К Магнитогорску подъезжали поздно вечером. Сбились кучкой у окна вагона.

– Пожар, что ли? – сказал кто-то, кивая в сторону зарева над городом.

– Металл идет!

Ребята обернулись. Сзади, сложив руки на груди, всматриваясь в отблески алеющего горизонта, стоял здоровенный солдат. Ребята притихли.

– Вы к нам, на Магнитку? – спросил он.

– Мы в техникум, в индустриальный...

– Жаль... Нет ничего на свете лучше, как металл варить, – переводя взгляд на ребят, он улыбнулся широко, доверчиво и, заметив, как те стушевались, успокаивающе добавил: – Техникум, говорите? Ну что же, тоже нужно. Вы откуда?

– Да вот из Белой Церкви. Ремесленное окончили, отпустили дальше учиться, – сказал кто-то.

– Значит, как и я, демобилизованные? – рассмеялся солдат.

– Точно! – подтвердил Павлик. Солдат обнял всю ватагу широченными ручищами, прижался лбом к стеклу и доверительно сообщил: – Домой еду, пацаны, домой! Ох, как стосковался я по дому, по работе!

Павел на минуту представил себе, как солдат, захватив огромные металлические чушки вот этими, как черпаки, руками, грузит их на платформу, смеется и кричит:

– А ну давай, давай потяжелей!

На левом берегу реки Урал здание. У входа табличка: «Индустриальный техникум. Министерство трудовых резервов». Для прохожих эта официальная табличка мало что говорит, для министерства – здесь одно из сотен учебных заведений, для тысячи выпускников – ступень в их учебе и работе, а для Павла – это целая жизнь. Пусть только четыре года, но каких!

Казалось, все, что было потеряно, смято в годы войны, все, что не было спето, сказано, здесь расцвело буйно, молодо, ярко. Да, пожалуй, это были самые лучшие, светлые годы его юности.

Павел учился хорошо и охотно брался за любую общественную работу. Сознание того, что он нужен и здесь и там, радовало его, прибавляло сил. С утра до позднего вечера – весь в заботах. Раньше он и не подозревал, что жизнь может быть такой разнообразной и богатой.

Судите сами, постоянные занятия спортом – Павел увлекался тяжелой атлетикой, – в разное время работал агитатором, членом ревизионной комиссии комитета комсомола техникума, внештатным инструктором городского комитета ВЛКСМ.

Когда Павел учился на первом курсе техникума, его в коридоре как-то остановила Таисия Федоровна Мухачева. Павел знал, что она – талантливый организатор художественной самодеятельности. Часто, подойдя к дверям класса, где она занималась с хором, он подолгу слушал пение. Самому хотелось войти в класс, но где было поспеть за всем?

– Я слышала, Павел, что у вас хороший голос. Почему бы вам не принять участие в нашей работе?

– Так я по горло уже занят, Таисия Федоровна.

– Знаю. Но если правильно распределить время, пение окажется не дополнительной нагрузкой, а отдыхом. Заходите как-нибудь, попробуем.

Павел увлекся художественной самодеятельностью, и этому помогла его первый педагог – душевная, чуткая женщина, настоящий энтузиаст своего дела.

Хор техникума, где пел Павел, вскоре стал лучшим в городе, а затем на его основе был образован сводный городской хор художественной самодеятельности. Павел был солистом и ко всему прочему старостой хора.

Жизнь студентов была заполнена до краев. Но такова сила молодости, что она способна на новые и новые увлечения.

Как-то после одного из комсомольских собраний слово предоставили летчику.

– Я агитировать вас не стану, ребята. Трудно рассказать о тех ощущениях и чувствах, которые испытывает человек, поднявшийся самостоятельно на самолете в воздух. Я сам летчик и где-то могу приукрасить. Но мне кажется, что каждый молодой человек должен это испытать. На мой взгляд, если этих чувств человек не изведал, считай, что полжизни зря прожил...

На следующий день в комитете комсомола вывесили объявление: «Кто в аэроклуб?» – и в списке добровольцев появилась фамилия Павла.

Это было двенадцать лет назад. Хрупкий на вид «УТ-2», вздрагивая на каждой кочке, вырулил к взлетной площадке. Стартер ждал сигнала летчика «К взлету готов!». Но из кабины пилота – никаких сигналов.

– Что же вы ждете, Попович? – спросил инструктор Матюшин. – Вы готовы?

– Я готов, товарищ инструктор.

– Сообщите об этом стартеру.

И тогда над кабиной пилота поднялась рука. В первый раз в жизни человек сообщил: «Хочу подняться в воздух. Хочу летать! Хочу летать и любоваться родной землей, давшей жизнь, давшей большее, чем жизнь!»

Менялись системы самолетов, менялись учителя. Обаятельного Матюшина сменил Кузнецов. И опять повезло. Кузнецов обладал удивительным педагогическим даром. Впрочем, почему повезло?

В жизни Павла в техникуме, в аэроклубе «не повезло» не встретишь. Все ребята вышли в люди. Гриша Мищенко – одноклассник и друг Павла – стал юристом, Володя Кривша – офицер Советской Армии, Толя Семеновский работает шофером, Леша Компанеец, тот самый, что увез Павла в ремесленное училище, учился заочно в Киевской консерватории и теперь известный певец. И так все, с кем пришлось ему жить, дружить и учиться.

Павел навещал родных. В каникулы ездил на родину. За три-четыре коротких послевоенных года жизнь в Узине, как и по всей стране, вошла в привычную колею. Павел вспоминал, как вместе с меньшим братом и сестрой еще так недавно собирал колоски, а на жмых смотрел, как на лакомство. Теперь дома его встречали варениками с вишней, сметаной и коржами с маком. По традиции внимательно рассматривалась зачетная книжка. Отец, как бывало в школьные годы, говорил: «Це добре, сынку», – хитро подмигивал матери, и на столе появлялась банка со сгущенным молоком.

К весне 1951 года Павел закончил аэроклуб и защитил диплом в техникуме. Приятно, когда на жизненном пути оставляешь следы полезных дел, пусть даже не очень значительных. Дипломная работа увлекла Павла. Он должен был разработать проект, по которому два рядом стоявших здания техникума следовало объединить под один фасад и перепланировать внутри. Задача осложнялась тем, что оба дома стояли на разных уровнях. И те, кто сегодня учится в этом техникуме, пусть знают, что раньше в общежитии жили по десять-пятнадцать человек в одной комнате, не так, как теперь, по два-три человека. Перепланировка была сделана по проекту Павла Поповича.

Консультант государственной экзаменационной комиссии, в то время главный архитектор Магнитогорска, поставил против фамилии Павла отметку «отлично» и добавил:

– Трудно представить себе более экономичное решение фасада, к тому же вкус, знания.

Промелькнуло лето. Утром, когда рабочие уже встали к станкам, учащиеся получили первые задания на уроках, а тот демобилизованный солдат, наверное, принимал утреннюю плавку стали, Павел шел, понурив голову, по мосту через реку Урал. Он прощался с городом. Трудно покидать места, к которым привык, а еще труднее расставаться с людьми, которых полюбил сам и которые полюбили тебя. Почти весь день бродил он по городу. Обошел все свои любимые места, навестил друзей. Завтра в Новосибирск, на военную службу. Под вечер, пройдя мимо кинотеатра имени Горького, решил зайти в верхний сквер, немного отдохнуть. Поднимаясь по лестнице, заметил, что на верхних ступеньках остановилась какая-то незнакомая женщина и поджидает его.

– Здравствуйте, Павлик, я мать Нелли.

Павел сразу вспомнил одну из своих соучениц, веселую, душевную девушку Нелли. Она была очень похожа на мать.

– Я знаю, что у вас нет здесь родителей, – продолжала она, – и вы уезжаете в армию. Так приходите к нам сегодня. У старшего сына день рождения. Отпразднуем и вас проводим. Только обязательно приходите.

В кармане у Павла 25 рублей. Совсем не такие деньги, чтобы купить какой-нибудь подарок. А ведь нужно еще подумать и о питании в дороге от Магнитогорска до Новосибирска. Но Павел решился. Нельзя ударить лицом в грязь. Купил на все деньги шоколадные конфеты и явился на вечер. В доме Нелли его встретили как родного. Было много выпускников техникума. Допоздна пели, танцевали. В конце вечера мать Нелли попросила тишины.

– Завтра, – сказала она, – некоторые ваши товарищи – выпускники техникума – уезжают в армию. Среди них и наш гость Павел. Так пожелаем ему и его товарищам здоровья, счастья и успехов в учебе.

Счастье... Какое всеобъемлющее это слово!

Казалось, еще днем Павлу было грустно. Он одиноко бродил по городу, а сейчас, возвращаясь домой, в общежитие, чувствовал, что счастлив. Счастлив, что окончил техникум, что научился летать, что впереди новая учеба, новая специальность – военного летчика.

Счастье все-таки не в частностях, думал Павел. Из них, правда, состоит жизнь, но счастье – это не частности. Но почему же тогда еще днем он не чувствовал себя счастливым, а ведь все было таким же, как и сейчас. В кармане лежали два диплома и направление в летную школу. Наверное, счастье – это когда твердо знаешь, что рядом с тобой друзья когда вместе с ними учишься, работаешь, поешь, как сегодня вечером, вместе, как сейчас, возвращаешься в общежитие и завтра сядешь с ними в поезд? И разве там, в Узине, в Белой Церкви, в Киеве, не осталось у него друзей? Пусть они не рядом, но как хорошо, когда знаешь, что они есть, такие, как Воробьев, как Компанеец, как Семеновский...

– Что задумался, Павел? – спросил его шедший рядом товарищ по выпуску.

– Да тут одну задачу с неизвестным решаю...

– Завтра утром в поезде решим. Говорят, ведь утро вечера мудренее.

А утром задача решилась сама собой.

На вокзал пришли раньше, чем следовало.

Устроились в купе втроем. Оказалось, что не у одного только Павла не было денег. Решили скудные запасы провизии сложить в общий котел и пользоваться ими, как при кораблекрушении. Вдруг проводник заглянул в купе.

– Кто здесь будет Попович?

– Я. Вот мой билет.

– С билетами я потом разберусь. Ты иди-ка с провожающими своими разберись, – и весело подмигнул.

На перроне, у ступенек вагона, полукольцом стояли парни и девчата из ФЗУ № 4. Здесь был почти весь хор, с которым по просьбе Мухачевой занимался Павел. Пришла и сама Таисия Федоровна. Многие ремесленники были в рабочих комбинезонах – видимо, отпросились прямо с практики. Павел оторопело остановился на верхней ступеньке вагона.

– Мы решили тебя с песней проводить.

– Не смущайся, дирижируй на прощанье своим хором, – сказала Таисия Федоровна. Хор подтянулся, стал ровнее.

И вот, перекрывая шум вокзальной суеты, вначале неуверенно, но затем все звонче полилась песня об Урале.

Руда вековая под черной корой,
Как сердце в груди исполина...

Песня кончилась. Вокруг стало на мгновение тихо. Павел осмотрелся. Слушали все: и проводники вагонов, и пассажиры, и железнодорожные рабочие, стоявшие на пути по ту сторону перрона. Тишину оборвал паровозный гудок. Раздались аплодисменты. Девушки бросились к вагону. Через минуту у Павла уже не хватало рук. Маленькие пакетики и пакеты, коробки с печеньем, какие-то сладости.

– Куда мне все это? Спасибо. Стойте! Конфеты не надо! Вам больше пригодятся, я их не ем... – умолял Павел.

– Ешь! – раздался сзади свистящий шепот одного из «потерпевших кораблекрушение».

Поезд тронулся.

– До свидания! До свидания, Магнитогорск!

Павел вернулся в купе. На столике и на полках шло перераспределение продуктовых запасов.

– Ты бы не мешался здесь. Иди погуляй в коридоре...

Павел улыбнулся и вышел.

В окне мелькали железнодорожные постройки, паутина рельсов стлалась к пакгаузам, к тупикам и депо. Только одна пара рельсов тянулась прямо, как стрела. По ней, громыхая на стыках, набирал скорость паровоз-трудяга, уносивший Павла на восток.

В авиации, в летных частях, существуют свои традиции, свои неписаные законы. Летная работа не любит выскочек, не терпит трусов, и главный ее закон – чувство локтя. Справедливо, что любая военная специальность требует тех же качеств, но в авиации они как-то ярче выражены. Оторвался самолет от взлетной полосы в мирный, тихий, спокойный день, и летчик уже во власти сложных сил. Помимо воли самого пилота, многое зависит от того, как техник подготовил машину, как сложен парашют, как четко пилотирует твой друг, ведомый или ведущий, как дирижирует дежурный на старте...

Павел без труда свыкся с новой обстановкой. Все особенности военной жизни и летной работы пришлись ему по душе, тем более что здесь тоже любили песню.

В 1952 году, в День Советской Армии, курсанты приехали в аэроклуб давать концерт. Павел пел в паре с другом украинские песни. Лучше других прозвучала «Дивлюсь я на небо». Ребят вызывали на бис. Окончился концерт, в зале начались танцы. Начальник аэроклуба поймал Павла в зале.

– Хорошо поете.

Павел смущенно поблагодарил.

