После продолжительного отдыха, восстановившего силы путешественников, Моони стал рассказывать друзьям о своих наблюдениях, сделанных на темном, невидимом с земли полушарии луны. Доктор Бриэ нетерпеливо слушал этот рассказ, горя желанием поскорее, сообщить Моони об удивительном открытии, сделанном Гертрудой. Молодой ученый страшно заинтересовался этим и решил немедленно же отправиться туда и исследовать этот замечательный лунный памятник древности. На этот раз его спутниками были Гертруда, Фатима и доктор Бриэ.

Войдя в "лунный дворец", Моони тотчас же обратил внимание на стенные рисунки, изображавшие лунное небо с двумя солнцами, — одним большим и другим обыкновенных размеров. Он сейчас же стал объяснять это знаками своим друзьям.

— Большое солнце, изображенное, здесь, — это наша земля в первичный период, когда она была еще раскаленным шаром. Это обстоятельство доказывает, что лунный дворец был построен несколько десятков тысячелетий тому назад — и это вполне понятно. Луна охладилась, и жизнь на ней возникла в то время, когда земля была еще раскаленным шаром. Дворец сохранился до настоящего времени потому, что он выстроен из исключительно прочных материалов и не подвергался разрушительному действию дождей, ветров и бурь. Заметьте, что дворец к тому же имеет форму гигантской пирамиды, сообщающей ему максимальную устойчивость.

— Обитатели луны, или селениты, как их следует называть, очевидно, прекрасно знали законы механики. На луне сила тяжести в шесть раз меньше, чем у нас на земле, а прочность и устойчивость зданий зависит от этой силы; поэтому на луне фундамент приходилось делать возможно шире и глубже. Вот почему этот дворец имеет форму пирамиды, т. е. форму горы или муравейника, который, несмотря на легкость сооружения, всегда может устоять против сильного ветра и даже бури. Этим объясняется, что дворец уцелел до настоящего времени в течение тысячи веков.

В одной из стен залы, где находились наши друзья, они заметили громадную треугольную раму. Подойдя к ней, Моони с удивлением обнаружил, что эта рама представляет собой дверь, запирающуюся посредством нескольких узких и длинных пластинок, похожих на косточки веера. Отогнув без труда эти пластинки, Моони отворил снизу вверх диковинную дверь и вместе со своим друзьями прошел в другую, такую же великолепную, как и первая, залу. Здесь было очень много мебели, также имевшей пирамидальную форму. Все предметы здесь имели громадные размеры, как будто они предназначались для гигантов, по величине не уступающих гигантским изображениям Будды в древних храмах индусов. Вскоре это предположение нашло себе подтверждение.

Осмотрев все достопримечательности второй залы, наши путешественники увидели другую дверь, совершенно подобную первой, и, отворив ее, вошли в следующую залу. Здесь им представилось поистине поразительное зрелище. Посредине залы, пол которой был вымощен самоцветными резными камнями, возвышался катафалк огромных размеров. На его верхней площадке, к которой вели восемь или десять гигантских каменных уступов, покоилась в спящей позе человеческая фигура колоссальных размеров. Эта статуя была сделана из золота и имела в длину не менее десяти метров. Моони и его спутники решили взобраться наверх и осмотреть это замечательное произведение искусства вблизи. Но, едва они прикасались к какому-либо месту, как позолота под их руками тотчас же рассыпалась прахом.

Черты прекрасного лица исчезли, разлетевшись легкой золотистой пылью; вместо этого профиля, достойного резца Праксителя, глазам изумленных зрителей представился громадный человеческой череп совершенно невероятных размеров. Он, очевидно, окаменел и, благодаря этому, прекрасно сохранился.

— Да, это — скелет титана! — невольно воскликнул разговорчивый доктор Бриэ, совершенно забыв о том, что его не могут услышать.

Но, еще к большему удивлению всех путешественников, этот возглас вдруг повторило раза три-четыре эхо, гулко отозвавшееся под сводами огромной залы.

Значит здесь, в этой зале, каким-то чудом еще сохранился воздух.

Обрадовавшиеся этому открытию путешественники, убедившись, что воздух вполне пригоден для дыхания, скинули респираторы и стали оживленно обмениваться друг с другом своими впечатлениями.

