Утром в гостиницу принесли свежие газеты. Наряду со статьями, в которых правдиво сообщалось о первых длях нашего пребывания в Австрии, оказались и заметки иного характера. Особенно постарался при этом венский «Курир»; газета, в частности, вопрошала, как это так — офицер Советской Армии без должного на то разрешения властей Верхней Австрии разъезжает по ее территории в военной форме. Читая эту заметку, мы подумали: видимо, автору ее в свое время здорово «насолили» наши воины, пришедшие в Австрию, чтобы навсегда освободить ее от гитлеровского владычества, видимо, у него есть какой-то особый счет к Советской Армии, форма которой так колет ему глаза. Но что же делать, господин из «Курира», ведь в космос-то слетал все-таки первым советский офицер, и он, несмотря на ваше желание, не только не собирается снимать свою замечательную форму, но, напротив, с еще большей гордостью за нашу армию-освободительницу, за причастность к рядам ее славных воинов будет носить военный мундир и фуражку с крылатой эмблемой.
На другой странице «Курира» была напечатана еще одна весьма тенденциозная заметочка. В ней говорилось, что якобы группа студентов Венского университета опротестовала приглашение ректора советскому космонавту выступить с лекцией о полете в космос. Основным мотивом этого протеста были соображения о том, что аудитории университета не должны-де использоваться для политической пропаганды. Замечу попутно, что лекция эта была не только прочитана, но и выслушана студентами и преподавателями с большим вниманием. Вопреки «доброжелательным» предсказаниям «Курира», на этом вечере в университете никаких эксцессов, разумеется, не было и в помине. Мне было задано много вопросов не только специального характера, но и политических, касающихся участия Советского Союза в борьбе за мир, за запрещение испытаний атомного оружия, за всеобщее и полное разоружение. Не знаю, был ли на этой лекции незадачливый корреспондент из «Курира», но если он был, то мог наглядно убедиться в том, что пущенная им газетная «утка» не имела никаких серьезных оснований.
Из Линца по обсаженным фруктовыми деревьями дорогам мы направились в небольшой австрийский городок Маутхаузен. Близ него, на высоком холме, с которого открывается чудесный вид на окрестности, в мрачное время гитлеризма находился известный всему миру фашистский застенок — лагерь смерти. В этом лагере погибли десятки тысяч советских людей, в том числе Герой Советского Союза генерал-лейтенант инженерных войск Д. М. Карбышев, о жизни которого писателем С. Голубовым написана чудесная книга «Когда крепости не сдаются». И в этой книге, и в других изданиях, рассказывающих о фашистских концентрационных лагерях, приводятся леденящие душу подробности того, с каким нечеловеческим садизмом, с какой звериной изощренностью гитлеровцы уничтожали беззащитных людей, как подло они глумились над всеми, кто самоотверженно боролся против их «нового порядка» в Европе, кто восставал против беззакония и произвола. Теперь мы ехали в это мрачное место, которое по решению ветеранов минувшей войны сохраняется как напоминание о кровожадной сущности фашизма, окончательно разгромленного героической Советской Армией в 1945 году.
Еще на подходах к Маутхаузену, в близлежащих к нему селениях, на стенах домов, на придорожных постройках можно было увидеть крупные, бросающиеся в глаза надписи: «Мир», «Дружба», «Никогда больше фашизма!», «Никогда больше концентрационных лагерей!». Так мирное население Австрии, немало пострадавшее в пору гитлеровского владычества, выражало свое отношение к фашистскому режиму, протестовало против тех, кто хотел бы вновь толкнуть страну на подобный путь.
И вот перед нами высокая, сложенная из серого камня и обвитая колючей проволокой стена Маутхаузенского лагеря смерти. На лужайке возле нее высятся памятники погибшим здесь советским людям, полякам, чехо-словакам, венграм, испанцам, французам, югославам, итальянцам... У подножия памятников — венки из живых цветов. Вместе с Валей и всей группой приехавших советских товарищей и друзей из Общества австро-советской дружбы я тоже возложил большой венок к памятнику замученным в этом лагере советским людям. Скорбная была эта церемония, сколько чувств вызвала она в душе каждого из нас...
Нельзя было без волнения читать и выбитый серебристыми буквами на большой мраморной доске, установленной около ворот в лагерь, длинный перечень уничтоженных в нем с июня 1938 года по май 1945 года заключенных многих национальностей. Здесь, гласила мемориальная доска, было замучено 122766 человек. Из них граждан СССР — 32180 человек, поляков — 30203, венгров — 12923, югославов — 12870, чехов — 4473, немцев-антифашистов — 1500, австрийцев-антифашистов — 235... От рук гитлеровских палачей тут погибло 8204 француза, 6502 испанца, 5750 итальянцев, 3700 греков, 742 бельгийца, 178 голландцев, 77 норвежцев, 34 американца, 19 жителей Люксембурга, 17 англичан. Кроме представителей семнадцати стран, сообщал этот скорбный перечень, в Маутхаузене было замучено 3160 человек, не имеющих подданства.
В самом низу мемориальной доски сделана примечательная приписка: «В это число не входят десятки тысяч тех, кто без всякой регистрации был убит вскоре после доставки в лагерь». Значит, фактическое количество жертв бесчинствовавших тут гестаповцев и эсэсовцев далеко не исчерпывается и без того ужасающей воображение цифрой — 122 766 человек. Это была самая настоящая фабрика смерти, из кошмарных цехов которой удалось вырваться немногим. А кто и пытался вырваться, как это, скажем, было в первые месяцы 1945 года, когда в побеге из лагеря, организованном советскими военнопленными, приняло участие 700 человек, тут же погибал под пулями гитлеровцев, устраивавших, как они говорили, «охоту на зайцев».
Надо иметь крепкие нервы, чтобы спокойно осматривать все те лагерные постройки, все те места, где день за днем разворачивалась трагедия десятков и десятков тысяч заключенных. Вот «лестница смерти», ведущая от каменоломни на скалистый холм, под которым тускло поблескивает водой небольшое озерцо. С этой «скалы парашютистов», как называли ее заключенные, их сбрасывали потешавшиеся над своими узниками гитлеровцы. Вот огромные железные крюки, на которые они подвешивали «провинившихся» узников лагеря для очередной экзекуции плетьми. Вот место, где фашисты, обливая ледяной водой, замучили генерала Д. М, Карбышева. Вот дощатые бараки, в которых заключенные спали вповалку. Вот котлы, где варилась для них лагерная баланда. Вот печь, где сжигались трупы умерщвленных. Вот хитроумное приспособление, с помощью которого производились убийства точным выстрелом в затылок. Вот замаскированная под душевую комнату газовая камера...
Молча, стиснув зубы, мы обходили один «цех убийства» за другим, внутренне содрогаясь от всего увиденного и услышанного. И мне невольно в эти минуты припомнились те жуткие дни, когда в детстве пришлось оказаться на территории, временно захваченной гитлеровцами.
Вспомнилось Клушино, братишка Боря, которого чуть не задушил фашистский солдат; старший брат Валентин и сестра Зоя, которых эсэсовцы угнали в неволю, но они, убежав, внесли свою посильную лепту в дело борьбы с врагом... Наша семья, как и семьи многих односельчан, много натерпелась от гитлеровцев. Но то, что мы увидели теперь, в Маутхаузене, когда как бы непосредственно соприкоснулись со всеми ужасами, которые творились здесь, взволновало меня до глубины души. Взволнована была и Валя и все мои старшие товарищи, которым в своей жизни пришлось, конечно, повидать куда больше моего, стойко вынести все тяготы минувшей войны. «Какое счастье,—подумал я,—что наш народ выдюжил в этой ожесточенной борьбе с врагами человечества, что он наголову разгромил фашистов и тем самым дал нам, молодому поколению советских людей, возможность жить такой богатой творческой жизнью, летать в космос, строить коммунизм!»
Когда мы уже заканчивали осмотр Маутхаузенского застенка, ко мне подошел крупного роста человек, одетый в кожаное пальто. Он все время следовал с нашей группой, делая снимки незатейливым туристским фотоаппаратом.
— Мое имя Влчек... Эмиль Влчек,—представился он,— чех из города Нитра...
Оказалось, что этот тридцативосьмилетний мужчина в годы войны партизанил в Моравии и вместе с другими молодыми чехословацкими парнями в начале 1945 года был захвачен гитлеровцами и привезен сюда, в Маутхаузен. В заключении он значился под № 133184, на его арестантской одежде был нашит треугольник — таким знаком эсэсовцы метили особенно опасных «преступников». Эмиль Влчек с очередным «транспортом» заключенных в составе 63 человек прибыл в лагерь спустя несколько дней после мученической гибели Д. М. Карбышева и помнит, сколько разговоров среди них было тогда о мужестве и стойкости советского генерала. Спустя месяц, будучи назначенным на какие-то работы в соседний с Маутхаузеном городок, он убежал из-под стражи и сумел добраться до родной Чехословакии. Теперь он работал по столярному делу в родной Нитре. Узнав из газет, что советский космонавт едет в Австрию, Эмиль Влчек поспешил достать через профсоюз туристскую путевку и был рад повстречаться со мной в тех местах, где только чудом спасся от неминуемой смерти.
Бывший чехословацкий партизан говорил взволнованно. Еще бы, спустя много лет побывать там, где он принял столько унижений и мук, где жизнь его висела на волоске!.. В память о нашей неожиданной встрече я подарил ему свою фотографию, мы обменялись автографами.
Полные впечатлений от всего того, что пришлось увидеть в Маутхаузене, мы к полудню приехали в рабочий городок Санкт-Пельтен. И конечно, выступая на митинге жителей города, собравшихся подле ратуши, я не мог не рассказать им об этих впечатлениях и о том, что всем людям доброй воли нужно с еще большей настойчивостью бороться за мир, за укрепление дружбы между народами всех стран.
В шесть часов вечера в Штадтхалле — крупнейшем сооружении Вены — профессор Гуго Гляйзер открыл двадцатитысячный митинг трудящихся города. Нас на русском языке приветствовали ученики одной из венских школ. Об истории развития советской космонавтики сделал сообщение профессор Холичер — представитель комитета Австрии по изучению космоса. Выступавшая вслед за ним от имени граждан Вены красивая девушка по имени Рут сказала немало теплых слов в мой адрес и в адрес Вали. Она закончила свою речь такими словами:
— Австрийская молодежь очень рада, что первые полеты в космос совершили советские люди ее поколения, стремящегося только к одной цели — к миру.
На сцену большими группами выходили делегации с приветствиями советской науке и технике — из Нижней Австрии, от ветеранов революционного движения, из Бургенланда, Мне был вручен значок почетного члена Общества австро-советской дружбы, а Вале — большой букет красных роз и национальные игрушки для наших дочурок. Все происходило в какой-то особенно задушевной обстановке.
Выступая на этом митинге, я вспомнил выдающегося ученого-астронома Иоганна Кеплера, который, живя в Граце, затем в Линце, сотни лет назад на основе учения Коперника разработал законы движения планет. Ведь эти законы, под всеобщее одобрение участников митинга заметил я, имеют прямое отношение к современной космонавтике. Далее пошел рассказ о работах советских ученых, инженеров и рабочих, создавших космический корабль «Восток», о мощности ракеты-носителя, шесть двигателей которой в 20000000 лошадиных сил вывели ее на орбиту, о полете вокруг Земли, о том, какой женственный вид у нашей планеты, окруженной нежно-голубым ореолом. Товарищи потом говорили, что это было одно из моих особенно удачных выступлений. Митинг закончился большой овацией в честь советской науки и техники. Духовой оркестр исполнил очень красивый и звучный «Марш советских космонавтов», специально написанный одним из членов Общества австро-советской дружбы.
А через полчаса мы уже входили в так называемый «максимум-зал» Венского университета, основанного более чем полтысячи лет назад. Здесь мне предстояло прочесть научно-популярную лекцию о путях развития советской космонавтики. Несмотря на сравнительно поздний час, в «максимум-зале»собралось много студентов, преподавателей и профессоров. Иные из них, как и ректор университета профессор Арнольд, были одеты в черные мантии. Слушатели задали много вопросов как научно-технического, так и политического характера, на которые я постарался дать самые исчерпывающие ответы.
Наутро снова в путь. Теперь маршрут нашей поездки лежал в Штирию — исключительно красивую часть страны. Было второе воскресенье мая, когда в Австрии по давно установившемуся обычаю отмечается День матери — своеобразный народный праздник, посвященный женщинам. Естественно, на всем пути в Грац — столицу Штирии, выступая на летучих митингах в Медлинге, Бадене, Винер-Нейштадте, Нейнкирхене, Капфенберге и других небольших городках, где у здания ратуш, несмотря на дождливую погоду, собирались тысячи жителей,— я и Валя от всей души поздравляли австрийских женщин с Днем матери, высказывали пожелания, чтобы их дети больше никогда не знали, что такое война. Эти наши слова, как правило, встречались с большим воодушевлением.
На подъезде к Капфенбергу, у деревни Мюрцхофен, в очень живописной местности колонна наших машин остановилась на несколько минут. Сразу нас окружили толпы людей. Было интересно побеседовать с сельскими жителями, конечно не ждавшими советских гостей. Особенно мне запомнился очень теплый разговор с молодой четой Карлом и Элькс Мартинец, любовно пестовавшей свою годовалую дочурку Клавдию. Они рассказали о своей работе, о жизни, мы обменялись памятными сувенирами и сфотографировались на память. Двумя фотоаппаратами — моим и Карла Мартинеца,— так, чтобы у каждого из нас сохранилась эта пленка.
А в Капфенберге неожиданно довелось увидеть старого рабочего — токаря Франца Францевича Юраско, который с гордостью показал нам пригласительный билет на Красную площадь в день празднования 43-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Он приезжал тогда в Москву с делегацией австрийских трудящихся и, конечно, был полон воспоминаний о днях, проведенных в Советском Союзе. Слушая его горячую, сбивчивую от волнения речь, я невольно подумал, сколько искренних друзей имеет наш народ во всех странах мира, какое счастье быть гражданином нашей великой социалистической Родины, искреннее, доброе слово о которой звучит на языках всех народов и наций.
Уже поздно ночью, после массового митинга, проведенного при прожекторах, мы двинулись из Граца в обратный путь. И я, и Валя, да и все товарищи, устав за день, слегка подремывали в дороге. В горах было туманно, и машины поэтому шли не очень-то быстро. На перевале Земмеринг — своеобразной границе между Штирией и Нижней Австрией — сделали короткую остановку, зашли в придорожную таверну. В ней было полно народу— молодые парни-лесорубы, шоферы с грузовых автомашин, идущих из Вены, несколько туристов. Пока нам подавали по чашечке черного кофе, один из парней, подойди к музыкальному автомату и опустив в него шиллинг, нажал на кнопку. Послышался отрывистый счет: «Фюнф, фир, дрей, цвей, эйн, зеро», затем раздался резкий, как при запуске ракеты, свист, грохот, чей-то голос, похожий на мой, сказал по-русски: «Поехали!», и помещение таверны заполнили звуки веселой песенки. Все, довольные, засмеялись и захлопали в ладоши. Оказывается, парень, как бы приветствуя нас, специально выбрал популярную в Австрии «космическую» пластинку «Полет к звездам». Мы, конечно, к удовольствию всех присутствующих, прослушали ее несколько раз.
Заключительный день пребывания в Австрии был посвящен новым встречам, и в числе их с коллективом редакции коммунистической газеты «Фольксштимме». На первом этаже здания, где помещается редакция этой газеты, расположен книжный магазин. Мы довольно долго пробыли в нем — тут шла продажа изданной на немецком языке книги «Дорога в космос», и многие покупатели хотели получить ее с моим автографом. Писал, как говорится, до тех пор, пока не кончились чернила в авторучке...
Утром 15 мая, сердечно провожаемые австрийскими друзьями и увозя с собой самые теплые впечатления об интересных встречах, мы улетели на Родину. Надо было готовиться к еще одной зарубежной поездке — на далекие Японские острова.
Первой зарубежной страной, которую мне довелось видеть в памятный день 12 апреля 1961 года с борта «Востока», была Япония. Ее зеленые, покрытые лесами острова на какое-то короткое время проглянули сквозь разрывы облаков далеко внизу, и вот уже, двигаясь по намеченной орбите, «Восток» пошел над синеватыми водами Тихого океана. Может быть, еще и поэтому с таким интересом мы в двадцатых числах мая 1962 года, подлетая к Токио, любовались раскрывающейся перед нами панорамой острова Хонсю с хорошо заметной на нем снеговой шапкой Фудзиямы.
В Японию меня, Валю и группу сопровождавших товарищей во главе с Героем Советского Союза генералом Л. И. Гореглядом пригласило Общество «Япония — СССР». Наши японские друзья постарались сделать все зависящее от них, чтобы этот дружественный визит прошел как можно лучше, чтобы мы могли побывать не только в столице государства, но и в ряде других городов, поближе познакомиться с жизнью и культурой японского народа. Они во главе с вице-президептом Общества встретили нас на токийском аэродроме и первым делом прикрепили к нашим костюмам большие, искусно сделанные из тончайшей материи хризантемы на красно-белых ленточках. Это был знак почетных гостей.
На аэродроме, на всем пути в центр столицы к отелю «Империал», где мы должны были остановиться, толпился народ. На ветру трепетали полотнища флагов и транспарантов. Многие пели очень мелодичную песню о советских космонавтах, В припеве этой песни была такая строчка: «Хорошо, хорошо, Гагарин!» Японские юноши и девушки выговаривали ее по-русски. И хотя, может быть, несколько неловко говорить здесь об этом, но песня мне понравилась. Ведь дело вовсе не в том, что в ней упоминалось мое имя, а в том, что она была посвящена советским космонавтам и своим содержанием хорошо выражала главное: полеты советских космических кораблей служат прогрессу всего человечества, осуществляются в интересах мира на нашей планете.
В те дни, которые мы провели в Стране восходящего солнца, как испокон веков называют ее японцы, Общество «Япония—СССР» отмечало свой пятилетний юбилей. К этой дате оно пришло с заметными успехами во многих начинаниях, направленных на укрепление и развитие дружественных связей японского народа со своим непосредственным соседом Советским Союзом. Филиалы Общества имелись более чем в сорока префектурах страны, оно насчитывало около 70 коллективных членов, объединявших большие массы японских трудящихся. Например, член Общества — Генеральный совет японских профсоюзов — охватывал около четырех миллионов рабочих и служащих различных отраслей промышленности.
