Два года назад автору нижеследующего материала дали задание поговорить с космонавтом Крикалевым. Набрав домашний номер, я попросила к телефону Сергея Константиновича. На что будничный женский голос ответил: “А он улетел”. Общаясь с людьми из шоу-бизнеса и зная, что при желании реально найти любого человека хоть на краю земли, я задала совершенно логичный по моему мнению вопрос: “А ему можно куда-нибудь перезвонить?” Пауза. “Вы знаете, он в космосе”.

— На самом деле не вы одна попали в такую ситуацию. Помню, когда полетел в первый раз — жил я тогда еще в общежитии, — то попросил друзей собирать адресованные мне письма. И вот однажды на очередном сеансе связи мне говорят, что на мое имя пришла повестка из военкомата. Я тут же предложил совершить экстренную посадку, потому что закон нарушать нельзя и службу в армии прогуливать тоже. В общем, пошутили. А этот разговор слышал какой-то корреспондент. И потом написал статью примерно в таком духе: “Наши космонавты бороздят просторы Вселенной, и об их достижениях знают все сознательные гражданине Родины ... Их стараются поздравить с успехами наши партийные деятели, в том числе и министр обороны, кроме полковника из военкомата...” Говорят, что этому бедному полковнику потом сильно досталось.

— Сергей Константинович, вы мечтали в детстве стать космонавтом?

— В младшей школе, наверное, нет. А вот в старших классах, когда начитался фантастики и стал задумываться, куда пойти учиться, уже захотел, чтобы моя профессия была хоть как-то связана с космонавтикой. Родился я в Ленинграде, поэтому думал, что придется ехать в Москву и поступать либо в МАИ, либо в Бауманский. Но мне повезло. В тот момент как раз полетел Георгий Михайлович Гречко, и из его биографии я узнал, что он заканчивал Ленинградский механический институт, больше известный как военмех. Пошел туда на день открытых дверей и поступил. А по окончании поехал работать в НПО “Энергия”.

— И как вы смогли попасть в кандидаты в космонавты?

— На самом деле на “Энергию” многие приходят работать с той мыслью, чтобы в дальнейшем попасть в отряд. И пройти пытаются очень многие. Но твое заявление рассматривают только после того, как ты проработал по специальности три года. В 80-м я пришел на диплом в НПО, в 81-м начал работать. И только в 83-м мне разрешили пройти медкомиссию.

— Говорят, что этот медицинский осмотр — настоящее издевательство над людьми?

— Да, медкомиссия — суровое дело. Я знаю, что в первый отряд кандидатов отбирали довольно жестко. Сейчас глупостей, связанных с медициной, стало поменьше. Но и появилось большее количество инструментов, приборов, да и самих исследований. Поэтому легче от этого не стало.

— Вы помните свои первые впечатления от центрифуги?

— Для меня центрифуга не была каким-то открытием. Ведь для чего она нужна? Чтобы создать перегрузку и посмотреть, как работает твой организм, когда каждая его клеточка становится в несколько раз тяжелее. А я еще в институте занимался в аэроклубе. Сначала летал с инструктором, потом самостоятельно, попал в ленинградскую сборную. А между дипломом и началом работы успел выполнить нормативы мастера спорта по высшему пилотажу. Так вот на пилотажных самолетах испытываешь перегрузки куда более существенные. Единственное, что для меня было новым, так это длительность перегрузок. Если в самолете это мгновения, то на центрифуге — около сорока секунд. Это очень тяжело. И были случаи, когда люди теряли сознание. Но самое неприятное было то, что тебя постоянно контролируют. Перед самым разгоном говорят: “Готовность! Не чихать, не кашлять, не сглатывать”. Потому что любое лишнее движение может записаться датчиками как сбой в организме. Ну и представьте: как только тебе скажут, что нельзя глотать, тут же полный рот слюны.

— Правда, что каждый запуск центрифуги стоит около 800 долларов?

— Примерно так. Ведь ее обслуживают столько людей, медперсонал, плюс электричества сколько тратится... Но я хочу сказать о другом. Перед нашим набором для инженеров ввели экзамены. Причем на общий кругозор. Вопросы задавали начиная со школьной физики или математики и заканчивая конкретным устройством корабля или, к примеру, бесплатформенной инерциальной системы управления. А разговаривали с нами люди, которые на эти темы труды писали, или разработчики. Вот мы им и объясняли, почему они же сами сделали именно так, а не иначе. В общей сложности сдача экзаменов, прохождение комиссий заняли около двух лет. И только после этого мы стали изучать теорию, занялись парашютной, летной, водолазной и физической подготовками. Но интереснее и сложнее всего были тренировки по выживанию. В разных климатических зонах тебя оставляют с тем, что ты имеешь после приземления с орбиты. Это для того, чтобы потом человек смог продержаться до прихода спасателей.