— Скелет! Настоящий человеческий скелет! — еще раз воскликнул доктор Бриэ. — Да к тому же, совершенно невероятных размеров. Он имеет такую же длину, как скелет кита в парижском ботаническом саду, и покрыт тонким слоем золота. Теперь уже не может быть никаких сомнений в том, что луна когда-то была обитаема и что ее жители — селениты — были гигантского роста.

— Если не все, то во всяком случае тот скелет, который здесь находится, — возразила Гертруда, очень довольная тем, что имела возможность хоть на время сбросить свой респиратор.

— Нет, милая моя Гертруда! — произнес доктор. — Все они должны были быть высокого роста, потому что давление атмосферы на луне было в шесть раз меньше, чем на земле. И не только селениты, но растения и животные лунного мира неизбежно должны были достигать очень большого развития и роста, вследствие слабого давления атмосферы.

— Но скажите, дядя, почему этот скелет был покрыт позолотой? — спросила Гертруда.

— Очевидно, селениты же, как древние египтяне, бальзамировали своих покойников и облекали их тонким слоем золота. Когда я смотрю, как художественно выполнена эта работа, то все больше убеждаюсь, что селениты прибегали для этого к приемам гальванопластики. Но от времени все ткани трупа были разрушены, и остались лишь одни кости, которые селениты умели искусственным способом делать крепкими, как камни. Устояв против разрушительного влияния времени, эти кости остались опорой для тонкой, как папиросная бумага, золотой оболочки, сохранившей те идеально прекрасные формы, которые в свое время принадлежали этому селениту.

Моони уже собирался спуститься с высокого катафалка, как вдруг доктор заметил в правой руке мертвеца довольно большой сверток. Развернув его, доктор увидел лист бумаги, изготовленной из особого вида горного или каменного льна и испещренной какими-то непонятными письменами.

— Это должно быть самое интересное из всего, что мы здесь видели! — воскликнул он, поспешно спускаясь вниз.

Сгорая от нетерпения поскорее исследовать свой манускрипт, доктор стал тотчас же торопить всех обратно в обсерваторию. Уступив его просьбам, все направились в обратный путь, обмениваясь по дороге впечатлениями, пока присутствие воздуха позволяло разговаривать без помощи жестов.

— Этот воздух, сохранившийся в герметически закупоренном зале, очевидно, представляет собой обычную в свое время атмосферу луны, — заметил Моони. — Впоследствии эта атмосфера утратила содержавшийся в ней кислород и, вследствие этого, стала непригодной для жизни. Я полагаю, что в настоящее время лунная атмосфера представляет собою более или менее чистый азот. Это предположение легко будет проверить. Как это мне до сих пор не приходило в голову? Ведь это чрезвычайно важно для нас! — воскликнул вдруг он, как будто неожиданно о чем-то вспомнил.

Вернувшись в обсерваторию, доктор Бриэ тотчас же принялся изучать свой папирус, а Моони отправился в лабораторию. Но после нескольких часов упорной работы и тщетных усилий разобрать эти письмена, доктор принужден был, наконец, сознаться, что его старания не увенчались успехом.

После доктора за папирус взялся Каддур. Просидев над ним около четверти часа, карлик вдруг объявил, что он уже может прочесть одну фразу, а именно:

"Солнце, сын северного светила, заснул последним сном в 4 день девятого года 32-го цикла".

Каддур объяснил, что знаки на лунном папирусе можно истолковать только, как ребус, и доктор, в конце концов, должен был с ним согласиться, удивляясь и восхищаясь находчивостью и остроумием карлика. Но, несмотря на это, доктор и Каддур даже совместными усилиями не могли разобрать больше ни слова.

Когда Моони вернулся в общую залу из своей химической лаборатории, в которой он провел несколько часов, его тотчас же посвятили в открытие Каддура.

— Я считаю, — проговорил он, — вполне вероятным толкование Каддура. Оно доказывает, что селениты охотно присваивали себе названия звезд и планет, а тот цикл, о котором, по мнению Каддура, упоминается в манускрипте, вероятно, является каким-то великим астрономическим циклом.

