50

Своевременный труд первенствует над всем. Пиндар

Президент Соединенных Штатов на борту крейсера "Огаста" возвращался домой после завершения Потсдамской конференции. Казалось бы, несколько дней можно отдохнуть, подышать чистым океанским воздухом, но расслабиться не удавалось: президент ждал важного сообщения. Около полудня Фрэнк Грэхем, офицер связи "Огасты" вручил Трумэну шифровку из Вашингтона: "Бомбардировка Хиросимы произведена в условиях прекрасной видимости в 5 часов 23 минуты 15 секунд утра (по вашингтонскому времени — 5 августа в 19 часов 15 минут). Истребители противника не появлялись. Зенитного огня не было. Результаты успешны во всех отношениях. Визуальный эффект превосходит все прежние испытания. Состояние самолета после сброса бомбы нормальное".

Потрясая кулаком с зажатой в нем телеграммой Трумэн кричал офицерам в кают-компании:

— Не падайте со стульев, джентльмены! Мы только что сбросили бомбу на Японию, она мощнее, чем двадцать тысяч тонн тринитротолуола! Успех потрясающий! Мы одержали верх!

Верх над кем? Ну, не над Японией, конечно. Фау-2 Гитлер называл оружием возмездия. А бомбу Трумэн мог бы назвать оружием назидания. Поклонник политики "железного кулака и сильных выражений", Трумэн не делал никаких тайн из своих намерений. "Русские скоро будут поставлены на свое место — говорил он, - и тогда Соединенные Штаты возьмут на себя руководство движением мира по тому пути, по которому его надо вести".

За столь безответственными словами стояли, увы, не менее безответственные дела. Уже в октябре 1945 года - и двух месяцев не прошло после капитуляции Японии - существовал документ, оставленный военной разведкой Пентагона: "Стратегическая уязвимость России перед нападением с воздуха". Потом появилось великое множество подобных "теоретических разработок", которые в любой момент могли превратиться в практические руководства. Через месяц, в ноябре 1945 года, Пентагон намечал атомную бомбардировку двадцати городов Советского Союза, еще через месяц, в декабре - уже ста девяноста шести.

В 1949 году, когда была принята на вооружение первая наша баллистическая ракета Р-1, в военном ведомстве США был составлен план под кодовым названием "Дропшот" - "Укороченный удар", есть такой термин в теннисе. Согласно этому плану войны с Советским Союзом необходимо было "добиться быстрой капитуляции путем атомных бомбардировок такой ошеломляющей эффективности, что они

452

приведут к параличу всей нации". Конкретизировалось и само довольно расплывчатое понятие "ошеломляющей эффективности": триста атомных бомб, сброшенных на наши города. Ну, а уж разбитую параличом нацию оккупировать никакого труда не составляет. "Укороченный удар" предполагал, что "полная оккупация союзными силами потребует двадцать три дивизии для собственно Советского Союза". Еще пятнадцать дивизий нужно для вторжения в социалистические страны Восточной Европы.

Почему "Укороченный удар" не был реализован? Причин много, не место тут их разбирать. Но одна из причин - сообщение ТАСС от 25 сентября того же 1949 года о произведенном в Советском Союзе атомном взрыве. Как всегда, в Вашингтоне нашлись "оптимисты", которые доказывали Трумэну, что сама по себе атомная бомба еще ничего не решает, что у русских нет средств для транспортировки этой бомбы. Но вскоре выяснилось, что у русских, оказывается, есть стратегические бомбардировщики, которые могут такую транспортировку осуществить. О ракетах тогда как-то мало вспоминали. Кому надо, помнили о них; конечно, в саму возможность создания межконтинентальной ракеты, способной нести ядерный заряд, поверить было трудно. Серьезно Америка относилась пока только к авиации и впервые в своей истории начала заниматься системами противовоздушной обороны.

"Оптимисты" Белого дома, тем не менее, имели основание для оптимизма. Советская атомная бомба еще не создавала паритета. Неоднократно и в 40-е и в 50-е годы публиковались карты Восточного полушария, на которых в границы Советского Союза со всех сторон упирались стрелки гипотетических ударов. Не говоря о странах Западной Европы, напичканных американскими военными базами, стрелки эти шли с юга и с востока - из Турции, Японии, Южной Кореи, с Окинавы и Тайваня. Количество их измерялось десятками, а численность военнослужащих - сотнями тысяч. Для американского бомбардировщика, стартующего с этих баз, расстояние до цели в СССР вовсе не равнялось расстоянию от советского военного аэродрома до побережья, западного или восточного — не важно, Соединенных Штатов. И как бы ни были совершенны наши самолеты, проигрыш в пути, а значит, и вероятность перехвата, были предопределены. Предпринятая Хрущевым попытка создать военную базу на Кубе, вблизи границ США, как известно, провалилась, но это случилось значительно позднее. А в тот момент не существовало такого средства доставки атомной бомбы на территорию потенциального противника, которое нельзя было бы перехватить. Все больше людей, ответственных за оборону страны, понимали, что таким средством может стать только ракета.

В фильме "Укрощение огня", несмотря на то, что в начальных титрах автор сценария и режиссер Даниил Храбровицкий всячески отмежевывается от документалистики, прототипы главных действующих лиц угадываются однозначно, а Курчатов, например, Курчатовым и назван, даже бороду курчатовскую Бондарчуку приклеили. Башкирцев — это, конечно, Королев, Огнев — это Глушко, Логунов — очевидно, Устинов, Головин - Неделин. Прототипы документальны, но в то же время редкий фильм так пропитан красивой ложью, как "Укрощение огня".

После испытаний атомной бомбы Огнев на наблюдательном пункте затевает нелепый разговор, долженствующий, по мысли сценариста, показать гуманизм советских ученых: "А вас не тревожит моральная сторона?"

Как говорят в Одессе - "хватились!" Поздно было такие вопросы задавать. Но еще нелепее реплика Головина: "Меня тревожит одно, как в случае необходимости доставить все это в любую точку земного шара!" Вот тут уж, действительно, "хватились!" - бомба уже есть, а как ее "доставить", оказывается, неясно. Огнев продолжает валять Ваньку, пока Головин с солдатской прямотой не задает ему и Башкирцеву главный вопрос:

- Вы будете делать носитель? Только без демагогии - да или нет?

