Сканировал и обработал Юрий Аболонко (Смоленск)

ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ

МОСКВА. ОРДЕНА «ЗНАК ПОЧЕТА» ИЗДАТЕЛЬСТВО ДОСААФ СССР. 1978

Надежная орбита: Докум. повесть. – М.: ДОСААФ, 1978. – 127 с.

95 к.

В книге дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт А. В. Филипченко рассказывает о своей трудовой юности в суровые годы Великой Отечественной войны, об учебе в авиационной спецшколе и летном училище, о службе в истребительных авиационных частях. Значительная часть повести посвящена становлению автора как летчика-космонавта, его полетам в космос, участию в испытании модернизированного корабля «Союз-16», предназначенного для осуществления программы «Союз – Аполлон».

Книга рассчитана на массового читателя.

Ф	11205-141	31-78	ББК 6Т5(09)
	072(02)-78

СОДЕРЖАНИЕ

Человек, проживший не один десяток лет и немало пройдя по крутым жизненным дорогам, нет-нет да и припомнит ту узенькую тропу, с которой, собственно, и начались все дороги жизни – тропу своего детства.

...Яркое весеннее солнце. Ослепительно синие дали. Мелодично вызванивает капель.

– Толя, – зовет соседский мальчишка, – айда кататься на лыжах, а то скоро снега не будет!

– А куда пойдем?

– За речку, в лес, к дедушке-леснику.

Лихо скатываемся с крутого бережка, не замечая, что закраины льда уже пропускают воду. Тонкая, подмерзшая с ночи наледь потрескивает, будто кто-то наступает на сухую ветку. Увлеклись так, что и не заметили, как солнце повернуло на заход. По знакомой тропе – скорее в лес. Вот и дедова изба. Обжигая губы, пьем душистый чай с вареньем. Весело потрескивают дрова в печке. За окном сиреневые сумерки. Хорошо. А дед уже поторапливает, гудит как шмель.

Неровен час, речка не пустит обратно.

Дедушка оказался прав: с трудом и не без риска перебираемся обратно. А дома давно переполох. Нас уже ищут. Еще бы, как в воду канули. И могли бы действительно кануть, если бы угодили в трещину пошире.

То было трудное, но героическое время – тридцатые годы. Я тогда еще не мог знать, что через год после моего рождения летчик С. А. Шестаков на самолете «Страна Советов» пролетит из Москвы до Нью-Йорка над Сибирью и Тихим океаном, что, когда мне исполнится пять лет, стратостат «СССР» поднимется на 19 000, а «Осоавиахим» – на 22 000 метров!

Позже мне станет известно, что экипаж «Осоавиахима» погиб и что командир отважных аэронавтов П. Ф. Федосеенко – был моим земляком. А еще я, как и мои сверстники, позже узнаю, что 20 апреля 1934 года летчики Ляпидевский, Леваневский, Молоков, Каманин, Слепнев, Водопьянов и Доронин первыми в стране удостоились высокого звания Героя Советского Союза за спасение экипажа и пассажиров затертого льдами в Арктике парохода «Челюскин». Густые туманы, снежные бури, трескучие морозы не остановили отважных: летчики вывезли на Большую землю всех участников экспедиции, и Родина по достоинству отметила их небывалый подвиг.

А потом – конечно, школа. Было это в селе Красном, на площади которого стоял небольшой спортивный «комплекс» – сооружение в виде ворот, с шестом, канатом и наклонной лестницей. Эти снаряды с какой-то магической силой притягивали нас к себе. Даже первоклашки-несмышленыши считали за честь добраться, подтягиваясь на руках, до последней перекладины наклонной лестницы. Не избежал общего увлечения и я. Да так наподтягивался, что не рассчитал свои силенки и... сорвался. Помню, ушибся сильно, да только вида не подал: засмеют.

В тот же день раздобыл два столбика, отрезок водопроводной трубы и соорудил во дворе возле хаты турник, не подозревая, что отныне меня со спортом свяжут прочные узы.

Занятий гимнастикой я не оставлял ни в годы учебы в спецшколе ВВС, ни в Чугуевском авиаучилище, ни тем более в Центре подготовки космонавтов.

Почти такая же история и с коньками. Сначала они были самодельные – деревяшка да полоз, – прикрученные ремнями к валенкам. Вместо катка – до глянца наезженная полозьями саней деревенская улица. А когда родители купили мне всамделишные, металлические, с ботинками, радости не было предела. Друзья поглядывали с завистью. На таких коньках можно смело выходить на лед Тихой Сосны. Правда, до фигуристов нам было далеко. Однажды мой дружок Вася Вдовин докатался. Случилось то, что, в общем, должно было случиться. Лед был еще слишком тонок, надо бы еще денек, другой подождать. Да куда там! Берем разбег на берегу – и лед упруго прогибается под нами, а мы несемся во весь дух: останавливаться нельзя. Только скорость – твой единственный шанс, твоя надежда на то, что ты не очутишься в ледяной купели. Скорость, только скорость. Лед прогибается, похрустывает. Скорее бы спасительный берег. Но скорость неумолимо падает. Мой товарищ не выдержал, отчаянно засеменил ногами – и тут же провалился.

Вася пытается выбраться из полыньи, но тонкий лед легко ломается. Васины розовые щеки бледнеют, синие глаза округляются. Кое-как вытаскиваем «героя» на земную твердь и стремглав бежим ко мне домой. Мать всплескивает руками и сердито выговаривает:

– Да где же вас нелегкая носила! Раздевайтесь – и к печке мигом! – бойко командует она. – Заболеете, так ремень не поможет!

Перемигиваясь, льнем к теплой печке, а мама опять склоняется над тетрадками. Проверяет ошибки. Она учительница начальной школы. Тяжело ей. Всех обстирать, накормить надо.

Семья наша была большая, как говорят, семеро по лавкам. Самый младший братишка, Витя, был тогда еще грудным несмышленышем.

Мои родные сестры уже давно обзавелись своими семьями. Ольга работает бухгалтером на обувной фабрике в Грузии. Антонина заведует терапевтическим отделением одной из больниц Свердловска. Младшая сестра Эльза – инженер в Среднеуральске. А наш «грудничок» – теперь капитан рыболовецкого судна, которое приписано к Астраханскому порту.

Трудно приходилось матери. Школа, где она преподавала, находилась в пригороде Острогожска. Мы, дети, старались не огорчать маму. Помогали и дрова наколоть, и воды принести. Да и учились неплохо. Словом, как в поговорке: Дружно – не грузно.

Отец наш, Василий Николаевич, коммунист с 1918 года. В тридцатые годы он много занимался вопросами колхозного строительства, работал на различных партийных и советских должностях. Домой наведывался редко и ненадолго. Время было суровое, переломное. Очень сходное с тем, что описывает Михаил Шолохов в романе «Поднятая целина». Кулаки понимали, что дни их сочтены, и потому не останавливались ни перед чем.

Помню, как отец уходил рано утром из дома. Потреплет нас за вихры, поцелует мать, поднимет подушку, возьмет наган и опять исчезнет надолго. Учиться ему, крестьянскому сыну и батраку, пришлось только в церковноприходской школе. Дальше доучивала жизнь, практика партийной работы и книги, которые он любил и тщательно собирал. Октябрьская революция вывела отца на верную дорогу. Сначала он был рабочим, а впоследствии стал директором плодоовощного комбината. В Великую Отечественную войну ушел на фронт, был заместителем командира батальона по политчасти.

Я родился 26 февраля 1928 года в селе Давыдовка Воронежской области. Случилось так, что я совсем не помню это село. Ведь отца часто переводили с одного места работы на другое, и вся семья кочевала следом за ним. Потому запомнился больше всего город Острогожск, где мы прожили немало лет. Там я окончил семь классов, пошел работать на завод токарем, а с завода был направлен в спецшколу ВВС.

Город моей юности имеет свои исторические достопримечательности. Острогожский слободской казачий полк участвовал при взятии турецкой крепости Азов и отмечался Петром I за особые заслуги. В Острогожске 16 сентября 1695 года состоялась встреча Петра I с гетманом Мазепой.

Осенью 1818 года здесь впервые встретились будущий критик, профессор Петербургского университета, академик А. В. Никитенко и будущий известный поэт, один из руководителей декабристского восстания К. Ф. Рылеев.

Острогожцы по праву гордятся тем, что в рядах декабристов был их земляк. Когда мы поем песню «Ревела буря, дождь шумел», порой забываем, что это рылеевская дума «Смерть Ермака». Но спроси любого острогожца, и он прочтет тебе по памяти другую думу – «Петр Великий в Острогожске», где говорится про «городок уединенный острогожских казаков».

Там, где волны Острогощи
В Сосну тихую влились;
Где дубов тенистых рощи
Над потоком разрослись...

Высохла речка Острогоща, умерла. И сегодня, когда смотришь на Тихую Сосну, тревожно становится на душе, хочется призвать «берущих милости у природы», чтобы они ненароком не сгубили и эту красавицу реку.

Гордостью острогожцев является Иван Николаевич Крамской. Земляки бережно сохраняют домик на бывшем майдане, домик, в котором родился и провел свое детство талантливый русский художник-передвижник.

Уроженцем острогожской слободы Лушниковки был не менее известный художник Лев Григорьевич Соловьев – автор замечательных картин «Переселенцы», «Сапожники» и многих других.

Исторический залп крейсера «Аврора» услышали и в Острогожске. На здании средней школы № 2, где мне довелось учиться, прикреплена мраморная доска со следующим текстом.

В этом здании 28 октября (10 ноября) 1917 г. Острогожский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов провозгласил Советскую власть в городе и уезде.

В краеведческом музее хранятся интересные документы о связях моих земляков с петроградцами. В 1917 году в нашем городе у эксплуататоров было изъято много ценностей. Острогожские коммунисты не знали, что с ними делать. И тогда председатель уездного исполкома Петр Васильевич Крюков, бывший делегат II Всероссийского съезда Советов, обратился лично к В. И. Ленину в Смольный: «Что делать с ценностями, реквизированными в имениях?».

Вождь революции собственноручно пишет на бланке телеграммы: «Составить точную опись и беречь эти ценности».

Позднее специальный «золотой» обоз под руководством заместителя председателя ВЧК Шутовича благополучно переправляется в Воронеж.

Когда к нашему городу подступили белогвардейские части, острогожские партийные и комсомольские организации мобилизовали и поставили в красноармейский строй 80 процентов членов своих организаций.

Летом 1919 года деникинцы подступили вплотную к Острогожску. На время осадного положения был создан военно-революционный комитет под председательством большевика Белоусова. Комитет в своем обращении призвал острогожцев защитить завоевания революции, взять в руки винтовку и дать отпор озверевшему врагу.

