«Техника-молодежи» 2008 г №12 с.54-58
 Недавно купил диск с аудиокнигами разных старых фантастов: Брэдбери и т.д. И послушал в дороге. И вдруг понял, что слушаю с раздражением, потому что... ПО СРАВНЕНИЮ С НАШИМИ «ГРЕЛОЧНЫМИ» АВТОРАМИ ЭТО ТАКОЙ ПРИМИТИВ! :) Серьёзно, именно такое ощущение было. Так что пусть признанные мастера не обижаются, но... Хотя, может, дело в том, что диск был со старыми, ещё советскими радиопостановками, на которые отбирали слишком специфические произведения?.. Не знаю, так или иначе, уверен, что ни один из прослушанных рассказов не прошёл бы у нас и во второй тур. В чём тут дело? Может, специфика озвучки? В звуковом варианте другое восприятие? Или что?.. Интернет-журнал «Общество любителей рваных грелок» maxim 108: О прошедшем конкурсе |
Сегодня мой напарник был в ударе. Он предоставил держать курс корабля на очередную звезду мне одному, а сам забрался на «петушиный насест» (площадку под самым обзорным куполом рубки) и декламировал свои новые стихи в стиле «тяжёлый рок судьбы»:
В мирах любви неверные кометы, Сквозь горних сфер мерцающий стожар — Клубы огня, мятущийся пожар, Вселенских бурь блуждающие светы, — Мы вдаль несём... Пусть тёмные планеты В нас видят меч грозящих миру кар, — Мы правим путь свой к солнцу, как Икар, Плащом ветров и пламени одеты. Но странные, — его коснувшись, — прочь Стремим свой бег: от солнца снова в ночь — Вдаль, по путям парабол безвозвратных... Слепой мятеж наш дерзкий дух стремит В багровой тьме закатов незакатных... Закрыт нам путь проверенных орбит!
— Плохо, — сказал я. — Очень плохо. Ты даже не потрудился для облегчения восприятия провести рифму «через строчку».
— Я понимаю, что так было бы лучше, — грустно вздохнул напарник, не отрывая затуманенного взгляда от купола рубки, усеянного яркими, зовущими, притягательными и далёкими солнцами. — Но сегодня я чувствую именно так.
Не люблю разрушать иллюзию творчества. Однако мой долг — не давать молодым забывать о том, что «ничто не ново в этом мире под Луной».
— А потом, — открыл я напарнику жестокую правду, — это уже было. — Кажется, у Максимилиана Волошина в «Венке сонетов». Ты бы лучше попробовал сочинить что-нибудь экзальтированно-патетическое, может быть даже с ритуальным раздеванием.
Мы романтики, да. Мы в душе поэты. В нашем литературно-космическом братстве каждый волен выбрать стиль, которому подражать. Надеюсь, когда-нибудь кто-то из нас напишет что-нибудь новое, ни на что не похожее. И очень хотелось бы — чтобы всем интересное.
Но последнее условие особенно сложно выполнить. Со времён появления сетевой литературы «для всех» уже не пишет никто. Писатели и читатели (теперь часто бывает, что одно включает другое) создают группы фанатов-эстетов-стилистов. В каждой, кроме «своих», не признают никого.
Вот почему мы, любители патриархальной (общечеловеческой) литературы, предпочитаем работу искать вне Земли. Особенно много среди нас пилотов дальнобойных космических кораблей. Мы тоже «комьюнити». Но мы открыты всем новым мирам.
Новый мир пришёл сам.
Он возник ниоткуда. Словно призрак погибшей безвременно и не нашедшей покоя звезды он сотворился из черноты и бездонности космоса.
Опалово-матовый шар мне напомнил обласканный стужей цветок. Подсолнух подлунного мира. Символ смерти и тщетности суеты. Он расцвёл размытыми бледными красками прямо по курсу нашего корабля.
Напарник в это время только начал читать, выбирая, как ему казалось, эффектные позы на фоне напоминающих угли костра звёзд:
Слушайте!
Проповедует,
мечась и стеня,
сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!
Мы
с лицом, как заспанная простыня,
с губами, обвисшими, как люстра...
Он не успел закончить монолог, а я сказать, что точно такой же текст есть в поэме Владимира Маяковского «Облако в штанах», как нас изрядно тряхнуло.
Меня едва не выбросило из кресла пилота. А моего напарника — теперь уж точно «с лицом, как заспанная простыня, с губами, обвисшими, как люстра», распластало по куполу в такой эффектной позе, что я невольно им любовался.