— Вас возили повсюду?

— Да. Но так как велика вероятность падения спускаемого аппарата в воду, было очень много тренировок на море. Сначала на палубе корабля, а потом уже в воде учат, как снимать скафандр и натягивать другую одежду внутри аппарата. Сам он очень тесный, около двух метров. Теперь представьте: три человека сидят плечом к плечу, перед ними приборная доска, а колени находятся на уровне груди. Пошевелиться трудно, не то что переодеться. Поэтому для того, чтобы снять или надеть штаны, приходилось ложиться на коленки своих товарищей, то же самое потом проделывали и они.

— И сколько по времени занимала вся процедура?

— Вообще время не ограничено. Просто ты начинаешь загибаться. Я помню свою первую тренировку, еще на палубе. Чуть меньше трех часов ушло на то, чтобы каждый из нас снял скафандр, натянул теплое белье, потом еще одно зимнее белье, гидрокомбинезон и выбрался наружу. Так во время выполнения такой в принципе простой операции я похудел больше чем на три килограмма. Жара, духотища, теснота. А второй этап, когда эту же капсулу бросают в воду и она болтается на волнах. Причем требование такое, что все то же самое ты должен уметь проделывать на море со штормом до 4 баллов. Только ты приспособился и лег на товарища, а тебя качнуло и ты вместо его живота оказываешься у него на голове.

— А еще где вас учили выживать?

— В горах. По правилам “игры” тебя должны найти не позднее чем через трое суток. Но в чем особенность такого “туризма”? У тебя есть только то, что есть в космическом полете. Например, там мы находимся без обуви. Следовательно, и приземляемся босиком. Поэтому, когда нас высадили, мы натянули носки, теплый костюм и чуни — тоже носки, только сделанные из материала, из которого куртки шьют. И в них по камешкам пошлепали.

— Продукты у вас какие-нибудь с собой были?

— То, что есть в аппарате. Неприкосновенный аварийный запас — это коробочка чуть побольше школьного пенала, а там шоколад, спрессованный творог и галеты. Помню, мы нащипали травки какой-то знакомой, взяли от аптечки крышечку, налили туда воды и сварили супчик. А когда первый раз творог попробовал, то и не понял, что это. По вкусу и по консистенции — мел. Только когда во рту более-менее размочил, то что-то сладенькое почувствовал.

— Космическая еда вся такая невкусная?

— В самом полете получше чуть-чуть. А это был аварийный набор, который, если все нормально при спуске, мы и не видим никогда.

— Я где-то читала, что на самом деле все эти космические разносолы имеют один и тот же вкус.

— Есть что-то общее. Ведь там столько консервантов. В мой первый полет у нас был советско-французский экипаж. Международное событие, много внимания этому уделялось. И французские пищевики решили один из суточных рационов приготовить сами. Названия были очень интересные — не знаю, насколько аккуратно их перевели на русский: “фондю из бычьих хвостов” или “мясо перепелов с финиками и артишоками”. Я в то время ни фиников, ни артишоков в глаза не видел. Перепелов тоже не ел. И вот нам дали перед полетом несколько образцов на апробацию. Такие небольшие баночки граммов по 50 каждая. Попробовал. И мне эти перепела на вкус такими знакомыми показались! А что они напоминали, никак не мог сообразить. Решил принести ребятам в общагу. Собралась компания человек пять—семь. Эту малюсенькую баночку изучили, рассмотрели, вскрыли. Каждый попробовал по кусочку: что-то знакомое. А на что похоже, никак не вспомнят. Тут в комнату влетает еще один: “Чего тут делаете?” — “Да вот дегустацию проводим”. И он так ложкой из банки загребает: “Так это же кильки в томате...”

— А выпьете в космосе только воду?

— Почему? Все что угодно. Например, чтобы попить чайку, берешь специальный пакет. У него с одной стороны клапан, через который воду наливаешь, с другой — трубочка. Заправляешь его горячей водой (градусов 70—80), там лежит обычный пакетик с чаем. Клапан закрываешь и через трубочку пьешь. А для воды сделана специальная система. Шар-баллон, к которому подключается насос. Ты качаешь воздух, а с другой стороны шланг с краником. Одеваешь загубник, открываешь краник и пьешь. А потом мы приспособились обходиться без загубника. Просто нажимаешь, и струя летит к тебе в рот.

— Сколько времени отводится у вас на работу, сон, отдых?

