ереход в НИИ-88 не был простым изменением места работы с некоторым повышением по службе. Это было качественное изменение моей жизни и деятельности. Я из заказывающей и эксплуатирующей организации переходил в создающую ракеты отрасль, уже прославившуюся на весь мир своими исключительными достижениями. Первая в мире межконтинентальная баллистическая ракета, первый искусственный спутник Земли, первый полет советского человека в космическом пространстве — таковы важнейшие этапы развития отечественной ракетно-космической техники, в которой мне предстояло работать. Более того, я переходил руководителем в уникальную организацию, являющуюся родоначальником отечественной ракетной техники дальнего действия и космонавтики.

НИИ-88 был образован как первая головная организация в стране по созданию ракетного вооружения во исполнение исторического постановления Совета Министров от 13 мая 1946 года, подписанного лично И.В. Сталиным. Согласно этому постановлению была создана вся инфраструктура ракетной отрасли от высших руководящих и до обеспечивающих органов, а также смежных научных, конструкторских и производственных организаций и предприятий.

Совместно с головным институтом — НИИ-88 Министерства вооружения — были организованы основные его “смежники”:

— НИИ-885 МЭП (Министерство электронной промышленности) — по автономным и радиосистемам управления (главные конструкторы — М.С. Рязанский и Н.А. Пилюгин);

— ОКБ-456 МАП (Министерство авиационной промышленности) — по жидкостным ракетным двигателям для баллистических ракет (главный конструктор — В.П. Глушко);

— НИИ-10 МСП (Министерство судостроительной промышленности) — по созданию гироскопических приборов системы управления (главный конструктор — В.И. Кузнецов);

— ГСКБспецмаш ММП (Министерство машиностроения и приборостроения) — по разработке наземного и пускового оборудования (главный конструктор — В.П. Бармин);

В Министерстве обороны были также созданы:

— НИИ-4 МО — научно-исследовательский реактивный институт (начальник — генерал-лейтенант А.И. Нестеренко);

— ГЦП МО — Государственный центральный полигон (начальник — генерал-лейтенант В.И. Вознюк).

Вышеперечисленные организации стали первыми создателями ведущих направлений в ракетной и космической технике.

В качестве первоочередных работ, выполняемых этими НИИ, КБ и их опытными заводами, определялось полное восстановление технической документации и образцов дальнобойной управляемой ракеты Фау-2 и зенитных управляемых ракет “Вассерфаль”, “Рейнтохтер”, “Шметтерлинг”. Говорят, что на предложение Сергея Павловича начать сразу с создания более совершенной ракеты, чем Фау-2, Сталин ответил, что сначала восстановите немецкие образцы, а затем будете делать более совершенные. Но уже в 1947 году правительством была поставлена новая, значительно более сложная, задача о создании баллистических ракет с дальностью полета 600-3 000 км.

В НИИ-88 работали такие выдающиеся главные конструкторы, как Сергей Павлович Королев — создатель первой межконтинентальной баллистической ракеты, основоположник практической космонавтики; Михаил Кузьмич Янгель — создатель нового направления развития стратегических ракет на стабильных компонентах топлива и на этой основе — первого ракетно-ядерного щита России; Алексей Михайлович Исаев — разработчик замечательных ракетных двигателей для совершенных жидкостных баллистических ракет морского базирования; Доминик Доминикович Севрук, доказавший возможность создания мощных жидкостных ракетных двигателей на высококипящих компонентах топлива для стратегических ракет Р-12, Р-14, Р-16 средней и межконтинентальной дальности.

В институте начинали свою работу еще молодыми специалистами ставшие известными главными конструкторами, основателями важнейших направлений развития ракет и космических объектов, такие личности как В.П. Мишин, В.П. Макеев, Г.Н. Бабакин, В.М. Ковтуненко, Д.И. Козлов, М.Ф. Решетнев и другие.

Ко времени моего перехода на счету НИИ-88 уже имелись пионерские разработки жидкостных баллистических ракет:

• Р-1, рассчитанная на дальность полета 270 км (принята на вооружение в 1950 году);

• Р-2 — на 550 км (поставлена на вооружение в 1951 году);

• Р-5М — на 1200 км (первая стратегическая ракета, принятая на вооружение в 1956 году, за нее НИИ-88 был награжден орденом Ленина);

• Р-11 — на 250 км и Р-11М — на 150 км (первые ракеты на высококипящих компонентах топлива, созданные под руководством С.П. Королева).

В институте практически подготовлена к летным испытаниям, при головной роли ОКБ-1 Королева, первая межконтинентальная ракета Р-7 и развернуты работы по созданию первого ИСЗ.

НИИ-88 был создан как научно-исследовательская, конструкторская и производственная организация. Ему принадлежал большой экспериментальный завод с численностью рабочих около 10 000 человек. Благодаря особо благоприятным условиям, созданным правительством, вниманию самых высших эшелонов власти к этому виду техники, организации ракетной отрасли быстро развивались, образовывались новые. Институт набирался опыта и существенно рос, все больше специализируясь на создании баллистических ракет. В 1951 году из института в МАП были переданы работы над зенитными управляемыми ракетами и несколько позднее — над межконтинентальной крылатой ракетой. Конструкторские бюро НИИ-88 (ОКБ-1, ОКБ-2, ОКБ-3) значительно выросли и окрепли. Наличие в составе НИИ-88 к середине 60-х годов двух сформировавшихся и достаточно самостоятельных звеньев, претендующих на дальнейшее значительное развитие по своим направлениям деятельности, а именно: конструкторской организации ОКБ-1 С.П. Королева и сильного производства, с одной стороны, и научного центра с широкой перспективной тематикой, выходящей за пределы потребностей ОКБ-1 С.П. Королева, и развитой экспериментальной базой, с другой, — привело к необходимости реорганизации института.

Решением Совета Министров СССР от 13 августа 1956 года из НИИ-88 в самостоятельную организацию выделилось ОКБ-1 вместе с опытным заводом. Директором и главным конструктором ОКБ-1 ГКОТ был назначен Сергей Павлович Королев. Согласно этому же постановлению самостоятельным научным испытательным центром (по огневым испытаниям) ракетных двигателей и ракет — НИИ-229 — становился филиал №2 НИИ-88 в Загорске. Директором НИИ-229 был назначен Глеб Михайлович Табаков. В 1959 году, предварительно слившись с ОКБ-3 Д.Д. Севрука, от НИИ-88 отпочковалось ОКБ-2 Алексея Михайловича Исаева.

С выделением ОКБ-1 С.П. Королева с опытным заводом, загорского филиала №2 и других конструкторских бюро из состава НИИ-88 существенно изменился характер его деятельности. Полностью прекратились проектно-конструкторские и производственные работы по созданию ракетных комплексов и ракетных двигателей, а также по огневым испытаниям двигателей и ракет. В связи с этим руководство Совета Министров и ГКОТ поставило перед НИИ-88 новую и сложную задачу — проведение исследований по обоснованию перспектив развития ракетной и космической техники и разработке рациональной технической политики в области создания стратегического ракетного вооружения и космических систем оборонного, народнохозяйственного и научного назначения. Институт определялся в этом плане головной научно-исследовательской организацией отрасли. В числе прочих обязанностей ему предписывалась также выдача официальных заключений на все предложения и проекты главных конструкторов, касающиеся разработки новых ракет и космических объектов или усовершенствования уже существующих. Заключения должны были содержать оценку технического совершенства соответствующего предложения или проекта и рекомендации о целесообразности его реализации.

Второй важнейшей задачей НИИ-88 оставались экспериментально-теоретические исследования в области гиперзвуковой аэродинамики и теплообмена, прочности, динамики, разработки и изыскания конструкционных материалов и теплозащитных покрытий, создания полигонных и стендовых измерительных средств в обеспечение в масштабе отрасли конструкторских разработок ракетных комплексов и космических объектов.

К началу 60-х годов авторитет НИИ-88 в указанных направлениях был уже очень высок. К числу его достижений за 15 лет существования следует отнести:

• создание уникальной экспериментальной базы;

• разработку теоретической методологии обеспечения отрасли данными, необходимыми для создания изделий РКТ;

• разработку и внедрение целого ряда конструкционных материалов и теплозащитных покрытий для ракет и космических объектов;

• создание большого количества измерительных средств, датчиков для летных, стендовых испытаний;

• подготовку высококвалифицированных ученых и специалистов в рамках отрасли.

В начале 60-х годов ракетно-космическая отрасль значительно выросла. Появились различные ведущие и смежные ОКБ и НИИ, которые начали разрабатывать важные направления создания баллистических ракет и космических объектов. НИИ-88 пришлось взаимодействовать со всеми организациями. Поэтому я кратко коснусь истории их развития, чтобы была ясна вся обстановка, в которой пришлось работать институту.

ОКБ-1 С.П. Королева — патриарха и законодателя развития ракетной и космической техники — к тому времени имело уже множество законченных разработок по баллистическим ракетам дальнего действия, космическим объектам и вело работу над большим количеством проектов. В июне 1955 года в ОКБ-1 НИИ-88 под руководством Сергея Павловича была создана принципиально новая ракета Р-11 на высококипящих компонентах топлива: азотной кислоте с окислами азота и углеводородном горючем — тонке (ТГ-02). В апреле 1958 года на базе этой ракеты разработана и принята на вооружение тактическая ракета со спецзарядом Р-11М, рассчитанная на дальность полета 150 км. В тот же период времени начала проектироваться ракета Р-11ФМ морского базирования. Окончательная ее доводка была передана в СКБ-385 молодому главному конструктору В.П. Макееву — ученику С.П. Королева, выходцу из ОКБ-1. На основе этого, хотя и не признаваемого Сергеем Павловичем перспективным, направления началось триумфальное шествие межконтинентальных баллистических ракет наземного и морского базирования.

В январе и июле 1960 года ОКБ-1 были сданы на вооружение и поставлены на боевое дежурство на объекте “Ангара” (Плесецк) первые межконтинентальные баллистические стратегические ракеты Р-7 и Р-7А на керосине и жидком кислороде. Ракета Р-7 Королева открыла космическую эру.

В 1961 году начались летные испытания разрабатываемой Королевым новой межконтинентальной ракеты Р-9А на переохлажденном кислороде и керосине. Эта ракета, двухступенчатая с поперечным делением ступеней, имела стартовую массу порядка 80 т. Ракета создавалась под шахтную стартовую систему “Десна”.

В апреле 1961 года ОКБ-1 приступило к разработке первой в стране межконтинентальной твердотопливной ракеты РТ-2 по результатам прошедших летных испытаний его же твердотопливной ракеты РТ-1 средней дальности. На базе второй и третьей ступеней ракеты РТ-2 главному конструктору П. А. Тюрину было поручено создание подвижного грунтового ракетного комплекса РТ-15 с дальностью 1500 км, а главному конструктору М.Ю. Цирюльникову — стационарного ракетного комплекса средней дальности РТ-25 на базе первой и третьей ступеней ракеты РТ-2 с дальностью 4500 км. Обе эти работы выполнялись под техническим руководством С.П. Королева.

Несмотря на большую загрузку ОКБ-1 разработкой баллистических ракет различных типов, Королев начал настоящий штурм космического пространства. В 1957 году был запущен первый в мире ИСЗ, в апреле 1961 года осуществлен первый в истории человечества космический полет гражданина Советского Союза Юрия Алексеевича Гагарина на корабле “Восток”. В 1959 году на Луну был доставлен вымпел Советского Союза с помощью космического аппарата “Луна-2”; КА “Луна-3” сфотографировал обратную, невидимую, сторону Луны. В начале 1961 года запуском автоматической станции “Венера-1” ОКБ-1 было начато систематическое изучение планеты Венера. В том же году Германом Степановичем Титовым был совершен суточный полет на корабле “Восток-2” и подготавливался групповой полет А.Г. Николаева и П.Р. Поповича на кораблях “Восток-3” и “Восток-4”. Таков был диапазон работ и результаты творческой деятельности ОКБ-1 С.П. Королева к этому времени.

Для серийного производства ракет Р-1 и Р-2 в 1952 году выделяется строящийся в Днепропетровске автомобильный завод №586, на котором создается ОКБ-586. Туда передается группа ведущих конструкторов и проектантов под руководством заместителя Сергея Павловича В.С Будника. Директором завода № 586 был Леонид Васильевич Смирнов. В 1954 году главным конструктором ОКБ-586 назначается бывший директор НИИ-88 Михаил Кузьмич Янгель, под руководством которого по заказу Минобороны разрабатываются новые баллистические стратегические ракеты средней дальности полета Р-12 и Р-14 (соответственно, 2500 и 4500 км) и межконтинентальная стратегическая ракета Р-16 на стабильных высококипящих компонентах топлива. Обе первые ракеты поначалу были рассчитаны на запуск с наземных стартовых устройств. Но уже в 1960 году для них начали строиться первые шахтные стартовые устройства “Двина” и “Чусовая”, вся газодинамика которых была исследована в НИИ-88. В октябре 1961 года начались летные испытания межконтинентальной ракеты Р-16. Ее отработка закончилась в конце следующего года, и она тут же была поставлена на боевое дежурство в шахтные сооружения “Шексна”. Разработка и опытное производство указанных ракет превратили со временем ОКБ-586 в крупнейший конструкторско-производственный центр страны, который обеспечил создание мощной ракетной стратегической группировки.