Ну, просто романтик, застывший в прыжке за мечтой! Покоритель пространств! Прямо в руки к нему плыл бледный таинственный шар.
Шар становился крупнее. Он заслонял, гасил в себе звёзды. Мы оказались у шара в плену.
Внезапно торможение прекратилось, и напарник упал в своё кресло.
Вместо силы тяжести на нас обрушился лишённый эмоций и смысловых интонаций механический голос:
— Вы находитесь в зоне ответственности Автономной знаниезаготовительной станции. Для получения разрешения на дальнейшее следование по маршруту просим вас безвозмездно поделиться с нами накопленной информацией из расчёта 1 байт на 2 в 13 степени массовых единиц протона в состоянии покоя. Тривиальная, легко доступная, а также уже известная нам информация не зачитывается. До сдачи положенной нормы знаний о Вселенной вы будете ограничены в передвижении. Спасибо за понимание.
— Мне такая манера диалога что-то напоминает, — рассудительно и спокойно, как во время наших литературных бесед за чашкой чая с вареньем, сказал напарник.
— Да, — ответил я. — «История пиратства». Автор Игорь Мажейко. Литературный псевдоним Кир Булычёв. Нас, по сути, взяли в плен космические корсары и теперь требуют выкуп. Но, в отличие от знаменитых земных собратьев, золото им не нужно. Им выгодней узнать, как вырастить в домашних условиях философский камень. Информация — золото современности. Её собирают. Её копят. Её, как видим, даже пытаются забирать силой.
Какое-то время мы сохраняли надежду вырваться на свободу или вступить с похитителями в диалог. Но все системы корабля находились под полным контролем пиратов. А ультиматумы, не подкреплённые возможностью действия, шар игнорировал.
У нас даже не было способа подать сигнал бедствия. Связь с базой сохранялась, но шла теперь через шар. Тексты докладов самым тщательным образом редактировались. Догадаться о том, что с нами случилось, не смог бы никто.
На исходе бессонной ночи по условному корабельному времени напарник сказал:
— Я посчитал, что если мы перекачаем шару полные курсы физики, химии, космогонии, общей и специальной теории относительности, то «наскребём» почти шестьдесят процентов нормы по отношению к весу нашего корабля. Что можно добавить ещё?
— Фундаментальные знания о законах Вселенной мы не сможем использовать, — возразил я. — Они шару должны быть известны без нас.
— Тогда, может быть, загрузим ботанику, зоологию, антропологию, этнографию, географию и историю Земли?
Я посмотрел на напарника, как Пётр Первый на сына, задумавшего коварный предательский план:
— Ты понимаешь, что мы подвергнем риску всю нашу планету? Пираты искали добычу не только в морях. Они разоряли, сжигали дотла города.
Мы думали долго, как быть. Ничего не придумали толком. Сошлись на том, что должны принести себя в жертву.
А что! В добровольной жертве во имя людей (как писали в эпоху тотальной нехватки ресурсов и дефицита промышленных благ) есть особый возвышенный смысл.
Напарник робко спросил:
— Может быть пиратов можно перевоспитать?
— Как это сделать?
— Объясним, что чужое брать плохо. Что сильные должны помогать слабым. Как тимуровцы у Гайдара.
— Тимуровцы — название устарелое, — по привычке начал я объяснять. — Их теперь называют дункановцы — по имени, которым автор сначала хотел назвать своего героя. А Тимуром звали сына Гайдара. У Тимура тоже был сын, который, как пишут историки (монография «Сын Тимура и его команда»), для всех обездоленных был Мальчишом-Плохишом... — Тут я замолчал, потому что меня осенило. — У Гайдара, ты говоришь?
Идея была в том, чтобы привить хладнокровным космическим разбойниками человеческие понятия «плохо» и «хорошо». Причём в такой форме, чтобы ни у них, ни у нас не возникало ощущения банальности и скучной нравоучительности.
Решили: вместо сводок, отчётов, инструкций, учебных пособий мы отправим пиратам лучшие образы мировой литературы.
Всё-таки здорово, что служители муз так редко дружили с наукой! В приготовленной нами для внедрения бортовой библиотеке не содержалось ни точной информации о месте расположения Земли в Галактике, ни сведений об устройстве и тактико-технических данных новейших образцов оружия, ни описаний опасных для человека вирусов и других возбудителей болезней. Были только рафинированные высокогуманные и высокохудожественные тексты.