- Да, - отвечает мудрый Башкирцев.

- Пожалуйста, не говори за меня, — продолжает паясничать Огнев.

Какой-то детский идет разговор. Как могли наши ракетчики, которые были не только выдающимися конструкторами, но и истинными патриотами, не делать

453

носитель, видя реальную угрозу превращения "холодной" войны в войну "горячую"?! Какое профессиональное, моральное, гражданское право имели они отказаться от подобного задания? И какими недоумками выглядят здесь высокие руководители оборонной промышленности и армии, если они вот так, на ходу, в бункере, ставят задачу, важнейшую для судьбы страны, определяющую саму возможность ее дальнейшего развития!

То, что ракета с атомной боеголовкой будет принципиально новым оружием, ломающим все прежние наступательные и оборонительные доктрины, было ясно сразу после Хиросимы. Что нужно было сделать, знали. Весь вопрос был в том, как это сделать.

Точнее, вопросов было два.

25 сентября 1949 года ТАСС сообщило о взрыве, который произошел значительно раньше: в полдень 29 августа. Через два дня "летающая крепость" В-29, совершавшая обычный облет советских границ, вернулась с засвеченными пленками. Эксперты определили причину: радиация. 23 сентября Трумэн оповестил своих соотечественников об атомном взрыве в России. Лишь после этого Сталин распорядился о публикации сообщения ТАСС.

Бомба, взорванная на металлической башне, была еще далека от совершенства, тяжела, громоздка. Поэтому первый вопрос, который надо было решить -сделать атомную боеголовку максимально компактной и легкой.

Вопрос второй - создание носителя, максимально мощного, способного унести эту боеголовку как можно дальше. Оба вопроса были связаны теснейшим образом: вот заряд, легче которого сделать нельзя - говорили физики; вот ракета, мощнее которой сделать нельзя — говорили ракетчики. Их труды должны были пересечься в одной точке и создать ракетно-ядерный щит страны. Все труды Королева с начала его работы в Подлипках до 1957 года, когда была создана межконтинентальная баллистическая ракета Р-7, способная доставить термоядерный заряд в любое место на земном шаре - и есть, по сути, все более ускоренное движение к точке этого пересечения. Физики и ракетчики двигались с двух сторон навстречу друг другу, взаимно сокращая разделяющее их расстояние. Не берусь судить, кто сделал больше для этого сближения: путь физиков останется за рамками этой книги. Не берусь и сказать, кому было труднее. Трудности были разные, и легко не было никому. Но позволю себе, однако, предположить, что Королеву было труднее, чем Курчатову. И не потому, что Курчатов имел постоянную поддержку Берия, который лично отвечал за работу физиков перед Сталиным, а за Королевым Лаврентий Павлович лишь доглядывал. И не потому, что тысячи новых, "свежих", послевоенных зеков строили атомные объекты. Не в них дело - другие тысячи молодых, почти столь же бесправных, как зеки, и не больше их избалованных жизнью солдат строили объекты ракетные. И не потому, что Ванников, Завенягин, а потом Славский были богаче Устинова - ракетчикам в средствах тоже редко отказывали. Курчатов немало сил приложил, чтобы Королева со всей его тематикой передали в средмаш⁵⁴, но брать под свое могучее крыло новое огромное хозяйство средмаш не захотел. Однако Королев и здесь ничего не потерял. Сталин считал бомбу важнее ракеты. Бомба - главное. Недаром атомное Главное управление при Совете Министров СССР называлось Первым Главным управлением, а ракетное — Вторым. Но опять-таки дело не в престиже - уязвленными, обиженными ракетчики себя не чувствовали. Нет, Королеву было труднее, чем Курчатову не материально, не морально, а психологически. И вот почему.
⁵⁴Очень интересно было бы выяснить, кто придумал для атомного министерства это воистину фантастическое название: "Министерство среднего машиностроения"? При чем тут вообще машиностроение? Какое машиностроение можно в принципе считать "средним"? Если есть тяжелое и среднее, должно быть и легкое машиностроение, а его не было! Щедрина не хватало на наших горе-секретчиков!

Когда я говорил об этом Ефиму Павловичу Славскому, он только махал рукой:

- Да все, кому надо, все знают! Двадцать лет меня регулярно приглашали на приемы в американское посольство...

- А вы ходили?

- Признано было "нецелесообразным". Ни разу не был. Комедия!!

454

Курчатову нужно было создать бомбу, которая уже была сделана в США. Курчатов мог не знать деталей, и это незнание тормозило его работу, но главное он знал точно: задача, поставленная перед ним, в принципе решается. Будут люди, деньги, время, и мы тоже сделаем бомбу. Курчатову в его работе очень помогла разведка, которой он обязан едва ли не половиной своей победы. Не этим ли, кстати, объясняется высокий эмоциональный тонус Курчатова и та атмосфера жизнерадостного оптимизма, который был так характерен для Игоря Васильевича? Итак, Курчатов знал: то, что он ищет - существует. А Королев не знал.

Межконтинентальной ракеты, способной поднять атомный заряд, не существовало. Более того, никто не мог с уверенностью сказать, что на данном этапе развития ракетной техники она вообще может существовать. А если и может теоретически, насколько это реально практически? Ведь между уникальной конструкцией и оружием - дистанция огромная. Американцы открыто говорили, что межконтинентальная ракета - миф. Научный советник Ванневер Буш писал о ней: "Ее стоимость астрономическая. Как средство доставки заряда взрывчатого вещества или чего-либо подобного — это фантастическое предположение". Он признал, говоря о наших ракетчиках: "Полет их воображения был смелее".