В 1960 году на арену ракетно-космической деятельности выходит ОКБ-52 МАП, возглавляемое В.Н. Челомеем. Это в прошлом небольшое ОКБ с 1946 года стало заниматься воспроизводством немецкой крылатой ракеты Фау-1, создавая ее отечественный вариант — ракету 10ХН с дальностью полета 250км. Ракета была отработана в 1951 году, но на вооружение не была принята в силу полной неконкурентоспособности со стоящими уже на вооружении баллистическими ракетами Р-1 и Р-2 и из-за своей уязвимости средствами ПВО. Кроме этого, 10ХН из-за сильного влияния ветра на ее полет имела неудовлетворительную точность стрельбы. Позднее Владимир Николаевич создает новый, более совершенный, вариант крылатой ракеты С-5 со складывающимся крылом, стартующей из трубы. Такая ракета была принята на вооружение во второй половине 60-х годов. Однако на фоне успешного развития баллистических ракет перспективы С-5 были невелики.

Челомей, пользуясь поддержкой Госкомитета авиационной техники, который в то время уже осознал свою прежнюю ошибку (в 1946 году он отказался от разработки баллистических ракет дальнего действия), и могучим покровительством Н.С. Хрущева, начинает якобы для особых космических целей проектировать ракету УР-200, практически аналогичную ракете Р-16. Чтобы работы над новой ракетой “догнали” Р-16, Владимир Николаевич добивается решения ЦК КПСС о передаче в его ОКБ-52 конструкторской документации на последнюю. В это же время Челомей начинает проектировать более мощную двухступенчатую межконтинентальную ракету УР-500 для доставки сверхбольшого заряда. В тот момент от такой ракеты отказались, однако в дальнейшем на ее базе создается прекрасный носитель “Протон”. Из-за значительного увеличения объема работ, связанного с этим, потребовалось существенное расширение конструкторской и производственной базы ОКБ-52 В.Н. Челомея: ему были переданы авиационное КБ В.М. Мясищева и авиационный завод им. М.В. Хруничева (директор М.И. Рыжих).

В 1949 году с целью расширения экспериментального производства НИИ-88 оружейный завод №385, а несколько позднее оружейный завод №66, находящиеся в городе Златоусте, становятся филиалом НИИ-88. При них организуется СКБ-385. Фактически его рождение как центра по разработке стратегических баллистических ракет морского базирования следует датировать 1955 годом, когда из ОКБ-1 НИИ-88 в СКБ-385 была переведена группа проектантов и конструкторов во главе с учеником Сергея Павловича Королева Виктором Петровичем Макеевым для продолжения отработки и производства ракет Р-11 и Р-11ФМ. Сформированное на Южном Урале СКБ-385 с хорошим опытным производством, возглавляемое В.П. Макеевым, к 1961 году отработало баллистическую ракету Р-11ФМ с дальностью полета 150 км и новую ракету комплекса Д-2 с дальностью 600 км. Обе ракеты стартовали из надводного положения подводной лодки. СКБ-385 вело разработку принципиально новой одноступенчатой ракеты комплекса Д-4 с подводным стартом.

Еще одно ОКБ Госкомитета оборонной техники, возглавляемое Александром Давидовичем Надирадзе и занимавшееся созданием оперативно-тактических ракет, в 1961 году начало проектировать подвижной грунтовой комплекс с межконтинентальной твердотопливной ракетой (”Темп-2С), превратившись со временем в видный ракетный центр.

Таким образом, к моменту моего прихода в НИИ-88 сформировалась мощная группа головных конструкторско-производственных центров с ракетно-космической тематикой, во главе которых стояли талантливые и авторитетные главные конструкторы, каждый со своими амбициями и страстным желанием в этой модной технике быть первым и решать вопросы ее развития по своему, как казалось, единственно правильному плану. Прежде всего, это — С.П. Королев, В.Н. Челомей и М.К. Янгель. Мнения их, как правило, различались и весьма принципиально. В этих сложнейших условиях институту предстояло по указанию руководства быть оппонентом великих и обидчивых конструкторов и высказывать обоснованное мнение о целесообразности того или иного предложения или проекта, ими предлагаемого.

Правительство придавало большое значение научно-исследовательской и экспериментальной деятельности НИИ-88, в связи с чем было принято решение о создании его дублера с хорошей экспериментальной прочностной и аэродинамической базой на Южном Урале в городе Миасс на новой площадке СКБ-385, где началось строительство необходимых корпусов и объектов. Этот дублер предназначался для перебазирования всего института и обеспечения его непрерывной работы на случай войны. Тогда считалось, что удаление такого важного научного объекта в глубину территории Советского Союза должно гарантировать его полную безопасность и работоспособность. С появлением межконтинентальных баллистических ракет создание дублера потеряло смысл. В 1963 году принятое решение по предложению НИИ-88 и СКБ-385 было отменено, а построенные корпуса прочности, аэродинамики и лабораторный были переданы в распоряжение В.П. Макеева. В аэродинамическом корпусе были размешены гидродинамические установки СКБ-385. Такими были внешние условия работы НИИ-88.

Начало перестройки института

В первое время после выделения ОКБ-1 из стен НИИ-88 внутриинститутские исследования перспектив развития ракетной и космической техники велись достаточно вяло. Руководство ГКОТ выразило неудовлетворенность деятельностью института как головной организации отрасли. С целью интенсификации такой деятельности в июле 1959 года вместо ушедшего на пенсию А.С. Спиридонова директором — научным руководителем НИИ-88 был назначен видный ученый Министерства обороны инженер-полковник, доктор технических наук, лауреат Ленинской премии Георгий Александрович Тюлин. До этого он был заместителем начальника НИИ-4 МО по научной части. Тюлин хорошо знал возможности ракетного вооружения, вопросы его боевого использования и был свободен от комплекса стеснительности перед авторитетными главными конструкторами-ракетчиками, поскольку до сего времени представлял интересы заказчика — Министерства обороны. Это было, по-видимому, лучшее решение для формирования головной роли НИИ-88.

Свою практическую работу новый директор начал с определения четких перспектив развития института, его научной тематики, экспериментальной базы и проведения серьезных организационных улучшений. На базе отдела №10 — динамики полета — Тюлин создает комплекс №1 — баллистических ракет и динамики их полета для решения задачи системных исследований перспектив развития ракетного вооружения. В состав комплекса, начальником которого был назначен Анатолий Григорьевич Пилютик, были включены отделы: -№10 — динамики (начальник А.Г. Пилютик);

— №15 — систем управления полетом ракет, возглавляемый молодым и уже известным специалистом из ОКБ Ленинградского политехнического института Аркадием Тимофеевичем Горяченковым;

— №18 — баллистических ракет, руководителем которого был видный военный специалист из НИИ-4 инженер-подполковник, кандидат технических наук Семен Гершевич Гриншпун;

— №19 — стартовых систем, возглавляемый Виктором Васильевичем Казанским.

Большой отдел аэродинамики №11 Ивана Александровича Паничкина укрупняется и превращается Г.А. Тюлиным в комплекс №2 -аэрогазодинамики, гиперзвукового теплообмена и ударно-волновой механики. Руководителем этого комплекса назначается молодой ученый кандидат технических наук Юрий Андреевич Демьянов. В состав комплекса входят три отдела:

— №20 — аэрогазодинамики, руководимый А. А. Чурилиным;

— №21 — гиперзвукового теплообмена и средств теплозащиты (начальник М.В. Савелов);

— №24 — аэрофизики и ударно-волновой механики (начальник В.В. Третьяков).

Перед комплексом №2 ставится задача проведения теоретических и экспериментальных исследований в области аэродинамики, теплообмена, аэрофизики, газодинамики старта, ударно-волновой механики ракет и космических объектов в обеспечение конструкторских работ отрасли.

Г.А. Тюлин объединяет два больших отдела: №13 — материаловедения и №14 — прочности в единый комплекс №3 — материаловедения и прочности ракетных систем. В состав комплекса, начальником которого становится Георгий Георгиевич Конради, входят четыре отдела:

— №31— прочности(начальник А.В. Кармишин):

— №32-металлических материалов и сварки (начальник Н.В. Шиганов);

— №33 — разработки теплозащитных покрытий и неметаллических материалов (начальник И.В. Белевич);

— №34 — исследования механических свойств материалов (начальник В.П. Дегтярев).

К комплексу относится и лаборатория №30 — разработки тензометрической аппаратуры (начальник В.Г. Шолухов).

На базе отдела №20 — специальной измерительной аппаратуры, руководимого главным конструктором кандидатом технических наук Иваном Ивановичем Уткиным, Георгий Александрович создает комплекс №5 во главе с И.И. Уткиным. Этот комплекс состоял из четырех отделов:

— №50 — датчиков, усилителей, преобразователей и коммутирующих устройств (начальник В.И. Дюков);

— №51 — разработки новых регистрирующих и радиотелеметрических систем (начальник О.Д. Комиссаров);

— №52 — автоматизации измерений и предстартовой подготовки (начальник А.В. Милиции);

— №53 — конструкторский, бортовой и наземной аппаратуры (начальник А.Н. Лапшин).

Задачи комплекса — разработка и производство нестандартных измерительных средств для полигонных и стендовых испытаний ракет и космических объектов.

Создается новый комплекс №4 — электроракетных двигателей и физики газов высоких разрежений — под руководством опытного специалиста института Сергея Дмитриевича Гришина. В комплекс входили два отдела:

— № 40 — электроракетных двигателей (начальник В.П. Беляков);

№ 41 — газодинамики разреженного газа и магнитной газовой динамики (начальник В.Г. Фарафонов).

Тюлин развивает вычислительный центр, вводит в практику четкое планирование научно-исследовательских работ в институте и оценку научной значимости завершенных исследований. Директором были сформулированы задачи и направления деятельности НИИ-88 на ближайшую пятилетку, которые были утверждены решением Совета Министров СССР в сентябре 1960 года. Таким образом, Георгий Александрович начал перестройку института под новые задачи головной организации ракетно-космической отрасли. Реализовать намеченные планы полностью Тюлину не удалось, так как в июле 1961 года его переводят с повышением на должность заместителя председателя ГКОТ по ракетно-космическому направлению. Реализация намеченных планов легла уже на мои плечи — ученика и последователя Георгия Александровича.

Г.А. Тюлин был талантливым ученым, прекрасным организатором работ, одним из лидеров ракетно-космического дела. Обладая хорошими знаниями и быстро набирая опыт, он умелой рукой направлял развитие ракетной и космической техники. Деятельность Георгия Александровича не была связана с конкретным конструированием космических объектов и ракет, как у главных конструкторов, но вклад в создание ракетного вооружения и превращение нашей страны в великую космическую державу огромен.

Всегда корректный, четко выражающий свои мысли, Тюлин пользовался большим уважением как своих подчиненных, так и взаимодействующих с ним главных конструкторов и высшего начальства. Как многие крупные руководители сталинских времен, все дела Георгий Александрович старался выполнять в кратчайшие сроки — “сейчас”. Поручая кому-либо какое-либо задание, обязательно ставил условием немедленное его исполнение.

— Почему завтра? — отвечал он вопросом на естественный вопрос. — В Вашем распоряжении вечер и ночь.

Время начала моей работы в НИИ-88 было особенно интересным. Ракетная и космическая техника переживали свою бурную молодость — пору стремительного подъема. Все получалось, воплощались в жизнь смелые конструкторские решения, не имеющие прецедентов. Разрабатывалось большое количество типов баллистических ракет, создавались различные космические системы и реализовывались смелые космические программы.

Первые шаги

По опыту своей деятельности в системе заказчика я был хорошо знаком с планами и стилем работ главных конструкторов ракет и космических объектов, возможностями конструкторских бюро и противоречиями между ними. Наконец, мне было ведомо, кто и какой вес имел у власть предержащих. Я предметно представлял себе всю трудность оппонирования выдающимся, талантливым творцам ракетно-космической техники, тем более что у каждого из них было свое, индивидуальное и чаще всего исключающее иное, мнение о проблемах и перспективах развития ракет и космических объектов, а также об их конструктивном воплощении. Каждый из великих был по-своему прав и убедительно аргументировал свою точку зрения.

Мне были известны сложные отношения Сергея Павловича как технического лидера с директорами НИИ-88, сложившиеся в процессе работы ОКБ-1 в составе института и особенно после выделения в самостоятельную мощную организацию. Как показывает опыт, такое отпочкование от материнских предприятий сопровождается крайним обострением взаимных отношений. Ведь приходится делить опытных сотрудников, оборудование, здания, объекты социального обеспечения. Дележ всегда есть дележ: страсти кипят, эмоции находят свой естественный бурный выход. Возникшие при этом обиды и неприязнь сохраняются практически “на всю жизнь”, а вытекающие из них столкновения достойны пера Н.В. Гоголя. Увы, чаша сия не миновала НИИ-88 и ОКБ-1. Разделение коснулось даже славы — ордена Ленина, которым институт был награжден за создание образцов новой техники (разработку ракеты Р-5М). Сергей Павлович по праву технического руководителя хотел забрать орден с собой, хотя он прямо адресовался НИИ-88. Взаимоотношения приобретали порой анекдотическую форму.