— Живем мы по стандартному циклу 24 часа. Сейчас это кажется привычным. А на заре космонавтики были разные идеи, в сутках было и 23 часа, и 23 с половиной. Формально рабочее время — это 8 часов. Но в реальности получается больше. Плюс два часа обязательных тренировок. На МКС пока еще все меняется, а на “Мире” было два тренажера: велогон (типа велосипеда) и беговая дорожка.

— И как бегается в условиях невесомости?

— Надеваешь упряжь, от которой идут тяги резиновые, которые тебя и тянут вниз. Когда человек первый раз тренируется, выглядит как корова на льду. Довольно забавно. На сон отводится тоже 8 часов. Но на самом деле спим всегда меньше. Что-то нужно доделать, в отчет написать. Непристегнутыми спать нельзя — опасно. Можно уплыть и об угол головой удариться. Поэтому мы привязываем к чему-либо спальный мешок. Не важно, к потолку, стене, полу... И дальше ты залезаешь в этот мешок, застегиваешься и плаваешь внутри. Некоторые не могут спать без опоры... Никогда не прыгали с парашютом?

— Нет, только ныряла.

— Вот момент прыжка с вышки до удара о воду и есть ощущение невесомости. Только вы спрыгнули, а воду от вас убирают и убирают. Теперь представьте, что в этот момент нужно еще работать, есть, спать. Поначалу, конечно, непривычно. Поэтому тем, кто не может спать, советуют забраться в узкое место, чтобы чисто тактильно чувствовать спиной опору.

— А по объему пространство станции, в котором вы находитесь, какое?

— Базовый блок на “Мире” или служебный модуль на МКС — сто кубов. То есть два метра потолок, два — ширина и метра три длина. Потом идет сужение, высота тоже около двух метров, а ширина от руки до локтя. Когда я первый раз летал, у нас один модуль такой был, а второй вполовину меньше. Потом добавилось еще два модуля. Но нужно учесть то, что часть пространства съедается панелями, за которыми находятся приборы, кабели, электроника. Это своего рода защита от космической радиации. Ведь стенки корабля тоненькие — 2—4 миллиметра алюминия. Можно помять кулаком или пробить ножом. Но толще делать нельзя, иначе станция не взлетит. Поэтому жилое пространство сравнительно небольшое.

— Вы трижды встречали Новый год в космосе?

— Да. На “Мире” даже с елочкой. Она нам досталась по наследству от предыдущей экспедиции. Мы нашли ее за панелями вместе с коробочкой с игрушками. Маленькая пластмассовая елочка — у меня когда-то дома такая была. Мы ее достали, собрали. Крошечные игрушки ниточками вокруг веток закрепили, и они торчали во все стороны. Довольно забавное зрелище. А на МКС елки не было. Зато нам прислали несколько дисков с фильмами. И один из них был “С легким паром!”. Помню, поужинали, поговорили, на Землю посмотрели. Такой легкий день был, а потом включили фильм. Что называется, соблюли традицию.

— Если мы заговорили о традициях... Вы действительно перед полетом смотрите одну и ту же картину?

— Да, “Белое солнце пустыни”. Не знаю, откуда это пошло. Все космонавты три недели перед полетом сидят на карантине. Им кино и показывают. Наверное, один раз “Белое солнце” посмотрели — и экспедиция прошла удачно. Второй раз. А как-то не поставили — и что-то случилось.

— А смотреть одно и то же не надоедает?

— Смотреть не главное. Главное, чтобы в день перед стартом этот фильм привезли.

— Слышала, что у вас есть еще одна традиция: перед полетом космонавты писают на колесо.

— Ну, об этом, наверное, не нужно писать. Это пошло из авиации. Еще в Великую Отечественную войну, когда приходилось лететь куда-нибудь далеко, летчики перед тем, как залезть в кабину, справляли нужду на колесо... Вот вы перед сном ходите в туалет? Точно так же и мы. Зная, что еще долгое время не сможем сделать это.

— А вообще, как вы в космосе ходите в туалет?

— (Смеется.) Этот вопрос рано или поздно всегда возникает. Только все зависит от аудитории. Если это детский сад, то его задают первым. Если академики, то последним.

— Хотя бы в этом мне повезло.

— Когда нужно сходить по надобности, приходится задействовать систему. Все начинает кружиться и жужжать. Система очень сложная. Если ее с чем-то земным сравнивать, то напоминает пылесос. Все засасывается потоком воздуха, фильтруется. На “Мире” еще сложнее было. Урина собиралась, консервировалась, потом разделялась на дистиллированную воду и едкий осадок. Воду можно было и пить, но мы из этических соображений запускали ее в другую систему, где методом электролиза она превращалась в кислород. Вот такие высокие технологии.