Королев не мог предвидеть всех неожиданных трудностей, не знал, где и когда они могут появиться. Тем более, он не мог знать всех способов их преодоления. Поэтому Королев был вынужден довольно часто применять верный, но долгий и дорогой метод проб и ошибок, который, в свою очередь, заставлял его работать поэтапно. Курчатов смело требовал деньги для работы, положительный результат которой был известен. Королев должен был при этом убеждать в возможности положительного результата. Королеву должно было быть труднее потому, что его работа была новаторской, пионерской, а значит, по самой своей природе содержала большую вероятность задержек, ошибок, тупиков. И не поэтому ли обстановка у Королева была более нервной, чем у Курчатова, а сам Королев — более резким и напряженным?

Ни Курчатов, ни Королев по духу своему, по складу ума не были оружейниками. Я говорю об этом вовсе не для того, чтобы сделать их облик более привлекательным, превратив их в убежденных антимилитаристов. Нет. Достаточно разглядеть их биографии, чтобы понять, что война чужда им не только по политическим убеждениям, и даже не столько по политическим убеждениям, сколько по их личным творческим устремлениям. Война отсутствовала в планах их жизни. И если Курчатов и Королев стали, тем не менее, великими оружейниками XX века, то причина этого - не в них, а в несовершенстве современного им мира. Не они сделали себя оружейниками, жизнь их сделала.

Королев в беседах с власть имущими даже не заикается о стратосферных исследованиях, о проникновении в космос. Но он думает об этом постоянно: в тюрьме, в шарашке, в Германии и теперь, в своем ОКБ. Очень редко он "проговаривается", но никогда подробно мысли свои не развивает, не хочет выглядеть прожектером, "фантастом" в глазах истинных "реалистов". По крупицам собирал я эти "оговорки", искал маленькие щелки, заглянув в которые можно прочесть его потаенные мысли.

Осенью 1945 года в Германии Королев вместе с другими ракетчиками смотрит фантастический фильм классика немецкого кино Фрица Ланге "Женщина на Луне". Эта кинолента имеет отношение к истории ракетной техники, поскольку в ее создании принимал участие один из пионеров космонавтики - Герман Оберт⁵⁵. В фильме этом авария мешает землянам вернуться из космоса на Землю. После сеанса Королев был взволнован, что немало удивило его товарищей: ну, подумаешь, фантастика какая-то...
⁵⁵Об интересной и грустной истории этого фильма я писал в книге "Дорога на космодром" (М.: Дет. лит., 1982).

- Да, над вопросом возвращения из космоса нам еще очень много придется работать..., - сказал вдруг Королев.

В 1946 году он переманивает к себе из БОН (см. главу 40) авиационного

455

техника, будущего члена-корреспондента Академии наук СССР Святослава Сергеевича Лаврова и, как всегда в таких случаях, рассказывает о перспективах, о создании ракет значительно большего радиуса действия, а потом вдруг совершенно неожиданно добавляет:

- Ну, а потом мы займемся косметикой...

- Чем? - не понял Лавров.

- Ну, космическими исследованиями, - смущенно объяснил Королев.

Таких примеров можно привести немало. Очень разные, они говорят об одном: искреннем желании Королева использовать плоды своих трудов не для уничтожения людей, а для их блага. И здесь, как мне кажется, Королеву удалось самовыразиться с большей полнотой, а главное - быстрее, чем Курчатову. Сравнивать такие вещи нельзя, но путь от бомбы до реактора атомной электростанции оказался сложнее и труднее, чем путь от межконтинентальной ракеты до спутника. Для того чтобы пройти этот путь, Курчатову потребовались годы, а Королеву - недели.

Но как еще далеко было до этих благословенных недель...

В начале октября 1953 года Сергей Павлович выкроил недельку, чтобы отдохнуть с Ниной Ивановной в Гаграх, и снова вернулся в Капустин Яр. Он готовился к новой серии испытаний "пятерки", когда Устинов позвонил Янгелю и сказал, что надо принять "людей от Вячеслава Александровича", все им рассказать, а что можно - показать. Янгель понял: атомщики Малышева уже всерьез заинтересовались их делами. Этого следовало ожидать. Жаль, что нет Королева, - это точно по его части.

19 октября "люди Вячеслава Александровича" прилетели в Москву, и часа через два Михаил Кузьмич уже встречал их в своем кабинете. Разговор был поначалу "светский", о пустяках, нелетной погоде и слякоти, но быстро переключился на дело. Все, что нужно было его гостям, Янгель понял через минуту и вызвал к себе Сергея Александровича Воронцова, в отделе которого занимались головными частями ракет.

Секретных "людей Вячеслава Александровича", как и следовало ожидать, интересовали вещи тоже абсолютно секретные: дальность, точность, вес и габариты полезного груза всех, как уже существующих, так и находящихся на различных стадиях разработки ракет дальнего действия. Воронцов не мог припомнить, чтобы кто-нибудь, включая своих и "заказчиков" из Министерства обороны, получал подобную информацию, но поскольку приказано было говорить все, о чем бы ни спросили, рассказал. Молчаливые люди слушали серьезно и дружно заулыбались лишь однажды, когда он упомянул о том, что головная часть несет тонну тротила. Узнав, что Р-5 рассчитана на дальность в 1200 километров, атомщики начали переглядываться.

- А какой разброс она дает? - спросил один из гостей.

- Плюс-минус пять километров, — потупясь и, стыдясь этих своих слов, очень тихо ответил Воронцов.

- Пять или пятьдесят? - нервно переспросил атомщик.

- Господь с вами, какие пятьдесят, разве это можно! - воскликнул Воронцов, на мгновение подумавший, что над ним просто шутят.

Молчаливые люди очень оживились, заерзали, посыпались вопросы...

Атомщики ежедневно приходили к Воронцову, что-то рисовали, считали, прикидывали и прибрасывали. Королев узнал "о людях Вячеслава Александровича" в тот самый день, когда Воронцов привел их в свой отдел. Кстати, это было одно из немногих абсолютно обязательных требований Сергея Павловича: все, что происходило в его ОКБ, на полигоне, на стендах, он должен был узнавать только от своих людей. Если Устинов, Келдыш или Глушко сообщали ему нечто, ему не известное о его собственных делах, он обычно пытался, насколько это было возможно, скрыть свое незнание, но последующий разнос запоздавшего информатора был неотвратим и суров.

