51

Жить идеей означает относиться к невозможно- му, как к возможному. Иоганн Вольфганг Гете

Начав работу над Р-7, Королев сразу понял, что это будет не только (а может быть, и не столько даже) ракета межконтинентальная, сколько ракета космическая. По отдельным случайно брошенным фразам, по вниманию к работам группы Тихонравова в НИИ-4, который "прибрасывал" (выражение Михаила Клавдиевича) спутник, видно, что Королев рано начал думать о великом предназначении своей гигантской машины. Если бы он не думал об этом, он не смог бы с какой-то невероятной скоростью превратить боевую ракету в космическую. Ведь прошло всего сорок три дня между первым успешным стартом "семерки" и выводом спутника на орбиту! Раушенбах считает, что Королев постоянно жил мыслью о космосе. "Создается впечатление, - пишет Борис Викторович, - что с первых дней своей работы в этой зарождающейся области техники он уже видел грядущий полет Гагарина".

Осенью 1965 года во время нашей последней встречи Королев говорил о будущих работах, рассказывал о суперракете Н-1 и сказал фразу, которая сразу запомнилась, потому что ее отличала несвойственная Сергею Павловичу в разговорной речи выспренность:

- Это будет ракета моей мечты, ракета всей моей жизни!

Мечта не осуществилась. Н-1 начала учиться летать уже после смерти Королева, но так и не научилась. Ракетой всей его жизни осталась "семерка".

Сейчас даже далекому от техники человеку это покажется странным, но еще в 50-х годах находились серьезные люди, считавшие, что по дальности ракеты имеют свой "потолок", лежащий где-то за пределами тысячи километров, забросить дальше, конечно, можно, но трудно, поскольку машина раздувается до чудовищных размеров, становится реально неосуществимой и, в конце концов, приходит в тупик, начиная возить сама себя. Когда Королев слышал такое, он приходил в ярость. Выводило его из себя не невежество оппонентов, а их упорное нежелание разобраться в сути вопроса. Ведь спорить с ними было трудно, потому что они были правы: ракета действительно имела пределы дальности, но это относилось только к одноступенчатой ракете. Разбираясь с неосуществленным проектом ракеты Р-3, Королев, как вы помните, показал, что действительно существует некая "неудобная" для ракет дальность около трех тысяч километров, когда одноступенчатая ракета уже не эффективна, а многоступенчатая еще не эффективна. Но в принципе для многоступенчатой ракеты никаких пределов нет, это еще

465

Циолковский показал. Интересно, что, поняв это, Константин Эдуардович сразу оценил свою находку. В записях своих он помечает со значительностью, ему не свойственной, что мысль о создании "эскадры ракет", т.е. идея многоступенчатости, пришла ему в голову "15 декабря 1934 года после 6 часов вечера..." Михаил Клавдиевич Тихонравов, одним из первых познакомившийся с осколками Фау-2, привезенными из Польши, и (что важнее!) одним из первых понявший, что это такое, в Германию не ездил, сидел в своем НИИ-1, но был в курсе всех вопросов, связанных с большой ракетой. Когда стало ясно, что считанными трофейными образцами Фау мы не удовлетворимся и будем делать свою копию - ракету Р-1, Тихонравов, очень любивший разные умозрительные расчеты, решил прикинуть, а нельзя ли, соединив между собой несколько ракет, разогнать их до такой скорости, которая позволила бы вытащить на орбиту искусственного спутника Земли хотя бы небольшой полезный груз. Начал считать и увлекся не на шутку. НИИ-4 руководил генерал Алексей Иванович Нестеренко, человек совершенно военный, но не утративший в строю живой любознательности. Поэтому вся эта внеплановая, полуфантастическая работа Тихонравова им не только не преследовалась, а напротив, даже поощрялась, хотя и не афишировалась особенно. Нестеренко знал, что отнюдь не все его вышестоящие начальники столь же любознательны, и не без оснований опасался обвинений в прожектерстве. Тихонравов и маленькая группа его столь же увлеченных сотрудников в конце 1947 - начале 1948 года безо всяких ЭВМ проделали колоссальную расчетную работу. Чтобы, как говорится, "не дразнить гусей", они все свои вычисления вели для некой гипотетической одноступенчатой ракеты с дальностью в тысячу километров, в возможности постройки которой не сомневались даже самые упорные скептики. И получилось, что если соединить несколько "тысячных" — как называл их Михаил Клавдиевич, то с помощью такого пакета вытащить спутник на орбиту можно.