Одним из первых откликнулся на этот страстный призыв талантливый артист и режиссер местного театра Сергей Нарский. Бывший солдат царской армии, видя смертельную опасность, обращается в комитет с просьбой дать ему группу рабочих для обучения военному делу. Его назначают командиром роты, которая целый месяц героически обороняла город.

В одном из жестоких боев Сергей Нарский погиб. Память о нем сохранилась в названии одной из улиц города. Кстати, большинство улиц города носят имена острогожских коммунистов – участников революции и гражданской войны. Это главная улица Медведовского – командира 16-й дивизии, которая освободила город от белогвардейцев в 1919 году; улица Кузнецова – участника событий 1905 года; улица Прохоренко – участника революционных событий 1917 года и другие.

До сих пор в краеведческом музее бережно хранится старый аппарат Морзе и телефонный аппарат, с помощью которых были приняты вести о свержении власти царя и помещиков, о начале нашей, советской эры.

В Острогожске меня зачислили, как тогда говорили, в третью группу начальной школы. Если первый и второй год учебы в селе Красном я заканчивал в числе пятерочников, то здесь, в Острогожске, поначалу почувствовал некоторую разницу в обучении. На первых порах приходилось трудно: повысились требования. Пришлось подтянуться. И вот в моем табеле вновь появились четверки и пятерки. Учеба давалась легко.

Скорее всего в этом «виновата» моя учительница Мария Васильевна Фомина – строгая, требовательная, но чуткая, доброй души человек.

В городе действовала детская техническая станция. Учась в шестом классе, я стал посещать занятия авиамодельного кружка, где под руководством опытных авиамоделистов мы, мальчишки, с радостью постигали азы «малой авиации». Сначала – премудрости чертежей моделей, а затем сборка простейших конструкций. Лучинки бамбука, папиросная бумага, казеиновый клей – первые строительные материалы нашей «авиационной промышленности». Торжественно вращаешь пропеллер, до отказа закручивая резиновый жгут, поднимаешь над головой модель самолета, а сердце, кажется, готово вырваться из груди. Затаив дыхание, отпускаешь пропеллер, который с легким шуршанием перемалывает воздух. Модель резко взмывает и... врезается в землю в пяти шагах от тебя. Авария. Досадно, обидно. Но мечта стать летчиком не становится от этого слабее. Она крепла год от года. Да и как же иначе, ведь в то время слово «летчик» было у всех на устах. И мы, мальчишки, хотя и в качестве лишь свидетелей, были причастны к великим событиям.

В июне 1937 года самолет АНТ-25, ведомый В. П. Чкаловым, Г. Ф. Байдуковым и А. В. Беляковым, выполнил беспосадочный перелет Москва – Северный полюс – США. Весь мир с трепетным волнением следил за ходом героической одиссеи. А мы, мальчишки, играли в Чкалова так же, как и в Чапая. В мае этого же года отряд тяжелых воздушных кораблей под руководством М. В. Водопьянова впервые в истории авиации совершил посадку на плавучую льдину на Северном полюсе, доставив сюда первую в мире научную экспедицию И. Д. Папанина.

В июле, через месяц после полета В. П. Чкалова, М. М. Громов, А. Б. Юмашев и С. А. Данилин совершают второй беспосадочный перелет из Москвы в США через Северный полюс.

И сейчас, как наяву, вспоминаются наиболее яркие и неповторимые страницы истории нашей славной авиации. Мужественные крылатые сыны Страны Советов накануне Великой Отечественной войны установили 62 международных рекорда из 168 – по дальности, скорости и высоте.

Когда я перечитываю книгу талантливого авиаконструктора А. С. Яковлева «Цель жизни», то всякий раз как бы заново переживаю, переосмысливаю те далекие довоенные события, когда создавалась наша мощная авиационная индустрия.

«Мне не известна в нашей литературе другая книга, где бы с такой силой был обрисован процесс конструкторского новаторства», – пишет в предисловии к этим воспоминаниям трижды Герой Социалистического Труда академик С. В. Ильюшин.

Целиком и полностью согласен с мнением конструктора грозных «илов».

Любой советский человек, если ему довелось быть свидетелем тех страшных событий, не может без горечи вспомнить черный день 22 июня 1941 года, когда фашистская Германия вероломно напала на нашу Родину, обрушив на нее невиданной силы военную мощь. Любимая Отчизна была в смертельной опасности.

«От Советского информбюро. После ожесточенных и кровопролитных боев наши войска оставили город...», – тяжелыми каменными глыбами ложились на душу слова диктора Левитана в те дни.

Мне хорошо запомнилось лето 1942 года, когда наши войска, отступая, проходили через Острогожск к Дону, особенно красноармеец-богатырь, весь в окровавленных бинтах, седой от дорожной пыли. Левой рукой он катил за собой пулемет «максим», а правым, укутанным марлей кулаком грозил:

– Мы еще вам покажем, проклятые фашисты, не будь я Иваном!

Город сотрясался от разрывов бомб. Немецкие бомбардировщики методично, через равные промежутки времени пикировали на воинские колонны, на жилые кварталы. Свистели осколки, пушечно-пулеметные очереди вспарывали пересохшую землю.

Наш дом стоял недалеко от педучилища, в котором расположился военный госпиталь, обозначенный соответствующими знаками. От здания педучилища остались одни развалины.

Во время бомбежек мы прятались в подвале, который был под домом. Грохот разрывов проникал и в убежище. Бомбы падали так часто и так густо, что нам казалось, будто они разрываются только на нашей улице. После одного из таких полетов, когда самолеты улетели, мы с трудом выбрались наружу, осмотрелись. На месте дома, под которым мы укрывались, были только дымящиеся руины. Остался нетронутым лишь козырек наклонного навеса над входом в подвал. Погибло все наше имущество, погибли книги отца, которые я бережно спрятал на чердаке дома. Отец собрал большую библиотеку – труды В. И. Ленина, собрания сочинений русских и зарубежных классиков. И вот теперь все то, что с любовью собиралось по крупицам отцом всю жизнь, было повергнуто в прах. Потрясенный увиденным, я долго не мог прийти в себя.

Мать собрала в узелок нехитрые пожитки и повела нас, четверых детей, за 15 километров от города Острогожска в лесной хуторок Мусатов, где жила ее сестра. Мать хорошо понимала, какая опасность грозит семье коммуниста, комиссара. Только вышли за городскую черту, как снова налетела немецкая авиация. Мы залегли в поле, припав лицом к земле, когда новая волна крестатых бомбардировщиков проходила над нами.

Помню, как наши истребители атаковали налетчиков. Завязался жестокий воздушный бой. Три или четыре краснозвездных «ястребка» пытались помешать «юнкерсам», но целая стая «мессеров» обрушилась на наших смельчаков, которые, прикрывая друг друга огнем, расстроили боевые порядки, заставив фашистов сбросить бомбовый груз в стороне от города.

Был сбит и один из наших истребителей. Слезы ненависти и обиды поневоле выступили на глазах, а кулаки сами сжимались до боли в пальцах. Но вскоре успокоился: ведь и фрицам крепко досталось!

Много лет спустя, в 1957 году, острогожские «красные следопыты» нашли место, где упал наш самолет, и с помощью взрослых произвели раскопки. Из земли извлекли винт истребителя, кусок обшивки, на которой четко сохранилась маркировка Як-1, полуистлевший планшет с газетой «Красная звезда», Уставом ВКП(б), картой и логарифмической навигационной линейкой, на которой было нацарапано слово «Пусев», послужившее догадкой, что это фамилия летчика. В местной газете напечатали статью о находке пионеров, а газета «Советская Россия» перепечатала ее, и через некоторое время летчик откликнулся. Он рассказал, что 4 июля 1942 года участвовал в воздушном бою над Острогожском, был подбит, ранен и выпрыгнул с парашютом. Сейчас живет в городе Сочи. Острогожский краеведческий музей заботливо хранит винт истребителя и другие найденные предметы – вещественные доказательства боев близ нашего города в минувшей войне. ...К тете на хутор мы пришли глубокой ночью. Рассказали ей, что Острогожск почти весь разрушен и немцы вот-вот ворвутся в него. У тетки была своя большая семья, но жили мы все очень дружно.

Однажды зимой, в сильные заносы и морозы, немцы начали сгонять жителей хуторка на расчистку дорог. Мне было 14 лет, и меня тоже погнали на работу.

Очищаем дорогу за селом Терновым. Подходит к нашей группе охранник с автоматом и приказывает идти к легковой машине, которая застряла в полукилометре от работающих. Подошли к машине, вытащили ее и решили с одним парнем убежать. Немцы, охранявшие основную группу, заметили, что мы бежим к селу, и открыли огонь. Пули свистели над головой, но мы не останавливались. Отдышались только на огородах, а ночью вернулись домой на хутор.

Полгода мы прожили в оккупации. А в январе 1943 года, когда Сталинградская битва вступила в завершающий период, пришло и на нашу землю освобождение от фашистского рабства. В истории прошедшей войны заняла достойное место и Острогожско-Россошанская операция, осуществленная с 13 по 27 января, в результате которой наши войска успешно продвинулись на запад в районе донских притоков Потудань, Тихая Сосна и Черная Калитва. В результате концентрических ударов окружили и уничтожили только в самом Острогожске 3 фашистских дивизии.

«Ожесточенный характер носило сражение за Острогожск, – пишет в своей книге «Дело всей жизни» Маршал Советского Союза А. М. Василевский. – После упорных уличных боев большая часть вражеского гарнизона была пленена либо просто погибла. Яростно сопротивлялись окруженные и у Алексеевки. Тем не менее к 24 января бои завершились. В плен попало около 9000 вражеских солдат и офицеров... Каковы же вкратце итоги Острогожско-Россошанской операции? – вспоминает прославленный военачальник далее. – Она длилась всего 15 дней. За эти полмесяца была прорвана оборона на 250-километровом участке фронта. Советские войска продвинулись в глубину до 140 км, освободили от врага территорию в 22,5 тыс. кв. км с такими городами и железнодорожными узлами, как Острогожск, Россошь, Коротояк, Алексеевка, Валуйки и другие; полностью разгромили 2-ю венгерскую армию, итальянский альпийский корпус, 24-й немецкий танковый корпус и основные силы немецкого корпуса особого назначения. Всего было уничтожено более 15 дивизий противника и еще 6 дивизиям нанесено тяжелое поражение; взяли в плен свыше 86 тыс. солдат и офицеров, много вооружения и боевой техники, огромное количество военного имущества и снаряжения».

Правильные слова сказал тот раненый пулеметчик. Слово русского Ивана – твердое слово.