Вячеслав Александрович Малышев

На этот раз Королев все узнал вовремя и, запустив первую "пятерку", срочно вылетел в Москву. Он не отходил от атомщиков до конца их работы - объяснял,

456

рисовал, водил по цехам. Как опытный купец, он не перехваливал свой товар, но со скромным достоинством давал понять, что лучшего они нигде не найдут. И был прав: лучшего не было. Впрочем, не было ни лучшего, ни худшего - тогда Королев еще был монополистом.

После окончания работы устроили совещание. Присутствовали Малышев, заместитель председателя Военно-промышленной комиссии Пашков, заместитель Устинова по ракетным делам Руднев, Королев, Воронцов, несколько проектантов и "люди Вячеслава Александровича" в полном составе. Атомщики считали, что оснащать ядерными боеголовками ракеты Р-1 и Р-2 вряд ли целесообразно - ясно, что на смену им приходят другие, более совершенные ракеты. Р-11 можно приспособить, но небольшая дальность снижает эффективность нового оружия. Ракета большой дальности пока что только намечается, поэтому говорить о ней рано. А вот Р-5, пожалуй, то, что нужно. К тому же испытания ее, по словам товарища Королева, близки к завершению. Разумеется, атомный вариант потребует доработки ракеты, увеличения надежности, но все это задачи вполне реальные.

Вопросов к ракетчикам было очень много. И уже по тому, какие это были вопросы и как они задавались, Королев быстро понял, что Малышев - "энтузиаст", а Пашков, скорее, "сомневающийся". Впрочем, понять Георгия Николаевича было можно. Атомный заряд был в то время штукой весьма капризной, требующей жестких ограничений по температурному режиму, перегрузкам, вибрациям. "Скрещивать" его с ракетой было делом очень ответственным, но плод подобного "скрещивания" был сладок: ракета — не самолет, ее зениткой не возьмешь, от такого оружия защиты нет. Пашков хотел подумать, посоветоваться со знающими людьми...

Задумчивая медлительность Пашкова начинала раздражать Малышева - он был человек быстрый, недаром английские газеты, когда ездил он в Англию в 1956 году, называли Вячеслава Ивановича "человек-динамо".

- Пойми, Георгий Николаевич, - тормошил он Пашкова, - если мы с тобой не примем решения, то никто за нас "наверху" такого решения не примет...

Вячеслав Александрович был прав: "наверху" очень смутно представляли себе тогда, что такое атомное оружие. Это хорошо видно на примере первого испытания водородной бомбы, которое происходило примерно за три месяца до совещания с ракетчиками.

Назначив Курчатова руководителем атомной программы, Сталин поручил его заботам Берия, и Лаврентий Павлович никого из руководителей страны к этой программе близко не подпускал. Сами атомщики действовать через его голову не могли — он тут же пресек бы подобную самодеятельность, да и не хотели: Лаврентий Павлович брал на свои могучие плечи немалое число их организационных и хозяйственных забот. После смерти Сталина в начале марта и ареста Берия в конце июня 1953 года атомщики воистину "осиротели". На всех ответственных испытаниях Лаврентий Павлович, как правило, присутствовал, а тут нужно было провести первый взрыв только что созданной водородной бомбы, а начальника нет и никаких указаний на сей счет не поступает. На полигоне собралось немало светлых голов: Курчатов, Сахаров, Харитон, Щелкин, Зельдович, от армии — министр Василевский, от Совмина - зампред Малышев, но что делать, никто не знал. Все, однако, понимали, что предстоящее испытание - акт не только научно-технический,

457

но и политический и проявлять самодеятельность здесь нельзя. Малышев и Курчатов полетели в Москву.

Когда Маленков услышал от них о готовящемся испытании, он был крайне удивлен: ни о какой водородной бомбе первый человек в государстве ничего не знал. Георгий Максимилианович звонил Молотову, Ворошилову, Кагановичу, но и они тоже толком ничего не знали, так, "слышали краем уха". Да и не до бомбы было остальным: события куда более важные сотрясали верхние этажи власти. Маленкову надо было решать, что же делать - ему спрашивать было уже не у кого. После небольшого совещания разрешение на испытание было получено.

Успех был полный и превзошел самые смелые ожидания. Малышев собрал всех специалистов и поздравил их с победой. Уже когда все разошлись, Вячеслав Александрович вспомнил, что он поздравил всех, кроме главного виновника торжества -Сахарова. Конфуз получился необычайный. Малышев снова собрал всех атомщиков и произнес речь в честь Андрея Дмитриевича. Через несколько недель, минуя ступеньку члена-корреспондента, 32-летний Сахаров был избран действительным членом Академии наук СССР и получил свою первую Золотую Звезду.

Из этого примера видно, что Малышев вряд ли мог надеяться на получение каких-либо приказов сверху, напротив - инициативы ждали от него, он должен был, говоря на бюрократическом жаргоне тех лет, "входить с предложениями". А предложения его сводились к тому, чтобы в первую очередь оснастить ракету Р-5 атомной боеголовкой, затем попробовать сделать то же с ракетой Р-11, а работу над большой ракетой вести с учетом возможности установить на ней уже водородную бомбу.

Атомщики, как духи, исчезли за своими непроницаемыми арзамасскими заборами (их охраняла целая дивизия внутренних войск) и там начали готовить атомную "голову" для новой "пятерки". Непосредственно разработка боевой части для ракеты Р-5, притом что атомный заряд подходящих размеров уже существовал, была поручена организации, называющейся теперь ВНИИЭФ - Всесоюзному научно-исследовательскому институту экспериментальной физики в Арзамасе. Во главе нового дела стояли Анатолий Сергеевич Александров (не путать с Анатолием Петровичем!) и Юлий Борисович Харитон. Непосредственно бомбу соединяли с ракетой два инженера: Александр Петрович Павлов и Владимир Константинович Лилье. От Королева они получили точные чертежи головного обтекателя, под которым могли мудрить сколько душе угодно, в пределах, естественно, разумного веса, который их вполне устраивал и о котором у них, как говорится, голова не болела. Их задача: приспособить бомбу к ракете.