— Теперь скажу вам, в свою очередь, друзья, что я за это время тоже сделал важное открытие, — продолжал Моони. — Как я и предполагал, атмосфера луны состоит, главным образом, из азота, с очень незначительной примесью кислорода, причем плотность азота здесь, как и следовало ожидать, равняется всего 0,162, т. е. одной шестой плотности этого самого газа в атмосфере земного шара. Наличием азота объясняется абсолютная сухость лунной атмосферы и ее исключительная прозрачность. Благодаря этому же азоту наш запас кислорода в респираторах дает нам возможность дышать в продолжение трех-четырех часов и даже более. Это объясняется тем, что пригодный для дыхания воздух должен состоять из 20-23 процентов кислорода и 77-75 процентов азота, и это соединение нашего кислорода с лунным азотом происходило у нас само собою благодаря тому, что наши полумаски не совсем плотно прилегают к лицу. Вот почему нашего запаса хватает нам на столько времени.

— Да, это, действительно, очень важно для нас! — воскликнул обрадованный этим открытием доктор. — Ведь это может сэкономить нам расходование кислорода...

— Совершенно правильно. Мы теперь можем быть уверены, что не будем иметь недостатка в воздухе, потому что лабораторным способом изготовим из нашего кислорода и лунного азота искусственный воздух, вполне пригодный для дыхания.

— Следовательно, вы вполне уверены, что лунная атмосфера некогда была совершенно однородна с земной, — не так ли? — спросил доктор Бриэ.

— Ведь мы убедились уже в этом, когда дышали воздухом, заключенным во дворце "Солнца, сына северного светила". Для меня несомненно, что жизнь, некогда существовавшая на луне, была вполне сходна с земной и прекратилась лишь благодаря исчезновению кислорода. Все вы, вероятно, заметили значительное преобладание железа во всех лунных скалах и горах. Все это железо сильно окислено, вследствие того, что и растительность, и минералы, и животные на луне в последнее время жадно поглощали кислород и в конце концов уже не находили его в достаточном для себя количестве в окружающей их атмосфере, — тогда жизнь сама собой должна была угаснуть.

Открытие Моони очень обрадовало всех обитателей обсерватории.

После обеда все, по предложению Моони, занялись работами по заготовлению тепла на время долгой лунной ночи. Для этого необходимо было при помощи инсоляторов раскалить добела громадные камни и осколки скал, а затем зарыть их в подполье обсерватории; только там могли они сохранить тепло, которое можно было использовать в холодное время.

Кроме того, необходимо было возобновить запасы кислорода для очищения того воздуха, который находился в кратере; в последнее время этот воздух стал заметно разрежаться, и необходимо было насытить его свежим кислородом.

С этой целью были проверены сохранившиеся еще в складах запасы хлористого калия; его оказалось 30 бочек, или 120.000 килограммов. Этого количества нашим "изгнанникам земли" было вполне достаточно для добывания кислорода, необходимого для дыхания одиннадцати человек в течение восемнадцати или двадцати суток. При этом для очищения воздуха в кратере было использовано самое простое и несложное приспособление: весь аппарат представлял собой громадный окисляющий ящик, через который проходил воздух, накачиваемый в жилые помещения обсерватории из подземного резервуара посредством самодействующего насоса.

На эти работы потребовалось около трех суток, по нашему, земному исчислению времени. В течение всего этого времени нельзя было предпринимать никаких продолжительных экскурсий, а приходилось довольствоваться лишь коротенькими гигиеническими прогулками вблизи обсерватории. Но теперь эти экскурсии уже были не так интересны. "Изгнанники земли" успели уже ознакомиться в главных чертах со специфическими особенностями луны. Доктор собрал целую коллекцию самых разнообразных образцов горных пород, но больше всего он гордился своим лунным папирусом, который надеялся прочесть до конца. Гертруда успела сделать наброски всего, что ей удалось видеть интересного и необычайного на луне, и аккуратно вела свой дневник.

Теперь наша маленькая колония должна была приготовиться к долгой и однообразной лунной ночи. После нее с возвращением солнца можно было привести в действие все конические рефлекторы инсоляторов и пуститься в обратный путь — на свою родную планету.

