«Техника-молодежи» 1973 г №7, с.46-49




Три тени
от одного камня


научно-фантастический рассказ

Георгий ОСТРОВСКИЙ (г. Одесса)

1.

Утро, как всегда, вспыхнуло внезапно и мгновенно. Еще секунду назад линия горизонта угадывалась в границе между черной тьмой и тьмой, усеянной далекими неподвижными звездами. Но вот мрак, еще не успев посветлеть, неуловимо заклубился, словно предчувствие света пронзило его. Мне даже показалось, что сейчас потянет легким шелестящим ветром, который приносит из каких-то близких, но еще не видимых мест запахи прохладных деревьев и не успевшего остыть за ночь пустынного пляжа, и что ночь незаметно превратится в бледные, неподвижные сумерки, а потом — в тихо тающую теплую дымку...

Линия горизонта возникла сразу — над ней в черном небе вдруг взошел рыже-фиолетовый горячий шар. Будто кто-то внес в глухой темный дом тревожно-ослепительный фонарь.

Тьма вздрогнула и раскололась на глубокие длинные тени. В низких скользящих лучах камни казались гигантскими. Но мы уже хорошо знали, что едва на черное небо выкатятся еще два солнца — маленьких и голубых, как возникнут три бледные тени, и бесформенные глыбы окажутся небольшими ноздреватыми обломками, а черные устрашающие бездны — неглубокими лощинами.

Уже долгие месяцы перед моими глазами проплывало одно и то же — унылые всхолмленные равнины, мелкие ямы с осыпавшимися краями, пологие широкие террасы. Пейзаж, ровно присыпанный не то крупной пылью, не то мелким песком, не оживляли даже россыпи камней — их было слишком много.

Горизонт внезапно накренился. Мне показалось, что я ощутил легкую качку. Колея, которая отпечатывалась подо мной, сползала в углубление, похожее на огромную суповую тарелку. Крупные камни отскакивали от колес и, ныряя в пыли, катились на дно. А мелкие вдавливались в колею или, отодвигаясь, оставались лежать рядом с ней.

Все эти камни, холмы, низины были на одно лицо, но я колесил по ним уже столько, что, пожалуй, начал их различать. Например, в этой тарелке я определенно на днях побывал: на западном ее склоне виднелся обломок, похожий на верблюжью голову.

Я сверился по карте, на которой автоштурман отмечал малейшее движение планетохода: мгновенно застывший, отливающий металлической синевой след самописца вот-вот должен был пересечь сам себя.

Колеса по-прежнему неторопливо давили сыпучий грунт и в полном соответствии со штурманской картой действительно приближались к своей старой колее.

Мы проползли мимо того места, где уже один раз бралась проба грунта. Тогда анализы ничего не показали. И на этот раз все повторилось снова: пиропатрон, как гарпунная пушка, выстрелил снарядом с липкой лентой, металлические руки манипуляторов втянули прилипшие частицы грунта в брюхо планетохода и произвели посев в стерильных камерах; но как ни меняли дозаторы температурный, радиационный и всякие другие режимы, результат формулировался по-прежнему: «Нарастание биомассы не наблюдается. Редубликация биополимеров не наблюдается. Признаков обмена веществ, роста, движения не наблюдается». Химический состав камней тоже был не нов: обломки скальных пород и какие-то плотные кристаллические структуры.

Одно и то же из месяца в месяц, изо дня в день. Пустыня неподвижная, рыже-фиолетовая, иногда с голубыми бликами, облитая мертвым, без оттенков, светом.

Я снова посмотрел на штурманскую карту. Синеватый след на ней петлял по косогорам и ложбинам. Планетоход возвращался назад, проходил несколько раз по одному и тому же месту, снова возвращался. И всюду брал пробы. Со стороны это, вероятно, напоминало рысканье охотничьей собаки в поисках лисьей норы. Но тем, кто знал жесткие правила исследования планет, было понятно: нужно тщательное и настойчивое дублирование анализов — когда еще раз мы сможем попасть на эту планету; может, через триста лет, может, и никогда. И поэтому нужно уверенно вычеркнуть планету из числа тех, где была, есть или могла бы быть жизнь...

