Было тихо, только будильник быстро-быстро отсчитывал мгновения, словно спешил разделаться с длинной осенней ночью, висевшей над поселком.

Она высвободила из-под одеяла руку и потрогала место рядом с собой. Простынь была холодная, значит, он встал уже давно. Лунный свет запутался в его черных, коротко остриженных, слегка вьющихся волосах, очертил профиль. Но вот он повернулся, и ей стало видно лицо, знакомое до последней черточки. Всегда такое открытое и понятное, готовое распахнуться в улыбке, сейчас оно приобрело внутреннюю озабоченность и настороженность.

Казалось, Григорий знал такое, что нужно было скрыть от других и даже от нее. Так бывало. Иногда эта озабоченность совершенно улетучивалась, и ей начинало казаться, что она просто придумала все, но потом на его лице вновь проступало это непонятное выражение, которое ее всегда удручало, хотя она и не подавала вида, только, может, была более внимательна к нему, старалась во что бы то ни стало вывести мужа из ненавистного ей состояния.

Она никогда не спрашивала, о чем он думает, если можно — скажет, а нельзя — значит нельзя. Но она любила, когда он рассказывал о работе, в эти минуты он становился ей ближе, доступнее.

Любила ли она его работу? Хотела ли, чтобы он занимался другим делом? Она не задавала себе таких вопросов. Научилась этому у матери. Ведь ее отец тоже был летчиком-испытателем, не раз и не два попадал в сложные переплеты, подвергался смертельной опасности. Ее матери пришлось пережить много мучительных минут, она научила дочь быть мужественной, не распускаться, надеяться, верить. Мать, как эстафету, передавала дочери умение владеть собой, гнать от себя мрачные мысли. Но сердце не хотело подчиняться голому рассудку.

Вот и теперь она проснулась, непонятно от чего, и лежит, сжавшись комочком, не в силах окликнуть его, потому что не хочет выдать волнения, которое вдруг ее охватило.

Жены летчиков-испытателей! Они достойны такого же уважения и почитания, как и их мужья. Ведь им, наделенным женскими слабостями, подчас бывает не легче, чем мужьям, испытывающим самолеты.

Тихо и протяжно засвистел ветер в трубе. За стенкой заплакала соседская девочка. Посторонние звуки отвлекли Григория. Он глубоко вздохнул и отошел от окна. Бросил взгляд на жену, потом подошел к стоявшей посреди комнаты железной печке и, присев на корточки, сунул в топку кусок бересты, поленья и стал раздувать огонь.

Вспыхнувшие языки пламени осветили его красивое смуглое лицо.

Она смотрела на мужа с любовью и обожанием.

— Жора,- не вытерпела она.

Он повернул голову и улыбнулся. Как будто он и не был минуту назад таким отрешенным, замкнувшимся в своих мыслях.

— Чего ты не спишь, капитан? Хотя бы накинул куртку. Простудишься, — она звала его иногда капитаном, вкладывая в это несколько иной смысл. Он был капитаном их домашнего корабля, который бросало по жизненным волнам с такой силой, что только благодаря самообладанию, находчивости и силе капитана корабль продолжал плыть заданным курсом.

По стенам комнаты забегали отсветы вспышек, пока еще робкие и неяркие: дрова начали разгораться.

— Извини, Карась, я разбудил тебя, — тихо ответил он, закрывая дверцу печки. Он называл ее Карасем потому, что так называл ее отец за то, что у дочери были как бы несколько округленные глаза.

— Я давно уже не сплю. Наверное, от холода проснулась.

— Сейчас будет теплее. — Он подошел к кровати, лег. Она положила голову ему на руку.

— Спи, — сказал он строго и ласково, как говорят детям.

— Сплю,- ответила она шепотом. Но заснула еще нескоро.

Сначала ей пришли на память родители Григория, его братья, которые остались в захваченном немцами Мариуполе. Он избегал разговоров на эту тему, но судя по тому, как время от времени доставал карточки отца, матери и вглядывался в их лица, она знала, он постоянно думает о них.

Потом ей вспомнилось, как впервые увидела Григория.

Она приехала в городок НИИ с родителями в 1934 году из Киева, где окончила семь классов. Как и все дети военнослужащих, стала ездить в ближайшую школу. Там училась и сестра Григория. Они не дружили. Виктория была замкнутой, все о чем-то думала, хмуря темные, прямые, как стрелы, брови. Но как-то, катаясь на велосипедах по стадиону, разговорились, и потом раз или два Ира приходила к Виктории домой за велосипедным насосом. Так она впервые увидела его жилье и поразилась идеальному порядку в комнате. Впрочем, Григорий тогда Иру и не интересовал. Он для нее был просто летчиком.

В тридцать шестом Ира поступила учиться в текстильный институт. В свободное время любила с подругами кататься на коньках. А каток был между домами, в одном из которых жила она, а в другом — Григорий. И он часто ходил на каток. У него были никелированные «фигурки», и он здорово умел выписывать на льду всякие замысловатые пируэты. Это привлекало к нему внимание катающихся. Конечно, не только это. Он был хорошо сложен. Белая шапочка и белый свитер подчеркивали смуглость кожи. Катаясь, Ира почему-то никогда не упускала его из вида, хотя и не подходила близко. И он не подходил, а с другими девушками разговаривал, даже брал за руки. И это было обидно.

А потом наступило лето, и она стала видеть его на стадионе или на лодочной станции. По выходным он одевался в гражданское. Носил белые рубашки, нарядные галстуки. И еще у него была серая фетровая шляпа. Ире не нравилось, когда он ее надевал, шляпа закрывала волосы. Они были шелковистые и слегка вьющиеся. Он приезжал на мотоцикле Иж-8. Марку она запомнила, потому что в институте была организована мотосекция и она ходила на стадион юных пионеров заниматься. Каникулы помешали пройти практику езды. Как-то разговаривала об этом с подругами на пляже, а он был рядом и, конечно, услышал.

— В чем же дело? — сказал ей. — Практику можно пройти на моем мотоцикле. Хотите?

Через четверть часа они уже были на знакомом шоссе. Григорий посадил ее за руль, и она поехала. Это было нетрудно. Трудней оказалось другое — остановить мотоцикл. От волнения все забыла. А он бежал сзади, хотел помочь, что-то кричал. Она решила развернуться, круто повернула руль, и мотоцикл стал крениться набок. Она бросила руль и упала, ободрав об асфальт колени.

Он поднял ее, стал успокаивать:

— Вы будете гонять так, что только держись.

— Это серьезно?

— Очень, — сказал он, бережно усаживая ее на мотоцикл. Она впервые так близко видела его голубые глаза, и ей было хорошо.

Когда ноги зажили, тренировки продолжались.

Ира не осталась в долгу и начала учить Григория игре в волейбол. У него не получались пасовки, то и дело мазал. Болевшая за него сестра просто зеленела от обиды. Ей так не хотелось, чтобы люди знали о его неумении играть. Ире тоже не хотелось.

Встречаясь, они нередко делали и пешие прогулки по окрестным полям и лесам.

Из скупых рассказов Григория можно было понять, что каждый его полет был настоящим экспериментом. Он поднимался в воздух после очень кратковременной работы двигателя перед взлетом. Самолет с холодным мотором вытаскивали трактором на полосу, и Григорий сразу давал полный газ и шел на взлет. Мотор мог «обрезать» в любую секунду. И если бы это вдруг произошло, он не смог бы воспользоваться парашютом. Чтобы выявить полный ресурс работы двигателя, ему приходилось летать все время на максимальном режиме. И здесь тоже опасность подстерегала летчика каждую минуту. Ирина не все понимала из его рассказов, но одно усвоила твердо и навсегда: он не мыслил себя без неба. Как-то сказала ему об этом.

— Что верно, то верно. Я бы не смог расстаться с авиацией, — признался Григорий, смущенно улыбаясь. — И если запретят летать, устроюсь комендантом на аэродром. Все-таки ближе к самолетам и к небу.

Он и позже говорил об этом.

Довольно частые встречи сблизили их. Сохранилась фотокарточка, которую Григорий подарил Ире на Новый год. Он снят в клетчатой рубашке с галстуком и в пиджаке. На обратной стороне в уголке надпись мелким и размашистым почерком: «На память Ириночке от друга и коллеги по мотоциклу 1.1.38 г. Жорка».

Тот Новый год они впервые встречали вместе. В компании было человек семь. Собрались пораньше, потому что Григорий уезжал в командировку в Саки, где должен был провести серию экспериментальных полетов на самолетах с новыми авиадвигателями. Стол поставили у самой елки, так что воск со свечей капал в тарелки с бутербродами. Это вызывало общий смех. Пили шампанское, крутили пластинки и танцевали. У Иры кружилась голова и от вина, и от его внимания. И она тоже была внимательна к нему. В тот вечер поехали на электричке в город, чтобы посадить Григория на поезд дальнего следования. Дорогой он объяснился в любви. Ира поняла, что любовь Григория глубока, что у него серьезные намерения. Это радовало и пугало. Быть любимой приятно, даже когда любящий человек не по душе. А любовью Григория можно было гордиться. И она гордилась. Но любила ли она? Ведь любовь — когда нельзя жить друг без друга. Ей не было и двадцати, в голове ничего не устоялось, а он был на десять лет старше. Смогут ли они быть счастливы? Когда он сообщил, что должен ехать в Саки, где в это время испытывал новые самолеты и отец Иры, она поймала себя на том, что ей не хочется, чтобы он уезжал. Она привыкла к его вниманию и заботам. Ей было хорошо. Может, это и называют любовью?