Никому не было известно, какие новые опасности и приключения могли ожидать наших путешественников на этом неведомом пути. Как уже говорилось, Моони никому ничего не хотел рассказывать, чтобы на этот раз избегнуть неосторожности со стороны кого-либо из своих сотоварищей. Для приведения в действие своего главного, центрального аппарата он изобрел какой-то совершенно новый механизм, о котором никто из окружающих не имел ни малейшего представления. Только он один мог соединить все электрические токи и превратить пик Тэбали в чрезвычайно сильный магнит.

Остаток лунного дня, перед наступлением долгой ночи, наши "изгнанники" употребили на то, чтобы утвердить глубоко в почве верхней площадки высокие железные леса, поддерживавшие горизонтальную ось из полированной стали. На этой оси должен был повиснуть шелковый парашют громаднейших размеров, натянутый на металлический разборный остов. Под парашютом укреплен был большой челнок, в котором свободно могли поместиться все одиннадцать путешественников, чтобы завершить свое путешествие с луны на землю, когда они будут уже в достаточно близком от нее расстоянии.

Собственный вес их должен был в этом случае служить балластом для парашюта и вести его в том направлении, где находится центр притяжения. А горизонтальная ось, вращаясь на стойках лесов, должна была регулировать постепенное и незаметное изменение положения парашюта, по мере приближения пика Тэбали к земле. При помощи особого приспособления парашют был соединен с электрическим механизмом и должен был механически отделиться от лесов тотчас же после прекращения магнитного действия пика Тэбали. Подробности всей этой сложной системы Моони самым тщательным образом уже давно рассчитал и проверил. Все необходимые для этого материалы были в его распоряжении, и теперь успех предприятия всецело зависел от усердия "изгнанников земли", в котором, конечно, не было недостатка.

Работая не меньше других "изгнанников земли" над приготовлением к переселению на родную планету, Моони вместе с тем находил время и для астрономических наблюдений. С особенным интересом и вниманием изучал он солнечные протуберанцы, которые были очень хорошо видны с луны.

При этом он заметил, что в ближайшее время должно наступить затмение солнца землею.

Он тотчас же сообщил об этом всем своим друзьям, чтобы и они, в свою очередь, могли полюбоваться этим зрелищем. Оно обещало быть особенно интересным, вследствие громадных размеров земного шара на лунном небе.

Вооружившись черными очками для предохранения зрения и кислородными респираторами, все разместились на верхней площадке пика Тэбали и приготовились к наблюдениям.

В телескоп было видно, как огромный черный диск земли, по мере приближения к солнцу, окрашивался по краям золотым ореолом. Когда солнце стало закрываться землею, ореол этот постепенно окружил со всех сторон круглый черный экран, каким представлялась нашим наблюдателям земля.

Когда солнце окончательно закрылось землей, вокруг последней продолжало светиться бледно-оранжевое сияние, окаймленное багрово-красным кольцом. При этом весь лунный пейзаж, потонувший в тени, окутался какой-то бурой дымкой, а вершины гор и кратеров все еще освещались нежными фиолетовыми блестками. Это была какая-то феерическая сказочная картина.

В продолжение нескольких минут наши наблюдатели, как очарованные, не могли оторваться от этого удивительного зрелища. Но так как затмение должно было продолжаться несколько часов, то, насладившись вдоволь своими наблюдениями, они решили вернуться в круглую залу обсерватории. Моони все же успел произвести несколько фотографических снимков затмения и был этим очень доволен.

Вернувшись в обсерваторию, Моони, воспользовавшись свободным временем, призвал к себе Виржиля и стал подробно расспрашивать его о том, как ведут себя пленники. Виржиль сообщил, что они весьма послушны, но все же ленивы в работе и за всякое дело, даже самое пустячное, принимаются крайне неохотно. Кроме того, они относятся весьма недоверчиво и подозрительно к обещанию Моони.

— Я не могу выбить у них из головы мысли о том, что вы, г. Моони, будто бы имеете намерение оставить их здесь, когда все мы отправимся в обратный путь — на землю. Напрасно я стараюсь убедить их, что вы исполните все свои обещания. Они, как видно, судят о вас по себе.