Фронт все дальше и дальше откатывался на запад, с каждым часом приближая день победы. Как на всей освобожденной территории страны, начала налаживаться мирная жизнь и в Острогожске. Возвращались в родной город беженцы, возвратились и мы. Кое-как устроились с жильем, так как дом был разрушен. Отец – на фронте. Мне пришлось пойти работать на завод и стать как бы главой семьи, кормильцем.

В начале февраля 1943 года я пришел на Острогожский мотороремонтный завод. Встретил меня Иван Дмитриевич Летов, начальник цеха:

– Берем тебя учеником токаря, а дальше – поживем – увидим.

Разрушенные здания цехов можно было назвать заводом лишь условно. Оборудование, станки, инструменты – все разбито, разбросано. Первое время всем пришлось заниматься восстановительными работами: и рабочим, и многочисленным ученикам, в числе которых было очень много девушек. Квалифицированных специалистов не хватало. Станки приводились в движение тракторным мотором. Азы токарного дела постигали на ходу, так как перед нами стояла задача как можно скорее пустить завод.

Девушки и подростки работали по десять часов, зачастую в ночную смену. Вытачивали корпуса для мин, выполняли и другие военные заказы, а также вытачивали детали для сельскохозяйственных машин.

Коллектив у нас сложился дружный, боевой. Никто не жаловался на трудности, хотя их было сколько угодно. По цеху гулял холодный ветер, руки коченели. Но мы нашли выход: прямо у станков подвешивали железные банки, набивали их промасленной ветошью, поджигали и, греясь, работали.

Много лет спустя Иван Дмитриевич Летов рассказывал о тех далеких военных годах: «Однажды приехали большие военные начальники и поставили задачу – восстанавливать погнутые самолетные винты. Молотком такие деликатные предметы не выправишь. Попробовали править струбцинами по шаблону – ничего не получается. А винты все подвозят и подвозят. И вот газосварщик Вася Калюжный и говорит:

– Знаете что, давайте по моему методу попробуем, с подогревом?

Кислород у нас был. Раздобыли карбид. Вася лопасти греет, а мы их по шаблону правим. Все получилось нормально. Таким образом мы около сотни винтов отремонтировали – не шутка!»

Приезжал боевой генерал, благодарил. А когда фронт отодвинулся совсем далеко, мы приступили к ремонту тракторов, сеялок. Как-то под вечер слышим – самолет летит над заводом. Чуть трубу не сбил. Сел в поле за городом, как позже узнали, на вынужденную. Через полчаса в цех входит генерал в белой шубе, просит отремонтировать По-2:

– Выручайте, ребята. Лечу на фронт, у меня важное дело...

– Да как же ремонтировать, ведь у нас летчиков нет, – смеемся мы.

Тут входит летчик, молодой такой парень. В унтах, с планшетом. Показывает детальку сломанную. Взялся делать, да наш тракторный движок, будь он неладен, заглох. Ребята взялись за ремень – крутят шпиндель, а я точу. Выточил. В самый раз подошла. Иван Дмитриевич Летов, начальник цеха, спрашивает у Калюжного:

– Вася, ты алюминий варил?

– Кастрюли варил, – отвечает Вася.

У Васи был специальный припой, да и мастер он – золотые руки. Сложили мы инструменты, газосварочный аппарат на саночки – и к самолету. Снегу – по колено. Пришли, начали варить поврежденные стойки на крыльях. Прихватили что надо, не хуже чем на авиационном заводе.

Генерал поблагодарил за работу, довольный сел в самолет. Летчик запустил двигатель и повел машину на взлет. Вдруг видим, остановился. Мы бегом к самолету: уж не случилось ли чего? Генерал выпрыгивает из кабины, машет досадливо рукой:

– Какой же я неблагодарный... Возьмите, товарищи, гостинцы, пожалуйста. – И подает нам хлеб, колбасу, а потом еще и какую-то банку.

– Согрейтесь. Здесь – фронтовые сто грамм.

Поступив на завод, за четыре месяца вместо шести я освоил специальность токаря и работал по четвертому разряду. Обучал меня ленинградский рабочий, которого специально направили к нам. Работать было трудно. Только отогреешь руки над пламенем, чадящим в банке, как приводной ремень трансмиссии рвется. Берешь шило и на время превращаешься в шорника. Сейчас такого и в музее не увидишь, а тогда приходилось помучиться. Пока перебрасываешь вилкой приводной ремень со шкива на шкив, – сто потов с тебя. Трудно было, но мы, подростки, помнили призыв партии «Все для фронта, все для победы» и делали все возможное и даже, казалось бы, невозможное. Приходилось мне оставаться и за мастера. А мастер должен одного подправить, другому рассказать, третьему помочь настроить станок. Появился опыт, и я охотно показывал, как надо затачивать резцы, как обрабатывать детали. Словом, рабочая совесть у меня была чиста. А когда я приходил домой в день получки, мать с какой-то особой лаской в голосе говорила: «Кормилец ты наш...» И, отворачиваясь, прижимала кончик платка к глазам.

Когда подал заявление о принятии в комсомол, мне уже было пятнадцать лет. Я очень волновался, когда на собрании выступали рекомендовавшие. До сих пор хорошо помню, как секретарь, подсчитав голоса «за», сказал:

– Единогласно! – И, крепко пожав мне руку, добавил: – Виктор Талалихин, Толя, тоже был комсомольцем...

Секретарь знал о моей сокровенной мечте.

Время бежало незаметно. Я привык к заводу, он стал для меня вторым домом, второй семьей. Даже не верилось: год назад был школьником, а теперь уже рабочий, токарь. Хорошо понимал, что, если бы не кропотливый труд школьных учителей, которые щедро одаривали своими знаниями, мне трудно бы пришлось в цеху за станком. Читать чертежи той или иной детали меня научили еще в школе. А школа моя интересна еще и тем, что в ее стенах была провозглашена Советская власть, а во время войны в ней был госпиталь.

Старожилы-острогожцы помнят, как в суровые июльские дни 1941 года на одном из городских митингов юноша-поэт читал стихи, которые заканчивались такими словами:

Ходите прямо,
дышите легко
Все,

согнувшие спины низко!
Это от Берлина до Москвы

далеко,

близко.

Это был Василий Кубанев, бывший ученик нашей школы. Пионерский отряд, носящий теперь его имя, взял девизом строки поэта-земляка:

Либо совсем не гореть,
Либо гореть во всю силу!

Не ахти какой большой наш город, а в Великую Отечественную войну восемнадцати острогожцам за мужество и отвагу в боях присвоено звание Героя Советского Союза. 19 октября 1941 года острогожский комсомолец Дмитрий Глобенко повторил подвиг Николая Гастелло... Впрочем, о каждом из восемнадцати можно написать отдельную книгу! И не случайно сегодняшние педагоги Острогожска, в числе которых те, кто в войну вместо классного журнала держал в руках автомат, воспитывают мальчишек и девчонок на примерах героизма своих земляков.

Может быть, громко будет сказано – «зов моря», «зов неба». А меня действительно всегда и манило и влекло к себе небо. Бывало, иду на завод или домой со смены, и как увижу самолет, особенно истребитель, так сердце замирает. И вот узнаю, что идет набор в специальную школу ВВС.

Вместе с Володей Гречкиным отпрашиваемся у дирекции завода и едем в Воронежскую спецшколу ВВС № 6, едем в город Липецк, потому что она прибыла из эвакуации, из Караганды, и теперь обосновалась недалеко от Липецка – в поселке Свободный Сокол. Прошли медкомиссию. Володю постигла неудача. Окулисты обнаружили, что у него была травма глаз.

Я оформил все, что было положено, и получил документ, где указывалось о моем зачислении, дне прибытия и начале занятий.

Показываю в заводоуправлении эту бумагу, а там и слушать не хотят. Понятное дело: еще идет война, кадров – в обрез. Впервые в жизни доказывал, упрашивал, умолял, да так настойчиво и горячо, что руководство в мое положение в конце концов вошло:

– Учись, Анатолий. Летчики тоже стране нужны!

Грустно расставаться с любимым городом, с Тихой Сосной, с заводом, товарищами, с матерью. Но сильные крылья мечты уже уносили меня от родных мест. На скромных проводах друзья негромко затянули песню:

В далекий край товарищ улетает...

Выхожу на станции Чугун и направляюсь в поселок Свободный Сокол в спецшколу № 6, которая на три года станет для меня и домом, и учебным классом, и последней ступенькой перед военным училищем.

Осенью 1944 года спецшкола, «из дальних странствий возвратясь», разместилась в необжитом, не приспособленном для занятий здании. Оконные стекла выбиты, дверь – на одной петле, в классах и спальных комнатах – буржуйки всех калибров, вместо кроватей – двухъярусные нары.

Особенно туго пришлось в первую зиму учебы – в последнюю военную. И как ни старался директор Василий Захарович Акимов улучшить наши бытовые условия, добиться желаемого он не мог, потому что всей стране было в то время трудно. Нехватки чувствовались во всем: недоставало топлива, скуден был рацион питания, не хватало бумаги, учебников... Но мы, в основной своей массе, хорошо понимали общую обстановку, знали, что Родина экономила на потребностях тыла не от скупости, а потому что враг еще был силен и отчаянно сопротивлялся.

Кто пришел в спецшколу искать легкую жизнь, а таких, к счастью, были единицы, кто не обладал силой воли и спасовал при первых же наших невзгодах, тот ушел от нас. Остались самые настойчивые, верные мечте – мечте о небе.

Нянек у нас не было. Все делали сами, будь то уборка помещений или заготовка дров, за которыми надо идти несколько километров, мытье посуды или разгрузка вагонов с углем. Ходили и в караул. Правда, наше оружие только внешне походило на настоящее, боевое. И все же мы чувствовали себя военными людьми, охраняя здания, склады с имуществом и несколько учебных самолетов во дворе.

Преподавателям приходилось не легче нашего, но все они стремились поделиться знаниями, чтобы мы стали образованными людьми.

В спецшколе я по-настоящему увлекся гимнастикой и относился к ней как к одному из предметов обучения. Наш физрук И. С. Розинг любил до самозабвения спорт, и я, занимаясь под руководством такого опытного педагога, добился некоторых успехов и участвовал во Всесоюзных соревнованиях спецшкол по гимнастике. Эти соревнования проходили в Москве.

Несколько сложнее обстояло дело с изучением иностранного языка. Помнится, что еще в Острогожске, учась в пятом классе, я начинал изучать немецкий, в шестом – французский, в седьмом – английский. А вот в спецшколе на первых порах иностранный не значился в расписании занятий. Не было преподавателя. Позже появилась молоденькая «англичанка». Но занимались мы иностранным языком урывками и овладеть им хорошо не сумели, хотя экзамен выдержали успешно. Этот пробел для меня оказался «роковым» через много лет: когда готовился по программе «Союз – Аполлон», все начинал с нуля, и пришлось основательно потрудиться.