— Что передать Борису Николаевичу? — Григорий смотрел на нее с откровенным любованием. Он часто так на нее смотрел, а на комплименты был скупой. Выражал любовь не словами, а отношением.

— Ничего не надо передавать, — Ира прикусила губу.

Она не говорила Григорию, что отец не очень-то благоволит к нему, считает — староват Жора. И вообще хватит с нее летчика-отца.

Так как время у них еще было, решили прогуляться по городу. То и дело останавливались и целовались. И был он ласков и нежен. Казалось, для него в ту зимнюю ночь больше никого не существовало. И потом у них в жизни было много расставаний (а значит, и встреч), но такого трогательного, как тогда, больше не припоминала. Ведь то было первое расставание.

Ираиде хорошо запомнилось его письмо из Саки. Ей, студентке второго курса, оно показалось не очень складным, сумбурным. Да и почерк был какой-то неожиданный: корявый, буквы крупные, почти без наклона и каждая так продавлена, будто писалась резцом. Но все это можно было как-то объяснить: отсутствием времени, например, желанием сказать как можно больше и даже волнением. Волнуясь, она тоже излагала мысли путано, сбивчиво, и буквы прыгали по строчкам, как кузнечики. Иру расстроило другое. В словах были грамматические ошибки. Это ей не понравилось. Ира сейчас же села за ответное письмо. В нем были и громы и молнии: «Как тебе не стыдно, — писала она. — Ты прожил в полтора раза больше меня и не научился грамотно излагать мысли. Значит, у тебя нет желания быть культурным, образованным человеком, нет силы воли заставить себя выучить русский язык». Конец письма был весьма категоричным. «Я не хочу поддерживать отношения с безграмотным...»

Письмо было послано. И в тот же день Ира пожалела, что отправила его, даже заплакала с досады. Но теперь ей ничего другого не оставалось, как ждать. А ответ не приходил. Несколько раз на день заглядывала в почтовый ящик, порываясь сесть за новое письмо, попросить у Григория прощения, но что-то удерживало ее. Не могла переломить свою девичью гордость.

И вот, когда терпение ее иссякло, от Григория пришел ответ. Она обрадовалась и испугалась тоже, а вдруг там такое... Долго боялась открывать конверт. Письмо было таким же сумбурным, как и первое, но ошибок в нем почти не было. Вернее, сначала они были, но потом их кто-то исправил. Там было написано «Меня очень расстроило твое письмо. Несколько дней ходил сам не свой. А потом на берегу моря встретил цыганку. Она предложила погадать и сказала, что у меня есть любимая девушка, что она скучает и ждет писем. И тогда я пришел домой и вот пишу...»

Ира не могла погасить улыбку, она была счастлива и не замедлила с ответом. Написала, что цыганка права, хотя и понимала, что всю эту сцену на берегу Григорий скорее выдумал. Он вообще был большим фантазером. И выдумал, на ее взгляд, довольно остроумно. Но ее критика на него все-таки подействовала. Она частенько видела его потом с грамматикой, он вызубрил ее довольно быстро.

Возвращались из командировки Григорий и отец Иры в одно и то же время и, как стало ясно из их телеграммы, в одном поезде. Нелегкая задача стояла перед Ирой: встретить обоих и чтобы каждый думал, что она встречает только его. Сбежав с институтских лекций, заранее договорилась с таксистом, чтобы ждал ее на вокзале в условленном месте. Хотела быстро посадить отца, в такси и отправить домой одного, сославшись на то, что ей нужно еще забежать в институт, а потом встретить своего Жору. План был выполнен великолепно, если не считать, что отец видел, как она встречала Григория, а Григорий — как она встречала отца.

Когда у Григория появилась машина, то уже редко кому удавалось видеть, что он идет пешком. Иру Григорий вызывал гудком. В доме заливался веселым лаем шпиц, которого Григорий тоже сажал в машину.

Если Ирины не оказывалось дома, ее бабушка давала ему через окошко «отмашку». И он уезжал, чтобы через некоторое время вернуться снова. Ирина садилась рядом, и они отправлялись в город. Шли в цирк, который он очень любил, или в Дом культуры, где всегда были хорошие концерты. Посещали оперный театр. И куда бы ни ходили, Григорий всегда брал у гардеробщицы бинокль обозревать галерку.

Зимой он выходил в антракты на улицу и прогревал машину. Нередко машина подводила его, останавливалась посреди дороги, и он подолгу копался с ней. Однажды из-за поломки они вернулись домой только утром.

Немало было и курьезов. Как-то заехали с друзьями пообедать. После обеда Григорий стал заводить машину ручкой. А машина вдруг поехала, потому что стояла на скорости. Он едва успел отскочить в сторону.

А однажды, возвращаясь зимой из театра, они не заметили на железнодорожном переезде шлагбаума (он оказался закрытым) и врезались в деревянную перекладину, сломали ее, проскочили перед носом ехавшего поезда. Машину пришлось ремонтировать.

И еще был случай. Ехали вчетвером по деревне: Григорий — за рулем, Ирина — рядом, а на заднем сиденье — Смирнов со своей девушкой.

— Сейчас напугаю жеребца, — сказал Григорий. Тихо подъехал к нему вплотную и дал сигнал. Жеребец развернулся, встал на дыбы и перепрыгнул через капот, отбив копытом фару.

— Ну напугал, — покатывался со смеху Смирнов,- век не забудешь,

Григорий расстроился:

— Так и надо дураку. Все беды на земле от наших глупостей. Долго еще надо совершенствоваться человеку, — он любил иногда пофилософствовать таким вот образом. И себя не щадил, если знал, что виноват.

Больше всего Григорий любил ездить на местные озера. Отправлялся он туда обычно вместе со Смирновым и его невестой, родители которой там жили. До озер семь километров, дорога знакомая, и Григорий сажал за руль Смирнова. А сам, расположившись рядом, подсказывал Алеше, как нужно переключать скорости и наблюдать за дорогой.

— Если так пойдет и дальше, кусок хлеба на старость будет верный, — подшучивал он над другом, когда тот наезжал на корягу или нырял в ухаб.

— До зари сидели у костра, а потом шли вздремнуть на сеновал. Григорий говорил:

— Нигде так сладко не спится, как на сене. И сны снятся про детство. А утром встанешь, будто сбросил десяток лет.

После подъема умывались росой, пили чай из самовара и ехали домой.

Летом 1939 года Григорий и Ирина решили пожениться.

Любили ли они друг друга? Он-то ее любил, она знала. И ей он тоже нравился, хотя ее и смущала разница в годах. Может, здесь в какой-то мере были повинны ее родители? Однажды Ира сказала ему:

— Вдруг я все еще не разобралась в своих чувствах? Ведь бывает... Давай условимся, если приду к выводу, что допустила ошибку, скажу тебе прямо, а если ты поймешь, что ошибся и увлечение принял за любовь, тоже признаешься.

— Согласен, — сказал он. — Но я уверен, нам не придется делать подобных признаний.

Когда родители Иры прислали телеграмму, что возвращаются с курорта домой, она пошла к старой приятельнице своих родителей Клавдии Федоровне Шитц и попросила ее поехать с ней и Григорием на станцию встречать родителей.

— Будете громоотводом, — Ирина боялась, что родители не захотят сесть в машину Григория. До подхода поезда Григорий взволнованно ходил по перрону, обдумывая предстоящий разговор.

Но все обошлось. Григорий поздоровался с родителями за руку — это было впервые, так как дома у Иры он не бывал, — взял чемоданы и понес к машине. Рядом с ним, как всегда, села Ирина, а ее родители сзади. По дороге домой отец рассказывал, как отдыхалось, а у дома предложил:

— Григорий Яковлевич, может, зайдете?

Григорий и Ирина заговорщицки улыбнулись.

Он стал бывать у Ирины, но отца ее все-таки стеснялся. И первый разговор о намерении жениться на Ире завел с матерью, вызвавшись подвезти ее по каким-то делам в город. Мать была уже «в курсе» и обещала воздействовать на своего супруга.

Все заботы, связанные с предстоящей жизнью вдвоем, Григорий взял на себя. Вообще он относился к Ирине покровительственно, заботился, как о ребенке. Всегда у него находился повод, чтобы подарить Ирине цветы, шоколадные конфеты. Она была за ним, как за каменной стеной.

Незадолго перед свадьбой Григорий, Смирнов (он тоже собирался жениться) и Ирина сели в машину и поехали покупать мебель. Увидели диваны с высокими спинками, полочками для книг и безделушек, с длинными зеркалами.

— Это то, что нужно,- сделав важное лицо, сказал Григорий продавцу. — Не хватает только слоников... На счастье.

— Это то, без чего просто нельзя, — ответил в тон ему Смирнов. — А за слониками поедем в Африку, если не будет счастья.

Диваны привязали к крыше автомобиля. Несколько раз Григория останавливали милиционеры, просили предъявить документы. Он показывал удостоверение летчика и объявлял с улыбкой:

— Мы жениться собрались, дорогуша. Это первые принадлежности семейного быта.

