К. Э. Циолковский

Константин Эдуардович Циолковский (1857-1935) вошел в историю мировой культуры и науки не только как основоположник космонавтики, создатель ракеты для полетов в межпланетное пространство, но и как оригинальный мыслитель, писатель-фантаст и педагог (почти с 40-летним стажем работы), внесший огромный вклад в утверждение космической точки зрения на человека и его образование. Утверждая, что «будущее человечества — в космосе», он имел в виду не столько практическое освоение космического пространства в плане обретения людьми «бездны могущества и богатства», сколько объединение земного человечества во имя достижения высшей цели — бессмертия. Космическое будущее связано у Циолковского с изменением самого человека, его совершенствованием во всех отношениях (умственном, физическом и нравственном).

Космические взгляды Циолковского во многом уникальны и несут на себе яркий отблеск его сложной, неординарной личности. «Неуч-самоучка», «выскочка», «чудак», «мечтатель» — какими только эпитетами не награждали ученого при жизни. Калужские обыватели считали его просто сумасшедшим, а высказываемые им идеи вредными, позорящими город и семью. Требовали прекратить фантастические проекты и заняться делом.

Циолковский испытал все: голод и лишения, насмешки и непонимание, презрение и зависть, сумев при этом сохранить до конца своих дней независимость мысли, глубокую веру в свои идеи и труды, направленные на благо всего человечества.

Каким же он был на самом деле? Циолковский оставил истории несколько кратких автобиографий. Это разные, но чрезвычайно откровенные тексты. Хранители архивов до сих пор отказываются публиковать некоторые из них из-за слишком интимного характера. Правда, сам ученый считал, что личная биография — это своеобразная исповедь, в которой не должно быть никаких тайн и запретных тем. Перед потомками следует предстать таким, какой ты есть на самом деле, ничего не приукрашивая и не скрывая.

«Фатум, судьба, рок» — одна из таких автобиографических заметок, которые показывают признанного «отца космонавтики» в несколько непривычном виде.

Текст публикуется впервые. Машинописный оригинал хранится в архиве Академии наук в фонде К. Э. Циолковского (фонд 555).

На отдыхе.

К. Э. Циолковский

ФАТУМ, СУДЬБА, РОК

Я всю жизнь жаловался на судьбу, на несчастья, на препятствия к плодотворной деятельности. Случайны ли они или имеют какой-либо смысл? Не вели ли они меня по определенному пути с определенной высокой целью? Я постараюсь тут решить этот вопрос.

Я родился в 1857 году¹. В 1867-1868 году, когда я был приблизительно 10-11 лет, последовал первый удар судьбы. У меня была скарлатина, результатом чего были: некоторое (умственное) отупение и глухота. До этого же я был счастливым и способным ребенком, меня очень любили, вечно целовали, дарили игрушки, сладкое, деньги².

Что же было бы со мной, если бы я не оглох? Предвидеть этого точно, конечно, невозможно, но приблизительно было бы следующее: по моим природным способностям, здоровью, счастливой наружности, талантливости я пошел бы по проторенной дорожке. Кончал бы разные курсы, служил, делал карьеру, женился, имел много детей, приобрел бы состояние и умер в счастье ограниченный, довольный и окруженный многочисленным потомством и преданными людьми. Ум бы мой почти спал, успокоенный счастьем, удовлетворенный природой.

Я, может быть, сделал что-нибудь маленькое, написал какую-нибудь книжку, развил какую-нибудь философию, может быть, изобрел бы что-нибудь и осуществил, но все это было бы очень ничтожно и сомнительно, так как счастье и удовлетворенность погашают высшую деятельность. Но что же сделала со мной глухота? Она заставляла страдать меня каждую минуту моей жизни, проведенной с людьми. Я чувствовал себя с ними всегда изолированным, обиженным, изгоем. Это углубляло меня в самого себя, заставляло искать великих дел, чтобы заслужить одобрение людей и не быть столь презираемым. Мне всегда казалось, что за глухоту меня презирают. Да оно так и было, хотя принято скрывать презрение к больным и уродам.

Начальный удар от глухоты произвел усыпление ума, который от людей перестал получать впечатления. Я как бы отупел, ошалел, постоянно получал насмешки или обидные замечания. Способности мои ослабели, я как бы погрузился в темноту.

Учиться в школе я не мог³. Учителей совершенно не слышал или слышал одни неясные звуки. Но постепенно мой ум находил другой источник идей — в книгах. Лет с 14-15 я стал интересоваться физикой, химией, механикой, астрономией, математикой и т. д.

Книг было, правда, мало, и я погружался больше в собственные свои мысли. Я, не останавливаясь, думал, исходя из прочитанного. Многое я не понимал, объяснить было некому и невозможно при моем недостатке. Это тем более возбуждало самодеятельность ума.