— Чтобы окончательно убедить их, — пошутил Моони, — ты можешь сказать им, Виржиль, что я отнюдь не намерен избавить их от общественного суда и разбора их постыдных действий. Пусть они не воображают, что отделаются несколькими неделями заключения. Кроме того, передай им от моего имени, чтобы они не очень лентяйничали, потому что их усердие в работе будет зачтено им в заслугу и заставит меня быть снисходительнее к ним, несмотря на их преступления.

Все обитатели обсерватории деятельно занялись необходимыми приготовлениями к приближавшейся лунной ночи. Двадцать две бочки хлористого калия ушли на изготовление кислорода; оставшиеся восемь бочонков должны были обеспечить благополучное пребывание на луне до того момента, когда можно будет отправиться в обратный путь. Все инсоляторы были уже исправлены и установлены в полном порядке; оставалось окончить только некоторые работы по электротехнике, сшить отдельные части парашюта и, наконец, заклеить бумагой все щелки, скважины и отверстия дверей и окон, чтобы сберечь внутреннее тепло во время бесконечно длинной 354-часовой лунной ночи.

Вскоре солнце стало склоняться к западу и медленно спускаться за горы. Закат солнца на луне был менее живописен, чем на земле. Здесь не было того богатства красок, какие наблюдаются на земном небе благодаря преломлению лучей в атмосфере и присутствию облаков, отливающих разнообразными оттенками. Солнечный диск медленно в продолжение целого часа опускался под горизонт, пока, наконец, не скрылся совершенно. А потом сразу, без всякого перехода, все погрузилось во мрак.

Надо сказать, что ночь на видимой с земли половине луны не представляла собой того абсолютного мрака, какой Моони и Каддур встретили на другом полушарии луны. Здесь сразу наступил полумрак, в котором все предметы принимали какие-то таинственные и мягкие полутона. Это очень просто объяснялось тем, что темнота значительно смягчалась светом земли.

Гертруда подошла к одному из окон круглой залы обсерватории и стала любоваться уже знакомым ей лунным пейзажем при этом новом освещении. Теперь открывшийся из окна вид казался еще более фантастическим, чем при солнечном свете, когда она видела его в первый раз.

Внизу у подножья Тэбали, точно стадо овец, столпились кратеры потухших вулканов, залитые, с одной стороны, мягким белым светом, а с другой — утопавшие в густой тени, точно окутанные черным бархатом. При этом мертвенном, холодном свете неподвижность всех окружающих предметов чувствовалась как-то особенно сильно. Нагнувшись к правой стороне окна, Гертруда увидела в западной части горизонта какое-то громадное светило; исходивший от него белесоватый свет напоминал отчасти тот бледный серебристый свет, какой льет на землю луна, но этот свет был гораздо сильнее.

— Неужели это наша земля? — спросила она у Моони.

— Разумеется! — ответил, улыбаясь, молодой ученый. — А почему это так удивляет вас?

— Меня поразила колоссальная величина. Ведь земля теперь приблизительно такой же величины, какой была луна на третьи сутки после того, как начался ваш опыт.

— И мы сейчас же воспользуемся этим. Если вы пройдете со мной в купол обсерватории, то я вам покажу даже отдельные страны на земле, в том числе и Африку, откуда мы с вами удрали на луну.

— Неужели это возможно?! Тогда, Фатима, дядя, пойдемте поскорее!

Все они тотчас же направились в купол обсерватории, где находились самые сильные телескопы.

Вскоре Гертруда, расположившись в удобном кресле перед телескопом, с невыразимой радостью увидела в зрительном поле телескопа не только Африку, но и ту ее часть, которая омывается Красным морем, т.е. Судан. Ее глазам представилась немая карта, исполненная светлыми штрихами на фоне черных облаков, представлявших собой Атлантический и Индийский океаны.

— Как ясно и отчетливо обрисовывается каждая мельчайшая подробность! — восхищалась Гертруда. — Подумать только, что мой дорогой отец теперь находится там и убивается при мысли, что навсегда потерял свою дочь... Бедный папа... Мне теперь кажется, что я так близко! А я никогда еще не была так далеко... Я хоть знаю, где он находится, а он... Что может он думать теперь?.. Какой смертельной тревогой полна его душа?