Милиционеры отдавали честь и желали счастливой жизни.

Потом друзья купили по приемнику, и на этом приготовления к свадьбе были закончены.

Свадьбу справили у Иры. Ей заказали белое платье в ателье, но оно было не готово.

— Может, подождем? — спросила она у Григория.

— Ни в коем разе. Уже и гостей позвали. У тебя ж есть палочка-выручалочка.

И вот Клавдия Федоровна Шитц вместе с матерью Иры принялись за сверхсрочную работу — сшить платье к утру следующего дня. Платье удалось на славу, и Ира выглядела в нем, по словам Григория, как снегурочка.

Сам он тоже принарядился. Надел бежевый костюм, который так нравился Ире, черные лакированные ботинки с модными тогда суконными накладками-гетрами.

Утром в день свадьбы Григорий и Ирина взяли с собой близких друзей и поехали на украшенной цветами машине в местный ЗАГС. Им было выдано свидетельство № 174. В нем сообщалось, что гражданин Бахчиванджи Григорий Яковлевич и гражданка Покровская Ираида Борисовна вступили в брак, о чем в книге записей актов гражданского состояния 29 июня 1939 года произведена соответствующая запись.

На свадьбе были самые близкие: Алексей Смирнов со своей красивой невестой Паней, Кожевников с женой, друг отца Иры Александр Шитц с женой, Виктор Козуля, сестра Григория, техник Егоров, родители Ираиды, ее бабушка. Всего человек двадцать.

Было много тостов, то и дело кричали «горько!»

— Теперь, Алеша, твоя очередь, — сказал Григорий Смирнову. — Не тяни. Нет смысла.

— Да уж это точно.

Спустя полторы недели, как только Пане исполнилось восемнадцать лет, женился и Алексей Смирнов. Он бы раньше женился, да их не расписывали по молодости невесты. Смирновы свадьбу справляли на знакомых озерах, у родителей Пани.

Вскоре отпразновал свою свадьбу и Сергей Колонтадзе...

После свадьбы в доме Григория почти ничего не изменилось. Он так же рано вставал, выпивал стакан простокваши, надевал видавшую виды кожанку и тихонько, чтобы не разбудить жену, уходил на аэродром.

Работы было много. Да и не удивительно. Время было трудное, беспокойное. В стране делалось все, чтобы оттянуть начало войны, выиграть время, подготовиться к будущим сражениям.

Летчики НИИ с удовлетворением восприняли Постановление Советского правительства о строительстве новых авиационных и авиамоторных заводов. В том же 1939 году были созданы наркоматы авиационной промышленности, вооружения, боеприпасов и судостроения.

В стране велась огромная работа по повышению боевой мощи Вооруженных Сил, и одними из первых это ощущали летчики-испытатели, вводившие в строй более совершенные самолеты: истребители, бомбардировщики, штурмовики.

Бахчиванджи теперь целыми днями пропадал на аэродроме, испытывал моторы для новых машин С. А. Лавочкина, А. С. Яковлева, А. И. Микояна, М. И. Гудкова и М. И. Гуревича.

Ираида вставала позже Григория, потому что группу, в которой она училась, перевели на вечерние занятия. Когда приходила домой, Григорий спал. И она не будила его. Ираида знала, что ему опять нужно было рано вставать, опять предстоял высотный полет. А с этим шутить было нельзя. Один полет на большой высоте равнялся многим часам, а может, и суткам жизни организма в обычных условиях, она это уже успела понять.

Обедали они чаще в столовой. Но если у него выдавалось свободное время, он стремился помочь Ире по хозяйству, ездил в магазин за продуктами, покупал на базаре овощи — он их очень любил — помогал в приготовлении пищи. Бывало и так: она приходила из института, а на столе ее уже ждал ужин.

В воскресные дни с утра заводил на патефоне бодрый марш, чтобы, как он говорил, зарядиться на день. Потом набрасывался на газеты и журналы, накопившиеся за неделю. Он с интересом читал журналы «Техника молодежи», «Знание — сила», «Наука и жизнь». Григорий садился за перевод с английского необходимой ему статьи, а после обеда спускался вниз к машине.

Теперь вместо огромного и прожорливого «Бюика» у него была аккуратная «Эмка», которую он купил у летчика-испытателя Шелеста. Он вообще легко расставался с одними вещами и приобретал другие, нередко что-то на что-то менял, при этом меньше всего думал о личной выгоде, просто такой у него был характер.

Дома сидеть без дела не любил даже в выходной день и, если выдавался свободный часок, звал Ираиду покататься на машине. По дороге прихватывал с собой Смирнова, Тарасюка, Кожевникова, Колонтадзе. А если ехать никуда не хотелось, отправлялись на стадион, где шли соревнования по легкой атлетике, волейболу, велосипедному спорту.

Вечерами посещали Дом Культуры, ходили на танцы. Танцевал Григорий весьма искусно. А уж если входил в круг плясать, все расступались. От него нельзя было оторвать глаз. Когда друзья спрашивали, кто его научил плясать, отвечал с гордостью:

— Мама. Вот если бы вы посмотрели, как она умеет, — и в голосе летчика слышались теплые нежные нотки. Мать была для Григория первым другом.

Иногда вечером отправлялись всей компанией в город на концерт, в театр или просто в их любимое кафе на центральной улице, где хорошо делали люля-кебаб и шашлык и всегда было вино «Кюрдамир», которое больше всех нравилось Григорию.

Годовщину свадьбы Ираида и Григорий отметили с друзьями в лесу, у костра.

Свой последний предвоенный отпуск они провели в доме отдыха Архангельское под Москвой. Это место Григорий любил и бывал там не раз. Перед отъездом нарядили елку — до самого потолка.

— Пусть стоит, — сказал Григорий.- Вернемся и еще раз встретим Новый год.

Сначала он поехал один в Архангельское, потому что Ираида ходила на лекции в институт. Поселился в комнате с Сергеем Колонтадзе. Комната была на втором этаже с видом на площадку, где был оборудован каток. Друзья катались целыми часами. Григория всегда можно было увидеть среди молодежи. Собирал из катающихся «цепь», разгонял ее и делал резкий поворот, последние в цепи отрывались от нее и неслись в сторону, где стояли сугробы, зарывались головой в снег. Организовывал соревнования: кто дальше проедет на одной ноге, вытянув вперед другую, кто лучше сделает восьмерку. Сам эти номера выполнял блестяще. Нередко в окружении ребят и девчат в смотровом зале подбирал на рояле музыку к только что появившейся популярной песенке.

Вечером друзья шли под навес, где стояла машина Григория. Залив в радиатор горячую воду и заведя мотор, ехали в город, в институт к Ираиде.

Разговоры дорогой чаще всего крутились о войне с Финляндией, которая уже шла больше месяца.

— Гитлеру это на руку, — сокрушался Григорий.- Теперь думает, что с нами легко можно будет разделаться. Собирает силы. Как сейчас нужны новые самолеты!..

Они всегда спешили, когда ехали к Ираиде, ему не терпелось увидеть ее. Как-то нарушили правила движения. Милиционер стал отчитывать Григория, который сидел за рулем в коричневой кожаной куртке, скрывавшей петлицы с тремя кубиками.

— Вы что же, товарищ шофер, так? С вами командир, — показал на Колонтадзе. — Могли попасть в аварию. Надо беречь людей, которых вам поручено возить. Особенно сейчас, когда там, — он многозначительно тряхнул головой, — проливают кровь и рискуют жизнью.

— Извините, пожалуйста, — виновато сказал Григорий.

— Мы разберемся, — Колонтадзе закашлялся, пряча в кулак улыбку. — Я накажу его.

Когда Ираида приехала в дом отдыха, Колонтадзе переселился в другую комнату, а потом уехал, а Григорий и Ираида остались еще на две недели.

У Ираиды была зимняя сессия, и теперь она ездила из дома отдыха в институт сдавать экзамены. Несмотря на морозы, ходила в легких фетровых ботах и шелковых чулках. Однажды, не предупредив Григория о своем приезде и идя от деревни, где автобус делал поворот на обратный путь, обморозила колени. Григорий схватил Ираиду прямо на руки и прямо в пальто потащил в медпункт, где вместе с врачом растирал ей колени спиртом. И потом не отходил от нее ни на шаг, предупреждал каждое ее движение.

— А сколько сейчас в госпиталях с отмороженными ногами, — однажды сказал Григорий. — Закругляться нужно с отдыхом. И туда...

Ираида взяла его за руку:

— Нет. Отдыхай, набирайся сил. А силы потребуются.

В 1940 году Григорию и Ираиде дали комнату в новом четырехэтажном доме, на втором этаже. Дом был лучшим в поселке, и комната была хорошая, просторная, с окнами на солнечную сторону. И соседи подобрались хорошие. В одной комнате жила семья инженера Павла Сергеевича Иванова, в другой, самой маленькой, — инженер-холостяк Израиль Габриелиевич Рабкин.

Инженер Иванов дома бывал редко, и Ираиде часто приходилось «заниматься» с его кошкой и собакой-бульдогом. Бульдог с виду был страшный, но на самом деле смирный. Животные жили в дружбе и больше всего привязались к Григорию, узнавали его по шагам на лестнице.