– А почему не танцуете? – спохватился он. – Одну минуту... – Летчик поманил к себе стройную черноволосую девушку. На плечах тугие косы. Курносая. Глаза большие, бархатные. – Вот вам и партнерша. Знакомьтесь, наша летчица-спортсменка. Маша Васильева. Хорошая летчица. Танцуйте, – не то приказал, не то попросил начальник и отошел в сторону.

...Сколько они знакомы? Полчаса, час?

Нет, не может быть. Посмотрите, как оживленно они беседуют, как доверчиво лежит ее рука на его плече. Кончился танец. Отошли в сторону и о чем-то продолжают увлеченно говорить. Нет, они хорошо знают друг друга, просто давно не виделись. Ему нужно поведать, как он жил в тяжелые годы войны, как учился, как стал летать. Она тоже должна поделиться всем, что произошло за эти долгие годы, пока они были в разлуке, рассказать, как она, дочь лесоруба из-под Великих Лук, оказалась здесь, в Новосибирске, как поступила работать на фабрику, как стала летчицей-спортсменкой.

Сейчас уходит машина. Павел уезжает со своими товарищами в часть. Но теперь они не расстанутся надолго. Он будет ей писать. Она ответит. Но всего ведь не напишешь, и они увидятся, обязательно увидятся.

Сидя в кузове крытого грузовика, он вспомнил свою, как это принято говорить, первую любовь – Любу. Они учились в одной школе, вместе с другими однокашниками бродили по окраинам Узина. Ходили до тех пор, пока в полумраке уже трудно было разглядеть веснушки на Любкином носу. Вместо них Е небе вспыхивали звезды, и казалось, что нет ничего более дорогого, чем Любкины веснушки и ночные звезды. Но веснушки уехали с родителями в другой город, а звезды остались. Как выяснилось потом, звезды оказались куда постояннее...

Вспомнил он и Машу – не эту, Васильеву, а другую, из индустриального техникума, дружеские отношения с которой оборвались так внезапно. Они вместе готовились к занятиям. По некоторым предметам Павел взялся помогать Маше и сам волей-неволей повторял материал, так что обоим это шло на пользу. Павел относился к Маше как к другу. Трудно сказать, чем бы кончилась эта дружба, если бы знакомая девушка не спросила Павла:

– Вы что, скоро поженитесь?

– То есть как поженимся, почему?

– Да ты что, маленький? Не знаешь, что Маша любит тебя?

Павел не знал. Может быть, подруга и преувеличивала. Но он впервые серьезно взглянул на жизнь с этой новой для него стороны.

«А если бы меня сейчас спросили: «Вы что, поженитесь?» – думал он, вспоминая косы и чуть вздернутый носик Марии.

Через несколько месяцев, когда дали первое продолжительное увольнение, Павел, начищенный, наглаженный, в новых хромовых сапогах, которые имели две особенности – придавали щегольской вид и натирали мозоли, – шел по улице Красина к заводскому общежитию. Машу найти было не трудно. Ее тут знали все. Вновь они оба испытали то же ощущение: будто знали друг друга всю жизнь, но теперь они говорили о чем-то новом. Все, что можно было рассказать о себе, было изложено в письмах. Но там не было одного – там не было сказано о чувствах, и теперь, бродя по городу, они говорили о самом важном. Как пролетели эти часы, они не помнят, но в первых же письмах в оба адреса, как и договорились, вместо вежливого и предупредительного «вы» появилось волнующее и казавшееся очень интимным «ты». Так они решили...

Из первого своего отпуска, который он провел в родительском доме, Павел возвращался с особенным волнением. Маша писала ему, что непременно встретит на вокзале. Теперь путь Павла лежал еще дальше на восток (его направили в летное училище), и с тем, чтобы побыть хоть денек-другой вместе, он выехал из дома на двое суток раньше.

Перед Новосибирском принялся чистить пуговицы на мундире, раздобыл гуталин – взялся за сапоги. Попутчики-моряки внимательно наблюдали за ним.

– Может быть, сержант, объяснишь нам, к какому параду готовишься? – спросил в шутку один из них.

– Да дивчина здесь, в Новосибирске. Почти год знакомы, а виделись всего ничего... Обещала встретить на вокзале, – смущенно признался Павел.

– Хороша? – спросил с неподдельным любопытством другой. ,

– Не задавай глупых вопросов, сами увидим, – прервал его третий. – А ну, братва, сделаем из летчика первого красавца в нашем поезде!

Купе мигом превратилось в бюро бытового обслуживания. Сопротивлявшегося Павла водворили на верхнюю полку, и он, подобрав под себя ноги, в одних трусах с удивлением наблюдал за происходившим. Моряки с ловкостью орудовали с его формой. Но форма была одна, сапог – пара, а моряков, сбежавшихся на «аврал» из двух соседних купе, – семеро. Павел с ужасом увидел, что двое из оставшихся «не у дел» взялись за чемодан, намазывая его для блеска каким-то маслом. Поезд уже замедлял ход у перрона, когда Павлу была возвращена форма и ставшие будто лакированными сапоги.

Минутой позже к выходу из вагона двинулась целая процессия. Впереди шел Павел, за ним провожатые в бескозырках, последний из них нес чемодан. Нести самому чемодан моряки не дали.

Машу он увидел сразу. Она стояла на перроне с подругой. Взволнованная, радостно поспешила к нему навстречу. В руках букет цветов.

– Невеста что надо.

– Не зря старались, – услышал он голоса за спиной.

Цветы... Первый букет цветов в его жизни, предназначенный только ему одному. На другой день, попрощавшись с Марусей, Мариной – казалось, так по-украински звучало ее имя, – он вновь сел в поезд. Из головы не выходили ее слова: «Я буду ждать тебя столько, сколько потребуется». И его собственные: «Клянусь, что сделаю все, чтобы ожидание было недолгим».

Клятву сдержали оба.

Год полетов на самолетах различных систем закончился успешно. Теперь Павел мог смело назвать себя летчиком. Об этом говорили и оценки в аттестационной книжке и то, что его послали на высшие курсы летчиков-истребителей.

Не все, конечно, давалось легко. Но на собственном опыте убеждался Павел в том, что только тренировкой и упорством можно добиться успеха.

Прежде всего нужно было закалить организм, воспитать волю. Еще в техникуме он упорно тренировался в группе штангистов, регулярно занимался легкой атлетикой, участвовал в кроссах и эстафетах. Хорошо развитому физически парню все было по плечу. С таким чувством он пошел как-то защищать честь своей команды и в плавании. Помнится, плавал уже неплохо, а тут еще такую силищу ощущал в руках и ногах. «Внимание! На старт! Пошел!» – Павел прыгнул. Рядом плывут соперники. Взглянул налево, направо – обходят. Поднажал – опять отстает. Стал бешено работать руками и ногами. Сердце забилось учащенно. Павел не успевал вздохнуть полной грудью, вода наваливалась тяжелая, как свинец. Он с трудом высвобождал то одну, то другую руку для новых гребков и вдруг стал захлебываться. Зеленые круги... грудь разрывалась...

Спасать его не пришлось, он сам добрался до лестницы, пошатываясь, вышел из воды. Придя в себя, подошел к тренеру и попросил:

– Можно мне потренироваться?

– Давай, только не сегодня. Ты что, за один день всю воду хочешь выхлебать? – пошутил тренер и уже серьезно добавил: – Если хочешь научиться хорошо плавать, давай серьезно работать. Приходи завтра после занятий.

Павел упорно осваивал технику кроля. И вот победа. Он стал плавать в составе лучшей пятерки своей команды.

Так было во всем. Чувствуя эту струнку в его характере, летчики-инструкторы были за Павла спокойны. Если поначалу нечетко выходила какая-либо фигура, они знали: Павел не успокоится, пока не добьется «чистой работы».

В конце 1954 года лейтенант Павел Попович «прибыл для прохождения дальнейшей службы», как доложил он командиру, в одну из летных частей на севере страны.

Холодина страшная. Даже сибирские морозы показались «тропиками» по сравнению со здешними. Душу, правда, согревало сознание того, что вновь рядом друзья. Вчетвером поселились в одной комнате: Володя Нечай, Ваня Леоненков, Виля Бояковский и Павел. У каждого свой талант: Павел пел, Володя хорошо рисовал, Ваня хорошо боксировал. Виля занимался гимнастикой и слыл самым модным парнем в этой маленькой компании. Но все четверо обладали великолепным даром – были хорошими летчиками и умели дружить.

При первом же знакомстве с летчиками Павлу особенно запомнился прекраснейший летчик, командир звена капитан Федор Чиж. В Федоре Чиже прежде всего поражали смелость, отчаянная самоотверженность и в то же время скромность, какая-то мудрая рассудительность. Могут ли уживаться в одном человеке такие качества? Оказывается, могут.

Постепенно север стал не таким уж «холодным», как показалось вначале. Здесь были и свои прелести, начиная от лыж и кончая красотой пейзажа. Взлетишь над сопками и лесами, над реками и озерами, прорвешься сквозь медные лучи солнца, которые оно бросает не как-нибудь, а наискосок. Не согревает оно землю, а только ласкает вершины сопок и макушки елей, и снег от этих косых лучей сияет всеми цветами радуги – от серебряного до фиолетового. Летом все наливается зеленым, почти черным, сочным и густым цветом, озерки и озера отражают в своем зеркале и прибрежные ели и облака над ними...

Обычно в одно и то же время вечерами, после полетов, Володя Нечай подавал команду: «Стол освободить! Создать тишину!»

Павел садился писать письмо «нашей невесте», или «нашей Марине», как называла ее вся комната. Часто писал Павел домой, но еще чаще в Барсуки, под Великие Луки, в дом ее родителей, где Марина жила вот уже какой месяц.

Наконец настало время первого в жизни офицерского отпуска. Павел был уже профессиональным летчиком, крепко стоял на ногах. Можно было с полным правом решать и свои семейные дела. Собирались в отпуск и друзья.

– Вот что, хлопцы, – заявил как-то Володя Нечай, – давайте договоримся: кто из нас первый женится, тому мы отведем эту комнату. В части, как известно, с отдельными квартирами не густо. А остальные устроятся где сумеют.

– Кроме меня, никто о женитьбе не помышляет, насколько я понимаю, – заметил Павел. – Ты, Вовка, не хитри. Давайте без жертв.

– Почему ты нас лишаешь права жениться? Я, например, не собираюсь всю жизнь быть холостяком. Возьму и женюсь во время отпуска. Ты что, не уступишь мне комнату? – спросил Иван.

– С удовольствием.

– Тогда договорились.

Выехал Павел на родину несколькими днями раньше своих друзей. Он спешил в Узин. Отец строил новый дом: нужно было ему помочь. Работали от зари до зари. Когда же основное было сделано, Павел сказал: «Ну, продолжайте, а я поехал». Мать, прощаясь, заплакала. Неужели вот так просто сыновья становятся взрослыми? Ведь, кажется, это было совсем недавно: маленький Павло сидел верхом на заборе и отвечал на вопросы прохожих: «Я тату выздаляю».

До Барсуков не так уж просто добраться. Через станцию Земцы, потом на рабочем поезде до Жарковского и уж тогда пешком до Барсуков. Кругом леса, слышны пилы и топоры лесорубов. Красивейшие места. Лес стоит стеной вдоль дороги. «Вот почему и название-то Великие Луки, – подумалось Павлу. – Всему можно найти объяснение. Нужно только вникнуть, понять... и городишко этот Барсуки тоже, верно, неспроста в глубь леса забрался».

На дороге показалась стайка ребят. Они были так поглощены своим «делом», что не заметили Павла. По очереди старались сбить камнями с верхушки телеграфного столба фарфоровый изолятор. Тут же в одной куче лежали портфели и ранцы.

– Так, хлопцы! – сказал, подходя к ним, Павел. – Значит, трудом занимаетесь. Кто-то добывал глину, потом кто-то ее обрабатывал, затем сделали изолятор – везли его за тысячу километров; электрик, рискуя головой, забрался на столб, поставил его там, а вы бац... и нет изолятора. Начинайте, люди, все сначала, а нам на все наплевать. Так или нет?

Ребята стояли пристыженные, но больше пораженные тем, что встретили здесь, в лесу, летчика.

– По-моему, изоляторы надо сохранить. Как вы думаете?

– Вроде бы нужно... – виновато откликнулся кто-то из ребят.

– Больше не будем, – сказал другой.

– Ну и отлично. А теперь скажите мне, далеко ли до Барсуков?

Часов в семь утра он вошел в дом Лаврентия Васильевича. Тот был уже на работе. Ксения Логиновна, только увидев Павла, догадалась, всплеснула руками...

– Пойду разбужу дочку. Спит еще...

Гость пришелся по душе хозяевам дома. Как-то под вечер, дней через пять после приезда

Павла в Барсуки, он и Мария о чем-то долго совещались у крыльца.

– Нет, ты говори сначала с мамой.

– Да мне с отцом вроде бы лучше, по-мужски.

– Имей в виду, в нашем роду женщины верховодят. Так и у нас будет. Подумай, – шутила Маша, – может, передумаешь...

– Так я же поклялся, – в тон ей отвечал Павел...

– Освобождаю тебя от этой клятвы...

– Ну, теперь стало легче дышать, – засмеялся он, – теперь иду...

Павел одернул китель и шагнул в дом. Ксения Логиновна, не дослушав Павла, заплакала.

– Я присмотрелась к тебе, Павлик, – сквозь слезы говорила она, – лучшего мужа Маше не желаю, а как сложится ваша жизнь, так это от вас самих зависит...