— Скоро вы увидите вашего отца, — утешал ее Моони. — Пусть только окончится эта лунная ночь, солнце вернется и мы не пробудем здесь ни одной лишней минуты... Имейте терпение, Гертруда, и не падайте духом.

— Нет! нет... я постараюсь быть мужественной, — сказала девушка, сделав над собой усилие и попытавшись улыбнуться. — Но, право, вы не можете себе представить, как мне больно от сознания, что мой бедный отец находится там один... Мне кажется, будто я умерла, и теперь смотрю на него из загробного мира... Никогда я еще не чувствовала так живо, какое громадное расстояние разделяет нас.

— Нельзя же, право, смотреть все только на Судан! — воскликнул, смеясь, доктор, желая развлечь ее. — Вот я там в уголке вижу другую прекрасную страну — нашу дорогую Францию... Право, она выглядит совсем недурно, плотно усевшись на Альпах и Пиринеях и обернувшись лицом к Атлантическому океану...

Гертруда взглянула на Францию, которую она тотчас же узнала. А вот и тонкая светлая полоска немного южнее, это — Италия. Там, повыше, над самой Францией, чуть-чуть левее, два крошечные пятна. Это Великобританские острова. Но потом она снова вернулась к Судану, и тогда Моони решил прибегнуть к другому средству, чтобы отвлечь любимую им девушку от ее мрачных мыслей.

— Я вам сейчас покажу нечто более интересное, — произнес он, — но это в другой стороне горизонта. Позвольте — я переведу телескоп.

С этими словами он стал наводить телескоп на созвездие Лебедя, горевшее яркими лучистыми огнями, как будто оно состояло из крупных бриллиантов.

— Присядьте, Гертруда, и посмотрите теперь в телескоп, — проговорил он через несколько минут, уступая ей свое место.

— Я вижу красную звездочку или вернее не красную, а оранжевую... величиной приблизительно с мандарин.

— Да, да, совершенно верно... А знаете вы, что это за звезда? Нет? Не догадываетесь? Ну, так я вам скажу: это ваша крестница и тезка!

— Моя звезда!... — радостно воскликнула Гертруда.

— Да, да, это планета "Гертрудия". Он шлет вам свое приветствие издалека.

— Это весьма любезно с ее стороны , и я очень, очень рада познакомиться с ней. Только моя крестница не особенно нравится мне.

— Да, размеры ее не из крупных: она в тысячу триста раз меньше земного шара, но положение ее прекрасно. Она между Марсом и Юпитером, в обществе тысячи других своих сестер — так называемых телескопических планет, или астероидов.

— А как вы полагаете, обитаема она или нет? — спросила Гертруда.

— Об этом мне решительно ничего неизвестно. Неизвестно также, имеет ли она атмосферу, а геологическое строение ее весьма сходно с геологическим строением земли и Марса. Кроме того, я могу еще вам сообщить, что масса Гертрудии совсем ничтожна, и вследствие этого сила тяготения на ней еще слабее, чем на луне. Если бы, находясь на этой планете, вы подбросили вверх камень, то он исчез бы бесследно в пространстве, не возвратившись назад. Если бы там были люди, то они должны были бы достигнуть колоссального роста, даже выше, чем селениты.

— А во сколько раз они должны быть больше их?

— Раз в шестьдесят, примерно...

— В шестьдесят раз! — рассмеялась Гертруда. — Значит, почти около шестисот метров. Да это в десять раз выше башен Собора Парижской Богоматери.

— Нечего сказать, славный народец, черт возьми. С такими пареньками шутки плохи! — заметил доктор Бриэ.

— Нет, как хотите, Норбер, мне это совсем не нравится... Такие люди должны только безобразить мою маленькую планету; я бы предпочла, чтобы ее обитатели были пропорциональные своей планете и скорее походили бы на карликов, чем на великанов.

— Да, но что прикажете делать, таков закон вещей!.. Приходится с ним мириться. Если же вы непременно желаете видеть маленьких людей, то вам следует обратиться к величайшей из планет нашей солнечной системы — Юпитеру.

— Там, вероятно, люди не больше муравьев! — весело воскликнула Гертруда.

— Не только не больше, но, может быть, даже меньше, — просто микроскопические создания, какие-нибудь инфузории. А мы, попав туда, вероятно, совсем не могли бы ходить, чувствуя себя пригвожденными к почве, вследствие невероятной силы тяготения.

