Эдуард Бернгардт: Борис Викторович, как я понял, Вы довольно часто встречались с Горбачевым.

Борис Викторович Раушенбах: Нет, не часто. Несколько раз, но мы с ним друг друга любили. В том смысле, что он ко мне очень хорошо относился, и я к нему тоже. Я считаю, что это положительный персонаж в нашей истории.

Я был у него на приемах несколько раз, пробивал воссоздание Республики немцев Поволжья, но тогда ничего не получилось. Года полтора назад мы с ним где-то встретились...

Вера Михайловна Раушенбах: Он же нас приглашал на прием в свой Фонд.

Борис Викторович: Это само собой, но та встреча была где-то в другом месте, куда мы с ним были приглашены независимо друг от друга. Он, увидев меня, подошел и сказал: "Если бы я остался у власти, мы бы с Вами восстановили Республику". Не знаю, может он это для красного словца говорил?

Вера Михайловна: Он просто был слишком слаб для этого, вот в чем дело.

Борис Викторович: Он, конечно, был слаб с его интеллигентской мягкотелостью, когда надо было стукнуть по столу, кого-то прогнать. А он не мог этого сделать, это был не тот человек. Надо иметь квадратную морду и уметь бить кулаком по столу, тогда можно править Россией. А он вежливо: "Давайте вместе изменим социализм..."

Нет, для России в то время это был совершенно не подходящий человек. Абсолютно. Он думал, что начнет перестройку, все обрадуются и бросятся строить социализм, а все побежали воровать. Я уже где-то об этом говорил. Он думал, что начальство ринется строить социализм под его руководством. Да плевали они на социализм, когда можно что-то хапнуть! С этим и сейчас не лучше. Так что бедная Россия...

Бернгардт: А когда он был Генеральным секретарем, то общение, наверное, происходило в считанные минуты?

Борис Викторович: Нет, почему же. Мы с ним однажды договорились, что он посвятит нам столько времени, сколько надо, потому что я явлюсь к нему не один, а в сопровождении активистов немецкого движения. Он пригласил на это совещание в мае 91-го года руководителей Саратовского и Волгоградского обкомов, потому что предполагалось, что туда будут переселять немцев из Казахстана.

Бернгардт: И Гусев, наверное, тоже был?

Борис Викторович: Я подробностей не помню, но Гусев был точно. И вот собрались все, я, кажется, сделал какое-то "наглое" заявление, что, мол, надо всех несогласных гнать в шею и нас туда переселять. Затем пара наших делегатов выступила, а обкомовцы молчали. Потом Горбачев сказал, что уже прошло много времени, и объявил перерыв на 30 минут. Пригласил меня, обкомовцев, еще человека 3-4 попить чая в заднем кабинете. Мы там пили чай с печеньем и продолжали разговор уже не в официальном, а в узком кругу.

И я понял из этого разговора, что ничего он с ними не может сделать. Он слишком слаб — обкомовцы его не слушаются. Что бы он ни говорил, они усмехались и делали свое. Я понял, что он — не та фигура. Ельцин бы это скорей пробил, если бы ему надо было. Он заорал бы, застучал. А этот вежливые слова говорит, в общем правильные, но им плевать на правильность слов.

Они боялись, что Немреспублика отнимет от их областей куски и они станут маленькими. Один даже сказал: "Что ж, моя область станет такой же маленькой, как..." — и назвал какую-то область. Сейчас у него область большая, и значит вес соответствующий, а потом станет маленькой, и вес будет пустяковый. Вот чего он боялся. Из области с решающим словом на совещаниях в ЦК она станет областью, на которую плюют.

И я понял, что все это — пустая болтовня, что ничем это не кончится. Я Горбачеву и этим обкомовцам сказал, что тогда все немцы уедут в Германию: "Если вы с этим согласны, так и скажите, что мы предлагаем вам сматываться из России. Скажите честно". Но они, сволочи, этого не сказали, стали лепетать какую-то ерунду... И все, кто хотел, уехали.

А сейчас это уже не имеет смысла. Хотя там что-то делают наши российские немцы, какие-то центры культурные создаются и так далее, но это все не то. Это идет по линии ФауДА и других германских организаций — попытка поддерживать немцев, живущих в разных странах. Попытка поддержать "немецкость" — "Дойчтум", есть такое понятие. Все это делается на деньги ФРГ, а не на русские. Какие-то центры, какие-то симфонические оркестры. В Москве есть такой, там был дирижер...

Бернгардт: Дик-Ференбах.

Борис Викторович: Да, да. В общем, Вы сами лучше меня все это знаете. Но то, что предполагалось, когда я встречался с Горбачевым, это все потеряно и уже невозможно. Вначале я думал, что еще можно что-то сделать. Когда я специально бывал у Горбачева, он пытался что-то решить, давал какие-то поручения, но они все были обречены на провал, потому что их саботировали обкомовцы Саратова и Волгограда. Он им говорит, а они кивают головой и ничего не делают. Когда я поехал по поручению Горбачева в Саратов и Волгоград, они мне сказали: "Мы ничего не будем делать. Народ нас не поймет".

Бернгардт: Надо же, о народе вспомнили...

Борис Викторович: Да. В Саратове один из обкомовцев мне сказал: "Знаете, если бы это были времена Брежнева и он нам позвонил, мы бы привели духовые оркестры, чтобы встречать вас, немцев. А сейчас мы плюем на Горбачева". Вот так.

Он потерял управление. Что-то он сделал не так — на него плевали обкомы. Раньше-то, во времена Брежнева, попробуй возрази — тут же полетишь.

Бернгардт: Собственно говоря, с этого все и началось. Сначала обкомы "плюнули" на Горбачева, потом секретари райкомов стали плевать на них, и в результате они все потеряли власть.

Борис Викторович: Да, и все развалилось.

Бернгардт: Вы ведь были председателем оргкомитета Съезда немцев СССР.

Борис Викторович: Да, было такое. Я пытался его провести, но... Он прошел, были приняты какие-то решения. Но внутри немецкого движения шла дурацкая грызня между разными лагерями, оно не было единым. Сколько я ни пытался им говорить: "Айниг, айниг, айниг" (так писали в Германии в 1870 году — "Быть едиными"), они дрались. Одна группировка облаивала другую вместо того, чтобы объединиться и что-то делать. В результате ничего не получилось ни у тех, ни у других.

Немцы наши, конечно, недостойно себя показали. Какие-то сомнительные личности появлялись вроде Гроута, демагогически кричали бессмысленные вещи. Их восторженно встречали толпы. По-русски (они немецкого языка-то не знали) выкрикивали какие-то лозунги, которые звучали очень мощно, вроде: "Если нам сейчас Правительство не даст автономию, то мы объявляем массовый выезд в Германию". Я думал: "Ну и что? Ну объявляйте. Думаете, вас кто-нибудь слушает? Ну и орите на здоровье". А им важно было, кто кого спихнет, кто кого перекричит.

Вера Михайловна: Кто главнее будет.

Борис Викторович: В общем, они провалили все, что можно. И даже то, чего нельзя было проваливать.

Вера Михайловна: Интересно, а Гроут-то уехал в Германию?

Борис Викторович: Уехал.

Бернгардт: Нет.

Борис Викторович: Странно. А мне говорили, что он в Германии и руководит там объединением российских немцев.

Вера Михайловна: Да кому он там нужен?!

Бернгардт: Он живет на Украине.

Вера Михайловна: Ага, на Украине! Это когда ему в России надавали, он уехал на Украину.

Бернгардт: Он все время там жил, в Бердянске.

Борис Викторович: Но раньше это было Советским Союзом. А сейчас, когда с помощью Ельцина все развалилось, конечно, это стало заграницей. Это (смеется) можете публиковать, я не боюсь.

Бернгардт: Как я уже Вам говорил, все, что в этой серии напечатано, санкционировано теми, кто это сказал. Только так и не иначе. А теперь позвольте сделать небольшое "лирическое" отступление.

Осенью 1991 года мы собирали данные о художниках — российских немцах, и я познакомился с Марией Церникель-Штейнбах. Она была в 1965 году в Москве, в составе второй делегации российских немцев, требовавшей восстановления Республики на Волге. Я, конечно, воспользовался случаем, чтобы расспросить ее о тех событиях, и, в частности, сказал ей: "Вы можете не отвечать на этот вопрос, но я, как человек, проживший жизнь в Советском Союзе, знаю, что в каждом советском коллективе — студенческом, военном, рабочем, любом — всегда был "стукач" из "органов"...

Борис Викторович: Да.

Бернгардт: ...А то и не один. А в составе вашей делегации тем более должны были быть такие люди.

Как правило, все участники делегаций в той или иной мере за это пострадали. Но один из вас, тем не менее, сделал головокружительную карьеру. Молоденький учитель из Казахстана был приглашен в Москву, получил квартиру, работу в центральной газете "Нойес Лебен". И с тех пор, в глазах власть предержащих, он — "полномочный" представитель нашего народа. Не свидетельствует ли это о том, что данный человек мог быть..."

Борис Викторович: "Спецчеловеком".

Бернгардт: Да. Она мне сказала так: "Самой постановкой вопроса Вы уже на него ответили. Но у меня никаких документальных данных, естественно, нет".

Вы понимаете, о ком я говорю? В нашем движении есть только один человек с такой биографией.

Борис Викторович: Да, конечно.

Бернгардт: По моему убеждению, ни Россия, ни Германия не хотели воссоздания нашей Республики. Поэтому все "столкновения" внутри немецкой общественности если и не провоцировались "спецчеловеками", то, во всяком случае, умело использовались властями, чтобы сказать: "Вы сначала сами разберитесь, куда вы хотите — в Поволжье, в Калининград или еще куда-то. А потом уже будем что-то решать". Кстати, вышеупомянутый "товарищ" постоянно будировал тему Калининграда. У Вас не сложилось впечатления, что на самом деле за этим стояла определенная политика властей?

Борис Викторович: То, что там была политика властей, — это очевидно. Но у меня сложилось впечатление, что эта политика была какая-то "рваная", не было одной железной линии.

Бернгардт: То есть, в принципе, единым монолитом можно было "продавить" автономию?

Борис Викторович: Думаю, что да. При Горбачеве можно было наверняка. Но даже и после его ухода, наверное, можно, если бы был монолит. Но ничего же монолитного не было, это была какая-то свора грызущихся собак.

Они меня терпели, потому что я не принадлежал ни к одной из групп, не поддерживал ни одну из них, был со всеми в нормальных отношениях. Единственное, я всем говорил: "Что ж вы, сволочи, неужели договориться между собой не можете?" Грубо говоря, так обстояло дело.

Бернгардт: А с Эдуардом Фердинандовичем Айрихом у Вас никаких отношений не было?

Борис Викторович: Никаких, кроме формальных.

Бернгардт: Но ведь он был очень известный человек — заслуженный тренер СССР, возглавлял команду алма-атинского "Динамо" по хоккею с мячом и хоккею на траве, а также сборную СССР по хоккею на траве.

Борис Викторович: Нет, я никогда с ним лично не общался. Я был далек от спортивных кругов.

Бернгардт: Он был и членом вашего оргкомитета. Трудармеец, участник немецкого движения еще с 60-х годов. В трудармии находился в Краснотурьинске.

Борис Викторович: Краснотурьинск — это же рядом с Тагилом. Значит мы с ним были почти в одном месте...

Бернгардт: А Вы не помните те события, которые предшествовали отмене Первого съезда? Он должен был пройти 12-15 марта 1991 года и вдруг 7 марта был неожиданно отменен.

Борис Викторович: Я принимал в этом участие, хотя сейчас уже забыл подробности. Но там были в действительности чисто технические причины. Это не была политика.

Бернгардт: Официальное объяснение отмены известно. 17 марта проводился Всесоюзный референдум...

Борис Викторович: Да, что-то мешало, и Съезд просили передвинуть.

Бернгардт: Но это мог быть просто надуманный предлог. Ведь сроки обоих мероприятий были известны задолго до этого, а отменили Съезд за 5 дней до его открытия, накануне 8 марта.

Борис Викторович: Я к этому решению отнесся спокойно, потому что оно не отменяло, а только смещало проведение Съезда. Я даже думал, что это правильно, что когда идет какая-то крупная государственная акция и вся пресса отвлечена, на нас не обратят никакого внимания.

Но в нашем немецком движении были люди, которым важен был скандал. Это Гроут, прежде всего. Потому что на фоне скандала он выглядел героем. Его восторженно приветствовала масса делегатов, поскольку они-то ничего не знали. Простые крестьяне приехали, первый раз здесь. Он выходит и начинает говорить: "Если нас не услышат, то мы все вместе покажем им! Мы все уедем в Германию!" И народ был в восторге: "Вот, наконец, решительный человек".

Он же прекрасно понимал, что это не так делается. Зато крик был мощным: "Мы объявим массовый выезд в Германию!" Выезд-то объявить можно, да кто вас пустит, дураков? Нет, он был крикун.

А сейчас, Вы говорите, он на Украине кричит? Он сыграл отрицательную роль, постоянно мешал работе, и у некоторых, в том числе у меня, даже возникло впечатление, что он сотрудник КГБ, которому поставлена задача развалить движение. Если это так, то его поведение было идеально правильным.

Бернгардт: Да, в свое время распускалась такая версия.

Борис Викторович: Просто иначе его поведение непонятно, а если это так, то все логично. Так и надо было действовать. Так что это очень сомнительная фигура, и слава Богу, что его нет сейчас в России. Кроме того, это человек, который не держит слова. А это самое страшное.

Например, мы с ним сидим в октябре 91-го года, и я говорю: "Нельзя развалить Съезд. У Вас одна позиция, у меня другая, у этого третья (мы сидели вчетвером). Но нельзя же все это выносить на Съезд! Давайте выясним, что у нас общего, и это предложим Съезду, а остальное оставим за скобками. Тогда будет единство".

Мы обо всем договорились, открываем Съезд, он выходит и все поперек говорит. Я знал, что есть разные течения, но я знал также, что нельзя допустить, чтобы течения так и остались течениями. Иначе ничего общего не будет. И я предложил: давайте выясним, что у нас общего. Выяснили. А теперь давайте так: такая-то позиция, все за? Все. Дальше. Автономия? Автономия. На Волге или в Казахстане? На Волге. Все за? Все. Договорились? Договорились. Теперь это — тут разные мнения. Давайте отставим, не будем этот вопрос на Съезде поднимать. И так далее. В общем, мы договорились, он выходит и... все поперек!

Никакого уважения к нему после этого у меня, конечно, уже не было. Чего стоит человек, который не держит слова, данного тебе? Поэтому у меня отношение к нему как к человеку, который говорит одно, а делает другое...

Бернгардт: В общем-то для себя я давно понял, что наша проблема здесь никому не нужна.

Борис Викторович: В России? Никому не нужна, абсолютно.

Бернгардт: Поэтому, что касается восстановления нашей Республики, то по-другому и быть не могло. Такая судьба. Образно говоря, на небесах решили: "Завершить!"

Епископ Шпрингер в свое время создавал в Германии структуру лютеранской церкви из священников, работающих среди румынских немцев. И он мне рассказывал, что когда начался поток немцев из Румынии в Германию, то самыми ярыми противниками этого переезда были румынские немцы, оказавшиеся в Германии к концу войны. Те, кто служил в Вермахте...

Борис Викторович: ...и потом остался в Германии.

Бернгардт: Да. И причина этого сопротивления была в следующем. Если в России немецкие традиции насчитывали, грубо говоря, 200 лет, то в Румынии, как у Вас написано, немцы жили 800 лет...

Борис Викторович: Это я написал со слов Эрны Оберт, дочери Германа Оберта.

Бернгардт: То есть там сложилась многовековая самобытная культура, и она этим потоком была унесена в небытие. Тем самым немецкая традиция в Румынии была завершена. И румынские немцы, уже жившие в Германии, это прекрасно понимали и были страшно недовольны.

Борис Викторович: Кстати, Оберт очень удивился, когда румыны объявили его великим румынским ученым. То его гнали в шею, а потом, когда он стал известным, выяснилось, что он великий румынский ученый.

Бернгардт: Мне рассказывали про "великорумынский" шовинизм.

Вера Михайловна: Обычная история. Чем меньше страна, тем больше шовинистской спеси.

Борис Викторович: Есть такой румынский космонавт Прунариу, который у нас летал, так вот Оберт в моем присутствии разговаривал с ним по-румынски. То есть он действительно хорошо знал румынский язык.

Бернгардт: А Вы с ними о том, как жилось румынским немцам, не говорили?

Борис Викторович: Нет. Это ведь был симпозиум по космическим исследованиям.

Бернгардт: Борис Викторович, а как Вы относитесь к идее проведения нового Съезда немцев России?

Борис Викторович: Мне кажется, любой съезд российских немцев полезен, кем бы он ни собирался, кроме каких-то явно обструкционистских людей, которых я себе не представляю. Поэтому я совершенно спокоен в том смысле, что это заведомо хорошо. Он может быть хуже, может быть лучше, может быть более удачным или менее, но, во всяком случае, это что-то.

Бернгардт: А как насчет Вашего участия?

Борис Викторович: Я готов участвовать, но из-за болезни — символически, в ограниченной форме: прийти на съезд, если буду здоров, выступить с приветствием, присутствовать на открытии. Но, конечно, я не могу быть во главе оргкомитета, поскольку это требует работы. А работать я, к сожалению, пока не могу. Может, через год, через два...

Абрамцево, август 1999 г.