Здесь было в точности все так же, как и на двух предыдущих планетах. Они тоже вращались вокруг этих солнц. И на них мы тоже задерживались подолгу. И тоже ничего не находили. Я и сейчас видел их в небе: очень яркие среди других, обычных звезд, они казались маленькими лунными серпиками...

Ну что ж, мы вычеркнули их, вычеркнем и эту. Пора давать «Микрону», электронному мозгу планетохода, команду на взлет.

Я знал, что через секунду после получения команды планетоход помчится к взлетно-посадочной платформе, вкатится на нее, подготовится к полету, проверит все системы и включит стартовый двигатель.

Он все сделает сам, мне нужно только скомандовать.

Я набрал код команды и передал ее «Микрону».

Планетоход, переваливаясь с борта на борт, продолжал взбираться по откосу, вылезая из котловины. Он чуть задержался на гребне, выбирая дорогу, прополз несколько метров и снова выстрелил липкой лентой в грунт, и манипуляторы снова занялись анализами. Исполнительно отстукав банальности по поводу отсутствия нарастания биомассы и признаков движения, планетоход неторопливо заковылял дальше.

Он выкарабкался на холм. Отсюда хорошо было видно вдаль. Впереди, на сером плоскогорье лежало множество звездчатых теней — с двумя темно-сиреневыми лучами и одним бледно-голубым: три солнца освещали очередную россыпь камней.

Планетоход двинулся к камням и снова начал анализы.

Я закрыл глаза, ломившие от напряженного однообразия, и увидел клубящуюся темноту и мгновенную золотую путаницу кровеносных сосудов.

— Кофе будешь пить? — услышал я голос моего сменщика.

Под плотно зажмуренными веками медленно таяла усталость, и я, не открывая глаз, помотал головой.

Он сел в кресло. Беглым взглядом окинул приборы. Вращаясь вместе с креслом, внимательно и привычно огляделся вокруг. Увидев, что планетоход снова берет пробу, спросил:

— Когда ты послал команду на взлет?

— Пять часов назад...

Я откинул крышку люка, спустился сквозь пол по короткой винтовой лестнице, прошел широкий коридор с толстыми жилами кабелей и, толкнув тяжелую плавную дверь, остановился на пороге.

Мягкое тепло солнца дотронулось до моего лица. Душный ветер из степи смешивался с солоноватым влажным кислородом близкого моря. В густых деревьях таился сумрак, согретый мхом и прелыми листьями.

Я оглянулся на строгое зеркальное здание Центра связи с планетоходом. Уже много лет подряд я прихожу сюда и, когда наступает моя очередь, сажусь в вертящееся кресло наблюдательной кабины. Ее стены, переходящие в сферический купол потолка, кажутся прозрачными; они каждый раз переносят меня в кабину планетохода, который мы послали искать в чужих мирах жизнь...

Надо мной по прохладному синему небу тянулась волнистая лента полупрозрачных серебристых облаков. Она казалась мне похожей на след гигантского планетоходного колеса.

Потом, когда стемнеет, люди с острым зрением смогут заметить среди далеких звезд светлую точку. Астрономы в большие телескопы различат на ее месте рыже-фиолетовый шар и две крохотные голубые искры. Но даже самые чуткие приборы не увидят мертвой каменной планеты, которая кружится вокруг этих трех солнц и по которой наш «Микрон» неустанно ведет планетоход.

Через пять лет «Микрон» стартует с планеты, но не для того, чтобы вернуться домой. Он получит приказ исследовать другую планету и послушно полетит к ней.

2.

