Долгие часы мы, советские журналисты, проводили в посольстве за грудами папок, набитых письмами американцев.

Миссис Дурлин из Сан-Леандро, Калифорния:

«Дорогой господин Хрущев!

Несомненно, вы получили много приглашений. Я отдаю себе отчет, как будет перегружена ваша программа. Но, тем не менее, от всей души говорю: двери нашего дома открыты для Вас!»

19-летний студент из Атланты, штат Джорджия, Томи Уилкинс, пишет:

«Не подумайте, дорогой премьер-министр, что мне нужны паблисити и я пишу это из-за рекламы. Нет, я искренне приглашаю вас в Атланту на нашу ферму».

Писатель Фредерик Манфред из Миннеаполиса, штат Миннесота, пишет:

«Вся наша семья — я и моя жена Марианна, дочери Фрея и Мария и мой сын Фредерик — очень хотим, чтобы Н. С. Хрущев посетил нашу семью, если это будет удобно. Мы небогаты, мы семья, которая едва-едва сводит концы с концами на те деньги, которые я получаю за свои романы. Но у меня хороший садик. Моя жена — хорошая хозяйка. И у нас большой стол, и за ним всегда весело».

Еще не начавшись, визит Н. С. Хрущева в такой степени захватил воображение миллионов американцев, вызвал такие большие надежды, что официальные лица и общественные деятели, какой бы они пост ни занимали, вынуждены были высказаться: за визит они выступают или против. Большинство сказали: «Мы — за!». По сути дела, в Соединенных Штатах не осталось ни одного сколько-нибудь серьезного политического деятеля, ни одной политической организации, которая не определила бы своего отношения к предстоящему событию. Эдлай Стивенсон, как известно, выразил свое удовлетворение тем, что президент Эйзенхауэр, пригласив в США Н. С. Хрущева, изменил наконец политику Даллеса. Бывший кандидат в президенты сенатор Спаркмэн из Алабамы заявил в сенате: «Я полагаю, что этот обмен визитами — прекрасная идея и что он сулит надежду на лучшие дни в смысле укрепления мира во всем мире».

Многие конгрессмены — демократы и республиканцы — не по одному, а по нескольку раз выступали в газетах с заявлениями, что будут приветствовать Н. С. Хрущева в Америке, что этот визит — крупнейшее событие последнего времени. Газеты отводили страницы этому событию, ежедневно печатали сообщения о последних уточнениях в программе, карты, где был прочерчен маршрут поездки, диаграммы, показывающие рост валовой продукции и темпы развития промышленности двух великих стран, и т. д., и т. д.

«Мирное сосуществование» — эти слова все чаще стали появляться на страницах американских газет самого различного толка.

Как же объяснить, спросит читатель, что газеты, ненавидящие коммунизм и нашу страну, еще совсем недавно печатавшие бредовые заявления генералов о том, что они готовы бросить на нашу страну бомбы, сегодня пишут о мирном сосуществовании, и слово «welcome» (добро пожаловать) не сходит с их страниц? Ответ на этот вопрос мы находим в «Уолл-стрит джорнэл» — газете американских бизнесменов, которая уныло замечает: «Девять из каждых десяти американцев горячо одобряют визит, связывают с ним заветную мечту дружить с советским народом, покончить навсегда с осточертевшей им «холодной войной».

Волна дружеских чувств нарастала, и печать вынуждена была отметить, что политические метеорологи не ошиблись, когда предсказали значительное смягчение международного климата. Это всерьез встревожило тех, кто боится американо-советского сближения, стоит за продолжение гонки вооружений и на этом основании считает, что переговоры с русскими... вредны и опасны. Эти деятели, как мы знаем, все еще влиятельны, и они смогли привести в действие многие тайные пружины. Для того, чтобы устроить Н. С. Хрущеву, как они замышляли, «холодный душ», по их мнению, требовалось сначала устроить «холодный душ» американцам. И вот сохранявший до того молчание Херст-младший со страниц своих газет завопил:

«Приезд премьера Хрущева — это официальный визит, а не демонстрация дружбы!»

Всполошились боннские реваншисты:

«Встреча Хрущев — Эйзенхауэр подорвет солидарность НАТО». «Эта встреча — удар по базам», — мрачно изрек итальянский министр Пелла.

Кардинал Опелман, сославшись на указание свыше, призывал верующих к сдержанности. «Убереги вас господь от искушений коммунистов», — вторил ему архиепископ Вашингтона Патрик О'Бойл. Сей святой отец просил католических священников не выходить на улицу в день приезда советского гостя, а с утра молиться вместе со всеми прихожанами. Смысл этих молебнов сводился к тому, чтобы посеять в человеческих умах мысль, будто каждый шаг к улучшению международной напряженности... опасен для Америки.