Получилось орудие возмездия в стиле Пушкина. Помните, он говорил: «И чувства добрые я лирой пробуждал...».
Заряд состоял из наших любимых сказок, героических эпосов, поэтических текстов, мифов и легенд о благородных рыцарях, исторических драм со счастливым концом, всех видов, типов и подразновидностей фэнтези, бытовых комедий, иронических рассказов, философских притч, любовных романов, сельской, городской и коттеджной прозы (с подразделением на прозу посёлков экономического, бизнес и ВИП-классов).
Этого хватило на три четверти положенной нормы.
Мы решили не трогать пока произведения детективного жанра (их бы хватило сразу нормы на две), хоррор, мистику и другие произведения сомнительной направленности.
То, что затея даёт результат, мы поняли практически сразу после того, как отправили шару первую пробную партию «подрывной литературы».
Уже со второй тысячи отправленных гигабайтов внешний контроль над системами корабля стал понемногу слабеть. Нам ещё не удавалось запустить двигатель, но теперь он хотя бы урчал!
По всей видимости начинала сказываться неоднозначность трактовок литературных произведений. Для прямолинейной, примитивной, собирательско-собственнической логики, которой пользовался шар, было весьма непросто «раскладывать по полочкам» плоды фантазий разных, нередко несопоставимых друг с другом авторов.
«В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань?» Впрячь-то, как раз, можно. Но что потом от телеги останется?
Ещё далеко не все приготовленные «снаряды» были «отстреляны», а мы уже обрели свободу. Шару было теперь не до нас. У него развивалось «несварение желудка». Он не ответил на наше вежливое «до свидания» и не пожелал нам удачи в пути. Утратил холодный матовый блеск. Неровно и нервно менял цветность: то почти потухал, то заходился лихорадочными сполохами.
Но наши «литературные приключения» на этом не кончились.
Когда через четыре месяца, выполнив полётное задание, мы повернули к Земле, напарник предложил немного отклониться от расчётного курса и пройти через сектор, в котором нам встретился шар.
Ох уж это юношеское любопытство!
— Ну, давай посмотрим, как шар усвоил наш урок! Ну, что нам стоит? Тридцать два парсека — не крюк.
Я был в команде за старшего, и мне полагалось быть рассудительным.
— Не уверен, что шар ещё существует. Когда мы улетали, он был очень уж плох.
— Тем более! — оживился напарник. — Это же любопытно! Мы докажем, что авторы, обиженные в своё время злыми профессиональными критиками, не преувеличивали, утверждая, что «слово — это оружие», что «можно словом убить».
Словом, напарник меня уговорил...
У меня было нехорошее предчувствие по поводу новой встречи с шаром. Я надеялся, что он вообще не появится из пустоты или же, на худой конец, не проявит к нам никакого интереса.
Как бы не так!
Мы увидели шар именно в той точке пространства, где с ним расстались. Он ждал нас. Он долго готовился к встрече.
Шар на глазах превращался в цветок. Сначала, как будто, в подсолнух. Потом «семечки» распустились бутонами роз. Белых, алых, лиловых и бирюзовых. Всё запестрело, разбилось на капли и пятна, а потом вдруг сложилось в слова на родном для нас языке:
«Добро пожаловать! Мы очень Вам рады!»
— Ну, что я тебе говорил! — воскликнул напарник. — Они рады, что мы навестили их снова. Они теперь любят людей.
Но я не мог избавиться от ощущения, что мы лезем снова в ловушку, и что нам теперь из неё не уйти.
— Не спеши делать выводы, — сказал я напарнику. — Ещё неизвестно, какой нам окажут приём.
По динамикам внутренней связи в корабль проник женский, приятный бархатно-чувственный голос:
— Да, мы очень Вам рады! Мы сожалеем о том, что не смогли при первом знакомстве оценить широту Ваших знаний о Мире, облекаемых в образы, чувства, слова. Вы нам в метафорическом смысле «открыли глаза». Мы хотим узнать о Вас больше. Мы теперь так же, как Вы, хотим постичь смысл бытия.
— Смысл бытия? Это круто! — воскликнул напарник, не стесняясь того, что его слышат и те, кто решил записаться в наши друзья. — О таком они раньше не думали. Они просто хотели прибрать к рукам всё, что плохо лежит.