Незаметно ушла зима. Повеяло весенним ветром 1945 года. Скоро переводные экзамены в девятый класс, а потом – выезд в лагеря. Вечером 8 мая заступили в караул.

– Смена, подъем! – командует разводящий. Разбираем оружие и готовимся идти на посты. На улице темнотища. Глаза еще слипаются после короткого сна. Вдруг слышим, где-то на станции поднялась пальба из боевого оружия. В черном звездном небе чертят шипящие дуги кем-то выпущенные сигнальные и осветительные ракеты. Ничего не можем понять. Начальник караула крикнул:

– Караул, в ружье! Тревога!

А мы и так все на ногах. Выскочили на улицу. Спрашиваем друг у друга: «Что происходит? Что случилось?». Где-то в районе станции чей-то радостный срывающийся голос вносит ясность:

– Ура-а-а, победа-а-а!

Казалось, что всеобщему ликованию не будет конца.

Годы учебы в девятом и десятом классах промелькнули, что называется, на одном дыхании. Меня назначают на должность командира отделения, затем – помощника командира взвода, а к концу обучения – помощником старшины роты. Одним словом, выбился в «начальство».

В спецшколе нас приучили к воинской дисциплине, к воинскому порядку, к точному выполнению распорядка дня. Постепенно и незаметно мы взрослели. Когда шли строем в столовую – а столовая располагалась далеко от здания, где мы занимались и жили, – и запевали строевые песни, то многие жители поселка выходили на улицу, чтобы полюбоваться нашей выправкой. А когда наступал долгожданный час увольнения, мы, по-юношески гордые своей неотразимостью, отправлялись на танцы, где пользовались неизменным успехом, поскольку нам кроме общеобразовательных предметов и военных дисциплин, кроме изучения материальной части самолетов, двигателей и аэродинамики, приходилось «проходить» теорию и практику танца.

– Вы – будущие офицеры, вы должны уметь и танцевать, – частенько внушала нам на своих уроках грациозная танцмейстерша.

В спецшколе подобрался свой самодеятельный духовой оркестр, в котором играл на трубе мой дружок Саша Круглов. Субботний вечер с нетерпением ожидали не только «спецы», но и девчонки всей округи. Так что в нашем клубе бывало весело, и яблоку негде было упасть.

Досуг посвящали не только танцам. Комсомольская организация свою работу проводила с огоньком, интересно. Вовлекала спецшкольников в различные кружки, секции. Особенной популярностью пользовалась художественная самодеятельность. А если кто-нибудь получал неудовлетворительную отметку, то горемыке не завидовали. Комсомольское бюро умело круто разговаривать.

Строгий спрос ожидал нарушителей порядка и дисциплины, и редко кто решался повторить свой «подвиг» впоследствии.

Руководство школы, партийная и комсомольская организации прилагали все усилия для того, чтобы мы получили богатый запас знаний, умели стойко переносить тяготы службы, чтобы мы имели высокие морально-политические и физические качества.

«Нет, нас не призывал военкомат, – пишет А. Рудницкий, выпускник 1944 года, – мы сами рвались к самолетам, хотели быть в среде солдат, просили Родину дать крылья для полета».

Да, это была азбука суровой, но такой желанной воинской службы. Азбука, усвоенная навсегда. Она здорово помогла мне в дальнейшем и в авиационном училище, и в строевых частях, где мне довелось служить, и в отряде космонавтов. Спасибо вам, мои наставники и командиры по школе жизни, по военной службе. Вам я обязан тем, что моя мечта обрести крылья сбылась.

Дважды Герой Советского Союза, летчик-космонавт СССР В. А. Шаталов, окончивший Воронежскую спецшколу ВВС на два года раньше меня, в одной из бесед вспоминал:

– Это были трудные годы Великой Отечественной войны, годы больших испытаний для всех нас. Все вместе мы выдержали их с честью. Готовясь к последующим испытаниям, я решил пройти кандидатский стаж в члены партии, так как считал, что летчик-истребитель и коммунист – единое целое. Коммунисты парторганизации спецшколы поддержали и одобрили мое заявление. Сданы выпускные экзамены. На выпускном вечере нам вручили аттестаты зрелости. Мне немного обидно: по всем предметам отлично, и лишь единственная четверка за сочинение не дала мне право на получение золотой медали.

На прощание собрались друзья – Василий Белоусов и три Саши: Сивоклоков, Исаков, Круглов, собрались обсудить свои планы.

Предварительная медицинская комиссия уже вынесла свое решение, свои рекомендации. Наши дороги вот-вот разведут нас в разные края. Расставаться всегда грустно. Настало время подниматься на новую ступень обучения – пора делать свой выбор.

Мне советовали поступать в академию, но я давно решил идти в истребители. Оформляю необходимые документы в военкомате и получаю предписание – явиться в Чугуевское военно-авиационное училище летчиков-истребителей.

Мне было 19 лет. Всего лишь два года назад отгремели залпы войны. Огромная наша страна приступила к восстановлению народного хозяйства. Мысленно представляю себе, как по улицам городов спешат ребята в ремесленные училища и школы ФЗО. Родине нужны рабочие руки, миллионы рабочих рук. «А я ведь тоже бывший рабочий», – не без гордости подумалось мне. Но я ехал навстречу своей мечте – быть летчиком. Ведь Родине нужна и надежная защита. Война окончилась, но неспокойное было время... Вот почему я в форме спецшкольника еду в военное летное училище. В проездном билете указан маршрут: ст. Чугун – ст. Чугуев. И настроение под стать той песне, которую выпускник нашей школы 1955 года Виктор Зубков сочинит через несколько лет:

«Спецы», «спецы»,
Народ неповторимый.
Кто где,

а география одна:
От Северного полюса до Крыма –
Великая Советская страна.
Путями века топают ребята
Сквозь судьбы,
Сквозь сердца,

через года.
Но верю: не забыли соколята
Дороги до родимого гнезда!

Прощай, поселок Свободный Сокол, прощайте, школа и учителя, здравствуйте, новые дороги – дороги в небо!

Так уж случилось, что в Воронежскую спецшколу ВВС я отправился из города Острогожска – родины художника И. Н. Крамского, а летное образование получил в Чугуеве – репинских местах.

В дни выпускных экзаменов к нам в спецшколу приехал представитель Чугуевского военно-авиационного училища – преподаватель по радио и радиотехнике майор Розин. Его рассказы о славных боевых традициях, о героях – выпускниках училища окончательно укрепили мое решение учиться там, где в начале войны работал инструктором трижды Герой Советского Союза Иван Никитович Кожедуб – летчик, совершивший 330 боевых вылетов. 120 раз прославленный ас вступал в воздушные поединки и сбил 62 самолета врага, причем, два последних уничтожил под Берлином.

Забегая вперед, хочу упомянуть, что Иван Никитович приезжал в училище, и мы, курсанты, затаив дыхание, слушали его рассказы о ратных делах авиаторов в годы войны.

Обретая крылья, мы равнялись и на других чугуевцев. Вот результаты лишь некоторых воздушных боев, записанные в боевых донесениях: «8 против 35, сбито 11, потери – 0», «16 против 110, сбито 12, потери – 0».

О многих героях поведал нам тогда представитель училища. Узнал я также и о том, что учиться летать придется на знаменитом самолете Ла-9 – сложной, мощной и строгой машине.

В августе 1947 года мы, выпускники трех спецшкол – Воронежской, Курской и Киевской, – прибыли в зеленый и тихий городок.

Поселили нас в одной казарме и объявили, что с этого дня и до объявления приказа о зачислении в училище мы являемся кандидатами в курсанты. С первых же минут пребывания в стенах училища у нас начал складываться здоровый, сплоченный коллектив. Да это и понятно. «Спецы» – это молодые люди, которые уже прошли определенную школу жизни и воспитывались в духе товарищества и взаимопомощи, которые умели жить в коллективе и уважать друг друга.

В целом мы составили роту теоретического батальона. Поначалу прошли курс молодого бойца – азы солдатской службы. Выполняли также различные работы – последствия войны еще не были ликвидированы. Особенно запомнилось, как приходилось разбирать разрушенные здания на кирпич.

Летное училище – это как бы только берег воздушного океана. И вот только мы ступили на его кромку, как суровая действительность устроила нам бескомпромиссную проверку на прочность, на верность мечте. И те немногие, что еще смотрели на мир сквозь розовые очки, сразу как-то подтянулись, повзрослели.

...Пройден курс молодого бойца. На моих курсантских погонах появляются три полоски сержанта – старшины классного отделения.

С людьми я уже умел как-то ладить в это время. Считал, что самое главное для младшего командира, который выдвинут из среды курсантов, – быть справедливым. И тогда подчиненные будут уважать этого человека. Именно: справедливость, объективность. Не заноситься, что тебя выдвинули, поставили над товарищами на ступеньку выше. Как это важно – завоевать уважение, доверие!

На первом году обучения часто ходили в караул, в различные наряды. Но учеба двигалась своим чередом. Усиленная теоретическая подготовка – фундамент, первый шаг к будущим полетам, которые начнутся уже в полках.

Помимо авиационных дисциплин приходилось изучать и общевойсковые. В любую погоду выходили в поле на тактическую подготовку. Учились окапываться, обороняться, наступать. А на занятиях по строевой подготовке отрабатывали «чувство локтя», учились ходить строевым шагом. Правда, для «спецов» строевая была не в диковинку.

Старшина роты Голубь, как только крикнет дневальный: «Подъем!», – встанет в дверях спального помещения, вынет из кармашка большие часы на цепочке и объявляет:

– Полторы минуты!..

Тех, кто не укладывался вовремя и опаздывал в строй, Голубь задерживал и направлял убирать казарму и двор. Он стремился к тому, чтобы все умели быстро, сразу же после команды «Подъем» собраться и немедленно действовать дальше, как того требует обстановка.

Уроки старшины пригодились нам в дальнейшем, когда приходилось действовать по сигналам тревоги. А тревог было впоследствии очень много.

Старшина, да и остальные наши командиры, стремился воспитать не просто пилотов самолетов, а высокодисциплинированных боевых летчиков. Четкий распорядок дня, требовательность командиров помогали нам быстрее стать военными людьми.

Хотелось бы отметить такую деталь: поначалу нам выдали не сапоги, а ботинки с обмотками. Многие впервые в жизни столкнулись с такими предметами. В спецшколе мы щеголяли в «клешах», а здесь, пожалуйте, – галифе, ботинки и «бинты»... Тот, кто вяло работал руками, опаздывал, попадал в разряд «штрафников».

Спорт в училище занимал одно из почетных мест. Устраивались кроссы: зимой – на лыжах, летом, весной и осенью – марш-броски, походы. Сами того не замечая, мы становились выносливее, закаленнее, шире в плечах, мускулистее.