Глухота заставляла непрерывно страдать мое самолюбие, была моим погоняем, кнутом, который гнал меня всю жизнь и теперь гонит, она отделила меня от людей, от шаблонного счастья, заставила меня сосредоточиться, отдаться своим и навеянным наукой мыслям. Без нее я никогда бы не сделал и не закончил столько работ.

Если бы она была раньше 10 лет, то я бы не получил языка, грамоты, начатков образования, достаточного здоровья и жизнеспособности, не мог бы перейти к науке, не вынес бы произведенного глухотой разрушения.

Если бы она была много позже, то я мог бы не вынести этого горя, не приучился бы вовремя размышлять, заразился бы идеями людей и их счастьем и не отстал бы, пожалуй, от них.

Но глухота одна не могла бы сделать из меня то, что вышло. Помимо благоприятной наследственности, последовал еще ряд толчков и жестоких ударов, которые довершили дело глухоты.

Отец имел очень небольшие средства⁴. К 21-му году, когда меня освободили от воинской повинности, предполагалось купить дом и жить доходами от него мне, отцу, тетке и сестре. Так думали устроить мою судьбу. Это было в 1878 году. Но тут опять вышел незначительный толчок, который, однако, мою жизнь направил по совершенно иному руслу. У отца был микроскоп. Я что-то смотрел в него или развинчивал его и потерял одно из трех стеклышек. Микроскоп был старинный и простой. Отец не любил такого рода неряшества, и я, опасаясь неприятности, употребил все усилия, чтобы отыскать крохотное стекло и все же его не нашел и отцу (ничего об этом) не сказал. Между тем, он потом давал кому-то этот прибор, получил обратно, осмотрел и не нашел одного из окуляров. Стал сердиться и жаловаться мне: «Вот как давать людям вещи!»

Тогда я сказал, что стекло потеряно мною. Он страшно огорчился, так как напрасно обвинял своего неповинного знакомого и потому рассердился на меня. Произошла неприятная сцена, в которой виноват больше всего был я. Результатом ее был разрыв между мною и отцом. Я не захотел жить с ним. Нанял отдельную комнату. Но жить было нечем. Ранее в другом городе я имел много уроков⁵, но в Рязани меня никто не знал и потому я скоро прожил накопленные ранее деньги. Поэтому мне пришлось спускаться с облаков, приняться за ненавистный мною катехизис, богослужение, грамматики и т. д. и сдать экзамен на учителя математики.

Дело было в октябре — ноябре следующего, 1879 года. Кажется, в сентябре 1880 года я получил место учителя математики⁶.

Крайне незначительное обстоятельство — потеря стеклышка — совершенно изменило мою жизнь. Я был предоставлен самому себе. На первом плане я ставил свои труды, я был битком набит неземными, вернее необычными (нелюдскими), идеями, вечно витал в облаках⁷, (страстно) увлекался Евангелием. Но в то же время у меня очень страстная натура, счастливая наружность. Меня тянуло к женщинам, я непрерывно влюблялся (что не мешало мне сохранить незагрязненное, незапятнанное ни малейшим пятнышком наружное целомудрие). Несмотря на взаимность, романы были самого платонического характера, и я, в сущности, ни разу не нарушил целомудрия (они продолжались всю жизнь до шестидесятилетнего возраста).

Но идеи все вытесняли, все начинания уничтожали. Я решил не следовать страстям, а как можно скорее жениться без любви на доброй и трудящейся девушке, которая не могла бы мешать моим стремлениям. В том же году, осенью, я выполнил свое намерение. Тут помер отец, с которым я давно примирился, и даже через несколько дней после отчаянной ссоры.

Увлечение идеями, несмотря на мою страстность, было такое полное, что я как уехал из Рязани, так ни с кем из родных больше не виделся, хотя со всеми переписывался. Женитьба эта тоже была судьбою и великим двигателем. Я, так сказать, сам на себя наложил страшные цепи. В жене я не обманулся. Дети были ангелы, как и жена⁸. Но половое чувство сердечной неудовлетворенностью — самой сильнейшей из всех страстей — заставляло мой ум и силы напрягаться и искать.

К вечному унижению глухоты присоединилось непрерывно действующее неудовлетворенное сердечное чувство. Эти две силы гнали меня в жизни, как не могли гнать какие бы то ни было выдуманные, искусственные или педагогические средства. Я все время искал, искал самостоятельно, переходил от одних трудных и серьезных вопросов к другим, еще более трудным и важным. Сдерживались мои мысли и фантазии только наукой. Но книг было мало, учителей у меня совсем не было, а потому мне приходилось больше создавать и творить, чем воспринимать и усваивать. Указаний, помощи ниоткуда не было, непонятного в книгах было много, и разъяснять приходилось все самому. Одним словом, творческий элемент, элемент саморазвития, самобытности преобладал. Я, так сказать, всю жизнь учился мыслить, преодолевать трудности, решать вопросы и задачи. Многие науки создавались мною за неимением книг и учителей прямо самостоятельно.

