"Техника-молодежи" 1969 г №11, с.16-17

Рис. А. Побединского

— Отпуск освобождает от суеты, — говорил один из мужчин. — А когда нет суеты, хочется размышлять. За завтраком, например, когда нас кормил автомат, я подумал: как странно, эти созданья столь беспомощны в некоторых ситуациях. Согласитесь, Мирон, иногда присутствие человека, пусть даже бессильного, гораздо важнее для нас, чем обширные возможности самого совершенного из автоматов.

— Пожалуй, так и есть, Эрик, — согласился тот, кого называли Мироном. — Атавизм порою вспыхивает в нас с такой силой, такие дает результаты, обеспечить которые машина не в состоянии. Здесь проблема вовлечения, раскрытия чувств, данных лишь человеку.

— Предел возможностей машины известен всегда, а где предел человека? — сказал Эрик, пристально вглядываясь в мглистую даль, в неясную бесконечность, исполненную возможными чудесами и невероятностями.

— Вот почему трудно делать обобщения в области человеческой психики, — медленно и печально сказал Мирон, будто вспоминая о каких-то личных и неудачных обобщениях подобного рода. — Ты можешь обмануться в своих ожиданиях, или, наоборот, тебя вдруг ослепит неожиданная развязка. Неожиданная, почти неправдоподобная... Собственно, это так сильно и чарует меня в человеке.

Собеседники замолчали, вспоминая о своем, и легкая волна опять плеснула шипение газированной пены за перила террасы, а потом прошуршала галькой. Звезда длинной полосой высветилась на утреннем небосводе. Самолет погудел турбинами над головой, Ах, хорошо вот так вдалеке от дома, над морем, которое сейчас поглотит оседающую темноту ночи и покажет себя от золотых пляжей до горизонта. Хорошо ворошить прошлое, командовать им, резать его на части и склеивать кадры по своему усмотрению в одну ленту, зритель которой ты сам один.

— Так вот, — нарушил молчание тот, кого называли Эриком. — Вспомнил я сейчас одну историю. Рассказать?

Как-то раз в начале моей практики пилотажа антигравитационных космических кораблей мне предложили отправиться на одну только что открытую планету. Не раздумывая, я согласился. Лететь предстояло с Гелем, меня тут же с ним и познакомили. Ну что же. Сдержанный, уравновешенный ученый. Не особенно разговорчив. Что еще сказать о нем? Такие милые зеленые глаза, несколько меланхоличные...

Мы стартовали в соответствии с планом. Прилетели к планете, четырежды облетели ее, изготовили карту. В иллюминаторе была видна серая, скорее темно-синяя поверхность планеты, мощные хребты гор, пятна красно-бурых туч, В некоторых местах блестели озера, кое-где курились вулканы. В общем впечатление создавалось довольно мрачное. Казалось, места для посадки нет. Наконец, место все-таки нашлось, мы сели. Теперь следовало на гравипланере отправиться на разведку. Очевидно было, что планомерных исследований на этой гористой местности не проведешь, но несколько вылазок произвести все равно следовало.

Вытащили мы планер из корабля, я должен был лететь. «Держись и возвращайся!» — напутствовал меня Гель. Обычные в общем-то ординарные слова для такого случая. Вот так я и отправился в путь.

Я опустил планер на одном из склонов, изрытом глубокими расщелинами, на каменную полку, разрезающую склон. Укрепив космоплан, я полез к вершине, чтобы осмотреться и запастись образцами местных пород. Подниматься было тяжело, гравитационное поле планеты вдвое превосходило земное. Скафандр сковывал движения, а камни застилала какая-то серая слизь, и потому надежной опоры под ногами не чувствовалось. Ноги сами цеплялись за какие-то камешки, а камешки знай сыпались вниз, и вот помчались ручейки и каменные речки. Зрелище!