В предыдущих главах достаточно подробно описана деятельность Оберта на различных этапах развития ракетно-космической техники. Частично там охарактеризована и роль фон Брауна в деле становления ракетной техники и космонавтики. И невольно возникает вопрос: почему все же фон Брауну, а не Оберту выпала задача осуществления великих идей, почему ученик стал выше учителя, когда дело коснулось промышленной реализации задуманного? Что это — постоянно мешавшая Оберту связь с Румынией, случайность биографии или некая закономерность, а следовательно, и неизбежность? Чтобы сделать попытку ответить на этот естественно возникающий вопрос, надо несколько подробнее обсудить проблему рождения новой техники, включив в рассмотрение не только Оберта и его окружение.

В свое время К.Э. Циолковский написал: "Сначала неизбежно идут: мысль, фантазия, сказка. За ними шествует научный расчет. И в конце концов исполнение венчает мысль". В этом безусловно справедливом высказывании хотелось бы более подробно рассмотреть путь от научного расчета до исполнения. Он не так прост, как может показаться с первого взгляда. Что касается первого шага — мысли, фантазии, сказки, то здесь все ясно. Мечта о, казалось бы, несбыточном всегда сопутствовала (да и сейчас сопутствует) человечеству. Прогресс был бы немыслим, если бы не существовало мечты, желания, стремления добиться чего-то. Если эта мечта сегодня несбыточна, то это вовсе не означает, что она несбыточна вообще. Жесткая действительность, доказывающая ежечасно несбыточность мечты сегодня, не заставляет людей забыть или отбросить ее, а переводит эту мечту в своеобразное запоминающее устройство — сказку. Там она живет и постоянно напоминает о себе всем людям, как бы дожидаясь времени, когда она сможет стать былью. Что касается фантазий и сказок, связанных с космическими полетами, то их очень много. Н.А. Рынин собрал их в одной из своих книг, входящих в его капитальный труд "Межпланетные сообщения".

Более сложно обстоит дело с тем, что Циолковский назвал "научным расчетом". Этот момент наступает тогда, когда общее развитие научных знаний достигает такой ступени развития, что находится человек (очень часто это несколько людей, живущих далеко друг от друга и работающих независимо), который способен увидеть путь к достижению мечты.

На рассматриваемой стадии движения от мечты до ее реализации речь пока идет только об обнаружении принципиальной возможности осуществить то, что все считают несбыточной, а следовательно, и пустой мечтой. Отличный пример такого подхода дает первая работа К.Э. Циолковского "Исследование мировых пространств реактивными приборами", опубликованная в 1903 году. В этой ставшей классической работе Циолковский убедительно показывает, что единственным методом подъема на очень большие высоты и даже вылета в межпланетное пространство является ракета. Он показывает, что это не обычная для того времени пороховая ракета, а нечто совершенно новое: топливо для ракеты применяется жидкое, причем горючее и окислитель хранятся в разных баках и вступают в контакт друг с другом лишь в камере сгорания ракетного двигателя. В качестве топлива он предлагает жидкие водород и кислород. Написав уравнения движения ракеты, он приходит к очень важному принципиальному выводу: ракета способна поднять любой груз и развить любую скорость, конечно, если она сама имеет достаточную величину и если доля массы топлива в общей массе ракеты тоже достаточно велика. В своей работе он рассматривает и много других, тоже важных, но более частных вопросов: как управлять движением такой ракеты, указывает на необходимость использования автоматического управления и т. п.

Однако Циолковский всюду подчеркивает, что его работа не руководство для проектирования реальной космической ракеты, а лишь указания того направления, которое ведет к желанной цели. Он сам пишет в этой работе: "Моя цель возбудить к нему [поднятому им вопросу. — Б.Р.] интерес, указав на великое значение его в будущем и на возможность его решения..." Что касается предложения использовать для полета ракету, то Циолковский справедливо отмечает, что это "мысль не новая", а новое качество этой старой мысли дают расчеты, основанные на математическом описании полета ракеты. Говоря о своей ракете, он особо подчеркивает, что "вычисления, относящиеся к ней, дают столь замечательные результаты, что умолчать о них было бы большим грехом".

Следовательно, научный анализ проблемы (в отличие от эмоционального восприятия ее в сказке) дает возможность указать то направление в развитии техники, которое способно ее решить. Именно только направление, а не техническое решение. Об этом хорошо пишет и сам Циолковский: "Эта моя работа далеко не рассматривает всех сторон дела и совсем не решает его с практической стороны — относительно осуществимости; но в далеком будущем уже виднеются, сквозь туман, перспективы, до такой степени обольстительные и важные, что о них едва ли теперь кто мечтает".

Во многом аналогичный характер имеет и первая работа Эсно-Пельтри, доложенная им в 1912 году на заседании Французского физического общества. Она содержит только указание на то, что с помощью ракеты можно выйти в космическое пространство и совершать межпланетные перелеты; это утверждение автора подтверждается расчетами, основанными на математической теории движения ракеты. Никаких указаний на способ технической реализации своего предложения Эсно-Пельтри тоже не дает. У него это имеет и дополнительное основание: рассматривая численный пример, он взял "разумное" (по тем временам) отношение массы топлива к массе ракеты и сразу пришел к ошибочному выводу, что нужных для межпланетных перелетов топлив в природе не существует и что даже для полета на Луну придется использовать ядерную энергию. Циолковский был здесь и смелее, и осторожней — он приводил потребное отношение масс топлива и ракеты, не переходя к вопросу о возможности его технической реализации. Во всяком случае и Эсно-Пельтри указывает лишь в основном правильное направление, в котором надо искать решение проблемы межпланетных перелетов, отнюдь не претендуя на то, что им найден и технически реализуемый облик ракеты.

Таким образом, два первых в истории ракетной техники математически и механически обоснованных предложения по вопросу о выходе человечества в космос сводились к тому, что указывалось направление, в котором следует искать решения грандиозной задачи, вставшей перед человечеством. Никаких достаточно глубоко проработанных предложений о способах технической реализации своих идей оба автора не приводили. Для первого шага в найденном совершенно новом направлении это было разумно. Обоих можно понять и в плане эмоциональном. Обнаружив путь, ведущий к осуществлению одной из самых дерзких идей человечества, не хотелось терять годы на проработку технических деталей реализации найденного решения, хотелось как можно раньше оповестить всех, что решение существует (пусть и в неявной пока форме).

Конечно, неявная форма доказательства существования решения задачи межпланетных полетов не могла заинтересовать трезвых промышленников. Во-первых, не ясно было, кому (кроме безденежных мечтателей) это нужно, а во-вторых, было совершенно не ясно, способна ли техника сегодняшнего дня реализовать подобную ракету. Достаточно было представить себе массу подлежащих решению проблем (как изготовить работоспособный двигатель, как его охлаждать, как управлять летящей ракетой, как решать вопросы теплового режима ракеты, как получить нужное соотношение массы топлива и массы ракеты и др.), чтобы отказаться от мысли тратить на такое дело деньги, которые можно использовать значительно более эффективно.

Следующий шаг в направлении реализации идеи межпланетного полета сводился, таким образом, к попытке показать на только принципиальную, но и техническую реализуемость ракетной идеи. Но для начала опытов с двигателями и ракетами опять были нужны деньги. Конечно, не те огромные суммы, которые потребовала бы реализация всей программы, однако даже скромных средств для первых опытов нельзя было достать. К тому же перед началом таких опытов следовало иметь достаточно подробно технически проработанный проект будущей ракеты, иначе оставалось неясным, с чем, собственно, экспериментировать. Отсюда стремление у новых пионеров ракетно-космической идеи проработать конструкцию будущей ракеты технически. Интересно отметить, что первые — Циолковский и Эсно-Пельтри — к конструированию так и не обратились даже в своих более поздних работах.

Пионерами, взявшими на себя доказательство технической реализуемости ракетной идеи, были прежде всего Годдард, Оберт, Цандер и Кондратюк. Первоначально надо было проработать некоторый, пусть самый предварительный, проект самой ракеты или ее принципиальных элементов, чтобы быть готовым к постановке экспериментальных исследований. Это облегчало задачу — можно было работать в одиночку, с карандашом, бумагой и логарифмической линейкой, что не требовало особых средств. По сравнению с другими Годдард находился в лучшем положении: еще в 10-е годы он нашел источники финансирования и начал свои эксперименты. К сожалению, излишняя секретность работ мешала ему плодотворно включиться в общее дело. Что касается Оберта, то он публикует не только теорию, но и проекты ракет, космических аппаратов и их узлов в своих книгах 1923 и 1929 годов. Цандер подробно анализирует в своих исследованиях работу ракетного двигателя и позже ставит соответствующие экспериментальные исследования. Книга Кондратюка полна мыслей, носящих характер технических предложений по созданию межпланетной ракеты. Для работ этой группы пионеров космонавтики характерно то, что их больше всего волнует техническая реализуемость космической ракеты, а не обнаружение принципиальной возможности межпланетных полетов.

Для этой группы пионеров ракетно-космической техники характерна так же, условно говоря, универсальность. Выше уже говорилось, что для создания космической ракеты предстояло решить много самых различных проблем, каждая из которых могла стать непреодолимым препятствием при попытке осуществления идеи космического полета. Надо было обнаружить эти "узкие места", показать возможность их преодоления, как бы заранее снять возражения возможных оппонентов. Ведь анализ вроде бы разумного предложения Жюля Верна стрелять по Луне из пушки показал, что оно нереализуемо из-за свойственного ему "узкого места" — развиваемого при старте ускорения. Поэтому у Цандера можно найти не только исследования по созданию работоспособного ракетного двигателя, но и расчеты межпланетных траекторий, мысли о системе жизнеобеспечения, идею комбинированного летательного аппарата — сначала самолета, а затем ракеты, а также идею сжигания металлического горючего и многое другое. У Кондратюка можно найти соображения о компонентах ракетного топлива, конструкции двигателя, траектории полета, переносимости ускорения организмом человека, о сопротивлении атмосферы, способе посадки при возвращении из космического полета на Землю, соображения об управлении ракетой и т. п. Особенно разнообразны аспекты проблемы межпланетных полетов у Оберта, об этом уже говорилось при обсуждении его книг 1923 и 1929 годов.

На первых порах все эти проработки ведутся исследователями-одиночками. И это понятно: найти соратников в таком "несерьезном" деле очень трудно, в лучшем случае речь может идти о сочувствующих великой идее слушателях. Кроме того, завязку сложного, не имеющего аналогов летательного аппарата лучше вести в одиночку, чтобы различные, часто противоречивые, требования как-то увязывать, чтобы задумываемый летательный аппарат стал чем-то единым, а не превратился в совокупность несводимых к единству систем и отдельных агрегатов. Подключение помощников разумно на следующей стадии — детальной проработки в основном уже продуманной конструкции. Здесь следует еще раз подчеркнуть, что речь идет о летательном аппарате, не имеющем аналогов, где немыслимо опереться на предшествующий опыт.

Это своеобразие метода решения задачи выхода в космос, характерное для самого начала работ, имеющих уже признаки инженерной деятельности, предъявляет тяжелые требования и к своим авторам. Человек, который берется за такое дело, должен быть подлинным энтузиастом идеи космонавтики, без этого его остановят первые же препятствия, которые он сразу обнаружит при попытке продумать основные конструктивные решения, ведущие к созданию космической ракеты. Он должен быть своего рода "универсалом" и смело браться за самые разные задачи — и конструктивного характера, и связанные с физическими процессами в необычных условиях, и биологии, и медицины. Конечно, такая широта не может быть одновременно и глубокой. Узкий специалист всегда лучше знает предмет своей области работы. Но для основной завязки космической ракеты и не нужны узкие специалисты (их привлекут к работе позже), важно, чтобы автор-первопроходец правильно видел основные закономерности тех областей знания, к которым он вынужден обращаться. Кроме того, здесь очень важна научная и техническая смелость, умение мыслить нестандартно. Все эти качества характерны для пионеров космонавтики, о которых идет речь.

После того как проработаны основы конструкции будущей космической ракеты, наступает этап реализации. И здесь все пионеры космонавтики сталкиваются с одной и той же трудностью: никто не собирается финансировать такого рода работы. С другой стороны, и у самих авторов в процессе продумывания конструкции будущей ракеты и соответствующих расчетов возникли вопросы, требующие экспериментальной проверки. Часто эти вопросы можно решить на упрощенных и малых моделях ракет. Обращение к упрощенным и малым ракетам в значительной части снимает и проблему финансирования работ: здесь вполне достаточны суммы, которые могут предоставить отдельные или заинтересованные фирмы (как это было с киностудией УФА у Оберта), или фонды (как это было у Годдарда), или общественные организации (например, Осоавиахим в начале работ Ф.А. Цандера и С.П. Королева).

Малые и упрощенные ракеты или ракетные двигатели не требуют для своей реализации больших конструкторских и производственных коллективов. Достаточно работать небольшими группами, которые собираются вокруг пионеров космонавтики. Последние уже опираются на существование (пусть пока на бумаге) технического решения проблемы космического полета, и это способно воодушевить многих энтузиастов — теперь они видят, что великая идея обоснована не только математически, но и технически, а следовательно, настало время решать ее практически.

Именно такой путь проделывает рождающаяся космонавтика всюду, где возникли соответствующие возможности. В Америке работает Годдард с небольшой группой сотрудников над своими малыми ракетами, в Германии начинает свои работы Оберт, которые приводят в конце концов к десяткам пусков малых ракет на берлинском "ракетодроме", в СССР вокруг Ф.А. Цандера собираются энтузиасты, запустившие малые ракеты ГИРД-09 и ГИРД-Х. Пусть результаты всех этих пусков более чем скромны, они, тем не менее, сыграли выдающуюся роль в становлении ракетно-космической техники. И дело вовсе не в том, что на этих пусках удалось решить какие-то проблемы ракетной техники. Дело много серьезнее. Эти пуски показали, что ракеты, использующие жидкое топливо, способны летать. И этот факт привлек внимание влиятельных и обладающих большими финансовыми возможностями заказчиков — военных ведомств. Выше уже обсуждалась проблема постепенного движения к космическому будущему через этап боевых ракет, что позволяет эту сторону вопроса повторно не обсуждать.

Вопрос, который здесь уместно обсудить, сводится к проблеме изменения организации работ при переходе от пусков малых ракет силами немногочисленных энтузиастов к систематическим и трудоемким работам по "настоящим" ракетам, сначала боевым, а потом и космическим ракетам-носителям и космическим аппаратам. Рассмотрение этой задачи и позволит получить ответ на поставленный в начале главы вопрос: почему фон Брауну, а не Оберту выпала честь осуществления пилотируемого полета на Луну?

Современная ракетно-космическая система представляет собою очень сложную совокупность самых разнообразных устройств. Это касается самой ракеты (двигатели различных типов с их сложной автоматикой; собственно ракета с топливными баками, системами опорожнения баков и автоматикой разделения ступеней; система управления движением ракеты; радиосистемы — командная радиолиния и система телеметрии; система бортовой энергетики и т. п.), это же касается и наземных служб (станции наблюдения за полетом ракеты с командной радиолинией и станциями приема телеметрической информации; стартовый комплекс с его системами доставки, установки и заправки ракеты топливом; технический комплекс, где идет окончательная сборка и испытания ракеты-носителя и космического аппарата и т. п.). Этот далеко не полный перечень согласованных и работающих как единое целое систем показывает, что его создание абсолютно исключено, если всем этим занимается один человек с десятком помощников, сколь бы ни были велики их желание и энтузиазм.

Не только объем работы, необходимый для создания и обслуживания современной ракетно-космической системы, становится непреодолимым для группы энтузиастов препятствием в деле создания такой системы. Может быть, еще более существенно то обстоятельство, что на каждом участке разработки такой системы должен стоять узкий специалист, глубоко знающий свое дело и, возможно, мало сведущий в проблематике всей ракетно-космической системы. Именно это имел в виду фон Браун, когда он в разговоре с Обертом утверждал в Пенемюнде во время войны, что сегодня здесь нужны не изобретатели, а инженеры. Широта взгляда, охват самых разных отраслей знания одним человеком (конечно, в ущерб глубине понимания), которая была столь нужной и полезной на предыдущем этапе движения от мечты о космосе к реальному его завоеванию, становилась теперь не только излишней, но даже вредной.

Само собою разумеется, что эту огромную работу (она охватывает тысячи ученых и инженеров) должен был кто-то объединять, сводить к согласованному единству, и не только объединять и согласовывать, но и делать это оптимальным образом. Этого человека можно в какой-то степени сравнить с дирижером. Дирижер сводит оркестр к некоторому единству, он слышит не только звучание всего оркестра как целого, но и каждый отдельный инструмент и мгновенно реагирует, если кто-то из оркестрантов сфальшивит. Но сказанное вовсе не означает, что дирижер должен уметь играть на каждом инструменте своего оркестра. Для этого существуют узкие специалисты-оркестранты. Каковы же требования, которым должен был отвечать дирижер "оркестра", создававший ракетную или ракетно-космическую систему в те далекие годы, когда это совершалось впервые?