Случилось так, что друзья мои как-то сразу все разъехались. Я чувствовал себя далеко не ладно. Старался заглушить новыми работами скуку. Был очень одинок. (Не пил никогда. Ни разу даже пьян не был.) Стал впадать в отчаянье. Увлекался ранее Евангелием. Придавал огромное значение Христу, хотя никогда не причислял его к сонму богов. Я видел и в своей жизни судьбу, руководство высших сил⁹. С чисто материальным взглядом на вещи мешалось что-то таинственное, вера в какие-то непостижимые силы, связанные с Христом и Первопричиной. Я жаждал этого таинственного. Мне казалось, что оно меня может удержать от отчаянья и дать энергию. Я пожелал в доказательство видеть облака в виде простой фигуры креста или человека. Желал, думал и забыл.

Дом-музей К. Э. Циолковского в Калуге.

Прошло, вероятно, несколько недель. Мы переехали на другую квартиру. Я часто там сиживал на крыльце и на дворе, думал и смотрел на облака. Интересовался направлением ветра, погодою и т. д. Вдруг вижу, в южной стороне, не очень высоко над горизонтом, облако в виде очень правильного четырехконечного креста. Форма была так правильна,

Ракета К. Э. Циолковского.

что я очень удивился и громко звал жену посмотреть на странное облако. Вероятно, она была занята в доме или не слыхала, только не пришла. Когда я смотрел на него, я совершенно забыл про свое желание. Долго я следил за облаком, и форма его сохранялась. Затем это мне надоело, и я стал смотреть по сторонам или задумался, не помню. Только погодя немного опять взглянул в ту же сторону. Теперь я был не менее удивлен, так как видел облако в форме человека. Фигура была отдаленная, некрупная, ясно были видны руки, ноги, туловище и голова. Фигура тоже правильная, безукоризненная, как бы вырезанная грубо из бумаги. Опять я звал жену, но она опять не пришла. Фигура сохранялась все время, пока я смотрел на нее. Я мог бы пойти и позвать жену, но зрелище мне показалось настолько интересным, что я эгоистично не мог от него оторваться.

Потом уже я вспомнил, что загадал об этих фигурах ранее. Ни прежде, ни потом во всю свою жизнь я не видел ничего подобного. Это должно было быть в 1885 году, весной (на двадцать восьмом году от рождения).

Грустное время было!

Через год я ездил в Москву со своею теорией аэростата. Еще через шесть лет я перешел учителем в Калугу. В 1899 году давал одновременно уроки в епархиальном училище¹⁰. Еще ранее очень болел, потом давал уроки в реальном училище, потом опять болел. В 1899-1900 гг. — опыты¹¹.

Это странное явление в связи с моими предыдущими мыслями и настроениями имело громадное влияние на всю мою последующую жизнь: я всегда помнил, что есть что-то неразгаданное, что Галилейский учитель и сейчас живет, и имеет значение, и оказывает влияние до сих пор. Это придавало интерес тяжелой жизни, бодрило. Я говорил себе, что еще не все потеряно, есть что-то, что может поддержать, спасти. Несмотря на то, что я был проникнут современными мне взглядами, чисто научным духом, материализмом, во мне одновременно уживалось и смутно шевелилось что-то непонятное. Это было сознание неполноты науки, возможность ошибки и человеческой ограниченности, весьма далекой от истинного положения вещей. Оно осталось и теперь и даже растет с годами.

Циолковский в кругу семьи

В 1902 году последовал новый удар судьбы: трагическая смерть сына Игнатия¹². Опять наступило страшно грустное, тяжелое время. С самого утра, как только проснешься, уже чувствуешь пустоту и ужас. Только через десяток лет это чувство притупилось. Горе это и соответствующая ощущению мысль об отчаявшихся безнадежно людях, потерявших почву и желание жить (как сын), заставили меня написать мою «Этику»¹³.

Это несчастье смягчило сердце, укротило хоть немного характер, направило меня к небу, к будущему, к бесконечности, может быть, спасло от множества преступлений. Если бы не это горе, я не написал бы свою «Этику». Гибель одного спасла многих. И не думаю, чтобы она была бесплодной.

Характер у меня вообще с самого детства скверный, горячий, несдержанный. А тут глухота, бедность, унижения, сердечная неудовлетворенность и вместе с тем пылкое, страстное до безумия стремление к истине, к науке, к благу человечества, стремление быть полезным, выбраться из застенка с тою же целью, полное ради этого пренебрежение средними человеческими обязанностями.