Григорий шутливо декламировал:

— В переулках каждая собака знает мою легкую походку, — а потом доставал из кармана косточку или конфету и, давая животным, говорил уже серьезно: — А я и впрямь сегодня опьянел от кислорода.

И Ираида делала вывод: он опять летал на высоту.

Григорий теперь сутками не уходил с аэродрома. Делал по нескольку полетов в день, то и дело уезжал в командировки.

Как-то Ираида сказала:

— Ты очень много работаешь, не жалеешь себя.

— Надо.

— И беречь себя надо. И почему аврал? Война же с Финляндией окончена.

Он ничего не ответил на это, только вздохнул.

Теперь Ираида все чаще оставалась дома одна (Виктория уже не жила с ними), продолжала учебу в институте, но в конце года тяжело заболела и на время оставила занятия.

Ираида вспоминала, как однажды пришло письмо из Мариуполя. Мать Григория писала, что собирается приехать к сыну, уже купила билет. Но приехал его отец. И не один, а с Толиком, которого он взял в провожатые, боялся, что не найдет дорогу.

— Я тоже должен посмотреть, как сын живет,- говорил Яков Иванович, поджидая Григория с аэродрома.

Григорий обрадовался дорогим гостям, все расспрашивал, как у отца здоровье.

— Пошаливает мотор. Не из железа ведь. Пора и износиться.

— Ну это не тот разговор.

Пока Ираида накрывала на стол, Григорий достал из шкафа темно-синий костюм и отдал отцу.

— А как же ты?

— У меня еще есть бежевый.

В новом, чуть великоватом в плечах костюме отец и впрямь помолодел. Сели за стол.

— Выпиваешь?- Григорий достал из тумбочки бутылку с вином.

— Да нет, не пью больше, — сказал отец, отводя глаза в сторону, — разве что со встречей...

Григорий возил отца в город. Ходили в театр, а 18 августа по установившейся в доме традиции все поехали на Тушинский аэродром. Воздушный праздник отцу очень понравился.

Когда Бахчиванджи-старший уезжал домой, Григорий послал с ним подарки для родных: матери — отрез на платье, а сестренке Кате — куклу-мигалку.

22 июня был выходной день. Григорий еще лежал в постели с книжкой в руках, когда раздался звонок. Ираида вышла в коридор и сняла трубку. Дежурный офицер попросил к телефону капитана Бахчиванджи. В его голосе она уловила тревожные нотки. Спросила:

— Что-нибудь случилось?

— Нужен Бахчиванджи!

Она поняла, что произошло что-то серьезное и не могла унять волнение. Казалось, сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

— Что с тобой? — спросил Григорий, отрываясь от книги.

— Тебя к телефону.

— Кто?

— Дежурный. Что-то случилось. Мне не понравился его голос.

— А что могло случиться? — он усмехнулся и, обняв на ходу жену, вышел в коридор.

Вернулся через минуту. Улыбки на лице уже не было.

— Вызывают по тревоге.

— Ты позвонишь с аэродрома?

— Конечно. Не волнуйся. Наверное, обычная учебная тревога. Как освобожусь, сразу же позвоню.

Он поцеловал жену и быстро вышел. Через минуту его машина уже мчалась к аэродрому.

А спустя несколько часов по радио объявили, что фашистская Германия напала на Советский Союз.

Ира не отходила от телефона, несколько раз порывалась связаться со штабом, но не делала этого, боясь, что как раз в это время может позвонить Григорий.

И он позвонил. Его голос был, как всегда, спокоен и тверд. Это придало ей силы.

— Та слышишь меня, Карась?

— Да, милый, слышу.

— Не волнуйся. Нам временно придется расстаться. Я уезжаю на фронт.

Несколько позднее Ираида узнала, что Григорий сам подал руководству НИИ рапорт с просьбой немедленно направить его на фронт. Такие рапорты были поданы и другими летчиками-испытателями. Из числа тех, кто готовил к полетам и испытывал в воздухе новые самолеты, было составлено несколько авиационных полков. Во главе их встали известные летчики С. П. Супрун, П. М. Стефановский, Н. И. Малышев, А. И. Кабанов, В. И. Жданов и В. И. Лебедев.

Конечно, не всем желающим удалось сразу попасть на фронт. Оставили Алексея Смирнова заканчивать испытания одного из самолетов. По два-три раза в день поднимался он на высоту 12-13 тысяч метров, а после дежурил на аэродроме и летал наперехват немецких бомбардировщиков, которые пытались прорваться к Москве. Григорий попал в полк особого назначения, командиром которого был назначен летчик-испытатель Петр Михайлович Стефановский.

О П. М. Стефановском, как и о В. А. Степанчонке, С. П. Супруне, А. К. Серове, в НИИ ВВС ходили легенды. Он начал здесь службу с командира корабля, командовал отрядом тяжелых четырехмоторных бомбардировщиков, испытательной эскадрильей, исполнял обязанности помощника начальника отделения по летной части, где испытывались истребители.

Однажды авиаконструктор Владимир Сергеевич Вахмистров предложил увеличить радиус полета истребителей с помощью авиаматки. В воздухе они отцеплялись от нее и летели самостоятельно. Командовал испытаниями Стефановский. Вторым пилотом у него был М. А. Нюхтиков. А на истребителях в это время летали В. К. Коккинаки, И. Ф. Гроздь, В. А. Степанчонок и другие.

Стефановский испытал в воздухе много новых самолетов и принимал участие в летных испытаниях почти всех военных машин, которые строились в Советском Союзе. Испытывал он и иностранные машины.

Летчик-испытатель не раз попадал в тяжелые аварии. Однажды во время испытаний нового мотора на самолете возник пожар. Машина в считанные секунды превратилась в пылающий факел. Двигатель остановился. Летчику оставалось одно — немедленно покинуть самолет с парашютом. Но сделать так, как указывалось в инструкции, он не мог, потому что полет проходил над городом. Он попробовал сбить пламя, но это не удалось. Кое-как дотянул самолет до пустыря на окраине города и стал его сажать. И посадил бы, наверное, если бы не оказавшийся под снегом, вкопанный в землю кусок рельса. Самолет от удара сразу же развалился на части. Стефановский не помнил, как его вытащили из-под обломков машины, привезли в госпиталь, делали сложнейшую операцию.

Стефановский пришел в себя спустя несколько суток и узнал, что ребра у него поломаны, верхняя часть кости правого бедра перебита пополам, был отек мозга. Никто в НИИ не думал тогда, что Стефановский снова возьмет в руки штурвал самолета.

Ираида устроилась на работу в парашютный отдел НИИ, руководил которым друг Григория и ее отца Виктор Козуля. Еще до войны он был награжден орденом Ленина за экспериментальные прыжки.

Целыми днями Ираида укладывала грузовые парашюты, они предназначались для выброски военных грузов и продовольствия. По ночам она вместе с другими дежурила возле дома. Тушила зажигательные бомбы во время воздушных налетов.

Глядя на черные силуэты самолетов, Ираида думала о Григории. От него не было писем, и она жила в полном неведении о том, где он и что с ним.

Как-то ночью ходила с напарницей по улице, смотрела, чтобы соблюдалась маскировка, и вдруг увидела идущего навстречу Григория. Они бросились друг к другу.

— Ты вернулся? — Ираида не верила тому, что произошло. Силы вдруг покинули ее. На какое-то мгновение снова почувствовала себя беспомощной и слабой в объятиях этого сильного и энергичного человека.

Как он изменился, глаза ввалились, на лбу у переносицы появилась новая морщина. Тверже стали губы.

— До утра, — сказал усталым голосом. — Я за новой машиной... Мою расколошматили.

— Только до утра...

Григории тяжело вздохнул и развел руками.

Ираида отправила Григория домой, побежала будить сменщицу.

Он был очень уставший, едва держался на ногах. Ему нужно было отдохнуть, привести себя в порядок. Она вскипятила воду для ванны и, пока он мылся, приготовила поесть.

За столом они сидели один напротив другого и говорили, говорили без умолку.

Она смотрела на Григория и, казалось, видела след трассирующих пуль и снарядов, летящих с земли навстречу его самолету; они устремлялись в небо сразу с нескольких направлений, и каждый нес смерть. И если эти «светлячки» прошли мимо сегодня, не значит, что так будет всегда.

Ей чудились разрывы снарядов: слепящие точки, превращающиеся в сгустки дыма. Этих сгустков с каждой секундой становилось больше. Они возникали все ближе от самолета, иногда его даже подбрасывало взрывной волной. Нередко осколки ударяли по обшивке машины. Попади самолет на мгновение раньше в один из сгустков, лететь бы дальше уже не пришлось.

Григорий рассказывал, как трудно летчикам вести бои на тех истребителях; которые находились в то время на вооружении большинства авиационных полков.

— Есть, конечно, у нас и новые машины, но пока мало. Очень мало.

О себе лично рассказывал скупо. Да, вылетает на боевые задания, да, дерется с немецкими летчиками в воздухе, да, сбил несколько самолетов врага, вот и все.

— Лучше расскажи, как ты здесь,- попросил Григорий. — Трудно? — Он положил руку жене на плечо и посмотрел ей в глаза. В них стояли слезы.

— Как всем, — стала рассказывать о своей работе, как училась укладывать парашюты. И замолчала на полуслове, увидев, что Григорий заснул, сидя на стуле.