Общество располагает печатными изданиями, занимается переводом книг советских авторов на японский язык. В частности, при активном участии членов Общества — писателей и журналистов — в Японии были изданы и книги записок советских космонавтов «Дорога в космос» и «700000 километров в космосе». Признаться, мне было приятно видеть их в руках юношей и девушек, приходивших на вечера, устраиваемые Обществом и в Токио, и в Осака, и в Киото, и других городах. Один из переводчиков «Дороги в космос», Таку Эгава, вручил мне ее с такой трогательной надписью: «На память о радостнейшей встрече в Токио. Желаю вам, жене и дочерям хорошего здоровья, счастливой жизни и дальнейших, еще больших успехов и в космосе и на земле».
Повседневная работа Общества находит живейший отклик в народных массах Японии, она близка сердцам миллионов жителей страны, искренне желающих развития самых добрососедских отношений с Советским Союзом. Как добрых соседей, как союзников в борьбе за мир встречал нас японский народ, перенесший много невзгод в пору второй мировой войны, переживший атомные бомбардировки. Трудящиеся Японии с вполне понятными опасениями следили за непрекращающимися ядерными испытаниями, производимыми американской военщиной в бассейне Тихого океана. Сколько раз, едва только начинало дождить, будь то в Токио или Осака, японские друзья предупредительно советовали накинуть плащи или раскрывали над нами зонтики, чтобы обезопасить от радиоактивной влаги.
Сколько горьких историй пришлось нам выслушать в беседах с простыми людьми Японии о губительных последствиях атомных нападений на Хиросиму и Нагасаки! И в то же время с каким уважением к нашему народу рассказывали японские друзья о помощи, которую оказывают советские медики их стране в борьбе с атомными последствиями! Как раз в те дни, когда мы были в Японии, девушка из Нагасаки Нагата Хисако, вылечившаяся в Советском Союзе от тяжелого недуга, полученного в результате атомной бомбардировки, вышла замуж за молодого парня из Токио. В этот счастливый для молодой четы день я от имени всех своих товарищей передал ей сердечные поздравления, пожелал больших успехов в работе и жизни.
Буквально с первой минуты прилета в Токио каждый день нашего пребывания в Японии был строго регламентирован обширной программой различных встреч, лекций о советской космонавтике, массовых митингов, выступлений по телевидению и по радио, бесед с учеными, обстоятельных пресс-конференций с журналистами. В эту программу были включены и встречи моей жены Вали с представительницами различных женских общественных организаций. На одной из этих встреч она поставила свою подпись под обращением японских матерей против испытаний ядерного оружия.
Как раз в те дни американский космонавт М. Карпентер совершил трехвитковый орбитальный полет вокруг Земли. Весть об этом застала нас в древней столице страны Киото. Естественно, что японские журналисты — а они сопровождали нас повсюду — попросили меня сказать по этому поводу несколько слов. Хотя местная пресса и опубликовала лишь первоначальные и весьма неполные данные об этом полете, но было ясно, что рейс М. Карпентера, повторявший, по сути дела, предыдущий полет Д. Гленна, едва не закончился очень плачевно. Ведь ему из-за чрезвычайно повысившейся в кабине температуры пришлось очень тяжело. «Приводнение» космонавта произошло в сотнях километров от намеченного места. Его долго не могли обнаружить поисковые корабли.. Словом, техническая сторона дела в этом полете оказалась далеко не на высоте.
Сказав об этом японским журналистам и о том, что мне хочется от души поздравить смелого американского космонавта с благополучным, несмотря на все возникшие в полете затруднения, возвращением на Землю, я выразил надежду, что сделанные в новом американском космическом полете наблюдения будут целиком служить делу научного исследования космического пространства в мирных целях.
— Мы, советские космонавты, проложившие первые борозды в космической целине,— сказал я в заключение этого летучего интервью,— всегда будем рады сотрудничать с исследователями просторов Вселенной — представителями всех стран и народов — в интересах мира и дружбы на нашей планете.
На следующий день многие японские газеты привели это высказывание в отчетах о ходе нашей поездки. Но были среди сопровождавших нас японских журналистов и люди, считавшие, что полет М. Карпентера как бы охладит интерес японского народа к советским гостям. Надо сказать, что они глубоко ошиблись в своих беспочвенных прогнозах. Как раз в эти дни гребень приветственной, если можно так выразиться, волны в адрес Советского Союза, в адрес успехов советской космонавтики, которая, подобно мощному цунами, катилась по Японии, возрос еще больше. Это выразилось и в еще больших скоплениях народа, выходившего встречать нас в Нагое, Титосе и Саппоро, и в том, что на плакатах, возвышавшихся над людскими толпами, появились портреты В. И. Ленина и красноречивые надписи: «Хорошо, Советский Союз! Хорошо, коммунизм!» Все в большем количестве мне стали подавать для памятных автографов открытки с известной фотографией, снятой на Красной площади: «небесные братья» — Гагарин и Титов. Все это, безусловно, как бы еще и еще раз подчеркивало признание японским народом неоспоримости приоритета и больших достижений Советского Союза в области освоения космоса.
Кстати сказать, это явственно прозвучало и на широкой пресс-конференции в Токио с тремястами зарубежными корреспондентами в их клубе. Президент клуба — представитель американского агентства Ассошиэйтед Пресс — в своем выступлении прямо сказал о том, что полеты советских космических кораблей «Восток» и «Восток-2» не знают себе равных и что у человечества, какие бы в последующем ни были осуществлены рейсы в космос, на века останется память о советских людях — пионерах освоения просторов Вселенной. Было приятно слышать эти слова из уст видного американского журналиста, вполне объективно оценившего великий вклад Советского Союза, его ученых, инженеров и рабочих в дело развития космонавтики. Жаль только, что на этой пресс-конференции американские журналисты ни единым словом не обмолвились о затеянной тогда Пентагоном диверсии в космосе — испытаниях ядерного оружия на больших высотах.
Свое искренне дружеское расположение к Советскому Союзу, свою тягу к советским людям японские трудящиеся, члены Общества «Япония — СССР» старались выразить самыми различными способами. Как правило, каждый массовый митинг — а они организовывались во всех посещенных нами городах — заканчивался небольшим концертом. На этих концертах наряду с национальными песнями и танцами в программу входили выступления самодеятельных коллективов японской молодежи, которые ставили целые музыкально-танцевальные спектакли, включавшие в себя популярные советские песни и наши народные танцы. В Осака, например, такое выступление, происходившее на водном стадионе и длившееся около часа, так и называлось «Подмосковные вечера». Японские юноши и девушки, одетые в костюмы колхозных трактористов, полеводов, доярок, разыграли увлекательную пантомиму, спели несколько советских песен, а потом, в заключение, пригласили всех нас на сцену, для того чтобы вместе с ними спеть «Подмосковные вечера». И мы, конечно, вышли на сцену и под горячее одобрение тридцати тысяч участников митинга пели, и, надо сказать, пели с большим воодушевлением.
В Японии хорошо развито телевидение. Поэтому мне и Вале по просьбе японских друзей пришлось несколько раз участвовать в телевизионных передачах. Иные из них длились чуть ли не по часу и, как рассказывали товарищи, проходили довольно интересно. В одной из таких телепсредач, организованной Токийской студией, имеете с нами приняло участие большое количество людей: студенты университета «Васэда», вернувшиеся из Антарктиды члены научной экспедиции, жена японского летчика Токугава, совершившего более пятидесяти лет назад первый в Японии полет, конструктор японских исследовательских ракет профессор Итокава и... годовалая девочка Ногуе Мидзогути, родившаяся в день полета «Востока».
Такая сложная передача — своего рода телевизионный спектакль,— конечно, потребовала хорошей режиссуры, которой я, хотя и без заблаговременной подготовки, старался помогать в меру сил и возможностей. Товарищи говорят, что передача получилась хорошей. Особенно удачным, по их мнению, был эпизод, когда я взял на руки годовалую Ногуе Мидзогути и, от души расцеловав ее, пожелал, чтобы она, как и другие японские дети, никогда не узнала, что такое война, чтобы вся ее жизнь была мирной, творческой, направленной на благо своего талантливого, трудолюбивого народа.
Первый японский летчик Токугава по состоянию здоровья не смог сам прийти в телестудию. Но по ходу передачи на экране телевизора появилось его изображение, раздался его голос.
— Очень доволен,— говорил этот уже далеко не молодой человек, одетый в простой, домашний костюм,— что советские люди первыми осуществили полет в космос. Сожалею, что не могу лично встретиться с советским космонавтом. Надеюсь, что народы наших стран всегда будут жить в мире и дружбе.
По поручению Токугава его жена, тоже уже пожилая женщина, в темном кимоно, преподнесла мне памятный сувенир — макет самолета, на котором ее муж совершил первый полет в Японии. Благодаря за подарок, я сказал, что рад приветствовать летчика Токугава, что примерно в то же время, когда он впервые поднимался в воздух, русские летчики — пионеры авиации — тоже достигли немалых успехов, установив несколько международных рекордов.
Затем я напомнил японским телезрителям, что более сотни лет назад русский моряк А. Ф. Можайский— создатель первого в мире самолета,— плавая у берегов Японии на фрегате «Диана», спас японских рыбаков во время сильного шторма. Жену Токугава я попросил передать ему от меня репродукцию рисунка А. Ф. Можайского, сделанного в то время в бухте Симодо.
Запомнился мне из этой телепередачи и разговор с японским ученым — ракетостроителем профессором Итокава. Мы, по сути дела, продолжили в телестудии ту беседу, которая началась у нас еще на встрече с группой японских ученых, на которой профессор рассказал об испытаниях его исследовательских ракет, о планах создания японской космической ракеты.
— Когда она будет создана,—сказал я профессору,— был бы рад совершить на ней полет вместе с японскими космонавтами.
— Это было бы,— заметил японский конструктор,— замечательным вкладом в дело международного сотрудничества в области космонавтики.
Кстати сказать, мысль о совместных научных работах по исследованию космического пространства быстро подхватили японские друзья. Они очень образно выразили ее в появившемся в Нагое макете космической ракеты с надписью на ее борту: «Восток». В пилотской кабине этой ракеты рядом с советским космонавтом сидел японский юноша, облаченный в скафандр и гермошлем. В руках у юноши был плакат: «Вместе в космос!»
Вместе в космос, вместе с Советским Союзом бороться за мир, за запрещение ядерных испытаний, за всеобщее и полное разоружение — эти призывы громко звучали на всех митингах, на всех встречах, в которых нам довелось участвовать на японской земле.
Здесь, как известно, расположено немало американских военных баз. На аэродроме одной из них, находящейся возле города Титосе (остров Хоккайдо), нам пришлось побывать на пути в Саппоро. Видимо, специально к нашему прилету все самолеты были убраны в ангары. Но на служебных помещениях четко выделялись надписи, гласящие о том, что здесь размещены подразделения военно-воздушных сил США. Да и возле здания штаба ветер раздувал поднятый на мачту звездно-полосатый американский флаг.
Солдат и офицеров США в форме было немного. Большинство — а их легко можно было узнать в толпе японцев по светлым лицам — переоделись в штатские костюмы. С одним нз таких «штатских» военных сопровождавшие меня журналисты затеяли беседу о погоде, о красотах острова Хоккайдо.
— Очень богатая природа,— сказал американец.
— Видимо, поэтому вы и поселились здесь? — спросили его товарищи.
Американец смешался. Наши обратили его внимание на пролетавшие в стороне реактивные истребители с опознавательными знаками авиации США.
— С этого аэродрома? — опять спросили собеседника журналисты.
— Не знаю,— нарочито удивленно пожимая плечами, ответил тот,— тут нет нашей базы...
Тогда мои советские друзья обратили его внимание, что разговор происходит в каких-нибудь двадцати метрах от таблички, на которой четко выделялись буквы: «U. S. Air force» — «Соединенные Штаты. Воздушные силы». Надо ли говорить о том, что американец после этого немедленно прекратил беседу и постарался побыстрее затеряться в толпе.
Еще с одним представителем американской авиации мы встретились на обратном пути из Саппоро в Токио. Это был командир пассажирского самолета капитан Элсмор. Он пригласил меня в пилотскую кабину. Мы поговорили о качествах машины, об установленных на ней пилотажных и навигационных приборах. Затем разговор зашел о минувшей войне. Выяснилось, что во время ее мы оба были подростками.
— Думаю,— сказал на прощание Элсмор,— нам не придется встречаться на войне. Не по мне это дело...
В эти дни в мой адрес приходили письма из разных городов Японии. В них много говорилось о самом наболевшем для японцев — о необходимости запрещения испытаний ядерного оружия, о борьбе за мир. Меня очень взволновало одно письмо, полученное на острове Хоккайдо. Его написал много лет томящийся в тюрьме японский коммунист Кунидзи Мураками. Его история мне была хорошо известна из опубликованной в «Правде» корреспонденции. Около десяти лет назад Кунидзи Мураками схватили по нелепому подозрению в нарушении правопорядка и до сих пор держали в заключении. К листку, написанному в тюремной камере, Мураками приложил фотографию своей восьмидесятилетней матери — простой японской женщины, с изможденным от трудной жизни лицом. Поздравляя меня с приездом на его родину, за лучшее будущее которой он готов отдать все свои силы, Мураками пишет, что когда, год тому назад, здесь же, в камере №10, он узнал о полете «Востока», то ему подумалось: «Это — начало новой эры». Свое взволнованное послание безвинно томящийся в тюрьме японский коммунист закончил такими строками: «Да здравствует СССР! Да здравствует советский космический корабль № 3! Да здравствует мир!»
Мыслями о мире, о дружбе и сотрудничестве с Советским Союзом жили десятки миллионов трудящихся нашего дальневосточного соседа. Встречая советских людей, трудовые люди Японии высоко поднимали над головой символично скрещенные вместе красные флажки с серпом и молотом и белые с красным шаром восходящего солнца — национальной эмблемой своей страны. Это был знак сердечного приветствия, знак дружбы, знак добрососедских отношений двух государств, которые разделяет только небольшое море. Когда, распрощавшись с гостеприимным японским народом, мы уже летели в Москву, из портативного радиоприемника вдруг понеслись звуки полюбившейся всем нам песни, сложенной японской молодежью: «Пусть расцветают цветы мира на всей нашей зеленой и щедрой планете».
ШТУРМ КОСМОСА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Еще находясь в Японии, на слете молодежи, мы уговорились с японскими юношами и девушками о ближайшей встрече на Всемирном фестивале молодежи, который должен был состояться в июле 1962 года в столице Финляндии Хельсинки. Выполняя это обещание, хотя и очень было трудно со временем, ибо в те дни уже вовсю развернулась подготовка к новому полету в космос Андрияна Николаева и Павла Поповича, я все же побывал на этом форуме молодежи почти 140 стран. В Хельсинки, уже знакомом мне по прошлогодней поездке, произошло много интересных встреч и бесед. Прилетев на фестиваль утром, выступив на массовом митинге, на собрании студентов, интересующихся космонавтикой, побеседовав на теплоходе «Грузия» с советской делегацией, побывав на молодежном балу в рабочем клубе, я уже ночью, везя сердечные приветы советским космонавтам от участников фестиваля, вылетел обратно на Родину. Надо было спешить на космодром.
Серьезная задача была поставлена на сей раз перед советскими космонавтами, людьми сильными и целеустремленными. Речь шла о длительном групповом полете двух космических кораблей — «Восток-3» и «Восток-4», в ходе которого следовало решить ряд важных проблем, необходимых для дальнейшего развития космонавтики. Дух захватывало от новизны и сложности полетных заданий, тщательно разработанных советскими учеными. Нашим космонавтам предстояло выяснить степень влияния длительного состояния невесомости на человеческий организм, провести трехсуточный совместный групповой полет в космосе с поддержанием постоянной двусторонней связи друг с другом и с Землей, совершить групповую посадку в заданном районе и решить множество самых разнообразных медико-биологических вопросов. Андриян Николаев должен был провести в космосе четверо суток, а Павел Попович, присоединившись к нему почти через двадцать четыре часа,— трое суток.
Все мы были твердо уверены, что наши друзья с честью справятся с возложенными на них задачами, Андриян Николаев — космонавт-3, как уже давно называли мы его между собой, год назад дублировал Германа Титова и был тогда готов в любую минуту занять пилотское место в кабине «Востока-2». Этот исключительно спокойный и выдержанный человек был отлично подготовлен к новому полету в космос. Он, как и Павел Попович, расспрашивал меня и Германа Титова о всех перипетиях наших космических рейсов, глубоко вникал в наш опыт, тщательно готовился к заданию на различных тренажерах.
По отзывам медиков, Николаев обладал идеальным здоровьем, выдержкой и спокойствием. Все мы уважали его за исключительную скромность. В жизни каждого человека бывают минуты, полностью раскрывающие характер, определяющие, на что он способен. В такие минуты решения, от которых зависит судьба человека и исполняемого им дела и долга, надо принимать мгновенно и молниеносно проводить в жизнь. Именно такое испытание выпало на долю Андрияна в тихий июньский день 1956 года.
Тогда он, будучи молодым летчиком, нес службу в авиационном полку. В назначенный час Андриян повел реактивный истребитель в пилотажную зону. День был солнечный. У всех летчиков эскадрильи ладились полеты. Все было хорошо и у лейтенанта Николаева. Он радостно оглядывал широкие дали, распростершиеся под могучим, надежным крылом самолета. Редкие летние облака сливались на горизонте в сиреневую дымку. Поля цветущего льна синели внизу, подобно озерам. Все в душе летчика, наполненной счастливым чувством полета, пело.
И вдруг мерный посвист двигателя внезапно оборвался. В первый момент Андриян не понял, что же произошло? На приборной доске заплясали стрелки, двигатель заглох. У летчика перехватило дыхание. Что делать? Взгляд метнулся к высотомеру: 6000 метров. Не так уж много для тяжелой машины, быстро теряющей скорость, чтобы спланировать на аэродром. Андриян кратко доложил руководителю полетов о беде. В подобных случаях неизбежно катапультирование летчика с парашютом. Но ведь самолет стоит колоссальных средств, в него вложено много труда...