Королеву требовалось приспособить ракету к бомбе. Это была работа чрезвычайно ответственная. Сколько было написано (главным образом не у нас) разных фантастических книжек о том, как в результате каких-то роковых ошибок, неверно понятых команд и даже безумия, охватившего летчиков, страшный бомбовый груз направлялся не туда, куда нужно, и какие чудовищные последствия это имело (чаще - могло иметь, поскольку счастливый конец всегда предпочтительнее). Но там летели бомбардировщики с опытными, многократно проверенными людьми, которые, конечно, могли вдруг спятить, но вероятность такого стремительного помешательства была все-таки несоизмеримо меньше вероятности помех в системе управления ракеты.

Приступая к работе над машиной, предназначенной для атомного заряда, Королев сразу понял, что это должна быть принципиально другая машина. Внешне это будет копия Р-5, с теми же двигателями, но система контроля полета и управления этой ракетой должна измениться коренным образом. По своей надежности модернизированная "пятерка" - Р-5М - должна быть ракетой уже иного поколения. Это понимали и "управленцы": Пилюгин, Рязанский, Черток, Богуславский - их не надо было агитировать. Р-5М была первой ракетой Королева, в которой применялось дублирование и даже троирование некоторых наиболее ответственных систем. Работы по их созданию были проведены в невероятно короткие сроки — примерно за год, так что уже в 1955 году Р-5М была готова к испытаниям.

458

Атомщики тем временем осваивали Капустин Яр. На полигоне Вознюк выделил им километрах в сорока от стартовой площадки кусок земли, на котором началось строительство "площадки 4Н" - заповедной и неприкасаемой территории атомщиков. Внутри нее, окруженные забором из колючей проволоки с вышками, где сидели автоматчики (этот силуэт стал просто символическим для России, как белая березка), строились два ДАФа⁵⁶ - служебных помещения. Первый корпус -"чистый" — предназначался для всех работ, связанных с автоматикой и конструкцией зарядного устройства, второй - "грязный" - для работы уже с самим зарядом, который должен был храниться в подземном бункере, как в сказке - под семью замками, и, тем не менее, ежедневно (!) проверять его должны два (!) человека по специально разработанному ритуалу⁵⁷. Отдельно на "площадке 4Н" были расположены жилые помещения, душевая, столовая, кинозал и комнаты отдыха - атомщики старались, где только возможно, обустраиваться со всеми удобствами, избегая палаточных стадий. Лаврентий Павлович приучил их денег не жалеть, что, скорее всего, правильно, поскольку всякие времянки обходятся, в конце концов, дороже...
⁵⁶Раскрыть тайну этой аббревиатуры мне не удалось, никто объяснить ее не может. Наиболее вероятное происхождение этого названия - первые буквы фамилий ведущих специалистов в области создания атомного оружия: Духов-Алферов-Фишман.
⁵⁷Многие действительно ритуальные правила, неизвестные в других областях техники и производства, внедренные в годы создания ядерного оружия, цель которых - многократная проверка и контроль всех операций по его хранению и снаряжению, могут показаться чрезмерными, однако они полностью оправдали себя, позволив нашим атомщикам избежать многих роковых ошибок и катастроф.

Стройбаты Вознюка должны были возвести ДАФы к сентябрю 1955 года. В мае Александр Петрович Павлов, которому предстояло вскоре обосноваться на "площадке 4Н", приехал на полигон, чтобы посмотреть, как идут дела. Когда вместе с Вознюком они объехали строительные площадки, обоим стало ясно, что сентябрь - срок абсолютно нереальный. Вознюк сидел мрачный, понимая, что в недалеком будущем ему предстоит большой разнос, но угнетала его не предстоящая кара, вплоть до сдирания генеральских погон, а собственное бессилие: выхода он не видел. Неожиданный выход предложил Павлов, причем выход простейший, примитивнейший и именно поэтому обещавший успех.

- Не могли бы вы, Василий Иванович, используя ваш авторитет в Министерстве обороны, добиться разрешения на досрочную демобилизацию солдат-строителей в том случае, если они сдадут объекты в срок? - спросил Александр Петрович.

Вознюк сразу оценил предложение Павлова и без труда добился разрешения на досрочную демобилизацию. После этого энтузиазм на стройке достиг невиданных пределов, работали и ночью, включив прожекторы и прикрепив к груди электрические фонарики. К сентябрю "площадка 4Н" была готова.

С февраля до сентября Королев, занимаясь еще доброй сотней разных других дел, держал под неусыпным контролем все стендовые испытания Р-5М, в результате которых тщательно измерялись режимы перегрузок и вибраций. Ракетчикам удалось удовлетворить непривычно жесткие для них требования атомщиков, которые, впрочем, тоже пошли на некоторые уступки. В середине августа 1954 года Королев проводит третью серию летных испытаний Р-5 уже явно с прицелом на ее модернизацию. На стендах идет отработка отдельных узлов, проверка на перегрузки и вибрацию, но стенд — это только стенд и в январе—феврале 1955 года он начинает испытания первых Р-5М в Кап.Яре.

О напряжении, с которым работал тогда Королев, могут рассказать протоколы испытаний модернизированной ракеты Р-2, академической В-1E, оперативно-тактической Р-11МФ на качающемся стенде и стратегической Р-5М, датированные одними месяцами, а порой и неделями. У него нет времени даже на письма, он шлет домой только телеграммы: "Шлю самый теплый сердечный привет...", "Все благополучно", "Здоров, все благополучно, настроение среднее...", "Очень страдаем от сильной жары, страшно соскучился, очень хочу уже домой..."

Работа над Р-5М вначале проходила без участия атомщиков – отрабатывалась

459

собственно сама ракета. С осени, когда заселилась "площадка 4Н", работа стала общей.