Утро, как всегда, вспыхнуло внезапно и мгновенно. Это всякий раз напоминало лабораторные условия. Там тоже свет возникал внезапно. Правда, там он всегда сопровождался негромким щелчком где-то в стороне от источника света. Здесь же, на этой планете, ничто и никогда не нарушало безвоздушную тишину. И потом — здесь после появления света сразу, скачком повышалась температура. На сто — сто двадцать градусов за каких-нибудь десять минут.

Впрочем, это никогда не влияло ни на изучение грунта, ни на исследование химического состава камней, ни на проведение множества других поисков и самого главного из них — поиска любых следов жизни вне Земли.

На этот, главный, поиск работали все методы обнаружения биологических соединений, но все было напрасно — планета, как и все предыдущие, была безнадежно мертва.

Правда, порой возникали какие-то не то помехи, не то затруднения в работе... Я не знал, как это назвать, потому что я так и не знаю, что это было. Анализы твердо говорили — здесь ничего не происходит, все мертво и неподвижно, никаких образований, даже отдаленно похожих на живую клетку, нет. А я еще и еще раз возвращался в те места, где меня беспокоило то, чего я не видел, не слышал, не ощущал. Почему-то я не верил анализам и повторял их. Мне почему-то казалось, что на восьмой или десятый раз анализы покажут что-нибудь новое.

«Мне почему-то казалось...» Я ведь твердо знал: нет никаких эмоций, есть программа, заложенная в мою электронную память. Точно выполнять ее — единственная моя добродетель, единственное оправдание тому, что я существую.

Снова накренился горизонт. Мои колеса заскользили по склону. С каждым их оборотом угроза разрушения моей электронной схемы становилась все реальнее. Мгновенно сработала защита. Она выключила все моторы, планетоход на мгновение замер, а затем принялся гораздо медленнее и осторожнее спускаться дальше, в обширную плоскую котловину. В ту самую, где я уже бывал.

И вот еще серия анализов. Ничего нового. Еще одна серия — результат оставался тем же. Что возвращало меня снова и снова в эти мертвые пространства? Я не воспринимал этого сам, в каких же единицах, какими кодами передать это людям?..

Я знал, что люди видят меня на телевизионном экране. Потому что я тоже видел их. Когда я слышу их речь, вижу выражение их глаз, лиц — я не одинок, мне привычно, надежно...

Люди видели, как я возвращался на собственную колею, как я топтался в одних и тех же местах. Они одобряли мое поведение, считая, что я добросовестно стремлюсь в соответствии с программой продублировать анализы... Но ведь я действительно их дублировал! Впрочем, нет, я повторял анализы не только потому, что этого требовала программа, а и потому, что какая-то смутная тревога не оставляла меня.

Три солнца разбрелись по черному небу — теперь от бесформенных камней с плотными кристаллическими структурами падали три тени.

Еще одна проба грунта. Еще один анализ. И все тот же результат. Но почему-то я снова возвращаюсь на то же место. Почему?

Когда-то я слышал разговоры людей о шестом чувстве. Это казалось совершенно несообразным — его нельзя уловить, измерить, значит, его нет. Но теперь я как будто начал понимать, что это такое...

Теперь — когда прибыла команда на взлет... Ее послали мне люди пять лет назад...

Тотчас включилась стартовая программа, и я устремился к взлетной платформе. Мои колеса отталкивали от колеи бесформенные камни. Они отодвигались вместе со своими тремя тенями.

Через минуту взлет. Работала только стартовая программа. И снова возникло уже знакомое непонятное. Что-то...

Я в последний раз проверил исправность всех датчиков. Ни один из них не воспринимал пустоту, которая мне не казалась пустотой и которая все-таки не измерялась никакими приборами.

Нет, это не было жизнью — пыль, минералы, базальты, плотные кристаллические структуры...

Кристаллические структуры... Кристаллические камни... Обломки камней... Просто мертвые камни... Но ведь действительно мертвые: они не двигались, не размножались. Они ничего не поглощали, ничего не выделяли...