Учитывая все это, я, получив назначение в НИИ-88, сразу же поехал к Королеву, чтобы наладить с ним, по возможности, хорошие отношения и установить личные контакты в новом качестве. Я глубоко уважал Сергея Павловича как талантливого конструктора и обаятельного человека, с которым мне пришлось работать и взаимодействовать более 15 лет. Он поражал технической эрудицией, логичностью мышления и обоснованностью решений, принимаемых по очень сложным и неоднозначным вопросам. В Королеве сразу чувствовались воля, неординарное владение и теорией, и практикой исследований, глубокое знание и понимание техники, какое-то особое чутье на нее, умение убеждать людей, работающих с ним, и вдохновлять их на решение трудных и интересных проблем.

Сергей Павлович встретил меня очень дружелюбно в своем малом личном кабинете, куда уединялся от текучки для работы. Я представился и попросил совета по поводу того, как мне строить работу НИИ-88, чтобы она наилучшим образом отражала интересы ОКБ-1. Королев высказал удовлетворение моим новым назначением и поздравил с ним.

— Ты просишь совета в том, как организовать свою работу? Мне, конечно, неудобно давать такие советы, поскольку я лицо, заинтересованное в деятельности НИИ-88. Ведь недавно мы были в одной организации. Однако я думаю, что если ты хорошо будешь развивать направления аэродинамики, прочности, материаловедения, будешь создавать новые измерительные системы, датчики, так необходимые для стендовых и летных испытаний, мы, главные конструкторы, будем любить тебя и поддерживать. Не рекомендовал бы тебе заниматься “жандармской” деятельностью, то есть оценкой наших проектов. Институту это просто не под силу. Вы не можете знать больше нас — разработчиков. Если ты все же будешь заниматься этим, то лишишься поддержки главных конструкторов и тебе больше двух лет в должности директора не продержаться, — произнес Сергей Павлович с приветливой улыбкой.

Про себя я подумал: “Чтобы понимать вкус еды — не обязательно быть поваром”. Как военный заказчик я обстоятельно знал, что хорошо и что плохо. Однако сказал иное:

— Сергей Павлович, мне и самому очень не хочется заниматься предписанной “жандармской” деятельностью. Я хотел бы просить вас — главных конструкторов, имеющих колоссальный авторитет у начальства, обратиться к министру с предложением снять с НИИ-88 эту задачу. Мы вам были бы очень признательны и целиком отдались бы научно-исследовательской работе в обеспечение ваших разработок.

На что Королев, смотря на меня и улыбаясь, ответил:

— Никуда мы не пойдем и ничего писать не будем. Это твое личное дело. Ты просил совета, я тебе его дал!

Дальше разговор пошел в другом направлении и касался конкретных дел, которые предстояло выполнить НИИ-88 в ближайшем будущем во исполнение ранее утвержденного плана.

Положение института как головного в отрасли оказалось еще более сложным, чем я предполагал. По существу, главные конструкторы недвусмысленно и жестко предлагали мне не брать на институт роли оппонента их деятельности и организации, обосновывающей техническую политику в области развития ракетной и космической техники, и объявляли мне негласную войну, предсказывая близкое освобождение от должности директора. Однако при моем назначении на должность министр требовательно и четко ставил именно эти задачи, и его козыри были старшими. Непослушание могло не только сократить сроки моего пребывания на новой должности, но и полностью дискредитировать как специалиста. Желание руководства и высших эшелонов власти выбрать оптимальный путь деятельности отрасли можно легко понять. Развитие ракетно-космической техники, естественно, могло быть многовариантным; на проведение проектно-конструкторских и научно-исследовательских работ требовались значительные затраты, что исключало возможность испытать все варианты. Эйфория, вызванная первыми успехами в создании межконтинентальных ракет и космических объектов, привлекла к этому делу большое количество талантливых конструкторов, предлагавших свои проекты, выполнение которых в полном объеме ограничивалось располагаемыми производственными и финансовыми ресурсами. Министерство обороны не могло быть объективным арбитром, так как все заказы на РКТ проходили не за счет его средств, а по бюджету, и военные только требовали: “Давай, очень нужно!” Поэтому и понадобилась не связанная с конструкторскими разработками научная организация, которая могла бы объективно, с необходимым обоснованием, давать предложения в долгосрочные планы ресурсоемких работ и брать на себя всю тяжесть предстоящих дискуссий с главными конструкторами — авторитетнейшими людьми того времени.

В таких условиях институт попадал между молотом и наковальней. Одни говорили: “Будь принципиален”, другие: “Не лезь и не мешай, не твоего ума это дело”. При таких, как принято говорить у нас. “технарей”, исходных данных, приходилось приступать к новой работе. Прежде всего, необходимо было продумать стратегию и тактику своих первых шагов. Как строить мост — организовать руководство в институте, которое для меня было, пожалуй, главной заботой и волнением, поскольку это был мой первый выход на большую арену жизни. Организация — огромная, авторитетная, многоплановая по научным исследованиям, которые ведутся большим количеством ученых, находящихся в сложных отношениях.

В своей практике я много видел больших начальников. Некоторые из них достигали хороших результатов и становились видными руководителями, однако широко использовали только метод “кнута” в общении с подчиненными. Таких начальников отличала постоянная суровость и строгость в обращении со своими сотрудниками и высокая взыскательность в случае малейших нарушений или нерасторопности в выполнении даваемых поручений. Руководителей подобного рода боялись, но “душу” им не открывали. Полной гармонии в творчестве не получалось, но дело спорилось. Другая категория начальников, мягкотелых и нетребовательных, не добивалась нужного результата в деле. Таких руководителей чаще любили, но подчиняющиеся им исполнители тоже, в свою очередь, “не горели” на работе. С.П. Королев прекрасно сочетал в себе высокую требовательность к сотрудникам и, я бы сказал, суровость в обращении с ними с исключительным пониманием окружающих, поощряя их инициативу. Сергей Павлович был очень заботлив и внимателен к личным нуждам коллег, умел их выслушивать и принимать решения, пусть отличные от высказанных предложений, но не обижающие их авторов. Поэтому Королева слушались, уважали, любили и готовы были выполнить любое его поручение. О строгости и разносах СП ходили легенды, но эти разносы скорее напоминали шум грома без опасной молнии. Не прощал Королев только нелюбовь к космонавтике. По моему мнению, он представлял собой идеал руководителя.

По своему характеру я не отличался умением владеть бичом, о чем мне неоднократно напоминали мои прямые начальники, упрекая в “либерализме”, отсутствии командного “рыка”. Поэтому я не мог взять за стандарт своего поведения “грозного директора”. Однако понимал: для того чтобы управлять такой большой организацией, необходима, прежде всего, высокая постоянная требовательность, причем требовательность разумная, основанная на уважении к человеку, исключающая истерию, вспыльчивость и нанесение оскорблений даже в экстремальных ситуациях. По моим наблюдениям это давало лучшие результаты, чем “ор” или громкие разгоны. Человек более спокойно и разумно выполняет поручение, когда он не травмирован эмоционально и его не тревожит мысль ошибиться. Вместе с тем нельзя не обращать внимания на невыполнение своих поручений (или несвоевременность их исполнения), иначе сотрудники “сядут на шею” и вся организация развалится. Нужна строгая система контроля приказов и указаний ГКОТ. Впоследствии я создал соответствующее специальное небольшое подразделение и ввел систему контроля. Даже содержавшиеся в моих резолюциях на входящих документах указания при их исполнении “закрывались” моей второй подписью, чтобы потом не говорили: “А я Вам уже докладывал, когда мы шли по коридору”. Без нее поручение считалось невыполненным и документ (письмо) не мог быть подшит в дело.

Вторым моим решением было стремление как можно быстрее и как можно лучше разобраться в технических задачах института. Это было необходимо для правильного руководства организацией, выбора оптимального направления ее деятельности, составления правильного тематического плана работ. В указанном направлении я мог рассчитывать на определенный успех. Основы теоретической и экспериментальной аэродинамики я изучал в Военно-воздушной академии им. Н.Е. Жуковского и в МАИ. Прочность была моим хобби в академии, где я под руководством Н.С. Кана занимался некоторое время научно-исследовательской работой в данной области. Материаловедение достаточно обстоятельно преподавал профессор Гевелинг в Московском авиационно-технологическом институте, где я учился в 1940-1941 годы после перевода туда нашей учебной группы из МАИ (в момент образования МАТИ). Материаловедение изучал я и в академии. Так что понимать это направление деятельности НИИ-88 мне было легче.

Конкретное знание предмета деятельности института было необходимо еще и потому, что у высокого начальства стихийно возникали различные вопросы, на которые надо было давать незамедлительно ответы. Я должен был постоянно “быть в курсе дела”: я не мог заранее предвидеть возможные вопросы и поэтому таскать с собой кучу специалистов.

Большую проблему представляла головная роль НИИ-88 по обоснованию рациональной политики развития ракетной и космической техники. Тут я ожидал больших трудностей и осложнений, так как рекомендации института главным конструкторам или оценка содеянного ими будут восприниматься под углом зрения моей практической неопытности, предвзятости, подыгрывания начальству или, на худой конец, необоснованной поддержки любимого “главного”. Указанную проблему я думал преодолеть за счет опыта работы в Министерстве обороны и знания его потребностей в решении боевых задач, а также за счет заблаговременной разработки концепций развития РКТ, которые придадут необходимую объективность суждениям института и снимут, по моим расчетам, остроту нападок на организацию за смелость “иметь собственное конструкторское мнение”.

Все вопросы хозяйственной и социальной деятельности я предполагал ответственно препоручить своему первому заместителю по общим вопросам Г.Н. Потапову, очень опытному и квалифицированному специалисту, занимавшему ранее высокие должности, но волею судеб попавшему под десницу “партийной этики” и оказавшемуся опальным, но очень ценным кадром у нас. Георгий Николаевич был исключительно порядочным человеком, активным и инициативным работником, хорошо знал институт и умел далеко предвидеть возможные нарушения в его хозяйственной деятельности. Нередко Потапов спасал меня и институт от серьезных претензий со стороны правовых органов. Так дело было с “вениками”, на закупке которых начали наживаться некоторые хозяйственные работники института. Георгий Николаевич пресек это в самом зародыше, а у наших соседей, в ЦКБЭМ, подобное злоупотребление развилось в уголовное дело и привело к длительному тюремному заключению нескольких сотрудников. Так было и в деле с “боем хрустальной посуды”. Потапов разглядел его в самом начале и уволил инициаторов “по собственному желанию”. За спиной своего заместителя я был, как за каменной стеной. Если я по незнанию подписывал неправильный в финансовом отношении приказ, Георгий Николаевич мягко ставил меня в известность об этом. И на мое предложение немедленно отменить приказ, Потапов предлагал какой-либо другой способ исправления ошибки. “Директор не должен отменять свои приказы”, — говорил он. При его руководстве в хозяйственной деятельности института не было серьезных нарушений.

Я решил также опираться на партийную и профсоюзную общественные организации, хотя и видел немало руководителей, которые активно, но скрытно боролись с ними за право единоличного и непререкаемого командования предприятием. Тут я считал, что цели у нас общие и противоречий не должно быть, а в мелких делах можно действовать и убеждением.

Конечно, у меня и в помыслах не было, что по уровню руководства я смогу приблизиться к С.П. Королеву, который был самым авторитетным лицом в городе — отцом подмосковного Калининграда. Сергей Павлович очень много сил и средств вложил в его развитие, и город Калининград по праву сейчас переименован в Королев. Так что у меня было с кого брать пример.

Свое знакомство с институтом я начал с подразделений аэродинамики. Меня встретил очень молодой симпатичный ученый в очках с большой лохматой шевелюрой — Ю.А. Демьянов. По-настоящему очень молодой: ему было меньше 30 лет. Юрий Андреевич увлеченно, с чувством особой гордости, показывал уникальные аэрогазодинамические установки, которые были введены в эксплуатацию в последнее время. На них были отработаны все отраслевые баллистические ракеты дальнего действия, в том числе легендарная МБР Р-7 и космический корабль “Восток”.

Продемонстрировал работу традиционных труб: У-6, сравнительно небольшой, с диаметром сопла 300 мм и электрическим аккумуляторным подогревом воздуха, но позволяющей получать точные аэродинамические характеристики до чисел М=10, а также трансзвуковой У-3, эжекторного типа, с прямоугольным соплом 600 х 600 мм. Обе установки при работе страшно шумели, вызывая чувство серьезного уважения.

Затем была показана тепловая аэродинамическая труба У-13 с электродуговым подогревом рабочего воздуха и скоростью его потока также до чисел М=10. С использованием этой трубы были исследованы тепловые режимы ракет и космического корабля “Восток” и отрабатывались теплозащитные покрытия для головных частей ракет и корабля.

Особое внимание было обращено на единственные в мире поршневые газодинамические установки У-7 и У-11, разработанные в НИИ-88 под техническим руководством Халила Ахметовича Рахматулина. Два орудийных 16-дюймовых ствола образуют 40-метровый канал, в котором 2-тонный поршень разгоняется сжатым воздухом, и его кинетическая энергия позволяет сжать в канале до 5000 атм и температуры 4500°С рабочий разреженный газ, через клапан переходящий в форкамеру и вытекающий через сопло диаметром 600 мм в рабочую часть, обдувая модель. Разработчики эмоционально поведали о том, какие сложные проблемы пришлось им решить: рассчитать безударный останов массивного поршня перед обратным клапаном, через который проходит в форкамеру сжатый поршнем газ с плотностью алюминия. Рассказывали о тех вопросах, с решением которых пришлось столкнуться, с тем чтобы обеспечить термостойкость критической части вольфрамового сопла, плавившейся, как сливочное масло, за доли секунды. Время истечения сжатого газа из форкамеры достигало двух секунд, что было вполне достаточно для проведения эксперимента. Показывали отработанные сопла с медной вставкой и рассказывали о тех дополнительных возможностях, которые открывались с введением в строй поршневых газодинамических установок.