Увлечение гимнастикой стало моим постоянным пристрастием.

Получилось так, что физрук назначил меня своим помощником.

– Курсант Филипченко, к снаряду!

Иду, чтобы показать по элементам и в целом то или иное упражнение. Физрук – сам отличный гимнаст – делал это с педагогической целью: на моем примере убедить остальных товарищей, что не боги горшки обжигают.

Училищная команда гимнастов неоднократно принимала участие в окружных соревнованиях, на которых и мне однажды удалось занять первое место.

Обычно летчики-инструкторы не любят, когда их курсанты отвлекаются от летной учебы, участвуя в других мероприятиях. Тем не менее, когда я вернулся из Киева и доложил инструктору, что занял первое место на соревнованиях, ему, видно по всему, было приятно это слышать, и он горячо поздравил меня.

Вскоре курсантов распределили по группам, в составе которых мы занимались наземной подготовкой, проходили так называемый КУЛП – курс учебно-летной подготовки. В нашей группе нас было пятеро: Петя Бывшев, Жора Вороневич, Леня Опрощенко, Иван Шум и я. Обучал нас Сергей Петрович Аболдуев, которого между собой мы звали Сева, так как он был не намного старше нас. Это был одержимый, горячо влюбленный в летную работу человек. Он увлеченно рассказывал нам обо всех тонкостях и секретах управления машиной. Приказал завести каждому курсанту по рабочей книжке, в которую необходимо было вклеивать схемы различных систем самолетов и двигателей. Требовал, чтобы мы все знали наизусть. На макетике самолета показывал, как надо выполнять полет по кругу. Всем курсантам хорошо известны эти «четыре разворота»: именно с них начинаются азы пилотирования.

Сергей Петрович был настоящим энтузиастом летного дела, он вкладывал всю свою душу в обучение подопечных, стараясь передать нам все свои знания, все умение.

И вот настал день, когда нам предстояло совершить первый полет с инструктором.

Позднее, вспоминая первые впечатления, многие летчики часто говорят, что им запомнился первый самостоятельный полет. Мне же запомнился именно первый ознакомительный полет, когда Сергей Петрович «повез» меня в зону пилотажа. Заняли места в УТ-2. Инструктор – впереди, я – во второй кабине. Щелкнули застежки привязных ремней. Гулкий рокот двигателя заглушил все посторонние звуки. Сергей Петрович бросил на меня оценивающий взгляд.

– Держись, Филипченко! – услышал я через переговорное устройство.

Я наклонил голову влево, чтобы больше увидеть своими глазами, так как инструктор в момент взлета все равно не сможет что-либо объяснить. Плотный воздушный поток и горячая волна выхлопных газов заставили спрятаться за козырек кабины. Чувствую, как мое тело постепенно вдавливается в спинку сиденья. Последний раз дробно простучало шасси, и даже дух захватило, когда я понял, что мы летим. Летное поле как бы проваливалось вниз. Все, что находилось на земле, стало очень быстро уменьшаться в размерах.

Набрали высоту, слышу голос Сергея Петровича:

– Вот мы и в зоне. А теперь мотай на ус!

И вот здесь и началось невообразимое, как это мне тогда показалось. Сергей Петрович показал мне, что умел сам и что можно «выжать» из УТ-2. Фигуры сложного пилотажа следовали сплошным каскадом, одна за другой. Я ухватился руками за сиденье, бросив ручку управления.

Вспоминаю те минуты и не могу удержаться от смеха. А тогда я порядочно испугался, что могу вывалиться из кабины, забыв, что привязан ремнями, особенно в тот момент, когда инструктор бросил машину в штопор. Затем он вывел самолет из штопора в пикирование и спокойненько предлагает:

– Выводи из пикирования, давай газку...

Видимо, я очень был похож на человека, который не умеет плавать и который неожиданно оказался на глубокой воде. Мои несоразмерные движения ручкой управления не произвели на самолет должного воздействия. Земля приближалась стремительно и неумолимо-угрожающе.

– Ты посмотри, за что ты держишься! – роняет в переговорную трубку инструктор и ловко выводит самолет в горизонтальный полет. Страха как не бывало. Я готов провалиться сквозь пол кабины. Вместо рукоятки сектора газа я ухватился за высотный корректор. Сергей Петрович незлобиво засмеялся, а после посадки, выйдя из самолета, сказал, что это пройдет, что со всеми так бывает.

Слова инструктора сбылись, но этот первый ознакомительный полет остался в памяти навсегда.

У каждого мастера, у каждого педагога есть свой почерк, стиль в работе.

Сергей Петрович – мастер летного дела и умелый наставник – тоже имел свой метод обучения. Его стремления сводились к тому, чтобы вся группа в подготовке шла более или менее ровно, чтобы все мы подтянулись к самостоятельному вылету в одно и то же время. Но абсолютно одинаковых по способностям людей нет в природе. Один схватывает материал на лету, другой усваивает его дольше. Мы это хорошо понимали и не обижались, если кому-то из нас приходилось уступать место в кабине самолета отстающему товарищу, чтобы он быстрее «выбирал зазор», подтягивался до уровня лидирующих. Забегая вперед, можно отметить, что такая «метода» вполне оправдала себя: наша группа дружно пришла к финишу – все окончили училище с квалификацией «летчик-истребитель».

...У некоторых из нас были трудности, особенно на первых порах. Мы еще не умели правильно распределять внимание при посадке, правильно направлять взгляд на определенный участок подстилающей поверхности, не умели определить «метр от земли», не умели «видеть землю».

Есть такое понятие «низкополетная полоса». И вот, чтобы выработать у курсанта это чувство земли, нужно взлететь, потом сесть и снова взлететь или идти очень низко над полосой. Все мы испробовали эти приемы.

Сергей Петрович хорошо знал наши сильные и слабые стороны в летной подготовке. Знал он и местность, над которой мы летали. Вокруг степь да степь, ровные места. Иногда он при полетах по маршруту снижался над определенным участком и показывал этот злополучный метр. Затем заставлял курсанта повторить – пройти точно в метре от земли, как будто соблюдая выдерживание перед посадкой. Конечно, это являлось нарушением, но наш инструктор шел на риск преднамеренно и лишь тогда, когда был вполне уверен, что курсант уже «созрел» и ему не хватает самое маленькое «чуть-чуть». Учитывал он и элемент присутствия на летном поле остальных курсантов, которые не упустят возможности подтрунить над своим незадачливым однокашником. Здесь же, в степи, никто не мог «сглазить», здесь можно было мобилизовать все внимание на пилотировании машины в заданных условиях.

...После полета на корабле «Союз-7» мне довелось выступать перед трудящимися нашей страны от имени космонавтов. В этот день, 7 ноября 1969 года, Сергей Петрович смотрел по телевидению передачу с Красной площади. Позже он писал мне, что не ожидал, чтобы его бывший курсант на всю страну персонально поздравит и его с праздником. Самые теплые воспоминания остались у меня о первом инструкторе и очень жаль, что Сергей Петрович так рано ушел из жизни. Умер он в 1974 году.

...Первый самостоятельный вылет помнится мне меньше, чем первая встреча с небом вообще, потому что к тому времени я чувствовал себя в какой-то степени уже уверенно. К первому самостоятельному вылету я, как и мои товарищи по группе, был очень хорошо подготовлен своим инструктором. Помню, в полете я так увлекся, что даже забыл, что один в самолете, без инструктора. Четко выполнив четыре разворота, пошел на посадку. Действовал так, как учили. Замечаний не получил.

Всю программу полетов в учебной эскадрилье выполняли на УТ-2 и лишь в самом конце обучения немного полетали на Як-18, который стал первым самолетом для большинства летчиков, начинавших свой путь в авиацию после войны. Эта простая и неприхотливая машина сочетала в себе высокую надежность и отличные летные данные.

Як-18 в отличие от УТ-2 уже имел радиоаппаратуру, что позволяло подсказывать действия курсанту на всех этапах полета, тем самым ускоряя процесс обучения.

Когда приступили к самостоятельным полетам, возникла проблема: где найти себе пассажира. Нужен был не мешок с песком, как в самых первых полетах, а живой человек. А где его найти? Товарищи по звену заняты своими полетами, несут службу в стартовом наряде или были наблюдающими, в обязанности которых входило так называемое «сопровождение у крыла», когда надо было бежать трусцой рядом с самолетом, подруливающим к квадрату,. где находились КП и стартовое имущество. Так как на УТ-2 тормоза и рулевое колесо отсутствовали, да и обзор при рулежке был неважный, случалось, что курсант поздно замечал препятствия и допускал поломки. В подобном случае сопровождающий должен вовремя предупредить своего товарища об опасности.

И вот приходилось буквально упрашивать пожарников, механиков, чтобы кто-либо из них согласился занять вторую кабину в качестве пассажира.

Инструкторы применяли зачастую и такой метод: посылали курсанта в район посадочного «Т» к финишеру наблюдать, как приземляются другие, замечать ошибки, тем более что со стороны они очень хорошо видны и понятны причины, вызвавшие их. Такой метод также помогал быстрее избавиться от погрешностей тем курсантам, у которых посадка не получалась.

Летали мы довольно интенсивно в основном летом, используя хорошую погоду. Вставали на рассвете и ехали на аэродром. После окончания полетов приводили в порядок самолеты и, если надо, помогали техникам ремонтировать их.

Усвоение летных навыков давалось мне без особенного труда. Успешно заканчивал программы обучения, легко укладывался в нормативы и даже отдавал свои очередные полеты товарищам...

После УТ-2 и Як-18 мы освоили полеты на учебно-тренировочном самолете Як-11.

Ла-19– очередной тип самолета, который пришлось нам осваивать. Это мощная, хорошо вооруженная, отвечавшая требованиям того времени машина, но очень строгая на взлете и посадке.

Прежде чем летать, мы должны были предварительно выполнить на ней массу рулежек с опущенным и поднятым хвостом. Совершая разбег и пробег, курсант как будто бы имитировал начало взлета и конец посадки. Основное внимание нужно сосредоточить на том, чтобы выдержать направление, потому что самолет очень сильно разворачивался под воздействием гироскопического момента винта. На взлете машину разворачивало влево, на пробеге она уходила вправо. И то и другое было недопустимо. Ориентиров на нашем степном аэродроме не было, глазу не за что зацепиться. Бывали случаи, когда курсант после взлета уклонялся в сторону второго разворота.

Для пробежек и рулежек выделялись обычно старенькие самолеты, в двигателях которых работали, как правило, не все цилиндры. Обшивка на крыльях снималась, чтобы курсант нечаянно не взлетел.