Последняя оговорка весьма существенна. Сегодня, создавая новую ракетно-космическую систему, руководитель этих работ самым решительным образом опирается на предшествующий опыт. К сегодняшнему дню в космос ушли уже тысячи ракет, запустившие на звездные орбиты тысячи космических аппаратов. Имеется огромный и разнообразный опыт космических полетов, и это позволяет чувствовать себя достаточно уверенно, даже если разрабатывается что-то новое, оригинальное. В этом смысле сегодняшний руководитель новой космической системы находится в том же положении, что и руководитель проекта создания новой авиационной системы или новой подводной лодки. Совершенно иным было положение, например, фон Брауна или С.П. Королева, когда они создавали свои системы впервые, не имея возможности опираться на предшествующий опыт.

Нет сомнения, что руководителю создания первых ракетных и ракетно-космических систем тоже нужна была широта. Он должен был знать самые разнообразные системы, входящие в создаваемое им единство, знать их свойства, возможности и требования, которые они предъявляют к другим системам. Без этого увязка их в единое целое немыслима. Может быть, широта взглядов этих руководителей должна была быть даже больше, чем у тех, кто двигался, как Оберт, от первых книг, статей, теоретических расчетов к первым пускам малых ракет на берлинском "ракетодроме" или в ГИРДе. Но эта широта имела совершенно иной характер, чем у Оберта, Цандера и других пионеров космонавтики. У руководителей больших программ, в которых уже участвуют тысячи людей, широта сводилась к тому, что они должны были хорошо знать свойства и возможности применяемых ими систем, без понимания многих, даже очень важных тонкостей работы. Это было делом привлекаемых специалистов. У пионеров же широта сводилась к тому, что они сами, вместо специалистов, разрабатывали некие контуры будущих систем, сами пытались постигать тонкости их функционирования, ведь в их время узкие специалисты считали работы для ракетной, а тем более космической техники делом крайне несолидным.

Что касается собственно ракетной техники, то здесь руководители больших программ опирались на опыт, коренящийся в полулюбительских пусках малых ракет. В этих пусках было получено доказательство главного: ракетные двигатели работают, их можно охлаждать, ракеты способны летать, автоматические системы управления способны придать ракетам нужную устойчивость полета (это прежде всего показал Годдард, причем в отличие от многих других его работ о пусках ракет с автопилотом был опубликован соответствующий отчет). Без этого наглядного, видимого всем доказательства возможности создания ракет никто не стал бы финансировать большие проекты. Но не менее важно и то, что в этих первоначальных пусках был получен и опыт, который лег в основу возникавшей ракетной техники. Без этих пусков малых ракет был бы немыслим следующий шаг — большие проекты.

Возвращаясь к вопросу о том, каким требованиям должен был отвечать руководитель больших программ, сразу становится очевидным, что такой руководитель должен был быть выдающимся организатором работ. Иными словами, он должен был обладать качеством, совершенно не обязательным для пионера космонавтики, работающего, как правило, в одиночку или с несколькими помогающими ему сотрудниками. Сам Оберт, говоря о фон Брауне, считал нужным подчеркнуть это обстоятельство. Он утверждал, что превосходил фон Брауна как математик, физик и изобретатель, но, безусловно, уступал ему как менеджер, в этом качестве Оберт сравнивал себя с ребенком.

Мне не приходилось наблюдать работу фон Брауна, я лишь читал о ней и слушал рассказы бывших его сотрудников. Однако я многие годы (в том числе и в довоенное время) работал под руководством С.П. Королева, положение которого как руководителя больших программ по ракетной и космической технике во многом походило на положение фон Брауна. Поэтому мне представляется, что обсуждение вопроса, поставленного в начале главы: почему фон Браун, а не Оберт осуществил задуманное им в 20-е годы, полезно начать с обсуждения выдающейся роли Королева в становлении отечественной ракетно-космической техники.

Уже в самом начале 30-х годов, когда Королев приступил к своим работам по ракетной технике, в Москве сложилась ситуация, во многом напоминающая берлинскую ситуацию конца 20-х и начала 30-х годов. Как и в Берлине, в ГИРДе собралась небольшая группа энтузиастов-ракетчиков, причем в ее составе был такой выдающийся пионер космонавтики, как Ф.А. Цандер. К тому времени он закончил основную массу своих исследований, часть из них уже была опубликована, фактически задолго до начала его работы в ГИРДе им была закончена и книга "Проблема полета при помощи реактивных аппаратов" (она вышла в свет в 1932 году). Нет сомнения, что Ф.А. Цандер был наиболее сведущим в ракетной технике человеком из всех собравшихся вокруг него в ГИРДе. Казалось бы, именно он, как и Оберт — пионер космонавтики, должен был занять место начальника ГИРДа, но вместо Цандера начальником был назначен С.П. Королев. Уже тогда было ясно, что для должной организации работ необходимы совершенно другие способности и знания, чем те, которые нужны для научной работы, изобретательства или сочинения книг. Здесь нужны были не пионеры, а свершители их идей. Перед идущими вслед за пионерами руководителями больших ракетных, а потом и ракетно-космических программ возникали весьма своеобразные задачи. Выше уже говорилось, что они должны были быть превосходными организаторами, но этого одного было бы слишком мало. Попробуем показать это на примере С.П. Королева.

Иногда говорят, что Королев был выдающимся инженером и ученым. С этим трудно согласиться, если придавать терминам "инженер" и "ученый" обычный смысл. Королеву лично не принадлежит ни одного какого-либо особенно интересного конструктивного решения сложного элемента конструкции, что характерно для выдающихся инженеров. Не был он и ученым в обычном смысле этого слова — в науке нет ни одной теории или теоремы Королева или большого и исчерпывающего экспериментального исследования сложного явления, связанного с его именем. Сказанное не следует считать принижением его роли, которую он сыграл в рождении космонавтики. Выдающихся ученых и инженеров много, Королев же был явлением уникальным. И эта его уникальность связана с тем, что ему приходилось открывать новую эпоху в истории человечества — космическую.

Мне уже приходилось писать о том, что, пытаясь охарактеризовать эту уникальную способность Королева одним словом, я не смог найти лучшего, чем "полководец". И это не результат поисков необычного и броского сравнения, а результат анализа особенностей деятельности Королева как руководителя программ и выявившихся при этом аналогий с деятельностью великих полководцев. Эти аналогии можно свести к шести пунктам.

1. Крупные организаторские способности. Об этом уже говорилось выше в связи с оценкой деятельности фон Брауна. Совершенно очевидно, что это качество присуще и настоящим полководцам.

2. Умение решать не только задачи сегодняшнего дня, но и умение выработать стратегическую линию, ведущую к далекой конечной цели, умение действовать ради достижения этой далекой и важной цели иногда, казалось бы, неоптимально для сиюминутной ситуации. Когда обсуждался вопрос о первом пилотируемом полете в космос, то было предложено около десятка различных вариантов решения этой задачи. Все эти варианты (кроме одного) предусматривали вертикальный подъем человека за пределы атмосферы (теперь такие полеты называют суборбитальными), и лишь один вариант предусматривал полет человека сразу на искусственном спутнике Земли. Королев остановил свой выбор на этом единственном варианте. Тактически он был неправ — вертикальные пуски, в том числе с животными, были хорошо освоены, но стратегически его решение было безупречным — полет человека сразу на космическом корабле открывал беспредельные просторы для пилотируемой космонавтики будущего и ускорял наступление этой эпохи. В качестве другого примера подобных действий Королева можно привести случаи (и не один), когда он отказывался от сравнительно легких, очень эффективных проектов после того, как первые результаты уже были им получены. Он "дарил" их для дальнейшего развития другим организациям, чтобы высвободить силы для дальнейшего движения в новые, трудные, еще не освоенные области космонавтики. Это всегда вызывало недовольство час-ти его соратников, желавших продолжать успешно начатое, но всегда оказывалось правильным с точки зрения завоевания все новых и новых областей в будущем. Этот примат стратегически важного — тоже качество хорошего полководца.

3. Умение воодушевить своих соратников, вселить в них уверенность в конечной победе (которая была далеко не всегда очевидна, ведь Королев и его "войско" брались за задачи, которые еще никто и никогда не решал). Надо было стать для всех непререкаемым авторитетом, каждое решение которого подлежало безусловному исполнению. Это представлялось особенно важным по той причине, что в отличие от уже существующих отраслей техники, где разумность принимаемых решений почти очевидна и достижимость конечной цели не вызывает сомнений, в начальные годы становления ракетно-космической техники об этом не могло быть и речи. Такое воодушевление могло реализоваться лишь при одном дополнительном условии: Королев должен был (и он это всегда делал) брать всю ответственность за принимаемые решения на себя. Лишь знание того, что в любом случае, что бы ни случилось, непосредственный исполнитель (а часто и виновник ошибки) никогда не станет козлом отпущения, что Королев всегда будет с ним и "прикроет" его от гнева высоких начальников, создавало так нужное ощущение товарищества, принадлежности к одной "команде". Без этого никакое воодушевление невозможно, как невозможна и смелость при подготовке нетрадиционных решений.

4. Как и в военном деле, очень важной была твердость в проведении принятого решения, сила воли. И то и другое создавало у рядовых работников ощущение правильности избранного пути, столь нужное первопроходцам. Эти качества были необходимы не только для поддержания рабочей атмосферы внутри коллектива соратников, но и для ограждения его от "внешних опасностей", которые часто возникали в виде скептических мнений других организаций, предлагавших иногда внешне выигрышные, но на самом деле неэффективные (как позже выяснялось) альтернативы. Не менее важной была и решительность, стремление не прятаться за спины многочисленных экспертов и не терять, таким образом, драгоценное время.

5. Упомянутая в предыдущем пункте твердость не должна была переходить в упрямство. Если возникало серьезное препятствие на избранном пути, то надо было уметь предпринять, условно говоря, обходный маневр. Такие маневры существуют не только в военном деле, но и в технике. Чтобы иметь возможность подобного маневрирования, нередко одновременно разрабатывались различные варианты какой-то подсистемы, имевшие разные плюсы и минусы, и окончательный выбор делался в ходе работы, иногда на очень позднем этапе. Осуществление таких технических маневров требовало, конечно, перегруппировки сил, и это тоже надо было смело осуществлять.

6. Очень важным, не поддающимся рациональному толкованию, было свойство руководителя, которое можно кратко охарактеризовать так: принимать правильные решения при недостатке информации. В отличие от уже существовавших отраслей техники и космонавтики сегодня, в начальные годы становления ракетно-космической техники многие решения надо было принимать почти вслепую. Говоря о космонавтике, можно, например, указать, что мы иногда почти ничего не знали о свойствах космического пространства, о влиянии невесомости не только на человеческий организм, но и на работу технических устройств и т. д. Сегодня все это известно, но в 50-е годы очень существенное не могло быть известно исполнителям, а решения все равно принимать было нужно. Я приведу здесь один, почти хрестоматийный, пример. Когда велось проектирование первых автоматов для посадки на Луну, то важным был вопрос о характере лунного грунта. В зависимости от ответа на этот вопрос совершенно разный облик получали посадочные устройства. На многочисленных совещаниях по этому вопросу мнения планетологов разделились: одни считали лунный грунт твердым, наподобие земного, а другие утверждали, что Луну покрывает толстый слой тончайшей пыли и после посадки лунный автомат способен "утонуть" в ней, если не принять необходимых конструктивных мер (например, сделать посадочное устройство наподобие больших надувных "матрацев"). Голоса специалистов поделились приблизительно поровну. На последнем совещании по этому поводу, которое вел Королев, ситуация не изменилась. Но делать лунный автомат было нужно, терять время на продолжение бесплодных дискуссий не имело смысла, и Королев решил: "будем считать лунный грунт твердым". Это решение вызвало негодование половины специалистов как совершенно необоснованное. Но Королев оказался прав. Что позволило принять ему правильное решение при отсутствии достоверной информации? Сегодня ответа на этот вопрос не существует. Можно было бы считать, что он выбрал вариант "на авось" и угадал случайно. Однако ситуации, подобные описанной, повторялись по тому или иному поводу слишком часто, чтобы эту способность принимать правильные решения при недостатке информации можно было объяснять случайностями. В этом вопросе Королев опять походил на выдающегося полководца. Полководцы очень часто руководят сражением при недостатке информации не только о противнике, но иногда и о собственных войсках, и хороший полководец отличается от плохого способностью тем не менее принимать правильные решения.

Если вернуться к характеристике фон Брауна, который работал в похожих условиях, то можно предположить, что и он обладал аналогичным даром руководителя, ведущего своих сотрудников по неизведанным путям. Действительно, его сотрудники в своих воспоминаниях отмечают его выдающийся талант организатора, менеджера, способность сплотить разнородный коллектив для движения к единой цели. Особо отмечается некая "излучающая сила", характерная для его личности, которая позволяла ему привлекать к себе людей и убеждать их в своей правоте. Как и Королев он умел, судя по высказыванию Оберта, воодушевлять соратников, а не просто давать распоряжения. И в то же время хорошо знавший фон Брауна Зенгер, отмечая его замечательные способности, добавляет, что они были не творческого характера, т. е. что фон Браун, будучи выдающимся руководителем и крупным инженером, не был одновременно и генератором научных и технических идей (впрочем, это, может быть излишне самокритично, признавал и сам фон Браун: "Мы были всегда только жестянщиками...").

Краткое сопоставление деятельности Королева и фон Брауна говорит о том, что для того, чтобы возглавить работы по большим ракетным и ракетно-космическим проектам в далекие времена рождения ракетно-космической техники, прежде всего были нужны таланты, которые я назвал талантами полководца, а лишь во вторую очередь знание теории ракетной техники или умение сконструировать сложное устройство.

Приведенные выше соображения дают возможность понять то, что можно было бы назвать "трагедией пионеров". Пионеры работают в одиночку или с малым числом сотрудников. Фон Браун пишет об этом, имея в виду Оберта, что великие открытия и духовные новшества нельзя заранее профинансировать или организовать. Они в муках рождаются в головах гениальных одиночек. В силу этого тут нет необходимости организовывать работу тысяч людей и многих организаций. У того, кто в одиночку (а иначе нельзя) берется за такое дело, важны глубокие знания в разных областях: талант инженера, ученого и смелого изобретателя. У Оберта это привело к тому, что, как сказал один из его биографов, 90% своего вклада в рождение ракетно-космической техники он совершил до 35-летнего возраста и позже оказывался как бы "не нужным". Для тех, кто возглавит потом создание ракетно-космической промышленности (не только заводов, но и соответствующих конструкторских и научных организаций), требуются, как уже говорилось, совершенно другие таланты. Поэтому здесь неизбежна смена руководителей, здесь, условно говоря, пионер передает эстафетную палочку своему ученику, а сам отходит на второй план. Оберт, по всей видимости, не понимал этого в 30-40-е годы. Ему казалось, что его обходят, оттесняют от руководства тем, что он породил. На самом же деле здесь все было закономерно. И даже если бы он не жил в Румынии, трудился бы с другими пару лет на берлинском "ракетодроме", все равно работы в Пенемюнде возглавил бы фон Браун или кто-либо другой, обладавший сходными талантами, но ни в коем случае не Оберт. Точно так же и у нас. Если бы Цандер не умер совершенно неожиданно в 1933 году в Кисловодске, то все равно становление ракетно-космической техники возглавил бы Королев, а не Цандер. И это из тех же соображений. Фон Браун очень точно охарактеризовал то новое, чем должен владеть руководитель, приходящий на смену основоположнику типа Оберта: умением организовать и профинансировать гигантские и сложнейшие работы.

В настоящей главе приходилось неоднократно упоминать о похожей роли в создании ракетной техники, которая выпала Королеву (в СССР) и фон Брауну (в Германии и США). Но похожи не только их роли, но и судьбы. Можно отметить почти мистическое соответствие их биографий. Оба они имели счастье начинать свою работу в ракетной технике в контакте с признанными пионерами: Королев — с Цандером, фон Браун — с Обертом. Оба они в это время увлекались планеризмом. Оба получили образование в высших технических учебных заведениях и получили звания авиационных инженеров. Оба начали практическую работу по ракетной технике в малых, полулюбительских группах: Королев — в ГИРДе, фон Браун — на берлинском "ракетодроме". Оба перешли на работу по заданиям военных ведомств: Королев — в Реактивный научно-исследовательский институт, фон Браун — в Куммерсдорф. Оба отличались выдающимися способностями организаторов и стояли у истоков того, что сегодня называют ракетно-космической промышленностью. Оба на начальном этапе вели свои работы в тоталитарных государствах: Королев — в сталинском, фон Браун — в гитлеровском. Оба в возрасте 32-х лет были репрессированы по надуманным обвинениям: Королев — НКВД, фон Браун — гестапо. Обоим были предъявлены одинаковые обвинения: Королеву — во вредительстве, фон Брауну — в саботаже. Обоим удалось вернуться к активным работам по ракетной технике. Королев запустил первый советский искусственный спутник Земли (он был и первый в мире), фон Браун — первый искусственный спутник в США. Оба были признанными руководителями космических программ своих стран, и оба умерли от одной и той же болезни, проклятья нашего времени, — рака.

В заключение несколько слов о том, как обстоят дела сегодня. Сегодня "полководцы" более не нужны. Ракетная техника и космонавтика стали одной из развитых отраслей человеческой деятельности. Уже запущены сотни и тысячи ракет и космических аппаратов, накоплен огромный опыт, написаны сотни книг, в том числе и учебников, короче — сегодня ракетно-космическая техника имеет тот же характер, что и авиационная, и любая другая, аналогичная по сложности отрасль человеческой деятельности. Время принятия решений при недостатке информации, характерное для первопроходцев, уже прошло. Это не значит, конечно, что современный руководитель больших космических программ не должен быть хорошим организатором, не должен уметь составлять перспективные ("стратегические") планы работ или не должен обладать сильной волей. Однако сегодня все эти и аналогичные качества не имеют той специфики, которая возникала у первопроходцев вследствие полного отсутствия у них того, что зовут "предшествующим опытом".