Отец рассудил по-своему.

– Раз решили пожениться, кто ж вам помеха?

В Жарковском загсе регистрируются не так уж часто, как, скажем, в больших городах, но делопроизводитель – молоденькая девушка – знает свои обязанности не хуже коллег столичных дворцов бракосочетания.

– Пишите заявление. Написали? Профессию указали? Летчик-истребитель? Так, и... летчик-инструктор? – Подобное было впервые в ее практике.

– Через неделю приходите, – автоматически произнесла она, не спуская глаз с молодоженов.

– Не можем, дорогая. Давайте регистрируйте сейчас же. Я должен уезжать через два-три дня. Не разбивайте семью, – с серьезным видом умолял Павел, а Маша изо всех сил сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Девушка-регистраторша совершенно растерялась. Как быть? Не нарушать же инструкцию? А вдруг и вправду семья по ее вине распадется? От раздумья даже морщинки собрались на девичьем лбу.

Но работников загса не так легко застигнуть врасплох. Девушка быстро нашлась.

– Скажите мне, только честно, вы любите друг друга? – и посмотрела на Машу и Павла такими взволнованными, такими честными глазами, что обмануть ее было просто невозможно. Павел и Маша чуть ли не в один голос, очень серьезно сказали: «Очень любим!»

...Паровоз, жадно глотая километры, упрямо тянет вагоны на север. А у Павла чем ближе цель, тем все больше «кошки скребут на сердце». Где поселиться с молодой женой? Свадебное путешествие с самого начала чуть испорчено такого рода волнениями. Но вот купе оставлено, заняли места в «газике». Наконец и дверь знакомого финского домика. Вошли, в комнате пусто. «Неужели еще никто не возвратился?– подумал Павел. – По всему видно, что нет».

– Смотри-ка, Паша, записка... тебе.

Павел узнал руку Володи Нечая: «Паша, располагайтесь, как дома. Комнату оставляем вам. Поздравляем тебя и Марину с бракосочетанием. Примите наши скромные подарки». На столе стоял набор духов. Тумбочка Павла была набита плитками шоколада. В поздравительном письме приписка Володи: «Мой личный вам подарок – берите себе радиолу».

Когда-то Павел и Володя, оба любителя музыки, купили «на двоих» хорошую радиолу. Теперь... Впрочем, все ясно. Марина просто потрясена. Нет, не подарками ребят, не сказочным количеством шоколада...

– Паша, дорогой, у тебя замечательные друзья.

– У нас, ты хочешь сказать?

Год 1956-й необычайно памятный: в апреле Павла приняли кандидатом в члены Коммунистической партии, а в один прекрасный день на той же земле в Узине, где родился и вырос Павел, где жили его деды и прадеды, появился на свет человек. Человека назвали Натальей, отчество ей носить Павловна, фамилию – Попович.

Быстро летит время кандидатского стажа. И вот Павел стоит в небольшом зале клуба части лицом к лицу с друзьями. Тихо так, что, кажется, слышен ход часов на руке. Сейчас ему нужно говорить. В левом кармане кителя – подготовленное выступление. Товарищи, сидящие в зале, терпеливо ждут. Павел волнуется. С чего начать? И вдруг он вспомнил Воробьева, завуча ремесленного училища, его кабинет, спокойный взгляд и морщинки у глаз. И как тогда, позабыв о листе бумаги в кармане кителя, стал рассказывать о техникуме, о том, как помогал строить отцу дом, о Марине, о друзьях – Володе, Ване и Виде. Его не перебивали.

Голосовали.

– Единогласно, – сказал председатель. Павел не сразу осознал свершившееся, но потом, как когда-то в вагоне, он подумал: «Счастье мое – это они, мои друзья. Теперь я член Коммунистической партии, и они тоже. Как это важно, когда они есть, – и их так много, – братья, единомышленники, члены одного великого союза».

Под Петрозаводском, в новой части, куда перевели Павла, теперь уже старшего лейтенанта, его вызвал однажды командир полка полковник Масленников.

– Скажите, Попович, вы, наверное, считаете себя хорошим летчиком?

– Я этого не считаю, товарищ полковник.

Возможно, такой необычный разговор мог и обидеть и насторожить, но в лице, в самом тоне полковника не было ничего, что могло бы задеть Павла за живое. Казалось, полковника интересовала не прошлая летная работа, не отметки Павла, а то, как сам он оценивает свои успехи и неудачи. И даже не так уж важно, как он сейчас летает, важно, что он думает о самом себе. Побеседовав с Павлом, полковник был, видимо, удовлетворен и сразу перешел на «ты».

– Будем делать из тебя хорошего летчика...

Никогда раньше Павел столько не летал. Никогда раньше он не испытывал такой рабочей нагрузки и в то же время пристального и доброжелательного внимания.

– Как дела, Попович, как прошел день, как чувствует себя жена? Отлично! Работай дальше.

Пожалуй, только одно обстоятельство мешало в ту пору семье Поповича быть до конца счастливой.

Марине негде было работать по специальности. Вблизи не было спортивного аэродрома, и летчик-инструктор повесил нос. Она тосковала по полетам. Как-то раз, возвращаясь из очередного полета, Павел низко прошел над домом, где они жили. Ему показалось, что в палисаднике мелькнуло знакомое пестрое платье. Он вновь пронесся над улицей. Да, это она, машет ему рукой. Качнув крыльями, резко взял ручку на себя, и послушный «МИГ», как гаубичный снаряд, врезался в низкие облака и скрылся из глаз.

Когда Павел вернулся домой, Марина встретила его с заплаканными глазами. Все было ясно.

Павел написал предельно краткий рапорт. Жена – летчик-спортсмен, она должна летать.

Через несколько дней его вызвали в штаб.

– Вам предлагаю перейти в одну из частей, базирующихся под Москвой, – сказал начальник штаба.

– А жена найдет там себе работу?

Начальник штаба с удивлением взглянул на Павла.

– Я повторяю: под Москвой, – с расстановкой сказал он, – разве не ясно, что учтена ваша просьба? Но дело не только в этом. Я знаю эту часть. Летчики там собрались первоклассные. Многие мечтают попасть туда, а вы... жена. При чем тут жена?

Но Павел уже не вникал в рассуждения словоохотливого начштаба.

У чистенького здания командного пункта – часовой. Проверил документы, попросил обождать.

– Генерал на поле... – слова часового заглушил рев реактивного истребителя, стремительно набиравшего высоту. Павел как завороженный следил за молниеносно меняющимся каскадом фигур высшего пилотажа. Трудно было поверить, что машиной управляет человек. Это был калейдоскоп таких разворотов, «петель», «бочек», «иммельманов», таких пике, что дух захватывало. Казалось, для летчика нет ни земли, ни предела в высоте...

Часовой уж очень буднично, как показалось Павлу, заметил:

– Капитан Швецов работает...

Подъехала машина, из нее вышел генерал.

– Вы ко мне? Прошу.

Он тут же распорядился о жилье и посоветовал немедля найти командира полка и приступать к работе.

– Пойдете в полк высшего пилотажа к полковнику Кудрявцеву. Желаю успеха.

Высший пилотаж... Справлюсь ли?

От штаба к интенданту, от склада домой, обратно в штаб можно носиться стремглав – ведь на такие дела жаль летного времени. Когда же вступил на летное поле, не торопись... Здесь поторопишься – совершишь ошибку, и, что вполне возможно, непоправимую.

Разговор с полковником Кудрявцевым был по душам. Когда Павел как-то вскользь упомянул о художественной самодеятельности, полковник оживился.

– Знаете, я и сам играю, очень люблю скрипку, но, если нужно, и на баяне смогу. Очень хорошо, что вы любите это важное для нас дело. Одним словом, давайте разворачиваться.

Василий Дмитриев, командир третьей эскадрильи, в деталях разобрал с Павлом его будущую учебу. Предстояло самостоятельно освоить новую материальную часть и сдать экзамены.

– А пока, чтобы не засидеться, летайте на «МИГ-17», – сказал майор, – теоретической и летной подготовкой будет руководить ваш командир звена. Помогать будем все. Командира звена, капитана Швецова, я уже предупредил...

Павлу потребовалось усилие, чтобы сдержать себя. «Ну и ну, вот это попал!» – мелькнуло в сознании...

Швецов, пожалуй не очень по-военному, как-то стеснительно ответил на приветствие Павла. Он не расспрашивал его о жизни так подробно, как это запросто делают другие. Казалось, он смущался спросить о чем-нибудь сокровенном, задеть человека или поставить его в затруднительное положение. Слушал Швецов охотно, не перебивая. Со временем Павел убедился, что в этом человеке с железной волей уживался мягкий, душевный характер.

Занятия теорией, а затем и первые полеты на новой машине шли хорошо, как вдруг при очередной посадке с треском лопнул правый дутик. На большой скорости машину рвануло вправо. Описывая кривую, самолет сошел с летной полосы и понесся по направлению к КП. Резко тормозить на такой скорости нельзя. Павел кинул взгляд кругом – везде пышно зеленела высокая трава. «Должна помочь», – подумал Павел, но на всякий случай взялся за кран-шасси. Все ближе КП, и все медленнее движение машины. Наконец она замерла метрах в ста от здания. Павел снял шлемофон, вытер пот со лба, отбросил фонарь и, вновь надев шлемофон, поднялся из кресла.

– Действовали правильно, – сказал командир после доклада о полете, – завтра полетите в составе звена.

Павел летал в составе звена, затем в составе эскадрильи. Летал и в одиночку. Появились опыт, твердость в руках, четкость. И, быть может, все тот же часовой у штаба, заметив, с каким восторгом смотрит вновь прибывший молодой летчик на стремительный полет сверхзвукового истребителя, меланхолически бросит:

– Попович работает...

Однажды полковник Кудрявцев подозвал Павла.

– Закончили полеты? Тогда идите в штаб части. Вас там ждут.

– Кто, товарищ полковник?

– Доложите дежурному, что прибыли. Вас вызовут.

В кабинете генерала – старшие офицеры. Много врачей. Разговор деловой, без дипломатии.

– Хотите летать на новой технике?

– На новых самолетах? С удовольствием.

– Летать в космос...

– На чем же?

– На спутниках...

– Разрешите подумать. Когда нужно дать ответ?

– Не торопитесь. Можете прийти и завтра и послезавтра.

От штаба до шлагбаума триста шагов, обратно триста. Если шагать вон до той клумбы – еще 210 шагов. Размышления одни: спутник не фантазия, но летать на спутниках? Сколько же потребуется лет, чтобы создать такой?

А здесь друзья, любимая работа, устроенный быт...

От клумбы обратно до штаба оказалось почему-то не 210 шагов, а всего 180.

– Разрешите войти?

– Входите.

– Когда нужно собираться? Я готов.

– Не торопитесь. Еще предстоит медицинская комиссия. Нужно быть идеально здоровым. Мы вас вызовем. Ждите.

– Есть ждать!

...Случилось так, что Павел прибыл в отряд космонавтов первым. Собственно, отряда еще и не было. По просьбе командира Евгения Анатольевича Павел встречал зачисленных в отряд Юрия Гагарина, Андрея Николаева, Германа Титова и других, помогал им расквартироваться, отвечал на первые их вопросы. Ответы, конечно, не могли удовлетворить ребят – Павел сам еще слишком мало знал...

Учиться, работать, овладевать новой профессией начинали вместе, помогая друг другу. По-разному каждый из них привыкал к невесомости, по-своему реагировал на испытание тишиной, перегрузки, термокамеру. Не сразу приходило мастерство, уверенность, не сразу возникла и сама школа космонавтов. Но теперь она есть. И сегодня каждый из них готов лететь к звездам так же, как, впрочем, год, два года назад. Только теперь они, кроме теоретических знаний, располагают практическим опытом Юрия Гагарина и Германа Титова.

Настала очередь Андрея и Павла умножить этот опыт.

После ужина, погуляв немного по аллее парка профилактория, подышав смолистым воздухом, Павел пошел в свою комнату. Взбив повыше подушки, прилег, взглянул на часы. Спать еще рано, в запасе час. Засыпать и просыпаться нужно в точное время. Сейчас особенно важен режим. Завтра утром последняя перед полетом многочасовая тренировка в макете корабля.

Павел приподнялся. Тело послушное, упругое, сильное. Одной рукой он взял тяжелый, дубовый стул и, держа на весу, осторожно поставил его на пол. Положил на стул ноги и вновь вытянулся во весь рост. Да, тренировки сделали свое дело. Каждое движение, напряжение мышц дается без усилий.

Вспомнились первые дни пребывания в отряде космонавтов, первые тренировки, первые схватки со своей собственной волей. Павел усмехнулся: «Чудак, как я мог колебаться перед первыми прыжками с парашютом». Теперь все представлялось в юмористических красках.

Павел на секунду задержался тогда у люка, но этого было достаточно, чтобы появилась неуверенность. Бывшим летчикам реактивных истребителей эти прыжки сначала показались куда более трудным делом, чем впоследствии центрифуга и много других сложных тренировок на различных снарядах.

«И зачем, собственно, прыгать?» – проносилось у него в голове. Павел внешне оставался спокоен, но решающего шага не делал. Инструктор Николай Константинович уже скомандовал: «Пошел!», а Павел все еще стоял у люка. Как отделился от самолета, не помнит, но сейчас он готов рассмеяться, вспомнив, как, находясь уже в воздухе, продолжал рассуждать: «А зачем, собственно, прыгать?»