Садишься в кабину такого самолета, начинаешь рулежку. Из патрубков летят масло и дым. Фонарь кабины открыт, и вся копоть достается тебе. Когда заканчивался «разбег-пробег», то все твое лицо сплошь было покрыто масляными пятнами. И только круги вокруг глаз, прикрытых очками, оставались чистыми. Тормоза нагревались так сильно, что приходилось прикладывать мокрые тряпки к тормозным колодкам.

Обучение на самолете Ла-9 проводилось в завершающей эскадрилье учебного авиационного полка. Этот серийный самолет в то время стоял на вооружении в строевых частях, где мы завершали учебу вплоть до боевого применения – вели воздушные бои – стреляли боевыми снарядами по наземным целям и по воздушным мишеням – конусам.

Учились мы с большой охотой и к полетам готовились тщательно: Ла-9 – самолет был строгий, оплошностей не прощал. Бывало, если кто из курсантов зазевается на посадке, то ошибку исправить стоило больших трудов. Однажды курсант Цыбенко не выдержал направления после приземления. Видим, самолет начал уклоняться и на большой скорости рулит к квадрату. Стоящие в квадрате начали хватать различное имущество, чтобы не допустить столкновения. Самолет не добежал несколько метров до опасной зоны – шасси подломилось, и машина опустилась на фюзеляж. Винт погнулся, мотор заглох. Неудачник с виноватым видом вылез из кабины и пошел докладывать инструктору о том, что произошло...

Подошла и моя очередь лететь в зону пилотажа. А пока наблюдаю за самолетом, на котором предстоит подниматься в воздух. Вот он заходит на посадку, выравнивается, касается грунта и вдруг делает «козла». Да такого высокого, что я даже удивился. («Козел» – довольно меткое определение поведения самолета, когда он касается колесами земли и снова взмывает вверх, забираясь иногда на значительную высоту.) А самолет уже потерял скорость, плюхнулся на посадочную полосу и скапотировал, то есть после удара перешел на нос. А затем перевернулся, упал на спину – на верхнюю часть фюзеляжа.

Треск, туча пыли... Подбегаем к самолету и своим глазам не верим: курсант без посторонней помощи, находясь вниз головой, отвязался от сиденья и парашюта, довольно проворно выбрался через узкий просвет между кабиной и грунтом и ...пустился наутек. Мы поняли, что он в шоковом состоянии, настолько его потрясла эта аварийная посадка. Серьезных повреждений, к счастью, он не получил. Тем не менее врачи отправили его в госпиталь, где курсант отлежался, поправился и снова вернулся в строй. А позже он нормально окончил училище. Этот случай я привел в качестве еще одного примера, говорящего о том, что Ла-9 ошибок не прощал.

В дальнейшем, когда я переучился летать на реактивных самолетах, я убедился на личном опыте, что пилотировать винтовые машины на взлете и на пробеге после посадки гораздо сложнее, чем реактивные. Да и искусственного покрытия в ту пору на аэродромах, как правило, не было. Взлет и посадка совершались почти всегда против ветра.

Так, чередуя занятия в учебных классах с полетами, мы почти не заметили, как промелькнули три года и четыре месяца пребывания в Чугуевском училище.

Приехала специальная комиссия, которой мы сдавали экзамены, в том числе и по летной подготовке.

Томительно долго тянулись дни в ожидании приказа Министра обороны СССР о присвоении нам воинского звания лейтенанта.

Офицерская форма уже сшита. Все выпускники находятся в приподнятом настроении. В то время ввели рубашки с галстуками, а галстуки нужно завязывать самому. Смешно было наблюдать, когда мы учились друг у друга этому искусству. В те далекие годы немногие носили перед поступлением в училище галстуки.

Ребята шутили:

– Легче научиться летать «под колпаком», чем на ощупь завязывать узел галстука!

Наконец пришел долгожданный приказ.

Построили все училище. Вынесли Знамя части. Стоим как именинники, молодцеватые, нарядные, счастливые.

Выходили по одному из строя, и полковник Степанов, начальник училища, вручает погоны, поздравляет с присвоением офицерского звания.

«Служу Советскому Союзу!» – четко отвечает каждый из молодых лейтенантов.

Когда подошла очередь курсанта Слободянского, то все увидели слезы на его глазах. Получилось так, что он пробыл в училище дольше положенного времени. Виноват в этом был не курсант, а стечение обстоятельств. Ребята иногда невесело шутили:

– Когда будешь писать книгу мемуаров, то обязательно озаглавь ее так: «Семь лет на левом фланге». (Он был небольшого роста.)

...После выпускного вечера стали готовиться к отъезду, конечно, сначала в отпуск. Все получили назначения, все уже знали, где они продолжат службу.

Меня оставили в училище инструктором.

Конечно, хотелось бы в строевую часть, но приказ есть приказ, хотя и желание совершенствоваться дальше, летать в сложных условиях, овладеть всеми видами боевого применения днем и ночью было так велико!

Но получилось так в конечном итоге, что мне повезло. А может, просто пошли навстречу моему стремлению. Во всяком случае, как бы то ни было, я очень обрадовался, когда мне объявили: «Вы направляетесь в Ленинградский военный округ».

Не мешкая ни минуты, взял «побегушку» (обходной лист) и стал рассчитываться со всеми службами училища. Велика сила привычки. Почти три с половиной года мы провели в стенах училища, которое словно сроднило нас, курсантов, и вот как в песне:

Пора в путь дорогу,
В дорогу дальнюю...

Почти три с половиной года, поднимаясь со ступеньки на ступеньку, стремились мы к своей мечте – стать военными летчиками-истребителями. Мечта сбылась. И получилось так, что мы, как альпинисты, поднялись на одну намеченную вершину, огляделись и видим, что дальше возвышается более крутая гора, которую штурмовать будет еще труднее. А не штурмовать нельзя: ведь сила жизни – в движении!

– О чем задумался, сержант? – хлопнул по моему плечу с лейтенантским погоном грустно улыбающийся Сергей Петрович, мой первый инструктор.

Тяжело и мне расставаться. Как будто частица сердца остается вместе с ним. А он напутствует негромким грудным голосом:

– Езжай в свой Острогожск, порадуй мать, покрасуйся перед девчатами, отдохни – и в часть. Училище – это только первая ступень, первая трудная высота. А впереди их еще немало будет. Ну ни пуха тебе, сержант!

Я знаю: долго еще меня будут вспоминать товарищи по училищу, спрашивая друг у друга при встрече: «Как там сержант?».

Это была не кличка, это, вернее всего, скромная дань уважения товарищу, который был их младшим командиром, сержантом.

...Училище закончено по первому разряду. Получено подъемное пособие, предписание. Декабрь 1950 года. Иду по знакомым улицам родного города.

Иван Дмитриевич Летов, острый на глаз и язык, мой бывший начальник цеха, еще издали берет меня на «пушку».

– Вроде бы аэродромов поблизости нет, а по городу какие-то летчики курсируют... Кто такие, почему не знаю?

– Да это я, токарь ваш, Филипченко, неужели не узнаете?

– Знаю токаря Филипченко, а вот лейтенанта Филипченко вижу первый раз. Поздравляю тебя, Анатолий, – и по-русски целует меня трижды.

Встретился и с друзьями детства – Вдовиным, Гречкиным, Сумским. Они не удивились, знали мое стремление, настойчивость и восприняли мое превращение как должное. Друзья радостно жали мне руку. А Володя Гречкин слегка опечалился:

– А ведь я тоже хотел стать летчиком...

– Не горюй, Владимир. Пойдем лучше вечером на танцы, – пытаюсь развеять кручину друга.

Бывая в кино, в театре или на танцплощадке, заметил, что девушки как-то по-особому посматривают на меня. Что и говорить, летчики у нас в почете...

Отпуск промелькнул как один день. И вот – здравствуй, Ленинград!

Здравствуй, крейсер «Аврора», здравствуй, героический красавец город!

В штабе старшего авиационного начальника состоялась неожиданная встреча с однокашником по училищу Анатолием Руденком. А потом встретил еще троих наших. Итого – пять чугуевцев. Все пятеро – А. Руденок, Е. Редников, В. Доценко, Н. Гуляев и я – получили назначение в один истребительный авиационный полк.

Командир полка подполковник Губарев рассказал нам о боевом пути этого замечательного истребительного полка в годы войны, о лучших людях, о боевых делах.

Меня направили в первую авиаэскадрилью, которая считалась лучшей. Вместе со мной оказался и Николай Гуляев. Летчики полка – ветераны, участники воздушных сражений минувшей войны встретили нас радушно. Еще бы! Прибыло сразу пять молодых летчиков, безусых лейтенантов, которые и к форме офицерской только начали привыкать. И мы почувствовали, что к нам проявляется большой интерес, забота и товарищеское внимание. Каждый «старичок» старался передать свой опыт, поделиться своим умением.

Женя Редников женился после выпуска из училища, и молодая пара поселилась отдельно от нас на частной квартире, а мы, холостая четверка, разместились в общежитии при части: в одной комнате – Доценко, Руденок и я, в другой – вместе с летчиком Владимиром Жариновым, успевшим повоевать, – Гуляев. Жаринов был тоже не женат и много времени проводил в нашем кругу. Держался с нами без чувства превосходства, просто и душевно. Мы крепко подружились.

Командовал нашей эскадрильей капитан Газарян, по национальности армянин, хороший летчик и методист, человек с чувством здорового юмора, умевший и объяснить и показать, как летать в сложных условиях ночью. В то же время он бывал вспыльчивым, резким, но не помнил долго зла. Он любил говорить:

– Нужно сначала стать настоящим летчиком, втянуться в летную работу, закрепиться, а потом уже думать о женитьбе. Вы ребята молодые, неопытные да еще жена попадется с характером – начнутся семейные неурядицы. А у вас у самих поначалу не все гладко будет получаться с летной работой. Представьте себе, что получится в сумме? Думайте сначала о полетах, становитесь настоящими летчиками. А когда сами начнете учить молодых, вот тогда и женитесь.

Я не хочу сказать, что следовал совету комэска, но в душе соглашался с ним. И сам думал, что жениться нужно тогда, когда станешь мастером своего дела, когда будешь чувствовать себя уверенно. Закрепили за нами на первых порах наземные экипажи, чтобы посмотреть, на что мы способны. В наземный экипаж входили техник самолета, механик, оружейник. Короче, все люди, которые обслуживали самолет, полностью подчинялись летчику.