Впервые я познакомился с Сергеем Павловичем Королевым в начале 1937 года, когда еще молодым инженером поступил в его отдел в Реактивном научно-исследовательском институте (РНИИ). Если говорить точнее, мы были уже знакомы, встречаясь на Всесоюзных планерных слетах в Крыму, но там наше знакомство было только "шапочным". И вот я сижу в его маленьком, отгороженном от небольшого общего зала кабинетике и выслушиваю первые наставления. Сергей Павлович говорит о главном направлении моей будущей работы в отделе*. Смысл его слов сводится примерно к следующему: "Вот вы, все молодые люди, хотите обязательно строить ракеты или ракетные моторы и считаете, что все дело в них, а между тем сегодня это уже не так! Необходимы и системы управления. Как строить ракеты и моторы, мы уже знаем, а управление полетом, устойчивость движения стали "узким местом"". Вспоминая сейчас эти слова С.П. Королева, хочется отметить две особенности метода его работы, которые уже проглядывали в этом разговоре и которые ярко проявились в последующие годы. Эти особенности можно назвать системным подходом и продуманной очередностью работ.

* Здесь употребляется современное понятие "отдел", хотя в те годы говорили "группа" (Прим. автора).

Понимать высказывание С.П. Королева о том, что в 1937 году мы уже умели "строить ракеты и ракетные моторы", буквально было бы большой ошибкой. От скромных ракетных конструкций середины 30-х годов до ракеты, поднявшей "Восток" с Гагариным, был проделан очень длинный и тяжелый путь. В 1934-1937 годах было уже осуществлено несколько запусков небольших крылатых и бескрылых ракет с жидкостными ракетными двигателями, существовал отдел В.П. Глушко, разрабатывавший для них ракетные двигатели, и были видны перспективы дальнейшего развития названных работ. В то же время устойчивость полета тех ракет была неудовлетворительной, и всем стало очевидно, что без установки на них достаточно сложных устройств, например типа самолетных автопилотов, получение сколько-нибудь серьезных результатов от запуска ракет было невозможным. Поэтому сказанное Сергеем Павловичем вовсе не противоречит его же высказываниям, относящимся к более раннему времени, "в центре внимания — мотор!". Сначала действительно надо было создать работоспособный ракетный двигатель, найти конструкторский коллектив, способный вести такие работы, разработать и запустить ряд небольших ракет для получения опыта, необходимого при решении ряда технических задач, и лишь после этого переходить к следующей задаче — задаче управляемого полета ракеты. Уже в те годы С.П. Королеву было ясно, что ракетный летательный аппарат представляет собой сложную систему, состоящую, как мы сейчас сказали бы, из ряда подсистем, одинаково важных для достижения конечного результата. Именно конечный результат был всегда единственной целью Сергея Павловича, а поэтому все, что было нужно для достижения этого конечного результата, он считал своим кровным делом.

В те дни в РНИИ уже существовал небольшой отдел С.А. Пивоварова, в котором разрабатывались первые конструкции отечественных гироскопических приборов для автоматического управления полетом ракет, однако этот отдел был чисто конструкторским, и Сергей Павлович прекрасно понимал, что создаваемые в нем автоматы будут успешно функционировать лишь в том случае, если они будут правильно "настроены", а их характеристики будут согласованы с аэродинамическими характеристиками ракеты и предполагаемой траекторией ее полета. В авиации эта задача решалась сравнительно просто — летчик в полете испытывал и отрабатывал автопилот, имея возможность в любое мгновение перейти на ручное управление, и мог проделывать это в течение многократных полетов. В ракетной технике это полностью исключалось. Все надо было рассчитать и предусмотреть еще до полета ракеты, к тому же единственного. Так, из казалось чисто конструкторской задачи — установки автомата на ракету — рождалась сложная научная проблема. Подобное переплетение научных и конструкторских задач вообще весьма характерно для современной техники и, само собой разумеется, было с самого начала становления ракетной техники ее отличительной чертой.

Любую возникающую научную проблему Сергей Павлович решал со свойственной ему широтой, в частности он привлек к теоретическим исследованиям сотрудников Московского университета, поручил разработку проблем телеуправления специализированному институту, создал специальную группу в своем отделе, короче — делал все возможное для того, чтобы данная задача решалась на самом высоком научном уровне, который полностью бы исключал какое-либо "кустарничанье", чтобы все работы велись под его контролем и координированием. Впоследствии этот метод самого широкого привлечения ученых разных специальностей к работе руководимого им конструкторского бюро, с сохранением всей координации в своих руках, стал одной из основных черт работы Главного конструктора ракетно-космических систем.

Мне было поручено ведение работ по крылатой ракете 212 с автоматом стабилизации, причем одним из моментов ее подготовки к летным испытаниям была продувка свободно подвешенной, полностью собранной ракеты с работающим автоматом в аэродинамической трубе ЦАГИ. Таким способом предполагалось в какой-то мере смоделировать условия реального полета и оценить степень согласованности теоретически определенных настроек автомата стабилизации с инерционными и аэродинамическими характеристиками ракеты. Это служит еще одним примером, иллюстрирующим неразрывную связь науки и инженерной практики даже на самых начальных этапах развития ракетной техники. Однако я вспоминаю об этом с совершенно другой целью.

Работы в чужой организации, носящие необычный для нее комплексный характер, всегда сложны, требуют увязки многих служб и сопряжены с преодолением массы мелких, но тем не менее существенных технических и организационных трудностей. Неудивительно, что и я, и откомандированная со мною в ЦАГИ бригада механиков столкнулись с большими трудностями при проведении одного из особенно сложных экспериментов, связанного с киносъемкой колеблющейся в воздушном потоке ракеты. Приехавший в это время в ЦАГИ Сергей Павлович, который всегда считал необходимым лично следить за ходом "узловых" экспериментов, мгновенно оценил обстановку и понял, что если все будет продолжаться в том же духе, то эксперимент с киносъемкой скорее всего никогда не будет осуществлен. Здесь возможны были две реакции: или обратиться к руководству ЦАГИ, или "сообщить дополнительный импульс" непосредственному исполнителю, то есть мне. В данной ситуации им был избран второй вариант, а посещение руководства ЦАГИ, видимо, было оставлено "про запас". Сергей Павлович вовсе не отругал меня, но нашел какие-то очень точные и впечатляющие слова, из которых я четко усвоил свою неполноценность и подсознательно ощутил, что если в ближайшие 24 часа киносъемка не состоится, то в Москве произойдет некое стихийное бедствие вроде землетрясения. Полученный импульс был настолько велик, что скорость моих перемещений по территории ЦАГИ утроилась, и во мне ненадолго пробудились дремлющие во всяком человеке таланты Остапа Бендера. Когда я через сутки доложил о завершении этапа испытаний, связанного с киносъемкой, то Сергей Павлович был явно удивлен, хотя и старался не показывать этого. Он ограничился сухой констатацией: "Вот видите, когда человек чего-то по-настоящему захочет, он этого всегда добьется!" Этот почти анекдотический эпизод вспоминается сейчас по той причине, что он хорошо передает одну из особенностей стиля руководства С.П. Королева: ничего не делать за исполнителя, не водить его, как маленького ребенка, "за ручку", всячески развивать в своих подчиненных ответственность, самостоятельность, инициативу и стремление выполнять запланированные работы в полном объеме и в самые сжатые сроки.

Начатые широким фронтом работы по созданию ракетных летательных аппаратов с жидкостными ракетными двигателями (ракеты 201, 212), в том числе и для пилотируемых полетов (ракетоплан 318, ракетный самолет с герметичной кабиной для полета в страто-сфере), которые велись в отделе Королева, незадолго до войны были свернуты, чтобы сосредоточить все силы института на завершении создания ракетной артиллерии — знаменитых впоследствии "катюш". Прекращение работ по крылатым ракетам имело еще одну причину. Летом 1938 года С.П. Королев и В.П. Глушко были арестованы по надуманным обвинениям, как это происходило повсеместно в 1937-1938 годах. В то время существовало несколько сценариев ареста "врагов народа". Наиболее простым способом был арест днем, в рабочем кабинете, или ночью, дома (что делалось чаще), органами НКВД. Подобный вариант имел тот недостаток, что осуществлялся государственным органом по собственной инициативе, и говорить здесь о том, что партия и весь советский народ борются с "врагами", было трудно. Вторым вариантом был арест не по инициативе НКВД, а в результате бдительности членов партии и по инициативе партийных органов. Обычно это делалось так: кто-то писал письмо в партком о происках "врагов" на предприятии. Партком, получив такой сигнал, немедленно пересылал донос в райком, а тот уже в НКВД, после чего происходил арест. Здесь уже явно проступала роль партии в борьбе с "врагами". Третий вариант показывал общенародный характер этой борьбы, не только членов партии, но и беспартийных. С этой целью созывалось открытое партийное собрание, где рассматривалось "персональное дело" подлежащего аресту человека. На этом собрании делалось сообщение о его "вредительской" деятельности, он, естественно, защищался, путано отвечал на вопросы из зала, люди брали слово один за другим, возникала какая-то недостойная обстановка массового психоза. Иногда такие собрания длились 2-3 дня, в итоге конечно же "виновного" исключали из партии, а еще через пару дней становилось известно, что человек арестован органами НКВД, и участники собрания приходили к выводу, что они не ошиблись в своих подозрениях. Это вариант применялся тогда, когда работа репрессируемого не была связана с государственной тайной, например при расправе с литераторами.

В случае с С.П. Королевым и В.П. Глушко был использован второй вариант, и соответствующее письмо в партком (скорее всего по собственной инициативе) написал А.Г. Костиков, впоследствии незаслуженно получивший звание Героя Социалистического Труда за создание гвардейских минометов, названных в народе "катюшами", за работу, к которой он фактически отношения почти не имел. А.Г. Костиков был человеком честолюбивым, энергичным, но, к сожалению, аморальным. Ни Королев, ни Глушко не сомневались в том, что их арест — дело рук Костикова.

В заключении обоим репрессированным в конце концов удалось получить работу по специальности. По заданиям авиационной промышленности они создавали системы, позволявшие устанавливать на боевых самолетах жидкостные ракетные двигатели для облегчения старта и кратковременного увеличения скорости полета. Полученный при этом опыт был весьма существенным вкладом в послевоенное возобновление тех усилий, которые привели к завоеванию космического пространства.

Поскольку после ареста Королева работы по автоматическому управлению ракет с жидкостными ракетными двигателями были прекращены, меня как молодого специалиста "бросили" на другую, ставшую актуальной тему: устойчивость горения в реактивных двигателях. Эта тематика была для меня основной до середины 50-х годов.

Приблизительно в 1955 году я вновь был привлечен к работам, которые вел С.П. Королев, и снова как "управленец". Речь шла о разработке систем управления ориентацией еще не существовавших тогда космических аппаратов. Но как изменилась с довоенного времени обстановка! Если в 30-е годы большинство людей считало некоторых мечтавших об освоении космоса за редких чудаков, то теперь уже никто не сомневался в реальности создания космических аппаратов в ближайшие годы. Изменилось и положение Сергея Павловича — до войны весь его отдел насчитывал менее 10 инженеров и техников, а теперь он был руководителем большого, уже имеющего крупные заслуги конструкторского бюро. Не изменился только он сам. Более пятнадцати лет мы с ним практически не встречались, и я имел возможность мысленного сопоставления двух Сергеев Павловичей — молодого руководителя небольшой группы энтузиастов и достигшего зрелого возраста начальника большого и заслуженного коллектива. Однако изменившийся размах работы не изменил самого стиля его деятельности — четкости, организованности, увлеченности и способности увлекать других. А размах работы действительно увеличился чрезвычайно! Вместо взаимодействия с отделами довоенного института — совместная работа с большими коллективами других конструкторских бюро и научно-исследовательских институтов, вместо привлечения отдельных ученых — сотрудничество с Академией наук СССР, вместо планирования работ "с оглядкой" на возможности скромного опытного производства — планирование и загрузка промышленности в масштабах страны. И все это лишь усилило у С.П. Королева чувство долга и ответственности. При этом, не имея физической возможности знать все, что составляет сложную современную ракетно-космическую систему, до мельчайших деталей, он считал необходимым глубоко понимать все принципиальное, связанное с созданием и эксплуатацией нужных систем, знать даже проблемы, сравнительно далеко отстоящие от его основной специальности. Докладывая ему тот или иной вопрос, я нередко слышал: "Не понял, повторите". Это "не понял" не каждый руководитель смог бы себе позволить, боясь потерять свой авторитет в глазах подчиненных. Но подобные человеческие слабости были совершенно чужды С.П. Королеву. Дешевый внешний авторитет, так любимый некоторыми, лишь мешал бы ему работать!

Работать с Сергеем Павловичем было трудно, но интересно — и повышенная требовательность, и короткие сроки, в которые он считал нужным завершить очередное задание, и новизна, таящая в себе не только приятные неожиданности, — все это заставляло работавших с ним постоянно находиться в сильнейшем нервном напряжении. Работа шла буквально днем и ночью и в выходные дни. Он нередко собирал в воскресенье днем узкий круг своих сотрудников, чтобы в спокойной обстановке (телефоны молчат, повседневные заботы по руководству КБ и заводом не отвлекают) обсудить порученную им работу, как правило связанную с новыми проектами. Здесь можно было увидеть непосредственных исполнителей расчетов или чертежей — нужного для сегодняшнего разговора заместителя Королева, одного-двух начальников отделов, рядовых инженеров, а иногда и представителей организаций, участвующих в разработке проекта. В спокойной, почти домашней обстановке шло непринужденное обсуждение различных вариантов выполнения стоящей перед коллективом задачи. От обычного рабочего дня такое воскресенье отличалось тем, что собирались не к восьми тридцати, а к десяти утра, но без "перерыва" на обед. Стремление использовать каждую минуту для работы приводило, например, к тому, что полеты на космодром совершались только ночью. В те годы сравнительно тихоходные самолеты затрачивали на этот путь несколько часов, к которым следовало еще добавить разницу поясного времени. Сергей Павлович просто не мог себе представить, что дорога может "съесть" рабочий день. Надо было "сегодня", с утра до позднего вечера, проработать в Москве, а "завтра", тоже с самого утра, уже трудиться на космодроме. Полубессонная ночь в самолетных креслах считалась вполне достаточным отдыхом для него самого и его сотрудников.

И тем не менее все эти трудности, неудобства, а иногда и более серьезные неприятности казались пустяком по сравнению с захватывающе интересной работой. Одной из причин такого не спадающего увлечения работой была ее постоянная новизна. Сергей Павлович не любил спокойной жизни, не любил повторяться. Разрабатывая какую-то принципиально новую конструкцию, пройдя тяжелый и изнуряющий путь поисков, экспериментов и летных испытаний со всеми связанными с этим радостями и невзгодами, доведя, наконец, конструкцию до нужной степени совершенства, он как бы терял к разработанной теме интерес. Вместо того чтобы теперь в течение многих лет создавать все новые и новые варианты "освоенного", совершенствуя конструкцию от образца к образцу и ведя таким образом относительно спокойную жизнь, Сергей Павлович нередко "дарил" все это коллективу какого-либо другого родственного предприятия. Причем он передавал этому предприятию не только все материалы, связанные с осуществленным проектом и его будущими вариантами, но, если это было необходимо, переводил на новое предприятие и группу своих сотрудников, работавших по передаваемой теме, в том числе и своих ближайших помощников. Это свидетельствует о широте его взглядов, о правильном понимании интересов общества и одновременно о неиссякаемой творческой энергии. Именно этот характер работы делал сотрудничество с Сергеем Павловичем, как уже говорилось, и тяжелым, и захватывающе интересным.

Если ограничиться только наиболее близким мне вопросом разработки систем управления движением космических аппаратов, то менее чем за десять лет космической эры были на "пустом месте" разработаны самые различные такие системы. Первой из них была система ориентации для фотографирования обратной стороны Луны, далее были созданы системы ориентации и коррекции траекторий полета "Марсов", "Венер" и "Зондов", разработана принципиально новая, отличающаяся от вышеназванных система, установленная на спутниках связи "Молния-1", осуществлены автоматические и ручные системы управления для "Востоков", "Восходов", "Союзов" и т. д. Нетрудно представить себе "спрессованность" времени, мыслей и усилий сравнительно небольшого коллектива, который вел названные разработки, начиная с возникновения самой идеи этих систем и кончая их летными испытаниями. Иногда кажется, что это было просто невозможно, но увлеченность Сергея Павловича передавалась как бы "по цепочке" всем, в том числе и самым рядовым инженерам, техникам и рабочим.

Как ни щедр был С.П. Королев, но тематику, связанную с пилотируемыми полетами, он не передавал никому. Безусловно, это было связано с учетом особой сложности и ответственности такого рода запусков, но не менее вероятно и то, что здесь сказывались давние и стойкие симпатии Сергея Павловича. С юношеских лет он мечтал о полетах, сначала на планерах (он даже получил свидетельство пилота-планериста), а затем и на ракетном летательном аппарате. В середине 30-х годов сконструированный им самим двухместный планер СК-9 был переоборудован в ракетный планер, на котором летчик Федоров в 1940 году совершил первый в Советском Союзе полет с использованием ракетного двигателя. Сергею Павловичу не удалось провести летные испытания подобных летательных аппаратов лично (хотя летные испытания ракетных ускорителей проводились во время войны с его непосредственным участием), и позже он всегда с сожалением говорил о том, что возраст и здоровье закрыли ему путь в космос. Получилось так, что во время полета Федорова Королев находился в заключении.