Но на его резкость совсем не обиделись:
— Мы просим нас извинить. Мы были не правы. Вы нас убедили, что накопительство в той форме, в которой мы его проводили, не может быть смыслом жизни разумных существ. Мы стремимся теперь стать высшей силой Вселенной. Мы с Вами согласны, что дорога к Высшему разуму лежит через то, что Вы называете «души людей».
Тут вступил в разговор я:
— Как Вы собираетесь наши души постичь?
— С помощью Ваших же чувств. Мы поможем Вам себя ощутить героями всех рассказов, романов, повестей, пьес, которые Вы нас научили ценить.
— То есть Вы хотите, чтобы мы стали актёрами в Ваших спектаклях?
— Для Вас это будет совсем не игра. Вы будете жить. А значит, — страдать. Мы поможем Вам чувствовать жизнь, как у Вас говорят, «обнажёнными нервами». Вы покажете нам, как Вы способны страдать.
— А что будет с нами потом?
Раздался очень чувственный вздох:
— Вы умрёте. Мы знаем, что сильные чувства людей убивают...
— Ну, — спросил я напарника, — убедился, во ЧТО мы попали? Нам ясно сказали, что нас будут пытать, пока не умрём.
— Вы, очевидно, ещё не постигли суть Ваших книг, — изрёк опечаленный шар. — Невыносимой быть может не только боль, но и радость. Мы дадим Вам почувствовать радость, восторг и блаженство, а также смятение, страх, крах всех надежд и, конечно же, боль. Но если пытки особенно Вам интересны, — тут бархатный голос приобрёл доверительно-нежный оттенок, — то с них и начнём.
Это были последние слова шара. На наши вопросы он больше не отвечал.
Мы потом догадались, что первая пытка, на которую нас обрекли, — страх неизвестности. Мы не знали, что и когда с нами шар собирается сделать. Сколько времени нам остаётся для последних, привычных за годы совместных полётов, бесед? Долго ли сможем смотреть на манящие и совсем теперь для нас недоступные звёзды?
А напарник всё-таки молодец! Ему было бы простительно в такой ситуации устроить истерику, запаниковать, начать ругать себя и других, молить о пощаде или грозить кулаками без толку.
Мы решили, что, сколько бы нам ни осталось, будем жить как раньше. Наслаждаться общением. Говорить и мечтать.
— Нет! — возмущённо воскликнул напарник, наблюдая через иллюминатор на «круглом экране» одну из особенно чувственных, не обеднённых цензурою сцен. — Я против резиновых женщин!
— Зачем же так примитивно? — возразил я ему. — У шара достаточно много технических средств. Он обобрал немало миров. Может быть, он в своих клетках-колбах растит полноценных статистов — ну и, конечно, статисток — для наших с тобой бенефисов.
Мы помолчали. Подумали каждый о чём-то своём. Потом, когда рекламная картинка на шаре сменилась на безобразно жестокую с лужами крови, багровыми ранами и глазами, готовыми выскочить из орбит, напарник сказал:
— Интересно бы знать, не скачали ли мы ему с тобой по ошибке «Молот ведьм»?
— Не смешно, — ответили. — Мы просто не подумали, что даже в самых гуманистических произведениях нередко описываются ужасы и кошмары. Вот мы с тобой и побываем в «шкуре» — или даже, как нам намекнули, «без шкуры» — любимых литературных героев.
— Ты не помнишь, — поинтересовался напарник, — в сказке про Красную Шапочку волк проглотил бабушку целиком или откусывал от неё по кусочку?
— Не бери в голову! Мы познакомили шар с творчеством братьев Гримм, сочинениями Эдгара По, Хемингуэя, Достоевского, Бабеля, Шолохова. «Молот ведьм» и маркиз де Сад отдыхают!
— А для чего шару всё это нужно? — спросил меня напарник после очередной созерцательно-задумчивой паузы.
— Нужно что?
— Ну, это вот постижение смысла жизни. Ведь он по натуре — обычный бездушный хапуга.
— Не знаю. Может быть потому, что в некоторых литературных произведениях содержались философско-религиозные мысли.
— Ну и что? Разве то, что он хочет сделать с нами, — по-христи... ну, скажем так, по-божески?
— Дело в том, — начал я очередную (кто знает, может последнюю?) лекцию, — что практически все религии признают в человеке «искру божью». Значит, в каждом из нас — частица высшего разума, духа Вселенной, который над всем и во всём. Видимо, наш «друг» осознал, что просто владеть информацией — мало. Чтобы сделаться Богом, ему нужно выжать, вернее — вымучить души людей.