Я остановился, чтобы полюбоваться произведенным мной эффектом, и тут увидел, как лавина обрушилась на скальную глыбу. Скала дрогнула и поплыла вниз все быстрее и быстрее. «Здорово!» — подумал я и тут же оцепенел. Скала пошла, пошла прямо на ту площадку, где покоился мой гравилет. Затем я услышал, как грохот камня завершился металлическим скрежетом, еще секунда — и наступила полная тишина.

Позабыв о всех планах, я пополз вниз и очутился около гравиплана. Легкая машина лежала набоку, накренившись над пропастью, а рядом как ни в чем не бывало громоздилась свалившаяся глыба. Испытывая легкий озноб, я попытался запустить двигатель. Безрезультатно!

Тут же я связался с Гелем, и мы быстро решили, что он стартует на корабле и летит за мной. Гель достаточно хорошо владел техникой пилотирования, но на всякий случай я сделал ему несколько общих замечаний. «Через каких-нибудь полчаса он будет здесь», — успокаивал я сам себя. Вот тут-то все и началось. События развернулись иначе.

Вначале у Геля произошли какие-то трудности с запуском двигателя, потом отключилась связь, так что я и не знал, что думать. Время тянулось, и, наконец, Гель отозвался. Но как! Голос его стал хриплым, говорил он сбивчиво, местами совсем невнятно.

— Эрик, авария с антигравитационным устройством... Силовое поле... Рассчитывай на собственные силы... Помочь ни в чем не могу... Добирайся пешком...

Буду указывать путь...

Похоже было, что он бредит. Голос оборвался, и я слышал только его тяжелое, прерывистое дыхание. Я пытался кричать, спрашивать, давать советы, как устранить дефект, но тщетно. Он молчал, а потом и совсем отключился. Мысли мои начали путаться.

Преодолеть путь до корабля в скафандре, нагруженным аппаратурой, в гравитационном поле с очень сильным напряжением — это было почти невозможно. Я окинул взглядом цепь грозных, неприступных вершин, провел рукой по остову бесполезного теперь гравиплана и стал ждать. Полчаса ждал я новых вестей от Геля. И вот он откликнулся. Теперь голос его окончательно поблек, обесцветился, как при чтении инструкции наизусть.

— Сейчас же отправляйся в путь. Я буду указывать дорогу по энергетически оптимальной трассе, — вот и все его слова.

— Гель! — кричал я. — Гель! Разве нет другого способа добраться до тебя, до корабля, как только пешком через непроходимые горы?

Но Гель не спешил с ответом, он только торопил трогаться в путь. Указал количество кислорода, которое я должен был взять с собой, напомнил о карте, о таблетках, восстанавливающих силы. А потом я только слышал призывы поторапливаться.

Так я стоял у выхода из ущелья, собираясь с мыслями. Положение было жутковатое. Оставалось одно — идти, и я тронулся в путь. Гель несколько раз подавал координаты моего начального местоположения и бубнил все то же:

— Иди вперед. Дорога каждая минута. Береги силы. Вперед, вперед...

Так началось мое драматическое путешествие.

Поначалу все эти бесконечные подъемы и спуски давались мне не так уж и плохо. Темп я держал равномерным. Сказывалась физическая подготовка и давние занятия альпинизмом. Но разумеется, со временем силы начали оставлять меня. Мучительнее всего была перегрузка. Каждое движение ногой, легкий взмах руки, каждый шаг вперед — все давалось двойным усилием.

Сердце стучало как молот, лихорадило, в глазах темнело, сознание временами покидало меня. Но я твердил себе, что наша жизнь, моя и Геля, зависит теперь только от моей выдержки. И так продолжалось многие и многие часы. Обессиленный, одолевал я котловины, блуждал в расщелинах, вползал на каменистые гребни.