А земля с каждой секундой приближалась. Наклоненное к ней крыло самолета, казалось, вот-вот зацепит верхушки деревьев. Сохраняя присутствие духа, Андриян действовал разумно и хладнокровно. Крепко обхватив ручку управления, он выровнял машину. Она пронеслась над одним оврагом, над другим, перевалила через холм, поросший кустарником, словно подбитая птица, пролетела над лугом с протекавшей по нему речушкой и, взбороздив ржаное поле, замерла на месте.
Оглушенный не столько ударом о землю, сколько наступившей тишиной, Андриян с облегчением откинул фонарь кабины. Его охватила неимоверная усталость. Пахнущий полевыми цветами легкий ветерок обвеял разгоряченное лицо.
Он оглядел самолет. Машина, если не считать незначительных повреждений, была цела. У Андрияна отлегло от сердца,— значит, не зря рисковал!
Через несколько минут на автомашинах примчались командир полка и командир эскадрильи с техниками. Всех поразило хладнокровие летчика.
— Долг для него превыше всего,— сказал подполковник Соколов офицерам полка, когда через несколько дней перед строем вручал Андрияну часы. Я видел эти часы. На их крышке выгравировано: «Лейтенанту Николаеву А. Г. от командира войсковой части». Это была первая награда, полученная Андрияном за время службы в Советской Армии.
...И вот я опять на космодроме Байконур. Сюда вместе с космонавтами прибыли и многие давно знакомые мне и Герману Титову специалисты по самым различным отраслям космической техники. Я с большой радостью встретился тут с Главным конструктором. Он, как всегда, был приветлив и внимателен. Мы, космонавты, питали к этому человеку поистине сыновнюю любовь и безграничное уважение. Да и среди ученых, инженеров, техников и рабочих он снискал себе непререкаемый авторитет. Каждый выход человека в космос был связан с его непосредственным участием в этом сложнейшем деле.
Космодром жил размеренной жизнью. Я сразу включился в ее деловой ритм, подчиненный требованиям предстоящей задачи. Целыми днями мы пропадали на стартовой площадке, в помещениях, отведенных для специальных занятий, на оперативном пункте управления предстоящим полетом. Следовало проверить, уточнить, «проиграть» с командирами «Востока-3» и «Востока-4» на Земле все их действия в космосе. Эта работа чередовалась с отдыхом. За несколько дней до старта «Востока-3» дружной компанией ездили на рыбалку, варили уху. Каждый вечер смотрели кинофильмы, главным образом комедийные, очень далекие от нашей беспокойной профессии.
И вот настал последний день перед стартом «Востока-3». Мы проводили Андрияна Николаева и его дублера в тот самый «домик космонавтов», где в апреле 1961 года мне и Герману Титову довелось пронести запомнившуюся на всю жизнь ночь накануне старта «Востока». Здесь было так же уютно, как и тогда. В небольшой спальне — две кровати, круглый стол с букетом полевых цветов, книги, шахматы, радиоприемник. Андриян Николаев расположился на кровати, где раньше спал я и на которой он провел ночь, дублируя Германа Титова. Перед тем как улечься спать, мы все — Андриян Николаев, Павел Попович, их дублеры — Валерий Быковский и Владимир Комаров, Герман Титов и я — перекинулись несколькими шутками, пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись. После нашего ухода Андриян Николаев и его дублер Валерий Быковский сразу уснули. Дважды за ночь к ним заходил Главный конструктор, беседовал с врачами, дежурившими в «домике космонавтов», и, убедившись, что ребята спят, уходил. Это было продиктовано не волнением и беспокойством, а отеческой заботой.
Ночь на 11 августа выдалась тихая, звездная. Светила полная луна. Многие специалисты, жившие вместе с нами в космодромной гостинице, долго сидели в садочке и тихо беседовали о том, какие новые, еще более сложные задачи будут решаться отечественной космонавтикой. Время это, конечно, придет, и кто знает, может быть, гораздо скорее, чем мы думаем. Разве в октябре 1957 года, когда в космос вышел первый в мире советский искусственный спутник Земли, могли мы представить себе, что всего через три года после этого события развернется деятельная подготовка к первому в истории полету человека в просторы Вселенной? А разве в апреле 1961 года после полуторачасового рейса вокруг планеты можно было подумать, что всего только через год речь пойдет о многосуточном полете не одного, а сразу двух космических кораблей?
Рано утром, пока еще командир «Востока-3» спал безмятежным, крепким сном, Государственная комиссия, которой Центральный Комитет партии и Советское правительство поручили руководить новым полетом в космос, собравшись в помещении поблизости от стартовой площадки, заслушала доклады о готовности ракеты-носителя и космического корабля к полету, утвердила во всех деталях полетное задание. Вместе с Германом Титовым я тоже был на этом заседании Государственной комиссии. Было приятно выслушать здесь ответ представителя медицины на вопрос о состоянии здоровья командира «Востока-3»: он, судя по показаниям специальной аппаратуры, чувствует себя превосходно. Да иначе и не могло быть! Хорошо зная Андрияна Николаева, его действительно богатырское здоровье и крепкие нервы, мы невольно в этот момент переглянулись с Германом Титовым и понимающе улыбнулись друг другу.
Легкий завтрак в земных условиях, облачение в космические одежды Андрияна Николаева и его дублера — и выезд в специальном автобусе на стартовую площадку. Обыкновенно в этом автобусе едут только два космонавта — командир корабля и его заместитель. На сей раз в автобусе был и Павел Попович — командир «Востока-4», стартующего через сутки. Все время он и Андриян Николаев были вместе и, конечно, не могли разлучиться с этот ответственный предстартовый час.
С песней, вырывающейся из открытых окон автобуса, космонавты прибыли на стартовую площадку. В безоблачном небе не было ничего, кроме ослепительно светящего солнца, и казалось, готовая к выходу в космос гигантская ракета нацелена прямо на него. Андриян Николаев коротко отрапортовал Председателю Государственной комиссии о том, что готов к выполнению задания. Мне вспомнилось, как вот так же, в апреле минувшего года, рапортовал о готовности к полету на «Востоке» и я. С тех пор прошло совсем немного времени, и в какой новый, небывалый полет мы провожаем сейчас своего товарища! Вот он крепко, по-мужски целуется с учеными, со мной и Германом Титовым, с командиром «Востока-4»... Прощальный взмах руки товарищам и друзьям, и лифт уносит Андрияна Николаева к люку космического корабля.
Теперь время потянулось медленно. Ведь самое тяжелое в жизни космонавта — это ожидание. Пока Андриян обживался в своей уютной кабине, я все время перекликался с ним по радио. Это был самый обыденный разговор. Были в нем и вопросы технического характера, и деловые советы, и шутки.
Время от времени ко мне на стартовом командном пункте, расположенном под землей, в так называемом бункере, подходил академик С. П. Королев и, взяв микрофон, говорил Андрияну Николаеву несколько слов. Как всегда, это были точные, деловые и вместе с тем очень душевные слова.
В 11 часов 30 минут по московскому времени была подана последняя команда:
— Подъем!!!
Глядя в перископ, я увидел, как серебристое тело ракеты, освобожденное от металлических одежд поддерживающих ферм, медленно приподнялось над стартовым устройством и, содрогая землю и воздух гулом мощных двигателей, в жарком пламени устремилось ввысь.
— Все нормально,— донесло до нас радио спокойный голос Андрияна Николаева, принявшего на себя все нарастающие перегрузки.
Прошла минута, и в небе остался только бледный след от ракеты, скрывшейся из глаз. Полет «Востока-3» начался. Активный участок пути — от старта до орбиты — Андриян Николаев перенес хорошо. Перегрузки, возникшие в это время, не вызвали каких-либо расстройств в его организме. Множество приборов, наблюдающих за его состоянием, отметили, что его физиологические реакции по своему характеру мало чем отличались от зарегистрированных ранее как в моем полете, так и в полете Германа Титова. Эти приборы сообщили на Землю, что пульс у Андрияна доходил до 120 ударов в минуту. Перегрузки были перенесены им с завидным терпением, ибо он хорошо подготовился к ним во время тренировок на центрифуге. Кроме того, как он сам потом рассказывал, и опыт, перенятый от меня и Германа Титова, и наши советы помогли ему в эти напряженные минуты.
Корабль «Восток-3», как и «Восток-4», был более совершенен и комфортабелен, чем те, на которых летали мы с Германом Титовым. Готовя более длительный полет к космос, ученые и конструкторы позаботились об удобствах космонавтов. На кораблях был установлен усовершенствованный комплекс связной аппаратуры, новейшие телевизионные устройства, а также аппараты, обеспечивающие двухсторонние прямые переговоры между космонавтами. Комфорт, о котором я говорю, не следует понимать в буквальном смысле слова. Это не только удобное пилотское кресло, позволяющее переносить перегрузки и являющееся рабочим местом и постелью космонавта. Это прежде всего необходимая для жизни человека атмосфера внутри корабля с определенной температурой, давлением и степенью влажности, регулирующимися не только автоматами, но и в случае необходимости самим космонавтом.
Корабль послушен воле его творцов и пилотов. В любой момент, пользуясь удобной системой управления, его можно сориентировать в пространстве или, изменив скорость движения, перевести с орбиты на траекторию спуска и безопасно приземлить в заранее выбранном районе.
«Восток-3» был выведен на заданную орбиту с поразительной точностью как по времени, так и по месту. Это дало возможность Андрияну Николаеву с первых же минут включиться в научную работу, которая предусматривалась программой полета.
— Чувствую себя хорошо,— сразу же по выходе на орбиту сообщил он нам,— на борту все нормально, в иллюминаторы хорошо видна Земля.
За час с небольшим на «Востоке-3» день сменился ночью, и снова показалась залитая солнцем Земля. Корабль начал второй виток вокруг земного шара. Теперь и всем нам на Земле, и Андрияну Николаеву стало окончательно ясно, что все идет хорошо, по заданию. На третьем витке, убежденный в безотказности работы всех систем корабля и в своем отличном самочувствии, Андриян Николаев доложил по радио Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза, Советскому правительству об успешном ходе полета. Он старался произносить слова этого доклада раздельно и внятно, вкладывая в них всю свою уверенность, энергию и любовь к социалистической Отчизне.
Вся страна слушала сейчас Андрияна Николаева, слушал и Павел Попович, готовящийся в это время к своему завтрашнему старту. Нельзя было не увидеть, что голос друга, пришедший из космоса, вызвал в нем еще большее желание поскорее встретиться с ним на орбите. Но все должно было свершиться в свое время!
Никто в эти первые часы нового космического полета не уходил с оперативного пункта управления. Всем хотелось слышать чуточку глуховатый голос Андрияна Николаева, все время сообщавшего результаты своих наблюдений, что называется из первых рук узнавать и координаты «Востока-3», и все то, что делается на его борту. В начале четвертого витка состоялась телевизионная передача из космоса, и мы увидели на экране лицо Андрияна, спокойно работающего в своей кабине.
По графику, заранее разработанному на Земле, подходило время одного из весьма важных опытов, который надлежало произвести Андрияну Николаеву,— выход из пилотского кресла. Этого, как известно, не делали ни я, ни Герман Титов. Естественно, мы все ожидали этого момента с нетерпением и настороженностью. Один из крупнейших специалистов в своей области, с мнением которого считаются все космонавты, еще во время подготовки к полету настойчиво рекомендовал Андрияну Николаеву подойти к этому заданию с крайней осмотрительностью. Ведь никто не знал, что может произойти с космонавтом, когда в состоянии невесомости он освободится от привязных ремней и окажется в свободном «плавании». Сможет ли один, без чьей-либо помощи, вернуться обратно в кресло? Вдруг он очутится под потолком кабины и не сможет опуститься на свое рабочее место? Ведь тогда создастся аварийное положение, чреватое тяжелыми последствиями.
Николай Константинович — наш инструктор парашютного дела — советовал сначала освободить левое, затем правое плечо и, ни в коем случае не делая резких движений, попробовать отделиться от кресла. Андриян так и сделал. Он первым в мире доказал, что человек, потерявший свой вес, может свободно перемещаться в воздухе. Так была открыта непреходящая истина. Никаких затруднений при этом космонавт не испытывал. Достаточно было коснуться пальцем стенки кабины, чтобы поплыть в противоположную сторону, а коснувшись потолка — опуститься в кресло.
Первое свободное «плавание» Андрияна Николаева продолжалось около часа.
Вернувшись на Землю, он рассказывал нам, что это было удивительно приятное, ни с чем не сравнимое состояние: ничего не весишь, ни на что не опираешься и вместе с тем можешь все делать. Все движения координированы, и зрение и слух безукоризненны — все видно, все слышно, что передавала Земля. Никаких расстройств вестибулярного аппарата в этом положении не наблюдалось.
Как только Андриян Николаев, возвратившийся в кресло и вновь закрепившийся привязными ремнями, обрадованно сообщил о своих ощущениях на Землю, Герман Титов, сразу же поспешивший в «домик космонавтов», рассказал об этом Павлу Поповичу и его дублеру - Владимиру Комарову, готовящимся к предстартовому сну. Надо ли говорить, как отрадно было услышать им сообщение, что одна из главных задач полета блестяще решена! Ее оставалось подтвердить новыми опытами на корабле «Восток-4».
Медики, анализируя ход прошлогоднего суточного полета корабля «Восток-2», говорили, что примерно на шестом-седьмом витке космонавт может почувствовать симптомы, напоминающие морскую болезнь. Подобное явление могло быть вызвано изменениями, происшедшими в вестибулярном аппарате человека за девять-десять часов космического полета. И естественно, следя за движением «Востока-3» и состоянием организма Андрияна Николаева, врачи беспокоились, не возникнет ли такое явление. Но закончился шестой, седьмой, начался восьмой виток, а Андриян чувствовал себя прекрасно. После ужина, в 22 часа по московскому времени, он, в соответствии с программой полета, лег спать. Уснул моментально и спал без сновидений.
Все мы, за исключением дежурных, посменно находившихся на оперативном пункте управления, ушли на отдых. Ведь завтра с самого утра надо было готовиться к проводам в космос Павла Поповича. Его корабль уже находился на стартовой площадке.
И вот настало утро 12 августа — утро нового, замечательного свершения советской науки и техники. Так же, как и вчера, Государственная комиссия выслушала доклады специалистов о готовности ракеты-носителя и космичоского корабля к полету, о здоровье Павла Поповича и утвердила его полетное задание. Заслушала Государственная комиссия и сообщение о том, что делает в космосе Андриян Николаев: он приступил к выполнению программа научных наблюдений, определенных на 12 августа, с нетерпением ждет выхода на орбиту «Востока-4», установления связи со своим другом Павлом Поповичем.
Волнующие минуты переживали мы все, находившиеся в то утро на космодроме! Подумать только, вслед за одним космическим кораблем, уже заканчивающим суточный рейс вокруг Земли, в космос готовится выйти еще один корабль. Такого еще не бывало в истории космонавтики! Вот как шагнула за минувший год советская науки и техника, какие задачи решает она нынче!
И вот снова, как и вчера, голубой автобус подкатил к стартовой площадке. Павел Попович, одетый в скафандр и гермошлем, веселый, молодцеватый, вышел из него.
— Вот она, моя «ласточка»! — воскликнул он, окидывая искрящимися глазами готовую к старту ракету.
Все мы знали, что, служа в истребительном полку, он ласково называл «ласточкой» свой самолет, и не удивились, что теперь так же назвал ракету, которая должна была поднять его в космос.
Все предстартовое время я с командного пункта вел радиопереговоры с Павлом Поповичем. Было приятно слышать его чуточку возбужденный голос, в котором угадывались огромная радость, охватившая нашего товарища в эти минуты последних приготовлений к выходу на орбиту. Там, в кабине «Востока-4», он был таким же, как и на Земле,— шумным, певучим, веселым...
В 11 часов 2 минуты был дан старт «Востоку-4». С врезающейся все глубже и глубже в бездонное синее небо ракеты мы услышали ликующий возглас Павла Поповича:
— Настроение отличное!
Искрометно, на высоком душевном подъеме космонавтов начался трехсуточный групповой полет «Востока-3» и «Востока-4». У командиров кораблей были красивые позывные — «Сокол» и «Беркут». Как только приборы показали, что «Восток-4» вышел на орбиту, я услышал произнесенные Андрияном Николаевым слова:
— «Беркут», «Беркут», я — «Сокол», как меня слышите?..
И хотя именно эти слова и должны были прозвучать в эфире в первые минуты космического рандеву, они показались неожиданными. Мы все в этот момент присутствовали при новом научном открытии — установлении радиосвязи по совершенно новому каналу «космос — космос», и притом без всякого участия в этом деле наземных радиосредств. Что ответит «Беркут»? А он, видимо от радости, отбросив в сторону правила ведения радиопереговоров, зашумел «Соколу»:
— Андрюша! Я здесь, рядом с тобой... Слышу тебя отлично! Вижу твой корабль!
Друзья, встретившись в космосе, на какое-то время забыли о существовании Земли и увлеклись разговором между собой. Они делились впечатлениями, понимая друг друга что называется с полуслова. Признаться, было интересно слушать их взволнованную беседу. Но эмоции эмоциями, а дело — прежде всего. Пришлось вмешаться в космический разговор и, установив таким образом четырехстороннюю связь: Земля — «Восток-3» — «Восток-4» — Земля, попросить у командиров кораблей кратких рапортов.
— Я — «Сокол». Все идет отлично. Слышу вас отлично. Настроение отличное,— тут же доложил Андриян Николаев.
— Я —«Беркут». Наблюдаю Землю в облаках. Справа в иллюминаторе вижу черное-черное небо. Настроение превосходное. Все идет отлично. До встречи на Земле,— сообщил Павел Попович.
Как бы подводя итог нашему разговору, я одобрительно сказал друзьям:
— Все очень хорошо, друзья. Поздравляем вас! До встречи на Земле!
«Восток-3» и «Восток-4» шли в космосе на расстоянии каких-нибудь пяти километров друг от друга. Андриян Николаев и Павел Попович в иллюминаторы видели космические корабли в полете, выглядевшие как маленькие сверкающие луны. Вернувшись на Землю, они восторженно рассказывали нам, какое это замечательное чувство — лететь рядом с товарищем в безлюдном звездном океане, где, кроме них, не было ни одной живой души.