С порученным делом справлялись мы успешно, и нас допустили к самостоятельным полетам после сдачи зачетов по различным наставлениям. Впервые мне довелось взлетать и садиться на самолете Ла-9 в зимних условиях. Взлетная полоса – широкий коридор, укатанный на снежной целине, – показалась мне шаткой лестницей: одно неверное движение при взлете или посадке – и самолет может сойти с полосы в снежную целину влево или вправо. Ла-9 – старый знакомый – был послушен моей воле. Вызывал беспокойство накатанный до блеска снежный слой. Но все получилось удачно. Не было бы претензий и к остальным летчикам, если бы Доценко не зацепил колесами шасси за снежный барьер, слишком низко подойдя к границе аэродрома на посадке. Короткий скрежет – и машина уже скользит на фюзеляже. Снежный покров смягчил приземление. В итоге полеты для всей пятерки притормозили до весны. Благо, весна не за горами, а то остались бы от бедняги Доценко «рожки да ножки»: крепко досталось ему от начальства да еще в придачу от нас...

Теплый ветер и яркое солнце быстро очистили аэродром от сугробов. Мы снова приступили к полетам. После первой стрельбы по наземным целям пошатнувшийся авторитет пятерки восстановился. Комэск выговаривал «старичкам»:

– Вот это стрелки, я понимаю. А вы – молодо-зелено.

Дело в том, что на Ла-9 установили новый прицел, в основу работы которого положены свойства гироскопа. Летчики поначалу не доверяли прицелу и стреляли неуверенно. Поэтому, как ни странно, процент выполнения упражнения «старичками» получался ниже, чем у нас. И теперь можно было видеть, как кто-нибудь из пятерки старательно объяснял товарищам методу стрельбы с новым прицелом. Никто не считал зазорным для себя учиться друг у друга, ведь залог мастерства – в синтезе глубоких знаний с практикой.

...Как бы совершенны ни были самолеты с поршневыми двигателями, они уже исчерпали свои возможности. Время требовало увеличения скорости и высоты полета, а традиционный воздушный винт не мог превзойти самого себя; 700 километров в час – вот рубеж, преодолеть который ему не по силам. Ученые и конструкторы обратили свои взоры на реактивный двигатель, о котором еще на заре авиации говорил К. Э. Циолковский. В мае 1942 года летчик-испытатель Григорий Бахчиванджи поднимает в воздух первый в нашей стране реактивный самолет.

В апреле 1946 года проводятся летные испытания истребителей Миг-9 и Як-15, а в августе того же года они принимают участие в тушинском воздушном параде.

В 1947 – 1949 годах запускаются в серийное производство новые скоростные машины Ла-15, Як-23, МиГ-15.

МиГ-15 получил наибольшее распространение. Стреловидное крыло и оперение, трехколесное шасси, катапультируемое сиденье, скорость – до 1050 километров в час, одна пушка 37 миллиметров и две – калибра 23 миллиметра, под крылом можно подвесить дополнительные топливные баки – вот какой прекрасный самолет нам предстояло освоить.

Ушли, что называется, с головой в изучение материальной части самолета и теории полета.

И вот как когда-то в училище занимаю место в первой кабине. Только теперь я уже не тот новичок. Воздушный океан для меня теперь родная стихия. После посадки инструктор спрашивает о первом впечатлении. Отвечаю:

– Нормально. Только скорость побольше, управление полегче да огонек, видимо, покрепче!

– «Сейбры» тоже имеют подобное мнение, – улыбается инструктор.

Переучивание завершено. Продолжаем службу в полку, совершенствуем навыки в технике пилотирования, ведем учебные воздушные бои, стреляем по различным мишеням, несем боевое дежурство звеньями, в свободное время отдыхаем. Наказ комэска Газаряна о том, что «первым делом – самолеты», помним крепко – не женимся...

Зимой 1952 года меня с несколькими товарищами перевели служить в Южную группу советских войск – в Румынию. Сборы были недолги, трудоемки. Немного взгрустнулось, когда наш поезд, все быстрее и быстрее отсчитывая рельсовые стыки, двигался к пограничной станции.

Интересная была поездка.

Вскоре пересекаем границу. Не сказал бы, чтобы резко что-то бросилось в глаза, если бы не зеленые фуражки пограничников и не напоминание таможенных работников о том, что необходимо истратить или сдать в сберкассу наличные советские деньги.

И все же, когда состав пересекал нейтральную полосу, разделяющую два государства, сразу смолкли разговоры и смех. Слышалось деловитое пыхтение паровоза да перестук колес.

– Румыния, – ни к кому не обращаясь, выговаривает мой спутник. – Вот мы и за границей!

Наши летчики, прибыв на новый аэродром, продолжали совершенствоваться в технике пилотирования или, что было чаще, дежурили в составе звена. А жарища в это время стояла потрясающая. В тени температура доходила до 40 градусов. Пришлось соорудить специальные зонты, которые прикрывали наши головы от солнца.

Жили все в домах рядом с аэродромом по нескольку человек в комнате. Жили без семей, по-холостяцки. Такая большая мужская компания. Во всем гарнизоне – всего три женщины: повар, официантка и медсестра.

Месяца через два-три появилась у нас девушка – продавец солдатской лавки. И вот, бывало, соберемся группой и идем поговорить с ней или просто посмотреть. Постепенно число девушек в гарнизоне увеличивалось, и многие из ребят покончили с одиночеством. Женился и мой друг Руденок.

Вокруг аэродрома бескрайняя степь. Ближайший румынский поселок – в нескольких километрах. И так как систематических контактов с местным населением не поддерживалось, я так и не научился сносно объясняться с румынами. В это время на первое место ставил я полеты, на второе – охоту. Так увлекся, что до сих пор не оставил это занятие, сопутствующее здоровому отдыху и закалке.

А что касается практики, то, пожалуй, нельзя не упомянуть об одном эпизоде.

Техник моего самолета, Шадрин – рыжеватый, крупный сибиряк, очень любил зайцев, которые попадались мне на мушку и которых я отдавал обычно ему.

– Я сдеваю шубку Воводьке! – (Шадрин не выговаривал букву «л»). – Обязательно сдеваю сыну шубку!

И вот я как-то настрелял трех русаков и говорю:

– Веня, возьми трофеи. Теперь на шубку хватит. – И направился домой, довольный: мне был интересен сам процесс охоты, а не добыча. Недалеко от гарнизона повстречался с летчиками нашего полка Калгатиным и Левыкиным. Удивленно спрашивают:

– Слушай, Анатолий, что же ты идешь с охоты и с пустыми руками?! А мы к тебе: понимаешь, позарез нужен заяц. Гости у нас...

– Шадрин следом идет, у него целых три. Попросите – поделится.

В полку все знали Шадрина как серьезного, обстоятельного человека. И вот мои просители решили подшутить. Сообща пишут расписку, подделав мою подпись: «Тов. Шадрин! Выдай подателям этой записки самого большого зайца. Филипченко».

Тысячу раз расписывался я в листе приема самолета, и Шадрин отлично знал мой почерк. А на этот раз, когда прочитал записку, видимо, так расстроился что не обратил внимания на «липу». И как не расстроиться: сначала подарил, а потом приказывает отдать зайца. На следующий день весь полк был в курсе. Товарищи добродушно подтрунивали над Шадриным:

– Как же ты, Веня, так оплошал? Знаешь подпись командира, а зайца выдал по фальшивой записке?

Смех смехом, но техник после этого случая внимательнее стал относиться к подписям в документах...

Служба шла своим чередом. Сначала я стал старшим летчиком, потом командиром звена. Прибывали молодые летчики, теоретически достаточно подкованные. И я, когда пришлось учить других, почувствовал, что необходимо пополнять и свой запас знаний. Стал подумывать об академии.

И вот в 1956 году получили известие, что из состава нашего полка можно направить трех кандидатов для сдачи экзаменов в академию.

Гуляев, Руденок и я пишем рапорты и получаем «добро». Ждем вызова, а пока расскажу...

Направляясь в отпуск, мы всегда останавливались в Киеве. Нравится мне этот величественный и красивый древний город на Днепре. Здесь я и познакомился со своей будущей женой – Лизой Кучальской. Знакомство наше переросло в хорошую, верную дружбу. Мы часто писали друг другу.

В ту пору в полку образовали группу летчиков для переучивания на самолет Як-25. (Перед этим летали на МиГ-15.) Включили в группу и меня. Сначала нам самим предстояло освоить новую машину, а потом учить своих товарищей. И так случилось, что ехать к месту переучивания довелось через Киев. На одной из станций даю срочную телеграмму Лизе, чтобы встречала.

Мои спутники до последнего момента все толковали о предстоящем событии и, естественно, дружной ватагой высыпали на перрон, когда вагон остановился в Киеве. Еще бы, старый холостяк встречается с невестой!

Не успели мы с Лизой наговориться, пришла минута прощания.

Вот вновь тронулся поезд, удаляясь все дальше на восток. Сели пообедать. Ребята в один голос:

– Хватит валять дурака, Анатолий. Невеста подходящая. Женись! – подвели друзья общий итог.

...Во время переучивания все мы успешно освоили новый тип самолета. Обратный путь предстояло проделать по воздуху в кабинах перехватчиков, которые предписано перегнать на свой аэродром. Мне и раньше приходилось участвовать в этих турне-перегонках. Холостяки – всегда первые кандидаты для отправления в командировки. Сделался и я штатным перегонщиком.

Однажды довелось нам с Левыкиным перегонять старенькие Як-11 в Чугуев. Летели в сложных условиях, с посадками на промежуточных аэродромах. Снова встретился с родным училищем. Сдав самолеты, возвращались в часть поездом. Останавливаемся в Киеве. Рано утром вваливаюсь я с парашютом к отцу моей невесты. Будущий тесть показывает на парашют:

– Ты что, Анатолий, с неба свалился?

Объяснил, что этот «груз» нельзя сдавать, вот и приходится носить с собой. Посидели, поговорили. Объявляю, что собираюсь жениться на Лизе, когда приеду в отпуск. Отец не против, понимающе улыбается: «Что ж, ваше дело молодое».

И вот, получив отпускной билет, торжественно заявляю однополчанам:

– Ждите меня из отпуска с женой.

Так и получилось. В Киеве мы с Лизой пошли в загс, а через неделю приехали к моей матери в Острогожск. Отца уже не было в живых, а матери приходилось трудновато поднимать на ноги младших брата и сестру. После смерти отца, да и до его кончины, я отправлял третью часть получки своей матери. Хотелось помочь родным, и поэтому я не спешил жениться.

Отпуск подошел к концу. Документы для проезда жены через границу оформлены. Заходим в магазин и я, увидев высокие боты, советую:

– Какие прекрасные «вездеходы». Может быть, купим?..

– Что ты? – удивляется Лиза. – Такие сейчас не носят: не модно.

– А ты купи. У нас они самые модные.

Жена оценила мой «вкус» позднее, когда мы приехали в свой гарнизон. Тротуары в нашем городке еще не везде имелись, поэтому увлекаться модной обувью не приходилось, особенно весной и осенью.

Помню, приехали мы поздно вечером. Движок свое отработал. Электричества не было. Но мы привезли с собой керогаз. Пришли товарищи на встречу, сели за стол. Керогаз служил нам и настольной лампой, и кухонной печью.