Доклад Тихонравова заслушали на ученом совете института. О спутнике он помалкивал, потому что говорить о вещах столь несерьезных в аудитории столь солидной было бы оскорбительно для членов ученого совета. Довольно было и того, что он о пакете рассказал. После доклада обнаружилось множество самодеятельных оппонентов, которые один за одним выбегали к доске и, ломая мел от нескрываемого негодования, доказывали, что тихонравовский пакет, - не что иное, как "доска, летящая поперек воздушного потока". Тихонравов, однако, не успокоился.

В июне 1948 года Академия артиллерийских наук готовилась провести научную сессию, и в институт, где работал Тихонравов, пришла бумага, в которой запрашивалось, какие доклады может представить НИИ. Тихонравов решил доложить итоги своих расчетов по ИСЗ - искусственному спутнику Земли. Никто активно не возражал, но тема доклада звучала все-таки столь странно, если не сказать дико, что решили посоветоваться с президентом академии Анатолием Аркадьевичем Благонравовым.

Совершенно седой в свои 54 года, красивый, с холеными руками, длинными ухоженными ногтями, изысканно вежливый, величаво неторопливый, с золотыми погонами генерал-лейтенанта артиллерии, Благонравов напоминал носителя каких-нибудь древних дворянских кровей и трудно было поверить, что корни его родословной зарыты на огородах деревни Аньково Ивановской губернии.

Президент сидел в окружении нескольких ближайших своих сотрудников и маленькую делегацию из НИИ-4 слушал очень внимательно. Он понимал, что расчеты Михаила Клавдиевича верны, что все это не Жюль Верн и не Герберт Уэллс, но понимал он и другое: научную сессию Академии артиллерийских наук такой доклад не украсит.

- Вопрос интересный, - усталым и бесцветным голосом сказал Анатолий Аркадьевич, - но включить ваш доклад мы не сможем. Нас вряд ли поймут... Обвинят в том, что мы занимаемся не тем, чем нужно...

Сидящие вокруг президента люди в погонах согласно закивали.

Когда маленькая делегация НИИ ушла, Благонравов испытал какой-то душевный дискомфорт. Он много работал с военными и перенял у них в общем-то

466

полезное правило не пересматривать принятые решения, но тут вновь и вновь возвращался он к тихонравовскому докладу и дома вечером опять думал о нем, никак не мог отогнать от себя мысль, что несерьезный этот доклад на самом деле очень серьезен.

Михаил Клавдиевич Тихонравов

Тихонравов был настоящим исследователем и хорошим инженером, но бойцом он не был. Отказ президента расстроил его. Молодые его сотрудники, которые помалкивали в кабинете Благонравова, подняли гвалт, в котором, однако, мелькали новые серьезные доводы в пользу их доклада.

- Что же вы там молчали? - рассердился Михаил Клавдиевич.

- Надо снова идти и уломать генерала! - решила молодежь.

И на следующий день они пошли снова. Было такое впечатление, что Благонравов словно обрадовался их приходу. Он улыбался, а новые доводы слушал в полуха. Потом сказал:

- Ну, хорошо. Доклад включим в план сессии. Готовьтесь - краснеть будем вместе...

Потом был доклад, который слушали в гробовом молчании: никто не знал, как на него реагировать. Как на шутку, розыгрыш? Или серьезно думают всем этим заниматься?

Доклад Тихонравов закончил так:

- Таким образом, дальность полета ракет не только теоретически, но и технически не ограничена.

Благонравов заранее объявил, что прения отменяются, но, как и ожидал Анатолий Аркадьевич, один очень серьезный человек в немалом звании спросил Благонравова как бы мимоходом, глядя поверх головы собеседника:

- Институту, наверное, нечем заниматься, и потому вы решили перейти в область фантастики...

Ироничных улыбок было предостаточно.

Но не только улыбки были. Королев подошел к Тихонравову без улыбки, сказал, строго набычившись по своей манере:

- Нам надо серьезно поговорить...

Королев понимал важность сделанного Тихонравовым: через год выйдет его собственная работа "Принципы и методы проектирования ракет большой дальности", в которой он тоже анализирует различные варианты многоступенчатых

467

"упаковок". Королев уже тогда, летом 1948 года, когда еще не летала его "единичка", знал, что рано или поздно он придет к многоступенчатой ракете, никуда ему от нее не деться. Поэтому он буквально вцепился в работу Тихонравова, приехал специально к нему в НИИ-4, быстро проглядел разложенные на столах графики, все сразу "схватил", глаза его заблестели:

- Вы - инженеры с большой буквы! - сказал окружившим его ребятам Тихонравова.