Надо ли было удивляться, что именно в этот момент поднялась подозрительная возня в различного рода эмигрантских объединениях среди тех, кому нет дела до судеб мира, кто давно предал свою родину, а за соответствующую мзду готов предать и новых своих хозяев! Этих людей приводила в бешенство одна мысль, что так называемая политика «сдерживания» и «освобождения» может быть сдана в архив, что народы жаждут доверия и дружбы во взаимоотношениях между СССР и США. Денег на антисоветскую, антикоммунистическую кампанию, очевидно, не жалели, и газеты бросало из стороны в сторону: только что они публиковали карту маршрута поездки Никиты Сергеевича по США и под давлением общественности приветствовали его визит, а сегодня уже призывали встречать его без энтузиазма. Именно в это время счел нужным выступить со своей пресловутой речью перед собранием зубных врачей и вице-президент Никсон.

Никсон, Херст, Спелман, О'Бойл сделали все, чтобы сдержать дружеские чувства американского народа. Статьи, полные надежд, сменялись в эти дни мрачными, злобными пасквилями. Были вызваны из отпусков и брошены в дело все так называемые «специалисты по русскому вопросу». Но даже у них, у этих специалистов мутной лжи, сквозь поток уныния и недомолвок нет-нет да и прорывались иные нотки. Джеймс Рестон в «Нью-Йорк таймс», запугивая читателей и самого себя предстоящим визитом, в конце длиннющей и скучнейшей статьи делал неожиданное признание: приезд советского премьера не принесет вреда, скорее он будет даже полезен.

В конце недели, предшествовавшей приезду Н. С. Хрущева, пришло известие о выдающейся победе советских ученых, запустивших ракету по направлению к Луне. Это сообщение вызвало в США смешанное чувство радости и смятения, гордости и досады. Народ с воодушевлением приветствовал победу науки. Я никогда не забуду, как, услышав русскую речь около гостиницы «Статлер-Хилтон», остановилась машина и группа молодых людей выскочила, окружила нас, советских журналистов, чтобы пожать руку, поздравить, сказать: «Здóрово! Молодцы!»

Представитель же государственного департамента, пытаясь утихомирить страсти, сказал: «Спокойно, леди и джентльмены, не волнуйтесь. Мы этого ждали от русских».

В печати появились высказывания, что эксперимент интересен, но вряд ли завершится полным успехом. Так, газета «Вашингтон пост», ссылаясь на мнение одного видного советского эксперта (фамилию этого эксперта газета, естественно, назвать не могла), заявила, что ракета вряд ли войдет в сферу притяжения Луны. Смысл газетных шапок сводился к одному: «Русские запустили ракету к Луне, но получится ли из этого что-нибудь?».

Желая узнать мнение компетентных американцев, я решил разыскать их адреса и телефоны. Товарищи меня отговаривали: сегодня суббота, уик-энд, вряд ли вы застанете кого-нибудь. Каково же было мое удивление, когда в Главной военно-морской обсерватории США видные американские ученые (они находились на посту!) выразили готовность встретиться с советскими журналистами.

Командор Робинсон — в годы второй мировой войны он командовал крейсером на Тихом океане — принимал нас в огромном куполообразном зале обсерватории.

— Наша обсерватория — это американское Пулково, — с гордостью сказал командор.

Когда речь зашла о «Луннике» (так окрестили нашу ракету), командор поджал губы:

— Да, конечно, запуск ракеты на Луну — шаг вперед, но вряд ли, однако, эта ракета попадет на Луну.

— Почему?

— Предчувствие астронома... — Он многозначительно замолчал

— Следите ли вы за советской ракетой? — спросил я.

— Она слишком быстро движется, чтобы мы могли следить за ней, — ответил командор.

Тем не менее Главная военно-морская обсерватория в Вашингтоне работала и в субботу и в воскресенье, как работали, впрочем, все обсерватории США. Они поддерживали постоянный контакт с английскими астрономами, которых советская ракета также заставила нарушить святое правило уик-энда.

Мы все еще находились в главном зале обсерватории, когда стало известно, что советская ракета успешно продвигается к Луне и уже вошла в сферу ее притяжения. Включили телевизор. Передача рекламы нового средства от головной боли была прервана, и мы услышали, что Луна вот-вот будет покорена человеком.

— Что же вы думаете об этом, командор?

— Кто первый, тот и есть первый, — отвечал Робинсон.

Он был не очень словоохотлив, этот командор, но старался быть гостеприимным:

— Не хотите ли посмотреть главную службу времени?

— Охотно, — согласились мы.

Комната, где находились главные часы Соединенных Штатов, была за семью замками, и прошло немало времени, пока массивные двери этого святая святых не раскрылись перед нами. Здесь тикали огромные часы в железной стене перемигивались красные, желтые и белые огни.