Вспомнив свои последние перед полетом прыжки, Павел вновь как бы ощутил легкость во всем теле, на секунду вообразил, что парит в свободном падении, широко раскинув руки. Он даже стал разводить руками, но вовремя спохватился. Если бы кто-нибудь заглянул тогда в комнату и увидел бы его лицо, подумал, что он спит и ему снится «сладкий сон». Павел улыбался с закрытыми глазами.

Теперь он уже думал о Наташке: «Наверное, сейчас воюет с матерью, не хочет ложиться спать. Просит еще дать ей немного порисовать или слепить кошечку из пластилина».

Павел невольно вспомнил забавный эпизод, как Наташа стала «скульптором».

По соседству с их домом построили новый пятиэтажный корпус. Как только комиссия приняла дом, коменданту были вручены ключи, и он стал дожидаться новоселов. Можно представить удивление коменданта, когда вдруг он обнаружил, что с входных дверей квартир на первом этаже сняты печати. Комендант метнулся на второй этаж, на третий – та же картина. Он бросился в соседние подъезды – печатей нет.

Кто же посмел без ордера распечатать квартиры? «Не злоумышленники ли?» – подумал он и побежал в комендатуру, но по дороге его остановила Наташа.

– Дядя комендант, – обратилась она.

– Потом, девочка, потом! – бросил взволнованный комендант. Но то, что он увидел в руках девочки, заставило его остановиться.

– Спасибо, дядя комендант, – продолжала как ни в чем не бывало Наташа, – вот ваш пластилин, мы уже поиграли.

В увесистом комке пластилина без труда угадывались ножки человечков, хвостики кошечек и собачек – одним словом, все скульптурные произведения юных «ваятелей», стоящих тут же во главе с Наташей. Комендант узнал свой пластилин, которым только вчера так старательно опечатал все квартиры нового корпуса....

Приоткрыв глаза, Павел покосился на часы. Рано.

– Романыч пришел? – послышался в коридоре голос Андрея.

– Отдыхает, – тихо ответил дежурный врач.

– Я тоже пойду, – сказал Андрей.

– Счастливо...

Павел поднялся, быстро разделся и лег. До отбоя оставалось несколько минут. Он мысленно распланировал завтрашний день. Марина, наверное, задержится – экзамен в вечернем институте. Нужно побыть с Наташкой. Марина... Все-таки настояла на своем, и не зря. Вспомнилось, как переезжали они с севера в последнюю его летную часть перед поступлением в отряд космонавтов, как Марина вновь стала работать в аэроклубе. Вспомнил и представил себе отчетливо, будто все это происходило только вчера, как над Москвой-рекой появилась девятка «ЯК-18». Павел впился глазами в третий самолет. С волнением он следил, сохраняет ли третий «ЯК» нужный интервал, а тот, будто нанизанный на один невидимый трос с остальной восьмеркой, плавно выделывал сложные фигуры высшего пилотажа.

– Молодцы девчата! – услышал Павел чей-то восторженный голос.

«Молодец Маринка!» – мелькнуло у него.

А вскоре пришла радостная весть. Участников воздушного парада в Тушино 9 июля 1961 года наградили орденами и медалями. Марина Попович была награждена орденом «Знак Почета»...

«После тренировки сразу же домой», – подумал Павел и, как по команде, заснул.

Пожилая пара прогуливалась вдоль своего дома. Затем, обогнув садик, они вышли по асфальтовой дорожке к противоположному дому и, тихо разговаривая, направились было в обратный путь.

– Завтра будет хорошая погода, – заявил он авторитетно, хотя был не метеорологом, а бухгалтером.

Зная своего самонадеянного супруга, она решила тут же вставить слово против.

– Взгляни-ка, – сказала она, высоко подняв голову. – Если тучи...

Но, не договорив, с ужасом уставилась вверх. Супруг невольно посмотрел туда же.

На последнем этаже, освещенные из окна, беседовали двое молодых людей. Беседа протекала при несколько странных обстоятельствах. Один стоял на балконе, другой, по сути дела, вне балкона – на крошечном карнизе. Слов не было слышно – далеко, ко видно все. Тот, который стоял на балконе, вынес из квартиры какую-то книжку или толстую тетрадь, отдал ее другому. Принявший книгу сунул ее за пазуху и... прыгнул... на свой балкон, решетка которого угадывалась где-то в полутьме.

– Лунатики, – прошептала дама.

– Хуже, – согласился супруг. – Или, впрочем, ты права. Как-нибудь в этом роде будут их звать потом, если они побывают на Луне. Это – космонавты. Они ведь живут в этом доме.

Да, здесь они живут. Холостые и женатые, в разных подъездах нового пятиэтажного дома, и живут они дружной общиной. Как в среде всяких мужественных людей, здесь нет места сантиментам, а царит дружба, не любящая громких слов и признаний.

Здесь шумно и весело празднуют праздники, случается, справляют и свадьбы. Готовятся к ним заранее, собираются семьями. Перед новогодним торжеством космонавты засиживаются даже за полночь, сочиняя стихи и пожелания, выдумывая именные подарки, Комнаты и коридоры одной из квартир превращаются тогда в небесные тела, планеты, созвездия. Стол накрывается на Марсе, танцуют на Венере. Землей, естественно, называется кухня, где готовят все, чтобы вкусно поесть потом на всех планетах. На Луне можно помыть руки, а хором спеть «Я люблю тебя, жизнь» удобнее на Сатурне, так как там… стоит пианино.

Дед Мороз с всклокоченной бородкой из магнитофонной пленки следит за порядком. Здесь он – настоящий волшебник. Стоит ему постучать палкой, и сразу несколько дюжих молодцов бросаются исполнять его волю.

Подойдет Дед Мороз к космонавту, заинтересовавшемуся, например, новогодним концертом, транслирующимся по телевидению, и сердито застучит палкой об пол. Провинившийся тут же встает и молча направляется на Венеру, предварительно постучав в ответ чайной ложкой о край стола Деду Морозу. А разговор, понятный только тем, кто знает азбуку Морзе, был, оказывается, следующий: «Ваша дама скучает на Венере, – сердится Дед Мороз. – Летите танцевать!» А в ответ: «Вас понял. Лечу!»

Но, конечно, не развлечения, организация которых так хорошо удавалась ребятам, были их заботой. Неустанная учеба, тренировки, физическое и духовное воспитание, полнокровная, увлекательнейшая жизнь сплачивали космонавтов.

Андрей и Павел уже вторично избираются членами партийного бюро совсем не для организации новогодних вечеров, а Павел к тому же секретарем этого бюро. Что ни говори, а задачи этой партийной организации несколько отличны от тех, которые стоят перед любой другой, – ведь нужно летать к звездам.

Из опыта общественной и партийной работы в прошлом Павел знал, что главной задачей было организовать коллектив, подчинить его общим интересам. Помнится, что как-то он открыл словарь и подверг анализу знакомое с детских лет слово «коллектив». В словаре прочел: «Группа лиц, объединенных общей работой, общими интересами». И только-то? Слово это как-то потускнело, потеряло для него сокровенный смысл.

Хор ФЗО, которым он руководил юношей, – коллектив, футбольная -команда – коллектив, американские космонавты – тоже коллектив. Они заключили, кажется, с журналом «Лайф» еще до начала их полетов договор на право исключительной публикации их впечатлений. Получили 500 тысяч долларов, потом купили землю; стали совладельцами отеля, а номера подороже для рекламы назвали своими именами.

Чем не коллектив?

Нет, здесь общего куда как мало.

«Значит, – думал он, – для слова «коллектив» в нашем понимании мало иметь только общую работу. Во имя какой цели, каких интересов – вот в чем главное. А цель благородная и великая, и потому люди, идущие к ней, должны быть достойные – скромные, духовно богатые, честные, самоотверженные».

Ребята это понимали, и с первых дней совместной учебы и работы каждый внимательно и критически наблюдал прежде всего за собой. Но как же беспощадна была товарищеская выволочка тому, кто нарушал, пусть даже невольно, эти установленные раз навсегда принципы!

Разумеется, никто здесь не стремится к тому, чтобы индивидуальности шлифовались на одном оселке. Павел сам не любил муштру и не верил в людей уж очень правильных, будто никогда не ошибающихся и ни в чем не испытывающих сомнений.

Однажды устроили просмотр нового художественного фильма о космонавтах. По просьбе создателей фильма обсуждали его достоинства и отрицательные стороны. Юрий Гагарин сказал, что в фильме нет жизни космонавта в коллективе, а ведь мы большая семья, и вся наша жизнь, подготовка проходят в этой семье. Не видно, что многие тысячи людей участвуют в подготовке космических полетов. Где эти замечательные люди? В фильме их нет.

Один за другим поднимались ребята, и здесь проявились разные их характеры. Во многом совпадали мысли, но каждое выступление было каким-то особенным, характерным. Наконец слово взял партийный секретарь. То, что он сказал, наверное, огорчило создателей фильма больше, чем другая критика.

– Психологических переживаний главного героя хоть отбавляй, – говорил Павел, – и вместе с тем этот молодой человек будто осторожный старичок, умудренный опытом. Он рассудителен, благоразумен, страшно положителен и серьезен. В нем нет жизнерадостности. С первых кадров становится ясно, что этот молодой человек не может сделать ни одной ошибки, он идеален. По-моему, в жизни так не бывает...

Я сказал, что думал, – продолжил он, – но в общем фильм смотрится. Так что пусть наши замечания не очень огорчают авторов. В чем-то и мы, наверное, не правы...

В семье космонавтов, несмотря на ее молодость, уже складываются свои традиции, которые представляют также довольно сложный комплекс суровых правил. Главное из них – «Уважай товарища».

Если возникает необходимость, собирается весь отряд. На таких советах предварительно обсуждаются самые разные дела. Придя к единому мнению, ребята просят партийную организацию разобрать их предложения. Были случаи, когда космонавты своей настойчивостью опрокидывали, опровергали, казалось, прописные истины.

Как-то, прыгая с трамплина в речку, один из них повредил шейный позвонок. Врачи сказали: «К полетам в космос не допустим ни сейчас, ни в будущем».

Долго совещались ребята. Сам пострадавший доказывал: «Натренируюсь, шея будет стальной». Подумали и решили действовать через партийную организацию. Настояли на своем. Неудачника временно оставили в списках космонавтов. Прошло время. Сейчас на тренировках среди остальных ребят можно заметить хорошо сложенного парня, который все силовые нагрузки старается так или иначе принять на верхнюю часть корпуса, используя богатырскую силу мышц своей стальной шеи. Врачи только руками разводят. В обычной практике таких случаев у них раньше не встречалось...

Командир космонавтов Евгений Анатольевич Петров обладает удивительными способностями уважать традиции своих питомцев и поддерживать в то же время самую строгую дисциплину в отряде. Случись какая-нибудь «история», космонавт тут же идет к Евгению Анатольевичу. Этот прямой и чуткий человек стал для космонавтов отцом и другом. Его советы и указания выполняются беспрекословно.

Шеф космонавтов – известный летчик, генерал-лейтенант авиации Николай Петрович Каманин. Атмосфера встреч космонавтов с генералом деловая и в то же время доверительная и товарищеская. В его сердце – уйма тепла к своим воспитанникам, а если в голосе оно не всегда слышится, так ведь на то и служба.

Казалось, генералу, главному наставнику космонавтов, незачем испытывать на себе все влияния невесомости. Но вот за несколько дней до полета Андрея и Павла произошел такой характерный эпизод. В огороженной камере самолета парят Андрей, Павел, вместе с ними Юрий Гагарин.

– А ну, дай-ка мне...

Космонавты освободили доступ в камеру и... В невесомости генералов нет, так же как нет чинов в воздушном бою. И, потеряв вес, поплыл вдоль фюзеляжа летчик Каманин.

В двух заходах ему удалось с честью выдержать испытания. Он удержал горизонтальное положение и вернулся на свое место.

– Ну как? – молодцевато спросил он.

И космонавты искренне, наперебой высказались: «Нормально», «Поначалу у нас было хуже», «Николай Петрович, полетим?»

– По возрасту не пройду, а так я не против, – и тут же дал команду: – Продолжайте тренировку!

Большую человеческую заботу ощущают космонавты со стороны врачей и инструкторов. Сколько бессонных ночей, изобретательности, сил и сердца отдали эти люди всем и в первую очередь очередным кандидатам в космический полет! «Что мы могли бы сделать сами, – думал Андрей, – если бы не они? За такой сравнительно короткий срок они выпестовали очень сильных, выносливых и знающих людей. А как расширился наш кругозор, наши знания!»

Трудно придумать более гармоничную и целеустремленную подготовку. Казалось, как можно сочетать в один день тренировку на лопинге и бегущей дорожке, бешеный темп игры в баскетбол, занятия высшей математикой, лекцию по астрономии или биологии, вечером посещение концерта или кинотеатра? Оказывается, можно. Если ты прекрасно физически подготовлен, тебя научили быть собранным. Если отдых чередуется с работой, а все идет по точному плану и расписанию, то день кажется необычайно вместительным, и вечером нет той гнетущей усталости, которая валит в сон. Хочется даже и почитать еще, как говорят, на сон грядущий или обменяться впечатлениями.