Когда корабли Андрияна Николаева и Павла Поповича первый раз вместе облетели Землю и стало ясно, что групповой полет проходит успешно, космонавты направили совместный доклад советскому народу, партии, правительству. Доклад был краток:
— В соответствии с заданием идем на совместный групповой полет на близком расстоянии. Между кораблями установлена надежная связь. Системы кораблей работают отлично. Советские космонавты Николаев, Попович.
Выполняя заданную программу научных исследований, «Восток-3» и «Восток-4» пролетели над всеми материками. Друзья, еще раз подтверждая наблюдения, сделанные в свое время и мною и Германом Титовым, рассказывали нам, что каждый материк, каждый океан имеет свой характерный цвет: Африка — желтый, Южная Америка — зеленый, Атлантический океан — темнее Тихого. Они отчетливо видели ночью освещенные города. Сначала наших товарищей изумляла быстрота, с которой их космические корабли пересекали границы государств, переходили из одного полушария в другое. Но потом они привыкли к этому и уже больше не удивлялись тому, что только что находились над СССР и вдруг оказывались над Америкой.
На космодром привезли газеты. Меня, почти непрерывно дежурившего на пункте управления, растрогали опубликованные «Правдой» письма родителей космонавтов, присланные из Чувашии Анной Алексеевной Николаевой и с Украины кочегаром Романом Порфирьевичем Поповичем.
«Больше шестидесяти лет прожила я в родном селе Шоршелы,— писала мать о сыне.— Были в моей жизни радости и печали. Но самое большое счастье пришло сегодня, когда я узнала, что Андриян поднялся в космос и сейчас продолжает свой полет. Ко мне приходят знакомые и незнакомые люди, все душевно поздравляют с этим великим в жизни чувашского народа событием. И чуваши, и русские, и украинцы, и татары называют меня матерью и просят рассказать, как я вырастила такого сына-орла... Я вырастила его, а партия воспитала, открыла перед ним такие просторы, о которых даже в наших песенных чувашских сказках не говорится ни слова...»
«Павло очень рано пустился в свой дальний путь,— писал Роман Порфирьевич Попович.— Еще будучи мальчишкой, он овладел столярной профессией и сразу, как это ни было трудно, пошел учиться дальше. Зная, что семье, где много малолетних детей, живется нелегко, он свой заработок присылал матери. Да он и сейчас по-сыновнему помогает нам, не забывает родной Узин, товарищей детства, соседей...»
В материалы «Правды», посвященные групповому полету «Востока-3» и «Востока-4», и я как командир отряда космонавтов внес свой небольшой вклад. На первой полосе газеты была опубликована моя статья с характеристикой наших товарищей. Тут же был помещен и рисунок-плакат, изображающий полет в звездном небе двух могучих ракет. Под клише было написано: «Этот рисунок прислан в редакцию «Правды» одним из космонавтов, который в свободное от тренировок время занимается живописью». Рисунок сделал Алексей Леонов, чье имя еще не было известно читателям «Правды».
Неся дежурство на пункте управления, и я, и другие космонавты слышали многие радиопереговоры «Сокола» и «Беркута». Трое суток на космических кораблях шла напряженная работа, Николаев и Попович выполняли один эксперимент за другим: вели визуальные наблюдения, поддерживали устойчивую радиосвязь, строго выполняли установленный распорядок дня, наблюдали небесные светила, атмосферные явления на Земле. Словом, у них была занята каждая минута полетного времени.
Среди многих деловых радиопереговоров с «Востоком-3» и «Востоком-4», словно веселая искорка, в эфире порою проносилась остроумная шутка. Насмешил всех нас разговор, который удалось услышать на исходе второго дня группового полета.
— Ты что ел на ужин? — поинтересовался «Сокол».
— То же, что и ты,—ответил «Беркут»,—а на десерт пожевал ломтик воблы.
— Воблы? — удивился «Сокол»,— Дай и мне пожевать...
— Подлетай поближе, так и быть поделюсь...— ответил «Беркут».
На бортах двух космических кораблей, идущих в пяти километрах друг от друга, продолжалась напряженная работа космонавтов. Одним из весьма важных вопросов, который подвергался их исследованию, как я уже говорил, было изучение влияния длительного состояния невесомости на человеческий организм. Командир «Востока-4» должен был повторить уже проведенный Андрияном Николаевым опыт — выход из пилотского кресла.
— Смелее, смелее, Павлуша,— подбодрил его голос товарища с соседнего корабля,— я уже все опробовал. Ничего страшного нет...
Павел Попович, может быть, с излишней горячностью освободился от привязных ремней и был тут же наказан за свою поспешность. Тело его мгновенно всплыло вверх, и голова ударилась о потолок кабины. Это был предметный урок того, что в космосе надо вести себи осторожно.
Освоившись с условиями свободного «плавания», Андриян Николаев и Павел Попович в течение всего своего трехсуточного полета проделывали самые различные упражнения. Стоило им дать легким движением закрутку своим телам, и они начинали вращаться вокруг своей оси, словно юла. Находясь вне своих рабочих мест, в свободном «плавании», космонавты работали, ели, пили, разговаривали с Землей и друг с другом, вели наблюдения в иллюминаторы, производили киносъемку. Вывод у них сложился один — жить и работать в свободном парении можно!
Зная, что состояние невесомости и явления, сопутствующие ему, чрезвычайно интересуют не только ученых, но и всех людей на Земле, наши друзья в те минуты, когда с бортов космических кораблей велись телевизионные передачи, старались показать зрителям, что происходит в кабине с различными предметами. И в Советском Союзе и в других странах телезрители могли видеть, как около космонавтов «плавали» в воздухе бортовые журналы, карандаши, и даже тяжелые, массой в несколько килограммов, предметы. Андриян Николаев и Павел Попович быстро привыкли к проявлениям невесомости и с каждым разом действовали все смелее и смелее. Находясь в свободном парении, они делали самые резкие движения, вращали головой то с открытыми, то с закрытыми глазами и при этом, к радости медиков и биологов, следящих за ними с Земли, не ощущали никаких неприятных симптомов.
Вернувшись из полета, наши товарищи, делясь впечатлениями обо всем увиденном в космосе, рассказывали, что они часто приникали к иллюминаторам и поражались геометрической правильности расположения звезд. Много раз они наблюдали красавицу Луну во всем ее блеске. Она казалась им значительно ближе, чем звезды, и была больше похожа на шар, чем на диск. На ее сверкающей выпуклой поверхности отчётливо виднелся рисунок лунного рельефа.
Весь ход трехсуточного группового полета «Востока-3» и «Востока-4» хорошо описан в нашей периодической печати. Андриян Николаев и Павел Попович обстоятельно рассказывали о нем на пресс-конференции в Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова, в своих выступлениях по телевидению, в записках, опубликованных «Правдой». Поэтому нет нужды подробно описывать здесь все перипетии их совместного рейса в космосе. Скажу лишь одно: все дни, пока они гигантскими орбитами, виток за витком, опоясывали Землю, мы — их друзья, все специалисты, находившиеся на космодроме, в координационно-вычислительном центре, в районе, намеченном для приземления,— с неослабным вниманием следили за движением «Востока-3» и «Востока-4», за всем тем, что происходило в их пилотских кабинах. Весь советский народ, прогрессивное человечество всего мира желали космонавтам отличного выполнения поставленных перед ними задач и благополучного возвращения на родную Землю.
Зарубежная печать справедливо называла длительный групповой полет «Востока-3» и «Востока-4» небывалым подвигом. Жители Нью-Йорка, Парижа, Лондона, Варшавы, Токио, люди во всех уголках земного шара видели в полете двух советских космических кораблей изумительное достижение науки и техники, блистательное торжество человеческого разума. Много интересных откликов пришло из Франции. Член Политбюро Французской коммунистической партии, главный редактор еженедельника «Франс Нувель»—Франсуа Вийу писал: «Это еще одна победа коммунизма, это новая победа сил мира».
«За этим полетом,— писал член Французской академии Андре Моруа,— нам уже видятся дальнейшие этапы освоения космоса: строительство космических платформ, потом исследование Луны, далеких планет. Прекрасные и волнующие перспективы!..»
«Маркс восхищался парижскими коммунарами, «готовыми штурмовать небо»,— писал Андре Вюрмсер.— Советские коммунисты пришли на смену коммунарам. И они взяли небо штурмом...»
В адрес Андрияна Николаева и Павла Поповича нескончаемым потоком шли приветствия из многих стран мира.
«До чего же мне хотелось бы быть там, на месте русского парня!» —передавало агентство Ассошиэйтед Пресс восклицание американского космонавта Малколма Карпентера, который вслед за своим соотечественником Джоном Гленном совершил трехвитковый полет вокруг Земли. Узнав о старте Андрияна Николаева, Карпентер попросил передать в космос такое послание советскому космонавту:«Поздравляю Вас с подвигом. Я хотел бы поменяться с Вами местами, если бы это было возможно, так как мне очень хочется снова совершить полет. Желаю Вам успешного завершения Вашей миссии. Счастливого приземления». А когда на следующий день в США было получено сообщение о старте «Востока-4» и выводе его на орбиту, близкую к орбите «Востока-3», Карпентер смог только восхищенно воскликнуть: «Ну и ну! В пределах видимости другого корабля — это действительно подвиг!» И он тут же попросил повторить его приветственные слова Павлу Поповичу...
Телеграммы Малколма Карпентера, переданные нашим друзьям на орбиты, были своего рода дружеским рукопожатием американских исследователей космоса. Нас, конечно, интересовали их работы. Надо сказать, что незадолго до полета Николаева и Поповича Герману Титову довелось побывать в США и участвовать в работе сессии Международного комитета по исследованию космического пространства, происходившей в Вашингтоне. Вернувшись из-за океана, он рассказывал о том, как встретился на сессии с первым американским космонавтом, совершившим трехвитковый орбитальный полет,— полковником Джоном Гленном. Они быстро нашли общий язык и понимали друг друга с полуслова.
Продолжая штурм космоса, Андриян Николаев и Павел Попович блестяще справились с возложенными на них заданиями. В общей сложности они более 112 раз обогнули земной шар, преодолели более 4500000 километров космического пути. Андриян Николаев провел в космосе 95 часов, а Павел Попович — 71 час. Они выполнили научную и исследовательскую работу огромного объема, впервые в мире установили возможность длительного пребывания человека в состоянии невесомости, поддержания непрерывной радиосвязи между космическими кораблями, а также их точной посадки в заранее обусловленном районе. Да разве только этими важнейшими проблемами исчерпывается круг блестяще решенных ими задач? Конечно, нет. Их полет — крупнейшее достижение космонавтики, результаты которого даже трудно было оценить сразу. Наша страна положила начало групповым, согласованным действиям человека в космическом пространстве, новому этапу на пути покорения Вселенной.
Групповой многосуточный рейс «Востока-3» и «Востока-4» подробно комментировался во всем мире. Спустя две недели после возвращения с космодрома я отправился в Данию и еще раз убедился, сколь велик за рубежом иптерсс к достижениям советской космонавтики. Датская Ассоциация астронавтики пригласила нас побывать в небольшом городке Рундескоу, недалеко от Копенгагена, где расположена радиообсерватория Высшей технической школы. Мы поехали туда. Этот научно-технический пункт, оборудованный на поросшей лесом горе, был интересен еще и потому, что большая часть обслуживающих его специалистов трудится на общественных началах. Радиообсерватория ведет запись сигналов искусственных спутников Земли. Ее операторы продемонстрировали нам запись сигналов, принятых с бортов «Востока-3» и «Востока-4». Было приятно услышать записанные на магнитофонную ленту знакомые голоса Николаева и Поповича, передававших из космоса добрые пожелания народам Скандинавских стран.
Голоса командиров «Востока-3» и «Востока-4» в этот день мы еще раз услышали и на копенгагенской выставке, посвященной исследованиям космического пространства. Здесь, в числе многих экспонатов, рассказывающих о достижениях советской космонавтики, а также о полетах американских космонавтов, находились магнитофонные записи радиопередач, которые велись из космоса Николаевым и Поповичем, пленка с записью переговоров с Землей командира «Востока-2» — Германа Титова, а также радиопереговоров Земли с «Востоком». И вот неожиданно под куполообразным сводом помещения выставки раздался мой громкий голос, сообщавший о том, что на борту «Востока» все в порядке!
Не знаю почему, но в Дании нас не раз спрашивали, когда полетят в космос женщины? Видимо, сказалось общее желание увидеть в кабине космического корабли женщину. Разумеется, мы ничего определенного сказать зарубежным гостям тогда не могли, хотя, признаться, знали, что подготовка к такому полету уже развернулась в полную силу. Однако прошло еще более полугода до нового выезда на космодром, до старта еще двух кораблей — «Востока-5» и «Востока-6», которым предстоял длительный совместный полет, на борту одного из них должна была находиться космонавтка, кто-то из нашей «девичьей» группы. Очередным космонавтом, по всем данным, мог оказаться Валерий Быковский, уже дублировавший Николаева, а кто станет первой в мире женщиной-космонавтом, сказать было трудно — в «девичьей» группе продолжались занятия и тренировки. Но мне и многим моим товарищам думалось, что полетит Валя Терешкова, о которой я уже упоминал. Так и получилось.
Торжественно, как и в прошлом году, отпраздновали еще один День космонавтики, подвели итоги. Ведь кроме полетов четырех «Востоков», проложивших 130 глубоких борозд в космической целине, советские исследователи космоса провели за последнее время и многие другие работы. Об этом на собрании в Кремлевском дворце съездов рассказывал президент Академии наук СССР М. В. Келдыш. Он говорил, что нашими космическими аппаратами серии «Космос» успешно осуществляется широкая программа научных исследований ионосферы, земного магнетизма, Солнца, космических лучей верхней атмосферы Земли. За минувший год было произведено 12 запусков искусственных спутников Земли серии «Космос». Один из них— «Космос-5», выведенный на орбиту в мае 1962 года, все еще летал вокруг земного шара и передавал ценную научную информацию.
Почти полгода к тому времени находилась в просторах Вселенной автоматическая межпланетная станция «Марс-1». С нею поддерживалась устойчивая дальняя радиосвязь. Была осуществлена радиолокация планеты Венера, приняты посланные с Земли и отраженные от планеты телеграфные сигналы. Они содержали замечательные слова — «Ленин», «СССР», «Мир». За десять дней до Дня космонавтики был осуществлен запуск автоматической станции «Луна-4». Ее полет открыл новый этап в изучении небесного светила.
На торжественном собрании в Кремлевском дворце съездов выступал Николаев. Вместе с Поповичем он только что возвратился из поездки в Бразилию. Там на международной авиационной выставке, организованной в Сан-Паулу, наши «космические близнецы» видели капсулу, в которой американский космонавт Уолтер Ширра в октябре 1962 года совершил шесть витков вокруг земного шара.
— Скажу откровенно,— вспоминал Николаев в своем выступлении о посещении этой выставки,— не хотелось бы мне оказаться на его месте. Вы не представляете, насколько тесной и неудобной выглядит эта капсула по сравнению с кабинами наших замечательных «Востоков»...
В Сан-Паулу, в помещении Ассоциации бразильских журналистов, где в свое время довелось побывать и мне, на пресс-конференции Николаеву и Поповичу был задан примерно тот же вопрос, на который отвечал тогда и я.
— Сеньоры,— поинтересовался один из журналистов,— согласились бы вы отправиться в полет в американской капсуле?
— Зачем? — вопросом на вопрос ответил Попович.— На наших кораблях уже преодолено в космосе свыше пяти миллионов километров. Проложенный на них космический путь более чем вдесятеро превысил путь, проделанный американцами. Безотказность советской космической техники, удобства ее использования, ее точность доказаны неоднократно. Мы верим, что и в последующем, при выполнении еще более сложных задач, она будет так же надежна.
— Когда же,— добавил Николаев,— будет заключено широкое международное соглашение о сотрудничестве всех стран в освоении космоса, которое предлагает Советский Союз, и встанет вопрос о совместном полете представителей разных государств, наши космонавты с готовностью отправятся в подобный полет.
После первомайских праздников мы стали готовиться к отлету на космодром — приближался старт «Востока-5», а за ним и старт «Востока-6». В Звездном городке накануне отъезда состоялось традиционное партийное собрание. Мне, как командиру отряда космонавтов, было предоставлено первое слово для доклада о проделанной работе и готовности двух экипажей — мужского, в который входили Валерии Быковский и его дублер, и женского — Вали Терешковой и ее дублера. Затем с напутственными словами выступили Герман Титов, Павел Попович, Андриян Николаев, тренеры, инструкторы, врачи. Каждый говорил о своем, но всех объединяло одно: уверенность, что новое сложное и трудное задание будет выполнено с честью. Об этом говорили и экипажи «Востока-5» и «Востока-6».
И вот мы все снова на космодроме. Начались предстартовые хлопоты. Мне запомнился торжественный момент заседания Государственной комиссии. Огромная комната. Яркий солнечный свет освещает большой портрет В. И. Ленина. Кажется, Ильич тоже принимает участие в совещании, отеческим взором оглядывая тех, кому предстоит выполнение новой космической задачи. Председатель Государственной комиссии тепло говорит о Валерии Быковском и с еще большей сердечностью о Валентине Терешковой. Вместе с ее именем он называет имена директора Петербургской академии наук и первого президента Российской академии для изучения русского языка Екатерины Дашковой, великого математика Софьи Ковалевской, известных летчиц Валентины Гризодубовой, Полипы Осипенко, Марины Расковой...
— Теперь, когда командиром корабля пойдет девушка,— сказал он,— весь мир еще раз убедится, что в нашей стране созданы все условия для совершенствования талантов и способностей женщин.
Попросил слова Быковский.
— Я комсомолец,-— сказал он,— но задание постараюсь выполнить, как коммунист!
Затем выступила Терешкова:
— Я счастлива и рада, что мне, простой девушке, поручено первой из всех женщин планеты лететь в космос. Выполню это почетное задание, как подобает коммунисту!
В заключение слово взял академик Сергей Павлович Королев.
— Наша страна,— сказал он,— стала берегом Вссленпой. От этого светлого берега будут уходить в звездный океан все новые и новые космические корабли...