Ираида боялась, что он упадет, разбудила и стала помогать раздеваться, стащила с ног сапоги, разобрала постель.

Григорий спал беспокойно, ворочался и бредил про самолеты, про воздушные бои. Он воевал с фашистами и во сне.

Позже Ираиде стали известны некоторые подробности военных подвигов Григория.

Созданные из числа тех, кто работал в НИИ, истребительные авиационные полки подчинялись непосредственно Ставке Верховного Главнокомандования. Это накладывало особую ответственность на подбор кадров.

Комиссаром полка к Стефановскому был назначен Сергей Федотович Пономарев, которого потом все называли «душой и совестью полка», начальником штаба — штурман-испытатель Николай Васильевич Солдатенко, старшим инженером полка — Иосиф Гаврилович Лазарев. В полк Стефановского входили две эскадрильи. Капитан Бахчиванджи вступил в должность командира звена в эскадрилью, которой командовал летчик-испытатель майор Борис Бородай, получивший боевое крещение на Халхин-Голе. Заместителем у Бородая стал капитан Прошаков. В подчинении у Бахчиванджи находились пилоты Гончаров и Кусакин. Техником самолета у него был Осипов, а мотористом — Логинов.

В полк немало влилось военных и гражданских летчиков, присланных с запада. Они летали на старых типах истребителей, а МиГ-3 не знали.

Бородай поручил Прошакову и Бахчиванджи ознакомить прибывших с новой материальной частью, и они с утра до вечера занимались с теми, кто не летал на самолетах МиГ-3, помогали им осваивать двигатели, учили грамотно использовать их во время полета, в воздушном бою, на форсаже.

Мотор на МиГ-3 работал безукоризненно на всех высотах, но пилот должен был пользоваться высотным корректором. Так как Бахчиванджи еще до войны приходилось проводить испытания двигателя на расход горючего, он знал, что нужно делать, чтобы мотор не давал перебоев на экономическом режиме работы. Свои знания стал передавать другим.

До войны Григорию довелось познакомиться и с немецкими машинами. Летая на них, он выявлял сильные и слабые стороны, изучал их вооружение. Об этом тоже рассказывал новичкам.

Командиром второй эскадрильи назначили одного из друзей Григория, майора Константина Груздева, прибывшего в НИИ ВВС на испытательную работу после окончания курсов усовершенствования начсостава, незадолго перед войной.

Бахчиванджи и Груздев даже чем-то походили, нет, не внешностью. Константин на вид был неказист, но имелось в нем такое, что притягивало к нему людей, как и к Бахчиванджи, словно магнитом. Веселый, жизнерадостный, он никогда не унывал, играл на баяне. Такие люди на фронте — находка. За ужином, когда летчики молча подсчитывали свои потери и думали о завтрашних, Бахчиванджи и Груздев оказывались незаменимыми. И бывало достаточно сказать кому-то из них доброе или веселое слово, чтобы разрядить напряжение. И летал Груздев смело, грамотно. Любой самолет являлся для него открытой книгой. В свободное от боевой работы время он прямо над своим аэродромом демонстрировал летно-тактические данные нового истребителя, устраивал показательные бои.

Еще во время формирования нового полка начальник штаба Солдатенко сказал заместителю по оперативно-разведывательной части Осипенко:

— Полк наш, как известно, будет решать все задачи самостоятельно. Боевые донесения нам пока посылать некуда. Но документация должна быть. Делай записи.

Осипенко раздобыл толстую тетрадь и стал вести дневник. Первую запись сделал 25 июня. В ней говорилось о формировании полка, получении боевых машин, описывался перелет на фронт, отмечались встретившиеся трудности.

Вел рабочие записи и комиссар Пономарев.

В один из дней получили приказ о вылете в Клин. Здесь летчики заночевали, а затем отправились дальше — к железнодорожной станции Идрица, полет до которой требовал предельной экономии горючего, умения летать на самом выгодном режиме. И вот тут всем пригодились советы Бахчиванджи. На аэродром садились почти с пустыми баками.

Аэродром располагался у подножия возвышенности, за которой в четырех километрах находилась станция Идрица. Станция с аэродрома не просматривалась, но как немецкие самолеты обрушивали на нее бомбы было видно с земли. И это сразу настроило личный состав полка на боевой лад. Летчики стали рваться в бой, чтобы наказать фашистов.

Вылеты начались, как только летчики ознакомились с линией фронта. Впрочем, «увидеть» ее было не так-то легко: по дорогам двигались колонны, а узнать, какая колонна принадлежит своим, а какая врагу, было трудно.

Не имелось у авиаторов и боевого опыта.

Однажды командир звена Юрий Антипов, Константин Кожевников и Александр Люшин, возвращаясь с задания, на подходе к аэродрому увидели в небе Григория Бахчиванджи, атакующего фашистский бомбардировщик. В тот день Бахчиванджи находился на аэродроме в готовности номер один. Он сидел в самолете, замаскированном ветками, и ждал команды на вылет. Такая команда могла поступить в любую минуту. И эта минута не заставила себя ждать. Пилот увидел выбежавшего из землянки Стефановского с ракетницей в руках. В небо взвилась ракета.

Бахчиванджи быстро запустил мотор и вылетел навстречу приближавшемуся «Дорнье-215».

Чтобы противник не заметил самолет, Бахчиванджи разогнал машину на малой высоте, а потом, используя скорость, резко набрал высоту и с полуразворотом стал заходить снизу в заднюю полусферу противника. Завязался воздушный бой. Нелегко было противостоять фашистскому бомбардировщику, выплевывавшему из пулеметов свинцовые очереди. Но Бахчиванджи мастерски увертывался от вражеского огня и, умело маневрируя, стрелял сам.

И вот «Дорнье-215» изменил курс, задымил и стал круто забирать вниз. Бахчиванджи дал по нему для гарантии еще очередь. Там, где 215-й врезался в землю, поднялся огромный столб дыма.

А навстречу Бахчиванджи летел уже другой бомбардировщик. Не раздумывая, летчик пошел наперерез врагу. Боекомплект у истребителя был почти израсходован, поэтому летчик решил беречь боеприпасы, бить только наверняка, с короткой дистанции. Казалось, Бахчиванджи вот-вот врежется в бомбардировщик. Наблюдавшие за боем с земли застыли, сжав кулаки.

— Бей, бей! — кричали они, как будто летчик мог услышать. Но Бахчиванджи продолжал сближаться. И когда до врага остались считанные метры, нажал на гашетку. Враг отстреливался. Одной из очередей на истребителе перебило трубопровод, прекратилась подача горючего. Григорию пришлось выключить двигатель. Но «дорнье» не удалось увернуться от огня. Он вспыхнул и пошел вслед за первым бомбардировщиком.

Пока не погасла скорость, Бахчиванджи сделал рывок в сторону аэродрома и посадил изрешеченный пулями самолет без работающего мотора.

Подбежали техники. Бахчиванджи выбрался из кабины разбитого самолета — вот уж действительно он держался в воздухе только на честном слове — и первым делом снял шарф. Он был прострелен, к счастью, пуля только обожгла кожу на шее летчика.

В тот день Пономарев записал в рабочей тетради: «Налет противника в 7.00. 15 самолетов. Вывели из строя, сожгли 5 самолетов. 1 сбит. Убито два человека — Быков и Микенников. Ранено 11 человек...

Стефановским, Груздевым, Каларашем, Бахчиванджи, Чуносовым и Ефремовым уничтожены самолеты противника.

После боя выведена из строя машина Бахчиванджи.

Всего сбито 9 самолетов».

Тяжелые воздушные бои вели и другие авиационные части, сформированные одновременно с полком Стефановского. Нередко силы оказывались неравными. 3 июля 1941 года пал смертью храбрых летчик-испытатель из полка Героя Советского Союза С. П. Супруна И. И. Дубовой — первый инструктор и наставник Григория Бахчиванджи по Оренбургской военной школе пилотов, а на другой день, когда Бахчиванджи сбил два самолета, в неравной схватке с врагом погиб и сам командир полка Степан Павлович Супрун. Он стал первым дважды Героем Советского Союза, но уже посмертно.

5 июля противник в составе двенадцати бомбардировщиков снова сделал налет на аэродром. Летчики полка Стефановского, в их числе был и Бахчиванджи, сбили два самолета.

События развертывались быстро. Через два дня полк с Идрицы перелетел дальше на восток и разместился на аэродроме Великие Луки. Здесь Бахчиванджи был назначен командиром первой авиационной эскадрильи. Комиссаром в этом подразделении был старший политрук Александр Школьников. В составе эскадрильи находились летчики Кожевников, Максимов, Будник, Сушков, Бабинин, Жаров и другие.

Летая на боевые задания, Бахчиванджи по привычке продолжал прислушиваться к рокоту мотора, отмечал про себя нюансы в его работе, делал заключения о сильных и слабых сторонах самолета. Все это откладывалось в памяти летчика. Он не сомневался, что рано или поздно вновь начнет испытательные полеты и тогда воспользуется накопленным опытом и знаниями при доводке новой машины. А пока от него требовалось другое — стрелять. И его боевые успехи, и его жизнь теперь зависели от того, как точно он сумеет прицелиться и как быстро нажмет на гашетки пулеметов.

А враг тем временем продолжал наступление.