Однако скепсис на этот раз восторжествовал. Несмотря на молчаливое сопротивление Нестеренко, исследования по составным ракетам в НИИ-4 в начале 1949 года прикрыли, оставив Тихонравову одного-единственного сотрудника - Игоря Яцунского, которому позволено было заниматься пакетными схемами.

Тихонравов - аккуратист, немного даже педант, многие годы исправно ведет дневник, посвящая событиям каждого дня ровно одну страницу блокнота, и по дневнику этому видно, что Королев ни на минуту не выпускает Михаила Клавдиевича и его группу из поля своего зрения, хотя они работают в разных институтах. В дневнике постоянно мелькает: "Утром - к Королеву", "Позвонить Королеву", "Был разговор с Королевым", "Совещание у Королева". Связь их крепнет день ото дня.

Уже в 1950 году весовой анализ, проведенный Тихонравовым, показал, что, собрав пакет из уже реально существующих ракет, в принципе можно вывести на орбиту довольно увесистый полезный груз.

Но Тихонравов отнюдь не единственный союзник Сергея Павловича в разработке его планов на будущее. Одним из самых сильных его союзников стал Мстислав Всеволодович Келдыш.

Первое близкое знакомство механиков-теоретиков с большими ракетами состоялось поздней осенью 1947 года после отстрела в Кап.Яре трофейных Фау-2. В Подлипки приехали Келдыш, Сергей Алексеевич Христианович из ЦАГИ, Владимир Васильевич Голубев из МВТУ и другие ученые. Королев прочел им доклад о ракетах дальнего действия, рассказал о работах фон Брауна и ближайших перспективах.

Во время доклада Христианович спросил шепотом у Тюлина:

- Что он нам про немцев рассказывает, а сам-то что он сделал?

- Сейчас скопировал Фау, но у него много оригинальных идей, - тихо ответил Тюлин.

- Идей у всех много. Еще неизвестно, что у него получится...

Ракеты Королева Христиановичу, как говорится, "не показались". Чутьем настоящего исследователя Сергей Алексеевич почувствовал, что авиация стоит на пороге подлинной революции в своем развитии, а тут — немецкие копии... На ракеты чутья не хватило, ракеты Христиановича не увлекли.

А Келдыша увлекли. Чем больше он думал о них, тем больше убеждался, что в ракетной технике существует целый кладезь занимательных загадок, есть над чем поломать голову, а ничего так не любил 35-летний академик, как "ломать" свою невероятно одаренную голову. Мог ли он предполагать тогда, что всего через десять лет его нарекут "Теоретиком Космонавтики"?!

При Математическом институте имени В.А.Стеклова под руководством Келдыша еще в 1944 году был организован отдел механики, где и начали заниматься ракетодинамикой. Первым сотрудником Мстислава Всеволодовича стал аспирант Дима Охоцимский, которого Келдыш "прельщал" ракетной техникой, в то время как Христианович - его шеф в ЦАГИ - всячески Диму от ракет "отвращал". Келдыш победил, за Охоцимским потянулись другие молодые ребята, которых так и называли "мальчики Келдыша" и долго так называли, даже тогда, когда они уже стали признанными корифеями.

Образовался костяк будущего Отделения прикладной математики, которое потом, уже после смерти Королева, превратится в Институт прикладной математики, а после смерти Келдыша — в ордена Ленина Институт прикладной математики имени М.В.Келдыша. Но тогда до института было еще далеко. Их было совсем немного: Дмитрий Охоцимский, Галина Таратынова, Тимур Энеев, Сергей

468

Камынин, Василий Сарычев, Всеволод Егоров. Вот эти молодые ребята (самому старшему - Охоцимскому - было 28 лет) под руководством своего тоже вовсе не старого шефа провели в 1949-1951 годах целый цикл работ по выбору оптимальных схем и характеристик составных ракет. Они математически безупречно доказали то, что Королев знал давно: "Переход к составным ракетам, - говорилось в одной из этих работ, - можно считать оправданным лишь при начальных весах, превышающих 70-80 тонн (при полезном грузе 3 тонны), и, следовательно, лишь при дальностях, превышающих 3000-4000 километров".

Королев задумал ракету, способную доставить примерно 3 тонны груза на расстояние 6-8 тысяч километров. Анализ всех возможных вариантов достижения такой дальности приводил к двум различным схемам, и обе выглядели вроде бы реалистически. Или это должна быть двухступенчатая баллистическая ракета с жидкостными ракетными двигателями, или гибрид: первая ступень - обычная жидкостная, вторая - крылатая с прямоточным двигателем, которая полетит значительно ниже и медленнее. Какое-то время Королев прорабатывал оба варианта, но быстро понял, что первый ему ближе, и уже в 1953 году от крылатого варианта отказался.