Как-то возвратились с концерта ансамбля Игоря Моисеева. Собрались у Андрея. Всегда сдержанный и немногословный, Андрей не находил в этот вечер себе места и, не выдержав, сказал:

– Я просто не ожидал такое увидеть. Думал, ну что может быть необычного в танцах – танец может быть красивым, стремительным, плавным. Но, оказывается, танец может быть просто потрясающим, как, например, танец «Вива Куба».

– А какие у них перестроения! – сказал один из космонавтов. – Видели, как они быстро переходят от одной фигуры к другой? Смотришь – один рисунок в середине сцены, потом вдруг сделают по шагу в стороны, и уже центральная группа распалась на отдельные группки – получился новый интересный рисунок.

– Заметили, – вмешался в разговор Павел, – как незаметно перестраивают они свои фигуры. Два, три танцора привлекают внимание зрителя пляской, а когда бросишь взгляд на остальных, уже не узнаешь картину: все перестроено быстро и незаметно.

Андрей подумал, усмехнулся и добавил:

– А вот как умудряется блюдо по спине человека гулять в калмыцком танце, до сих пор не пойму.

– Да, блюдо действительно ползает по спине как живое, – подтвердил кто-то.

– Ничего нет удивительного – тренировка, – сказал Павел, – нам-то нужно это понимать...

Такие дискуссии часто возникают сами по себе. Андрей особенно прислушивается к мнению Павла, считая его одаренным, понимающим музыку, хорошо знающим театр. Но не однажды он и возражал другу. После одного концерта спор зашел о восприятии музыки. Павел сказал, что получить истинное удовольствие от классической музыки можно лишь тогда, когда понимаешь ее.

– Я считаю – и это уже точно, – что классическую музыку не понимаю так, как, например, ты, Герман, но это не значит, что я не люблю ее. Вот, например, на этом концерте мне очень понравились вальс-скерцо Чайковского и этюд «Метель» Листа. Классическую музыку и вообще музыку я оцениваю так: если она проникает мне в душу, а порой даже волнует так, что мурашки по спине пробегают, значит музыка хорошая, мне нравится.

– Андрюша, неужели у тебя музыка такое волнение может вызвать? – решил пошутить над ним один из космонавтов. – Ведь даже на футболе ты сидишь, смотришь – и как ни в чем не бывало.

– Быть болельщиком тоже можно по-разному, – спокойно ответил Андрей, – можно орать, кричать, топать ногами, свистеть. В Латинской Америке даже из пистолетов постреливают на стадионе. А можно душевно переживать, про себя. Я, конечно, «болею» так же, как и ты, за ЦСКА, но вчера разочаровался в их игре. Пока счет был один – один, еще «болел», а потом уж больно плохо играть стали, все у них разладилось, расклеилось. И не чувствовалось стремления во что бы то ни стало выиграть, победить. Даже смотреть не хотелось.

Большим событием в жизни космонавтов являются поездки в громадную «мастерскую» космических кораблей.

Каждый раз, когда Андрей входит на территорию завода, его не покидает одно и то же чувство: ему представляется, что он входит в музей «Завтра» и лаборатории эти должны появиться по меньшей мере через десять-пятнадцать лет. Они же, заглянув в это «Завтра», ходят по цехам, знакомятся с нововведениями в самом космическом корабле. И когда бы космонавты ни появлялись на заводе, они испытывают, каждый по-своему, чувство ни с чем не сравнимое.

Сколько раз ни входил сюда Павел, его больше всего поражали огромные размеры похожей на тоннель обшивки носителя, и он каждый раз переспрашивал, каков же диаметр окружности.

Уже давно ребята не тренировались в корабле, стоящем на заводе. Главный конструктор прислал им другой, но они вновь шли к тому первому детищу, в котором Юрий Гагарин и Герман Титов впервые провели свои «космические» часы, тренируясь перед полетом. Андрей до сих пор отчетливо помнит, что он, когда Юрий, в последний раз отработав управление, вышел из этого корабля, на какую-то долю секунды с каким-то крестьянским, от отца унаследованным чувством усомнился: «Неужто все-таки взлетят? И этот корабль и наш друг». «А ты полетишь первым?» – спросил тот же внутренний голос. Андрей внимательно, изучающе взглянул на Юрия и ответил сам себе: «Полечу хоть сейчас, но он достойнее, он как железо».

«Он как железо», – подумал Андрей о Юрии, хотя и сам был стальным парнем.

Когда в гости к космонавтам заезжал Главный конструктор, эти часы превращались для них в праздники.

Всем ребятам казалось, что ученые, занимающиеся космосом, – Главный конструктор, его помощники – это мир особый, стоящий вне пределов всего, что доступно обыкновенным людям. Возможно, что это было их собственное первое восприятие того мира, в который они попали, став космонавтами. Космонавты понимали и высоко ценили значение многочисленных открытий в области физики, химии, математики, подробно изучали материалы и сообщения обо всем этом. «Но все же, – думал, в частности, Павел, – даже эти открытия не идут в сравнение с работами ученых, взявших на себя труд прорваться в космос и победивших в единоборстве с земным притяжением...» Однако чем глубже изучали они теорию, тем становилось яснее, что нет почти ни одной области в науке, без которой можно было бы обойтись, создавая космические корабли и тем более посылая человека во вселенную.

Как-то раз, вскоре после окончания работы. XXII съезда партии, в отряд космонавтов привезли документальный фильм о съезде.

С волнением следили космонавты за происходящим на экране. Выступал Никита Сергеевич Хрущев. Андрей старался не пропустить ни единого слова. По тому, как, не меняя позы, сидели друзья, он чувствовал, что и они поглощены всем виденным и слышанным. О космосе, о делах космических Никита Сергеевич говорил в ряду многих других неотложных дел программы работы партии и народа.

Доклад Никиты Сергеевича изучали обстоятельно.

Павел заметил, что у Андрея и других ребят появились записные книжки, тетради с заметками и конспектами. Внимательно изучали ребята цифры, сравнения, интересовались перспективами развития страны. Они хотели знать, что будет сделано в сельском хозяйстве и промышленности, в деле образования и воспитания. Да и как же им было не интересоваться всем этим, если одной из задач этого великого плана была и их рискованная и трудная работа.

Однажды Герман Титов собрал ребят и предложил послушать выступление своего отца перед ленинградской общественностью. Включили магнитофонную пленку. И вдруг Андрей попросил остановить пленку.

– Есть там одно хорошее место. Давай, Герман, еще раз послушаем его слова о космонавтах.

И в комнате вновь зазвучал ровный голос Степана Павловича Титова: «...Надо не забывать, нам до зарезу нужны герои и на земле, и как можно больше. Ведь герои-космонавты поднимаются в межзвездное пространство на плечах героев земли. Так вот, надо воспитывать в наших детях любовь к нашей земле, растить земных героев, а коль их будет великое множество, несомненно, в космосе их будет столько, сколько потребуется».

А когда в стране был объявлен праздник – День космонавтики, вся община вместе с женами, поздравив первых «ласточек» – Юрия и Германа, – отправилась в Кремль на торжественное собрание. Разные люди сидели рядом с ними в креслах. Здесь были рабочие и ученые, ткачихи и сталевары. Они одобрительно приветствовали Юрия и Германа, а в их лице всех космонавтов, будто говоря: «Давайте, ребята, идите дальше. Мы вас поддержим».

XIV съезд ленинского комсомола космонавты встретили с большим энтузиазмом. И прежде всего потому, что молодой задор в ученье и работе оставался принципом жизни космонавтов. Коммунисты Павел, Андрей, Юрий Гагарин и совсем недавний комсомолец Герман Титов не только не порвали связи с комсомолией, а продолжают жить ее заботами и делами. Подтверждением этого было избрание Юрия Гагарина и Германа Титова делегатами съезда, а на съезде членами ЦК ВЛКСМ.

Долго еще потом обсуждали свои впечатления и делегаты съезда Юрий и Герман и его гости – все остальные космонавты, которые побывали в Кремлевском дворце. Некоторые встретили там знакомых. С одними учились или работали вместе, с другими летали в одной авиационной части. Хотелось поделиться, рассказать друг другу об этих встречах и, что скрывать, даже похвастаться успехами земляков или друзей.

А похвастаться было чем. На свой съезд молодежь привезла многотомный список больших и малых трудовых побед и подвигов. Обмениваясь впечатлениями о съезде, каждый ловил себя на мысли, что хорошо бы скорее совершить новый полет в космос, внести и свой вклад в общее дело.

– У меня просто «руки чешутся», – прямо сказал как-то Павел, и все поняли, что он имеет в виду, и каждый в душе разделил его стремление.

Когда на следующий день космонавты вошли в свои тренировочные залы, им показалось, что оборудование, стенды и камеры для тренировок выглядят по-другому. Они еще настойчивее звали к работе.

Как альпинисты, шаг за шагом штурмуя неизвестную вершину, прощупывают прочность каждого выступа, обходят места, грозящие обвалом, так и врачи, тренеры, инструкторы идут трудными и нехожеными путями, выбирая лучшие методы и системы тренировок.

Можно развить мышцы ног и рук, натренировать, как у ловцов жемчуга, легкие, чтобы на очень продолжительное время задерживать дыхание, наконец, можно научиться владеть своим телом в свободном падении, в несколько раз увеличить выносливость организма. Все это можно. Но что здесь самое главное? Где скала, грозящая обвалом, где пропасть-ловушка? Какие новые, самые сложные вопросы ставит в своих беспощадных экзаменационных билетах «Его Величество Космос»? А именно на них нужно отвечать космонавтам, особенно при каждом новом, все более длительном полете.

«В космосе жить и работать можно», – уверенно заявили Гагарин и Титов. Но чтобы в космосе лучше жилось, легче работалось, космонавту нужно очень много сделать на земле. И ребята делали порою гораздо больше, чем требовали инструкторы.

Кажется, что сложного в катании на качелях – одно удовольствие! А если закрыть глаза и, обхватив руками металлические тяги механических качелей, качаться полчаса, час, полтора часа, два, не меняя позы, не открывая глаз? Пока Андрей не убедился в том, что может сутки и больше качаться так, он все свободное время проводил на качелях. Ребята перестали удивляться его настойчивости и уходили по своим делам, а в одном из залов монотонно часами продолжали поскрипывать тяги качелей.

Тренируя устойчивость вестибулярного аппарата, готовясь к длительному пребыванию в невесомости, Андрей на очередной медицинской комиссии поразил врачей своей способностью легко ориентироваться, сохранять равновесие и точную координацию в различных, самых сложных условиях.

Тренировка в термокамере не сладкое занятие. Проходя по залам, Андрей обычно не смотрел в ту сторону, где поблескивал тусклым огоньком герметического запора ее люк. «Чертова печка, – говорил Андрей о камере. – Душит жарой. Я люблю нагрузку, но такую, чтобы ветерок «бил в лицо». Но когда потребовалось еще и еще раз пройти через камеру, Андрей молча и сосредоточенно входил в нее, подавляя чувство неприязни к этому испытанию.

Первый раз Андрей прыгал с парашютом тяжело. Едва преодолел неуверенность, перешагивая дюралевый порог самолета. А впоследствии, выпрыгнув из машины, он ухитрялся в затяжном прыжке посмотреть вверх и помахать ребятам рукой. Не так давно, упросив Николая Константиновича, он вместо трех прыжков сделал восемь, вызвав явную зависть остальных. Когда инструктора и его предупредили, что не следует даже в малом нарушать программу подготовки, Андрей с досадой бросил:

– Жаль.

Тотчас же в сознании промелькнули секунды захватывающего падения, свист ветра, приятно обжигающего лицо, земля, стремительно несущаяся навстречу. Андрей улыбнулся и добавил:

– Очень жаль. Красота-то какая! Так и хочется лишний раз прыгнуть.

А Павел как-то полушутя, полусерьезно сказал Николаю Константиновичу:

– Хотите – признаюсь? Водил я сам себя на парашютные, как на аркане, и привел себя с вашей помощью...

– Куда же привел, позволь узнать? – заинтересовался Николай Константинович.

– А вот куда. Хочу иметь четвертую специальность. Техник-строитель, летчик-истребитель, летчик-космонавт у меня уже есть. Хочу испытывать новые парашюты.

В те дни испытывалась пока воля самого Павла.

Сутки сменяют другие. На календаре начинается новый месяц. А в сурдокамере в одиночестве со своими мыслями ведет отрешенную от мира жизнь Павел.

Только вспышки световых сигналов, казалось, издевательски подмигивают: «Мы оттуда, где люди, где жизнь. Мы оттуда». Сигналы вспыхивают и пропадают, чтобы, неожиданно появившись, снова ослепить, встревожить.

«Черта с два. Теперь уже недолго тут торчать, остались одни, последние сутки», – подумал Павел и запел. Гулко раздается в сурдокамере песня, и даже самая веселая звучит вроде из небытия. «Прямо издевательство над звуками, – подумал он и тут понял, что начинает нервничать. – С чего бы это? Ах, да, скоро выходить». Он погладил рукой окладистую бородку, выросшую за эти дни, и решил ее не брить и, как когда-то Герман Титов, заявиться вот так домой.

Часы летели, и с приближением минуты окончания испытания Павел все чаще поглядывал на часы. Настало время еды. Аппетита не было. В последние минуты терпение достигло предела. Павлу казалось, что кто-то снаружи уже поворачивает колесо затвора. Как вдруг в микрофоне раздался щелчок, зазвучал человеческий голос. Уже давно он не слышал чужой речи и от неожиданности даже вздрогнул.