— Мы проверяем время по звездам, — объяснил Робинсон, подвод, меня к телескопу. — Посмотрите.

— Мир проверяет сегодня время не только по звездам, — отвечал я, — но и по таким событиям, как визит нашего премьера сюда, в Вашингтон. Согласны, командор?

— Согласен. Да, согласен! — Он впервые улыбнулся. — Обмен визитами — хорошее дело.

Из обсерватории я направился к крупнейшему специалисту в области ракетоплавания профессору Хью Дрейдену, занимающему пост заместителя директора Национальной администрации по аэродинамике и космосу. И к нему не надо было в этот уик-энд звонить ни домой, ни на дачу: он тоже находился на своем рабочем месте!

Профессор был взволнован и, как мне показалось, растерян.

— Только что, — сказал он, ища что-то на своем большом столе, заваленном бумагами, — только что, — он выпрямился и продолжал торжественно, — я получил сообщение, что ваша ракета достигла Луны.

Профессор взял со стола пачку сообщений телеграфных агентств, зафиксировавших полет советской ракеты. Агентства передавали сообщения через каждые несколько минут.

В 5 часов 10 минут агентство Ассошиэйтед Пресс сообщило, что ракета достигла Луны.

Через несколько минут в кабинете профессора Хью Дрейдена было получено сообщение агентства АДН из Берлина, подтверждающее, что в 5 часов 01 минуту местного времени полет советской ракеты завершился победой.

— Вот мое заявление для печати, — сказал профессор. — «Мы с интересом следили за полетом советской лунной ракеты вплоть до того момента, когда она достигла цели. Мы хотим поздравить наших советских коллег, ученых и инженеров, с этим новым достижением в изучении космоса».

— Следили ли вы лично, профессор, за полетом советской ракеты?

— В Вашингтоне сейчас день, как вы видите, и мы не имели возможности визуально проследить за «прилунением». Но мы получали сигналы «Лунника-2». Мы поддерживали постоянный контакт с профессором Ловеллом из обсерватории Манчестера, который сообщал нам о каждом «шаге» советской лунной ракеты.

— Он держал связь непосредственно с вами, профессор?

— Нет, с обсерваторией в Калифорнии. Там наши ученые на основании данных профессора Ловелла высчитали траекторию полета ракеты. И вот Ловелл, — профессор Дрейден подает мне еще одну телеграмму, — также подтверждает сообщение Ассошиэйтед Пресс. Я счастлив, что могу еще раз поздравить советских ученых!

Через три часа вышли экстренные выпуски почти всех вашингтонских газет. Газетчики кричали: «Русский «лунник» ударил в Луну!», «Красная ракета стреляет по Луне!»

Рядом с поздравлением профессора Дрейдена, первой беседой с Манчестером, в которой английский астроном Ловелл подтверждал покорение Луны, было напечатано интервью с Ричардом Никсоном. Вице-президент США. заявлял, что американцам следует сохранять самообладание. Незачем и поздравлять Советы: у него, Никсона, пока нет уверенности, что ракета действительно на Луне. Но сенатор Мэнсфилд заявил, что советская ракета — это замечательное достижение, и Америке следует воспринять это с достоинством, не поддаваясь «лунной панике».

В своих вечерних выпусках вашингтонские газеты гадали: доставила ли ракета на Луну советский вымпел и каковы будут последствия этого? Агентства сообщали также, что впервые в истории страны уик-энд был отменен и в Белом доме и в госдепартаменте, где официальные лица напряженно работали, чтобы закончить последние приготовления к приезду председателя Совета Министров СССР Н. С. Хрущева.

«Сегодня, когда до приезда господина Хрущева остается один день, — писала «Нью-Йорк таймс», — в Вашингтоне царит атмосфера растущего возбуждения, ожиданий и некоторого трепета».

Другие газеты сообщали, что около двух тысяч журналистов выразили желание освещать этот визит и четыре тысячи полицейских выделены для охраны. Тут же высказывались предположения, что огромное количество сопровождающих лиц может создать немалые трудности. Как мы теперь знаем, такого рода опасения не были лишены основания.

Такова была обстановка в американской столице накануне прибытия сюда главы Советского правительства.

Самолет, на борту которого находился Н. С. Хрущев, летел еще над Атлантическим океаном, когда тысячи вашингтонцев уже направились на военно-воздушную базу Эндрюс, чтобы вместе с президентом Эйзенхауэром приветствовать главу Советского правительства.

— Как я хотел бы быть там в этот замечательный день!

Эти слова можно было услышать от почтальона, от шофера, от лифтерши, от газетчика, продающего утренние газеты, от журналиста, которому не удалось получить пропуск на базу Эндрюс.