Мало кто знает, сколько непредвиденных испытаний, главным образом психологического порядка, пришлось перенести командиру «Востока-5» Быковскому. После традиционного ритуала — встречи со стартовой командой у ракеты — проводили его и дублера в обсаженный тополями «домик космонавтов». Кто-то даже забросил в кусты фуражку Быковского: завтра, мол, наденешь гермошлем. Пошутили, побалагурили, пожелали спокойной ночи и уехали в свою гостиницу — надо хоть немного поспать перед отъездом на стартовую площадку.
В полночь пришло сообщение одной из астрономических обсерваторий: наблюдается необычная активность Солнца. Ученые забеспокоились: пока результаты этого явления не изучены, направлять на орбиту космический корабль рискованно. И дело вовсе было не в том, что на орбите могла возникнуть повышенная радиация —от ее влияния «Восток-5», как и другие наши корабли, был защищен надежно,— а в том, что расчетные данные длительного полета следовало пересмотреть. При повышенной активности солнечного излучения изменяются границы плотных слоев атмосферы. Она, окружающая Землю, в такие периоды как бы дышит, словно опара, то уменьшаясь, то увеличиваясь в объеме. Поэтому не исключено. возможность, что при подобных «вздохах» атмосферы верхняя граница ее более плотных слоев окажется слишком близкой к орбите, по которой будет лететь корабль, может возникнуть непроизвольное торможение корабля, следовательно, нарушатся все расчеты его полета. Так не лучше ли избежать непредвиденных случайностей, день-другой попристальнее понаблюдать за Солнцем и результатами его изменившейся активности и уж тогда стартовать наверняка? На том ученые и порешили.
Надо представить себе внутреннее состояние Валерия Быковского и его дублера, когда утром, будучи морально готовыми к старту, они узнали — полет отложен. К чести обоих — отнеслись они к этой неожиданности спокойно. Оба приехали в нашу гостиницу из «домика космонавтов» к часу, когда по обычному распорядку дня все мы занимались утренней физзарядкой, и, сняв верхнюю одежду, тут же выбежали на спортивную площадку, встали в общий строй.
Астрономам понадобилось несколько дней для пристальных и всесторонних наблюдений за раскапризничавшимся Солнцем. Никаких препятствий к старту они, как мы и думали, не установили. Предосторожности, принятые учеными, как кое-кто говорил об этом, оказались излишними. Но Главный конструктор справедливо заметил:
— В нашем деле никогда не надо забывать хорошего правила — семь раз отмерь, один раз отрежь. Народная мудрость применима и к космонавтике...
И вот наконец настал день старта «Востока-5» — 14 июня 1963 года. Быковский с помощью товарищей закончил космический туалет. Поверх голубовато-серого теплозащитного костюма, украшенного красной эмблемой — в золотистых лучах белый голубь, а ниже красные буквы «СССР»,—на него надели скафандр, а затем ярко-оранжевый комбинезон со множеством карманчиков для необходимых вещей. Белый шлемофон, гермошлем, гермоперчатки, а на ногах — высокие, со шнуровкой, черные ботинки, поверх которых — пластиковые белые чехлы. Перед входом в корабль чехлы снимаются: в кабину не должна попасть и соринка.
Короткий доклад Председателю Государственной комиссии, прощальные объятия, приветственный взмах рукой, и вот уже лифт поднял Валерия на верх ракеты, к люку космического корабля. Пока у ракеты проходили последние предстартовые технические операции, космонавты, как обычно, собрались на смотровой площадке. Прильнув к окулярам стереотрубы, Терешкова внимательно следила за всем, что происходило возле стартового устройства. Душевное состояние ее было понятно: Валя впервые в жизни присутствовала при старте человека в космос и хотела все знать, все увидеть. Ведь скоро стартовать и ей...
Я, как и в прошлые разы, находился в бункере вместе с Председателем Государственной комиссии, Главным конструктором, генералом Н. П. Каманиным, все время поддерживал связь по радио с командиром «Востока-5». Он был предельно спокоен.
— «Ястреб», у тебя произведено измерение физиологических функций,— передал я на борт корабля.— Все показания хорошие. Так держать!
Потом еще одна передача:
— «Ястреб», будьте готовы...
В наступившей тишине отчетливо раздавались команды. До боли в глазах все всматривались в неподвижную ракету. И вот венчающая дело команда:
— Подъем!
Столбы нестерпимо яркого пламени приподняли ракету. Могучий рокот двигателей взвихрил каменистую пыль. Ракета, убыстряя движение, все дальше и дальше уходила в небо, разрывая цепкие путы земного притяжения. Из репродуктора раздался ликующий голос Валерия:
— Все идет отлично!
Счет времени теперь на космодроме пошел по другим часам. Оно измерялось числом витков, проделанных «Востоком-5». Почти весь первый вечер после старта, и ночью, и весь следующий день я провел на командном пункте космодрома. Там в нескольких залах шла круглосуточная напряженная работа. Мне нравилась царившая там строгая, деловая обстановка. Стены увешаны множеством схем, таблиц и карт, испещренных условными знаками, цифрами, расчерченных синусоидами проекций орбит. Всюду телефоны прямой связи, выносные радиоустройства, телевизионный экран, магнитофоны для записи переговоров по каналам «земля — космос» и «космос — земля». Многочисленная сложная техника с марками отечественных заводов надежно обеспечивала непрерывную связь с «Ястребом», с Москвой, с многочисленными пунктами, расположенными на территории нашей страны и наблюдающими за полетом «Востока-5».
По «Глобусу» — сложному электронно-вычислительному устройству, точной копии прибора, установленного в кабине космического корабля, мы следили за полетом нашего товарища. Этот тончайший прибор основан на суммировании данных орбитального движения космического корабля и суточного движения Земля. «Глобус» — это своего рода космический компас, с помощью которого космонавт в полете, а наблюдающие за ним на Земле в любой момент могли точно определить долготу и широту местонахождения корабля, число проделанных витков, зрительно представить себе, над какой точкой земного шара он находится и где приземлится, если включить тормозную двигательную установку.
А тем временем на стартовой площадке развернулись работы у новой ракеты. Под вечер сюда, следуя установившейся традиции, на встречу со стартовой командой отправилась Валя Терешкова со своей подругой-дублером. Загорелые до черноты, мужественные стартовики собрались возле ракеты, чтобы увидеть хрупкую, изящную девушку, которой предстояли трудные испытания. Звонко простучали по бетонным плитам тонкие, высокие каблучки белых Валиных туфелек. На ней нарядный костюм из легкой голубой ткани. Подруга ее надела платье кораллового цвета, гармонирующее с ее черными, почти цыганскими волосами.
На митинг собралось много народу. Товарищи говорили в адрес девушек проникновенные слова, преподносили цветы, читали стихи. Все смотрели на Валю влюбленными глазами. Мне показалось, что она необыкновенная, не такая, как всегда. Было в ней что-то возвышенное, мягкое, ласковое. И в то же время в глазах, в движениях, в голосе чувствовалась решимость. Валя с любовью глядела на окружавших ее людей. Это они подготовили и снарядили ее в далекий, необыкновенный путь.
В конце митинга все цветы, оказавшиеся у нее в руках, Валя отдала Главному конструктору. То ли порыв ветерка занес песчинку в ресницы, то ли еще что другое заставило сурового на вид человека украдкой протереть затуманившиеся, всегда добрые, но требовательные глаза. Когда митинг закончился, он, взяв Валю под руку, поднялся с ней на корабль.
Вечером мы проводили Валю и ее дублера в «домик космонавтов». Хозяйка домика, пожилая, убеленная сединами Клавдия Акимовна, в прошлом учительница начальной школы, позаботилась, чтобы в нем было удобно, уютно и тихо. На круглый стол, застланный камчатной скатертью, она поставила хрустальную вазу с белыми гладиолусами, красными маками и скромными ромашками — любимыми цветами Вали. Приготовила для нее постель.
В воскресенье 16 июня 1983 года в 12 часов 30 минут по московскому времени «Восток-6» стартовал. Полет Валентины планировался на сутки. Но на Земле она при мне и Главном конструкторе договорилась с Председателем Государственной комиссии, что, если физическое и моральное состояние ее будет хорошим, продолжительность полета «Востока-6» можно увеличить в три раза и приземлить корабль одновременно с кораблем Валерия Быиовского.
Находясь на пункте управления, мы знали: полет проходит успешно. Записи телеметрических измерений физиологического состояния женщины-космонавта показывали, что она может еще продолжительное время работать на орбите. На исходе первых суток полета состоялся такой радиоразговор Главного конструктора с Терешковой.
— «Чайка»! «Чайка»! Как себя чувствуешь? — спросил ученый.
— Будем летать, как договорились? — вопросом на вопрос ответила Валя.
— Вот и хорошо, «Чаечка»,—ласково согласился он. Мне был понятен смысл этого, казалось бы, мало что говорящего диалога. Валя просила продлить ее пребывание в космосе еще на двое суток, и академик согласился с нею. Государственная комиссия подтвердила:
— Согласны на продолжение полета.
Находясь на подзвездной орбите, Быковский и Терешкова жили интересами всей страны. 18 июня в Большом Кремлевском дворце открылся Пленум Центрального Комитета КПСС. В адрес Пленума космонавты послали приветствие, а участники Пленума направили им пожелание успешного завершения полета. Председательствующий на Пленуме товарищ Л. И. Брежнев сообщил, что с борта «Востока-5» получена радиограмма Валерия Быковского, в которой комсомолец-космонавт просит принять его в ряды партии Ленина. Вскоре в космос был отправлен ответ — ЦК КПСС принял Валерия Быковского в члены партии.
Оба космонавта — и Валерий Быковский и Валентина Терешкова —по нескольку раз брались за ручное управление кораблями, производили киносъемку Земли и неба, вели научные исследования. Обо всем проделанном на орбите они записывали в бортжурналы своих кораблей. После возвращения космонавтов на Землю мы внимательно прочитали все записки. Среди них было много любопытного. На первом витке Валя Терешкова писала: «Состояние невесомости: чувствуется легкость, работоспособность не теряется, настроение бодрое, особенно после разговора с «Ястребом». Все-таки здорово, когда далеко от всех чувствуешь плечо друга». И, видимо памятуя интерес к космическим полетам врачей-физиологов, добавила: «После выполнения вестибулярных проб неприятных ощущений не было: ни головокружения, ни подташнивания, чувствовала себя так же, как на Земле».
Почерк ее там, в космосе, оставался таким же четким, как и на Земле, строчки ровные, каждая буква выписана отчетливо, с волевым нажимом. В полете Валя проводила несложные математические расчеты, распознавала геометрические фигуры, нанесенные в хаотическом беспорядке на особые таблицы, рисовала спирали и звезды. Эти рисунки делались на 29, 31, 33 и 45 витках вокруг Земли, Они выполнялись для того, чтобы ученые могли определить остроту внимания космонавта, степень утомленности и координированность движений.
Мы знали время, когда «Восток-6» должен пройти над космодромом. Все высыпали в этот час на улицу и, подняв головы, всматривались в густые россыпи звезд.
— Кто первый заметит корабль — тому премия,— пошутил я.
— Где тут найдешь корабль в таком звездном океане? — заметил кто-то.
— Валю — да не найти! — запротестовал Андриян Николаев.
И вдруг: «Вижу, вижу!» Все мгновенно повернулись в ту сторону, куда показал кричавший.
— Там корабля не может быть,— откликнулся Герман Титов.
И действительно, в той половине неба ничего не было, только, как снежная поземка, курилась звездная пыль. Все продолжали всматриваться в небесный купол. Медленно текли минуты.
— Вижу, вижу! — раздался уверенный голос Николаева.
Среди множества звезд, усыпавших небосклон, мы разглядели самую главную для нас звездочку. На огромной высоте она стремительно пересекала небо. Серебристо вспыхивая лучами отраженного солнечного света, «Восток-6» пунктиром прочертил на черном небе космическую трассу. Его орбита, проложенная не на карте, а воочию, возникшая под звездами, как бы ожила, стала физически ощутимой.
Быковский 81 раз облетел вокруг планеты, его «Восток-5» пробыл в космосе 119 часов и преодолел путь более 3300000 километров.
На другой день после приземления «Востока-5» и «Востока-6» мы встречали Валю и Валерия на берегах Волги. Это была необыкновенная встреча. Трое суток они были рядом в холодном, беспредельном пространстве космоса, согревая друг друга теплом сердечного участия. Они обнялись и, взявшись за руки, долго стояли молча, вглядываясь друг в друга. К ним подошел Андриян Николаев — радостный, сияющий. Валерий Быковский оставил их и, взглянув на Валю, задумчиво произнес:
— Как невеста...
Одетая в светлое платье, в летних туфельках на высоких каблуках, с цветами в руках, она была похожа на невесту. И тут Быковский, самый близкий друг Николаева, сказал мне, Алексею Леонову и другим товарищам то, чего мы не знали и о чем только догадывались. Оказалось, Валя и Андриян любят друг друга и расстались на космодроме, как жених и невеста. Они договорились, что поженятся после ее возвращения из полета.
Накануне 46-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции все мы с семьями отправились из Звездного городка в Москву, на Чистые пруды, во Дворец бракосочетаний. Там должна была состояться необычная церемония — первая «космическая» свадьба: Валя Терешкова выходила замуж за Андрияна Николаева. Этого все мы ждали. Когда Валя вскоре после своего полета отправилась в родной Ярославль, многие обратили внимание на то, что ветровые стекла ярославских автомашин украшены двумя цветными портретами — Вали Терешковой и Андрияна Николаева...
В полдень Андриян, одетый в строгий черный костюм, и Валентина в белом подвенечном платье с фатой под звуки музыки, счастливые и смущенные, вошли в просторный, переполненный людьми зал. Я стоял рядом с матерями космонавтов — Еленой Федоровной и Анной Алексеевной, Они волновались и часто прижимали к глазам платки. Документы новобрачных скрепили подписями: со стороны невесты — моя Валентина и я, со стороны жениха — Валентина и Валерий Быковские.
Валя выглядела необыкновенно красивой в ту минутут когда сотни глаз обратились к ней и ее жениху. По ее зардевшемуся лицу чувствовалось — она счастлива. Впервые новобрачные поцеловались прилюдно. Затем все пили шампанское и поздравляли молодых, дарили цветы. Я, преподнося Вале букет белых гладиолусов, сказал:
— С доброй женой горе — полгоря, а радость — вдвойне...
НОВЫЕ КОРАБЛИ—НОВЫЕ СТАРТЫ
Не раз и не два мне и другим космонавтам доводилось бывать в доме академика Сергея Павловича Королева. Небольшой двухэтажный коттедж окружали фруктовый сад и аккуратно подрезанные кусты роз. Всю эту пышную растительность он посадил своими руками. Он любил запахи взрыхленной почвы, пение птиц, природу... Любил физический труд и часто с лопатой в руках копался в земле.
Беседы наши обычно проходили на втором этаже в небольшом уютном кабинете. Здесь он анализировал. Здесь мысли его становились словами, чтобы затем стать действием. Обстановка — самая простая: старинной работы массивное бюро, заменяющее рабочий стол, наполненные книгами шкафы, несколько мягких удобных кресел. На стенах портрет молодого К. Э. Циолковского и фотография семи крупнейших ученых, на которой рядом с И. В. Курчатовым стоит и он, наш Главный конструктор.
— Большая Медведица,— шутливо заметил я, впервые увидев фотографию семи звезд нашей науки.
Ученый улыбнулся. Из всех созвездий ему больше всего нравился перевернутый ковш, украшавший небо. Главный конструктор великолепно разбирался в звездной карте. Перед входом в кабинет, на лестничной площадке, висело большое панно — чудесная фотография с изображением всех кратеров и морей обратной, невидимой с Земли стороны Лупы, заснятой советской автоматической станцией. Это изображение прислал ученому Международный конгресс астронавтов с надписью «Творцу советских космических ракет».
Главный конструктор любил крепкий чай. Всегда, когда кто-нибудь из нас появлялся в доме академика, жена его, Нина Ивановна, угощала нас ароматным золотистым напитком. Из своих поездок в Индию, на Цейлон, в Индонезию, в Японию космонавты привозили ему в подарок пачки душистого чая.
Помню, как после полета «Востока» Главный конструктор в беседе о ближайшем будущем космонавтики сказал, что уже готовы чертежи многоместного космического корабля. В голосе его звучало обаяние, пленившее стольких людей. Он говорил нам, что не за горами то время, когда в кабинах космических кораблей рядом с летчиками-космонавтами займут свое место ученые, исследователи, штурманы-астронавигаторы и бортовые инженеры различных специальностей. Эту мысль за подписью профессора К. Сергеева он развил в своей новогодней статье, опубликованной «Правдой» 1 января 1964 года. В статье было сказано, что наступило время полетов таких кораблей.
Каждый из пяти «Востоков», стартовавших в космос после 12 апреля 1961 года, отличался от своих предшественников значительными усовершенствованиями. На «Востоке-2» была смонтирована новая регенерационная установка с иным составом блоков и химических реагентов, нежели на «Востоке». Для дальнейшего исследования условий телевизионных изображений с орбиты на Землю на этом корабле установили две телевизионные системы — узкополосную и широкополосную. Имели свои конструктивные особенности кабины «Востока-3» и «Востока-4». В них дополнительно разместили аппаратуру для производства таких важных физиологических наблюдении за состоянием космонавтов в полете, как измерения электропроводимости кожи, биотоков головного мозга и движения глаз. На кораблях появились более усовершенствованные средства радиосвязи. Некоторые изменения в связи с задачами длительного пребывания в космосе были сделаны и в оборудовании «Востока-5» и «Востока-6»,
И вот теперь, в новом году, встал вопрос о полете еще более совершенного корабля —- многоместного, рассчитанного на трех человек. Нас ознакомили с новым космическим кораблем, названным «Восход», с новой, более мощной ракетой, которая должна вывести его на орбиту. Нелегко было конструкторам решить проблемы, встававшие перед ними при проектировании и строительстве «Восхода». Если раньше требовалось обеспечить в кабине условия для нормальной жизнедеятельности одного космонавта, то теперь надо было обеспечить троих кондиционированным воздухом, питанием, водой... Предполагалось, что экипаж отправится в полет без скафандров и гермошлемов. Это предъявляло жесткие требования к обеспечению полной герметичности кабины, ибо малейшее ее нарушение грозило самыми пагубными последствиями.