Неудивительно, что все связанное с работой космонавтов он вел непосредственно сам и контролировал самым тщательным образом. Вспоминается подготовка к полету Гагарина. Как известно, на корабле "Восток" было установлено ручное управление на случай отказа автоматической системы спуска. С.П. Королев потребовал от меня, чтобы была составлена подробная и ясная инструкция по ручному управлению, включая методику пилотирования. И вот проект инструкции у него на столе. Сергей Павлович читает, строчку за строчкой, достаточно объемистый материал, вдумываясь в каждое слово. Он как бы чувствует себя в кабине "Востока", видит перед собой пульты, ручку управления, и его руки движутся по столу, следуя за словами инструкции. Но вот он доходит до места, которое кажется ему не совсем ясным. Следуют уточняющие вопросы и совет, как было бы лучше изложить это. После всех исправлений и уточнений инструкция снова на его столе, и снова тщательнейшее, вдумчивое чтение.

Все, что делалось впервые, особенно при пилотируемых полетах, он считал нужным не просто проверить, но "прочувствовать" предельно глубоко. Лишь после этого, убедившись, что исполнители понимают его совершенно точно, С.П. Королев переходил к обычному контролю. В силу этого процедура утверждения инструкции по пилотированию для последующих полетов была много проще.

При подготовке первого пилотируемого полета Сергей Павлович особенно внимательно следил за тем, чтобы вся рабочая обстановка была предельно деловой, чтобы строгие рабочие будни не получили ненужных, мешающих работе оттенков. Особенно он следил за этим в период работ на космодроме, где собиралось большое количество людей, представлявших здесь различные заводы и институты, и где в силу этого легче нарушались привычные административные связи. Все начиналось еще в Москве при утверждении состава командируемых на космодром. Здесь безжалостно, невзирая на возможные обиды, из списков вычеркивались все, в ком не ощущалась самая настоятельная необходимость. Сергей Павлович прекрасно понимал, что наряду с трудностями размещения, питания и т. п. существует и другая опасность — "лишний", не слишком занятый человек грозил стать не помощником, а помехой в работе. В основном на подготовку запуска Гагарина поехала, если так позволено будет выразиться, "первая сборная", люди, уже осуществлявшие запуски предыдущих, отработочных беспилотных аналогов будущего "Востока", сработавшиеся и хорошо знакомые как с техникой, так и со специфическими условиями космодрома. В этих условиях было довольно легко сохранить деловую и рабочую обстановку на космодроме без каких-либо "кренов" как в сторону излишних опасений, так и в сторону вредного зазнайства.

Всякая работа, а особенно связанная с чем-то принципиально новым, не проходит совершенно гладко: то тут, то там выявляется недоработка, ошибка, неисправность. Все это бывало и на космодроме. И здесь Сергей Павлович железной рукой проводил два принципа: доклад о подобном отклонении должен был быть абсолютно правдивым, и первым человеком, которому об этом сообщалось, должен был быть он сам. Оба этих принципа совершенно естественны — руководить можно, лишь располагая точной информацией, а человек, который узнает обо всем последним, не может выполнять функции руководителя. Хотя все это было вполне разумно, однако практическое осуществление этих принципов далеко не всегда являлось простым делом.

Сергей Павлович раз поведал мне о следующем случае, который произошел задолго до описываемых событий. При последних операциях по подготовке одной ракеты к запуску рабочий уронил (если я правильно помню) гайку в ответственный агрегат ракеты и не смог ее достать. Вечером он пришел к Сергею Павловичу и все рассказал. Запуск ракеты был отложен, произведена необходимая разборка, повторные наземные испытания, и, хотя со значительной задержкой, ракета стартовала. Важно отметить, что если бы рабочий никому ничего не сказал, запуск был бы аварийным, но причину аварии установить было бы очень сложно, а найти виновника — невозможно. Сергей Павлович не только не наказал виновного, но даже поблагодарил его. Этот пример хорошо передает тот нравственный климат, который С.П. Королев стремился поддерживать у своих сотрудников — от начальников больших подразделений до рядовых рабочих. Лишь в условиях этого нравственного климата была возможна такая предельная правдивость исполнителя, как в описываемом случае.

Требуя, чтобы ему первому сообщали обо всех неполадках, он, поздно вечером уходя на отдых, говорил ведущему ночную смену: "Если нужно, звоните мне ночью, телефон стоит около моей постели". Все мы старались не тревожить его по ночам, зная, как он уставал за день. И нередко по утрам стояли, опустив глаза, когда он распекал виновного за "излишнюю" деликатность.

Напряженная работа по подготовке к запуску "Востока", огромная роль в ней Сергея Павловича, который вникал во все детали подготовки к полету, даже в такие, казалось бы, мелочи, как "ритуал" представления космонавта Государственной комиссии или порядок встречи его с командой, готовящей старт "Востока", его отеческая забота о космонавтах и искренняя дружба с ними, — все это уже многократно описывалось. Поэтому скажу лишь, что после старта Гагарина, когда никто из нас уже ничего не смог бы сделать или поправить, нарастающее нервное напряжение всех достигло своего апогея. Сообщение о благополучном приземлении как бы мгновенно сбросило это напряжение, и лишь в эти минуты Сергей Павлович, наконец, когда совершенно оказался без забот, был охвачен вполне понятным чувством радости. В небольшом самолете Ил-14, в котором мы летели к месту посадки "Востока", С.П. Королев, М.В. Келдыш, да и другие пассажиры вели себя шумно и радостно, как студенты-первокурсники, удачно выдержавшие первый экзамен. Это была естественная реакция после многодневного и изматывающего труда.

Но вот прошли дни всенародного, прямо-таки стихийного ликования, связанного с первым полетом человека в космос, и снова начались обычные и всегда по-разному сложные будни. Снова работа и совещания у Главного, как мы иногда называли Сергея Павловича. На этих совещаниях обсуждались и текущие дела, и дела далекой перспективы. С.П. Королев всегда видел очень далеко, и не только завтрашний день космической техники, но и ее облик через многие годы. Совещания по особенно сложным вопросам этой перспективы, которые порой приводили к резкому столкновению мнений его соратников, он проводил иногда в своеобразной манере. Представьте длинный стол в его кабинете, за которым сидят участники совещания, во главе стола — Сергей Павлович, перед ним большая книга в твердой обложке с чистыми страницами. После своего небольшого вступления, в котором остро, дискуссионно поставлен вопрос, но не видна точка зрения самогó Главного, Сергей Павлович предоставляет слово участникам совещания. Один за другим встают они, согласуясь с логикой дискуссии, и свободно излагают свои мнения, часто диаметрально противоположные. С.П. Королев иногда сознательно задает "провокационные" вопросы и одновременно самым тщательным образом ведет в лежащей перед ним книге протокол совещания. Это даже не протокол в обычном смысле слова (обычный протокол ведется, само собой разумеется, секретарем совещания), а некие записи, в которых Сергей Павлович подробно конспектирует наиболее поразившие его мысли, пытается зафиксировать существенные для него оттенки мнений. В конце совещания все ждут решения Главного, и вместо этого: "Спасибо, товарищи, я услышал много интересного. Надо подумать..." — и совещание распускается. Решение, которое принималось иногда через пару недель, вовсе не обязательно совпадало с мнением большинства. Иногда оно было, как мы выражались, "перпендикулярно" плоскости дискуссии, и это происходило вовсе не от неуважения к мнению коллег. Просто Сергей Павлович кроме мнения соратников учитывал и много такого, что выходило далеко за рамки интересов руководимого им предприятия.

Оглядываясь сейчас на весь жизненный путь Королева, начиная с юношеского увлечения планеризмом и кончая его последними днями, невольно хочется охватить всю его деятельность одной фразой, показать самую существенную черту его характера. Вероятно, этой чертой будет — во всяком случае в моем представлении — стремление делать необычное. Созданные по его чертежам планеры вовсе не были самыми хорошими, на планерных слетах можно было увидеть и заведомо более совершенные конструкции, но они подчас бывали самыми оригинальными (достаточно вспомнить "Красную звезду" — первый в мире планер для высшего пилотажа). И ракетная техника, особенно в далекие предвоенные годы, увлекла его своей необычностью, дерзко-романтическим будущим, какими-то "космическими" перспективами. То, что многие считали эту нарождавшуюся область человеческой деятельности уделом оторвавшихся от реальной почвы чудаков-изобретателей, не могло его остановить. Если бы Сергей Павлович жил несколько столетий назад, он, возможно, поплыл бы открывать новые земли. В наше время он помог сделать человечеству более серьезный шаг — первый шаг к неведомым мирам Вселенной.

Когда начинаешь присматриваться к современному западноевропейскому обществу, относя к нему и сегодняшнее российское, и общество Соединенных Штатов Америки, невольно возникает ощущение какого-то непорядка, изъяна. Пожалуй, основным в этом ощущении непорядка является отсутствие какой-либо крупной идеи, объединяющей людей и придающей их существованию высокий смысл. Если ограничиться нашей страной, поскольку она мне лучше известна, то память сохранила несколько таких идей. Иногда они были осуществимы — например, идея индустриализации страны, идея победы в Великой Отечественной войне, — иногда неосуществимы — идея догнать и перегнать передовые капиталистические страны, идея строительства коммунистического общества. Как осуществимые так и иллюзорные идеи объединяли народ: большинство верило и пыталось поступать так, чтобы претворить эти идеи в жизнь. Стоящая перед народом цель всегда была (независимо от ее фактической осуществимости) высокой. Высокой целью можно назвать такую, ради достижения которой человек способен терпеть любые невзгоды и даже пожертвовать жизнью, ибо в этой цели для него заключено не личное благо, а благо Родины.

Сегодня ничего подобного не видно. Все болтают о том, что целью является создание рыночной экономики, но поставьте-ка вопрос так: готов кто-нибудь пожертвовать жизнью ради создания рыночной экономики — и сразу становится ясно, что это не высокая цель, а некий метод, ведущий неизвестно куда. Можно, конечно, сказать, что целью является благополучие каждого, но если нечто подобное можно видеть в Дании или Швеции, то у нас это приобретает характер невероятного обогащения немногих за счет ограбления основной массы народа. Иногда говорят, что мы стремимся к "величию России", но неконкретность и расплывчатость понятия "величие" мешает этому, казалось бы, благородному стремлению стать общенародной целью. Ведь "новые русские" считают это величие своей способностью поражать иностранцев купеческой (в плохом смысле слова) роскошью.

Предположим, что Россия достигла уровня развития передовых западных стран — это вызывает известное сомнение, поскольку Запад явно и успешно стремится сделать нас своим сырьевым придатком и "опустить" до уровня Индии, — но все же предположим. Что же будет дальше? Чтобы ответить на этот вопрос, следует присмотреться к процессам, идущим сегодня на Западе. Там происходит явное дробление некогда Единого на мелкие, почти независимые единицы. Часто такой единицей становится отдельный человек. Его приучают к мысли, что он — главное, все остальное второстепенно и должно способствовать его благополучию. Для обоснования такой позиции ссылаются на "Права человека". Эти "Права" были в свое время составлены для блага людей умными и честными специалистами нужных отраслей знания. Их принятие было выдающимся событием, и они действительно много сделали (и продолжают делать) для блага людей. Но как известно, благими намерениями вымощена дорога в ад.

Сегодня в практическом осуществлении "Права человека" слишком часто превращаются в "Права эгоиста". Ведь в реальной жизни люди живут сообществами, и нередко интересы сообщества и его отдельного члена могут и не совпадать. Чему отдать предпочтение? Раньше вопрос всегда решался в пользу сообщества, и, следовательно, ущемлялись права человека. Действительно, вся история человечества — от времен античности до наших дней — полна примеров, когда интересы Родины ставились выше интересов отдельного гражданина, когда отдельный гражданин сознательно жертвовал жизнью или состоянием на пользу Родине. Сегодня, опираясь на "Права человека", ничего не стоит не считаться с интересами родной страны, и эгоист не преминет воспользоваться такой возможностью.

В прошлые времена права человека (а они существовали всегда, пусть и не оформленные, и не такие полные) уравновешивались его обязанностями. Человек мог пользоваться своими правами, лишь выполняя свои обязанности. Сегодня эти два принципа поменялись местами. Формальные права человека выше его обязанностей (разных в разных странах), и эгоист никогда не упустит случая утверждать: "я имею право...", не считаясь с тем, что вредит сообществу (общине, государству). Эта трансформация имеет экономическое обоснование: раньше человек не мог прожить в одиночку, сегодня это ему не составит никакого труда. Ему никто не нужен, а если и нужен, то, может быть, лишь для развлечений.

Конечно, такой человек в процессе производства вступает в соответствующие отношения с другими людьми, но эти отношения приобретают характер контрактов, не обязательно влекущих за собой более тесную близость. Этот общий процесс захватил даже такую область, как семья. Высокие в прошлом этические нормы заменяются и здесь временными соглашениями, о чем говорит, в частности, огромное число разводов. Иногда складывается впечатление, что современное демократическое государство, пекущееся о правах каждого отдельного гражданина, сознательно ведет политику уничтожения такого уходящего в далекую древность института, как семья.

Проиллюстрируем это утверждение примером общепризнанной демократии — Германии. Сейчас в этой стране широкое распространение получило новое понятие "друг", заменившее прежнее "муж". Все понимают, что "друг" означает "временный, неофициальный муж". Вместо традиционной крепкой семьи повсюду видишь такую своеобразную "дружбу", подобный временный союз считается вполне нормальным: на семейный вечер приглашаются настоящие семьи, и наряду с ними пары, объединенные "дружбой", причем отношение к обоим типам пар совершенно одинаковое (в прошлом было бы немыслимо пригласить на семейный вечер знакомые семьи и наряду с ними неженатых знакомых с любовницами). Значит, все понимают разумность и естественность этого своеобразного нововведения. Значит, оно рождено не легкомыслием, а серьезными причинами.

По немецким законам после развода муж обязан выплачивать бывшей жене солидную сумму, позволяющую ей вести достойную жизнь. И это следует делать до конца ее дней, то есть скорее всего, много десятилетий, если она повторно не выйдет замуж. Разведенная супруга, естественно, не заключает второго брака, а заводит "семью" нового типа: вместо мужа у нее "друг". Я наблюдал отчаяние и ярость одного бывшего мужа после телефонного звонка "друга" его бывшей жены, который отчитывал бывшего мужа за задержку очередного перевода энного количества немецких марок в адрес новой "семьи". Наблюдения такого рода заставляют мужчин проявлять разумную осторожность. Не лучше ли вместо жены иметь "подругу"? Ведь жить с ней, не рискуя потерей больших денег, можно сколько угодно, хоть всю жизнь. Да и новый союз может оказаться крепче традиционного, поскольку бывшей подруге после разрыва "дружбы" ничего платить не придется и она будет стремиться сохранить отношения. Ну а если у такой пары появятся дети? На этот счет тоже есть соответствующий закон: всякая мать после рождения ребенка получает от государства ежемесячную денежную помощь на его содержание. Однако, если она формально мать-одиночка, то эта помощь существенно выше. Таким образом, и тут настоящая семья проигрывает по сравнению с союзом "друзей". Здесь тоже официальный брак ведет к денежной дискриминации. Значит, официальный брак, создание традиционной семьи — опасное и невыгодное предприятие, и это делает разумным появление "дружеских" пар.

Вот так забота о правах отдельного человека, в данном случае женщины, ведет к ущербу для сообщества (семьи), членом которого этот человек является. Одновременно здесь происходит процесс дробления — семья исчезает и вместо нее появляются суверенные человеческие единицы, которые, как молекулы в газе, то сталкиваются, то разлетаются по прихоти суверенного "я". Идет усиление и подкармливание "прав эгоиста", в результате которого семья-монолит рассыпается в прах. И это, несмотря на то, что "Всеобщая декларация прав человека" в статье 16.3 утверждает: "Семья является естественной и основной ячейкой общества и имеет право на защиту со стороны общества и государства". Формулировка эта, к сожалению, имеет характер благого пожелания и никого ни к чему не обязывает. Какой контраст по сравнению со статьями, где речь идет об отдельном человеке! Там формулировки всегда предельно жестки и абсолютно конкретны.

Процесс дробления прежнего монолита продолжается и на более высоком уровне. Семьи составляли когда-то общину, где все были связаны взаимными интересами. Сегодня горожане, живущие в отдельных квартирах, часто не знают своих соседей, их забот и тревог. И здесь торжествует эгоизм, только квартирный.

Еще одно наблюдение. Если прежде бездельнику, так называемому тунеядцу, было трудно и жить, и выдерживать презрение общества к себе, то теперь, когда общество и его составляющие "рассыпаются" на суверенные единицы, тунеядец вполне способен существовать, — наплевав на всех, он приспосабливается к новым условиям.

В Германии весьма высоки пособия по безработице и другие виды социальной помощи. Немецкие друзья рассказывали мне, что в результате у них появились профессиональные безработные — люди, которые не стремятся иметь хорошие квартиры и машины, а предпочитают просто бездельничать, ловко пользуясь своими многочисленными правами в демократическом государстве. Здесь тоже эгоист не считается ни с какими обязанностями, а просто садится на шею обществу.