«Ваше время истекло, но вам предлагается продолжить эксперимент. Сообщите свое согласие».

Микрофон щелкнул, и опять тишина.

Рядом дверь, стоит снять с рук, груди датчики, изнутри повернуть колесо, и ты шагнешь к людям, к шуму, к жизни, по которой уже стосковались сердце, нервы, мозг. Время твое истекло. И хотелось крикнуть: «Я сдал экзамен, я выхожу». Но...

«Согласен продолжить эксперимент», – отстучал на ключе Павел.

И, сделав над собой усилие, сосредоточился на одной мысли: «Нужно погасить в себе нервную бурю. Погасить». Говорят: «Нужно взять себя в руки». Павел брал себя в железные, стальные тиски.

Когда растворилось в нервных клетках напряжение и все пришло в норму, Земля ответила: «Эксперимент продолжается, об окончании работы сообщим». И вновь потекли часы одиночества, и вновь изредка вспыхивали световые сигналы, но теперь, казалось, их уже усмирила воля человека, над которой они было торжествовали победу...

В космические скафандры Андрей и Павел всегда облачались обстоятельно, поправляя «молнии», клапаны, ремни, чтобы ничто не мешало, не отвлекало.

Неважно, что сейчас предстояла всего лишь репетиция полета в корабле, стоящем на земле. Нужно готовиться к этому полету так же внимательно, как и к реальному полету. Это поможет исключить даже мелкие неточности, ошибки. Вот почему, сев в корабль первым, Павел обстоятельно, скрупулезно проверил каждый тумблер, работу всех систем, всего, что окружало его в кабине.

Павел проверял приборы и вслух напоминал себе о том, что надо делать дальше. Выполнив очередное задание, комментировал его и ставил перед собой следующую задачу. Это помогало восстановить в памяти последовательность всех своих действий.

– Сейчас проверим вентиляцию, так, все в порядке.

– А сейчас бинокль подгоним к глазам. Ого, надо быть штангистом, туговато раздвигается...

– Дальше – проверяю широковещательную станцию. Так – тоже все в порядке.

Проверка окончена. Павел доложил на Землю:

«Все системы работают отлично, самочувствие отличное, к полету готов!»

«Взлет!» – скомандовала Земля.

Все шло нормально. Космонавт без ошибок выполнял задания своей обширной программы. И вот он просит разрешить перейти на ручную ориентацию корабля. Земля разрешает.

Он взялся за ручку управления, посмотрел во «Взор».

«Землю пока не вижу. Звезды во «Взоре» движутся слева направо».

Прошло некоторое время. Земля должна бы уже показаться в левой части «Взора», но ее все нет.

«Ну и загнали куда-то Землю», – послышался спокойный голос Павла.

Но вот, наконец, и она. Летчик доложил, что в левой части «Взора» показалась Земля, внес необходимые коррективы и вскоре снова мог доложить:

«Корабль сориентирован правильно...»

Так же четко «управлял» кораблем и Андрей.

На разборе было отмечено, что космонавты действовали уверенно, спокойно. Действовали так, как будто они находились в реальном полете. В том полете, который был уже не за горами.

День был рабочим, и занятия начались в свое время. Космонавты знали, что Андрей и Павел были отобраны для следующих полетов в космос, кто назначен их дублерами, знали и основную программу полетов. Полетят двое, вначале стартует Андрей, за ним Павел. Знали также, что именно сегодня состоится окончательное решение – когда, но никто не позволил себе опоздать на занятия, отвлечься от тренировки или как-либо иначе проявить давно снедавшее их чувство ожидания. Все шло как обычно.

Около полудня у дежурного раздался телефонный звонок.

– Это я, Гагарин. Где ребята?

– На спортплощадке.

– Передайте им, что день назначен.

Над лесом разлился дневной покой. Чуть-чуть покачиваются острые верхушки елей. Откуда-то из глубины чащи доносятся методичные команды тренера. И вдруг лес оглашается радостным «ура!».

По дорожке к зданию бежали космонавты. На ходу пожимали друг другу руки, поздравляли Андрея...

– А где же Павел?

Но вот, догоняя друзей, появился и он.

– Куда ты запропал?

– От волнения, ребята, не мог попасть ногой в ботинок, – виновато улыбаясь, признался Павел.

Да, назначены Николаев и Попович. Но радовались все. Вновь весь дружный отряд стал на пороге главного...

Перед отлетом на космодром Андрей, Павел и их дублеры продолжали свои тренировки, как и прежде. Со стороны могло показаться, что их не касается все, что происходит в административном здании городка космонавтов.

А там составлялись списки ответственных за отлет и тех, кому предстояло на старте вместе с группой связи и учеными поддерживать контакт с космонавтами. На Юрия Гагарина и Германа Титова были возложены обязанности как по предстартовому инструктажу космонавтов, так и по связи с ними во время полета.

Все свободные часы Павел по-прежнему проводил дома. Привычный ритм жизни семьи поэтому не изменился. Марина понимала, что лучше не досаждать мужу ненужными вопросами и тем более не распускать себя, быть сдержанной, как бы она ни волновалась. С Андреем же день и ночь был Герман Титов, точно так же, как и год назад, когда они вместе готовились к полету «Востока-2». Только теперь предстояло лететь Андрею.

Врачей, тренеров, обслуживающий персонал, уже привыкших к волевым ребятам, все же поражало удивительное спокойствие и деловитость всех участников подготовки к полету и прежде всего самих космонавтов. Никто не суетился, день всего отряда протекал размеренно, быть может, даже подчеркнуто строго, целеустремленно.

Бывает так, что однажды вы просыпаетесь с ощущением чего-то очень значительного, еще не вспомнив, что же вас ожидает, чувствуете радостное возбуждение, прилив новых сил.

С такими же примерно ощущениями встали в то утро те, кто провожал космонавтов.

Зеленый автобус понесся к аэродрому. Удобно расположившись в кожаных креслах, космонавты вели обычный, внешне, пожалуй, даже слишком будничный разговор. Кто-то поинтересовался погодой на трассе полета к космодрому, кто-то негромко обсуждал вчерашнюю телевизионную передачу. Правда, невольно взгляд то одного, то другого останавливался на Андрее и Павле. Они же, казалось, равнодушно следили за дорогой. Вот и летное поле, залитое солнцем. Здесь даже как-то уютнее, чем на шоссе, куда из-за высоких сосен солнце почти не проникает.

Солнце... Можно было подумать, что светилу нравятся эти крепкие парни, которые собрались завоевать все околосолнечное пространство, – так ярко вспыхнули его лучи на золотых звездах Гагарина и Титова...

Герман Титов сунул Николаеву и Поповичу какие-то небольшие конверты и многозначительно приложил палец к губам. Те понимающе кивнули.

– А нам? Что там такое, Герман? – спросил кто-то.

– Сувениры, – ответил он.

– Какие, что за секреты?

– Потом узнаете, не будьте любопытными.

– Я сейчас у Германа все выпытаю и вам расскажу, – смеется Гагарин.

– Наверное, это фотографии для первых автографов прямо из космоса?

– Верно, кто тебе это сказал?

– Так мы же эту «секретную» операцию еще неделю назад вместе обсуждали.

Все смеются.

Ушел в воздух первый самолет, на котором улетел Павел. В следующий поднимается Андрей. В этот момент кинооператор, который часто сопровождал космонавтов в их поездках, снимал их тренировки, забегает вперед и снимает Андрея, идущего по трапу. Вот трап убран, сейчас закроется люк. Андрей машет провожающим рукой, и тут раздается голос Гагарина:

– Дима, сделай дубль, повтори съемку, вдруг ничего не получилось!

Смех космонавтов и провожающих тонет в грохоте взревевших моторов.

Когда самолет пролетал над знакомыми местами, над асфальтовыми дорожками городка космонавтов, спортивными площадками, крышами служб, спортивных залов и лабораторий, Андрей, вспомнив что-то, придвинулся к Титову и, хитро подмигнув, прокричал:

– Не вышло у вас!

– Что не вышло? – удивился тот.

– Да женить меня! Помнишь, клялся?

– Скажи, пожалуйста! Какой ты злопамятный!

– Не горюй! Вернусь из космоса, женюсь! ...Космос. Неизведанный космос. Значение полетов

Юрия Гагарина, Германа Титова, американских космонавтов трудно переоценить. Но если спросить, чего же достиг человек в изучении космоса, то можно ответить: решены многие задачи, получен ответ на тысячи вопросов. И вместе с тем мы так ничтожно мало знаем о космосе!

Теперь же предстояло шагнуть за порог привычного, понятного, земного, как никогда, широко.

Полетные задания были предельно ясны. Андрей и Павел еще и еще раз последовательно восстанавливали в памяти все, что предстояло им сделать. И вместе с тем они понимали, что все это – только детали главных проблем, исследованию которых были подчинены их полеты. Одной из них была невесомость и время.

Время и невесомость. Прежде чем люди выйдут за пределы орбиты Земли, нужно подтвердить, доказать, что в космосе можно не только жить и работать. Вчера интересовало это. Сегодня же к словам «жить и работать» нужно прибавить слово «долго». Причем долго без риска для здоровья и не во имя сенсации, а для полетов к другим планетам.

– Вы первые, это трудно, – сказал как-то космонавтам их командир. – И не только потому, что не легок сам полет, а потому, что каждый из вас обязан внести свой вклад в освоение космического пространства. Каждый новый полет невозможен без предыдущего, и вы несете ответственность за успех следующего полета...

Космодром. Здесь никто не спешит, не торопится. На космодром приезжают уже с единым мнением, выработанным в лабораториях и конструкторских бюро. Приезжают после того, как в сотый раз все проверено, в тысячный раз все обдумано. Драгоценные плоды этой титанической коллективной работы – ракеты. Сверкая на солнце, возвышаются они над бескрайной степью и будто стремятся взлететь ввысь. Чудеснейшее зрелище!

И невольно начинаешь сравнивать советские ракеты с американскими. Те даже внешне повторяют привычные формы торпед и снарядов, где все пропорции и обводы подчинены целям тарана, взрыва. Рисунок же и пропорции советских ракет поражают прежде всего, если так можно . выразиться, вкусом. В них изящность, эстетичность и вместе с тем легко угадываемая, сдержанная, сказочная мощь. Глядя на них, невольно проникаешься уверенностью в успешном запуске, в полной безопасности полета.

Главный конструктор занят подготовкой к старту. И все же каждую свободную минуту старается быть с Андреем и Павлом. Во время этих коротких встреч друзья еще и еще раз убеждаются в том, как важно провести полет строго по программе, сделать необходимые выводы и не упустить мельчайшие подробности их личных наблюдений и ощущений.

Во время тренировок они учились вести самоконтроль за состоянием организма, анализировать возможные физиологические изменения, оценивать их. В условиях длительной невесомости физическое состояние космонавта наверняка не соответствует земным ощущениям, и если даже пульс, частота дыхания те же, что и на земле, самочувствие космонавта может быть совсем не таким, как в земных условиях. Дело не только, скажем, в возможном нарушении функций вестибулярного аппарата; длительное пребывание в состоянии невесомости диктует и новые ритмы работы сердца.

Кто не знает, как организм сопротивляется резкому переходу от одного состояния к другому. Если пролежал человек две-три недели в постели, то ему сразу не подняться. Даже у физически сильного человека закружится голова. А во время полета, когда организм уходит из оков земного притяжения, когда сердце без привычных усилий гонит кровь и лишь слегка работают мышцы, вдруг многократные перегрузки. Чем дольше состояние невесомости, тем труднее для сердца и всего организма резкие переходы от одного состояния к другому. И становилось космонавтам все яснее, все понятнее значение полетов «Востока-3» и «Востока-4». Значение их собственной работы в космосе.

Все будет стоять на месте, пока они или кто-то другой не проверят работоспособность человека в состоянии длительной невесомости, близкой по времени к полету на Луну и обратно, пока не сделают десятки других важнейших экспериментов. Здесь все значительно и первостепенно: подтверждение важности выбранных методов физической тренировки, проверка систем жизнеобеспечения корабля, возможность выполнения рабочих операций в свободном парении и многое другое. Не говоря уж о том, что именно в многосуточных полетах можно проверить надежность всех систем и устройств кораблей, которые совершенствуются от полета к полету.

Андрей и Павел понимали, что здесь одной самоотверженности мало. Нужно вложить в полет сердце и разум.

И вот наступил последний вечер перед полетом. В назначенный час космонавты заснули. Спали, как всегда, крепко, несмотря на то, что одному из них утром предстояло лететь в космос.

Совсем поздно у входа в помещение, где по традиции вместе с дублером спал Андрей, появилась хорошо знакомая здесь фигура. Главный конструктор чуть извиняющимся голосом спросил дежурного врача:

– Ну как?

– Спят крепко, – ответил тот.

– Ну и отлично! До завтра...

– Спокойной ночи.

И в ночной тиши раздались удаляющиеся шаги человека, который первым вместе со своими помощниками, со всем советским народом осуществил дерзкую мечту человечества – запустил на орбиту Земли спутник, а. затем и корабль с человеком на борту. О чем думал он? Какими мыслями был поглощен? Он верил в космонавтов. А спать спокойно перед стартом в космос могли только те, кто верил в него самого, в замечательную технику, созданную руками советских людей...