Для гарантированного спуска корабля с орбиты на Землю на нем устанавливалась резервная тормозная двигательная установка. «Восход» располагал системой ориентации с ионными построителями направления вектора скорости. Иными были и кресла с ложементами, смоделированными по фигуре каждого члена экипажа. Поворот этих кресел на нужные углы позволял участникам полета занимать наивыгоднейшее положение по отношению к направлению действия перегрузок как на участке выведения корабля на орбиту, так и во время спуска и приземления.
Принципиально по-новому предусматривали конструкторы и само приземление «Восхода». Они оснастили его специальной системой так называемой мягкой посадки. Она обеспечивала приземление корабля почти с нулевой скоростью не только на сушу, но и на водную поверхность. Для варианта посадки на воду были приняты меры по непотопляемости корабля, его остойчивости. И спасательное снаряжение подобрали с учетом возможности посадки не только в океане, но и в пустыне, на горных склонах, в тайге. Мы привыкли, что все советские космонавты приземлялись точно в заранее определенных районах, но в каждом полете надо было быть готовым к неожиданностям.
«Восход» для удобства наблюдений экипажа располагал значительно улучшенными условиями обзора. На нем была использована новая телевизионная система, которая позволяла не только наблюдать за людьми в космосе, но и передавать на Землю картины, наблюдаемые в полете. Эту телевизионную систему космонавты могли использовать для наблюдений за окружающим пространством со стороны приборного отсека и тормозной двигательной установки. На корабле была усовершенствованная система связи с Землей, а также для переговоров космонавтов между собой.
Многим отличался «Восход» от прежних наших космических кораблей, совершивших шесть полетов. Каждый, уже побывавший в космосе, немного завидовал тем, кому придется опробовать его в полете. Пока не были названы фамилии счастливцев. К полету готовилось несколько человек, взаимно дублирующих друг друга по своим специальностям — командира, ученого, врача. Наиболее вероятными кандидатами в экипаж «Восхода» — и это так и оказалось — были Владимир Михайлович Комаров, Константин Петрович Феоктистов и Борис Борисович Егоров.
Я уже писал, что с первых дней прихода в группу космонавтов мы прониклись большой симпатией к высокому, черноволосому, кареглазому летчику-инженеру Владимиру Комарову, удивительно моложавому для своих лет. Нам по душе была его немногословность и серьезная мечтательность. Он — коренной москвич. Мне доводилось встречаться с его отцом — Михаилом Яковлевичем, работавшим в разное время дворником, слесарем, вахтером, кладовщиком, таким же тружеником, как и мой отец Алексей Иванович. В чем-то они были похожи друг на друга, наверное, бережным отношением к жизни, к детям, семье.
Детство Володи Комарова протекало среди приземистых строений старой Москвы, неохотно уступавших место кварталам новых домов из стекла и бетона. Простой рабочий человек — Михаил Яковлевич Комаров смог дать образованно и вывести в люди сына. Он с малых лет прививал мальчику любовь к труду, уважение к людям, упорство в достижении цели. Над кроватью, на которой Володя спал, висела Почетная грамота отца, Заключенная в деревянную рамку, она была словно диплом. Володя помогал отцу, чинил водопроводные краны, летом поливал улицу, зимой счищал с тротуаров снег и лед.
Во время Великой Отечественной войны Михаил Яковлевич служил в частях противовоздушной обороны, защищавших небо Москвы от налетов бомбардировщиков, а сын его поступил учиться в специальную школу Военно-Воздушных Сил. Закончив ее в День Победы, он уехал продолжать летное образование на юг, в Батайское авиационное училище. А став лейтенантом, как и я, нес службу рядового летчика. Думая о будущем советской авиации, все шире расправляющей крылья, о том, что ей требуются люди высокообразованные, хорошо подготовленные в техническом отношении, молодой Владимир Комаров пошел учиться в Военно-воздушную инженерную академию имени Н. Е. Жуковского — ему хотелось стать летчиком-инженером.
После окончания академии Владимир Комаров, придя в нашу группу космонавтов, заметно выделялся среди нас своей эрудицией. Он, как и я, как Герман Титов и другие наши товарищи, был подготовлен к первому полету человека в космос, а затем через год стал дублером командира «Востока-4» Павла Поповича.
Вскоре после того как Андриян Николаев и Павел Попович вернулись из своего длительного группового рейса вокруг земного шара, у Владимира Комарова случилась большая неприятность. Мы все переживали ее болезненно. На одной из очередных медицинских комиссий сверхосторожные врачи неожиданно установили, что с сердцем у Владимира Михайловича не все в порядке. При жестких медицинских требованиях, предъявляемых к космонавтам, ему угрожало навсегда расстаться с мечтой о полете в космос. Между тем он чувствовал себя превосходно. Как быть? Назначили еще одну медицинскую комиссию — и снова у медиков сомнения.
И только один человек, твердо веривший в Комарова и уже тогда определивший для него важную задачу — Главный конструктор, не сомневался. По его совету Комаров хорошо отдохнул, набрался сил, стал еще более строго соблюдать «космический» режим. Затем предстал перед весьма авторитетным кворумом медиков. И все страхи оказались напрасными: врачи единодушно подтвердили — к полетам в космос годен без ограничений. Надо ли говорить, какой это было радостью и для Владимира Михайловича, и для всех нас, его добрых и верных друзей...
По душе всем нам было и предложение Главного конструктора о включении в экипаж «Восхода» ученого Константина Петровича Феоктистова — человека с висками, припорошенными сединой, тогда уже кандидата технических наук.
С вполне понятным профессиональным любопытством мы, космонавты, присматривались к новому товарищу, которому в то время было около сорока лет, и быстро убедились, что ему оказались по плечу все трудности специальных тренировок. Пожалуй, Константину Петровичу было труднее, чем тем из нас, кто давно начал тренировки и прошел солидную летную подготовку. Но он наравне со всеми стойко переносил перегрузки центрифуги, разреженность воздуха в барокамере, испытания зноем и стужей. Быстро, на правах равного вошел он в семью космонавтов.
Мне нравилась насыщенная событиями биография Константина Петровича. Вся жизнь его прошла в учении и труде. Родился он и долгое время жил в Воронеже. Великую Отечественную войну встретил на школьной скамье. Отец — Петр Павлович, бухгалтер по профессии, добровольцем отправился на фронт, служил в саперном батальоне, строил переправы через Вислу и Одер, в составе штурмовых групп сражался на улицах Берлина...
Довелось принимать участие в схватках с фашистами и шестнадцатилетнему комсомольцу Косте Феоктистову. Когда бои шли в его родном Воронеже, он вместе с другими подростками помогал бойцам разведывать расположение противника. Во время одной из таких разведок гитлеровцы схватили Костю и вместе со взрослыми разведчиками приговорили к расстрелу. Осужденных поставили на край ямы. Грянул залп, и юноша полетел, как ему показалось, в бездонную пропасть. На рассвете очнулся. Нестерпимо болела рана, но он нашел в себе силы выбраться из могилы, переправиться через реку Воронеж, доползти к своим. Тяжелораненого разведчика с характеристикой командира войсковой части отправили в госпиталь.
Я видел эту характеристику. В ней говорилось: «Тов. Феоктистов Константин Петрович, 1926 года рождения, член ВЛКСМ с 1941 года, находясь в 1942 году при воинской части, с первых дней обороны и боев за город Воронеж с немецко-фашистскими бандами самоотверженно выполнял задания командования. Находясь во взводе разведки, рискуя жизнью, под пулеметным и минометным огнем неоднократно ходил в разведку и добывал ценные сведения войскового характера. В августе 1942 года попал в руки противника, расстреливался гестаповцами. Имеет пулевое ранение в шею, сумел бежать. После лечения направлен в город Коканд. Тов. Феоктистов представлен командованием Воронежского гарнизона к правительственной награде».
Инженерное образование Константин Петрович получил в Московском высшем техническом училище имени Н. Э. Баумана, где в свое время учился и Главный конструктор. Затем Феоктистов несколько лет работал на одном из московских заводов. Изобретательские устремления молодого специалиста обратили на себя внимание, и его пригласили на работу в научно-исследовательский институт, а потом послали в аспирантуру. Вскоре он стал кандидатом технических наук. Право занять рабочее место в кабине «Восхода» Константин Феоктистов завоевал годами творческого труда, упорной тренировкой.
Знали мы и самого молодого в экипаже «Восхода» — врача Бориса Егорова, который появился среди нас, еще будучи студентом-стажером медицинского института. Вечерами после лекций он нередко дежурил возле сурдокамеры, наблюдал за поведением находившегося там космонавта. В день полета «Востока» вместе с другими специалистами он встречал меня в районе приземления. Тот шестьдесят первый год стал для Бориса Егорова приметным рубежом в жизни. Закончив институт, он целиком посвятил себя проблемам космической медицины. И хотя он не знал, что такое штопоры, бочки, крутые развороты, пике, слепые полеты, частые перемены курса, включение врача в экипаж многоместного корабля приветствовали все космонавты. Важно было, чтобы медик испытал на себе все явления космического полета, оценил их с точки зрения науки. Ведь советские медики сделали многое для освоения космического пространства. По их рекомендациям не только строилась наша подготовка, но и разрабатывались системы кораблей, обеспечивающие нормальную жизнедеятельность человеческого организма в условиях длительного пребывания в состоянии невесомости. Борису Егорову выпала честь первым из всех врачей побывать на орбите, и не только на самом себе испытать трудности космического полета, но и, познав их, вернуться в научно-исследовательские лаборатории с наблюдениями, которые должны были обогатить науку новыми выводами.
В начале октября 1964 года мы выехали на космодром. «Восход» с экипажем в составе: командир корабля — Владимир Комаров, ученый — Константин Феоктистов, врач — Борис Егоров — стартовал 12 октября. Одежда космонавтов состояла из шерстяных рубашек и брюк; сверху они надели теплые куртки. Никаких скафандров и гермошлемов. Пульс у всех троих был абсолютно нормальный, это подтвердил бортврач Борис Егоров, которому не терпелось начать медицинские наблюдения над товарищами по экипажу.
Ровно в 10 часов 30 минут по московскому времени я сообщил на борт «Восхода»:
— Дается старт!
И снова, как и во время предыдущих полетов, почти все сутки, пока «Восход» находился на орбите, я дежурил на пункте управления. А когда экипаж вернулся на землю, внимательно вслушивался в первые рассказы. Дополняя друг друга, космонавты нарисовали живописную, увлекательную картину увиденного и пережитого в полете.
При старте «Восхода» каждый по-своему ощутил силы, действующие на активном участке — с момента отрыва от Земли и до выхода на орбиту. Борису Егорову все показалось похожим на то, что испытывают пассажиры при взлете обычного рейсового реактивного самолета, Константин Феоктистов ощутил небольшую вибрацию. Но общее впечатление было таково: ускорения космонавты перенесли легче, чем при испытаниях на центрифуге.
Это было новое явление. Раздумывая над ним, мы объясняли его тем, что оборудование «Восхода» было значительно усовершенствовано по сравнению с кораблями типа «Восток», в частности, уменьшено влияние перегрузок — прямое следствие уже упоминавшегося оригинального устройства рабочих кресел, так называемых ложементов, отлитых точно по форме тела каждого космонавта. Экипаж «Восхода» оказался куда в более благоприятных условиях, чем все его предшественники. Если меня и других космонавтов, летавших на «Востоках», в какой-то мере сковывали скафандры, гермошлемы и гермоперчатки, то Владимир Комаров и его товарищи были свободны в движениях. Обычная «земная» одежда нисколько не стесняла их. В течение всего полета они работали, отстегнув привязные ремни. Это дало им возможность меняться своими рабочими местами.
Одной из отличительных особенностей «Восхода», как уже говорилось выше, являлся более обширный обзор. Это позволило экипажу увидеть в космосе больше, чем увидели его предшественники. Еще на первом витке, когда корабль вошел в тень Земли, Владимира Комарова поразила необычайная картина. Над линией горизонта, примерно на высоте в сотню километров, простирался слой яркости бледно-желтых тонов. А под ним высвечивали звезды. Этот слой хорошо был виден в освещении Луны. Над ним — тоже звезды, словно горсти алмазов, брошенные на черный бархат. Такие слои яркости, нависшие над Землей несколькими ярусами, экипажу доводилось видеть не раз.
В конце третьего витка, когда «Восход» пересекал Антарктиду, космонавты увидели: перпендикулярно черному горизонту, над вторым слоем яркости, слегка покачивались темновато-желтые столбы света высотой в несколько сот километров. Они, как частокол, окаймляли видимый горизонт — тысячи на две километров. Это было южное полярное сияние.
Каждому члену экипажа программа полета определяла серию работ, которые следовало выполнить в определенное время. В книге космоса надо было не только разглядывать картинки, но и читать текст, и не только читать, но и изучать, запоминая каждую деталь, конспектируя в бортжурналах самое интересное. Вот почему Константин Петрович, дорожа каждой минутой пребывания в космосе, не отрываясь от приборов, проверял возможности ориентировки корабля по звездам, производил измерения высот звезд над видимым горизонтом. Он доказал возможность в будущих межпланетных полетах производить автономное, с борта корабля, определение его положении в космосе, производить расчеты траектории движения.
Бортврач Борис Егоров, достав из инструментария иглу Франка, брал для исследования кровь у товарищей. Пользуясь стрелочным индикатором, измерял давление крови во время работы и отдыха, заставлял Комарова и Феоктистова делать вестибулярные пробы. Он записывал биотоки головного мозги и электрические потенциалы, возникающие при произвольных и непроизволышх движениях глаз; определял параметры, характеризующие координацию движений при вычерчивании фигур; собирал данные для кривой мышечной работоспособности при выполнении ритмических движений кистей рук. В его обязанности, установленные корабельным расписанием, входило также наблюдение за давлением атмосферного воздуха, за влажностью и температурой в кабине корабля. «Восход», как и другие космические корабли, находясь на орбите, менял положение в пространстве, вращаясь в разных направлениях. Поскольку люди находились в состоянии невесомости, вращение ощущалось мало. Его можно было заметить только по угловому перемещению корабля относительно звезд, Солнца и Земли. Но в любой момент командир, пользуясь ручным управлением, мог сориентировать корабль так, как требовала обстановка. Если в полетах «Востоков» это можно было сделать только на участках орбиты, освещенных Солнцем, то «Восход» располагал системой управления, позволявшей ориентировать его и над затененной частью планеты.
Меня интересовала система ручного управления. Комаров рассказал, что еще на первом витке он брался за ручное управление и убедился, что корабль послушен воле пилота. Это была первая проверка, произведенная на высоте 400 километров. Система действовала безукоризненно. Несколько раз Владимир Комаров ориентировал корабль по Земле, по звездам, по горизонту, по Солнцу, оценивая работу системы управления с точки зрения не только летчика, но и инженера. Когда это требовалось Константину Феоктистову, орудовавшему секстаном, командир, управляя кораблем, подольше удерживал в поле зрения ученого необходимое созвездие. Когда «Восход», пройдя в космосе более полумиллиона километров, находился над Сибирью, между «Рубином» — таков был позывной корабля — и «Зарей» — командным пунктом космодрома — произошел такой разговор. Взяв микрофон, Главный конструктор, всегда отлично понимавший мысли своих собеседников, спросил:
— Готовы ли к выполнению заключительной части программы?
«Рубин» {голосом Владимира Комарова). Экипаж готов. Хотели бы продолжить полет.
«Заря». Вас понял, но у нас не было такой договоренности.
«Рубин». Жаль, жаль... Вас поняли. Готовы действовать по программе.
«Заря». Желаем успеха. До скорой встречи на родной Земле.
Наступило установленное программой время возвращения экипажа на Землю. Как произойдет его приземление, осуществляемое по системе «мягкой посадки»? На командном пункте, возбужденном ожиданием, стало известно: далеко, над Африкой, на «Восходе» включилась тормозная двигательная установка. Минуту за минутой отсчитывают хронометры. Я не свожу глаз с их циферблатов. Застыли у радиоприемников связисты. Все, кто находился на командном пункте, затаили дыхание: вот-вот должно прийти сообщение от летчиков вертолетов, уже барражирующих поблизости от намеченной точки приземления «Восхода». И наконец долгожданное:
— Вижу «Восход»! Вижу «Восход»!
И еще одно сообщение:
— Корабль приземлился. Вижу экипаж. Космонавты ступили на Землю...
Система «мягкой посадки» сработала отлично! После снижения с орбиты и входа в плотные слои атмосферы на корабле произошел отстрел крышки люка парашютов. Динамический рывок! Корабль, поддерживаемый парашютами, медленно шел к Земле. Сработало еще одно посадочное устройство, и «Восход» коснулся высохшего жнивья. Открыв люк, Владимир Комаров, Константин Феоктистов и Борис Егоров один за другим вышли из кабины, с удовольствием вдохнули осенний воздух.
Через несколько часов мы горячо обнимали товарищей на космодроме...
А затем в седьмой раз повторилась всенародная встреча — Красная площадь и Золотые Звезды Героев Советского Союза трем новым летчикам-космонавтам. В канун праздника 47-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции на одной из площадей Москвы состоялась торжественная церемония открытия стометрового серебристого обелиска, взметнувшего в небо ракету, а также памятника основоположнику космонавтики К. Э. Циолковскому.
В эти минуты на трибуне, где находились руководители партии и правительства, я стоял рядом с Владимиром Комаровым. Могли ли думать все мы тогда, что через два с половиной года Владимир Михайлович, отправившись в свой второй космический полет, погибнет и нам придется хоронить своего любимого товарища? Тогда, в конце апреля 1967 года, мы, как всегда, с легким сердцем провожали Комарова в новый дальний рейс — на испытания космического корабля «Союз-1». Прежде чем спуститься в бетонный бупкер к пультам управления, я, будучи дублером Владимира Михайловича, поднялся вместе с ним на верхнюю площадку ферм обслуживания, обступивших ракету, к люку космического корабля. Это было ночью. И там, наверху, в свете прожекторов мы по-братски расцеловалась и крепко пожали друг другу руки. Я еще подумал: у него великолепный характер, а такое богатство природа дает на всю жизнь.
Шел отсчет предстартовых минут. Светлело небо, подернутое наплывшими из-за горизонта облаками. Подул предутренний ветерок. От сверкающего белизной под лучами прожекторов корпуса ракеты, словно руки, разошлись в стороны многоярусные башни ферм обслуживания. Последовали уже не раз звучавшие в бункере команды:
— Ключ на старт!
