Даже в обширной и донельзя разнообразной переписке, которую вел Циолковский, письмо от 20 июня 1935 года, приглашавшее Константина Эдуардовича принять участие в авиационной выставке в Милане, обращало на себя внимание. Его написал главный редактор Госмашметиздата по авиационной литературе Е. В. Латынин.
«На нашем стенде, — писал он, — помимо машин в натуру и в моделях, будет также выставлена и авиационно-техническая печать.
Я думаю, что было бы очень эффектно выставить там некоторые Ваши ранние работы...»
Труды Циолковского в Милане? Это было что-то неожиданно новое. Я решил разыскать Евгения Всеволодовича Латынина, чтобы узнать, дошли ли до Италии труды Циолковского.
И вот декабрьским вечером 1960 года я сижу в комнате на Тверском бульваре и задаю интересующие меня вопросы:
— Экспонировались ли книги Циолковского на выставке в Милане?
К сожалению, мой собеседник этого не помнит. Ведь с той поры прошло уже четверть века... Но, увидев мою обескураженную физиономию, Евгений Всеволодович добавляет:
— Может, по этому поводу есть что-нибудь в письмах? Давайте посмотрим вместе. *
* В настоящее время Е. В. Латынин передал сбереженные им письма Циолковского в Архив Академии наук. (Примечание автора.)
Мы перебираем письма и находим открытку от 22 июня 1935 года.
«Уважаемый Евгений Всеволодович, — писал Циолковский, — посылаю все, что есть: больше у самого ничего нет. Работы свои посылал за границу, но не на выставку. Ваш К. Циолковский. Очень болен, едва шевелюсь».
Увы, открытка, сохранившаяся в архиве Латынина, не давала ясного ответа на вопрос, отправлялись ли труды Циолковского в Милан. Но, не узнав того, ради чего приехал к Латынину, я выяснил другое, не менее интересное. Знакомство с одним из писем Циолковского Латынину открыло мне, насколько выше личного ставил общественное старый ученый. Это письмо тесно связано с выпуском двухтомника избранных сочинений Циолковского. В собрание решено было включить биографию Циолковского. Однако биография, написанная профессором Моисеевым, выглядела несколько странно и принесла Циолковскому бездну огорчений.
«Так до сих пор, — писал Моисеев, — остался нерешенным вопрос: ученый ли Циолковский? Дал ли он что-либо ценное для областей человеческого знания, выходящих за пределы технических проектов, и не является ли он только изобретателем?»
«Он по своей сущности одиночка, индивидуалист, не хочет ничьих советов, в них не нуждается... он не только самоучка, но и одиночка принципиальный».
Такого рода сентенции переполняли статью Моисеева. Ни человека, ни ученого представить себе в истинном свете по этому очерку было невозможно.
Не приходится удивляться, что Циолковский обиделся: биография, написанная Моисеевым, показалась ему оскорбительной и противной.
«Исправить биографию нельзя, — писал Константин Эдуардович в издательство, — так много в ней ошибок, недоговорок и искажений. Примечание тов. Латынина заглаживает отчасти увлечение профессора.
Поэтому я и прошу оставить все как есть и не задерживать выход нужной книги...»
Циолковский подчеркивает эту фразу. Более того, повторяет ту же мысль. «Я думаю, — пишет он Латынину в другом письме, — можно выпускать книгу в таком виде, в каком она есть».
Я прощался с Е. В. Латыниным, от души благодарный ему за возможность прочесть никогда не публиковавшиеся письма Циолковского, узнать, как общественное одержало верх над личным, даже глубоко обидным.
История издания двухтомника Циолковского, разумеется, не исчерпывает фактов, из которых складывается общественное лицо ученого. В том же 1934 году Калужский райком партии вместе с редакцией газеты «Комсомольская правда» решил создать колхозный лекторий. Для чтения лекций об основах науки пригласили интеллигентов Калуги. Первым откликнулся Циолковский.
— Это чудесно! — говорил он. — Надо, чтобы ученые почаще заглядывали в колхозы и вооружали колхозников знаниями о законах природы. Это лучший путь пропаганды научного мировоззрения.
Узнав о том, что к ним приедет Циолковский, колхозники решили организовать ему теплую встречу. Приезд ученого стал заметным событием. Тема его лекции — «Как человек научился летать» — захватила слушателей. Ученый рассказал о людях, овладевших воздухом, поведал слушателям злоключения собственных открытий. А когда поздно вечером лекция окончилась, Константину Эдуардовичу пришлось ответить на множество вопросов:
— Есть ли жизнь на Марсе?
— Каково будущее авиации?
Что станет с Землей через миллионы лет?
На обратном пути Циолковский сказал своему спутнику:
— Сорок лет я преподавал, а таких мудреных вопросов не слышал. Как выросли интересы народа!..
В беседах со своими посетителями ( а их приезжало к нему немало) Циолковский не раз высказывался о прогрессе нашего государства. Ему хотелось, чтобы перерождение людей, создание нового человека происходило как можно быстрее. Именно потому так важно было внимание Циолковского к детям, к молодежи.