И снова были налеты немцев на аэродром, ожесточенные бомбовые удары. Летчики сутками находились в боевой готовности, с утра до вечера не вылезали из машин. Им даже еду подавали в кабину. Взлетали с аэродрома во время взрывов бомб. Майор Груздев однажды буквально между воронок вырулил на старт, и только чудом его МиГ не был поврежден. А взлетев, он вступил в бой с самолетами врага, кружившими над аэродромом, и сбил бомбардировщик. Остальные бросились наутек.

8 июля над аэродромом появилось тринадцать вражеских бомбардировщиков. Григорий Бахчиванджи сбил еще один самолет.

9 июля Пономарев записал: «День прошел спокойно. Над аэродромом пролетали отдельные группы самолетов противника. Около Новосокольников капитан Бахчиванджи сбил Ю-88.

Северо-западнее Десны, в районе Рощица, сбит аэростат наблюдения противника».

Во время войны летчик Бахчиванджи открылся для всех с новой стороны, его никто не узнавал. Обычно осторожный и сдержанный во время испытательных полетов, он, попав на фронт, стал рваться в бой и, что называется, очертя голову бросался на врага. Для него не существовало такого понятия, как «превосходящие силы противника», он ввязывался в схватку там, где другие считали это нецелесообразным, и отдавал бою всего себя без остатка. Но он никогда не кичился успехами. И когда товарищи поздравляли его с победой, он только говорил: «Так надо».

Боевая работа с каждым днем становилась интенсивнее. 10 июля полк Стефановского сделал пятнадцать вылетов. Бахчиванджи и Кожевников сбили Хе-126, а Чуносов — «дорнье». В этом сражении машина Чуносова была сильно повреждена, а сам летчик ранен. Он не оставил машину, дотянул до ближайшего аэродрома в районе Поречья, расположенного в сорока пяти километрах южнее Великих Лук, и посадил ее.

Стефановскому недолго пришлось командовать полком.

Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Советское правительство, Государственный Комитет Обороны и Ставка Верховного Главнокомандования организовали круговую оборону Москвы. Земля на подступах к столице нашей Родины нацелилась тысячей стволов зенитных пушек и пулеметов, в небе повисли сотни аэростатов заграждения. Для перехвата авиации противника были выделены авиационные истребительные полки. Они располагались на аэродромах вокруг столицы в радиусе сто-сто двадцать километров. Прожекторные поля опоясали Москву сплошным кольцом.

Для усиления ПВО столицы были сформированы дополнительные части, в том числе и авиационные, куда вошли летчики-испытатели.

Подполковника Стефановского назначали начальником одного из четырех секторов обороны Москвы, созданных по указанию Сталина, и заместителем командира истребительного авиакорпуса, защищавшего столицу с воздуха. Теперь в подчинении Стефановского в западном секторе находилось от восьми до одиннадцати авиаполков.

Свою часть ему пришлось сдать командиру эскадрильи майору Константину Афанасьевичу Груздеву. Жалко было расставаться с полком, но что поделаешь, приказ есть приказ. Его ждала более трудная и ответственная работа. Успокаивало то, что преемником был отличный летчик и прекрасный товарищ.

Бесконечные налеты на аэродром, воздушные бои с врагом не могли не отразиться на боеспособности полка. Выходили из строя самолеты, гибли люди. И вот когда силы полка были на исходе, из Москвы поступило приказание перебазировать часть личного состава в определенный район для продолжения боевых действий, а часть летчиков отправить на аэродром НИИ для получения новых самолетов.

Комиссар полка Пономарев по указанию Ставки подготовил наградной лист на летчиков и техников, отличившихся в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Бахчиванджи за его необычайное мужество представлялся к присвоению звания Героя Советского Союза.

Наградные листы за командира полка вынужден был подписать начальник штаба (Стефановского уже отозвали на другую работу), и по этой причине документы вернули на дооформление.

Но полученные важные задания, связанные с экстренной организацией обороны Москвы, отвлекли внимание командования от этих документов. Каждый день нужно было решать какие-то новые вопросы. А вскоре после этого многих авиаторов, на которых были составлены наградные листы, отозвали в тыл испытывать новую технику, выпуск которой все время увеличивался, передавать боевой опыт молодым летчикам. Так, уже 10 августа согласно приказу отдела кадров ВВС к прежнему месту службы уехали девять человек из полка, сформированного Стефановским. Среди них были летчики Прошаков, Бахчиванджи, Кожевников и другие.

Враг подошел к стенам столицы. Налеты на Москву продолжались. И в каждом из них участвовало по двести-триста самолетов. Правда, прорваться к городу удавалось немногим. Проявляя массовый героизм, летчики дрались с противником, не жалея ни сил, ни жизни. Если кончались боеприпасы, таранили фашистов в воздухе. Но положение создалось крайне напряженное. Было решено эвакуировать в глубь страны заводы, учреждения, институты, конструкторские бюро. НИИ ВВС, где работал Бахчиванджи, предстояло перебазироваться на Урал. Уже готовились эшелоны для погрузки имущества и семей военнослужащих.

Ираида отправилась с первым эшелоном.

По приезде в новый город ее и других поселили в клубе. Потом Ираиде удалось переехать на испытательный аэродром, где размещалась летная станция НИИ. Ей дали крохотную комнатку, но едва она поселилась там, как пришло письмо от отца. Он сообщал дочери, что Григорий снова вернулся и будет находиться в составе частей, которым была поручена противовоздушная оборона страны.

Это известие совпало по времени с возвращением эшелона, который доставил из НИИ ВВС научное и техническое оборудование. Ираида обратилась к командиру части полковнику Фокину с просьбой отправить ее обратно к мужу.

Оставив вещи на попечение приятельницы Аси Кожевниковой, она отправилась в обратный путь. Доехала сравнительно быстро и без приключений.

Едва Ираида сошла с поезда, как увидела на станции Григория. Он так растерялся при виде жены, что ничего не мог сказать. И только успокоившись, спросил Ираиду:

— Зачем, зачем ты приехала?

— К тебе. Ты не доволен?

— Могу ли я быть недовольным? Очень даже доволен. Но сейчас придем домой, и ты кое-что узнаешь, поймешь, почему я растерялся.

Дома он взял недоконченное письмо и протянул Ираиде:

— Оно предназначено тебе.

Там было написано, что Григорий только вчера отправил к Ираиде ее маму. Ему еле удалось уломать тестя, чтобы тот ее отпустил.

Ираида схватилась за голову.

— Что же делать?

— Напишем, чтобы подождала там. Время сейчас такое, что, возможно, тебе придется отсюда уезжать, — сказал он мрачно.

Теперь Ираида встречалась с Григорием только урывками. Он дневал и ночевал на ародроме.

Она снова включилась в работу дружины противовоздушной обороны. Заткнув за пояс брезентовые рукавицы и железные щипцы с длинными ручками, она дежурила ночами у домов, готовая в любую минуту к тушению зажигательных бомб. Глядя на плотно зашторенные окна домов, вспоминала то время, когда они светились огнями, когда к Григорию приходили товарищи. Теперь некому стало приходить: все были разбросаны войной по разным местам. Впрочем, иногда появлялся Костя Кожевников. Он занимался перегонкой из Архангельска американских самолетов, которые поставлялись по ленд-лизу. Однажды попал в аварию, упал в лес, повредил челюсть. Костя не мог ничего есть, и Ираида готовила для него жидкую манную кашу.

Григорий подшучивал над ним.

— Смотри, как бы живот с манки не вырос. Приедешь к Асе, а она тебя и не узнает.

Случалось, забегал ненадолго Смирнов. Он тоже нес боевое дежурство в составе ПВО.

Спустя полтора месяца на Урал отправлялся еще один эшелон. И с ним должна была уехать и Ираида. Весь день Григорий находился в боевой готовности и не смог прийти на станцию проводить жену. Но когда поезд уже тронулся, Ираида увидела бегущего по платформе мужа. Он догнал ее вагон и крикнул:

— Я тоже лечу к вам. Встретимся там.

Вскоре Григорий прилетел на аэродром. Некоторое время он и Ираида жили в бараке возле аэродрома, а потом им дали комнату на даче, которая принадлежала райисполкому и находилась в нескольких километрах от испытательной станции. Соседями оказались старые друзья — Демида и Кувшинов.

И вот теперь они все жили на этой холодной, не приспособленной для зимы даче. День и ночь трещали дрова в «буржуйке», но ветер все равно выдувал тепло, и было так холодно, что раздеваться и одеваться приходилось только под одеялом.

Здесь Ираида встретила и других друзей Григория: летчиков Смирнова, Тарасюка, техников Щукина и Колонтадзе. Все были по горло завалены работой и вместе собирались редко.

Григорий тоже с головой ушел в дело. На аэродром ездил или на мотоцикле с коляской, который собрал уже здесь из разных частей, или на машине летчика-парашютиста Козули, закрепившего ее за институтом.

...Ираида не заметила, как задремала под веселое потрескивание в печке, под пляску отсветов на стене. А когда проснулась, Григория уже не было дома.

Светало. На щелистом деревянном полу белели заиндевелые шляпки гвоздей; так и не растаял за ночь снег на бурках.

«Чем-то он взволнован, — решила Ираида. — Может, неприятности по работе?» — она протянула руку за халатом и надела его под одеялом, подошла к печке, которая уже снова выстыла.