Второй нетрадиционной установкой, созданной институтом, была ударная труба У-12 длиной 250 м и диаметром 500 мм. При подрыве гремучей смеси, состоящей из кислорода и водорода, раскрывается алюминиевая диафрагма толщиной 20 мм, и ударная волна начинает распространяться по трубе со скоростью 11 км/с, постепенно увеличиваясь в толщине. Затем смесь истекает из сопла, имеющего срез порядка 1,5 м. Время эксперимента — 0,0001 с. Однако указанного времени хватало для определения спектра обтекания модели высокоскоростным течением воздуха и описания всех физико-химических его превращений, интерференции двух сверхзвуковых потоков, а также установления законов прохождения радиоволн различной длины через образовавшуюся плазму.

Все это произвело на меня сильное впечатление, поскольку внесло большой вклад в такие замечательные достижения, как создание первых межконтинентальных баллистических ракет и космических кораблей, хотя по своим масштабам перечисленные установки уступали натурным аэродинамическим трубам ЦАГИ. В этом институте я проходил преддипломную практику и, глядя на гигантские сооружения, в которых размещались аэродинамические трубы, думал, что только здесь может исследоваться аэродинамика различных летательных аппаратов. У нас же я увидел другое: хоть аэродинамические установки и уступают по габаритам, зато на них решаются специфические проблемы гиперзвуковой аэродинамики и теплообмена, связанные с колоссальными скоростями, характерными для космических полетов.

Следующими были прочностные подразделения. Мне показали два небольших зала статических прочностных испытаний объектов, оснащенные силовым оборудованием. Несмотря на определенную ограниченность площадей и силового оборудования, эти средства были достаточными для отработки прочности знаменитой ракеты Р-7. Я увидел все необходимые для этого силовозбудители, силовую оснастку, механические вибраторы и тензометры вместе с регистрирующей деформации (то есть напряжения) аппаратурой, которые были разработаны и изготовлены институтом. Руководил отделом прочности солидный ученый, участник Великой Отечественной войны Александр Васильевич Кармишин. Конечно, дальше осмотр перешел на отделы материаловедения, потому что отдел прочности тогда входил в комплекс №3 материаловедения. Тут не было впечатляющих больших установок. Пришлось осматривать значительное количество помещений, напоминающих химические лаборатории. Те же вытяжные шкафы, лабораторные столы с большим количеством стеклянной посуды и точными весами. В ряде комнат размещались электрические плавильные печи или другое специализированное оборудование. Меня сопровождали корифеи материаловедения и технологии Г.Г. Конради, Н.В. Шиганов и В.Н. Иорданский. Они говорили о назначении оборудования и увлеченно о тех сплавах, покрытиях и других материалах, которые были разработаны в НИИ-88 и внедрены в ракетную технику. К моему удивлению, их было немало. Позже я смог убедиться, что комплекс занимал одно из самых важных и самых хлопотных мест при отработке ракет различными ОКБ и НИИ отрасли. Большинство отказов в ходе испытаний ракет, их агрегатов, как показала практика, происходило по вине неправильно выбранных материалов, технологии их соединения или обработки. И тут на помощь или “на ковер” вызывался НИИ-88. Интересным для меня было знакомство с комплексом №4 — плазмодинамики и аэродинамики разреженных газов. Мне обстоятельно рассказали об уникальной аэродинамической установке У-16 с большим вакуумным коллектором, которая позволяет определять аэродинамические характеристики объектов до высот полета порядка 120 км, т.е. при исключительно больших разрежениях воздуха. Особо была подчеркнута важность этой установки в исследовательской деятельности института. Затем были показаны уникальные по тем временам и недавно созданные два вакуумных стенда для отработки плазменных электроракетных двигательных установок и около 20 лабораторных установок, размещенных в комнатах, для определения основных характеристик ЭРДУ различного типа: плазменных непрерывного действия, плазменных импульсных, ионных, с анодным слоем и других. Технику представляли видные специалисты своего дела: С.Д. Гришин, Л.Е. Калихман, В.Г. Фарафонов, А.Н. Огородников и др. Я был покорен новизной проводимых исследований и теми большими перспективами, которые открывали будущие работы. Мне понравился рассудительный и точно выражающий свои мысли С.Д. Гришин, который со знанием дела изложил план новых для института работ по тематике комплекса №4.

Комплекс исследований перспектив развития ракетной техники тогда только начал формироваться. В распоряжении специалистов комплекса были лишь аппаратура моделирования работы системы управления аналогового типа и несколько тихоходных ЭВМ первого поколения. Но какими яркими были сами специалисты, как быстро они выросли в видных ученых — профессионалов, создавших авторитет институту! Анатолий Григорьевич Пилютик, Семен Гершевич Гриншпун, Виктор Васильевич Казанский, Борис Исаакович Рабинович, Икар Семенович Ковнер, Василий Митрофанович Макушин и другие.

Последним большим направлением деятельности НИИ-88, не считая работ в опытном производстве, в области стандартизации в отрасли и проектирования экспериментальных установок, изготовления нестандартных средств измерений, развития и эксплуатации энергетического хозяйства, являлась разработка измерительных систем и датчиков для полигонных и стендовых испытаний ракет и двигательных установок. Этим комплексом №5 руководил ветеран института, опытный ученый, главный конструктор Иван Иванович Уткин. На счету комплекса уже было создание телеметрической системы измерения быстроменяющихся параметров (вибраций) РТС-1, ряда фоторегистрирующих систем, большого количества нашедших широкое применение в практике испытаний специализированных датчиков состояния баллистических ракет и двигателей. Увидеть эту аппаратуру и обширный спектр датчиков мне не удалось, так как все они были переданы разработчикам для прямого использования. Мне показали только разгороженный на клетушки большой зал на четвертом этаже 65-го корпуса, где сейчас находится институтский актовый зал. В нем размещались разработчики со своими кульманами и аппаратурой для наладки создаваемых ими приборов.

Уткин подробно доложил, что в комплексе сделано за прошедший период по запросам ведущих ОКБ и какие задачи перед конструкторами стоят в будущем. Рассказывал Иван Иванович с чувством законной гордости за все сделанное, подчеркивая крайнюю заинтересованность главных конструкторов в результатах работ комплекса. Я сразу подумал: “Это — первый кандидат на отделение, на “полный суверенитет”, как принято сейчас говорить”. Так потом и вышло. Стремление к самостоятельности сквозило в каждом его поступке, в любом разговоре, в активном стремлении построить для своего комплекса благоустроенное “собственное гнездо” и достичь независимости в выборе заказов. Я внутренне, конечно, был против отделения, потому что авторитет комплекса №5, его работы укрепляли позиции НИИ-88. Но по отношению к институту и ко мне Уткин вел себя очень корректно, интеллигентно, не нарушая приличий. Я ему часто говорил:

— Иван Иванович, зачем тебе отделение от института? Все, что ты удачно сделал — это хорошо, это твое, так как ты — главный конструктор. А если что не совсем здорово получилось — не страшно, поскольку работа вашей епархии — это не основное дело института, а его хобби.

— Меня сильно поддерживает министр, — убежденно возражал Уткин, рассчитывая стать директором самостоятельного НИИ. Однако в ЦК мне доверительно сказали, что директором института Ивана Ивановича не утвердят, так как у него было какое-то партийное прегрешение. Но я не мог даже под строгим секретом сказать этого Уткину и молча наблюдал, как он строит свои планы.

После выделения комплекса №5 (точнее, тогда он назывался научным отделением №5) вместе с пензенским производственным филиалом в самостоятельный НИИ измерительной техники директором последнего был утвержден Олег Николаевич Шишкин, а через несколько лет И.И. Уткин ушел из НИИИТа на преподавательскую работу в учебный Московский лесотехнический институт. Так скромно закончилась профессиональная карьера прекрасного конструктора измерительных систем И.И. Уткина. Но он сделал, как сейчас это видно, хорошее и правильное дело: инициировал создание большого и нужного для отрасли научно-исследовательского института измерительной техники. За это нужно сказать большое спасибо Ивану Ивановичу.

Я ознакомился с опытным производством, энергетическими службами, управлением капитального строительства и даже с системой внешней охраны. Последняя была отнюдь не простой: целый штат собак бегал вдоль забора, а с ними обращение особое.

Меня поразили объем и сложность энергетического хозяйства института. Особое положение занимало большое хозяйство управления капитального строительства, подчиняющееся НИИ-88. Эта организация обслуживала ОКБ-1 С.П. Королева, НИИ-88 и ОКБ-2 А.М. Исаева, строя в основном лабораторно-производственные объекты и жилье для указанных организаций. Объем строительных работ, которые УКС мог выполнить, естественно, был недостаточным для удовлетворения запросов упомянутых организаций, что служило предметом вечных споров и конфликтов, особенно с ОКБ-1, считавшим себя привилегированным членом нашего клуба. Госкомитет оборонной техники обычно утверждал строительный план, распределяя мощности УКСа между ОКБ-1, НИИ-88, ОКБ-2 примерно в соотношении 0,55: 0,3: 0,15. Как я понял, ГКОТ выгоднее было подчинить УКС НИИ-88, чем ОКБ-1: можно было свободнее распоряжаться имеющимися ресурсами.

В состав УКСа входили кирпичный завод (силикатный кирпич), цех железобетонных изделий (перекрытия, колонны) и цех столярных изделий (окна, двери и др.), т.е. управление могло выполнять план довольно независимо от внешней кооперации предприятий. Это привлекало всех, но и усложняло жизнь нашего института.

Я несколько утяжеляю описание излишними, может быть, малоинтересными подробностями, однако они дают представление о месте, куда забросила меня судьба.

По негласному протоколу я представился секретарю горкома партии и главе города Калининграда — А.Д. Мощевитенову и В.П. Федотову, соответственно. Ведь мне предстояло выполнять поручения города: за счет средств института и по своему статусу строить школы, детские сады, объекты социально-культурного обеспечения города. А названные руководители умели контролировать выполнение работ и спрашивать их результат.

Таким образом, я пришел в высококвалифицированную и очень интересную научно-исследовательскую организацию с многообразным кругом забот и огромным коллективом. В институте меня встретила очень сложная, но приносящая удовлетворение работа. Я вошел в творческую и профессиональную среду ученых и инженеров, с которыми у меня наладились деловые и дружественные контакты. Я глубоко благодарен судьбе (в данном случае в лице И.Д. Сербина) за то, что она дала мне возможность работать в НИИ-88. Это были лучшие годы моей жизни и деятельности. Вспоминаю некоторые “пророческие” высказывания моих знакомых, ставшие мне известными при моем назначении директором института: “Он попал в паучью банку, и его скоро сожрут”. Не только “не сожрали”, но прекрасно помогали мне и отлично работали!

Оборонная доктрина — доктрина сдерживания

Обстоятельно оценив сложившуюся обстановку, связанную с головной ролью, я пришел к выводу, что единственным выходом из этого архисложного двоякого положения: выполнить заданные руководством “жандармские функции” и не быть заживо съеденным маститыми главными конструкторами или высшим руководством, — является заблаговременная разработка оптимальных концепций долгосрочного развития ракетной и ракетно-космической техники, которые стали бы базой научно обоснованной, объективной, с единых позиций, оценки всех проектов и новых предложений главных конструкторов и тем самым позволили бы институту избежать упреков в необъективности или предвзятости.

Особенность работы НИИ-88 заключалась еще и в том, что он не мог давать уклончивых заключений на предложения и проекты, акцентируя внимание на их достоинствах и кратко отмечая недостатки, как это делал ЦАГИ. Наш институт должен был делать большее, а именно, решать, включать или не включать эти предложения в проекты планов опытно-конструкторских работ, проводя их финансовую и производственную балансировку при соблюдении жестких сроков выполнения, заданных высшим начальством. В условиях ограниченных бюджетных ассигнований и производственных возможностей институт был вынужден из хороших проектов выбирать лучшие. Отказ от включения в план ОКР какого-либо проекта приходилось, естественно, аргументировать его недостатками. И тут возникали серьезные осложнения во взаимоотношениях с ОКБ, НИИ и главными конструкторами отрасли. Подобные мнения института рассматривались как кровная обида, и источником ее считался, прежде всего, директор. Положение в первое время серьезно усугублялось еще и тем, что главные конструкторы, используя свой авторитет и личные связи, обращались со своими новыми проектами непосредственно к руководителям высших инстанций Совета Министров, ЦК КПСС и Министерства обороны. Хорошие доходчивые иллюстративные данные, высокие предлагаемые характеристики изделий и аргументы в пользу простоты решения задачи в устах талантливых главных конструкторов звучали более чем убедительно и соблазнительно. И на самом верху тут же принималось положительное решение.