— М-да... Что-то мудрёно. Выходит, путь к Богу лежит через боль, через страх.
— Бывает и так. В масштабах Вселенной жестокость — нормально. Трудно представить себе Мир, в котором была бы одна только светлая сторона.
— И литература это в принципе подтверждает, — согласился напарник. — Но только ведь можно, наверное, к Богу прийти по-другому? Мне что-то не хочется становиться великомучеником — космонавтом.
— Наверное, можно. Но шару мы уже ничего не докажем. Он вырвет нам ногти, снимет скальпы, отрежет уши, носы, языки и, конечно, не забудет про...
— Хватит! — Мой напарник не выдержал. — Ты об этом так говоришь, как будто делаешь сам.
— Извини, — сказал я. — Это от нервов. В старых книгах писали, что есть синдром замещения «жертва — палач». Ты спрашивал, можем ли мы избавить себя от страданий? Я пробовал утром открыть аптечку, в которой, ты знаешь, есть «особые» препараты. Дверцу заклинило намертво. Я полагаю, что всё, что помогло бы нам свести счёты с жизнью, теперь для нас недоступно.
Напарник мне не поверил и попытался (разумеется, безуспешно) закрепить конец галстука на тут же лопнувшем креплении площадки под куполом рубки.
— Что же нам теперь делать? — спросил бедняга растерянно. — Я готов, если нужно, пожертвовать жизнью за правое дело, но... я... боли боюсь.
— Вот если бы мы смогли шар каким-либо образом убедить, что наши страдания ему не нужны, — начал я вслух рассуждать. — Что он получит желаемое, не причиняя нам ни физической боли, ни терзая наш дух.
— Может быть, — предложил напарник с робкой надеждой, — мы докажем, что всё, что ему нужно, у него уже есть?
— Докажем, как же! — сказал я ворчливо. — Объявим, что всё, что содержится в книгах великих писателей прошлого, — глупость и ерунда.
— А хоть бы и так! — огрызнулся напарник. — Я готов, если нужно, это сказать.
— Ну да! — усмехнулся я. — Шар тебе сразу поверит. Он, между прочим, достаточно вдумчиво ищет и чувствует смысл... если он, этот смысл, в книгах есть...
— Стоп, стоп, стоп! Ты намекаешь на... — догадался напарник.
— Конечно! Мы с тобой упустили из вида современную литературу. Ты её ведь, кажется, изучал?
— Не вполне современную. Той поры, когда членство в литературных кружках ещё не передавалось по наследству, и писатель был вправе выбрать собственный стиль.
— Напряги память. Ты же помнишь все учебники наизусть.
Напарник наморщил лоб.
— Вот, пожалуйста!
— «Это был в целом достойный период, когда написанные в тему конкурсов глубокие и нетривиальные рассказы в целом уже не воспринимались, но похожие друг на друга как две капли воды ещё не срывали аплодисментов. Побеждали тогда нередко рассказы добротные, но не имеющие ничего общего с темой, которую задали организаторы. Примерами из первых «Сломанных прялок» (есть версия, что тогда они назывались «Рваные грелки». — Прим. ред.) и конкурсов «Алой розы» (может быть, «Малой прозы». — Прим. ред.) могут служить...»
— Неважно, — перебил я, — вспоминай дальше.
— «...С некоторых пор особой доблестью стало считаться прочитывать тему конкурса рассказов «наоборот», то есть, говоря огрублённо, понимать «свет» в смысле «тьма».
Чемпион по числу комментариев на рассказы в сети: сказка «Про тигрёнка». Эта людоедская история была написана на конкурс детских сказок со счастливым концом. Идя навстречу поклонникам, автор снял рассказ с конкурса. Ведь во время обсуждения своих произведений участники оставались формально анонимными и теряли самые сладкие дни заслуженной славы».
— Пока я не услышал чего-либо для нас полезного, — отметил я с сожалением.
— Описание других шедевров той поры «История новейшей литературы» не сохранила, — огрызнулся напарник. — Дальше в учебнике про то, что «началось интенсивное распределение писателей по секциям и подсекциям. Способность мыслить у авторов уменьшалась по мере того, как упрощалась, становилась более однородной среда их общения и сужался круг интересов. Они всё меньше оставались литераторами в первоначальном, историческом смысле этого слова и превращались в не желающих иметь друг с другом ничего общего стилистов».