Я уже говорил о том, что американцы стали приветливей и гостеприимней. 15 сентября это ощущалось особенно отчетливо. Да, в Вашингтоне многое переменилось. Повсюду царила атмосфера дружелюбия, чувствовалось желание людей сделать что-то, чтобы помочь этому визиту, которого с таким нетерпением ждала Америка.

— Америка требует новостей из России, газеты их дают, — улыбаясь, сказал мне мистер Монро, бизнесмен из Детройта, прибывший только что в Вашингтон.

Мы познакомились у газетного киоска, когда покупали утренние газеты, а сейчас поднимались в одном лифте. За разговором проехали нужный этаж.

— Что ж, это рокэт джоб! — смеется мистер Монро, еще раз поздравляя нас с успешным запуском советской ракеты на Луну. — Поверьте, — говорит он, — мы отдаем себе отчет в том, что это значит.

«Рокэт джоб» — в переводе на русский «ракетная работа».

Это выражение стало популярным сегодня в Америке. Его можно услышать повсюду. Если шофер удачно проскочил светофор, он обязательно заметит: «Рокэт джоб!» Телефонистка в ответ на благодарность за быструю связь произносит: «Рокэт джоб».

Повсюду вы слышите, что советская ракета — это великолепная победа человеческого разума. В отношениях между нашими двумя странами, говорят американцы, тоже должен победить разум. Им по душе инициатива президента в обмене визитами. Ведь, пригласив Н. С. Хрущева в США, он проявил энергию Теодора Рузвельта и политическое искусство Франклина Рузвельта.

Но враги мира не сдавали своих позиций. Группа провокаторов в городе Де-Мойне (штат Айова) пыталась настроить жителей этого города против визита Н. С. Хрущева. Провокаторов освистали, и тотчас в городе появился лозунг: «Премьер-министр Хрущев найдет двери Айовы открытыми». Секретарь торговой палаты Де-Мойна Джон Адамс заявил, что советского премьера приглашают постучать в любую дверь.

Комментируя слова Н. С. Хрущева о том, что после запуска ракеты Земля стала на несколько сот килограммов легче, а Луна тяжелее, диктор телевидения обронил фразу, которую на следующий день подхватила вся Америка:

«И Луна не та, и Земля не та!»

Эта фраза прекрасно отражала приподнятое настроение миллионов американцев, любящих острое слово.

Вот другая любопытная деталь: американский журналист, работник одной из вашингтонских газет, рассказал, что ночью его вызвал редактор и встретил такими словами:

— У нас сегодня много хороших материалов о России, дайте что-нибудь и плохое.

Как это походило на то, что произошло в это же утро 15 сентября, когда Н. С. Хрущев и Д. Эйзенхауэр в открытой машине направились с аэродрома Эндрюс в Вашингтон! Триста тысяч людей, собравшихся на улицах, чтобы приветствовать советскую миссию доброй воли, были ошеломлены, когда увидели впереди машины президента автомобиль с плакатом, на котором были такие слова: «Но чиринг, но вейвинг» («Без аплодисментов, без приветствий»). Корреспондент Ассошиэйтед Пресс, первым сообщивший об этой машине, был удивлен, что его материал не опубликовала ни одна большая американская газета. «Эксперты по России» объясняли это так же, как объяснил г-н Лодж Н. С. Хрущеву: «Неизвестно, кому принадлежала эта машина, и неизвестно, как она прорвалась через кордон полиции». Это было смешное и нелепое объяснение, ибо ни один из пятисот журналистов, встречавших Н. С. Хрущева на аэродроме, не мог и шагу ступить без ведома или разрешения полиции. Как же могла «прорваться» машина?

Из речи Н. С. Хрущева в Лужниках известно: американская полиция в первые дни получила строгие инструкции, фактически лишившие его возможности вступать в контакт с рядовыми американцами. Эта охрана превратилась в своего рода домашний арест.

Одна девушка в Сан-Франциско очень хорошо сказала об этом шерифу: «Вы охраняете Хрущева от американцев, а американцев от Хрущева». Действительно, силы, которые действуют против нашей страны, против ослабления международной обстановки, боялись дружеского визита Н. С. Хрущева, боялись, что глава Советского правительства завоюет симпатии Америки, и старались настроить людей против высокого советского гостя, запугать их рассказами о кознях коммунистов. Но попытки эти провалились. Н. С. Хрущев завоевал себе право встречаться и говорить с американцами.

Как это произошло, читателю известно из замечательной речи Никиты Сергеевича в Лужниках. Сосредоточим поэтому свое внимание на американцах, прислушаемся к тому, что говорили они, о чем они думали и спорили в дни этого исторического визита.