Большое начальство считало признаком хорошего тона оперативность принятия решений. Оно “всегда все знало” и демонстрировало решительность исходя из своих интересов. Выпускался соответствующий документ: постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР или просто Совета Министров СССР. Так, в план ОКР попадали не всегда обоснованные разработки, дублирующие друг друга, не имеющие достаточного финансирования или быстро терявшие свою изначальную актуальность. Но с руководством приходилось считаться и менять логику формирования проекта плана ОКР. Отсюда жизнь в постоянных и частых конфликтах с разработчиками, сопровождаемая их резкими упреками в непонимании дела или в выполнении чьих-то указаний сверху.

Исходя из высказанных обстоятельств на совещании руководителей института мы договорились о проведении серьезной научно-исследовательской работы (тема “Комплекс”), связанной с системными исследованиями перспектив развития стратегического ракетного вооружения с учетом достижений отечественной и зарубежной науки и техники, тенденций совершенствования средств противоракетной обороны вероятного противника, производственных и технологических возможностей отечественной промышленности, существующего конструкторского задела. В обеспечение выполнения этой НИР были поставлены новые задачи перед всеми научными подразделениями, расширены некоторые из них и созданы новые, чтобы охватить все требуемые области исследований.

Основой таких системных исследований должно было явиться знание оборонной доктрины государства в современных условиях наличия мощного стратегического ракетно-ядерного вооружения — оружия чудовищной разрушительной силы, позволяющей на беспредельных расстояниях в считанные минуты стирать с лица Земли не только крупные военно-промышленные центры, но и уничтожать целые государства, превращая их в не пригодные для проживания человека территории. В программе партии было тогда только общее определение оборонной доктрины типа: “Мы первые никогда не применим ракетно-ядерного оружия, но на удар агрессора ответим тройным ударом”. Подобное формулирование оборонной доктрины в эру существования ракетно-ядерного оружия теряло всякий физический смысл. Военная оборонная доктрина — это заранее определенный наилучший порядок того, когда, как и против каких целей должны использоваться ракетно-ядерные силы при обороне государства.

Мы как гражданский отраслевой институт не располагали официальной информацией Министерства обороны об оборонной доктрине, способах боевого использования ракетно-ядерных сил и целях, против которых они должны применяться. Да мы и не могли рассчитывать на такое доверие со стороны военных, считавших эти данные сверхсекретными, относящимися целиком только к их компетенции. Более того, по моему мнению, у большинства военных руководителей тогда еще не было на этот счет четких и обоснованных соображений, и не все они ясно представляли себе качественное изменение характера войн в эпоху существования ракетно-ядерного вооружения. Слишком сильно еще довлела в военной науке хорошо себя зарекомендовавшая в ходе Великой Отечественной войны практика ведения больших стратегических операций.

Поэтому системные исследования институту пришлось начинать с самостоятельного, без содействия Министерства обороны, обоснования военной доктрины и решения основополагающих проблем, пользуясь знаниями о технических характеристиках нового вооружения. Рассматривались три возможных варианта обороны государства:

• упреждающий ракетно-ядерный удар по подготовившемуся к нападению агрессору;

• ответно-встречный удар нашими стратегическими ракетами еще до прилета ядерных боеголовок агрессора, когда они находятся в полете;

• гарантированный ответный ракетно-ядерный удар возмездия. Исследования в самом начале показали, что рассчитывать на защиту своей страны от ракетно-ядерного нападения вероятного противника путем нашего упреждающего удара не приходится. Наличие в стратегических силах противника трех стойких к превентивному нападению компонентов стратегического вооружения (стационарных, сильно защищенных, ракетных комплексов, стратегических ракет морского базирования и ракетоносной авиации) делает такую задачу неразрешимой: будет произведен взаимный обмен ракетно-ядерными ударами, что приведет практически к гибели всего живого в этих странах, а может быть, и не только в них. Ответно-встречные действия нашей стороны, по своему существу являющиеся почти синхронным и независимым взаимным обменом ракетно-ядерными ударами, не обеспечат обороны государства от агрессора и вызовут те же трагические последствия с отсутствием каких-либо надежд на выживание.

В этих условиях, создаваемых фантастическими поражающими свойствами ядерных зарядов, единственно разумной оборонной доктриной является доктрина гарантированного ответного удара возмездия. Следовательно, стратегические ракетно-ядерные силы должны строиться с таким расчетом и обладать такими характеристиками, чтобы не только выдержать массированное нападение вероятного противника всеми его стратегическими силами и в самых для нас неблагоприятных условиях, но и иметь возможность оставшимся ракетным оружием нанести гарантированный ответный удар возмездия агрессору, вызывающий не переносимые им потери. Эту доктрину называют еще “доктриной сдерживания”, поскольку наличие таких качеств у ракетно-ядерных сил служит самым мощным средством предотвращения развязывания ракетно-ядерной войны и не только обвальной или ограниченной, но и обычной с применением традиционных средств вооружения, имеющей своей целью решение каких-либо существенных политических целей. Такое построение отечественных ракетно-ядерных сил, рассчитанное на возможность гарантированного ответного удара возмездия, мы считали самым лучшим отражением оборонной доктрины, залогом надежного мира и взаимоуважения в международных отношениях.

Из этой простой и четкой формулировки оборонной доктрины институт исходил в системных исследованиях при определении рациональной структуры стратегических ракетных вооружений, необходимых характеристик ракетных комплексов, их количества, стойкости и живучести при воздействии всех факторов (первичных и вторичных) наземного и высотного ядерных взрывов с широким спектром излучения электромагнитной энергии. Нормы поражения целей, необходимые для системного анализа, мы определили из американского источника, где рассматривались конкретные результаты бомбардировки японского города Хиросима. Хотя вероятные цели и пришлось выбирать из географических справочников иностранных государств, где приводились распределение промышленности по городам и ее виды, а площади брать из туристических атласов, это позволяло получать правильную интегральную оценку целевой обстановки.

Взяв за руководство к действию основополагающие идеи по обоснованию оптимальных путей развития стратегического ракетного вооружения, институт очень быстро добился устойчивости своей позиции и убедительности заключений и предложений. Это давало ему возможность практически во всех принципиальных спорах с главными конструкторами успешно отстаивать свои взгляды и внедрять свои рекомендации по существенному улучшению технических и эксплуатационных характеристик ракетных комплексов и повышению их боевой эффективности. Доказательность наших предложений и оценок зиждилась на использовании сложной математической модели со средствами отображения результатов исследований. Она позволяла моделировать боевые ракетные операции сторон с учетом противодействия при различных структурах ракетно-ядерных сил, возможных характеристиках ракетных комплексов исходя из всего многообразия конструктивных решений и оценивать влияние тех или иных новшеств на боевую эффективность как отдельного ракетного комплекса, так и системы вооружения в целом.

В этих воспоминаниях нет возможности проиллюстрировать частными примерами общие утверждения в силу их технической громоздкости и секретности. Однако на отдельных, с моей точки зрения интересных, случаях остановлюсь. Попытаюсь показать, что совершенствование наших ракетных комплексов происходило в борьбе амбиций, в ожесточеннейших технических спорах, которые в настоящее время могут показаться тривиальными. Однако для меня как руководителя института они в свое время являлись предметом долгих размышлений, причиной значительной эмоциональной нагрузки. И, конечно, вся эта тяжелейшая работа ложилась на плечи коллектива института.

Противостояние

С самого начала 60-х годов НИИ-88 активно выступил с предложением о введении в структуру ракетных войск стратегического назначения, помимо тяжелых, большой группировки жидкостных межконтинентальных ракет легкого класса с зарядом “малой” мощности, мотивируя это стремлением удешевить систему вооружения при той же ее эффективности. Представители Министерства обороны и главные конструкторы, молча выслушав такое предложение, отнеслись к этой идее индифферентно. Крупные же военные начальники слушали нас раздраженно и на все наши математические и графические доказательства выгодности малых ракет сердито замечали:

— Что вы предлагаете? Мы их горохом, а они нас мегатоннами. Тут безо всяких сложных расчетов видна абсурдность вашего предложения.

Наконец, ОКБ-586 М.К. Янгеля в инициативном порядке разработало два проекта малогабаритной межконтинентальной жидкостной ракеты Р-38 массой около 35 т, одноступенчатой и двухступенчатой схем. Специалистам конструкторского бюро больше нравилась одноступенчатая ракета как более простая. Институт же рекомендовал двухступенчатую: она имела чуть большие энергетические возможности, чем первая, и, самое главное, была менее “чувствительна” к потере дальности стрельбы при превышении массы комплектующих систем и элементов. А это — наша хроническая болезнь.

В этот период времени обстановка в конструкторских бюро усложнилась. В начале 1961 года В.Н. Челомей решил вписаться в клуб ракетчиков С.П. Королева и М.К. Янгеля, которые успешно разрабатывали межконтинентальные баллистические ракеты, конкурируя между собой. Это было очень модно и престижно. Под предлогом создания специального носителя для какой-то предлагаемой им космической системы Владимир Николаевич добился от Н.С. Хрущева разрешения на проектирование большой баллистической ракеты УР-200 (по существу межконтинентальной), аналогичной ракете Р-16, уже разработанной Янгелем и проходящей летно-конструкторские испытания.

Пока институт обсуждал с ОКБ-586 Янгеля представленные им проекты, без энтузиазма обмениваясь доводами, с проектом малой, но несколько более тяжелой, чем янгелевская, 45-тонной ракеты непосредственно на “всезнающего” Н.С. Хрущева выходит Челомей. Проект этот, замечательно оформленный, с цветными иллюстрациями, выполненный на доходчивом уровне, был преподнесен Никите Сергеевичу как проект “универсальной ракеты”, которая может быть использована и как баллистическая межконтинентальная ракета наземного базирования, и как МБР для вооружения подводных лодок и надводных кораблей, и, наконец, как мощная противоракета в системе противоракетной обороны для дальнего перехвата боеголовок баллистических ракет (противоракета “длинной руки”). Такое заявление не могло не привлечь к себе пылкой симпатии Хрущева. Оно предопределило особое его покровительство Челомею вопреки замечаниям министра Госкомитета оборонной техники Л. В. Смирнова и главкома РВСН маршала Советского Союза С.С. Бирюзова. Ракета называлась УР-100, была двухступенчатой, работала на высококипящих компонентах топлива, а из-за большей, чем у ракеты Р-38, стартовой массы, являлась и более мощной.

Таким образом, благодаря Хрущеву Челомею предлагается разрабатывать две ракеты, УР-200 и УР-100, по существу аналогичные ракетам Р-16 и Р-38, которые по делу должен был создавать Янгель. Минобороны не возражает против такого дублирования, так как не платит за работы, а воля генсека священна. НИИ-88 пока молчит, поскольку его не спрашивают (он в другом госкомитете).

Предлагая разработку малой межконтинентальной ракеты, Челомей хотел не только утвердиться в чужих ракетных угодьях, но и серьезно потеснить М.К. Янгеля, перехватив инициативу в создании МБР легкого класса. Владимир Николаевич изящно убедил Никиту Сергеевича в целесообразности создания таких ракет, к тому же “универсальных”. Министерство обороны, зная о мнении Хрущева, уже не возражало против легкой ракеты. Однако оно было несколько обеспокоено тем, что имеющее большой опыт разработки стратегических ракет средней (Р-12, Р-14) и межконтинентальной дальности (Р-16) ОКБ-586 Янгеля со сложившейся кооперацией, которому Минобороны доверяло, может быть незаметно отключено от этих работ, и тогда указанная тематика попадет в другое ведомство — Госкомитет авиационной техники — с другой кооперацией, обремененное своими недугами по созданию боевой авиации. Отсюда неизбежны “детские болезни” освоения новой техники, нехватка мощностей и потеря времени. Госкомитет оборонной техники тоже повернулся лицом к малой ракете, но к ракете Янгеля.

Министр ГКОТ Л.В. Смирнов, получив на визирование проект постановления по универсальной ракете УР-100 (а упомянутый госкомитет по некоторым позициям являлся соисполнителем работ), вызвал меня, ознакомил с ним и задал только один вопрос:

— Можно ли создать подобную ракету, такой “комбайн”? Подготовьте официальное мнение НИИ-88 в виде развернутого заключения по проекту и доложите мне.

Специалисты института очень внимательно со всех сторон рассмотрели этот вопрос. Универсализация, в принципе, дело хорошее, сама ее идея заманчива, тем более что исходит от таких непререкаемых авторитетов. Однако в заключении мы все же выступили против подобной универсализации, показав, что она практически невозможна и нецелесообразна, так как не обеспечит полного решения поставленных задач. Ракета должна будет удовлетворять весьма противоречивым требованиям к нагрузкам, условиям полета и эксплуатации, точности наведения на цель. Получается хуже, чем “миномет-лопата”. Мы указали на то, что невозможно будет создать универсальную систему управления. В качестве легкой ракеты рекомендовали использовать двухступенчатую Р-38 разработки М.К. Янгеля как оптимальную, а в качестве стратегической ракеты морского базирования — уже разрабатываемую СКБ-385 В.П. Макеева ракету, отвечающую наилучшим образом эксплуатации в морских условиях и требованиям размещения на подводной лодке. Ракету УР-100 институт рекомендовал целиком подчинить задачам ее применения в системе ПРО как противоракету “дальней руки”.