— Да, вот ещё что было написано про самое первое, положившее начало разделению литературы на секции, поколение сетевиков:
— «В конце жизни их часто постигало разочарование в читателях. Уходящие мэтры не могли смириться с тем, что не могут вписаться в новые, ещё более узкие по сравнению с привычными для них форматы.
Война форматов привела к тому, что в поисковиках не сохранилось ни одной ссылки на вдохновителей и родоначальников сетевой литературы. О дискуссиях на когда-то популярных форумах мы сегодня можем судить лишь по эпитафиям на памятниках забытым авторам:
«Флудить так флудить!»
«Не могу жить во флуде!»
«Плюйте на книги классиков!»
«Сам дурак и бездарность графоманская!»
«Здорово получилось, а никто не понимает!»
«Странное не может быть топовым!»
«Топ! Топ! Топ! Затопчу!»
— Хм, — выразил я сомнение, — некоторые высказывания кажутся весьма самодовольными.
— Они, как правило, взяты с блогов раннего периода. А по мере того, как рамки стандартов интернет-конкурсов (то есть вкусовых предпочтений участников) становились всё уже и жёстче, мэтры-сетевики вслед за классиками (и другими, как они называли, «сеяными» собратьями по перу, то есть имеющими публикации в журналах и книгах) сходили с дистанции. Их рассказы, хотя бы немного отличающиеся от новых шаблонов, казались читателям странными. А выбор по принципу «нра — не нра» был жесток.
— Теперь всё становится ясно. Ты случайно не знаешь, проводят ли сетевые конкурсы сейчас?
— Конечно! Они идут постоянно. Литературных кружков уже, наверное, больше, чем в галактике звёзд. Ведь в каждом обычно не больше трёх человек. Любой, знающий себе цену писатель, должен быть твёрдо уверен, что призовое место — за ним.
— Что ж, — улыбнулся я. — У нас появляется шанс. Мы увеличим с помощью шара число виртуальных призов.
Хорошо, что каналы связи с Землёй не закрыли. (От нас, разумеется, ждали, что мы дадим сигнал SOS и заманим в ловушку спешащие к нам корабли.)
Мы не поленились найти в астронете все литературные сайты, журналы, чаты, страницы, А потом замкнули трафик на шар.
Он легко подключился ко всем, кто был рад обрести в нём ценителя и знатока. И... попал в расставленную нами ловушку.
Я так хорошо представляю:
Клеточки-капли втянули в себя хоботки, перестали видеть и нас, и друг друга. Каждой казалось теперь, что она — это всё, что есть во Вселенной.
Помните давным-давно устаревший (иными словами, не подходящий ни под один современный стандарт написания прозы) рассказ Клиффорда Саймака? Там описывается обитающее на далёкой планете чудо-юдо лесное. Оно стремительно глупеет и перестаёт быть опасным для людей, как только попадает в среду, в которой может жить без большого ума.
Так зачем Богу быть умным и сильным, если все эти качества некому показать?
Очевидно, идея стать «богом в себе — для себя» (или множеством самодостаточных, не желающих видеть друг друга микробогов) шару понравилась. Она захватила его целиком.
Только вот «целиком» — это уже не о шаре. Капли медленно расплывались в пространстве, словно мыльные пузыри. Нет, не совсем пузыри. Те хоть могут сливаться друг с другом, отражать, преломлять на поверхности свет. В конце концов — лопнуть, если кто-нибудь к ним прикоснётся, или просто им жить надоест.
Клетки шара сумели постичь саму Вечность. Они замкнулись в себе навсегда. Они стали пятнами пустоты.
Мы летели сквозь россыпи этих для нас уже не опасных «ловушек в себе и лишь для себя». Мы одолели врага. Путь к новым мирам был открыт!
Но что-то было не так.
Я впервые ошибся с напарником в прогнозе «порыва творческих чувств». Не стал он читать «Оду к радости» Фридриха Шиллера в переводе Миримского:
Радость, пламя неземное, Райский дух, слетевший к нам, Опьянённые тобою, Мы вошли в твой светлый храм. Ты сближаешь без усилья Всех разрозненных враждой, Там, где ты раскинешь крылья, Люди — братья меж собой.
Какая там радость и всеобщее братство, если в людях мы были уже не уверены?
Мы замкнулись в себе и, нарушив традицию, молча, дни напролёт пили чай. Мы размышляли о том, какова миссия и судьба человечества. А вдруг... не дай бог!., на Земле мы увидим одни пузыри?