— Пуск!
В грозном гуле возникла и, все расширяясь, развернулась огненная феерия — бетонные плиты стартовой площадки озарились багровым светом. Грандиозное пламенное облако росло кверху и растекалось по горизонту. Из-под основания ракеты бешено бил солнечный, ревущий огонь. Она быстро набирала скорость — летучей звездой возносилась к небосводу. Инверсионный след, озаренный лучами восходящего солнца, придавал ей сходство с кометой. В голове кометы сияла звезда ракетного пламени. И еще долго-долго в сиреневом утреннем небе была видна уходящая все дальше на восток, к Солнцу, утренняя звездочка — космический корабль «Союз-1».
Корабль умчался далеко, а я все не мог отойти от репродуктора, вслушиваясь в спокойный, рассудительный голос Владимира Комарова. Припомнилось, как два с половиной года назад он рассказывал обо всем увиденном и пережитом в космосе. Припомнились картины, нарисованные Владимиром Комаровым, и среди них впечатляющий вид антарктического сияния, образно названного золотой короной планеты.
Все время полета «Союза-1» я провел на командном пункте космодрома и при сеансах связи с кораблем слышал доклады его командира. Каждая фраза была проникнута аналитической мыслью опытного летчика-космонавта, инженера, испытателя космической техники. Коротко, предельно четко отвечал Владимир Михайлович на вопросы Земли, давал точные характеристики работе систем корабля. С его борта поступали сведения, необходимые для дальнейших плаваний в звездном океане. Всех поражала обстоятельность, с какой Комаров анализировал каждый этап полета. Когда программа испытаний завершилась, с командного пупкта последовал приказ — совершить посадку.
На девятнадцатом витке, за тысячи километров от района приземления, были сделаны необходимые приготовления к заключительному этапу полета: ориентировка корабля, включение тормозной двигательной установки.
— Все идет отлично, — еще раз послышался знакомый голос Комарова.
Он сообщил: тормозная двигательная установка сработала отлично, произошло отделение приборного отсека от корабля. Затем связь оборвалась — корабль вошел в плотные слои атмосферы и гасит первую космическую скорость. К расчетной точке приземления «Союза-1» поспешила группа встречи. Никто не сомневался в успешном приземлении. Комаров был прирожденный летчик. Он не знал, что такое головокружение ни в воздухе, ни в космосе, ни на Земле. Многолетний опыт самолетовождения и полет в космос приучили его к выдержке и самообладанию. И вдруг острая, словно удар грома, весть — с Володей несчастье! По нелепой случайности, связанной с плохо сработавшей парашютной системой, корабль потерпел бедствие у самой Земли.
Горькие наступили для нас дни. Владимира Михайловича Комарова хоронила вся Москва. Делегации заводов и коллективов, связанных с космонавтикой, положили к его урне венки. Члены Политбюро ЦК КПСС несли к Кремлевской стене урну с прахом космонавта, посмертно удостоенного второй Золотой Звезды Героя Советского Союза. Я шел в траурной процессии, опустив голову, прикрыв ладонями лицо. Гибель Владимира Комарова — тяжелая потеря. Мне подумалось тогда: космонавтика молодая наука и, отправляясь в звездный океан, пока еще нельзя полностью застраховать себя от непредвиденных случайностей...
Все космонавты, взлетая в небо, рисковали жизнью. Ведь до первых полетов в космос никто не мог утверждать, что человек сможет там жить и работать. Никто пока не мог сказать: сможет ли человек жить и работать за пределами корабля — в открытом космосе? На этот узловой вопрос космоплавания должны были ответить Павел Беляев и Алексей Леонов, которых я вместе с Владимиром Комаровым за два года до его трагической гибели провожал в полет на «Восходе-2».
Полет «Восхода-2» готовился давно. Когда в октябре 1964 года на «Восходе» стартовали сразу три советских космонавта, в числе провожающих их на орбиту не было ни Павла Беляева, ни Алексея Леонова, ни дублеров. Они тренировались.
Подумать только, как далеко шагнула отечественная космонавтика, готовившаяся к первому в мире выходу человека в открытое космическое пространство, в абсолютный вакуум! До сих пор все экипажи кораблей были надежно защищены от радиации, метеоритной опасности и крутых температурных перепадов непроницаемым корпусом корабля. Теперь человеку предстояло один на один оказаться с тайнами Вселенной, пройти по ее тропам пешком. Выйти из корабля, поплавать в космосе, вернуться в кабину — как это заманчиво и романтично! И не только романтично, но и важно для дальнейшего выполнения новых космических заданий. Я даже позавидовал товарищам. Выход в космическое пространство мог быть осуществлен двояко: методом шлюзования, когда в кабине корабля сохраняется постоянство среды обитания, или путем открытия люка непосредственно в космос. В последнем случае после возвращения в корабль в нем надо вновь создавать условия обитания, необходимые экипажу. Способ шлюзования конструктивно сложнее, требует от космонавтов четкой работы. Но он более перспективен для дальнейшего совершенствования космической техники и в то же время позволяет экономить энергетические ресурсы корабля. Ученые и конструкторы, остроумно решили ряд проблем, снабдили «Восход-2» шлюзовым устройством.
Они создали новый тип скафандра — сложное инженерное сооружение, состоящее из многих деталей и узлов, призванное надежно защитить человека в открытом космосе от пагубного воздействия низкого барометрического давления, перегрева или охлаждения, от действия ионизирующей радиации.
Чтобы осуществить выход человека в космос, ученым, конструкторам, инженерам и рабочим следовало решить много проблем. И они решили их на высоком уровне.
Я уже писал, что к смелейшему эксперименту усиленно готовились Павел Беляев — командир «Восхода-2» и второй пилот — Алексей Леонов, которому предстояло выйти из корабля в открытое космическое пространство. На мой взгляд, опыт этот по своему значению, трудностям и риску можно приравнять к первому полету человека в космос. Раздумывая над тем, кто бы из моих товарищей мог это сделать, я останавливался на Леонове и Беляеве. Мне всегда казалось, что они могли бы повторить любой из полетов, могли совершить то, что до сих пор никто еще не совершал.
Павел Иванович Беляев — человек волевой, целеустремленный. Его сильный характер складывался с детских лет, когда подростком в вологодских лесах вместе с отцом он ходил на медведя, когда в начале Великой Отечественной войны точил на заводе артиллерийские снаряды и когда потом, став курсантом Ейского училища морских летчиков, готовился встать в боевой строй защитников советского неба.
Павел Беляев стал лейтенантом морской авиации в День Победы, а первое боевое крещение получил над бурными водами Тихого океана в борьбе с японскими самураями. Потом ему, авиатору Тихоокеанского флота, довелось охранять наши границы в тревожную пору американо-корейской войны. Комэск, авиатор, прослуживший на Тихоокеанском флоте более десятка лет, офицер, с отличием закончивший Военно-воздушную академию, Павел Беляев был любим молодежью. Часто мы делились с ним своими сомнениями, радостями, тревогами, видя в этом всегда собранном офицере, коммунисте с немалым партийным стажем доброго, отзывчивого, принципиального человека.
Незадолго до полета «Востока» с Павлом Ивановичем случилось серьезное происшествие — во время тренировочных парашютных прыжков при приземлении в ветреную погоду он сломал ногу. Перелом оказался сложный — двухсторонний. Наш инструктор — Николай Константинович схватился за голову: из немногочисленной группы космонавтов выбывал один из самых надежных, и, пожалуй, выбывал навсегда.
Всей группой мы поехали в госпиталь к больному. Привезли фрукты, свежие журналы и последние «космические» новости. Алексей Леонов захватил с собой новое издание «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого: такая книга может действовать так же благотворно, как хорошее лекарство. А когда мы уходили, врач, отозвав меня в сторону и сокрушенно покачав головой, сказал:
— Отлетался ваш Павел Иванович.„ Не видать ему больше истребителей...
— А Маресьев... А Сорокин? — возразил я, называя летчиков-истребителей, которым ни тяжелейшие ранения ног, ни перенесенные операции, ни протезы не помешали возвратиться в строй.
— Так ведь то было в дни войны, — возразил медик.
— Ну а мы сейчас тоже как на фронте, — улыбаясь, заметил Леонов.
Доктор не знал, что за «особые» летчики приехали навестить друга, не знал и того, что его пациент принадлежит к людям с очень настойчивым характером. Он лишь удивленно посмотрел нам вслед. И потом не раз удивлялся, видя, с каким упорством Беляев сражался за свое здоровье. Все усилия Павла были подчинены одной дели — остаться в строю космонавтов.
Хирурги настаивали: нужна операция — она спасет вогу, но летать уже не придется.
— А есть ли другие пути? — допытывался я.
— Есть. Но это рискованно, и нельзя поручиться за успех.
— Тогда рискнем, — решительно заявил Беляев.
— Попробуем, — согласился врач, — Попытка — не пытка...
Но это была самая настоящая пытка. Сломанные кости срастались под нагрузкой. Так, помнилось Павлу Беляеву, давным-давно отец его, Иван Парменович, деревенскпй фельдшер, лечил односельчан. Сначала поврежденная нога испытывала нагрузку тела, а затем и все возрастающий вес гимнастических гантелей. Процесс заживления происходил медленно, и Павлу Беляеву не удалось побывать на старте «Востока», проводить меня в космос. Но когда в полет пошел «Восток-2», он вместе с Алексеем Леоновым был на космодроме.
Приближались дни группового полета Николаева и Поповича, а главный вопрос — быть или не быть Павлу Беляеву космонавтом — оставался открытым. Мы все и Главный конструктор верили в него, а осторожная медицина сомневалась. Когда кости срослись н окрепли и рентгеновские снимки подтвердили успех опыта, со стороны врачей-психологов стали настойчиво раздаваться возражения: человек травмирован и не сможет прыгать с парашютом — будет бояться.
Однажды мы отправились на парашютные прыжки. Вместе поднялись на самолете. Был ветер и облака — как в тот несчастливый день. Но ни я, ни Алексей Леонов не заметили на лице нашего товарища и тени сомнения или беспокойства. Мы вдвоем подошли к раскрытой двери самолета. Я положил руку на плечо Беляева, перетянутое парашютной лямкой, а скомандовал, словно перворазряднику:
— Пошел!
Он улыбнулся и ринулся в бездну.
Все удалось в этом красивом прыжке. И парашют раскрылся в заданные секунды, и приземление оказалось точным и мягким. Отныне Павел Беляев вновь становился в первый ряд космонавтов. Вскоре мы избрали его секретарем нашей партийной организации.
Готовясь к полету на «Восходе-2», космонавты Беляев и Леонов сильно сдружились. Было любо-дорого видеть, как бережно, с уважением, с подлинной мужской любовью друг к другу они проходили тренировки. В их занятиях было много нового, такого, что еще не испытывал ни один из нас, поднимавшихся на орбиту.
Алексей Леонов — один из самых близких мне друзей. Уже давно, начиная с прихода в группу космонавтов, он ведет дневник, записывая туда наиболее интересные события из нашей жизни. Вел он дневник и в пору, предшествовавшую его полету. С его согласия приведу несколько выдержек из этой объемистой тетради. Они лучше всего передадут некоторые моменты, связанные с подготовкой к этому замечательному свершению. Вот они, эти выдержки:
«Всем отрядом ездили в конструкторское бюро для ознакомления с новым кораблем, О нем мы уже кое-что слышали и довольно хорошо представляли его схему. Будет осуществляться новое задание. И это поручат кому-то из нас.
Собралась большая комиссия. Главный конструктор подробно рассказал о задачах корабля, а затем предложил мне произвести выход из кабины через шлюзовое устройство.
Мне? Как это понимать — вроде бы заявка на будущее? Или случайность? Долго надевал скафандр, занял место в корабле и по команде произвел шлюзование. Очень волновался — ведь за мной наблюдали десятки внимательных глаз членов комиссии и моих товарищей. Волновался еще и потому, что после опробования надо дать грамотное заключение о возможности выполнения задуманного. А оно — грандиозно: выход человека в открытый космос. Даже дух захватывает!»
«Сформировали экипаж «Восхода-2»: командир — Павел Беляев, я — на выход. Очень рад такому сочетанию: Павел Иванович старше меня на целый десяток лет. Но это и хорошо —- командир должен быть более опытным человеком. А кроме того, мы люди разных характеров — он молчалив, а я более общителен. Но у нас есть общее, главное — цель, и мы сделаем все, чтобы ее достигнуть. Порукой тому наша честная откровенность друг другу и взаимное уважение».
«Отливали ложемент. Это — новое в подготовке к полету. Речь идет об устройстве персональной спинки кресла космонавта. Выглядит сия операция примерно так.
Заранее готовится стапель, заливается гипсом и нивелируется. После этого пилот, раздетый до плавок, ложится в стапель, затягивается ремнями и тоже нивелируется в продольной оси. И вот тут возникают самые неприятности: начинают заливать раствором гипса температурой 10—12 градусов. Выше температуру поднимать нельзя — может произойти слишком быстрое затвердевание раствора.
Для меня больше всего неприятностей составило отделение от отлитого ложемента. Каждый волосок на теле стал как бы якорем, а таких якорей у меня много. С большой болью во всем теле все же покинул свою раковину и больше часа смывал под душем въевшуюся в тело белую массу».
«Примерял новый скафандр. Поразила его белизна и новизна многих элементов. Но кое-что в этой одежке еще надо доделать».
«Проводилось заседание по вопросу оборудования корабля фотокинотелетехникой. Заслушали мои предложения и единогласно приняли их».
«Сегодня выполнил сразу четыре полета в пилотажную зону».
«Долго беседовали с экипажем «Восхода» — Владимиром Комаровым, Константином Феоктистовым и Борисом Егоровым, Они уже совсем готовы к своему полету. Чудесные парни! Жаль, нам с Павлом Беляевым, по-видимому, не придется побывать на их старте — у нас своя программа, которую еще надо отрабатывать и отрабатывать...»
«Ночные полеты. В первой половине ночи летал на «миге», во второй — на Ил-14. Главная задача на Ил-14 — изучить ночное небо и работать с секстаном. На самолете замеры высот получаются отлично, а как будет на корабле, пока не представляю, уж очень большая скорость и ограничен обзор. Надо уметь работать, что называется, автоматически и уверенно знать карту звездного неба».
«Опять в конструкторском бюро. Показывали процесс шлюзования членам Государственной комиссии. По одобрительной улыбке академика Королева понял: всем понравилась схема предполагаемого опыта».
«Готов скафандр. Все пригнано: и гермошлем, и ботинки, вся система; ничто не давит, не жмет. В перерыве тренировок сам написал на гермошлеме: «СССР».
«По ряду причин долго откладывался этот эксперимент. И вот он наконец состоялся. Одетого в скафандр, меня «подняли» в барокамере на высоту 36 километров, Это — почти вакуум. Подъем произошел легко, все выполнил по программе, в кратчайшее время и технично. Чувствовал себя как дома. Пульс оставался почти земной.
На протяжении всего эксперимента за мною в иллюминатор наблюдал Андриян Николаев. Его глаза говорили о всем куда лучше, чем любой прибор-самописец».
«С утра проходили медицинский осмотр после барокамеры. Затем на совещании в конструкторском бюро Юрий Гагарин доложил о готовности экипажа «Восхода-2». Приняли ряд деловых решений, направленных на ускорение подготовки».
«После вестибулярной тренировки вместе с Павлом Беляевым поспешили на завод к «живому» кораблю. Потренировались в нем. А затем состоялся технический совет. Много замечательных людей — ученых, конструкторов, инженеров и рабочих — присутствовало на нем».
«Прилетели на космодром. Через несколько дней — старт».
Однажды в задушевном разговоре в доме Беляевых, просматривая книги, я спросил Павла Ивановича: с кем из литературных героев, по его мнению, можно было бы сравнить Алексея Леонова.
— О! Для него нужны другие мерила, — оживился Беляев. — Наш Леша — художник. И облик его скорее всего можно сравнить со скульптурой Григория Постникова «В космос»...
Как всегда, Павел Беляев точно выразил свою мысль. Моя память тотчас восстановила отлитую из металла фигуру юноши с красивой, гордо поднятой головой, раскинувшего сильные руки, как крылья, устремившегося вперед, навстречу к звездам. Действительно, было в лице, в порывистом движении и атлетически сложенном мускулистом теле этого юноши многое, присущее Алексею Леонову. Леонов был терпелив по природе. Умел ждать, отвлечься на время от главного. И у меня дома, и в квартирах почти всех космонавтов висят картины, написанные Леоновым на космические темы. Используя богатую палитру, он хорошо изображает и Землю, окруженную радугой тончайших красок, и аспидно-черное небо, которое прорезают космические корабли, и далекие-далекие звезды. Мы все высоко ценим эти полотна, написанные товарищем, который, когда придет тому время, ринется к звездам.
И время это пришло в марте 1965 года. Прибыв на космодром, занялись непосредственной подготовкой к смелейшему эксперименту, похожему на фантастику. Вспоминалось высказывание В. И. Ленина: «Фантазия есть качество величайшей ценности». И в самом деле, новый космический корабль с талантливо созданным шлюзовым устройством и выходным люком был похож на фантастическое сооружение. Я размышлял: человек, словно орленок, освободится от сковывающей его скорлупы корабля и, раскинув руки, будто крылья, запарит над планетой.
— Человек поплывет в космосе, как в море, — говорил Главный конструктор, напутствуя космонавтов. Он сказал им: — Дорогие мои орелики! Науке нужен серьезный эксперимент. Если в космосе вдруг случатся серьезные неполадки — не устанавливайте рекордов, а принимайте правильные решения.
Эта фраза была порождена его жизненным кредо — в случае сомнений лучше воздержаться, чем совершить неправильный шаг.
Как всегда, я присутствовал на старте и во время полета поддерживал связь с экипажем «Восхода-2».
В конце первого витка корабль, миновав мыс Горн, оказался над Африкой. Покинув рабочее место, Алексей Леонов вплыл в шлюзовую камеру. На командном пункте мы слышали все переговоры космонавтов между собой и, разумеется, то, что они сообщали на Землю.
— Я — «Алмаз-2»,— донесся голос Алексея Леонова, — место в шлюзе занял...
- Понял, — чуточку глуховатым голосом ответил ему Павел Беляев.