Пример с "процветающим" бездельником, как и картина распада семьи и общины, говорят о какой-то болезни современного европейского общества. Об этом же свидетельствует и появление малопрестижных профессий. Мне представляется, что в здоровом государстве его сограждане выполняют все работы — от самой неквалифицированной до самой престижной. Однако сегодня в странах, которые я условно отнес к западноевропейским, наблюдается одна и та же картина: малопрестижную работу выполняют приезжие из других стран. В Германии это турки, югославы (пользуясь старым наименованием), болгары и другие, во Франции — алжирцы, жители бывших африканских колоний Франции, в Англии — выходцы из ее бывших колоний. В Соединенных Штатах понятие "малопрестижная профессия" много шире, чем в Европе. Кроме естественного использования труда малоквалифицированных мексиканцев, пуэрториканцев и т. п. они используют на рядовых инженерных должностях выходцев из Европы, поскольку "настоящий" американец считает, что он должен либо командовать на производстве, либо заниматься чистым бизнесом. Короче, быть там, где много денег. Даже занятие наукой становится чем-то не слишком почтенным. Один наш профессор, работавший по контракту в американских университетах, говорил мне (впрочем, явно преувеличивая), что молодые ученые в США — это негры, японцы, китайцы, а если увидишь среди научной молодежи лицо европейской расы, то это скорее всего командированный еврей из Израиля. Хотя такие утверждения нельзя, на мой взгляд, понимать буквально, в них правильно отражается некоторая опасная для американского общества тенденция, поскольку нечто созвучное этим рассуждениям я слышал и от самих американцев. Приходилось также слышать, что такие знаменитые высшие учебные заведения, как Массачусетский Технологический институт, испытывают трудности с набором студентов. Он вынужден обучать иностранцев. Иногда в шутку говорят, что в американских университетах математику преподают русские профессора китайским студентам.

Аналогичное происходящему на Западе можно наблюдать и в России, быть может, в еще незавершенной фазе, но у нас уже никого не удивляет, что на заводах работают вьетнамцы, а на Дальнем Востоке — китайцы.

Наблюдения такого рода создают впечатление, что современное западноевропейское общество начинает расслаиваться: появляется раса господ и раса "рабов". Такое расслоение никогда к добру не ведет, к тому же раса господ начинает вымирать. Равнодушная статистика говорит об уменьшении численности стопроцентных немцев в Германии, французов во Франции. Особенно катастрофична ситуация в России. Процент русских среди населения России не просто уменьшается, а уменьшается стремительно, причем не только в процентном отношении к лицам других национальностей, но и в абсолютном исчислении. Сегодня у нас русская семья, состоящая из родителей и одного ребенка, совершенно нормальное явление, но ведь это же катастрофа для страны! Когда я спрашиваю молодых родителей, почему у них только один ребенок, ответ всегда одинаков: разве можно при сегодняшней зарплате и ценах заводить второго? Именно экономика придает у нас общеевропейской проблеме уменьшения численности коренного населения катастрофический характер. Здесь надо бы бить в набат — и российская общественность пытается это делать, — однако "новые русские" и послушное им руководство страны хранят равнодушное молчание и абсолютно ничего не предпринимают. Опять торжествует эгоизм: "Мне хорошо, а на других и на страну мне наплевать!"

Приведенные выше признаки упадка современного западноевропейского общества (условно включая в него, как уже говорилось, и российское, и общество США) невольно хочется сопоставить с историей гибели другого великого когда-то общества — древнеримского. Уж очень много общего в нашей и западноевропейской жизни сегодняшнего дня и в культуре Рима периода его упадка и гибели. Действительно, Рим периода упадка не знал великих общенациональных задач (ведь Римская империя уже была создана), и основным принципом римского общества стали эгоизм и принижение уровня интересов отдельного римского гражданина. Высшие слои римского общества погрузились в пьянство и разврат, а низшие — плебс — стремились к безделью (пусть трудятся рабы!), даровым подачкам, зрелищам и, как и высшие слои, к сексу. Все эти элементы и сегодня видны в нашем европейском обществе, о чем уже говорилось выше. У нас в России наступила эпоха тотального пьянства, в результате которого быстро падает "качество" народа, рождается много неполноценных детей. На всех перекрестках продается водка и всеми способами рекламируется секс. И то и другое — отличное средство заставить народ забыть великие цели. В пьесе Иона Друцэ "Падение Рима" об этом хорошо говорит понтифик — жрец главного римского храма: "Мир, всецело поглощенный половым инстинктом, прикидывающий, как и с кем бы еще переспать, не заслуживает покровительства богов".

Есть и другие аналогии. Античный мир завоевали в свое время непобедимые римские легионы. В период упадка Рима легионерами были уже не римляне, а "варвары", армия стала наемной. И у нас, и на Западе стремятся повторить римский опыт — создать наемные профессиональные армии. Я не берусь оценивать, хорошо это или плохо, просто в глаза бросается сходство приемов. Но когда Римскую империю завоевывали германские племена, их войска не состояли из наемников, в бой шел воодушевленный большой целью народ.

Печальную картину представляет сегодня как наше, так и западное общество. Только жрут, только потребляют — растительная жизнь, причем растительная жизнь, не опорно идущая вверх, а ползучая, этакая плесень: сверху что-то есть, а внизу нет ничего. Все это было и в Древнем Риме. Он, как сказано, в частности, у Энгельса, у Гиббона, у других историков, погиб, но его оживили германцы, которые вторглись в Римскую империю, навели там порядок — в кавычках, конечно, — были жестокие войны, но, с другой стороны, появилось что-то другое вместо Древнего Рима, тоже хорошее.

У нас, видимо, будет нечто аналогичное, только вместо германцев придут завоеватели "с раскосыми и жадными очами", японцы, китайцы, корейцы. Поэтому-то у меня и складывается впечатление, что наша европейская цивилизация, в старом смысле слова "белая" цивилизация, сейчас загнила и совершенно уходит на дно, а поднимается и захлестнет нас, как говорили в старину, "желтая опасность". Я не хочу этим сказать, что это плохо, что не люблю китайцев — я их люблю и высоко ценю их культуру, — просто это объективный взгляд на происходящее. В отличие от белых они здоровы, у них есть какие-то идеалы, интересы, а не только пожрать и повеселиться... Позже они будут вспоминать ушедшую культуру белых, пользоваться ее плодами и хвалить, как мы сегодня хвалим культуру Древнего Египта.

Мне уже за восемьдесят, я на склоне жизни и говорю прямо — у меня такое предчувствие, что мои внуки вряд ли будут жить так же, как жили мы как представители некой расы великой культуры. Все это уйдет в прошлое, а дело будут делать — и хорошее дело! — желтые, хотя им абсолютно чужда "белая" культура. Вот такой у меня прогноз. Причем я не утверждаю, что это будет нападение, нет, это будет врастание, мы просто вымрем. А на пустые места придут китайцы и другие народы, которые успешно плодятся. Все будет происходить нормально и естественно.

Вряд ли я доживу до этих печальных времен, но мне жалко внуков. Мне жалко правнуков. Ведь гибель "Римской империи" может сопровождаться всякими неприятными катаклизмами, потому что когда имущие власть и деньги будут их терять, они станут сопротивляться, устраивать демарши, вплоть до восстаний и стрельбы. Все это в общем-то уже происходит на наших глазах. Мы уже как бы присутствуем при конце нашего света. Мы уже привыкаем к таким вещам, которые нам раньше и не снились...

Строго говоря, описанная мною мрачная картина не является чем-то невероятным, уникальным. В истории человечества постоянно происходило то, о чем я писал выше. Большие и славные культуры рождались, достигали расцвета и умирали. Были и исчезли (не бесследно!) Древний Египет, Древняя Греция, античный Рим и многие другие аналогичные образования. Но с другой стороны, в их время существовал Китай, который существует и сегодня. Значит, гибель не обязательна? Что же надо сделать, чтобы продлить жизнь нашей культуры? Мне представляется, что это станет возможным, если в сознании как руководителей, так и рядовых членов общества изменится система приоритетов, если обязанности (а не только права) займут достойное место в их жизни.

На тот или иной вариант дальнейшего развития (или гибели?) нашей цивилизации может оказать сильнейшее влияние надвигающаяся опасность гибели всего человечества, независимо от составляющих его народов. Бездумное хозяйствование людей, усиленное безудержным ростом численности земного населения, стремительно ведет нас к экологической катастрофе. Лучшей иллюстрацией начавшегося процесса является, пожалуй, то, что повсюду, да и у нас, чистая вода уже продается в магазинах. Я не буду описывать здесь широко известных фактов, говорящих о повсеместном загрязнении и отравлении земли, воды, воздуха, об уничтожении лесов и т. д., — все это слишком хорошо знакомо. Известны и последствия такого пренебрежения интересами сохранения жизни, однако принимаемые сегодня меры по спасению разумной жизни на нашей планете явно малоэффективны. Они слишком противоречат интересам всякого рода собственников.

То, что успехи в этой области в принципе возможны, показывает опыт Германии. Главная ее водная артерия, Рейн, десять-пятнадцать лет назад была лишенной всякой жизни "сточной канавой" для многочисленных промышленных предприятий и расположенных вдоль ее берегов населенных пунктов. Сегодня дело заметно изменилось к лучшему — я читал в немецких газетах сенсационные сообщения о том, что в Рейне вновь появились рыбы, исчезнувшие в начале века, не говоря уже о множестве рыб других видов. Но в глобальном масштабе это капля в море.

Чтобы решить экологическую проблему в глобальном масштабе, необходимы и глобальные мероприятия, а для этого нужно объединить человечество в некотором "сверхгосударстве", обладающем всеми качествами государства, в том числе и правом силой принуждать своих граждан к выполнению законов. Законы же эти должны иметь главным содержанием сохранение жизни на Земле. Это должны быть суровые законы, обязательные для всех. Чтобы иметь возможность следить за их выполнением, за развитием экологической обстановки, за последствиями принимаемых мер, надо будет создать некую службу непрерывного экологического мониторинга, существенным элементом которой должны стать спутники Земли экологического наблюдения (в них могут превратиться современные спутники-разведчики).

Правительство объединенной Земли должно быть жестким и высокопрофессиональным. Надо решительно отказаться от всякой демократической болтовни (не от демократии!). Демократические болтуны опасны для общества. Они умеют размахивать руками и с горящими глазами громко вещать о чем угодно, но, кроме пустого шума, от них ничего ожидать нельзя. Если они окажутся способными влиять на власть, это может иметь тяжелые последствия. Одно из величайших преступлений в истории человечества — принуждение к смерти великого Сократа — было осуществлено в Афинах по всем правилам демократии после (выражаясь современным языком) всенародного обсуждения путем плебисцита. А затеяли все это упомянутые выше демократические крикуны, часто по свойственной им дурости не понимающие, интересы каких темных сил они фактически представляют. В объединенной Земле такие крикуны вполне способны требовать суверенитета, соблюдения каких-то локальных интересов и просто мешать работать. А ведь правительству объединенной Земли будет нелегко: придется жестко осуществлять непопулярные, мягко выражаясь, мероприятия — ограничение рождаемости, запрещение целого ряда видов деятельности и т. д.

Подводя итог этим мрачным размышлениям, невольно хочется найти какие-то средства, позволяющие избежать надвигающейся катастрофы — и в национальном, и в общеевропейском, и в общеземном масштабах. Во всех этих случаях оказывается необходимым одно и то же: надо, чтобы люди перестали вести себя, как сегодня, когда каждый считает себя центром Вселенной, а всех других людей чем-то второстепенным. Надо дать новую жизнь традиционным сообществам — семье, общине, государству, делающим из населения Народ. И надо, чтобы интересы сообщества ценились бы всегда выше, чем интересы индивидуума, и не только с точки зрения закона. Надо, чтобы каждый индивидуум искренне считал свои права менее существенными, чем интересы сообщества. И еще — надо, чтобы общим мнением стало то, что обязанности человека выше его прав.

Достижимо ли это? Трудно сказать, но ясно, что выживут в конечном итоге лишь те народы, которые пойдут по этому нелегкому пути.

На страницах этой книги Борис Викторович Раушенбах — один из ближайших соратников Сергея Павловича Королева — будет появляться, исчезать, снова появляться, постоянно трансформируясь, превращаясь из планериста в ракетчика, из контрольного мастера кирпичного завода в руководителя одного из важнейших подразделений головного конструкторского бюро по ракетно-космической технике, из настоящего изгоя, человека отторгнутого обществом, в ученого с мировым именем, академика, лауреата Ленинской премии.

Как и всякий большой человеческий характер, Королев ни на кого не похож. Похож только на самого себя. Но если из всех его соратников и единомышленников попытаться отыскать человека, который был менее всего похож на Королева, то это, наверное, Раушенбах. Причем при чисто формальном сравнении вроде бы очень много общего, похожего. Раушенбах моложе Королева на восемь лет, но в общем это люди одного поколения. Оба воспитывались в семьях сравнительно обеспеченных, жили в крупных городах: обрусевшую немецкую семью мастера-кожевенника кормила фабрика "Товарищества Санкт-Петербургского производства обуви", в наши дни превратившаяся в гигантское объединение "Скороход". Сына кожевенника, как и юного Королева, заворожила в отрочестве авиация. Борис упросил отца выписать ему журнал "Самолет", хотя почти ничего не понимал в нем, но с упоением рассматривал картинки. А в самой авиационной технике оба увлекаются одними и теми же конструкциями: уже на втором курсе Института гражданского воздушного флота Борис заинтересовался бесхвостками Черановского, но заинтересовался совсем не так, как Королев, ни о каком ракетном двигателе на бесхвостке он не помышлял, просто не мог понять, почему она не переворачивается в воздухе. Вместе со своим сокурсником Игорем Костенко он и сам пробовал строить бесхвостки, а первая научная работа будущего академика, написанная в год организации РНИИ, называлась "Продольная устойчивость бесхвостных самолетов". Там он писал: "Для создания полноценного самолета — "летающего крыла" — необходимо разрешить ряд сложных проблем, в частности проблему устойчивости и управляемости". Тогда же к такому же выводу приходит и Королев, испытывая ракетные модели "летающих крыльев".

На графиках их молодых увлечений была еще одна общая точка: планеризм. В июне 1935 года журнал "Самолет" писал о своем недавнем подписчике: "Ленинградский конструктор-комсомолец т. Раушенбах сконструировал новый планер "Чайка" для рекордных полетов на дальние расстояния". Как раз в это время Королев сделал свой "СК-9". Они вместе были в Коктебеле на XI планерном слете, но не разглядели друг друга. Планер Королева Раушенбаху не понравился, да и сам молодой конструктор, вечно насупленный, мрачноватый какой-то, не вызывал у Бориса ни малейшей симпатии. И потому еще не вызывал, очевидно, что были они очень разными, что вся эта их чисто внешняя похожесть — формальна. Бурный, деятельный, раскрепощенный, увлекающийся, постоянно готовый к драке Королев категорически не похож на тихого созерцателя и аналитика Раушенбаха, предельно сдержанного, сохранившего строгий, если не аскетический уклад жизни его немецкой семьи — немногословность, упорное, неторопливое, пчелиное трудолюбие.

В Коктебеле Раушенбах познакомился с Федором Генриховичем Глассом — одним из "теоретиков" ЦАГИ, уже довольно известным ученым, который был консультантом РНИИ по аэродинамике. Гласс пригласил Бориса работать в ЦАГИ, но когда тот приехал, оказалось, что вакансий в ЦАГИ нет. Гласе чувствовал себя виноватым и уговаривал теперь Раушенбаха поступать на работу в РНИИ, где ему будет в тысячу раз интереснее, чем в ЦАГИ, а он, можно считать, обо всем уже договорился. Борис Викторович и не думал расстраиваться, напротив, РНИИ действительно очень его интересовал. Ведь после окончания института в Ленинграде он хотел заняться ракетной техникой в ГДЛ [Газодинамическая лаборатория в Ленинграде — ред.], ходил на собрания в ЛенГИРД. Так через два года после коктебельского слета они вновь встретились с Королевым.

Раушенбах сидел в фанерной выгородке в отделе Королева, и тот пытливо расспрашивал его вроде бы обо всем, преследуя единственную цель: убедиться, что это как раз тот парень, которого он искал, что он действительно увлечен проблемами устойчивости и управления. Теперь, когда Пивоваров выделился в самостоятельное подразделение, Королеву позарез был нужен "теоретик". Потом он долго и довольно нудно уговаривал Раушенбаха не увлекаться полетами на Луну и межпланетными путешествиями, а заниматься доступной реальной техникой, из чего Раушенбах сделал вывод, что сам Королев не меньше его увлечен космическими фантазиями, но тщательно это скрывает.

То, что Раушенбах не был хорошим организатором, Королев видел. Но он считал, что сейчас наступил такой момент, когда умение быстро и точно разобраться в капризах техники важнее таланта руководителя, что именно такой "нестандартный" ведущий конструктор и требуется ему сегодня.

Впрочем, формального назначения на новую ракету ведущего не было, как не было и должности такой — ведущий конструктор. Все это в будущем. Но уже в те годы проклевываются первые ростки того, что превратится потом в грандиозную организационную систему Главного конструктора: Щетинков — как бы ведущий по ракете 216, Давыдов — по крылатой 201, Раушенбах — по 212.