Ираида огляделась вокруг. Помыть бы пол, только нелегко это: тряпка примерзает к половицам. Надо сначала растопить «буржуйку». А дров — кот наплакал. Надела пальто, повязалась платком и, взяв топор, отправилась в лес. Чаще она ходила на заготовку дров с Григорием, рубила сухостой, а он таскал. Он всегда помогал ей по хозяйству. Нередко вставал раньше даже тогда, когда ему не нужно было никуда спешить, разжигал погасший огонь, кипятил чайник, чтобы она могла умыться теплой водой. Но теперь на это у него не оставалось времени. Уходил из дома чуть ли не с первыми петухами, а возвращался поздно вечером. И такой усталый, замотанный, что едва добирался до постели. И спал тревожно, как всегда, разговаривал во сне о технике, о полетах.

Ираида еще не знала о предложении, которое было сделано руководителем НИИ ВВС Григорию.

Прежде чем сделать это предложение, генерал П. И. Федоров вызвал начальника моторного управления Печенко.

— Я хотел бы посоветоваться по одному важному вопросу, — начал генерал, усадив Григория Арсентьевича в кресло. — Вам известно, что в реактивном институте создали жидкостный ракетный двигатель для самолета, а в ОКБ Болховитинова спроектировали и построили этот самолет. Надо ли говорить, что это новое и совсем необычное дело потребовало немалых усилий со стороны многих конструкторов, инженеров, техников, механиков, рабочих?

Конечно, Печенко говорить об этом не требовалось. Он был в курсе событий, связанных с созданием ракетного самолета, хорошо знал людей, которые над ним работали.

— Так вот,- продолжал генерал, — скоро начнутся летные испытания нового самолета. Выделенный для этого летчик Кудрин, которому довелось полетать на новом самолете без двигателя, болен. Нужно решить, кому поручить государственные испытания самолета на земле и в воздухе. Хотелось бы знать ваше мнение, ведь вам лучше всего известен характер предстоящих испытаний.

В памяти Печенко всплыли различные случаи, связанные с испытанием и доводкой двигателя. Многое было сделано, но не все, далеко не все. И Печенко знал — это неизбежно. Новое и есть новое. Оно не бывает совершенным. И с этим придется смириться. Только нужно найти человека, который был бы готов ко всему в любую минуту, который мог бы быстро найти решение в сложной ситуации.

К отделу испытаний авиационных двигателей, топлив и масел была прикреплена эскадрилья, в которой имелись самолеты различных типов. Командовал ею летчик-испытатель Александр Александрович Автономов. Он был старшим и по возрасту, и по стажу летной работы. Его все звали «папашей». Летчики любили его и побаивались — за строгость. Впрочем, к себе он был не менее строг. Когда кто-нибудь из инженеров шел к Автономову с каким-либо вопросом или предложением, то всегда волновался: ему предстояло ответить на тысячу «А если?» и ответить со знанием дела, потому что сам Автономов был человеком весьма квалифицированным, хорошо разбирался в двигателях, знал особенности работы моторов на земле и в воздухе. Бывало, запишет кто-то из инженеров в задании летчику: «Изменить режим работы двигателя через десять минут», — он усмехнется и скажет:

— Да у двигателя за десять минут и температура масла не установится согласно новому режиму. — И с Автономовым нельзя было не согласиться. С ним всегда все советовались, все согласовывали.

Под стать командиру были и летчики эскадрильи Василий Сидоренко, Леонид Кувшинов, Николай Фатеев, Иван Савченко, Григорий Бахчиванджи. Какую только работу им не приходилось выполнять: испытывали моторы, различные сорта топлива и масел, разжиженные бензином смазки, определяли ресурс работы двигателей и многое другое.

Печенко часто беседовал с летчиками. Со многими из них его связывала многолетняя деловая дружба.

— Я хотел бы остановить ваше внимание на Бахчиванджи,- сказал Печенко генералу.- У него большой опыт испытательской работы, прекрасное знание техники. Еще не было ситуации в воздухе, которая бы застала его врасплох. Дисциплинированный, грамотный летчик. Проявляет повышенный интерес к новой технике. Дотошный и пытливый, замечает всякую мелочь. По звуку двигателя, по поведению приборов может узнать больше, чем иные из толстых фолиантов.

Федоров и от других слышал лестные отзывы о Бахчиванджи, знал, что не было задания, которое бы летчик-испытатель не выполнил, и теперь был рад услышать от Печенко то же самое.

Генерал попросил секретаря принести личное дело Бахчиванджи.

Обращала на себя внимание уже первая характеристика, выданная Григорию Бахчиванджи после окончания военной школы летчиков.

— То, что было сказано о нем в 1934 году, верно и теперь, — сказал Печенко.

Федоров медленно перелистывал страницы личного дела летчика, останавливая внимание на отдельных документах.

«...Показал себя на фронте борьбы с германским фашизмом как мужественный, бесстрашный летчик-истребитель. При выполнении боевых заданий проявил исключительную инициативу и доблесть. В воздушных боях сбито им лично и в группах три Ю-88, один До-215 и один Хе-126.

За время пребывания на фронте произвел 65 боевых вылетов и налетал 45 часов 05 минут. Провел 26 воздушных боев. В совершенстве владеет техникой пилотирования на самолетах-истребителях, летает уверенно и грамотно, обладает большой практикой высотных полетов (2900 полетов, 1285 часов). Волевой, требовательный командир. Уверенно водит самолеты в облаках и трудных метеорологических условиях. Как летчик, уравновешен, спокоен, строго соблюдает дисциплину полета, летает охотно».

Характеристика не могла не произвести впечатления, но генерал знал: на войне человек часто поставлен в такие условия, что не может не отдавать всего себя. Подвиг на войне — это добросовестно исполненный долг, это верность присяге.

— А у самого Бахчиванджи не будет возражений? — спросил генерал, отложив папку в сторону.

— Не будет, — покачал головой Печенко. — И вы это знаете.

— Знаю, но дело такое, которое можно поручить только тому, кто сам заинтересуется. Ведь по техническим характеристикам новый самолет близок к управляемой человеком ракете. Такого истребителя в мире еще не было. Полет будет связан с большим риском для жизни и потребует от летчика огромной воли, мужества и героизма.

— Это-то и воодушевит капитана, — сказал Печенко.

— Ладно. Свяжитесь с начальником отделения испытаний авиационных двигателей Сорокиным и расскажите о нашей встрече. И пусть зайдет ко мне с Бахчиванджи.

Александру Николаевичу Сорокину тоже не нужно было говорить о важности предстоящих испытаний, и людей, которые создавали новый самолет, он тоже хорошо знал.

Когда Сорокин и Бахчиванджи прибыли к Федорову для беседы, генерал начал с главного.

— Можете ли вы подготовиться и провести испытания ракетного самолета в воздухе? — спросил он у летчика- испытателя.

Было видно: вопрос начальника НИИ взволновал Бахчиванджи. Куда девалась дневная усталость и озабоченность!

— Уже есть такой самолет?- спросил он с оживлением и вместе с тем еще с некоторой долей недоверия, которое, впрочем, хотелось бы рассеять немедленно. — И на нем можно летать?

— А это вы скажете, если вопрос будет решен принципиально относительно испытаний этой машины вами.

— От кого зависит решение вопроса?

— В первую очередь от вас. Дело серьезное. Очень серьезное. И небезопасное. Здесь все вновь. И никому ничего не известно наверняка.

Бахчиванджи поинтересовался летно-техническими характеристиками самолета. Его поразили скороподъемность и скорость машины.

Летчика-испытателя познакомили со схемами перехвата врага (они были приложены к проекту), где указывалось время, которым будет располагать летчик самолета-истребителя в зависимости от высоты полета противника и расстояния до него от места старта истребителя.

Расчеты показывали, что когда летчик находится в кабине, истребитель может вылететь наперехват противника и вступить с ним в бой через тридцать секунд, если тот на высоте в один километр, через минуту — на высоте пять километров и через полторы минуты на высоте десять километров. Из всего времени только двадцать пять секунд затрачивается на старт и разгон до девятисот километров в час, так что противнику на обнаружение перехватчика и подготовку к бою оставалось не больше минуты. Таким образом, для летчика-перехватчика обеспечивалось самое важное — неожиданность. Он получал более чем двойное превосходство в скорости над бомбардировщиком и полуторное — над истребителем, а в скороподъемности летчик получал семикратное превосходство.

Посадочная скорость самолета равнялась ста километрам в час. Ракетный истребитель мог успешно использоваться в ночных полетах и настигать бомбардировщик, пока тот находится в луче прожектора — времени на сближение с ним хватало с избытком.

Перехватчик мог атаковать противника с любого положения, даже снизу вверх, входить в бой и выходить из боя тогда, когда летчику это будет выгодно.

Бахчиванджи оценил все по достоинству.

— Это по мне, — сказал он твердо. — Когда приступать к делу?

— Чем скорее, тем лучше. Это задание ЦК и Советского правительства, — сказал Федоров, — и к его выполнению нужно отнестись с величайшей ответственностью и верой в то, что задание будет выполнено во что бы то ни стало.- Федоров пожал руку летчику. — Значит, решили. Готовьтесь!