— Беру управление на себя.
— Понял.
— Докладываю: «Алмаз-2» находится в шлюзовой камере. Крышка люка «ШК» закрыта. Все идет по плану. Все идет по графику. Самочувствие отличное. Я — «Алмаз». Прием.
Серия кинокамер, установленных в кабине «Восхода-2», в шлюзе, на поверхности корабля, после возвращения космонавтов из полета позволила проследить весь путь Алексея Леонова, увидеть и проанализировать все его действия: как он проплывал, находясь в состояния невесомости, от своего кресла — ложемента до выходного люка из шлюзовой камеры. Мне было приятно видеть, что Леонов в космосе делал все так же, как сотни раз проделывал на Земле.
А из космоса продолжали доноситься знакомые голоса, рисующие картину происходившего на орбите.
— Люк «ШК» открыт. Приготовиться к выходу, — приказал командир корабля.
— К выходу готов, — ответил Леонов. — Я — «Алмаз-2» — нахожусь на обрезе шлюза. Самочувствие отличное. Под собой вижу облачность. Море...
— «Алмаз-2», вас понял. Слышу хорошо. Говорите немного потише. Поздравляю с выходом.
— Спасибо.
— Леша, снять крышку с кинокамеры, — ласково, по-дружески напомнил Беляев.
— Я уже снял крышку.
— «Алмаз-2», я — «Заря-1», что наблюдаешь? — вмешался я в их переговоры.
— Кавказ, Кавказ... Кавказ вижу под собой, — радостно откликнулся космос.
— «Алмаз-2», «Алмаз-2», каковы условия для работы?
— Условия нормальные. Начинаю отход от корабля. И тут все мы, находившиеся на командном пункте, услышали то, ради чего снаряжался «Восход-2», ради чего было вложено столько творческих усилий в подготовку к этому космическому полету. Громко прозвучали слова рапорта Павла Беляева:
— Я— «Алмаз», «Алмаз». Человек вышел в космическое пространство... Человек вышел в космическое пространство!.. Находится в свободном плавании...
На мгновение у меня остановилось сердце.
Главный конструктор провел платком по высокому лбу. У него было спокойное, почти каменное лицо, но я знал: каждый нерв его напряжен до предела. Был он человек не первой молодости, но в эту минуту чувствовал себя юношески бодро.
Сгрудившись возле телевизионного устройства, мы увидели, как Алексей Леонов работал в космическом океане, отталкивался от корабля, раскрылив руки, парил в бесконечных просторах Вселенной, где не было ни верха, ни низа.
Больше десяти минут парил в звездной бездне Алексей Леонов, и эти минуты потрясали воображение. Человек летел рядом с космическим кораблем со скоростью 28000 километров в час. Успехи были прямо пропорциональны затраченным усилиям. Выйдя из корабля над Черным морем, он через десять минут оказался над Енисеем. Где-то там, внизу, в сибирских лесах, затерялась маленькая деревушка Листвянка, подарившая человечеству храброго космонавта. Вернулся Алексей Леонов и кабину корабля где-то над Сахалином. Всю нашу огромную страну пролетел он за кабиной корабля.
Трудно было переоценить значение содеянного Алексеем Леоновым. Выполнив ряд работ, предусмотренных программой, ответив на вопросы, поставленные учеными, он установил: человек может жить и работать в открытом космическом пространстве. Экипажу «Восхода-2» на орбиту товарищем Л. И. Брежневым было передано Приветствие Центрального Комитета партии, Президиума Верховного Сонета СССР и Совета Министров СССР. «Весь советский народ, — говорилось в этом приветствии, — с большой радостью узнал о Вашем героическом полете и с огромной любовью следит за тем, с каким мужеством и достоинством выполняете Вы почетное задание Родины. Мир знает, что наиболее выдающиеся дерзания в космосе осуществляются в Советском Союзе. Но то, что свершили Вы, Павел Иванович и Алексей Архипович, превосходит самое смелое воображение. Ваш полет и выход человека из корабля в космос — великое достижение советского народа, Коммунистической партии, нашей науки и техники. Ваш подвиг служит целям мира и прогресса человечества».
Возвратившись в кабину «Восхода-2», Леонов занес в бортжурнал все свои впечатления — избранные страницы своего дневника, начатого на Земле. Эти записи в дальнейшем послужили предметом специальных обсуждений и космонавтами, и учеными, и конструкторами, и врачами — великая награда за проявленное долготерпение на Земле: несколько лет ждал Леонов, пока его пошлют в полет. А корабль тем временем продолжал свой стремительный рейс вокруг Земли. Все системы его были абсолютно надежны. И все же в конце суточного полета, когда приблизилось время приземления, на «Восходе-2» обнаружились неполадки в системе солнечной ориентации. А раз они возникли, стало ясно — автоматическое включение тормозной двигательной установки не произойдет. Тишину тревожных минут, наступивших на командном пункте, нарушило распоряжение Технического руководителя полета, которое я передал по радио Павлу Беляеву. Как всегда, академик высказывался кратко, ясно и точно, словно чувствовал, что времени у него остается совсем немного.
— Разрешается посадка на восемнадцатом витке посредством ручного управления...
Система ручного управления на «Восходе-2» оказалась на редкость удобной и надежной — Павел Беляев чувствовал корабль, как летчик чувствует самолет. И хотя это требовало больших знаний, точности и выдержки, в нужный момент он сориентировал корабль и вручную включил тормозную двигательную установку. Это делалось в космосе впервые, и вполне понятно, что все космонавты и специалисты на командном пункте понимали ответственность момента: теперь все зависело от умения и хладнокровия Павла Беляева.
Замедляя движение, «Восход-2» сошел с орбиты и устремился к Земле, Когда траектория снижения достигла определенной высоты, в действие вступила система «мягкой посадки». Она, как и при полете «Восхода», сработала безотказно. Экипаж почти не ощутил, когда корабль коснулся земли. Он опустился в лесах под Пермью в глубокий снег между трех высоких сосен. На их кронах повис гигантский парашют с ярко видимыми издалека оранжевыми полосами.
Через сутки мы обняли Павла Беляева и Алексея Леонова, еще более расширивших дорогу к звездам.
* * *
Полеты в космос — величайшая мечта человечества, осуществленная нашим поколением. Мы еще не осознали всей грандиозности того, что свершилось.
В канун сорокалетия Великого Октября стартовала советская ракета, выведшая в космос первый в истории человечества искусственный спутник Земли.
С незапамятных времен фантазировали люди о полетах на Луну и планеты солнечной системы. Об этом писали Жюль Верн и Герберт Уэллс, мечтал Константин Циолковский. Советские люди сначала приоткрыли дверь в неведомое, потом широко ее распахнули. Они первыми побывали в космосе.
Социалистическая революция окрылила, казалось бы, несбыточную мечту. Освобожденный от рабства и эксплуатации народ под руководством партии Ленина самозабвенным творческим трудом преобразил свою страну, поднял ее экономику и культуру. Это он навел мосты от «России во мгле» сначала к России электрической, а затем атомной.
Тысячелетиями ждал безбрежный океан Вселенной полета корабля с Земли. И он пришел с гордыми буквами «СССР» на борту,
Нет ничего могущественнее свободного человека. Советские люди стали первопроходцами. Перед ними открылся неведомый мир: таинственный, суровый, еще не познанный, полный опасностей... Ничто не могло остановить исследователей. И, однажды шагнув в океан звезд, люди пойдут дальше, добывать новые знания, новые сведения, раскрывать новые тайны. Это нужно тем, кто пойдет за нами, нужно планете, всему человечеству.
Каждое открытие — это лишь начало, первый шаг. Уверенность наша растет и крепнет. Чем дальше мы идем, тем более подвластной становится природа, тем большие неожиданности встречаются на пути. Однако препятствия не могут заставить нас свернуть с избранной дороги. Мы не можем бросить то, что едва начали, чему отдали время, нервы, жизнь. Советские космонавты всегда будут штурмовать Вселенную.
Вот они — этапы движения вперед за первое десятилетие космической эры:
— на орбиту вокруг Земли выведен тяжелый искусственный спутник...
— в Советском Союзе осуществлен запуск космической ракеты в сторону планеты Марс...
— подготовлены к испытанию более мощные и совершенные варианты многоступенчатых ракет-носителей...
— корабль-спутник пилотирует гражданин Союза Советских Социалистических Республик...
— при полете космического корабля «Восход-2» впервые осуществлен выход человека в космическое пространство...
— автоматическая станция «Луна-9» осуществила мягкую посадку на поверхность Луны...
— автоматическая станция «Венера-3» достигла планеты Венера и доставила на ее поверхность вымпел с Гербом Союза Советских Социалистических Республик...
Такое не забывается. Незабываем был для меня и весенний апрель 1966 года. Кремлевский дворец съездов. Почти пять тысяч делегатов XXIII съезда КПСС, представители 86 коммунистических и рабочих партий всего мира вслушивались в могучие звуки партийного гимна «Интернационал». Гимн коммунистов донесла до Луны советская автоматическая станция «Луна-10»...
Я рад, что мне довелось быть в президиуме съезда, рад за своих товарищей: Г. Титова, А. Николаева, П. Поповича, В. Быковского, В. Николаеву-Терешкову, В. Комарова, П. Беляева и А. Леонова, которых партийные организации их родных мест послали своими делегатами на съезд.
Были и другие великие свершения: Страна Советов — первый космодром планеты — достигла громадных результатов:
— двинула вперед ракетно-космическую технику;
— создала новые источники энергии для космических летательных аппаратов;
— провела испытания техники дальней радиосвязи, системы автоматического управления ракет, спутников, кораблей и межпланетных станций;
— создала надежные системы, обеспечивающие жизнедеятельность человека при полетах в космосе;
— разрешила проблему маневра в космосе и возвращения летательных аппаратов на Землю;
— создала разветвленную сеть наземных пунктов наблюдения и координации;
— арсенал советских ученых пополнился множеством тонких, легких и малогабаритных приборов для различного рода исследований, проводимых в космосе;
— разработаны сложные устройства для старта мощных многоступенчатых ракет-носителей.
Мы живем в необыкновенное время. Ветер странствий, как и четыре столетия назад, наполняет паруса каравелл, готовых отплыть к далеким и неведомым берегам. Тропинка в космосе все еще узка, и обе стороны ее — бездна. Надо расширять и удлинять этот трудный путь, но для этого требуется время и труд. Много труда.
Штурм космоса начался не 12 апреля 1961 года, когда человек впервые увидел открытую Вселенную, и даже не 4 октября 1957 года, когда первый спутник оторвался от Земли. Все началось с выстрела «Авроры», со штурма Зимнего.
Символический смысл есть в том, что в весеннем месяце апреле мы отмечаем день рождения Владимира Ильича Ленина и День космонавтики.
В этом месяце родился тот, с кем человечество связало воплощение в жизнь своих самых светлых идей и самых больших надежд.
В 1935 году, незадолго до смерти, основоположник теории межпланетных полетов Константин Эдуардович Циолковский в письме Центральному Комитету партии писал:
«...Все свои труды по авиации, ракетоплаванию и межпланетным сообщениям передаю партии большевиков и Советской власти — подлинным руководителям прогресса человеческой культуры. Уверен, что они успешно закончат эти труды».
Советская ракетная техника и космонавтика прошли большой путь — от основополагающих работ К. Э. Циолковского до создания сложнейших ракетно-космических систем, обеспечивших выдающиеся достижения советской науки и техники в изучении космического пространству. На всем этом пути Коммунистическая партия и Советское правительство уделяли огромное внимание развитию ракетно-космической техники, передовой науки. В нашей стране сформировались большие слаженные научно-исследовательские и производственные коллективы, специализирующиеся в области новой техники. Во главе их стоят крупнейшие ученые и организаторы, внесшие большой вклад в космическую науку и технику.
До того дня, когда запуском первого искусственного спутника Земли мы зажгли зарю космической эры, надо было решить многие принципиально новые научные, технические и организационные задачи, притом задачи небывалой сложности и небывалого размаха. Для этого нужно было располагать мощнейшими реактивными двигателями, способными разогнать ракету-носитель до первой космической скорости.
И наши двигателестроители создали их. Такие двигатели нуждались в новых высокоэффективных ракетных топливах. И мы получили их. Понадобились новые сплавы и другие материалы, которые были бы способны, не теряя своих качеств, противостоять сверхвысоким температурам, большим механическим нагрузкам, различным воздействиям космического пространства. И такие сплавы и материалы были разработаны. Нужно было создать сотни самых разнообразных приборов и механизмов, отличающихся исключительной компактностью, минимальной массой и максимальной надежностью. Кропотливый труд ученых и конструкторов и тут увенчался успехом. Предстояло разработать такую автоматику, которая обеспечила бы высокий класс точности при выведении спутника на расчетную орбиту. И такая автоматика была создана. На огромных пространствах страны следовало построить обширную сеть наблюдательных, станций, а также сложнейший автоматизированный комплекс радиотехнических, электронных и вычислительных устройств. И мы стали располагать и такими станциями и таким комплексом.
Решение этих и многих других не менее важных задач и проблем зависело, однако, не только от самоотверженного труда, выдающихся талантов и изобретательности, дерзновенной смелости и упорства творцов космической техники. Появление практической космонавтики было немыслимо без солидной научной, материально-технической и промышленной базы. Развернутый фронт исследований по всем направлениям науки — от астрономии, механики, физики до биологии и психологии, интенсивное развитие прикладных наук — технических, медицинских и других, высокий уровень точного машиностроения и приборостроения, электротехники и радиоэлектроники, химической индустрии и качественной металлургии — все это было необходимо для запуска первого искусственного спутника Земли, для последующих побед в космосе.
Штурм космоса, начатый нашим народом, еще раз продемонстрировал всему миру мудрость и результативность ленинской политики КПСС и Советского государства. Стала еще более ощутимой весомость плодов социалистической индустриализации и культурной революции, стала еще более видны огромные преимущества социализма.
Дорога в космос! Большое счастье выпало мне — оказаться на ее широком просторе, первому совершить полет, о котором давно мечтали люди. Лучшие умы человечества прокладывали нелегкий, тернистый путь к звездам. Полет 12 апреля 1961 года — первый шаг на этом нелегком пути. Но с каждым годом советский народ, пионер освоения космоса, будет проникать в него все дальше и глубже. И хочется верить, что и мне доведется вместе с моими товарищами-космонавтами совершить еще не один полет. Ведь советские люди не привыкли останавливаться на полпути. Да и прошлыми заслугами не проживешь, надо снова завоевать доверие.
Я пишу заключительные строки своих записок, а по улице, широкой и красивой, шумно идут веселые девушки и юноши, одетые в форменные костюмы ремесленников. Не так давно и я принадлежал к их задорному, охваченному романтикой подвигов племени. Ни у кого из них пока нет Золотых Звезд Героя, орденов, лауреатских медалей. Но у них все впереди, нее дороги жизни с их благами и радостями, завоеванные нашими дедами и отцами, открыты им.
Молодое поколение, перед которым Родина широко распахнула двери в радостную, творческую жизнь! Страна, как заботливая мать, воспитывает его на легендарной истории своей героической Коммунистической партии, на революционных, боевых и трудовых подвигах народа — творца и созидателя. Это для них, молодых хозяев страны, призванных покорять пространство, и время, и космос, Родина открыла самые лучшие школы и стадионы, построила лучший в мире Московский университет, где на бронзовой статуе профессора Н. Е. Жуковского высечены вещие слова: «Человек... полетит, опираясь не на силу своих мускулов, а на силу своего разума».
Молодежь Страны Советов смело смотрит в прекрасное будущее. Это ей выпало на долю великое счастье — построить коммунистическое общество. Впереди у каждого молодого советского человека большая и серьезная учеба и работа. Стране нужны инженеры и агрономы, врачи и педагоги, слесари и трактористы, солдаты и матросы — защитники великих завоеваний Октября. Для человека любой профессии найдется интересное и полезное дело. Советская молодежь — самая талантливая в мире. В ее самоотверженном труде раскрываются мужественные черты высокого морального облика советского народа, вдохновленного великими целями мирного созидательного труда — строительства коммунизма.
Успех первых космических полетов побуждает к рвению и мужеству все молодое поколение. Молодежь чувствует, как у нее вырастают крылья.
Советская молодежь овладевает вершинами знаний. В канун 50-летия Советских Вооруженных Сил я и Герман Титов закончили Военно-воздушную инженерную ордена Ленина Краснознаменную академию имени профессора Н. Е. Жуковского, защитили дипломные проекты. Государственная комиссия присвоила нам квалификацию инженеров. Академию окончили все, отобранные в первую группу космонавтов. Более позднее пополнение отряда космонавтов продолжает учиться.
Мы делаем все для укрепления могущества нашего социалистического государства, и наша жизнь, вся, до последней кровинки, до последнего дыхания принадлежит Советской Родине.
СОДЕРЖАНИЕ
Гагарин всегда с нами 3
Смоленщина — родные края 9
В ряды рабочего класса 21
Становлюсь летчиком 33
Присяга на верность Родине 44
При свете северного сияния 67
Готовность номер один 90
Среда, 12 апреля 121
С открытым сердцем 161
В космосе — «Восток-2» 198
За Гималаями и Гиндукушем 227
В Африке и Средиземноморье 241
Хорошо, Советский Союз! 256
Штурм космоса продолжается 280
Новые корабли — новые старты 307
Юрий Алексеевич Гагарин
ДОРОГА В КОСМОС
Редактор В. А. Симоненко
Художник В. А. Шорц
Художественный редактор Т. А. Тихомирова
Технический редактор Л. С. Афанасьева
Корректор Е. Г. Семеляк
ИБ № 1812
Сдано в набор 23.09.80. Подписано в печать 13.01.81. Г-42611. Формат 84х1081/32. Бумага тип. №1. Гарнитура обыкновенная новая. Печать высокая. Печ. л. 10 1/2. Усл. печ. л. 17,640+3 вкл. 1 1/16 печ. л. 1,785 усл. печ. л. Уч.-изд. л. 19,98. Усл. кр. отт. 19.58 Тираж 100000 экз. Изд. № 12/6852. Цена 90 к. Зак. 552.
Воениздат
10310О, Москва, К-160
1-я типография Воениздата
103006, Москва. К-6. Проезд Скворцова-Степанова, дом 3
далее
назад