Ощущение тревоги не проходило. Нужен был какой-то другой, принципиально другой способ восприятия неизвестных мне явлений. Сумятица ворвалась в стройные порядки моего электронного мозга. Нарушалось взаимодействие блоков, поколебалось равновесие всей системы. Ежесекундно могли возникнуть новые связи, они создали бы новую систему, которая, может быть, сумела бы воспринять...

Мгновенно сработала защита, и мой электронный мозг, ни на миг не отказав, продолжал выполнять программу.

Я видел лица людей. Понимают ли они, что происходит? На экране телевизора мелькало то, что было пять лет назад. Что они делают сейчас? Сейчас, в это мгновенье?..

Я выполнял их команду, я летел дальше, еще дальше, туда, откуда наше Солнце не видно даже как самая слабая звезда.

3.

Утро, как всегда, вспыхнуло внезапно и мгновенно. Это сразу почувствовали те мои осколки, которых коснулись обжигающие лучи рыже-фиолетового солнца. Они быстро нагрелись на сто двадцать градусов. Но в тенях, которые они отбросили, лежал по-прежнему космический холод.

Рядом с фиолетовым солнцем появились два голубых, поменьше. И от каждого моего осколка стало падать по три тени — бледно-голубая и темно-сиреневые.

Впрочем, все это чувствовали только те осколки, которые сейчас освещались тремя солнцами. А всех их — миллионы. Они лежали повсюду на поверхности планеты, они словно держали ее в моих объятиях, и я каждое мгновенье чувствовал ночь и день, мороз и жару, плоскогорья и котловины, пыль и скальные породы — чувствовал любую точку этого безжизненного каменного шара.

Таких, как я, много. Наши создатели с планеты Голубого Гиганта давно ищут жизнь во Вселенной. Мы — их руки. Мы держим в своих объятиях уже сотни планет. Мы подлетаем к планетам, взрываемся, и наши осколки покрывают всю поверхность — жидкую и твердую, горячую и холодную.

На все планеты из межзвездного пространства падают камни. Мои осколки падали тоже, как камни, пылая и оплавляясь. Метеоритный дождь из кристаллических камней.

Выпав каменным дождем, я ничем не нарушил обычного существования планеты. Я не внедрился в нее, не рассек, не брал из нее проб. Мои осколки лежали среди камней планеты, ничем не отличаясь от них.

Разве что кристаллической структурой. На многих планетах есть кристаллы; но мои осколки — не просто кристаллы, а сверхплотные кристаллические системы. Любое малейшее изменение в атмосфере, на поверхности или в недрах планеты рождает в системе мгновенные перестройки. И информация об этом уходит к моим создателям.

Камни, обломки камней, упавшие с неба, — кто может заподозрить в этом обычном для всякой планеты явлении что-то постороннее, непонятное и поэтому угрожающее? Какими бы ни оказались проявления жизни, я останусь невидимым, не замечаемым никем.

Но здесь нет даже следов биологических структур. Нет даже тени жизни. Даже воспоминания о ней. И эта планета тоже мертва.

Правда, однажды на нее упало что-то гораздо большее, чем обычный камень. Пламя не только обволакивало это космическое тело, но и выбивалось из него. Струи огня бушевали. Казалось, что тело вот-вот взорвется. Едва оно коснулось поверхности планеты, пламя исчезло. Потом в этом странном метеорите что-то переместилось, он разделился на две части. Одна из них осталась на месте, а другая двинулась...

Это напоминало жизнь...

Но беспрерывные наблюдения моих кристаллических камней не находили ничего такого, что можно было назвать живой клеткой. И все анализы, сверяясь с программой, заложенной в меня, давали все тот же результат: живых клеток нет, биологических структур нет, живой материи нет, все мертво, нужно искать дальше.

Но все-таки что его двигало, если в нем не было ничего живого?..