Анатолий Аркадьевич Благонравов

Расчеты "мальчиков Келдыша" смотрел сначала Святослав Лавров, потом они шли к Королеву.

Королев эти встречи любил, не торопил докладчиков, отключал телефон. Некоторые люди отдыхают, уходя мыслями в прошлое. Сергей Павлович отдыхал, погружаясь в будущее.

— Погодите, друзья, - говорил он "мальчикам", - мы еще доживем до того времени, когда вокруг шарика полетим...

Однако то, что было в прошитых бечевками с вечно крошащимися сургучными печатями "секретных" тетрадках "мальчиков", все это еще не более как теория. Расчеты говорили, что сделать в принципе можно. Но как сделать-то? Приняв двухступенчатый баллистический вариант, Сергей Павлович оказался перед необходимостью выбора одной из конкретных схем, количество которых измерялось многими десятками. Две ступени - это две ракеты, соединенные в одну. Как их соединить? Да как душе угодно! Можно поставить одну на другую. Так делал фон Браун, когда задумал бомбить Нью-Йорк. Нескладная, неустойчивая получается машина, хилая по прочности. Можно соединить ракеты в пакет, наращивать не ввысь, а вширь. Циолковский придумал переливать топливо из одной ракеты в другую. Сложно, тяжело. Тихонравов от перелива сразу отказался. Очень большое должно быть давление в трубопроводах, разъемы не выдержат. А как лучше запускать ракеты: все сразу или по очереди: одна отгорит, отвалится, следующая загорится? И сколько их должно быть, как их наилучшим образом скомпоновать, чтобы действительно не получилась доска, летящая против ветра?

И снова Королев слышал шепот своей уникальной инженерной интуиции: "Искать некоего абсолюта, идеальной схемы - не надо. Потому что ее нет. Потому что за каждый миллиметр совершенства в одном, возможно, придется пожертвовать сантиметром в другом". Не расчеты теоретиков, а воспоминания о бессонных ночах Кап.Яра, когда проклятая "единичка" не хотела улетать со старта, склоняли его к мысли, что всеми силами надо постараться избежать такой

469

схемы, при которой вторая ступень должна будет запускаться на большой высоте, в вакууме.

- Надо честно смотреть в глаза фактам, — говорил он Глушко. - Мы не умеем запускать ракетный двигатель в вакууме. У нас нет уверенности, что он там запустится, и ты...

- Я не вижу здесь неразрешимых трудностей... - вяло перебивал Глушко.

- И я не вижу! Они разрешимы! Но на это нужно время. Вот смотри, мои ребята прикинули несколько вариантов, когда и первая, и вторая ступень включаются прямо на старте, потом первая кончает работать и отбрасывается, а вторая продолжает тянуть... Вот смотри, - он раскладывал перед Валентином Петровичем схемы, которые рисовали проектанты из отдела Бушуева.

Глушко смотрел, отворачивался:

- Плохо...

- Ты хочешь сказать, что после сбора первой ступени, вторая тащит уже наполовину опорожненную конструкцию?

- Ну, конечно, это же ребенку ясно...

- Разумеется, это не лучший вариант, но зато тогда все двигатели мы запускаем на земле!

- Ну, что опять: "двигатели", "двигатели"! - Глушко раздражало неверие Королева в прогресс его ЖРД...

Снова вспоминается фильм "Укрощение огня". Башкирцев (Королев) звонит Огневу (Глушко) в три часа ночи, врывается к нему домой и лихорадочно чертит схему ракеты Р-7, делясь осенившей его вдруг идеей. Не верю. Не было такого, и быть не могло. Это Шампольон, когда понял, что может читать египетские иероглифы, прибежал к брату в страшном запале, начал рассказывать и рухнул без чувств. А Королев рухнуть не мог, потому что "осенить" его так, как осенило в кино, не могло. В общей сложности, прежде чем остановиться на конечном варианте "семерки", в конструкторском бюро Королева было рассмотрено около шестидесяти вариантов различных компоновочных схем. Никакого "открытия вдруг" не было. Схемы эти были известны очень многим людям, обсчитывались и обсуждались у Евгения Федоровича Рязанова, у Сергея Сергеевича Крюкова, многократно подвергались разносторонней критической фильтрации Константина Давыдовича Бушуева и самому въедливому и придирчивому разбору Василия Павловича Мишина, прежде чем происходила их своеобразная "защита", предварительная "сдача" в кабинете Сергея Павловича Королева. Озарения не было, был долгий и упорный поиск.

