что жизнь в замкнутой системе возможна, доложили о своем открытии человечеству.

Человечество в 2017 году переживало золотой век:

«...На всей Земле было одно начало: конгресс, состоящий из выборных представителей от всех государств. Он существовал уже более 70 лет и решал все вопросы, касающиеся человечества. Войны были невозможны. Недоразумения между народами улаживались мирным путем. Армии были очень ограниченны. Скорее, это были армии труда. Население при довольно счастливых условиях в последние сто лет утроилось. Торговля, техника, искусство, земледелие достигли значительного успеха. Громадные металлические дирижабли, поднимающие тысячи тонн, сделали сообщение и транспорт товаров удобными и дешевыми. <...> Аэропланы служили для особенно быстрых передвижений небольшого числа пассажиров или драгоценных грузов; употребительнее всего были аэропланы для одного или двух человек».

Однако у этого вполне счастливого человечества имелась серьезная проблема: быстрый рост населения истощал ресурсы Земли. И группа ученых затворников с блеском разрешила ее.

Жители Земли с радостью приняли предложение выйти на просторы эфира:

«Были и противники переселений, и равнодушные, и горячие сторонники их. Последних было больше всего. Уже появилось в свет множество книг, специально посвященных жизни вне Земли. С особенным удовольствием рассматривали забавные иллюстрации с изображением жизни будущих колоний. Прежде всего на эти картинки накидывались дети, потом юноши и, наконец, взрослые. Между стариками и женщинами больше было скептиков, но молодые девушки увлекались, хотя и не так горячо, как юноши.

Во всех концах Земли читали лекции, делали доклады в собраниях, ученых обществах и академиях...»

Пока на Земле строились большие ракеты, а первые колонисты готовились к вознесению на небо, ученые на первом корабле отправились к Луне и высадились на ее поверхность. Затем они, как водится, двинулись к Марсу, но высаживаться не стали, поскольку не были технически готовы к подобной процедуре.

А в эфирных поселениях уже складывался новый тип общества — тот самый «многоуровневый», о котором любил рассуждать Циолковский в своих философских работах:

«...колонисты имеют полную возможность поддерживать порядок в своем обширном доме, учиться, учить других, производить научные исследования, расти умственно, физически и духовно. Невозможно при этом обойтись без организации общества; и у них есть выборное руководство. Каждая специальная зала дает своего представителя. Выбирают мальчики, девочки, холостые, семейные, старики и старухи. Требовались избрать 8 представителей. Но так как одному утомительно без отдыха распоряжаться, то выбирают от каждой корпорации по 3—4 человека, которые и исполняют свои обязанности по очереди. Эти 20—30 человек избирают еще из своей среды также 3—4 человека для общего ими руководства; те тоже распоряжаются по очереди. Выборы повторяются, когда угодно населению, чтобы сменить неудачно выбранных или длительно исполнявших эти обязанности. Выборным давались какие-либо значки, чтобы всякий знал своего представителя. Значок был в виде сухого плода, цветка, венка из иммортелей или чего-нибудь подобного. Вон несется, махая крыльями, как рой пчелок, группа юношей с своим предводителем, украшенным большим цветком... Вон прелестная стая детишек со своим старшим... Вон девушки во главе с избранной, отличенной красивым венком... Там старики и старухи со своими представителями... Там семейные мужчины, а там их жены с маленькими... <...>

Кружок выборных решает дела, касающиеся всего населения без различия пола и возраста, и, собственно, не он, а его очередной представитель, иногда мужчина, иногда женщина. Таким образом, не бывает промедления в делах. Если же в группе много недовольных распоряжениями выборного, то его, конечно, сменяют. Выборный выражает среднюю волю собрания, почему и избирается. Также и в каждой частной группе, например, в группе девушек, избранная выражает общую волю и потому повелевает и издает частные законы, пока пользуется доверием. Недовольные непременно найдутся, но единение каждой группы и всего населения требует такого порядка. В постоянном общении колонисты изучают друг друга, и это дело немаловажное. Благодаря тому совершаются удачные выборы, назначения на должности и работы. Брак и развод разрешает выборный от всего населения. Распри в каждой корпорации разрешаются представителями этой корпорации. Раздоры и споры между членами разных корпораций судятся общим представителем всей колонии...»

Константин Циолковский, таким образом, развил мысль, намеки на которую мы находим почти у всех российских авторов конца XIX века и прямо зафиксированную у Богданова: дальнейший прогресс возможен только после социальной революции и напрямую связан с построением более справедливого общества...

Дальше…