Подтверждение высказанной в заключении мысли о невозможности создания универсальной системы управления я решил получить в прямой дискуссии с Н.А. Пилюгиным, который назначался главным конструктором этой системы. Созвонился с ним и поехал на встречу. Мы были хорошо знакомы, и я предполагал получить из первых рук информацию о том, как он будет выходить из создавшегося положения. Николай Алексеевич принял меня вместе со своим идеологическим помощником М.С. Хитриком. На мой прямой вопрос, как он взялся за такую нереальную задачу — совместить несовместимое, Хитрик спокойно ответил:

— Эту проблему мы уже детально проработали, все решается, и удается на 95% унифицировать аппаратуру системы управления.

Видя нежелание Пилюгина и Хитрика обсудить конкретно проблему, я поблагодарил за информацию и тут же уехал, убежденный в правоте НИИ-88: иначе им не было бы смысла уходить от технического разговора. Забегая вперед, отмечу, что через четыре месяца меня вызвал в ЦК заведующий сектором оборонного отдела И.М. Арчаков и попросил силами института доказать Пилюгину необоснованность высказанного им Челомею после подробной проработки вопроса утверждения о невозможности создать универсальную систему управления для решения с помощью подобной ракеты всех вышеназванных задач. Арчаков аргументировал свою просьбу тем, что Челомей убежден в принципиальной возможности сделать это. Такое, хотя и запоздалое, заявление Пилюгина дало мне некоторое удовлетворение. Я ответил Ивану Михайловичу, что и раньше институт считал задачу создания универсальной системы управления, так же как и самой ракеты, нереальной, и поэтому не может ничем помочь. Что же касается “принципиальной возможности”, то я привел, может быть, и не совсем удачный, но, по-видимому, достаточно убедительный пример:

— Положим, из своего окна Вы видите окно противоположного дома. Если между окнами натянуть трос, то принципиально его можно считать устройством перехода из одного корпуса в другой. Натренированный канатоходец пройдет по тросу, но будут ли Ваши сотрудники пользоваться тросом как переходом? Конечно, нет. Так и в Вашем случае.

Возвращусь к началу истории: она имела продолжение. В одно из воскресений в нашем институте тайно, с целью знакомства с указанным заключением на предложение Челомея о разработке универсальной ракеты УР-100, собирается узкий круг специалистов. Приехал и М.К. Янгель с двумя помощниками, начальник ГУРВО генерал-лейтенант Н.Н. Смирницкий с начальником ракетного управления, главный инженер 7-го главка ГКОТ; пришли основные разработчики заключения. Устроили этакую “тайную вечерю”. Все присутствующие одобрили заключение и доложили об этом нашему министру Л.В. Смирнову.

Он тоже согласился с ним, поскольку имел такое же мнение по этому вопросу. Согласно рекомендациям заключения по поводу того, какие делать ракеты, мы все вместе подготовили проект доклада на имя Н.С. Хрущева за подписью главкома РВСН маршала Советского Союза С.С. Бирюзова, министра ГКОТ Л. В. Смирнова, И.Д. Сербина и других начальников. На следующий день вызывает меня Бирюзов и знакомится с заключением НИИ-88 и проектом записки. Маршал соглашается с документами полностью, но отдает их мне обратно до востребования, опасаясь, по-видимому, держать у себя. Через два дня о “крамольном” заключении стало известно в ЦК, и мне приходит указание от Б. А. Строганова: доставить заключение немедленно начальнику оборонного отдела ЦК Сербину. Я в свою очередь спрашиваю министра по телефону:

— Что делать?

Тот коротко отвечает:

— Не высылай!

— Могу ли я в таком случае сослаться на Вас? — спрашиваю робко.

— Ты что, совсем не соображаешь? Не высылай и не ссылайся! — закончил он разговор.

Как быть в таком случае? Обратился я за советом к моему мудрому учителю А. И. Соколову, уехав к нему из института инкогнито. Он не задумываясь, ответил:

— Положение твое безнадежное. И посылать нельзя и не посылать нельзя. Вообще как по поговорке: “И в шапке — дурак, и без шапки -дурак”.

Наш разговор был прерван телефонным звонком Сербина, и мне тут же была вручена трубка:

— Там у тебя есть какое-то институтское заключение по ракете УР-100? Привези его сейчас ко мне, — сердито бросил он.

Как я сообразил, что ответить в те несколько секунд, оставшихся в моем распоряжении, до сих пор удивляюсь:

— Иван Дмитриевич! Как же я могу привезти к Вам заключение? Его читал Смирнов и сказал, что документ неверный и его необходимо переделать!

— А-а-а... переделать! Другое дело. Как переделаешь, так и привезешь, — проворчал он удовлетворенно.

Этим я выигрывал время, но не решал вопроса. На сцену вышли уже тяжелые весовые категории, и вмешиваться в их борьбу было не только не просто, но и опасно. Однако все разрешилось само собой.

Через день на фирме Челомея собралось высшее руководство во главе с Хрущевым в присутствии военных: слушали доклады Челомея и Янгеля о проектах их ракет УР-100 и Р-38. Наш институт не был приглашен, по-видимому, чтобы не осложнять обстановку, и о существовании заключения не было сказано ни слова. На совещании приняли самое тогда популярное решение: делать обе ракеты, и УР-100, и Р-38, то есть “всем сестрам по серьгам”. Участники встречи были очень довольны результатом, и заключение НИИ-88 не понадобилось: обе стороны получили то, что хотели, хотя бы в виде высочайших обещаний. Поручили готовить проекты постановлений ЦК КПСС и Совета Министров СССР. Постановление по поводу ракеты УР-100 вскоре вышло в свет, а по ракете Р-38 почему-то тормозилось в верхних эшелонах власти, пока не приняли решение отменить его совсем. Янгель несколько раз при встречах с Хрущевым напоминал ему о задержке постановления, но кроме раздражения ничего не видел, пока не услышал прямой отказ Никиты Сергеевича.

Дальнейшая судьба ракеты УР-100 сложилась следующим образом. Морская ее модификация, естественно, не получилась: не те размеры, неплотная компоновка, неприспособленность к морской среде, невыполнимые требования к системе управления — все это стало очевидным при более подробной проработке проекта. Не нашла УР-100 применения и как ракета “дальней руки” (названная Челомеем “Таран”) в системе ПРО. Надо полагать, что разработчики последней ожидали увидеть ракету иной конструкции, с другими характеристиками.

ОКБ-52 В.Н. Челомея начало разрабатывать просто межконтинентальную баллистическую ракету с моноблочной головной частью. Оно сделало хорошую современную МБР легкого класса УР-100. После отстранения Хрущева от власти работы над ней продолжались. Проект же ракеты УР-200 закрыли, поскольку она дублировала Р-16 Янгеля, да и проектные работы шли медленнее. Заключение НИИ-88 на универсальную ракету УР-100 и проект докладной записки так и остались в наших архивах. Однако Владимир Николаевич не забыл нашей позиции, хотя она не имела никаких последствий. Челомей решил наказать нас за “вольнодумство” и аккуратно подставил институт и меня под мощный пресс Хрущева. И вот как.

В НИИ-88 в 1963 году был разработан новый конструкционный алюминиевый сплав АЦМ, который обладал на 40% большей прочностью, чем всем известный и широко используемый алюминиевый сплав АМгб, также созданный в институте. Сплав хорошо прошел все предварительные испытания на моделях и был рекомендован для испытаний на натурных изделиях. Челомеевское ОКБ-52 и его опытный завод, где директором был М.И. Рыжих, смело применили АЦМ в конструкции носителя “Протон”, не дожидаясь испытаний сплава в составе натурных изделий. Руководитель отделения материаловедения Г.Г. Конради робко намекнул “пионерам” о необходимости проверки сплава на натуре. В ответ Георгию Георгиевичу сказали, что не нуждаются в советчиках и перестали заказывать пропуска на завод. Я неоднократно писал директору завода Рыжих об этом безобразии, предлагал официальную помощь института в освоении технологии применения сплава, но безрезультатно: от Челомея никто не приходил.

Через некоторое время произошло непредвиденное: в Загорске лопнул центральный бак носителя “Протон” без нагрузки, находящийся в покое. Собрали авторитетную комиссию, в которую включили и Г. Г. Конради. Аварию списали на концентрацию напряжений из-за малого радиуса галтели опорного шпангоута бака. Провели требуемые мероприятия и успокоились. Через некоторое время снова лопнул пустой бак. Опять комиссия. Договорились о межкристаллитной коррозии в результате неправильной опрессовки бака водой без добавки хромпика. После этого ОКБ-52 перешло на проверенный сплав АМгб, чтобы не искушать судьбу.

Через несколько месяцев вызывает меня работник оборонного отдела ЦК Иван Михайлович Арчаков и говорит:

— Центральный комитет озабочен состоянием разработки носителя “Протон”. Задержка сроков — 2 года. Будут приняты особые меры и даны дополнительные импульсы, чтобы поправить дело. Вот прочитайте пункт проекта решения ЦК, касающийся НИИ-88, и завизируйте его.

Читаю и узнаю автора.

— НИИ-88 недобросовестно отнесся к выполнению решения о разработке конструкционного материала для изготовления носителя. В качестве основного конструкционного материала институт предложил недоработанный сплав АЦМ. Невозможность его освоения и использования и переход на старый сплав АМгб задержали отработку носителя “Протон” на два года и обусловили снижение его полезной нагрузки.

Задаю вопрос:

— А что будет дальше? Указать т. Мозжорину... или освободить его от занимаемой должности?

— Я не Центральный комитет и не могу прогнозировать его решений, — равнодушно отвечает Арчаков.

— Написано абсолютно неверно. Визировать проект решения не буду. Завтра Вам я представлю документ со ссылками на официальные отчеты и переписку, из которого будет видно, что мы не рекомендовали сплав АМЦ для применения в носителе “Протон”, а наоборот, считали это преждевременным. Получается, “в чужом пиру похмелье”, — сказал я и уехал.

Вернулся вечером в институт, обложился отчетами и делами. Приказал моему секретарю А.Г. Харитоновой никого не пускать, ни с кем не соединять. Подбираю необходимые выдержки и пишу. В 21.00 входит Анна Григорьевна, всегда остро и правильно чувствующая обстановку, и говорит:

— Звонит секретарь партбюро института Виталий Александрович Коломенский. У него что-то важное, просил соединить.

Коломенский просит принять его на 10 минут. Отвечаю:

— Не могу, Виталий, у меня в распоряжении всего одна ночь. Напишу, утром отдам в печать, тогда приходи. Сейчас меня ничего не интересует.

— Я только голову в дверь суну и уйду, — настаивает он.

— Ну, ладно, сунь, — уступаю я.

Вскоре действительно появляется голова Коломенского, и он произносит всего два слова.

— Хрущева сняли!

Я прикладываю палец к губам и спрашиваю шепотом:

— Откуда узнал?

— Я только что из обкома. Нам официально там все подробно разъяснили.

Я сгреб все дела и отчеты в кучу, бросил их в сейф и с облегчением произнес:

— Входи и рассказывай. Ты избавил меня от лишних хлопот и волнений.

Подумал: какое там заседание ЦК по вопросу ускорения разработки носителя “Протон”, тут подоспело более серьезное дело. Так я выскочил из явно матового положения, созданного Челомеем. Судьба спасла меня, сняв с его доски самую сильную фигуру — Н.С. Хрущева.

Это один из примеров, иллюстрирующих те сложные личные взаимоотношения больших руководителей, на фоне которых формировалась политика в области развития ракетной техники. Понятно, насколько было трудно, особенно на первых порах, институту не только отстаивать свои убеждения, но порой даже просто высказывать их.

А вот другой характерный эпизод из времен, когда институт начал играть головную роль. Эпизод, в котором мне пришлось активно участвовать, был связан с написанием заключения на стратегическую межконтинентальную баллистическую ракету Р-9А, разработанную в ОКБ-1 Королева. Как-то пригласил меня в Госкомитет оборонной техники министр Сергей Алексеевич Зверев и показал проект доклада в ЦК КПСС, подготовленный Королевым от имени ГКОТ и Минобороны, о принятии на вооружение ракеты Р-9А как основы ракетного вооружения стратегического назначения. В докладе приводилась четкая аргументация по этому предложению. По-видимому, не желая портить отношения с Сергеем Павловичем, высказывая сомнения в написанном, министр не послал проект доклада в институт на официальное заключение и даже не наложил резолюции с поручением сделать это. Зверев просто попросил меня внимательно прочитать документ.

— Ну, прочитал? Запомнил? — и, получив от меня подтверждение, приказал:

— Пришли мне завтра официальное письменное заключение НИИ-88 по поводу доклада.

Поскольку институт к тому времени уже имел сформировавшуюся в результате системных исследований точку зрения на перспективы развития ракетного вооружения, написать обоснованное заключение не составило большого труда. В заключении мы в уважительной форме указали все достоинства ракеты Р-9А, в том числе ее хорошее конструктивное решение, однако очень мягко, щадя самолюбие ОКБ-1, отметили, что перспективы развития ракетного вооружения лежат на пути создания ракет с автономной системой управления, работающих на высококипящих компонентах топлива и находящихся на боевом дежурстве в заправленном состоянии. Именно такие ракеты должны составлять основу наших РВСН, а не Р-9А, так как применение жидкого, хотя и переохлажденного, кислорода и системы радиоуправления ракетой обусловит значительное снижение ее эксплуатационных характеристик и не позволит обеспечить высокую живучесть и боеготовность ракетного комплекса: за такими ракетами нет большого будущего. Заключение НИИ-88 было выслано нарочным только С.А.Звереву.