Собственно ядерный заряд в дополнительных испытаниях не нуждался: если правильно сработает вся автоматика подрыва, не взорваться он не может просто по законам природы. Следовательно, проверки и испытаний требовала сама автоматика, "атомные капсулы", запальное устройство. Этим собственно и занимались Павлов и Лилье, но к моменту испытаний Владимира Константиновича перебросили на другую работу, и Павлов остался в Кап.Яре один, вместе с дюжиной своих ребят, из которых ближайшим его помощником, отдавшим очень много сил этой работе, был Владимир Петрович Буянов. Их задача была многогранна. Во-первых, работа автоматики исключала возможность взрыва заряда на старте. Бомба должна была взводиться уже в полете. Но поскольку никто не мог дать стопроцентной гарантии, что ракета полетит туда, куда нужно, взводиться бомба должна была не просто в полете, а только непосредственно над целью, на спуске, когда уже ясно было, что она прилетела туда, куда ее посылали, когда не существовало сил, способных изменить направление движения боеголовки.

Во-вторых, вся эта автоматика должна была выдержать все условия ракетного полета: вибрации и перегрузки на старте, переходящие в невесомость, а затем новые перегрузки, нарастающие при спуске до весьма солидной величины, да еще с аэродинамическим нагревом. Вот и начали проверять: что сработает, что не сработает, что выдержит, что не выдержит.

Вряд ли надо объяснять, что вся эта работа велась под покровом абсолютной и строжайшей тайны с введением предельных режимов засекречивания. Даже в Кап. Яре — наисекретнейшем объекте — мало кто знал о существовании "площадки 4Н" и еще меньше — о том, чем там занимаются. Площадку охраняло особое подразделение госбезопасности, не подчинявшееся командованию полигона. Кроме Вознюка и Королева, никто пропуска на площадку не имел. Что касается ракетчиков, то секретность их была унаследована у гвардейских минометных частей. «Расчеты первых "катюш" знали, - рассказывал мне Василий Иванович Вознюк, -доску от снарядного ящика потеряешь, расстрел». Так что вчерашним фронтовикам-ракетчикам, работающим теперь на полигоне, секретность была не в новинку. Капустин Яр даже адрес имел фантастический: "Москва-400". Во время испытаний всякая внеслужебная связь прекращалась вообще. "По некоторым ясным тебе сейчас соображениям больше почтой писать не могу..." - сообщает в одном из писем к Нине Ивановне Королев. В другом письме: "Мои письма, видимо, долго не попадут к тебе, так как сейчас здесь очень строго..."

Еще в ХШ веке знаменитый алхимик Альберт Великий, граф фон Больштедт вывел формулу, ставшую для всех служб режима основным руководством к действию: "Нет иного способа сохранить тайну, как не увеличивать числа людей, в нее посвященных". Формула мудрая, ничего более эффективного, действительно, невозможно придумать. Атомщиков Берия просто запер: для выезда из зоны требовалось специальное разрешение, въезд каких-либо посторонних, временных людей, даже близких родственников вообще исключался. Ракетчики жили полегче: Подлипки не входили ни в какую зону. Но о работе ракетчиков с атомщиками в ОКБ Королева знали считанные люди. То же и в ОКБ Пилюгина - знали, что "пятерку" модернизируют, повышают надежность, но зачем и почему? Да, чтобы была надежнее! - вот вам и весь ответ.

Летом 1955 года и в начале 1956 года Королев проводит двадцать восемь пусков будущей "атомной ракеты". Ядерное устройство в головной части ракет было заменено массивной стальной плитой-отметчиком, которая сохраняла, даже зарываясь глубоко в землю, следы работы детонаторов, по которым довольно легко можно было определить четкость и качество работы всей автоматики боеголовки. Плиту вырывали из воронки на месте падения ракеты, бережно заворачивали в брезент и доставляли на "площадку 4Н", где атомщики аккуратненько очищали ее от земли, протирали спиртом и смазывали маслом, чтобы не ржавела. А потом "читали" свою плиту и составляли протокол испытаний. Можно ли было назвать итоги этих испытаний обнадеживающими? Для атомщиков, безусловно.

460

Плита рассказывала, что вся их техника работает четко, выдерживая все условия ракетного полета. Для ракетчиков - отчасти. Правда, из двадцати восьми ракет на активном участке взорвалась только одна и, что очень важно, быстро разобрались, почему она взорвалась. Но были недолеты. Разбирались, дорабатывали. Несколько пусков проходило точно по программе, потом опять срыв. Королев нервничал, успокаивал себя сравнениями с испытаниями других ракет, ведь бывало и хуже шли дела.

11 января 1956 года зачетный пуск Р-5М прошел без замечаний. Все повеселели, но ненадолго - поняли: наступает час испытаний по полной программе, с настоящей атомной боеголовкой.

В феврале интенданты Вознюка бегали, как ошпаренные: съезжалось большое начальство, всех надо было достойно разместить, накормить, обеспечить транспортом.

Председателем Государственной комиссии был назначен Павел Михайлович Зернов. Под его началом в Арзамасе создавалась первая атомная бомба. После ее испытаний в 1949 году он же руководил изготовлением первой серии из пяти бомб. Когда в 1950 году одну из этих первых серийных бомб начали испытывать, она не взорвалась. Зернов свалился с инфарктом. Тогда впервые в зону был допущен профессор-кардиолог, который, впрочем, до конца своих дней так и не узнал, куда, собственно, его возили. Подлечившись, Зернов остался в Москве в должности заместителя министра. Вместе с Зерновым приехали ведущие атомные специалисты: Николай Александрович Петров и Евгений Аркадьевич Негин.