Когда Сорокин и Бахчиванджи вышли от Федорова летчик-испытатель был в приподнятом настроении. Он быстро оценил техническую новизну идеи, которая была материально воплощена в ракетный самолет. Вспомнил налеты вражеских бомбардировщиков на аэродромы.

— Они подкрадывались незаметно. А когда мы обнаруживали их, то взлетать было уже поздно, — сказал он, как бы продолжая думать вслух. — Этого бы не случилось, будь у нас скоростные перехватчики.

Летчик испытывал тот душевный подъем, тот энтузиазм, без которых невозможно начинать большое дело.

— Освоить эту технику — и с ней на фронт, — сказал он Сорокину, убыстряя шаги. — Нет, я серьезно. Зачем кому-то отдавать машину, которую предстоит выносить вот тут, под сердцем? Ведь я давно мечтал о такой машине, еще когда только осваивал азбуку полета.

Сорокин слушал летчика-испытателя, и на душе у него становилось радостно. Нет, командование не ошиблось, предложив Бахчиванджи испытание реактивного перехватчика.

Помощником Сорокину назначили недавно призванного в армию молодого инженера Алексея Александровича Колесникова. Ракетным двигателем Колесников стал заниматься, как только прибыл в НИИ ВВС. Сорокин и Колесников уже не раз ездили на завод, где был построен новый самолет и доводился на стенде новый ракетный двигатель к нему. Им предстояло принять участие в проведении государственных испытаний и дать оценку ракетной технике с точки зрения эксплуатации ее в армейских условиях.

С Бахчиванджи Колесников познакомился уже на аэродроме. По просьбе летчика инженер более подробно рассказал ему о возможностях нового двигателя. Бахчиванджи не поверил, а может, и поверил, да не подал виду, хотел, чтобы инженер остановился на деталях. Они условились в ближайшее же время вместе побывать на заводе.

Шила в мешке не утаишь. Ираида узнала, что Григорию поручили испытывать необыкновенную машину. Ходили слухи, что это и не самолет вовсе, а ракета с крыльями. Двигатель этой необычной пилотируемой ракеты еще не был до конца отработан, таил много неприятных неожиданностей. Новая машина предназначалась для перехвата противника в воздухе.

Теперь Григорий то и дело пропадал на заводе — то один, то с инженерами НИИ.

В местечке, которое Григорий и его товарищи почему-то называли между собой Лимпопо, имелся маленький полуразрушенный чугунолитейный заводишко, построенный еще чуть ли не в допетровские времена. Когда-то там по эскизам знаменитого Растрелли отливали из чугуна украшения для Петербурга. В более поздние времена делали чугунные трубы.

На этом-то заводе и прописался главный конструктор ОКБ Болховитинов со своим хозяйством. Здесь ему нужно было построить, испытать и подготовить для серийного производства необходимый стране истребитель-перехватчик.

— Представь себе маленький заводской поселок с одноэтажными деревянными домишками, на его окраине — прокопченное двухэтажное здание с подслеповатыми оконцами, — рассказывал Ираиде Григорий, — Вместо стекол кое-где вставлены куски фанеры. А внутри дым, чад от всяких печурок. И в таких условиях, усталые и голодные, они там работают день и ночь — делают самолет. И какой самолет!

«О себе Жора тоже не думает, — грустно отметила Ираида, всматриваясь в осунувшееся лицо Григория. — О себе он совсем забыл». Не вытерпела, сказала об этом вслух.

— Нет, — возразил он. — Когда занимаешься любимым делом — усталости не чувствуешь. — Он не лгал. Бремя забот о новой машине не тяготило Григория. Оно согревало, давало силы, он носил его, как носят одежду, без которой нельзя жить.

— Я не спрашиваю, опасно ли то, что тебе предстоит испытать, знаю, что опасно. Но прошу быть осторожнее, — продолжала Ираида. — Отец говорил: почти все беды летчиков-испытателей от того, что они не знают самолет как свои пять пальцев. Не учитывают всех особенностей.

— Твой отец прав, — грустно улыбнулся Григорий, — только в нашем деле невозможно учесть все, потому что мы не можем всего знать, — он стал накручивать на палец свои волосы, что являлось признаком волнения. — Эти знания мы и добываем для тех, кто будет эксплуатировать новую технику. Но ты, Карась, не волнуйся, я прикладываю все усилия, чтобы разгадать характер самолета и двигателя на земле. Когда знаешь, чего ожидать от машины, то должным образом вооружаешься, чтобы вовремя и как следует защититься. Я уверен: эта машина позволит и мне сказать свое слово.

Нелегко жилось в те годы семьям авиаторов. Если на столе были картошка с луком, редька с солью, то о большем не приходилось и думать. Впрочем, иногда Григорий брал Ираиду в столовую и кормил щами с хрустящими на зубах капустными листьями. А случалось, приносил домой кусочки белого хлеба. Это считалось деликатесом. Как-то жена одного из летчиков брала воду из проруби пруда и в ведро попала щука. Ее съели всем домом.

Нередко жены офицеров доставали из чемоданов вещички и отправлялись в села, чтобы обменять костюм или туфли на картошку, муку.

Как-то Ираида вернулась домой и увидела на дверях замок. Оказалось, что Григорий в госпитале, только что вырезали аппендикс. У него и раньше были приступы аппендицита, но он все скрывал от врача, думая, что обойдется. А вот не обошлось. Садился в самолет и прихватило так, что на носилках вынесли с аэродрома.

После того как Григория выписали из больницы, он жил с Ираидой некоторое время у ее матери, обосновавшейся в деревне. Хозяйка предоставила им светелку на втором этаже.

Скуки ради Григорий починил хозяйке часы, и это стало известно всей округе. К нему потянулись люди с часами. Он никому не отказывал: не любил сидеть сложа руки, хотя чувствовал себя еще неважно: большую часть дня проводил в постели.

Какая-то старушка принесла в тряпице часы старинные с боем. Григорий храбро взялся за дело, разобрал их до последнего винтика. Разобрать-то часы разобрал, а собрать не сумел, где-то что-то не зацеплялось, и часы не хотели ходить, как им положено, и били не тогда, когда нужно. Григорий сокрушался:

— Часового мастера, видно, тоже из меня не получится. Останется на старость лет одно, как Остапу Бендеру, идти в управдомы...

Шов на животе затягивался, Григорий все чаще подходил к окну и смотрел на небо. И в это время частичка этого неба как бы переливалась ему в глаза, они становились такими же голубыми и такими же глубокими. Он скучал по небу, Ираида это чувствовала.

А однажды за завтраком сказал:

— Сегодня едем на аэродром.

— Не рано тебе? — осторожно спросила Ираида.

— Боюсь, что поздно. Они смогут там переиграть, а я не хочу отдавать свою птичку. — Он не знал ничего более важного, чем заботы о самолете, о своем деле. Жизнь в отрыве от полученного задания перестала иметь для него значение.

И они уехали.

И снова командировки на завод. Возвращался оттуда Григорий усталым до потери сознания, но довольным.

— Скоро полетим, — говорил Ираиде на ухо. — Ты и представить не можешь, что это будет за самолет.

Как-то привел высокого, худого летчика.

— Вот, Иришка, знакомься. Мой старинный друг. Еще в летной школе вместе учились. Только я туда попал после школы вооружения, а он после знаменитой «терки» (так летчики называли Ленинградскую теоретическую школу летчиков).

Пришедший назвал себя Николаем Сергейчиком.

В этот вечер они засиделись допоздна. Вспоминали, как учились летать. Думали ли они, расставшись, что свидятся вновь, ведь страна такая большая.

При школе было три аэродрома, на первом готовили штурманов, на втором и третьем — летчиков. Они были на третьем аэродроме и входили в эскадрилью, которой командовал Шмедикампф. Григорий находился в первом отряде и занимался по утрам, а Сергейчик — во втором, приходил на аэродром вечером. Но они встречались каждый день: на построении, вместе бывали дежурными по полетам, смывали касторку с самолетов. Ох уже эта касторка! Смыть ее можно было только горячей водой с мылом или снегом, который сдирал смазку как наждаком.

Осенними вечерами вместе ходили на Девятнадцатый разъезд и покупали у железнодорожников арбузы.

Взяв увольнительные, ездили на поезде в Оренбург. Он находился в восемнадцати километрах от школы. Ходили в кино, на концерты. Вспоминали, как выступал Утесов и от него были все без ума.

И на каток в Оренбурге ходили. Отличный был каток, огромный, как летное поле.

После окончания школы Григорий уехал в НИИ ВВС, а Сергейчика задержали в школе в числе тридцати человек, отобранных для полетов на самолетах-истребителях. Потом он получил назначение в Смоленск. В 1939 году в составе полка истребителей И-16 воевал на Халхин-Голе.

Перед самой войной был организован филиал НИИ ВВС. Сергейчика направили сюда переучивать командный состав на новые самолеты.

Переучивание закончилось во время войны. Филиал был закрыт, и Сергейчика перевели в опытную эскадрилью НИИ ВВС, где был и Бахчиванджи. Старые друзья встретились.

Бахчиванджи стал рассказывать о своей работе, о новом истребителе, предложил другу стать его дублером. Сергейчик согласился. Начальство тоже не возражало.

Теперь друзья вдвоем летали на завод. Григорий ознакомил Сергейчика с самолетом и двигателем, с людьми, которые вели доработку двигателя на стенде.