Через несколько дней звонит мне по “кремлевке” С.П. Королев и раздраженно говорит:

— Я читал твое “вонючее” заключение. Это у нас в госкомитете нет порядка. Если бы ты написал подобное заключение на работу одного из генеральных конструкторов в авиационной промышленности, то через две недели твоего духа не было бы в отрасли, — и, не дождавшись моего ответа, повесил трубку.

Я, конечно, был ошеломлен такой реакцией уважаемого мной человека. На заключение института ОКБ-1 дало свое контрзаключение. В нем НИИ-88 обвинялся в неграмотности, наносящей серьезный ущерб боевой эффективности наших стратегических сил. Это иллюстрировалось превосходством ракеты Р-9А над Р-16 при стрельбе по малоразмерной цели с некоторой степенью защиты, когда преимущество королевской ракеты в точности стрельбы за счет системы радиоуправления выглядело более чем внушительно. Институту пришлось отбиваться своим “контрконтр-заключением”. В нем было показано, что таких целей у вероятного противника всего 17 и неправильно эффективность ракетного оружия в целом проверять на нехарактерных целях. Если же исходить из доктрины сдерживания и применять ракеты против основных объектов, для уничтожения которых они создаются, то преимущество на стороне ракет типа Р-16. Указанное утверждение вызвало крайнее недоумение В.П. Мишина:

— Откуда Вы знаете о целях?

Отвечаем:

— Это одна из основных задач института — правильно определять эффективность создаваемых ракетных сил.

Контрзаключение ОКБ-1, в отличие от нашего заключения, было разослано во все возможные адреса, включая и КГБ. Оттуда, из этого грозного заведения, ко мне приезжали специалисты и интересовались подробностями. Читали заключение НИИ-88 и оба контрзаключения, слушали мои устные объяснения и уехали, по-видимому, удовлетворенные, так как продолжения истории не последовало. Я подумал о том, как изменились времена. А ведь совсем недавно мне пришлось бы давать разъяснения совсем в другом месте, а не у себя в кабинете.

Мы не знали точки зрения Министерства обороны на эту проблему, но она, надо полагать, была близка ко мнению нашего института. На вооружение было поставлено ограниченное количество ракетных комплексов с ракетой Р-9А. Отрицательное заключение института по поводу ракеты Р-9А Королева ненадолго испортило взаимоотношения наших организаций и, в частности, отношение Сергея Павловича ко мне. Институт довольно часто поддерживал его в принципиальных вопросах развития космонавтики, и мне доводилось слышать лестные публичные отзывы СП. Королева о заключениях НИИ-88 на заседаниях коллегии, когда Сергей Павлович говорил:

— Это серьезная, обстоятельная и хорошо аргументированная точка зрения, и к ней всем необходимо прислушаться.

Второй проблемой правильного строительства ракетно-ядерных стратегических вооружений являлось внедрение одиночных шахтных стартовых установок. Казалось бы, сейчас — это даже не вопрос, но раньше военное и гражданское руководство считало такое предложение неразумным, экономическим расточительством: “Что это за пушка, стреляющая одним зарядом? Из шахтной пусковой установки должно производиться не менее 3-4 пусков ракет”. Когда мы стали подробно прорабатывать этот вопрос, то столкнулись с необходимостью хранения в защищенных условиях боезапаса ракет и всего транспортного и установочного оборудования для них. Оказалось, что проще, дешевле и надежней запасные ракеты хранить в укрепленных шахтах. Тогда перестановка запасных ракет из одной шахты в другую для стрельбы выглядела бессмыслицей. Однако логика такого мышления оставила свои заметные следы в созданных групповых шахтных комплексах для старта ракет Р-12, Р-14 и Р-7А: шахтные стволы группировались по 4 или 3 единицы с общей подземной защищенной системой заправки. После такого опыта, да еще при появлении возможности многолетнего боевого дежурства ракеты в заправленном состоянии, переход к одиночной шахтной стартовой установке был для института легко доказуемым.

Создание и развитие подвижных ракетных комплексов морского базирования встретили всеобщее понимание. Они имели много очевидных боевых преимуществ, с энтузиазмом поддерживались военными моряками, перед глазами которых был неотразимый пример ВМС США. Что же касается разработки подвижных ракетных комплексов наземного базирования, то предложение института, хотя и не встречало открытого противодействия со стороны Министерства обороны, но принималось им с внутренней неохотой. Это и немудрено, ведь боевая эксплуатация таких комплексов означала кочевую неустроенную жизнь состава ракетных частей, кроме того, требовалось создание хороших дорог и мостов в районе боевого патрулирования. Этим можно объяснить отказ Министерства обороны принять на вооружение подвижные грунтовые комплексы средней дальности РТ-15 и межконтинентальный РТ-20П, хотя они удовлетворяли основным требованиям Минобороны, прописанным в постановлениях правительства. Подвижные грунтовые комплексы создавались, можно сказать, только благодаря настойчивым усилиям и поддержке Д .Ф. Устинова в бытность его секретарем ЦК КПСС, а принятие на вооружение первого такого комплекса “Темп-2С” состоялось лишь после утверждения Дмитрия Федоровича министром обороны.

НИИ-88 активно участвовал в формировании облика, летно-технических характеристик и и условий боевого применения подобных комплексов. Так, в 1962 году институту с привлечением специалистов других ведомств было поручено рассмотреть на конкурсных началах два проекта оригинальных подвижных межконтинентальных твердотопливных ракетных комплексов, разработанных Александром Давидовичем Надирадзе и Борисом Ивановичем Шавыриным. До этого первый занимался созданием оперативно-тактических ракет, второй — малых ручных ракет типа “человек — самолет”. Оба главных конструктора успешно вели свои дела. Была создана межведомственная комиссия под моим председательством. Проект Надирадзе представлял собой обычную трехступенчатую твердотопливную ракету, управляемую на атмосферном участке воздушными рулями по схеме “утка”. В проекте Шавырина “Гном” также фигурировала трехступенчатая твердотопливная ракета, но первая ступень ее была оригинальной — с прямоточным воздушно-реактивным двигателем, работающим на твердом горючем с использованием кислорода воздуха. Для первоначального разгона ракеты — инициирования прямоточного двигателя — применялся твердотопливный заряд, размещаемый в свободном его объеме. После выгорания заряда двигатель начинал работать в штатном режиме.

Комиссия, рассмотрев и проанализировав указанные характеристики ракетных комплексов, поддержала проект Надирадзе и не рекомендовала разрабатывать проект Шавырина, как содержавший много неясных моментов и не суливший особых преимуществ. Госкомитет оборонной техники и поступил так, как было указано в заключении. Проект Надирадзе был реализован как ракетный комплекс “Темп-2С”. Правда, в процессе его разработки пришлось отказаться от схемы “утка” и перейти к естественной, традиционной, схеме ракеты, но это уже детали.

Институт “сопровождал” работы над РК “Темп-2С” и проводил большой объем экспериментальных исследований в обеспечение его создания. Однако один раз пришлось вступить в конфликт с главным конструктором. В самом начале проектирования ракеты мы предупредили Александра Давидовича об излишнем оптимизме относительно ее массы, которая в аванпроекте получалась равной 28 т. Это одна из важнейших характеристик подвижного грунтового ракетного комплекса, так как она определяет вес самоходной установки и всего РК в целом. А это — проходимость по дорогам и мостам в районе патрулирования. Заказчик всегда ограничивал вес комплекса, чтобы не иметь головной боли с постройкой новых дорог и мостов. И вот, когда верстался проект постановления правительства по комплексу “Темп-2С” была задана масса ракеты уже в 32 т.

Институт, проверив эту характеристику по своей машинной методике проектирования, заявил, что при заданных дальности стрельбы и весе заряда стартовая масса ракеты должна быть порядка 40— 42, а не 32 т, и постановление в таком виде нельзя принимать. Заказчик — ГУРВО — возмутился: военных устраивали малые массы. Тогда была создана межведомственная комиссия под председательством начальника ГУРВО генерал-лейтенанта Н.Н. Смирницкого. Как я ни доказывал правоту института, приводя результаты соответствующих расчетов, нам не поверили. Единственным аргументом у Николая Николаевича была эмоциональная фраза:

— Как это институт, который не конструирует и не делает ракет, смеет утверждать, что такая масса ракеты, с которой соглашается опытный ее разработчик, будет недостаточной?

— Но мы же тоже пользуемся результатами проектных проработок и расчетов, не с потолка берем приводимые нами цифры, — возражали мы, но все напрасно.

Заказчик и исполнители подписали заключение в оптимистическом, невыполнимом, варианте. Мне и представителю ГКОТ Г.С. Нариманову пришлось подписывать заключение с замечанием по массе ракеты. Однако в конце концов сделали и сдали на вооружение ракету “Темп-2С” с предсказанной институтом массой. Справедливости ради следует сказать, что правильные данные нашего института не забыл и отметил Александр Давидович. На торжественном приеме в честь получения его институтом ордена Ленина за ракетный комплекс “Темп-2С”, где был и я, Надирадзе произнес хороший тост:

— Специалисты ЦНИИмаша говорили нам, что масса ракеты будет примерно 40— 42 т. Мы все не верили науке. Сейчас реально получили массу ракеты, равную 41,7 т, и ставим ее на вооружение. Так поднимем же бокалы за торжество науки и институт, возглавляемый присутствующим здесь Юрием Александровичем.

Таким образом, сформулированная институтом концепция построения ракетного вооружения стратегического назначения, состоящая в том, что основу ракетно-ядерного щита Советского Союза должны составлять стратегические стационарные наземные ракетные комплексы с одиночными, сильно укрепленными, шахтными установками (которые должны обязательно поддерживаться определенным и довольно значительным количеством подвижных ракетных комплексов морского и наземного базирования), стала незаметно, без каких-либо ссылок на авторство, благодаря постоянной, упорной ее пропаганде институтом, господствующей идеологией создания отечественных ракетно-ядерных сил. Конечно, границы соотношения ракетных комплексов указанных типов в рекомендуемых группировках точно установлены не были, так как каждый вид войск трактовал это соотношение в свою пользу, вплоть до решения судьбы всей войны только своими силами.

Проверка института на прочность

Естественно, это были не единственные случаи нашего участия в рассмотрении проблем совершенствования ракетного вооружения и выбора оптимальных решений в ходе создания новых ракет. Официально и неофициально институт привлекался к рассмотрению тех или иных проектов и предложений главных конструкторов и во всех случаях старался давать объективные оценки, опираясь на результаты системных исследований, иногда чуть подслащивая горькие пилюли отрицательных мнений и отзывов. Незаметно НИИ-88 оказался в гуще событий развития ракетной техники. Мне импонировали и такое положение института, когда ждут и прислушиваются к его мнению, и мое личное участие в решении интересных и спорных вопросов.

Во всех своих выступлениях я, несомненно, выражал, прежде всего, не свою точку зрения, а докладывал результаты исследований института, общее мнение, что придавало вес и авторитет высказываемым мною суждениям. Да это отражало и действительное положение вещей. Конечно, у меня были всегда свои взгляды на развитие ракетного вооружения, аккумулирующие мой опыт и опыт работы института. К ним еще добавлялось знание внешней обстановки, возможностей промышленности и разработчиков. Все это позволяло более полно и более объективно оценивать возникающие проблемы. При этом, обсуждая со своими сотрудниками встающие вопросы, я всегда давал свободно высказываться коллегам и не одергивал, как некоторые, если их суждения не совпадали с моими взглядами. Я старался убедить собеседника логическими доводами, добавляя новую и ему не известную информацию. И в процессе острых дискуссии я или убеждал своего оппонента, или, если видел свою некомпетентность, соглашался с ним. Но, так или иначе, вопрос решался технически объективно и правильно.

Такой подход развязывал творческую инициативу сотрудников и заставлял отбрасывать стеснительность: можно было сказать не то, что думает старший руководитель, не боясь получить незаслуженное обвинение в “глупости”. Укрепляющаяся головная роль НИИ-88 в отрасли не нравилась некоторым главным конструкторам, особенно тогда когда высокие руководители ссылались на мнение института в принимаемых ими решениях. Мне было известно (свет не без добрых людей), что высшему руководству стали поступать жалобы примерно такого содержания:

— Вот, вы говорите, что это мнение авторитетного института, а на самом деле сидят там два борзописца: Мозжорин и Гриншпун, — и свое мнение выдают за мнение НИИ-88.

Выпад был весомым и весьма серьезным, по существу, ударом ниже пояса. После первых самостоятельных шагов НИИ-88 и подобных выпадов некоторых главных конструкторов ракетной отрасли Д.Ф. Устиновым была проведена серьезная ревизия его деятельности как головной организации.

Как-то ранним утром приблизительно в 8.30 мне в кабинет звонят от въездных ворот:

— “Чайка” на территории института. Кто в ней — не знаем.

Я спешу с третьего этажа вниз встречать. На втором этаже вижу поднимающегося нахмуренного секретаря ЦК КПСС Д.Ф. Устинова:

— Почему не встречаешь? — бросает он.

Оправдываюсь:

— Вы же не предупредили, так сказать — инкогнито.