Однако было бы печально, если бы труд этот выглядел в глазах людей непосвященных лишенным всяких страстей, вконец иссушенным математикой, отгороженным от живого человеческого общения решетками бесчисленных графиков, если бы возникло убеждение, что работа эта только потому не была поручена мудрому и дальновидному компьютеру, что тогда еще не было мудрых и дальновидных компьютеров. Это не так. Талант Королева не в секундах озарения, а в часах выбора. Он должен был понять и оценить все приобретения и потери каждого из предложенных вариантов, должен был решить. Тут одного инженерного таланта мало. Тут требовался особый талант прирожденного руководителя, ведь многие уникально способные ученые и инженеры начисто лишены этого поистине драгоценного дара - умения решать.

Ах, как бы славно было вот так-то прибежать к Валентину Глушко среди ночи и разом обо всем договориться! Я понимаю, что в кино нельзя показать десятки совещаний, которые проводил и ночью, а чаще все-таки днем Главный конструктор, прежде чем схема, так живо нарисованная артистом Кириллом Лавровым, была принята и утверждена. А совещаний было действительно десятки. И, кстати, художественный кинематограф мог бы одно такое совещание показать, там есть что играть хорошим актерам...

Как все проходило? Как единоначалие Королева сочеталось с коллегиальностью? Как, в каких формах его знания и опыт соединялись со знанием и опытом других? Единого стереотипа не было, классического "совещания по-королевски" не

470

существовало. Множество вариантов объединяло только одно: желание узнать чужое мнение. Королев мог, допустим, сам вообще не выступать, а просто, подводя итоги, сказать:

- Ну вот, товарищи, вы, собственно, сами уже решили вопрос. Действительно все так. Я ваше решение одобряю. Спасибо.

Иногда быстро образовывалась лидирующая по количеству и авторитету группа единомышленников, которая с большим перевесом громила своих оппонентов, но оппоненты не сдавались. В этих ситуациях Королев мог сказать:

- Вам все ясно, а мне надо подумать...

Отпускал всех и действительно думал и день, и два, и три, а потом предлагал свое решение, объясняя, как он к нему пришел.

Но более всего любил Сергей Павлович "бои мнений" примерно равных противников, выбирая себе роль рефери на ринге. Новичкам, впервые присутствующим на совещании у Главного конструктора, могло показаться, что Королев не любит, когда с ним спорят. Вообще говоря, этого никто не любит. Но недовольство Сергея Павловича могло быть вызвано не только несогласием с ним. Он мог оборвать и "поставить на место" как раз чаще всего не тогда, когда с ним не соглашались, а тогда, когда человек начинал говорить не по делу, переключался на вопрос, который его занимал и стремился использовать само совещание в своих местнических интересах. Раздражался Королев и тогда, когда обсуждаемый вопрос начинали дробить, мельчить, засыпая главное множеством деталей, когда масштаб обсуждения переставал соответствовать уровню собрания, высоте кабинета, в котором оно происходило. Он не любил словесных предисловий, отступлений (как деловых, так и лирических), говорить надо было только "по делу" и "по-крупному".

Если Королев и не любил, когда с ним спорили, то еще больше он не любил, когда сразу ему начинали поддакивать, быстро с ним соглашались. Он требовал сопротивления. Глеб Юрьевич Максимов, один из самых талантливых молодых сотрудников Королева, лауреат Ленинской премии, рассказывал однажды о такой, на первый взгляд, удивительно "некоролевской" черте поведения Сергея Павловича не совещаниях, а если поразмыслить, как раз очень "королевской".

- Иногда создавалось впечатление, что Королев боится принять случайные и недостаточно обдуманные решения, боится оказаться под влиянием какого-либо одного мнения - своего или чужого, — вспоминал Максимов. - Это сочетание осторожности при разработке программы с несокрушимой волей к реализации уже выбранного пути может быть одно из самых ценных свойств Сергея Павловича, как Главного конструктора...

Все перечисленные варианты совещаний были сравнительно просто, арифметически вычисляемы. Однако существовали варианты куда более сложные, требующие знаний высшей математики дискуссий. И здесь Королев был величайшим специалистом. Случаев можно привести множество, но дело не в частных решениях, а в самом принципе хода мысли. Поэтому куда интереснее показать это на примере абстрактном.