Только благодаря присутствию Геля я еще двигался, концентрировал остатки воли, чтобы выжимать из себя усилия поистине сверхчеловеческие. Если бы не допинг Геля, неутомимое поторапливание, уговоры, просьбы, призывы, я не одолел бы и половины пути. Меня можно было сравнить со спортсменом, успех которого буквально зависит от публики, болеющей за него. В ушах постоянно звучал человеческий голос, бормочущий, как заклинания, одни и те же указания и советы, упорно не умолкавший, то тихий, то усиливавшийся. Голос притягивал меня, укреплял надежду, двигал моими ногами, тащил ползком вверх...

Наконец тусклым пятном замаячил наш корабль. И здесь тоже мне пришлось ковылять одному — Гель не вышел навстречу. Этот отрезок пути выпал из моей памяти, я действовал бессознательно, а потом и вовсе лишился чувств.

Когда я очнулся и повернул голову, то увидел, что лежу на ступенях шлюзового коридора в скафандре с отброшенным шлемом. Из-за приоткрытой двери каюты доносился слабый голос Геля:

— Дорога каждая минута... Береги силы... Вперед... Соберись с силами...

Мой разум отказывался понимать происходящее, ведь я уже достиг корабля. Я попытался что-то крикнуть в каюту, но горло издало какой-то протяжный хрип. Несколько минут потребовалось мне, чтобы дотащиться до каюты, а голос все продолжал и продолжал звать меня. Схватившись за дверную ручку, я поднялся на ноги, бросил взгляд за дверь и замер.

На полу у самого кресла в луже застывшей крови лежал Гель. Стоящий неподалеку от него автомат повторял:

— Иди вперед... Дорога каждая минута...

— Но что случилось с Гелем? — прервал Мирон. — Он все-таки был жив?

— Увы, нет. Позднее, когда силы вернулись ко мне, я выяснил, что произошло во время моего отсутствия. Я взял записи главных вегетативных и центральных функций Геля и увидел, что он скончался через двадцать минут после первой же попытки запустить двигатель, уже до того, как я отправился в путь из ущелья. Слишком активное включение антигравитационного поля, резкая перегрузка вращающихся дисков, разрыв металла, удар — и все.

Спасения для него не было, он был один. Тогда же я осознал мотивы действий Геля, мотивы, о которых я теперь всегда вспоминаю с величайшим волнением. Трезво отдавая отчет в том, что ранен он смертельно, Гель решил все отдать для меня одного. Он знал меня, знал человеческую психику вообще и быстро сообразил, что мне не добраться до корабля, знай я, что он вышел из строя. Он великолепно оценил ситуацию.

Чтобы скрыть случившееся, Гелю потребовалось проявить величайшие усилия. И вот, несмотря на это, в течение оставшихся минут, как раз тогда, когда связь между нами прервалась, он сумел заложить в автомат содержание своих просьб, контроль за трассой моего маршрута, все свое настроение. Это спасло меня.

Я шел в уверенности, что меня ждут, что мне обязательно помогут; тем временем истекали последние минуты жизни Геля. Только чувство связи с живым человеческим существом дало мне силы прорваться через эти хребты, обрывы, лабиринты чужой планеты.

— Но в конце-то концов дело было сделано именно автоматом, — то ли спрашивая, то ли утверждая, сказал Мирон и встал с кресла.

— При чем тут автомат, — улыбнулся Эрик, и складки на его лбу разгладились, — Я имел дело с голосом, душой Геля. Я шел на волне человека. И если бы малейшее сомнение в этом посетило бы меня тогда, не сидеть нам сейчас вместе на этой террасе вот у этого моря.

Эрик тоже встал, подошел к перилам. Небо разгоралось ярче и ярче сразу над всей каймой моря. Легкое волнение успокоилось совсем, и стеклянное, но живое море отразило гладью все краски вспыхнувшего неба, обещание жаркого прекрасного дня, радости тела и души, которые несет в себе ослепительный приморский день. Полоса пляжа уже блестела золотым, телесным переливом, манила свежими, умытыми ночной волной лесками.

— Пойдем, — сказал Эрик, И, уже ни о чем не говоря, мужчины зашагали к морю.

Перевел с польского
Вл. ГРИГОРЬЕВ