Однополчане душевно поздравили нас, пожелали долгой и счастливой жизни. Командир полка выделил нам комнату в общей квартире. Расставили казенную мебель по местам и начали потихоньку обживаться.

Вспоминаю, что все наше имущество тогда свободно умещалось в один чемодан. И в то время это не казалось странным явлением.

Наша служба – неустанный повседневный труд на земле и в небе.

Летали мы в основном ночью, а днем – только в сложных метеоусловиях. Да еще вдобавок к тому переучивали своих товарищей летать на Як-25. Не всегда и не все было благополучно. Помню, выполнял полет за инструктора с летчиком Кучеренко. Показываю взлет, пилотирование в зоне и посадку. Неожиданно что-то происходит в системе управления. Машина, еще минуту назад послушная, превращается в тяжелую глыбу, летящую с огромной скоростью. Теперь вся надежда на собственные мускулы. Опыт, выдержка и хладнокровие, помноженные на дружные усилия инструктора и обучаемого, дали в сумме положительный результат: спасена машина, сели удачно. Главное – не растерялись. Упорно работая, мы не забывали и об обещанном – ждали вызова из Военно-воздушной Краснознаменной ордена Кутузова академии – впоследствии имени Ю. А. Гагарина. И времени даром не теряли. Готовились настойчиво и серьезно. Я даже пожертвовал весь свой отпуск на повторение программы за среднюю школу. Перерыв в учебе образовался большой, вот и наверстывал упущенное.

В библиотеке Киевского университета подобрал материалы по истории военного искусства. Александр Македонский, Юлий Цезарь, Александр Невский, Дмитрий Донской, Александр Суворов, Михаил Кутузов... Одно перечисление имен знаменитых полководцев прошлого заняло не одну страницу. А на вступительных экзаменах могли спросить и о таких «мелочах», например: когда появился первый окоп или траншея? Чем отличается тактика рассыпного боя от действий в цепи? Я уже не говорю о более близких по времени исторических сражениях и их особенностях. К тому же история военного искусства – не единственный предмет, который надо было знать до тонкостей и сдать на экзаменах: сюда можно отнести и литературу, и математику, и физику...

Готовился я к поступлению в академию и вдруг узнаю, что меня приглашают в секретариат приемной комиссии. Удивляюсь: зачем? Вроде сдаю все нормально, на отлично. Вхожу, а мне говорят, что в мой адрес получена приятная весть: родился сын. Вручаю «почтальонам» коробку конфет, взамен получаю бланк телеграммы. Хотелось все бросить и мчаться в Киев, чтобы увидеть, подержать на руках своего первенца, поздравить жену... Но обстоятельства сильнее нас.

Наконец конкурс выдержан и по оценкам я мог быть зачислен на очный факультет. Но есть еще один «предмет», который не значится в экзаменационном листе: возраст. Мне тогда уже исполнилось 29 лет, поэтому меня зачислили на заочный факультет...

После распределения слушателей по классным отделениям узнаем, что начальник нашего факультета – маршал авиации Ворожейкин, начальник курса – полковник Машкин.

Наконец проведены и установочные сборы, получены задания, указаны сроки отправления контрольных работ. Учеба началась.

Заочное обучение гораздо труднее очного. Нужно самому соблюдать режим и до всего доходить самостоятельно. Задание по контрольной работе составляется так, что пока не изучишь, не проработаешь всю рекомендованную литературу, дело не сдвинется с мертвой точки.

Самым трудным оказался первый курс. Когда же втянулся в ритм, вошел в колею, – стало легче. Охоту, конечно, пришлось оставить до лучших времен. Да и распорядок личной жизни нужно было менять в корне. Жена предлагает пойти в кинотеатр, в гости к друзьям или просто подышать свежим воздухом, а я не могу, не имею права, так как надо заниматься, надо выполнить в срок контрольные задания. Так что на первом году учебы приходилось корпеть, «грызть гранит науки» и по праздникам. В академии задолженности не прощаются. Статья наказания одна: вызов на зачетную сессию не получишь. И винить некого, кроме самого себя за собственную неорганизованность. Так что приходилось не только поступаться личным временем, но частенько урывать часы и от сна.

В 1958 году я был переведен служить в Одесский военный округ.

Аэродром оставил хорошее впечатление, а вот с жильем для личного состава было туговато. Первое время и холостяки и семейные жили в гостинице. Мы с женой решили, что ей с сынишкой лучше пока пожить в Киеве.

Как ни трудно было совмещать летную работу, боевые дежурства и учебу в академии, я все-таки нашел в себе силы повышать свою летную квалификацию и добиться заветного звания военный летчик 1-го класса.

Зимой наконец мы получили двухкомнатную квартиру в новом двухэтажном домике. Но радость была преждевременной. Здание строилось наспех. Я был в это время на учебных сборах в академии, а когда возвратился, то увидел, что по стенам сочится вода, повсюду сырость неимоверная. Просыпаешься среди ночи и чувствуешь, что ты абсолютно мокрый. Пришлось пускать в ход смекалку и аэродромную лампу, чтобы высушить стены, потолок и привести «апартаменты» в порядок.

В 1959 году меня повысили в должности, и я стал заместителем командира эскадрильи. Работы и хлопот еще прибавилось.

В 1960 году мне предложили служить в качестве старшего инструктора-летчика в другой авиационной части. До января 1963 года, то есть до зачисления в Центр подготовки космонавтов, я учил молодых летчиков, проверял технику пилотирования, принимал зачеты и экзамены по аэродинамике, воздушно-стрелковой подготовке, тактике.

Знания, полученные в академии, явились добрым подспорьем в моей работе. И потому я всегда вспоминаю с душевной благодарностью об этой кузнице авиационных кадров. Академией в то время командовал прославленный авиатор и военачальник Маршал Советского Союза С. А. Красовский. Когда мы бывали на учебных сборах, то ежедневно по утрам наблюдали одну и ту же картину, как Степан Акимович задолго до начала занятий совершал обход территории и факультетов академии.

Сама академия, созданная в марте 1940 года, располагается в поселке Монино – в Подмосковье. У входа в городок на постаменте установлен хорошо мне знакомый истребитель МиГ-15, а перед Домом офицеров – скульптурный монумент «В космос». Академию окончили более 500 Героев Советского Союза.

Я уже рассказывал, что начальником факультета заочного обучения был маршал авиаций Г. А. Ворожейкин. Бывало, объявят перерыв, сразу же окружаем его и засыпаем различными вопросами. Уже давно дан сигнал приступить к следующему часу занятий, а маршал все рассказывает нам про боевые дела авиаторов. Преподаватель подходит и просит:

– Товарищ маршал, отпустите, пожалуйста, слушателей, перерыв закончен.

– Пожалуйста, пожалуйста, – извиняется маршал, – я задержал, я виноват.

На сборах жили мы в общежитии, а самоподготовка проводилась в классных комнатах, где были созданы все условия для продуктивной работы над учебными материалами. Народ у нас подобрался дружный, боевой.

Были среди нас и феномены. Помнится, как приходил к нам на самоподготовку слушатель очного отделения Бордунис, который поражал всех своей исключительной памятью. Ему не стоило никакого труда запомнить до 75 – 100 слов, которые он мог воспроизвести затем в любой последовательности. Причем слушатели сами предлагали любые слова, а ему требовалось 3 – 5 секунд на запоминание каждого слова. Называя затем по номерам эти слова, он ни разу не сбился, не ошибся.

Недавно встретил я этого человека с удивительной памятью. В последнее время он служил штурманом в одном из соединений.

Многие мои однокашники по академии ныне занимают высокие посты в Военно-Воздушных Силах. Виктор Малеев, Леонид Клочихин, Владимир Кондратенко и другие уже носят генеральские погоны.

Запомнился день 12 апреля 1961 года. Тогда мы находились на заключительных четырехмесячных сборах и вдруг услышали сообщение о полете первого человека в космос. Мы просто не верили, что это реальность, считали фантастичным. Но факты – упрямая вещь. Стало через два года фактом и то, что мне выпало счастье жить и работать вместе с первым космонавтом – Юрием Алексеевичем Гагариным.

Возможно, в тот весенний день и в моем сознании зародилась мысль о космонавтике, о полетах в космос.

В то время я не думал, что настанет и мой звездный час собираться в космическую дорогу, и не один раз. Я не давал волю фантазии, так как видел, что в космос посылают молодых ребят, и считал, что не подхожу по возрасту. И все же космический полет Юрия Алексеевича Гагарина, тоже летчика-истребителя, как-то всколыхнул нас, его коллег, все задумались над своей дальнейшей судьбой:

– А вдруг и мне, может быть, придется участвовать...

В памяти остались прощальные выпускные вечера в Воронежской спецшколе ВВС и Чугуевском авиационном училище. А теперь к ним прибавился третий – прием выпускников военных академий в Кремле, куда приглашают только тех, кто успешно сдал выпускные экзамены и отлично защитил дипломную работу. Мне посчастливилось оказаться в числе званых гостей.

Руководители Коммунистической партии и Советского правительства сказали нам напутственные слова.

После окончания академии вернулся в свою часть и без промедления приступил к исполнению своих прямых обязанностей: принимал участие в инспекторских проверках авиаполков, назначался посредником на различные войсковые учения. Командование видело во мне «академика», высокообразованного специалиста и давало мне ответственные поручения. В общем, я чувствовал себя гораздо увереннее, так как уже имел солидный багаж теоретических познаний и достаточный практический опыт.

Зимой 1962 года генерал Горелов, заместитель командующего авиацией округа, вызвав к себе, объявил мне:

– Майор Филипченко, завтра вы должны явиться в штаб на беседу.

– Слушаюсь, товарищ генерал!.. Разрешите только узнать, какая предстоит беседа и по какому поводу?

Но генерал оставил все в секрете.

В Одессу приехали впятером – все выпускники академий. Начали судить-рядить: зачем да для чего?..

Вызывали для беседы по одному. Я пошел вторым.

Беседа началась издалека, вокруг да около. Вопросы обычные: о состоянии здоровья, как летаю, как переношу перегрузки, как идут семейные дела.

И только в конце – предложение:

– Имеете ли желание поработать на новой технике? На очень больших высотах, с большими перегрузками и с большими скоростями? (Слово «космос» вначале не упоминалось.)

Я дал свое согласие и мне здесь же позволили написать рапорт на имя командующего авиацией округа и предупредили, чтобы я ни с кем не делился содержанием состоявшейся беседы, даже с командиром части.

Вскоре меня направили на предварительную медицинскую комиссию и сказали:

– Ждите вызова – поедете в Москву.

Жду. А в это время в космос уходят все новые и новые космонавты, советские и американские. Летал и я, но пока на самолетах.