На следующее утро Андрей пошел в космос. Да, именно пошел, сначала по земле, потом по ступенькам подъемника, затем поднялся в лифте на высоту многоэтажного здания к кабине корабля «Восток-3»...

В то утро мир жил своей многообразной жизнью. Но ничто не могло сравниться по своей значимости с тем, что происходило на далеком островке посреди необъятной степи, где прозвучала команда:

«Объявляется получасовая готовность. Всем покинуть стартовую площадку!»

Каждый вступивший сюда имеет жетон и вешает его на доску. Покидая стартовую площадку, каждый снимает свой жетон, и постепенно доска остается пустой. Один лишь жетончик остался на доске в те минуты. Проверив номер в списке вошедших, вы бы прочли: «Андриян Григорьевич Николаев». Он выходил со стартовой площадки через космос. Так в свое время отсюда выходили Гагарин и Титов.

Андрей тем временем удобно расположился в кресле и внимательно осматривал приборы. Прошла минута, другая, и он доложил:

«К старту готов. Самочувствие прекрасное!»

За несколько минут перед стартом Андрей разговаривал с Гагариным. Кажется, все известно о взлете ракеты, о перегрузках, об ощущениях, связанных с ними, и вместе с тем голос Юрия, дающего по радио немудреные, с точки зрения «космической науки», но четкие инструкции, приятно слышать. «Ведь он через это уже прошел».

Отсчитываются последние секунды. Андрей внутренне собрался, принял нужную позу. Секундная стрелка часов набежала на черную точку над цифрой 6... и в этот момент Андрей услышал нарастающий шум двигателей. Небольшой толчок – это ракета оторвалась от стартовой плиты. И по тому, как начали быстро расти перегрузки, понял, всем существом своим понял: пошел!

Не первую ракету проводили люди космодрома. И каждый запуск сопровождался криками «ура!», восторгом, стоило только ракете оторваться от Земли. Вот и сегодня, рассекая тугой воздух, очередная ракета устремилась ввысь. Но все, кому посчастливилось видеть ее взлет, некоторое время молчали, очарованные. Казалось, ракета, понесшая «Восток-3», стартовала так, как ни одна другая...

И вот долгожданное «ура!».

«Связь!» – коротко бросил Главный конструктор.

«Есть связь!» – прозвучало в ответ.

И стихли вокруг голоса.

11 часов 45 минут 11 августа 1962 года. В эфире прозвучали слова: «Чувствую себя хорошо, на борту все нормально. В иллюминаторе хорошо видна Земля. Космонавт Николаев».

В просторной, комфортабельной кабине, чуть откинувшись назад, полулежал в кресле космонавт. В который раз Андрей оглядел кабину: вот маленькая отшлифованная рукоятка управления ориентации корабля, когда-то показавшаяся ему чуть ли не волшебной; вот «Взор», через который хорошо видна Земля. Она теперь освещена, и он мог убедиться в том, как она красива.

«Стой! – сказал сам себе Андрей. – Давай-ка работать. Минута, другая, и на такой скорости пролетишь около тысячи километров».

И в эфир понеслось: «Я Сокол, я Сокол...» Приноравливаясь к невесомости, которая наступила точь-в-точь, как рассказывали Юрий и Герман, Андрей начал передавать данные о своем состоянии. Приборы показывали четкую работу аппаратуры. Земля сообщила, что корабль вышел на орбиту, очень близкую к расчетной.

Андрей пунктуально стал делать записи в бортовой журнал. Он уже освоился со сменой суток через каждые полтора часа. Выходил из кресла и вновь возвращался в него, а к четвертому витку уже чувствовал себя полным хозяином положения. Связь с Землей была идеальной.

На четвертом витке Андрей услышал голос Хрущева. Андрей доложил Никите Сергеевичу, что чувствует себя превосходно, что все системы корабля работают отлично.

«Я вас слышу, товарищ Николаев, – прозвучало в ответ, – очень рад, что у вас хорошее самочувствие... рад, что вся аппаратура работает безотказно. Приветствую вас и горжусь тем, что вы проявили и проявляете мужество, совершая такой исторический полет!»

Перед Андреем возникла, как живая, картина его знаменательной встречи с Никитой Сергеевичем.

Это было чуть больше года назад в Кремле во время торжественного приема по случаю полета Гагарина. Почти у самой стены медленно пробирается Андрей в глубь зала, где Никита Сергеевич беседует с Юрием. Андрей то теряет их из виду, то вновь видит улыбающегося Юрия, смеющегося Никиту Сергеевича и упорно, шаг за шагом, подходит ближе. Никита Сергеевич, видимо, почувствовал взгляд, обернулся. В нескольких шагах от него стоял Андрей.

– Это наш космонавт, Никита Сергеевич, Андрей Николаев – отличный парень.

Никита Сергеевич широким жестом подозвал Андрея, пожал ему руку и, улыбаясь, спросил:

– Ну, а когда вы полетите в космос?

– Хоть завтра, Никита Сергеевич.

– А не рано ли? – спросил Хрущев.

– В самый раз.

Вскоре Андрей освоился с обстановкой. Теперь он сам знакомил Никиту Сергеевича с космонавтами, махнув рукой, подозвал Павла, представил его.

– Хотелось бы сфотографироваться с вами, Никита Сергеевич, – попросили космонавты.

– Ну что же, друзья, давайте. Где фотограф?

И вот Хрущева окружили Гагарин, Николаев, Попович.

Хрущев шутя погрозил пальцем фотографу:

– Вы мне отвечаете за этот снимок, смотрите, чтобы мы все вышли.

Вспомнился Андрею и другой эпизод на этой же встрече.

Был предложен тост за полеты следующих космонавтов. В руках Андрея бокал шампанского.

– Разве космонавты пьют? – смеясь, спросил кто-то.

– Космонавты должны уметь все, – убежденно ответил Андрей и добавил: – В данный момент я обязательно выпью. Боюсь, что другого такого случая не представится. – И прямо посмотрел на Никиту Сергеевича.

Хрущев улыбнулся и ответил:

– Представится, обязательно представится.

– Я сделаю все, Никита Сергеевич, чтобы такой случай представился, – твердо сказал Андрей и выпил.

– Да, представится, обязательно представится... – повторил вслух Андрей, к удивлению радистов на Земле, и стал отстегивать ремни.

Андрей чувствовал прилив энергии и на этот раз вышел из кресла, пожалуй, слишком стремительно, так же, как при тренировках на Земле, и мигом оказался под потолком кабины. Чуть оттолкнувшись пальцем от внутренней мягкой обшивки корабля, он повис в центре кабины. Так, сохраняя удобное положение, он вел связь, наблюдал за приборами, работал физически и даже перекусил – это было первое в истории действительно свободное парение космонавта, так захватывающе описанное в научно-фантастических романах.

Андрея отделяли от просторов вселенной только стенки корабля. Тело его, не чувствуя тяжести, неслось с космической скоростью, а сам он работал, размышлял, держал связь с Землей и, что самое потрясающее, чувствовал себя великолепно.

Ночь прошла спокойно. Он не раздумывал, как Титов, перед сном, что делать с руками, взлетающими к потолку. По совету друга он засунул их под ремни и спокойно заснул. А утром, после завтрака и зарядки, начал опять свою работу звездоплавателя.

На Земле поражались четкостью и пунктуальностью, с какой Андрей выполнял программу. В короткие же свободные минуты он работал с кинокамерой, снимал Землю, посылал приветственные радиограммы.

К концу первых суток полета стал чуть беспокоиться. Особенно он почувствовал это, когда на семнадцатом витке на несколько минут была приостановлена связь с Землей. Корабль уже вынес его на освещенную сторону Земли, и потекли минуты томительного ожидания. Андрей плотно прижал наушники шлема, боясь пропустить хотя бы единый звук...

И вот она, долгожданная минута... Андрей услышал голос Павла: «Самочувствие отличное. Все идет нормально. Вижу облака над Землей».

Он в космосе!

Земля отвечала Павлу. Минутой позже Андрей должен был наладить связь с «Востоком-4».

«Беркут, я Сокол; Беркут, я Сокол! – официально начал было он, но не выдержал: – Паша, дорогой, поздравляю тебя!»

Павел радостно ответил:

«Спасибо, Андрюша, спасибо! Прекрасно слышу тебя!»

Взлет Павла не был для Андрея неожиданным. Все шло по строгому плану, и все же лететь в космосе рядом с другом оказалось подлинным счастьем.

В первые минуты после выхода на орбиту, когда исчез шум двигателя, Павлу даже почудились какие-то звуки. Будто на электронных инструментах исполнялся какой-то радостный гимн. Музыка исчезла так же неожиданно, как и возникла. В наушниках раздалась русская речь: «Беркут, Беркут!» И Беркут начал работать.

Что бы ни делал Павел, он спрашивал Андрея: «Как у тебя?»

По программе Павел должен был выйти из кресла. Услышав об этом, Андрей оживленно сообщил:

«Отвязывайся смело! И сразу выходи! Все будет нормально!»

В ответ послышалось удивленное и восхищенное:

«Вот здорово-то! Хоть выходи из корабля!»

И, паря в невесомости, оба уже думали о том, что недалеко тот час, когда их друзья-космонавты покинут корабль и смогут длительное время работать в свободном пространстве.

«Как вестибулярный аппарат?» – спрашивает Андрея Павел.

«Отлично! Уверен – все дело в тренировке. Не чувствую никаких неприятных ощущений. А как у тебя?..»

«Чувствую себя прекрасно!»

Во второй половине дня, когда корабли проносились над территорией Советского Союза, «Восток-4» вызвала Земля. Будет говорить Никита Сергеевич Хрущев. И вот знакомый голос. Павел доложил, что полет проходит успешно, что все приборы и агрегаты работают нормально и его состояние отличное.

«Слышу вас, товарищ Попович, – раздался голос Хрущева, – слышу вас хорошо! Горячо приветствую вас, Павел Романович, поздравляю с замечательным героическим подвигом. Еще раз приветствую и вашего, как мы привыкли говорить, космического брата – товарища Николаева...»

Корабли вошли в тень Земли. Андрей и Павел несколько минут летели молча.

«Павел, – прервал молчание Андрей, – ты слышишь меня?»

«Слышу! А ты слышал, как голос у Никиты Сергеевича чуть срывался? Волнуется. За нас волнуется. А у меня такое настроение, хоть к Луне поворачивай! Как у тебя?..»

Космонавты чаще переговаривались в то время, когда летели над южным полушарием. Здесь корабли подходили на самое близкое расстояние друг к другу, и слышимость была такой, будто сидят друзья вместе в небольшой комнате и ведут неторопливо и спокойно свой задушевный разговор.

Но каждый раз, когда Андрей или Павел вели связь с Землей, они заботливо сообщали один о другом:

«Я Сокол. Земля видна отлично. Видел Луну и снимал ее. Луна сейчас почти полная. У Беркута самочувствие отличное. Все в порядке. Все идет по программе».

«Я Беркут. Слышу вас отлично. Чувствую себя превосходно. Выполнил вестибулярную пробу. Позавтракал отлично, с аппетитом. У Сокола все в порядке».

Все, что казалось им интересным: изменение цвета облаков, восход солнца, луна, – все было предметом наблюдения, и все хотелось снять на цветную пленку. Но это был отнюдь не азарт кинолюбителей. Цветные снимки отдельных районов Земли после их обработки могли сослужить большую службу и географам, и океанографам, и будущим космонавтам. За несколько витков можно охватить киносъемкой громадные районы суши и водных пространств. Можно фиксировать распределение облачности, перемещение ее в атмосфере и задолго до изменения погоды в том или ином районе Земли безошибочно предсказать эти изменения.

Цветные снимки побережья океанографы могут использовать для определения границ глубин океана или моря по различным цветам окраски воды. С помощью снимков горизонта в принципе возможно получить дополнительные сведения для изучения плотности атмосферы и сведения о ее составе на различных высотах.

На вторые сутки полета Андрей, а затем и Павел убедились в том, что все без исключения материки имеют свой преобладающий цвет. Разные цвета имеет и окраска морей и океанов. Цветной фильм, снятый из космоса, может служить неоценимым пособием для космонавтов во время их подготовки к полетам и по орбите Земли и к другим планетам. Правда, часто границы континентов трудно различить за сплошной облачностью, но достаточно небольшого «окна», и космонавт, находящийся в околоземном пространстве, по цвету моря или отдельного куска Земли может тут же сориентироваться, к какому району Земли идет его корабль, и даже рассчитать район наиболее выгодного приземления.

В намеченные полетным заданием часы космонавты брали на себя управление кораблями. В положенное время, закончив эксперименты, сообщив на Землю отчеты, записав на магнитофон и в бортжурнал свои наблюдения, вновь послав приветственные радиограммы народам тех стран, над которыми они пролетали, космонавты устраивались ко сну.

А на Земле, может быть, впервые за последние двое суток решили отдохнуть те, чей разум и воля бросили к звездам космические корабли.