Допустим, решается вопрос: что делать - "квадратное" или "круглое"? Допустим, все присутствующие довольно быстро склоняются к тому, что делать надо "квадратное", поскольку оно надежнее, технологичнее, современнее и т.д. и т.п. - доводы серьезные, научно обоснованные и убедительные. Выслушав всех, Королев подводит итог:

- Вы, товарищи, совершенно правильно все решили и оценили. С вашими доводами нельзя не согласиться. Действительно, делать надо "квадратное". Но мы с вами будем делать "круглое".

Все — в полном недоумении, а некоторые даже обижены, усматривая в таком решении каприз Главного. Королев тем временем продолжает:

- Правильно ли считать "квадратное" более надежным только потому, что "круглое" уже три раза ломалось? Да, ломалось! И теперь мы все эти случаи изучили и причины устранили. У нас есть веские гарантии, что "круглое" больше ломаться не будет. Есть ли у нас такие же гарантии по "квадратному"? Нет! И, если сломается "квадратное", надо будет всю испытательную работу начинать с

471

нуля, выяснять, почему оно сломалось и опять-таки нет никакой гарантии, что мы это сможем быстро выяснить, потому что хороших индикаторов для замера отклонений "квадратного" от нормы у нас нет.

М.К.Тихонравов и Г.Ю.Максимов

Вы совершенно правы, когда утверждаете, что "квадратное" технологичнее. Это бесспорно, и Иван Иванович, и Петр Петрович могли бы не тратить столько времени, чтобы нас в этом убедить. Но я навел вчера справки и выяснил, что как раз те станки, которые делают "квадратное", сейчас перегружены, а те, которые делают "круглое", стоят. Правильно я говорю, Семен Семенович? Для "круглого" нам оснастку обещает сделать Иванов, я с ним договорился, а за оснастку для "квадратного" нам надо будет валяться в ногах у Петрова, а вы знаете, что, хотя у нас с ним хорошие отношения, он не ладит с министром и поэтому делать не станет, а дожать его будет трудно, поскольку, как вы знаете, он загружен спецзаказом для Сидорова.

Ну, ладно. Допустим, мы сделаем "квадратное". Оно действительно современнее. Сделаем, а что дальше? Где мы будем его испытывать? "Круглые" испытательные стенды для него не годятся. Значит, надо обращаться в правительство за дополнительными ассигнованиями. Если бы мы сделали это три месяца назад, нам, скорее всего, дали бы деньги, но сейчас, когда принято постановление по работам Сидорова, денег просто нет... А потом, кто мне сможет объяснить, почему фирма "Дженерал Дайнэмикс", где тоже не дураки работают и все преимущества "квадратного" не хуже нас с вами видят, тем не менее, делает все-таки "круглое", а?..

Это грубая схема. В действительности Королев во время подобных совещаний говорил гораздо убедительнее, приводя точные цифры, ссылаясь на известные факты, оперируя труднопредсказуемыми аргументами, начиная от угрозы снежных заносов на железных дорогах, когда придет время везти "квадратное", и кончая личными симпатиями заместителя Председателя Совета Министров СССР к "круглому", поскольку в те далекие времена, когда в одном из наших НИИ додумались до "полукруглого", там работала его жена... Впрочем, зная и такие детали, широкую аудиторию он в них не посвящал, но сам учитывал непременно.

Цель всех объяснений Сергея Павловича заключалась вовсе не в том, чтобы задавить своими доводами инакомыслящих. И даже не в том, чтобы добиться официального принятия решения. Это было совсем не трудно, если учесть границы его власти. Цель была в том, чтобы люди сами пересмотрели свои доводы, чтобы с ним согласились не по принуждению, а искренне, и его, Королева, мнение

472

сделалось бы их мнением, подкрепленным полным и ясным сознанием того, что они поступают правильно и что принятое решение - единственно возможное. И тогда завтра, когда принятое решение начинало реализовываться, люди работали не потому, что Главный "велел", они делали не то, что их заставляли делать, а то, что они хотели. Именно здесь корни невероятных темпов всех разработок Королева.

"Семерка" рождалась быстро, но трудно. Трудно, потому что эта была первая в мире двухступенчатая ракета такой невероятной дальности, а все первое в мире рождается нелегко. Но дело не только в технике. Дело и в психологии.