На последний план я ставил благо семьи и близких. Все для высокого. Я не пил, не курил, не тратил ни одной лишней копейки на себя, например, на одежду. Я был всегда почти впроголодь, плохо одет. Умерял себя во всем до последней степени. Терпела со мною и семья. Мы были, правда, довольно сыты, тепло одеты, имели теплую квартиру, не нуждались в простой пище, дровах и одежде. Но я часто раздражался и, может быть, делал жизнь окружающих тяжелой, нервной. Не было сердечной привязанности к семье, а было напускное, ненатуральное, теоретическое. И едва ли это было легко окружающим меня людям. Была жалость и правда, но не было простой, страстной человеческой любви.

ПРИМЕЧАНИЯ

1

Константин Эдуардович Циолковский родился 5(17) сентября 1857 г. в селе Ижевском Спасского уезда Рязанской губернии.

2

На одиннадцатом году жизни зимой 1867-1868 гг. Циолковский заболел скарлатиной и в результате осложнения почти полностью потерял слух.

3

В 1869 году Циолковского вместе с братом Игнатием определили в Вятскую гимназию, но из-за глухоты он не смог закончить 3-х классов.

4

Отец Константина Эдуардовича — Эдуард Игнатьевич Циолковский (1820-1880) из дворян Волынской губернии, сын обедневшего помещика, работал лесничим в Рязанской губернии. В 1856 году против него было выдвинуто обвинение в неправильных действиях при отпуске леса крестьянам, в заготовке и порубке леса. Ему предложили подать рапорт об увольнении. Это случилось в год рождения сына Константина. Позже отец Циолковского работал делопроизводителем, а затем учителем естественной истории и таксации в землемерно-таксаторских классах при Рязанской гимназии.

5

Имеется в виду город Вятка, где К. Э. Циолковский вел частные уроки по алгебре и физике.

6

Осенью 1879 г. Циолковский экстерном сдал экзамен в Рязанской гимназии на звание учителя уездных училищ, был «удостоен права на преподавание в уездном училище математики» и получил от Московского учебного округа свидетельство № 9223 от 29 октября 1879 г. Через 3 месяца, в январе 1880 г., Циолковский был назначен на должность учителя в Боровск Калужской губернии, где проработал 12 лет (с 24 января 1880 г. по 4 февраля 1892 г.).

7

В Боровске Константин Эдуардович начал писать свои первые научные работы и статьи, а также «Альбом путешествующего в космос» с собственными рисунками, на которых изобразил космические ракеты, станции и оранжереи, положение человека в невесомости и т. п.

8

Жена Константина Эдуардовича — Соколова Варвара Евграфовна (1857-1940) — дочь священника из Боровска. Следует отметить, что Варвара Евграфовна всю свою жизнь прошла вместе с Циолковским, была его верным другом и помощницей. Она полностью освободила его от мелочей быта, домашней работы, несмотря на то что в семье было 7 детей: четверо сыновей — Игнатий, Александр, Иван, Леонтий и три дочери — Любовь, Мария, Анна. Во всех своих воспоминаниях Константин Эдуардович очень тепло отзывался о жене и детях.

9

В 90-е годы были опубликованы ранее неизвестные работы Циолковского, такие, как «Воля Вселенной. Неизвестные разумные силы», в которых он отстаивал идею о существовании внеземных цивилизаций об участии высокоразвитых сил в делах земной цивилизации, касался проблемы бессмертия человечества. Труды Циолковского («Есть ли бог?», «Есть ли духи?» и др.) раскрывают его отношение к религии, попытку на основе «научной веры» — истинного знания создать собственную научную картину мира объяснить «причину Вселенной» и смысл жизни человека.

10

4 февраля 1892 г. К. Э. Циолковский был переведен в Калугу на должность учителя арифметики и геометрии уездного училища, где проработал до 1900 г. В 1898 г. он был приглашен по совместительству преподавать физику в Калужское женское епархиальное училище. Реальное и епархиальное училища были средними школами, в которых могли преподавать лица, окончившие университет или другое высшее учебное заведение. Циолковский же имел диплом на звание учителя уездного училища, и только благодаря тому, что он имел уже семнадцатилетний стаж педагогической работы и был прекрасным педагогом, о чем свидетельствовали его характеристики, он проработал в училище вплоть до 1918 г., что было своеобразным признанием его заслуг.

11

Имеются в виду опыты по аэродинамике. Первое описание опытов ученый дал в брошюре «Железный управляемый аэростат на 200 человек, длиною в большой морской пароход».

12

Игнатий — старший сын К. Э. Циолковского (1883-1902) — покончил жизнь самоубийством.

13

В этой работе Циолковский отстаивает идею о вечности и бесконечности Вселенной, о вечности и бессмертии человека. Впервые излагаются нравственные принципы, которыми должно руководствоваться человечество, чтобы нигде (ни на Земле, ни в Космосе) никогда не было никакого зла, насилия и страданий.