Армию — главного заказчика — в Госкомиссии представлял маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин, назначенный год назад заместителем министра обороны по вооружению. Николай Дмитриевич Яковлев, отдавший столько сил Кап. Яру, ракетами уже не занимался. В 1952 году он попал Сталину под горячую руку и его посадили⁵⁸. После освобождения он стал заместителем командующего, а ко времени описываемых событий - командующим ПВО страны. Королеву с Неделиным, очевидно, было работать легче, чем с Яковлевым, не только потому, что в яковлевские времена он не обладал еще таким авторитетом в военных кругах, как теперь, но и потому, что Неделин был тише, спокойнее, не встревал в технические вопросы и вообще в сравнении с Яковлевым в кругу людей штатских выглядел даже робким. Королев с Неделиным ладил. Он говорил о нем: " Это большая удача, что в период разработки и реализации грандиозного проекта по созданию первых баллистических ракет вместе со мной находился эрудированный во всех отношениях, умный военачальник, понимающий тонкости науки и техники. С ним приятно было работать, вести беседу и даже спорить".
⁵⁸Это был один из последних "капризов" Сталина. Яковлев своей властью приказал военпреду одного из артиллерийских заводов принять недоукомплектованную пушку. Военпред написал Сталину письмо. Разгневанный вождь повелел наказать маршала. На двух представлениях о наказании Николая Дмитриевича он поставил якобы резолюцию "недостаточно", после чего Яковлев был арестован. Вместе с ним были арестованы первый заместитель начальника Главного артиллерийского управления генерал-полковник Иван Иванович Волкотрубенко и заместитель Устинова, один из "генералов тыла" времен войны Илларион Аветович Мирзаханов. Сам Устинов тоже был готов к аресту, но избежал высочайшего гнева.

Вместе с Неделиным в Госкомиссии сидели его главные "ракетные генералы": Александр Григорьевич Мрыкин, Василий Иванович Вознюк и Петр Алексеевич Дегтярев.

От Министерства оборонной промышленности в состав Госкомиссии входили Устинов, Ветошкин и Королев. Там же были и все Главные — смежники из разных министерств: Глушко, Пилюгин, Рязанский, Бармин, Кузнецов.

За несколько дней до старта Зернов пригласил всех членов Госкомиссии на "площадку 4Н". Прошлись по ДАФам, дивясь чистоте и порядку. В одной из комнат Зернов задержал всю группу:

- А теперь я бы хотел показать вам то, что должно отсюда улететь, - с этими словами он распахнул двери в соседнее помещение. В ярких лучах невидимых ламп на блестящей металлической подставке лежало что-то непонятно шарообразное.

461

- Входить не надо, - добавил Павел Михайлович, наслаждаясь произведенным эффектом. Все застыли у дверей, разглядывая атомный заряд.

В период предварительных пусков у Королева довольно часто случались задержки старта - вылезали "бобики"⁵⁹, и неприятно было не только то, что они вылезали, а то, что об этом нужно было сообщать атомщикам, поскольку график работ был четко скоординирован. А докладывать, значит демонстрировать несовершенство своей техники. И теперь Королеву очень хотелось, чтобы вся подготовительная часть его работы прошла без нервотрепки, задержек и замечаний, поэтому дни и ночи проводил он вместе с другими Главными в монтажно-испытательном корпусе, контролируя каждый шаг предстартовой подготовки и в зародыше уничтожая всякую возможность появления "бобика". Подготовка ракеты, вывоз на старт и все предстартовые операции прошли строго по графику. И что удивительно, волноваться в самый последний момент всех заставили атомщики, по вине которых никогда никаких отказов не было.
⁵⁹Жаргон ракетчиков. "Бобик", или сокращенно "боб" - непредвиденная поломка, отказ какой-либо системы, агрегата, прибора в период подготовки либо прямо на старте, угрожающие или действительно срывающие график работ. Исследования автора по выяснению корней этого слова показали, что никакого отношения к растению, вообще к бобовым культурам, оно не имеет. Родилось оно как производное одного малоприличного, но весьма популярного в чисто мужской полигонной компании анекдота, главным действующим лицом которого является наглый и похотливый пес Бобик. Жаргонное это слово закрепилось очень прочно и живет до сих пор, хотя многие молодые ракетчики не знают истории его происхождения и изначального смысла.

На полигоне стояли трескучие морозы. Глубокой ночью, уже после пристыковки головной части ракеты с атомным зарядом, за несколько часов до старта, дежурный у пульта Владимир Петрович Буянов обнаружил падение температуры в головной части ракеты. Как уже говорилось, атомный заряд требовал соблюдения довольно жестких температурных режимов, и Буянов очень встревожился. Он разбудил Зернова и рассказал ему о своих наблюдениях. Зернов немедленно вызвал на стартовую позицию всех членов Госкомиссии. Ночь глухая, звезды ярчайшие, мороз за двадцать градусов, ехать далеко, но что поделаешь. Пока все съехались Буянов доложил, что падение температуры прекратилось и стрелка на пульте стала клониться к норме. Начали обсуждать, можно ли проводить пуск, если заряд все-таки находился некоторое время во "внештатном режиме". С учетом его массы, теплоемкости и времени падения температуры получалось, что охладиться он не успел. Решение было единодушное: испытания проводить.

Много дней спустя Вознюк признался доверенным людям, что, проходя ночью вблизи стартовой площадки, один из его офицеров заметил выдернутый штекер в разъеме электрообогревателя, закрепил его и доложил Вознюку. Сам ли он выскочил, выдернул ли его каким-то неловким движением кто-то из стартовиков было неизвестно, но Василий Иванович решил на Госкомиссии помалкивать, понимая, что делу уже не поможешь, а особисты кинутся на этот разъем, как стервятники, и начнется такой общеполигонный перетряс, что работать будет уже невозможно...

Выполнение решения Госкомиссии задержалось, однако по метеоусловиям: в Кап.Яре стояла солнечная морозная синь, но над атомным полигоном, по которому должны были стрелять, висели низкие облака. Погоды не было двое суток. Королев изнервничался окончательно, совсем потерял сон. Пробовал давить на Зернова, торопил, пугал, что упустим погоду на старте, Павел Михайлович не поддавался, отшучивался, но не отступал. Королев быстро понял: Зернов из той редкой породы людей, которых даже он, - великий мастер, - уговорить не сможет.

Пуск Зернов назначил неожиданно для всех - Королев предсказывал верно: погода на старте испортилась. Все члены Госкомиссии поехали на НП⁶⁰,
⁶⁰Наблюдательный пункт.
километрах в шести от ракеты. В бункере, кроме стартовиков во главе с Воскресенским, остались только Королев, Пилюгин и Павлов. Сергей Павлович сидел у перископа молча. Одни глаза горели на его измученном сером лице. Пилюгин выглядел не лучше. Павлов, напротив, был оживлен:

462

К.Е. Ворошилов вручает С.П. Королеву
Золотую Звезду Героя Социалистического Труда и орден Ленина
за операцию "Байкал", 1956 г.