Ракетный беспилотный самолетик 212 был самой большой из всех ракет, созданных Королевым до войны. Более трех метров длиной, он весил 210 килограммов и согласно расчетам должен был унести 30 килограммов взрывчатки на 50 километров. Глядя на него, легко можно было представить себе: вот он подрастет совсем немного и уже сможет впустить в свое чрево человека, превратиться в ракетоплан. Так в человеческом зародыше еще есть рудиментарный хвост, но уже образовались и ручки, и ножки и даже ушки обозначились на маленькой голове... 212-я виделась Королеву зародышем ракетоплана. Для него она была пограничным летательным аппаратом, за которым ракетная техника превращалась в пилотируемую. Изо всех его ракет, наверное, именно эта точнее всего была нацелена в будущее... В 1971 году Тихонравов скажет: "Да, обидно... Когда разобрались с автоматикой, С.П уже посадили..."

У Келдыша Раушенбах занимался теорией вибрационного горения, акустическими колебаниями в прямоточных двигателях — это сложная математика, замешанная на термодинамике и акустике. В 1949 году защитил кандидатскую диссертацию, в 1958-м — докторскую. Ему было 43 года, у него было негромкое, но прочное научное имя. В космонавтику он не рвался, но когда узнал, что заниматься ориентацией космических объектов охотников нет, пошел к Келдышу и сказал, что хочет попробовать разобраться в этом деле. Келдыш вяло разрешил, взяв с него слово, что он не бросит свою основную тематику.

Королев встретил его так, будто они расстались вчера. Никаких объятий и молодецких тычков в грудь. Сергей Павлович был озабоченно приветлив — не более. Ни слова ни о прииске Мальдяк [место заключения С.П. Королева на Колыме — ред.], ни о "Стройотряде 18-74". Только о деле и о сроках.

Через день Королев сказал Пилюгину:

— Значит, ты отказываешься делать систему ориентации? Хорошо. Тогда я передаю ее Раушенбаху.

— Он не сделает... — мрачно проворчал Пилюгин.

— Сделает в этом году! — резко перебил Королев.

Работа Раушенбаха 1958 года — одна из самых новаторских в истории первых лет космонавтики. И ракеты, и двигатели к ним, и простейшие системы управления делались за многие годы до первого спутника, но ориентацией летательных аппаратов в межпланетном пространстве никто никогда не занимался.

Работу эту, к которой впоследствии подключились десятки людей — целое подразделение КБ Королева, начинал Раушенбах вдвоем со своим молодым сотрудником Евгением Токарем. Токарь — человек странный, что называется, "с завихрениями", но невероятно талантливый. Еще в 1956 году он придумал некий аналог гирокомпаса, который позволял объекту, условно говоря, лететь только носом вперед. Раушенбах, используя идею Токаря, нашел ее оригинальное продолжение, создав стройную теорию ориентации для орбитальных объектов. Полеты к Луне потребовали ее усложнения. Новая система на хаотично вращающемся луннике должна была "схватить" своим "кормовым" оптическим датчиком Солнце, а потом "носовым" датчиком найти Луну и уже не выпускать ее из виду ни в коем случае.

Королев требовал, чтобы аппаратура была готова к весне 1958 года. Сроки были нереальны, это понимал и сам Королев, но изменить их упорно отказывался. Раушенбах решил не строить никаких математических моделей, а сразу конструировать конкретную систему, которую "можно пощупать", и убедиться, что она работает. Да и Королев требовал, чтобы ему заранее выдали данные, нужные конструкторам лунника: габариты системы и ее вес. И не худо бы указать, на скольких болтах ее будут крепить и где эти болты должны будут торчать. Что крепить?! Не было еще абсолютно ничего! Раушенбах сел и стал считать, сколько весит одно реле, другое, сколько их будет и какое примерно место они займут. Прикинув все это, Борис Викторович нарисовал некую "коробочку". В это время к нему на работу поступил молодой инженер Евгений Башкин, человек очень талантливый и воспитанный военно-морским флотом, где он до этого служил, в духе строгой дисциплины и ответственности. Когда он увидел, какую "липу" отправляет Раушенбах в ОКБ, он заподозрил в Борисе Викторовиче авантюриста, в чем признался шефу через несколько лет, уже после того как оба они получили за "Луну-3" Ленинскую премию.

Реализацию "коробочки" Борис Викторович начал с того, что, взяв под отчет в институте 1000 рублей, он отправил молодого инженера Толю Пациору на улицу Горького в магазин "Пионер", чтобы тот накупил паяльников, проводов, сопротивлений, разных полупроводниковых штучек и прочей технической мелочевки, предназначавшейся для утешения юных техников. И вот они, совсем молоденькие — еще дипломы клеем пахли — инженеры: Женя Башкин, Дима Князев, Виктор Легостаев, Толя Пациора, Борис Скотников, Юра Спаржин, Валя Николаев — начали строить из этих в буквальном смысле детских игрушек систему космической ориентации, включающую маленькие реактивные двигатели на сжатом газе, оптические датчики, гироскопические приборы и логические электронные управляющие устройства — первую в мире подобную систему.

Потом было много разных других систем. Межпланетные станции ориентировали по Солнцу и яркой звезде южного полушария Канопус, космические корабли и спутники — по Земле. Раушенбах и тридцать лет спустя считает, что система, сделанная в его отделе Токарем и другими ребятами для спутника связи "Молния", является непревзойденной по своей простоте и надежности, и почти уверен, что ее вряд ли можно превзойти. После "Молнии" Борис Викторович начнет грустить: захочется нового дела, которым занималось бы не более десяти-пятнадцати человек в мире. Он станет размышлять над математической моделью кровообращения в организме человека, но, узнав, что над этим работает больше пятнадцати человек в мире и сделали они уже немало, охладеет и к этой теме. В 70-х годах, разглядывая с ребятами из своего отдела иконы в музее Андрея Рублева, он отметит странное построение великим мастером перспективы и начнет думать об этом. В 1980 году выйдет его книга "Пространственные построения в живописи. Очерк основных методов". Текст дополнен обширным приложением, недоступным искусствоведам — не просто интегралы, тройные интегралы: он подтверждает свои открытия математически. В 1986 году Борис Викторович закончит работу над книгой "Системы перспективы в изобразительном искусстве". До него об этом писали Филиппо Брунеллески и Паоло Уччелло в XV веке...

Но все это будет не скоро. А сейчас срочно нужна система ориентации для нового лунника. К весне 1958 года Раушенбах сделать, конечно, ее не успел, но и Королев его не дергал. Начались все эти неприятности с продольными колебаниями носителя, потом с третьей ступенью: тут уж Королеву было не до системы ориентации. А к маю 1959 года, когда "семерку" усмирили, у Раушенбаха все было готово. И самое удивительное — реальная система по габаритам и весам почти не отличалась от той "липы", которую он послал Королеву.

— Как вам это удалось? — спросила однажды Бориса Викторовича Евгения Альбац, биограф Раушенбаха.

— Это надо чувствовать печенками! — засмеялся Бэ-вэ — так звали Бориса Викторовича его "ребята". — А потом я же все время делал такой вид, будто я серьезный человек!..

"Восток" был полностью автоматизированным кораблем, и все пилотирование сводилось к единственной операции, мыслимой в предстоящем полете: ручной ориентации корабля и включению тормозной установки перед посадкой в том случае, если система автоматической ориентации почему-либо не сработает. Что надо делать в этом случае, и Юрий, и Герман знали "назубок": разбуди среди ночи — ответят без запинки, и это несколько успокоило Сергея Павловича. Но ненадолго. После обеда он вызвал Раушенбаха и Феоктистова и сказал:

— Я прошу вас еще раз поговорить с Гагариным и Титовым. Проверьте еще раз, насколько твердо усвоили они свое полетное задание...

Сергей Павлович говорил, глядя куда-то в сторону и нервно поигрывая карандашом. Он не видел, как по обычно невозмутимому лицу Феоктистова пробежала тень недоумения. Раушенбах покрутил шеей, будто ему жал воротничок. Королев понимал, что делает что-то не то: если Гагарина не сумели подготовить за столько месяцев, вряд ли такая беседа что-то решала.

После утверждения его командиром "Востока", Гагарин был совершенно счастлив, белозубая улыбка не сходила с его лица.

Сейчас, во время инструктажа, который продолжался часа полтора, Гагарин старательно прятал свою веселость, был сосредоточен и внимателен. Никакого волнения, тем более — робости или рассеянности ни Раушенбах, ни Феоктистов в космонавте не почувствовали.

Через много лет Борис Викторович Раушенбах вспоминал:

— Я смотрел на него и умом понимал, что завтра этот парень взбудоражит весь мир. И в то же время в душе никак не мог я окончательно поверить, что завтра произойдет то, чего никогда еще не было, что старший лейтенант, сидящий перед нами, завтра станет символом новой эпохи. Начинаю говорить: "Включите то, не забудьте переключить это", — все нормально, буднично, даже скучновато, а замолкну, и словно какой-то чертик начинает нашептывать: "Чепуха, ничего такого завтра не будет..."

Я наблюдал Королева за столом один раз на банкете в останкинском ресторане "Звездный", в честь 50-летия Б.В. Раушенбаха. Сергей Павлович был оживлен, даже весел, пил очень мало. Я подарил Борису Викторовичу тайком сделанную в типографии "Правды" газетную полосу, в которой его отправляли в космос. Это была довольно острая и смешная пародия на обычные помпезные сообщения о космических стартах тех лет. Сергей Павлович смеялся до слез, подозвал меня и спросил доверительно:

— Мне примерно через год исполнится шестьдесят... Можете сделать мне такую страницу?

— Обещаю, что целый газетный номер сделаем... Обещания я не выполнил: Сергей Павлович не дожил до своего шестидесятилетия...

Айрих Эдуард Фердинандович (1918-1993), тренер по хоккею с мячом и хоккею на траве, засл. тренер СССР (1973), член Межгосударственного Совета российских немцев в 1991-1993.

Александр III (1845-1894), российский император с 1881.

Алексий II (Ридигер Алексей Михайлович) (р. 1929), патриарх Московский и всея Руси с 1990. Акад. Российской академии образования (1993). Из прибалтийских немцев.

Андрей Боголюбский (ок. 1111-1174), князь владимиро-суздальский (с 1157), сын Юрия Долгорукого.

Ахматова (наст. фам. Горенко) Анна Андреевна (1889-1966), русская поэтесса.

Биккенин Наиль Бариевич (р. 1931), философ и журналист, член-корр. РАН (1991; член-корр. АН СССР с 1987). Гл. редактор журн. "Коммунист" (с 1987; с 1991 журн. "Свободная мысль").

Болховитинов Виктор Фёдорович (1899-1970), авиаконструктор, ген.-майор-инженер (1943).

Браун Вернер фон (1912-1977), конструктор ракет. Один из руководителей герм. воен. исследовательского ракетного центра в Пенемюнде (1937-1945), в котором была создана ракета Фау-2. С 1945 в США, где под его руководством разработаны ракеты серии "Редстоун", "Юпитер", ракеты-носители серии "Сатурн" и др.

Брежнев Леонид Ильич (1906-1982), первый (1964-1966) и генеральный (с 1966) секретарь ЦК КПСС, пред. Президиума Верховного Совета СССР (1960-1964,1977-1982).

Брунсллески Филиппо (1377-1446), итал. архитектор, скульптор. Один из создателей теории линейной перспективы.

Брюсов Валерий Яковлевич (1873-1924), русский поэт.

Булгаков Михаил Афанасьевич (1891-1940), русский писатель.

Бухарин Николай Иванович (1888-1938), член ЦК в 1917-1934, член Политбюро ЦК партии в 1924-1929. Акад. АН СССР (1928).

Вересаев (наст. фам. Смидович) Викентий Викентьевич (1867-1945), русский писатель. Сталинская премия (1943).

Верн Жюль (1828-1905), французский писатель, один из создателей жанра научной фантастики.

Верт Иосиф (р. 1952), епископ, Апостольский администратор для католиков азиатской части России (с 1991). Из российских немцев.

Виноградов Иван Матвеевич (1891-1983), математик, акад. АН СССР (1929), дважды Герой Соц. Труда (1945, 1971). Ленинская премия (1972), Сталинская премия (1941), Гос. премия СССР (1983), Золотая медаль им. Ломоносова АН СССР (1971).

Высоцкий Владимир Семёнович (1938-1980), русский поэт, актер, автор и исполнитель песен. Гос. премия СССР (1987, посмертно).

Гагарин Юрий Алексеевич (1934-1968), первый в мире космонавт, летчик-космонавт СССР (1961), полковник, Герой Сов. Союза (1961).

Гаген Николай Александрович (1895-1969), сов. военачальник, ген.-лейтенант (1943). Из российских немцев.

Галлай Марк Лазаревич (1914-1998), засл. летчик-испытатель СССР (1959), Герой Сов. Союза (1957), д-р техн. наук, писатель.

Гиббон Эдуард (1737-1794), английский историк. Осн. труд — "История упадка и разрушения Римской империи".

Гильберт (Хильберт) Давид (1862-1943), немецкий математик, иностр. поч. член АН СССР (1934).

Гитлер (наст. фам. Шикльгрубер) Адольф (1889-1945), рейхсканцлер Германии с 1933.

Глушко Валентин Петрович (1908-1989), основоположник отеч. жидкостного ракетного двигателестроения, акад. АН СССР (1958), дважды Герой Соц. Труда (1956,1961). Ленинская премия (1957), Гос. премия СССР (1967,1984).

Гнедич Николай Иванович (1784-1833), русский поэт, член-корр. Петерб. АН (1826).

Годдард Роберт (1882-1945), американский ученый, один из пионеров ракетной техники. В1926 произвел первый в мире запуск ракеты с жидкостным ракетным двигателем. Труды по теории космонавтики, жидкостным ракетам.

Гомер, древнегреческий эпический поэт, которому приписывается авторство "Илиады", "Одиссеи" и др.

Горбачёв Михаил Сергеевич (р. 1931), президент СССРв 1990-1991, генеральный секретарь ЦК КПСС в 1985-1991. Нобелевская премия мира (1990).

Горький Максим (наст, имя и фам. Алексей Максимович Пешков) (1868-1936), русский писатель, публицист.

Гранин (наст. фам. Герман) Даниил Александрович (р. 1919), русский писатель, Герой Соц. Труда (1989).

Гроут Генрих Генрихович (р. 1951), деятель национального движения российских немцев, пред. Всесоюзного общества сов. немцев "Возрождение" в 1989-1993, пред. Межгосударственного Совета российских немцев в 1991-1993, пред. Фолькстага немцев Украины с 1996.

Губер Эдуард Иванович (1814-1847), поэт, первый переводчик "Фауста" И.В. Гёте на русский язык. Из российских немцев.

Гусев Владимир Кузьмич (р. 1932), первый секретарь Саратовского обкома КПСС, в 1990-1991 зам. пред. Совета министров СССР, пред. Гос. комиссии по проблемам сов. немцев, с 1993 депутат Гос. думы РФ от ЛДПР.

Дзержинский Феликс Эдмундович (1877-1926), пред. ВЧК-ГПУ-ОГПУ с 1917, канд. в чл. Политбюро ЦК партии с 1924.

Дитц Яков Егорович (1864-1917), историк немцев Поволжья, депутат 1-й Гос. думы.

Дорлиак Нина Львовна (1908-1998), певица, педагог, нар. артистка СССР (1990). Проф. Московской консерватории (с 1947). Жена СТ. Рихтера.

Достоевский Фёдор Михайлович (1821-1881), русский писатель, член-корр. Петерб. АН (1877).

Друцэ Ион Пантелеевич (р. 1928), писатель, нар. писатель Молдавии (1988).

Ежов Николай Иванович (1895-1940), ген. комиссар гос. безопасности (1937), нарком НКВД СССР в 1936-1938.

Екатерина II Великая (1729-1796), российская императрица с 1762. Немецкая принцесса Софья Фредерика Августа s Анхальт-Цербстская.

Елисеев Алексей Станиславович (р. 1934), летчик-космонавт СССР (1969), д-р техн. наук, дважды Герой Сов. Союза (1969).

Ельцин Борис Николаевич (р. 1931), президент Российской Федерации в 1991-1999. г

Ершов Пётр Павлович (1815-1869), русский писатель.

Жуков Георгий Константинович (1896-1974), Маршал Сов. Союза (1943), четырежды Герой Сов. Союза (1939, 1944,1945,1956).

Жуковский Николай Егорович (1847-1921), основоположник современной аэродинамики, член-корр. Петерб. АН (1894), член-корр. РАН (1917).

Зенгер Эйген (1905-1964), немецкий ученый. Труды по ракетно-космической технике, теории космического полета. г. Автор проектов летательных аппаратов с жидкостными ракетными двигателями.

Каменев (наст. фам. Розенфельд) Лев Борисович (1883-1936), член Политбюро ЦК партии в 1917-1925. зам. пред. СНК СССР в 1923-1925, пред. Совета труда и обороны в 1924-1926.

Келдыш Мстислав Всеволодович (1911-1978), математик и механик, акад. (1946), през. АН СССР (1961-1975), трижды Герой Соц. Труда (1956,1961,1971). Ленинская премия (1957), Сталинская премия (1942,1946), Золотая медаль им. Ломоносова АН СССР (1976).

Клеймёнов Иван Терентьевич (1898-1938), один из организаторов и руководителей работ по отеч. ракетной технике, Герой Соц. Труда (1991, посмертно), Начальник Газодинамической лаборатории (1932-1933), Реактивного института (1933-1937). Репрессирован; реабилитирован посмертно.