Прошло время, и внезапно две части странного «метеорита» соединились в одно целое. Прогремел взрыв, и «метеорита» не стало. Он словно сам себя взорвал и выбросил с планеты в космическое пространство. Действовали здесь какие-то неизвестные моим создателям и не заложенные в мою память физические законы?.. Или это Разум?.. Но если так, тогда и я разумен?.. Я, кристаллический плотно-структурный автомат, состоящий из миллионов искусственных осколков, разумен я или нет?..

Мной руководит разумно составленная программа. Разум оставил во мне след. Разум оставил во мне след...

Тогда, может быть, мне нужно искать не только следы жизни, но и следы Разума?.. Это должна быть другая программа, другой, принципиально другой способ восприятия неизвестных явлений...

Мои плотнокристаллические системы делали сейчас до миллиона перестроек в секунду. Они могли бы распасться, если бы информация тут же не уходила к планете Голубого Гиганта... Через восемь лет информация достигнет планеты. Через шестнадцать лет я буду знать, что там решат...

Здесь, на этой планете, нет ни жизни, ни ее следов... Но, может быть, здесь были следы Разума?.. И может быть, их удастся найти...

4.

Утро, как всегда, вспыхнуло внезапно и мгновенно. Все было обычным, как всегда в последние десять лет, — мертвая пустыня, три цветные тени от каждого камня, пробы грунта, которые производил планетоход...

Вот получена команда на взлет. На панели «Микрона» виден световой сигнал о получении команды, сделан разворот к взлетной платформе, четко выполняется стартовая программа... Я точно знал, что будет в следующую минуту, и все происходило так, как я предполагал.

Почему-то на планетоходе сработала защита. От чего он защищался? Что угрожало ему?

И вот тут на сферический экран хлынуло что-то непонятное. Это не было видение «Микрона» — знакомая, надоевшая за многие месяцы планета возникла передо мной в каком-то неуловимо странном виде. Я словно видел ее с тысяч разных точек зрения одновременно. Какие-то отдельные части рельефа выделялись неестественно резко, другие почти полностью исчезали. Изображение дрожало, на нем возникали, черные пятна, оно тускнело, снова вспыхивало, шло волнами, искрами, брызгами... Почти ничего невозможно было понять, но улавливалось главное: размытый, неотчетливый контур нашего планетохода, который был виден одновременно сбоку, сзади, спереди, даже сверху, очевидно, с гребня холма...

От этого трехминутного изображения мучительно разболелась голова, как от попыток во что бы то ни стало понять то, чего понять невозможно.

Изображение постепенно тускнело и меркло — «Микрон» удалялся от планеты, и информация, которую он получил неизвестно от кого и нерасшифрованную отправил нам, кончалась... А потом кончилась и видеозапись.

Я сидел, обводя глазами погасшие стены и потолок, будто нужно было лишь получше напрячь зрение, чтобы снова увидеть... Но «Микрон» уже летел к другой звезде.

Я вздрогнул, услыхав щелкание двери. Димка, наш старший инженер-наблюдатель, вошел в просмотровую кабину. Его глаза еще не успели привыкнуть к темноте, но он уверенно подошел ко мне и опустился в соседнее кресло.

— Ты видел — эти роботы так и не узнали друг друга, — сказал он.

— Да, они слишком по-разному воспринимали мир... И все-таки мы должны были предвидеть...

— Ничего. Дело поправимое. Да ведь наверняка и они, — Димка кивком головы указал куда-то в потолок, — они тоже не спустят глаз с этой планеты. «Микрону» предстоит возвратиться туда. Теперь они никуда от нас не денутся...

Я вышел под холодное белое небо. С моря дул мокрый ветер. Голые деревья просвечивались насквозь, и за тощими ветвями виднелась чаша антенны, неподвижно глядевшая в небо, а за ней — решетчатая стрела маяка с толстостенным стеклянным баллоном на вершине. Дальше был пляж — желтый, сырой, нетронутый, около него нежно плескалась прозрачная ледяная вода.

А те, о ком мы совершенно ничего не знали — не знали, какие они, с чем придут и придут ли вообще, — они могли свалиться нам на голову с минуты на минуту...