Дежурившие на командном пункте ученые, связисты, представители Государственной комиссии, Гагарин и Титов проводили долгими взглядами, полными теплоты и участия, Главного конструктора. Сам он не думал, что будет волноваться. Почему же он ошибся? Наверное, потому, что эксперименты, даже при полной уверенности в благополучном их завершении, все-таки всегда остаются экспериментами. И такими экспериментами, отработанными со стопроцентной уверенностью в успехе, были запуски космических кораблей «Восток-1», «Восток-2», серии «Космосов», запуск «Востока-3». Но все это было как бы по эту сторону понятия – эксперимент, как бы развитием одной линии. Запуск «Востока-4», вывод его на орбиту с точностью до десятых долей секунды и затем одновременный полет в космосе обоих кораблей в непосредственной близости – это уже выходило за рамки привычного понятия – опыт. Это было уже утверждение какого-то другого и далеко идущего понятия, начало новой линии экспериментов. Осуществилась заветная цель ученого. Сложнейший агрегат – чудо современной техники, над которым трудился он многие годы вместе со своими коллегами и помощниками, начиная от талантливейших ученых и кончая чудо-мастерами токарного, лекального, слесарного дела, – теперь отработан и вошел в практику.

А в это время в космосе со скоростью около восьми километров в секунду неслись советские корабли. В их кабинах отдыхали коммунисты – советские летчики-космонавты, чтобы утром вновь приняться за работу, потрясая мир своим героизмом, радуя друзей и поражая всех величием советской науки.

Где-то далеко-далеко на Земле в окнах двух домов свет горел всю ночь. В Шоршелах мать Андрея волновалась, ожидая последних известий о сыне, в Узине отец космонавта всю ночь проходил вокруг своей хаты.

Во время полета многим, вероятно, хотелось поехать в Калугу и, пока молчало радио, пока спали космонавты, войти в дом Циолковского и еще раз взглянуть на инструменты ученого, постоять под его скульптурой в центре круглого скверика и в отблеске фонарей еще раз полюбоваться сигарой-ракетой, взметнувшейся ввысь...

Перед самым сном друзья пожелали спокойной ночи всем тем, кто, закончив трудовой день на строительных площадках, шел отдыхать, кто перевез уже тонны зерна на элеватор, кто спешил принять еще одну плавку стали, из которой, быть может, будут отлиты детали новых космических кораблей.

Они пожелали спокойной ночи и завучу ремесленного училища Воробьеву и мастеру-лесорубу Пудину, всем своим инструкторам-летчикам... Да разве перечтешь всех чудесных людей, с которыми они встретились в жизни, и всех тех, с кем еще не пришлось познакомиться.

Наступили четвертые сутки полета Андрея и третьи сутки Павла.

Андрей и Павел, как только корабли входили в затемненную часть орбиты, внимательно наблюдали за Луной. Космонавтам повезло: эти дни Луна была полной и хорошо просматривалась через иллюминаторы. Павел обратил внимание на то, что из космоса Луна выглядит совсем не так, как с Земли, – не блин, а округлый сверкающий шар.

«Как-нибудь мы до тебя доберемся», – сказал Андрей.

«Почему как-нибудь? Наверняка скоро», – ответил Павел.

Как-то друзья во время короткого отдыха включили широковолновые приемники. На все голоса радиостанции мира вещали: «Они еще в космосе!», «Советские космонавты на орбите!», «Николаев, Попович! Попович! Николаев!»

Андрей вызвал Павла.

«Беркут, я Сокол, ты слышишь, что делается?»

«Слышу, Сокол!»

«Смотри-ка, что мы с тобой натворили!»

И, движимые одним чувством, одной мыслью, они обсудили текст общей телеграммы и запросили Землю:

«Москва, Кремль

Докладываем советскому народу, Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза, Советскому правительству и лично Никите Сергеевичу Хрущеву.

Пошли четвертые сутки космического полета. Полеты выполняются точно по программе. Мы на небольшом расстоянии друг от друга. Между нами надежная связь. Все системы кораблей работают хорошо. Самочувствие отличное. Большое спасибо за отеческое внимание. Заверяем вас и весь советский народ в том, что программа полета будет выполнена полностью.

И вот последний их завтрак в космосе. Поели с аппетитом и даже сверх рациона. Еще более внимательно стали следить за ходом времени. Снова проверили полетные задания, все ли выполнено.

«Споем еще раз, Сокол?»

«Начинай, я подтяну...»

И понеслась песня. Песня! Она привела полки Донского на Куликово поле, она вместе с воинством Невского топила псов-рыцарей в Чудском озере, она билась в складках парчовых знамен Петра I под Полтавой. Она звенела в ударах сабель в гражданскую войну, она взвилась в 1945 году рядом с алым флагом над рейхстагом в Берлине. Она пелась под стоны бурлаков и под удары цепа, она заменяла хлеб и согревала сердца в трудные годины жизни смелых и свободолюбивых народов России.

И теперь советская песня неслась из вселенной. Она проникла и туда, согревая темные, немые, холодные просторы космоса, неся туда свет разума и жизнь.

И вот последний виток.

Естественно, наступило волнение и на командном пункте и в городе космонавтов – словом, везде, где знали, что сейчас будет посадка.

Волнение охватило и космонавтов. Шутка сказать – два с половиной миллиона километров за 95 часов! Двести с лишним миллионов родных сердец ждут их возвращения на Землю.

Андрей и Павел сделали усиленную зарядку, чтобы подготовить организм к предстоящим перегрузкам.

«Спуск!»

Андрей внимательно наблюдает за приборами. Все устройства работают четко. Корабль принял нужную ориентацию. Включилось тормозное устройство.

«Я пошел! – крикнул Андрей. – Паша, прежде всего спокойствие. Желаю счастливого приземления!»

«До встречи на Земле!» – крикнул в ответ Павел и через несколько минут стал сам фиксировать работу тормозного устройства.

Корабль Андрея несся со сверхзвуковой скоростью к Земле.

Все весомей становились предметы в кабине. Андрей весь собрался, напряг мускулы рук и ног и... принял быстро растущие перегрузки. Давило, прижимало к креслу так, что казалось, тяжеленный пресс навалился на плечи и грудь.

Но Андрей продолжал наблюдать в иллюминатор корабля. Вспыхнув ярким оранжевым цветом, загорелось термопокрытие. Потом пламя побелело и стало даже чуть зеленоватым.

Наконец перегрузки отступили, прекратилась вибрация. Толчок. Сработала катапульта.

Над головой парашют. Внизу Земля. Она приближается. Куда хватает взор – степь.

Андрей несколько раз глубоко вздохнул, и показалось ему, что он уловил запах полыни. Мягкий удар, и... он на Земле.

Кругом ни души. Андрей отстегнул парашют, снял скафандр и тут же услышал гул самолета. Радость переполняла сердце. Он уселся поудобнее, облокотился рукой на бурую, выжженную солнцем землю и с улыбкой наблюдал, как приземлился врач, как смешно, перепрыгивая через камни, бежал он к нему.

Расцеловав Андрея, врач вцепился в его руку и стал про себя, чуть шевеля губами, считать пульс. Не дождавшись конца врачебного «контроля», Андрей высвободил руку.

– Я, доктор, чувствую себя прекрасно. Вы понимаете, прекрасно. Вот только...

– Что? – встрепенулся врач.

– Землю хочется целовать, родную землю. Вы правильно меня поймите. Я хоть сейчас готов обратно в космос, хоть сейчас, но Земля!

Оба взволнованные сидели на этой, пусть твердой, но такой родной земле.

Вскоре послышался шум мотора приближающегося трактора, прискакал всадник казах, космонавт осмотрел свой корабль, взял бортжурнал, кинокамеру и не торопясь пошел свернуть парашют.

– Не беспокойся, без тебя сделаем, а тебе пора, тебя ждут.

– Кто?

– Все.

А недалеко от того места, где опустился Андрей, бежали люди к стоявшему среди степи Павлу. Тот, улыбаясь, широко расставив руки, шагал в скафандре навстречу бегущим.

– Как там Андрей?

– Все в порядке.

– И у нас полнейший порядок!

– Как ваше самочувствие?

– Отлично, друзья, отлично!

Родина встретила Андрея и Павла как победителей, вернувшихся из трудного похода. Они заслужили и восторг и любовь народа.

В послеполетные дни, пожалуй, не было такого человека, который бы не хотел пожать им руки, высказать слова любви и признательности за то, что они вот такие простые, непосредственные, смелые.

Друзья с ними не виделись более двух месяцев, учитывая, что каждые земные сутки Андриян и Павел встречали около двадцати зорь и провожали столько же закатов. Они теперь старше самих себя почти на два месяца.

О чем думали друзья? Какие мысли волновали их в те памятные дни?

– Кажется, совсем недавно, – говорит Андрей, – с самодельным сундучком я отправился в жизнь, а мама набила его сухарями. Помню, я как мог сопротивлялся, а она мне сказала: «Бери, потом благодарить будешь...»

Маме я благодарен за все: и за то, что вырастила меня, помогла встать на ноги, в трудное время настояла на том, чтобы я учился, и за те оказавшиеся мне совсем не нужными сухари...

– Когда мы с Пашей после посадки на Землю разговаривали по телефону с Никитой Сергеевичем и Леонидом Ильичом Брежневым, – продолжает Андрей, – Никита Сергеевич сказал, что мы прославили Родину, прославили народы Советского Союза. Но разве мы с Пашей могли бы вот так сами, только по своему желанию лететь в космос!

Павел улыбнулся и добавил:

– Я бы выше крыши отцовской хаты в жизни не поднялся...

– Верно, – откликнулся Андрей.

Друзья рассказывают, как волновались они, стоя с Никитой Сергеевичем и другими членами правительства на Мавзолее перед народом, заполнившим до краев всю Красную площадь, как Андрей так и не мог решиться спросить Хрущева, помнит ли он его, а Никита Сергеевич сам сказал: «Очень хорошо Вас помню, Андриян Григорьевич, помню, как мы все Вам счастливого полета пожелали...»

Рассказали друзья и о том, как вскоре после возвращения в Москву поехали они поздравить тех, кто создавал и строил космические корабли – ученых, техников и рабочих.

– Вы ведь знаете, как четко работали корабли. Это их заслуга, – сказал Павел.

На следующий день космонавты собирались отправиться на несколько дней в свои родные края.

– Перед полетом, – говорит Павел, – мы с Андреем решили: как слетаем в космос, так съездим обязательно домой.

– Хочу, – сказал Андрей, – побывать в родном селе, в Чебоксарах. – И добавил: – Может быть, удастся на рыбалку сходить...

– А я, стоит мне только представить родной дом, всегда вспоминаю, как сидел, бывало, на заборе и поджидал отца, возвращающегося с работы. А теперь, может быть, на том же заборе сидит какой-нибудь хлопчик и на вопрос «что поделываешь?» отвечает: «Я Павло выздаляю». Так что нужно ехать, – шутит он.

Над кипой высокого кустарника ввысь вздымается ферма. Через ровные промежутки времени раздается взрыв, и к ее вершине взлетает кресло, к которому привязан летчик. Дым от взрыва еще не успел рассеяться, а кресло уже соскользнуло вниз и скрылось за зеленой листвой.

Тренировочная катапульта.

Следующего взрыва не слышно. В реве и свисте турбин взлетающего реактивного самолета утопают все остальные звуки. Распластавшись над полем аэродрома, подобрав под себя шасси, уходит к горизонту стреловидный красавец «ТУ-104».

– Пошли на невесомость! – прокричал кто-то над самым ухом.

– Космонавты? А на катапульте тоже они?

– Они! – послышалось в ответ.

Это был один из ясных августовских дней 1962 года, спустя всего три недели после того, как в историю побед человеческого разума над тайнами природы была золотом вписана новая страничка – групповой полет в космос.

Эта страница будет переписываться из учебника в учебник, и грядущим поколениям будут, как нам сегодня, известны дни взлета и посадок космических кораблей «Восток-3» и «Восток-4», имена пилотов-космонавтов этих кораблей, а также имена первых двух звездоплавателей и даты совершенных ими подвигов.

Будут известны и имена тех, кто взлетал в этот августовский день к вершинам фермы катапульты, и тех, кто «пошел на невесомость», потому что им тоже предстоит лететь в космос и, может быть, к Луне или другим планетам. В наши дни ошеломляющих научных открытий и технического прогресса трудно назвать, даже примерно, время, когда это может произойти. Тем более в стране, строящей коммунизм, где люди мечтой своей, своими делами раздвинули привычные рамки понятия «время».

Вдыхая морозный воздух, приятно скользить по плотной лыжне.

Учиться, работать, овладевать новой профессией начинали вместе, помогая друг другу (к стр. 68) .

— Хотелось бы сфотографироваться с вами, Никита Серге­евич, — попросили космонавты (к стр. 95).

Рабочий момент... Распластав руки, Павел парит в не­весомости.

С Андреем же день и ночь был Герман Титов (к стр. 88).

Вместе и работается и отдыхается веселей.

Последний завтрак перед полетом...

Вернулись!

Докучаев Юрий Александрович, спец. корр. агентства печати «Новости» (АПН).

ИДУЩИЕ К ЗВЕЗДАМ. М., «Молодая гвардия», 1963.

112 с. 8 л. илл.

В первом квартале 1963 года в издательстве «Молодая гвардия» выйдут следующие книги:

С. С. СМИРНОВ, РАССКАЗЫ О НЕИЗВЕСТНЫХ ГЕРОЯХ;

В. ЛЯШЕНКО, ПЕРВЫЙ В ДИНАСТИИ;

МИХ. МАРИН, ВИК. СИНЯВСКИЙ, СТАРТУЕТ «ЧАЙКА»;

В. ИЛЬИН, НАД НАМИ ОДНО НЕБО.

назад