Комаров Владимир Леонтьевич (1869-1945), ботаник, акад. АН СССР (1925; акад. РАН с 1920), през. АН СССР (с 1936), Герой Соц. Труда (1943). Сталинская премия (1941, 1942).

Кондратюк Юрий Васильевич (наст. имя и фам. Александр Игнатьевич Шаргей) (1897-1941), один из пионеров ракетной техники. Труды по основным проблемам теории космонавтики.

Королёв Сергей Павлович (1906/07-1966), акад. АН СССР (1958), дважды Герой Соц. Труда (1956, 1961). Под его руководством созданы баллистические и геофизические ракеты, первые искусственные спутники Земли, космические корабли "Восток", "Восход". Ленинская премия (1957). Репрессирован в 1938-1944.

Костиков Андрей Григорьевич (1899-1950), конструктор систем реактивной артиллерии, член-корр. АН СССР (1943), ген.-майор инж.-авиац. службы (1942), Герой Соц. Труда (1941). Сталинская премия (1942).

Кренкель Эрнст Теодорович (1903-1971), д-р геогр. наук, Герой Сов. Союза (1938). С 1924 радист сов. полярных станций и арктич. экспедиций. Из российских немцев.

Крылов Алексей Николаевич (1863-1945), кораблестроитель, механик и математик, акад. АН СССР (1925; акад. Петерб. АН с 1916, акад. РАН с 1917), Герой Соц. Труда (1943). Сталинская премия (1941).

Курчатов Игорь Васильевич (1902/03-1960), физик, организатор работ по атомной науке и технике в СССР, акад. АН СССР (1943), трижды Герой Соц. Труда (1949,1951,1954). Ленинская премия (1957), Сталинская премия (1942, 1949, 1951, 1954).

Лангемак Георгий Эрихович (1898-1938), конструктор пороховых ракет, Герой Соц. Труда (1991, посмертно). Участвовал в создании реактивных снарядов для "Катюши". Репрессирован; реабилитирован посмертно. Из российских немцев.

Леваневский Сигизмунд Александрович (1902-1937), летчик, Герой Сов. Союза (1934).

Ленин (Ульянов) Владимир Ильич (1870-1924), основатель Советского государства.

Леонов Алексей Архипович (р. 1934), летчик-космонавт СССР (1965), ген.-майор авиации (1975), дважды Герой Сов. Союза (1965,1975). Гос. премия СССР (1981).

Лермонтов Михаил Юрьевич (1814-1841), русский поэт.

Лесков Николай Семенович (1831-1895), русский писатель.

Лондон Джэк (наст. имя Джон Гриффит) (1876-1916), американский писатель.

Лоренц (Лорентц) Хендрик Антон (1853-1928), нидерландский физик, иностр. поч. член АН СССР (1925). Близко подошел к созданию теории относительности. Нобелевская премия (1902).

Любищев Александр Александрович (1890-1972), биолог. Труды по с.-хоз. энтомологии, систематике, морфологии, теории эволюции, проблемам науки, истории, философии.

Марчук Гурий Иванович (р. 1925), математик и физик, акад. РАН (1991; акад. АН СССР с 1968), през. АН СССР в 1986-1991, Герой Соц. Труда (1975). В 1980-1986 зам. пред. Совета министров СССР. Ленинская премия (1961), Гос. премия СССР (1979).

Межлаук Валерий Иванович (1893-1938), нарком тяжелой промышленности СССР в 1937.

Миклухо-Маклай Николай Николаевич (1846-1888), этнограф. Изучал коренное население Юго-Вост. Азии, Австралии и Океании.

Молотов (Скрябин) Вячеслав Михайлович (1890-1986), пред. Совнаркома в 1930-1941, нарком (министр) иностранных дел СССР в 1939-1949 и 1953-1956.

Мольер (наст, имя и фам. Жан Батист Поклен) (1622-1673), французский комедиограф, актер, театр, деятель, реформатор сценич. искусства.

Наполеон I (Наполеон Бонапарт) (1769-1821), французский император в 1804-1814 и 1815.

Неделин Митрофан Иванович (1902-1960), Гл. маршал артиллерии (1959), Герой Сов. Союза (1945), зам. воен. министра в 1952-1953, зам. министра обороны СССР с 1955.

Оберт Герман (1894-1989), один из основоположников ракетной техники. Работал в Румынии, Австрии, Германии, Италии, США; с 1958 вновь в Германии. Труды по теории полета ракет, по жидкостным ракетным двигателям, топливам. Из румынских немцев.

О. Генри (наст. имя Уильям Сидни Портер) (1862-1910), американский писатель.

Орджоникидзе Григорий Константинович (Серго) (1886-1937), нарком тяжелой промышленности СССР с 1932.

Осипов Юрий Сергеевич (р. 1936), математик и механик, акад. РАН (1991; акад. АН СССР с 1987), президент РАН с 1991. Ленинская премия (1976).

Папанин Иван Дмитриевич (1894-1986), полярный исследователь, д-р геогр. наук, контр-адмирал (1943), дважды Герой Сов. Союза (1937, 1940).

Пастернак Борис Леонидович (1890-1960), русский писатель, автор переводов произв. И.В. Гёте, У. Шекспира и др. Нобелевская премия (1958).

Патон Борис Евгеньевич (р. 1918), акад. (1958) и през. (с 1962) АН Украины, акад. РАН (1991; акад. АН СССР с 1962), дважды Герой Соц. Труда (1969, 1978). Сын Е.О. Потона, Дир. Ин-та электросварки АН Украины с 1953. Ленинская премия (1957), Сталинская премия (1950), Золотая медаль им. Ломоносова АН СССР (1981).

Патон Евгений Оскарович (1870-1953), автор фундаментальных трудов по электросварке, акад. АН Украины (1929), Герой Соц. Труда (1943). Организатор и первый дир. (с 1934) Ин-та электросварки АН Украины (с 1945 имени П.). Сталинская премия (1941).

Пиннекер Евгений Викторович (р. 1926), гидрогеолог и геохимик, член-корр. РАН (1991; член-корр. АН СССР с 1990). Основные труды по гидрогеохимии, изотопной гидрогеологии, охране геол. среды. Гос. премия СССР (1986). Из российских немцев.

Пилюгин Николай Алексеевич (1908-1982), акад. АН СССР (1966), дважды Герой Соц. Труда (1956, 1961). Разработчик систем управления ракет-носителей для ИСЗ и космич. кораблей. Ленинская премия (1957), Гос. премия СССР (1967).

Примаков Евгений Максимович (р. 1929), пред. Правительства (1998-1999), министр иностранных дел (1996-1998) Российской Федерации, акад. РАН (1991; акад. АН СССР с 1979). Гос. премия СССР (1980).

Прунариу Думитру (р. 1952), первый румынский космонавт, подполк.-инженер (1981), Герой Румынии (1981), Герой Сов. Союза (1981).

Пуанкаре Жюль Анри (1854-1912), французский математик, физик и философ, иностр. член-корр. Петерб. АН (1895). В 1905 независимо от А. Эйнштейна развил матем. следствия "постулата относительности".

Пушкин Александр Сергеевич (1799-1837), русский поэт, родоначальник новой русской литературы, создатель современного русского литературного языка.

Райфикешт Владимир Фёдорович (р. 1951), нар. депутат РСФСР (1990-1993), Глава администрации Алтайского края (1991-1994), Полномочный представитель Президента РФ в Алтайском крае (с 1996). Из российских немцев.

Раушенбах Валентин Эдуардович (1907-1991), проф., зав. кафедрой иностранных языков Московской ветеринарной академии им. К.И. Скрябина. Из российских немцев.

Раушенбах Борис Викторович (Борис Ивар) (р. 1915), акад. РАН (1991; акад. АН СССР с 1984), Герой Соц. Труда (1990). Основные труды по теории горения, управлению ориентацией космических аппаратов. Ленинская премия (1960). Из российских немцев.

Регель Василий Эдуардович (1857-1932), историк-византинист, славист, член-корр. Петерб. АН (с 1898). Из российских немцев. Брат Р.Э. Регеля.

Регель Роберт Эдуардович (1867-1920), ботаник, флорист-систематик, селекционер, путешественник. Из российских немцев.

Регель Эдуард Людвигович (Эдуард Август) (1815-1892), тайн, советник, ботаник, садовод, член-корр. Петерб. АН (с 1875). Выходец из Германии. Отец Р.Э. Регеля.

Риббентроп Иоахим (1893-1946), министр иностранных дел Германии в 1938-1945.

Ригерт Давид Адамович (р. 1947), тяжелоатлет, засл. мастер спорта СССР (1971), олимпийский чемпион (1976), 6-кратный чемпион мира, 9-кратный чемпион Европы. Из российских немцев.

Рикерт (наст. фам. Хальперн) Пауль Эмильевич (1907-1971), химик, минералог, д-р философии Берлинского ун-та. С 1934 в СССР.

Рильке Райнер Мария (1875-1926), австрийский поэт.

Рихтер Святослав Теофилович (1915-1997), пианист, нар. артист СССР (1961), Герой Соц. Труда (1975). Ленинская премия (1961), Сталинская премия (1950), Гос. премия РФ (1995). Из российских немцев.

Рублёв Андрей (ок. 1360-1370 — ок. 1430), русский живописец.

Сахаров Андрей Дмитриевич (1921-1989), физик-теоретик, один из создателей водородной бомбы (1953) в СССР, акад. АН СССР (1953), Герой Соц. Труда (1954,1956,1962). Ленинская премия (1956), Сталинская премия (1953), Нобелевская премия мира (1975).

Свердлов Яков Михайлович (1885-1919), пред. ВЦИК, секретарь ЦК партии с 1917.

Сократ (ок. 470-399 до н.э.), древнегреческий философ.

Солженицын Александр Исаевич (р. 1918), русский писатель. Нобелевская премия (1970).

Соловьёв Владимир Сергеевич (1853-1900), русский религиозный философ.

Сталин (Джугашвили) Иосиф Виссарионович (1878-1953), ген. секретарь ЦК партии с 1922, пред. Совнаркома (Совета министров) СССР с 1941.

Старк Сергей Борисович (1907-1989), проф. Московского ин-та стали и сплавов.

Твен Марк (наст, имя Сэмюэл Ленгхорн Клеменс) (1835-1910), американский писатель. Произведения о мальчишках (в т. ч. "Приключения Тома Сойера", 1876) стали классикой детской литературы.

Тельман Эрнст (1886-1944), пред. Компартии Германии с 1925.

Терешкова Валентина Владимировна (р. 1937), первая в мире женщина-космонавт, летчик-космонавт СССР (1963), канд. техн. наук, Герой Сов. Союза (1963).

Титов Герман Степанович (р. 1935), летчик-космонавт СССР (1961), ген.-полковник авиации (1988), Герой Сов. Союза (1961).

Тихонравов Михаил Клавдиевич (1900-1974), конструктор ракетной техники, засл. деят. науки и техники РСФСР (1970), Герой Соц. Труда (1961). Ленинская премия (1957).

Троцкий (наст. фам. Бронштейн) Лев Давидович (1879-1940), один из руководителей Октябрьского вооруженного восстания 1917, член Политбюро ЦК партии в 1917-1926, нарком по военным делам, пред. Реввоенсовета Республики в 1918-1925.

Туполев Андрей Николаевич (1888-1972), авиаконструктор, акад. АН СССР (1953), ген.-полк.-инженер (1968), трижды Герой Соц. Труда (1945, 1957, 1972). В 1937-1941 репрессирован.

Уччелло (наст, имя ди Доно) Паоло (1397-1475), итал. живописец.

Фёдоров Владимир Павлович (1915-1943), летчик-испытатель. Испытания первого в СССР ракетопланера с жидкостным ракетным двигателем (РП-318) и др.

Феоктистов Константин Петрович (р. 1926), летчик-космонавт СССР (1964), д-р техн. наук (1967), Герой Сов. Союза (1964). Ленинская премия (1966), Гос. премия СССР (1976).

Ферсман Александр Евгеньевич (1883-1945), геохимик и минералог, акад. АН СССР (1925; акад. РАН с 1919). Премия им. Ленина (1929), Сталинская премия (1942). Из прибалтийских немцев.

Фрейндлих Бруно Артурович (р. 1909), актер театра и кино, нар. артист СССР (1974). Из российских немцев.

Хрущёв Никита Сергеевич (1894-1971), первый секретарь ЦК КПСС в 1953-1964, пред. Совета министров СССР в 1958-1964.

Цандер Фридрих Артурович (1887-1933), один из пионеров ракетной техники в СССР. Создал реактивные двигатели ОР-1 и ОР-2. Разрабатывал проект ракеты "ГИРД-Х". Из прибалтийских немцев.

Цветаева Марина Ивановна (1892-1941), русская поэтесса.

Циолковский Константин Эдуардович (1857-1935), основоположник современной космонавтики. Обосновал возможность использования ракет для межпланетных сообщений, указал пути развития космонавтики и ракетостроения, нашел ряд инженерных решений конструкции ракет и жидкостных ракетных двигателей.

Черановский Борис Иванович (1896-1960), конструктор самолетов и планеров.

Черток Борис Евсеевич (р. 1912), член-корр. РАН (1991; член-корр. АН СССР с 1968), Герой Соц. Труда (1961). Труды по автоматике, системам управления космических аппаратов и др. Ленинская премия (1957), Гос. премия СССР (1976).

Чуковский Корней Иванович (наст, имя и фам. Николай Васильевич Корнейчуков) (1882-1969), русский писатель, литературовед, д-р филол. наук.

Шмидт Отто Юльевич (1891-1956), акад. (1935), вице-през. АН СССР (1939-1942), акад. АН Украины (1934), Герой Сов. Союза (1937). Из немцев-колонистов Лифляндской губ.

Шпрингер Зигфрид (р. 1930), епископ Евангелическо-лютеранской церкви епархии Европейской России (с 1993). Из российских немцев.

Щетинков Евгений Сергеевич (1907-1976), конструктор ракет и двигателей.

Эйнштейн Альберт (1879-1955), физик-теоретик, разработал частную (1905) и общую (1907-1916) теорию относительности, иностр. поч. член АН СССР (1926). Нобелевская премия (1921, за труды по теоретич. физике, особенно за открытие законов фотоэффекта).

Энгельс Фридрих (1820-1895), мыслитель и общ. деятель, один из основоположников марксизма.

Эсно-Пельтри Робер (1881-1957), пионер французской ракетной техники, автор двухтомного труда "Астронавтика".

Ягода Генрих Григорьевич (1891-1938), нарком НКВД СССР в 1934-1936.

Ярославский Емельян Михайлович (Губельман Миней Израилевич) (1878-1943), полит, деятель, активный борец с религией, акад. АН СССР (1939). Сталинская премия (1943).

Выписка из церковной книги о регистрации брака далеких предков Б.В. Раушенбаха Карла Фридериха Раушенбаха и
Софии Фридерики Грунен. Брак был заключен 26 июня 1766 г. в Рослау (ныне Земля Саксония-Анхальт),
сборном пункте, откуда будущие колонисты из Саксонии направлялись в Россию.

Свидетельство о рождении и крещении Бориса Викторовича (Бориса Ивара) Раушенбаха, родившегося в Петрограде 5 (18) января и крещенного в евангелическо-реформатской церкви 8 (21) февраля 1915 г. Б.В. Раушенбаха крестил Эрнст Гельдерблом, пастор немецкого реформатского прихода С.-Петербурга-Петрограда в 1889- 1918 гг. Свидетельство подписал Вильгельм Ферман, петроградский пастор в 1920-1922 гг.

Борис Раушенбах. Петроград. 1915 г.

Борис Раушенбах и его сестра Карин на даче в Сиверской под Ленинградом. 1928 г.

Леонтина Федоровна (Леонтина Христина) Раушенбах, урожденная Халлик, и ее дети Борис и Карин. Ленинград, 1931 г.

Борис и Вера Раушенбах после бракосочетания. На первом плане Леонтина Федоровна Раушенбах (слева) и Альбина Григорьевна Назаренко, мать Веры Михайловны. Москва, 1941 г.

Борис Викторович Раушенбах. Нижний Тагил, 1946 г.



Борис Викторович и Вера Михайловна Раушенбах на спецпоселении. Нижний Тагил, 1940-е гт

Б.В. и В.М. Раушенбах с дочерьми Верой (слева) и Оксаной после окончания дочерьми средней школы. Москва, 1968 г. Б.В. и В.М. Раушенбах с внуками Борисом и Верой. Абрамцево, август 1997 г.

В гостях у дочери С.П. Королева Натальи Сергеевны. Слева направо: верхний ряд — космонавты Д. Прунариу (Румыния), Фам Туан (Вьетнам), З. Йен (ГДР), Б.В. Раушенбах; нижний ряд — космонавт Ж. Гуррагча (Монголия), Герман Оберт, переводчица Татьяна, дочь Г. Оберта Эрна, биограф Г. Оберта Г. Барт. Москва, 22 сентября 1982 г.

На научной конференции. Слева направо: академик РАН Дмитрий Сергеевич Лихачев, член-корреспондент РАН, ректор Московского физико-технического института Николай Васильевич Карлов, академик РАН Борис Викторович Раушенбах. С.-Петербург, май 1996 г.

Типография ордена «Знак почета» издательства МГУ 119899, Москва, Воробьевы горы. Заказ № 1057 Тираж 2000 экз.

назад