Сегодня, когда задрав голову у павильона "Космос", мы смотрим на огромную ракету, кажется: ну что тут особенно голову было ломать, все логично, наверное, и я бы мог до этого додуматься, а компанией, — тем более... И трудно даже представить себе тот чисто психологический барьер, который должен был преодолеть Королев, выбирая схему "семерки". Ведь Циолковский компоновал свою "эскадру", как он называл составные ракеты, из ракет одинаковых. И Тихонравов все "прибрасывал" тоже в расчете на одинаковые части некоего общего целого. И в техническом задании, которое Келдыш получил от ОКБ Королева, речь шла о так называемом "структурно-однородном пакете", т.е. опять-таки компоновка из одинаковых частей. Но условие: все двигатели и первой и второй ступени запускаются на Земле - означало, что вторая ступень должна быть по габаритам своим больше первой, и пакет становился уже "структурно-неоднородным". И надо было не испугаться и сказать:

- Да! Это так. Ну и что?

Труднее всего было сказать вот это последнее: "Ну и что?" То есть как "ну и что"? Ведь никто никогда так еще не делал! И тут надо было совершить еще один подвиг воли и свободомыслия и продолжить: "Ну и что из того, что не делал, а мы сделаем!" Надо было перешагнуть через запрет, отодвинуть в сторону старую табличку "хода нет!", которой все непонятно почему продолжают верить. Есть "ход"! В этом надо было убедить даже прогрессивных "мальчиков Келдыша", людей в науке дерзких, которые структурно-неоднородную схему просчитали, но в сводный отчет не поместили, полагая, что раз им это не поручали сделать, то это так, "игра ума", которая практическое применение в обозримом будущем вряд ли найдет.

Существовало еще одно условие, которое не имело никакого отношения к ракетной технике, но о котором проектировщики обязаны были постоянно думать. Ясно, что целиком привезти эту ракету на полигон невозможно: она не пройдет по железнодорожным габаритам, нет таких самолетов, в которых она могла бы поместиться, нет водных путей, по которым ее можно было бы доставить на старт. Но надо, чтобы хоть в разобранном виде она была бы транспортабельной. Забегая вперед, скажу, что если "боковушки" ракеты Р-7 помещались в железнодорожных вагонах, то центральный блок нужно было членить на две части: один бак и второй бак с двигателями.

В 1953 году оптимальная схема сверхдальней ракеты была найдена. Сергей Павлович делает доклад о результатах всех этих расчетов, и конструкторское бюро Королева начинает эскизные разработки "семерки".

Вскоре после первых испытаний водородной бомбы Малышев приехал к Королеву. Потом зачастили целой компанией: Курчатов, Харитон, Щелкин, Духов. Обо всем расспрашивали, вникали во все детали. Однажды Вячеслав Александрович приехал один, сказал, что хочет посоветоваться по будущим работам. Совещались в довольно узком кругу. Малышев был необыкновенно жизнерадостен и оживлен, шутил, и на людей, мало его знающих, мог произвести впечатление человека легкомысленного и поверхностного. Но Королев понимал, что весь этот малышевский оптимизм неспроста, что разрядка обстановки нужна ему для чего-то очень важного и ухо надо держать востро. И он не ошибся.

- Так сколько весит ваша ракета? - небрежно спросил Малышев у Мишина.

- Примерно сто семьдесят тонн, - ответил Василий Павлович.

473

- И сколько же такая махина может поднять? — Он обернулся к Крюкову.

- Около трех тонн, - ответил Сергей Сергеевич.

- Ну что это такое - три тонны? - Малышев с улыбкой смотрел на Королева.

- А что? Совсем неплохо, - дипломатично ответил Королев, понимая, что главное - впереди.

- Товарищи, - Малышев стал вдруг очень серьезным. - Термоядерная бомба весит сегодня около шести тонн. Ваши три тонны, - ни то ни се. Шесть тонн. Ну, пять с половиной. Физики обещают этот вес уменьшить, но ориентироваться надо на шесть тонн. Я понимаю: никто никогда такой ракеты не делал. Так ведь и бомбы такой тоже никто никогда не делал! Мы получаем абсолютное оружие: невероятной силы заряд, способный поразить любого потенциального противника.

- К сожалению, абсолютного оружия не бывает, - вздохнул Королев. - Завтра придумают что-то новое, еще более совершенное... Конца этому нет...

- Но согласитесь, Сергей Павлович, что мы будем иметь мощнейший ракетно-ядерный щит.

- Это понятно. Но представляете ли вы, что это такое: ракета, способная зашвырнуть в другое полушарие Земли шесть тонн?!

- Главное, чтобы вы, Сергей Павлович, это представляли, — засмеялся Малышев...

Около недели проектанты работали не разгибаясь. Каждый вечер Королеву докладывали о ходе дела. Все яснее становилось, что форсировать ту машину, которая задумывалась, — невозможно. Речь шла не о доделке, не о переделке, а о нечто совершенно новом.