Как и в других городах страны, в Калуге существовал аэроклуб. Он носил имя Циолковского, и Константин Эдуардович считал своим долгом время от времени читать лекции будущим летчикам. Но по мере того как ухудшалось здоровье, эти лекции происходили все реже и реже. Свою последнюю лекцию в аэроклубе ученый прочитал всего за два месяца до смерти.
— Удрал от докторов! — сказал он, входя в аудиторию.
Его стали уговаривать:
— Давайте перенесем лекцию.
— Нет, нет! — решительно запротестовал Циолковский.
Он достал из кармана рукопись, передал ее сидевшему рядом курсанту и сказал:
— Читать будет он, а я посижу и, если что непонятно будет, объясню.
Немного помолчав, он добавил:
— Мне ведь с вами легче, чем в постели!..
Когда лекция закончилась, между ученым и будущими летчиками завязалась беседа. Кто-то по-мальчишески восхищенно сказал:
— Как много вы знаете! Даже завидно!..
Циолковский насупился:
— Я должен вам завидовать, а не вы мне. Ведь то, что вам в школах да в вузах за несколько часов объясняли, отнимало у меня годы раздумий.
И, словно извиняясь за резкость ответа, добавил:
— Если бы мы с Мичуриным в ваших условиях учились, вы бы теперь каждый выходной на Марс ездили да кушали малину величиной с тыкву.
Циолковский очень любил молодежь, глубоко верил в ее творческие силы. Встреченный аплодисментами на одном из районных слетов, ученый говорил:
— Что вы мне аплодируете? Я вам должен аплодировать! Вы уже создали огромное богатство и построили роскошную страну. Мне всегда стыдно, как мало я еще сделал для своей Родины...
Он работал до самого последнего часа. 29 августа 1935 года датировано письмо из многотиражной газеты «ЦАГИ». От имени всего коллектива редакция просила Циолковского принять участие в специальном номере. Цаговцам хотелось услышать от Циолковского мысли о будущем, о новых дерзновенных мечтах. Константину Эдуардовичу уже осталось жить не более трех недель, но на конверте сохранилась аккуратно сделанная надпись: «Отвечено согласием».
Здоровье Циолковского все хуже и хуже... Врачи настаивают: необходима операция. Наконец больной соглашается, и 8 сентября к его дому подъезжает больничный автомобиль. Как всегда, такого рода событие собирает любопытных. Это не по вкусу Циолковскому.
— Чего собрались? — сердито спрашивает он. — Неужто в последний раз видимся?
Но видели калужане своего земляка действительно в последний раз. Неделю спустя центральные газеты стали печатать сводки, о состоянии здоровья ученого. И, хотя эти сводки перемежались сообщениями о встречах Константина Эдуардовича с инженерами, работавшими над реализацией его проекта, сомнений не оставалось: смертный час приближался...
Надо отдать должное Циолковскому — он с большим мужеством перенес тяжелую операцию. Она шла под местным наркозом. Ученый деловито расспрашивал врачей о положении в тот или иной момент. А когда операция окончилась, сказал:
— Мне казалось, все будет гораздо сложнее...
Болезнь Циолковского привлекла к себе внимание всей страны. Константину Эдуардовичу передали привет и подбодряющие слова руководителя московских большевиков Н. С. Хрущева, Циолковский оживился:
— Только такие люди труда и крепкой воли, — сказал он, — создают новую жизнь. Напишите ему привет и благодарность.
Константину Эдуардовичу дали подписать продиктованные им слова приветствия. Он прочитал и приписал: «Вся моя надежда на людей, подобных Вам». Поясняя свою мысль, ученый добавил:
— Я всю жизнь рвусь к новым победам и достижениям — вот почему только большевики меня понимают. Я бесконечно благодарен партии и Советскому правительству.
Еще несколько дней, и умирающий пишет письмо в ЦК ВКП(б), которое без преувеличения можно назвать торжественным завещанием. Все свои труды, а они его единственное богатство, Циолковский завещал народу.
19 сентября 1935 года в 22 часа 34 минуты перестало биться сердце того, кто умер победителем, хотя и не успел дожить до победы.
Десятки венков. Десятки тысяч провожающих. Самолеты над кладбищем. Трепещущие листовки, рассыпающиеся из-под облаков над свежим могильным холмом, ружейный салют... Его хоронили, как полководца, как командира еще не сформировавшейся армии — армии грядущих победителей космоса...
Радио и газеты разнесли по стране грустную весть. «Трудовая страна наша, — писала «Правда», — дорожит каждым из граждан своих, каждым честным тружеником. Как же нам не любить и не ценить тех, кто всю жизнь свою посвящает служению общему делу, кто дерзает искать новых путей к могуществу и силе нашей Родины?! Знаменитый деятель науки тов. Циолковский был именно одним из таких людей, вот почему в Советской стране он был окружен любовью при жизни, вот почему его смерть вызывает скорбь народа.
...Работы Циолковского перекликаются с грядущими поколениями. Когда-нибудь наши потомки овладеют космическими пространствами, они будут высоко чтить Циолковского, потому что он первый дал научно обоснованную гипотезу межпланетных сообщений».