Входим в мой кабинет, садимся. Устинов сразу задает вопрос:

— Кто формирует и обосновывает техническую политику развития ракетного вооружения?

Отвечаю:

— 18-й отдел, начальник — доктор технических наук Семен Гершевич Гриншпун.

— Неси штатное расписание отдела с фамилиями, — приказывает Дмитрий Федорович.

Показываю штатное расписание. Устинов внимательно читает названия лабораторий, секторов и фамилии их руководителей. Просит вызвать всех в кабинет. Быстро собираю С.Г. Гриншпуна, В.В. Казанского, Ю.К. Егошина, В.А. Ефимова, А.Ф. Трифонова, И.Н. Корочкина, В.М. Макушина и других, но молчу и жду продолжения. Устинов знакомится со всеми, интересуется вопросами, которые они ведут, стоящими перед ними проблемами и перспективами их решения. Молодые специалисты, а тогда все были молодыми, без стеснения высказывают свои соображения по волнующим их вопросам и взгляды на перспективы развития ракет, их систем и агрегатов. Я доволен такой активностью и непринужденностью моих помощников, но продолжаю молчать, чтобы было видно, откуда начинает формироваться техническая политика. Она — плод коллективного труда.

Наконец, обращаясь ко мне, Устинов предлагает доложить, как в масштабе института конкретно разрабатываются концепции развития ракетного вооружения стратегического назначения. Я понял смысл посещения секретаря ЦК КПСС. На доске, в центре, я рисую квадрат -18-й отдел, занимающийся обобщением данных и выработкой этих концепций. Объясняю:

— Этот отдел состоит из ряда научных подразделений: лабораторий и секторов. Каждое подразделение ведет свое конкретное научное направление. Одно подразделение — Егошина — занимается проектными проработками различных типов ракет, причем высокопрофессионально, используя разработанную институтом методику машинного их проектирования. С помощью методики определяются, и весьма точно, оптимальные основные конструктивные параметры ракеты методом случайного направленного поиска при различных ограничениях. Другое подразделение — Ефимова — проводит анализ задач, целевой обстановки и обосновывает критерии поражения целей. Третье — Казанского и Макушина — осуществляет проектные проработки стартовых установок, решает вопросы обеспечения стойкости ракетных комплексов в целом.

Лаборатория головных частей, возглавляемая М.С. Горбатым, изучает проблемы их создания, связанные с материалами, аэродинамикой, теплозащитой, устойчивостью полета, рассеиванием, и дает соответствующие рекомендации о совершенствовании головных частей и перспективах их развития. Эта же лаборатория занимается вопросами использования ложных целей и определения отражающих характеристик боевых блоков. Подразделение И.Н. Корочкина разрабатывает методы оценки эффективности РК и ее критерии, проводит математическое моделирование боевых двухсторонних операций, а подразделение А.Ф. Трифонова прогнозирует характеристики возможной системы ПРО вероятного противника. Но это только вершина айсберга деятельности института в данном направлении.

Затем вокруг головного отдела №18 я начинаю располагать другие квадраты — научные подразделения института, которые работают по заданиям головного отдела и более конкретно и профессионально занимаются исследованиями отдельных проблем, определяющих облик и характеристики перспективных ракетных комплексов. Продолжаю пояснять:

— Вот квадрат — отдел систем управления, возглавляемый А.Т. Горяченковым. Он исследует перспективы развития систем управления ракет, занимается изысканием возможных принципов измерения кинематических параметров их движения, аппаратурных решений, обеспечивающих точность, надежность, стойкость СУ при минимальных массах и потреблении энергии. Отдел не подменяет специализированные институты, создающие системы управления, а занимается изучением отечественного и зарубежного опыта в этой области. Хорошо зная задачи, возлагаемые на СУ, и ее характеристики, определяющие эффективность оружия, обосновывает перспективы развития систем управления и возможные их параметры на ближайшее будущее. В подтверждение своих взглядов и мнений проводит отдельные малые разработки, эксперименты и исследования на моделях (аналоговых и цифровых) вопросов устойчивости движения ракет и точности их наведения на цель. Результаты деятельности отдела передаются в головной отдел.

— Вот отдел двигательных установок и топлив В.П. Белякова, работающий по той же схеме, что и отдел СУ. В этом отделе определяются перспективные характеристики двигателей (удельная тяга и массовая отдача, потребная тяга и виды топлива). Правда, возможности по экспериментированию в отделе отсутствуют, и он целиком должен использовать опыт двигательных КБ, что не мешает ему иметь объективную точку зрения на то, в каком направлении должны развиваться двигатели и какой из них является наиболее оптимальным для ракеты. Первоклассная экспериментальная база у нас есть только для испытаний малых электроракетных двигателей, и мы не только занимаемся их исследованием, но и разработкой своих конструкций. Беляков в прошлом — опытный конструктор-двигателист.

Отделы металлических и неметаллических материалов, теплозащитных покрытий и технологий их обработки, которыми руководят Г. Г. Конради, Н.В. Шиганов и И. В. Билевич, не только предметно по заданиям головного отдела изыскивают новые и лучшие материалы для изготовления перспективных ракет и их головных частей, но и ведут колоссальную работу по обеспечению материалами и теплозащитными покрытиями реальных конструкций ракет, разрабатываемых ОКБ, НИИ отрасли, и вместе с заводами участвуют в отработке технологий их применения. Отделы материаловедения следят также за тем, чтобы требования к новым материалам и их параметрам были соизмеримы с тем эффектом, который должен наблюдаться в плане повышения характеристик ракет при использовании данных материалов.

В отделах аэрогазодинамики и гиперзвукового нагрева, возглавляемых Ю.А. Демьяновым, А.А. Чурилиным, М.В. Савеловым, В.А. Хотулевым, В.Г. Фарафоновым, определяются наилучшие аэродинамические формы ракет и стартовых сооружений, изучаются силовые и тепловые нагрузки на стартовое сооружение и ракету при ее старте и выходе из стартового сооружения, полете на активном участке траектории и разделении ступеней. При этом специалисты названных отделов дают возможность головному отделу грамотно провести проектные проработки рассматриваемого варианта исследуемой ракеты и обеспечивают главных конструкторов всеми необходимыми данными об аэродинамике и гиперзвуковом нагреве создаваемых ими ракет, головных частей, стартовых комплексов и их отдельных элементов.

В отделах статической, вибрационной и динамической прочности А.В. Кармишина и других руководителей проводятся серьезные экспериментальные и теоретические исследования по обоснованию наилучших конструктивных силовых форм ракет и шахтных сооружений, а также решений отдельных элементов ракетных комплексов. Кроме этого, упомянутые отделы участвуют в отработке всех видов прочности реальных ракет и стартовых комплексов.

В лаборатории технико-экономического анализа О.А. Яранцева оценивается стоимость реализации отдельных вариантов ракетных комплексов и применения при их изготовлении тех или иных материалов, что позволяет сравнивать рассматриваемые варианты по критерию “стоимость — эффективность”.

Наконец, сектор информации Д.Ю. Гольдовского, толкового инженера и прекрасного специалиста, переводит всю открытую зарубежную информацию, интересующую институт, обобщает ее и определяет тенденции развития ракетной техники за рубежом.

Таким образом, как Вы видите, — продолжал я, — центральный квадрат головного отдела похож на паука: окружен квадратами подразделений-смежников. Практически весь институт работает над созданием концепций развития ракетной техники. Головной же отдел №18 проводит системные исследования всех многочисленных, поступающих от научных отделов, результатов заданных им исследований, дает проектные прикидки возможных компоновок ракет, оценивает их эффективность путем математического моделирования различных операций сторон с учетом противодействия вероятного противника согласно критерию “эффективность -стоимость”. Все выводы и рекомендации головной отдел согласовывает с выводами внутренних смежников. Например, отдел не может предлагать для ракеты двигатели, которые отвергает двигательный отдел, он не может выбирать конструкционные материалы, которые не получили одобрения отдела материаловедения. Так формируется мнение НИИ-88 о концепциях развития отечественной ракетной техники, — закончил я.

Дмитрий Федорович молча слушал мое сорокаминутное выступление, одобрительно покачивая головой. Иногда задавал короткие вопросы. Когда я закончил, Устинов начал спрашивать присутствующих о перспективности отдельных решений, принятых относительно разрабатываемых в настоящее время ракет, их головных частей, систем управления и стартовых сооружений. Однако чувствовалось, что он что-то не до конца для себя выяснил и нерешенным остался вопрос: “Все, что рассказано, должно так быть или уже делается?” Наконец, Устинов прямо спросил:

— И у вас, наверное, отчеты имеются, в которых отражены мысли и идеи, о которых вы так хорошо и красочно здесь рассказывали?

— Конечно, мы только что окончили большую тему “Комплекс”, в которой представлены полученные результаты.

Дмитрий Федорович попросил принести отчеты по этой теме. Притащили 70 томов, разложили аккуратными стопками на длинном директорском столе. Устинов, по-видимому, решил, что определенно “лепят дурочку”. Он развалил стопки и начал вытаскивать отчеты снизу, листая веером страницы. Первым попался отчет по американской системе ПРО “Сентенел”, где восстанавливались по открытой информации ее структура, характеристики, вероятная точность поражения целей.

— А какое это имеет отношение к вашей работе? — удивленно спросил секретарь ЦК.

— Как же, перспективные ракеты должны уметь с наименьшими потерями преодолевать систему ПРО. А для этого надо знать “характер и высоту забора”, который надо преодолевать, — парировал я его вопрос.

— Верно! — согласился Устинов.

Следующим был отчет об изучении различных материалов, содержащий данные о рекомендуемых для применения алюминиевых сплавах и их характеристиках. Не ожидая вопроса, я прокомментировал необходимость и такого исследования.

В третьем отчете были описаны возможные компоновки жидкостных и твердотопливных ракет и их основные технические характеристики.

— Вы что, пытаетесь еще и проектировать за главных конструкторов?

— Конечно, нет. Это приближенные компоновочные варианты вероятных ракет на разных компонентах топлива, рассмотренные с целью оценки возможных характеристик ракет и правильного понимания перспективности их различных компоновочных схем. Вот, например, есть у нас восстановленные по отрывочным, часто противоречивым, материалам компоновки американских ракет “Титан” и “Минитмен”. Когда все полученные из открытой информации данные увязываются в одну компоновку ракеты, удается наилучшим образом оценить ее действительные характеристики и сравнить с параметрами наших ракет, — пояснил я.

Устинов резко, но невнятно произнес какое-то односложное ругательство и добавил:

— А еще говорят разное...

Затем встал:

— Все правильно, продолжайте так работать! А как у вас с космосом?

— С космосом чуть похуже, но будем добиваться такой же глубины проработок, — ответил я. — У нас уже организован головной отдел № 12, занимающийся космическими проектными исследованиями. Его возглавляет опытный авиационный конструктор Л.Г.Головин. Отдел так же будет опираться на все названные подразделения института в своей деятельности, как и отдел системных исследований стратегических баллистических ракет, — пообещал я.

Устинов поблагодарил собравшихся и, сославшись на занятость, тут же уехал, как мы поняли, удовлетворенный своей проверкой, не став осматривать институт, хотя мы и предлагали. С тех пор Дмитрий Федорович очень серьезно относился ко всем заключениям и мнениям института. И когда я что-то говорил, Устинов внимательно меня слушал, не перебивая, хотя порой и не был согласен с выступлением.

Работы по теме типа “Комплекс” в дальнейшем перешли в перманентные НИР по обоснованию перспектив развития ракетного вооружения и разработке проектов долгосрочных программ его создания. Значительно расширился состав наших смежников, сначала внутри отрасли, а затем и вне ее: с привлечением отраслевых НИИ различных госкомитетов, НИИ Министерства обороны и институтов Академии наук СССР. Но неизменно сохранялась головная роль НИИ-88, а тема таких работ утверждалась уже ВПК.

Так был одобрен и использован опыт НИИ-88 по определению перспектив развития ракетной, а затем ракетно-космической техники. В дальнейшем такой порядок был заведен и в отношении других видов вооружения. И если вначале, когда НИИ-88 только начал играть свою головную роль, меня как директора Д.Ф. Устинов посылал обстоятельно изучать и осваивать опыт работ таких авторитетных головных институтов, как Центральный аэрогидродинамический институт и ЦНИИ им. А.Н. Крылова, то впоследствии он присылал к нам за опытом руководителей других институтов, в том числе и ЦАГИ.

Директор ЦАГИ академик Георгий Петрович Свищев после обстоятельного ознакомления с деятельностью ЦНИИмаша и, особенно, с разработкой долгосрочных программ развития ракетно-космической техники с учетом текущих работ ОКБ и НИИ, сказал:

— Всеми силами, которые еще у меня остались, буду отбиваться от такой, как ваша, головной роли вверенного мне института. У тебя страшная жизнь.

Посещение НИИ-88 Устиновым и беседа его с ведущими сотрудниками института по вопросам разработки концепций развития ракетного стратегического вооружения оказались для нас исключительно важными. Во-первых, вселили уверенность, что мы пошли по правильному пути, т.е. мы как бы получили лицензию на нашу головную деятельность и сертификат ее качества. Во-вторых, высокое начальство предметно ознакомилось с работой института, одобрило ее и поверило нам вопреки наветам наших недоброжелателей.