- Не получается, Сергей Павлович, - Крюков сказал это твердо. — Ничего не получается. Надо перевязывать⁶¹ машину...
⁶¹Это даже не жаргон ракетчиков. Корни термина идут, очевидно, от "завязать" в смысле "начать". "Машина завязалась", т.е. "началась", "возникла", что соответствует толкованию С.И.Ожегова.

Королев знал: если Крюков говорит "не получается", значит, действительно, не получается. Крюкову он верил, - потому что Крюков был мужик тертый.

У него на редкость несчастное детство. Родился он в 1918 году в Бахчисарае, но родиной считал Севастополь. Там и рос Сергей — единственный сын в семье черноморского моряка. В 1927 году отец заболел и умер в больнице. Мать давно болела раком и тоже вскоре умерла. Он остался один в девять лет. Сердобольная тетка Евдокия Федоровна и добрейший дядька Евдоким Федорович приняли его в свою семью. Дядька был железнодорожником, все время кочевал по Крыму: Бахчисарай, Джанкой, Мелитополь. Сергею нравилась такая жизнь: в путешествиях люди взрослеют быстрее. Но и это зыбкое благополучие вдруг рухнуло: тетка умерла, а дядьку посадили: по его вине на сортировке крепко стукнулись два товарных вагона. Сергея определили в детский дом, откуда он бежал, но быстро был отловлен и помещен в керченский детприемник.

- Как я понимаю, - вспоминал Крюков, - следующим пунктом моего назначения была уже тюрьма.

Случайно в детприемнике нашел его дальний родственник отца - "седьмая вода на киселе", - и забрал к себе в город Мценск. Там он учился в школе и задумал поступать в МВТУ, но не получилось. В 1936-м он стал студентом Сталинградского механического института. И опять вроде бы все налаживается, начинает он постепенно выкарабкиваться из всех бедствий. Вот уж и диплом близок: последняя практика в Ленинграде. 23 июня 1941 года в понедельник он собирался уехать в Ригу на флот...

Война все поломала. Он работал на оборонном заводе в Сталинске⁶²,
⁶² Позднее Новокузнецк.
а долгожданный диплом получил уже в МВТУ после войны. В 46-м был в Германии, но тогда с Королевым они близко не сошлись. Настоящая совместная работа началась уже в Подлипках. Высокий, молчаливый, сдержанный в выражении своих эмоций, Крюков нравился Королеву. В 1961 году он стал заместителем Главного

474

конструктора по расчетно-теоретической работе, отвечал за все нагрузки, баллистику, аэродинамику.

Сергей Сергеевич Крюков

За первый спутник получил Сергей Сергеевич Ленинскую премию, а за полет Гагарина - Героя Социалистического Труда. Но после смерти Королева быстро почувствовал: все изменилось. А ему меняться вроде бы поздно. И подал в отставку... И в семьдесят с лишним лет оставался крепким, стройным, живым... Написать "стариком" - рука не поднимается, хотя он уже отгулял на свадьбе правнука...

Когда Малышев через неделю снова приехал к Королеву, Сергей Павлович повторил ему слова Крюкова:

- Надо перевязывать всю машину...

- Перевязывать, так перевязывать, — спокойно отозвался Малышев.

- Но это совсем другая ракета, с другим стартом. Это ведь большие деньги, Вячеслав Александрович...

- Сергей Павлович, - тихо сказал Малышев. - Я ведь все понимаю, мне ведь Устинов уже объяснил, что мы вытворяем. Знаю, что уже затрачены средства на прежний проект. Но их придется списать. И не только списать, но и новые просить. И немалые. Очень даже немалые. Однако ведь лучше лишнее потратить, но сделать, действительно, что-то стоящее, чем сэкономить и ничего не иметь. Вы согласны со мной?

- Согласен. Но ведь для того, чтобы я мог начать работать, нужно постановление правительства.

- Пишите проект постановления и завтра присылайте мне...

Через неделю новое постановление правительства по ракете Р-7 было принято.

Когда лет через тридцать после всех этих событий ветераны ОКБ однажды начали вспоминать всю историю создания "семерки" и этот разговор Малышева с Королевым, им стало ясно, что именно тогда была решена судьба первого в истории искусственного спутника Земли и запрограммировано наше первенство в эпохальном полете первого человека в космос. Ветераны утверждали, что "нормальный" срок для принятия постановления такого масштаба в 70-е годы составлял около двух лет.