— Уверяю вас, все будет в порядке...

Ракетчики ему не отвечали.

Старт прошел точно по графику. Ракета быстро скрылась из глаз в низких облаках. На земле еще долго погромыхивало, как всегда бывает, когда звуковая волна оказывается запертой и бьется между землей и облаками.

Наблюдатели на атомном полигоне ракеты не видели. Вдруг что-то крошечное, очень яркое, блеснуло на мгновение, побежала, как круги по воде, взрывная волна и огненный столб устремился вверх, всасывая в себя все окружающее, чтобы, поднявшись, разом почернеть, распустив шляпку ужасного гриба.

Телефонный доклад с полигона был немногословен:

— Наблюдали "Байкал", - так был зашифрован этот пуск.

Королев поднялся из бункера и распахнул железную дверь в мир. Мир был прекрасен. Чистая снежная равнина бежала во все стороны без конца и края. Дым на стартовой уже рассеялся. Господи, неужели всё?

Так, 20 февраля 1956 года в первый раз было испытано советское ракетно-ядерное оружие. В следующем году на вооружение нашей армии поступила вторая ядерная ракета с подвижным стартом. Для межконтинентальной ракеты Р-7 была

463

создана термоядерная боеголовка, завершившая создание ракетно-ядерного щита. Однако вместе с ракетой в полете оружие это никогда не испытывалось.

Создание оперативно-тактической, морской и ядерной ракет в середине 50-х годов имело в жизни и творческой биографии Королева огромное значение.

Он становится бесспорным лидером важнейшей, во многом определяющей всю международную политику страны, отрасли оборонной техники. Укрепляется его авторитет в военных кругах. Достаточно сказать, что после принятия на вооружение ракеты Р-11 летом 1955 года ОКБ Королева в сопровождении Устинова посещает группа высших военных: Жуков, Конев, Баграмян, Неделин. Пуск 20 февраля 1956 года авторитет Королева укрепил окончательно.

Надо учесть еще, что первая ракета с атомным зарядом была запущена в дни работы XX съезда КПСС. В те годы, впрочем и много лет спустя, это очень много значило. Порочная система "трудовых подарков" и "праздничных рапортов" съездам, пленумам, годовщинам и юбилеям стала зародышем новой, еще только нарождающейся показухи времен Хрущева, которая достигла полного расцвета в годы Брежнева. Поэтому сразу после съезда, а точнее, после Пленума 27 февраля 1956 года, на котором был избран новый Президиум ЦК КПСС, несколько наиболее влиятельных членов президиума: Хрущев, Булганин, Молотов, Каганович, Кириченко и другие, - приехали в Подлипки.

В сборочном цехе лежал макет межконтинентальной ракеты. Макет был неполный, но все равно производил впечатление. На металлических держалках Королев развесил плакаты, расставил перед ними стулья для высоких гостей, а главный инженер завода Ключарев соорудил у входа в цех "правительственную" вешалку.

Доклад Королева все слушали с большим вниманием. Каганович был туговат на ухо, а цех большой, гулкий, акустика плохая, и Сергей Хрущев - студент МЭИ, приехавший с отцом, все время, как переводчик, шептал что-то на ухо Лазарю Моисеевичу. Королева никто не перебивал, все послушно поворачивали головы, когда он переходил он плаката к плакату. Один Хрущев вертелся на стуле, егозил, толкая в бок Кириченко, громко шептал ему:

- Слышь, что Главный говорит? Тебе до твоего Киева лету двадцать минут, слышь?..

Сам факт этого визита уже означал признание заслуг Королева и, конечно, очень его воодушевил. Вскоре - 20 апреля - вместе с группой атомщиков, в которую входили Зернов, Петров, Негин, Королеву и Мишину было присвоено звание Героя Социалистического Труда. НИИ-88 и опытный завод были отмечены орденами Ленина. Ордена Ленина получили ближайшие соратники Королева - Бушуев, Воскресенский, Крюков, Макеев, Охапкин, Черток. Наградами были отмечены и производственники: Герасимов, Ключарев. Наконец, еще одно событие, означавшее для ДЕЛА гораздо больше любого ордена, которое, конечно же, надо считать прямым следствием всех предыдущих событий, совершилось в том же 1956 году: 14 августа 1956 года Устинов подписал приказ № 310 по Министерству оборонной промышленности, согласно которому ОКБ-1, руководимое Сергеем Павловичем, выделялось из состава НИИ-88 в самостоятельную организацию.

Итак, летом 1946 года вчерашний зек, "филичёвый полковник" Королев был назначен "Главным конструктором изделия № 1" — копии немецкой Фау-2. Летом 1956 года член-корреспондент Академии наук СССР, Герой Социалистического Труда Сергей Павлович Королев становится Главным конструктором ведущего ракетного конструкторского бюро страны, автором целого арсенала боевых и научно-исследовательских машин. Только теперь мог он сказать, что нагнал за это десятилетие годы, украденные тюрьмами и шарашками.

Как много приходилось читать о триумфе Королева после запуска первого спутника, после гагаринского полета. Да, конечно, триумф, глобальная безымянная слава, эпохальные события всемирной истории. Но ведь они - лишь сверкающая на солнце всеобщего ликования надводная часть неподъемного айсберга его трудов. А бóльшая - невидима в потемках глубинной секретности. Из этого переполненного работой десятилетия, из пыльных бурь Капустина Яра, из пляски волн за бортом подлодки, из черного дыма аварийных пусков, из ликования победных

464

стартов, ни единой строчкой не упомянутых в газетах, прилетел наш спутник, шагнул к нам Гагарин.

В подвале на Садово-Спасской, когда Цандер заводил разговор о полете на Марс, Королев всегда мягко ему возражал:

- Рано, Фридрих Артурович, еще не время...

Теперь он мог бы сказать ему:

- Пора!

Жить Королеву оставалось десять лет.