После этих наблюдений все вернулись в круглую залу, чтобы сесть за стол, так как это было обычное время завтрака.

— Мне кажется, что уже довольно холодно, — заметила Гертруда, давно отвыкшая от этого ощущения.

— Это не только тебе кажется, — подтвердил доктор. — Я готов поручиться, что в данный момент у нас уже два или три градуса ниже нуля. И, как я вижу, у сэра Когхилля даже зубы стучат.

— У меня? Что вы, доктор? — поспешно запротестовал Когхилль. — Знаете ли вы, любезный г. Бриэ, что я испытал холод почище этого. Я подымался на Мон-Блан в простой шерстяной куртке.

Одним из убеждений Когхилля, которым он весьма гордился, была уверенность в своей способности переносить всякую стужу и непогоду со стоическим презрением. Он не надевал теплого пальто даже в самую холодную зиму.

Правда, для того, чтобы иметь возможность безнаказанно выставлять напоказ эту мужественную выносливость и терпеливость, он, как и все англичане, с ног до головы укутывался в теплую фланель.

— От души поздравляю вас, дорогой Когхилль, с такой выносливостью! — с легким оттенком иронии сказал доктор Бриэ. — Что же касается меня, то я не могу похвастать такими свойствами и скромно признаюсь, что начинаю мерзнуть. Добрый камин и огонек были бы для меня в настоящее время весьма желанным добавлением к удобствам нашей жизни.

Едва успел доктор произнести эти слова, как нечто похожее на выстрел раздалось в глубине стены, за его спиной.

— Что это такое? — воскликнула с удивлением Гертруда.

— Это просто камень треснул от мороза, — сказал Моони, нимало не смущаясь. — Очевидно, мороз крепчает; какой-нибудь камень нашей обсерватории, несмотря на палящий жар лунного солнца, сохранил в себе немного сырости или влаги и теперь треснул от холода. К счастью, в нашей обсерватории очень мало таких камней, так как она состоит почти исключительно из пирита.

— Как бы там ни было, друзья, советую всем вам готовиться к изрядному холоду, — проговорил доктор. — Если уже час спустя после заката солнца мы дрогнем, то можете себе представить, что будет часов через двадцать или тридцать. Будем ли мы в состоянии выдержать этот страшный холод?

— В худшем случае, нам придется перекочевать на другое полушарие и там отогреваться на солнышке, — ответил Моони. — Но я надеюсь, что в этом не будет необходимости. Если судить по той температуре, какую мы с Каддуром наблюдали на том полушарии, то здесь нужно ожидать 30 или 35 градусов ниже нуля — это совсем не страшно и легко переносимо.

— Вы называете легко переносимым мороз в 30 или 35 градусов. Благодарю... Да вы, я вижу, верно, тоже из школы Когхилля! — воскликнул доктор Бриэ. — Нет, воля ваша, а я предпочитаю теплые страны.

— Если я говорю, что температура эта выносима, то имею в виду, что при такой температуре можно жить нам, обитателям земного шара, где такого рода морозы бывают во многих странах. Кроме того, мы озаботились кое-какими предохранительными мерами на этот случай. Кстати, Виржиль, вырой из подвала один или два раскаленных камня, это согреет всех нас, а вы, Гертруда, сделали бы хорошо, если бы раскрыли свои сундучки и чемоданы и достали из них теплые шали, платки, бурнусы и тому подобные теплые вещи.

— К сожалению, у меня очень мало таких вещей; ведь в Суакиме и Хартуме они были совершенно не нужны.

— В таком случае, мы поищем чего-нибудь для вас и Фатимы в гардеробе сэра Когхилля или в моем и найдем какие-нибудь теплые плащи и пальто.

Между тем, Виржиль притащил в громадных медных тазах три огромных раскаленных инсоляторами камня, с успехом заменивших хорошую печь. Зарытые в сухой горячий песок, они сохранили огромное количество тепла, которое теперь распространяли вокруг себя.

— Что за превосходная мысль! — воскликнул доктор. — Очень странно, что такой разумный практический прием до сих пор еще не нашел широкого применения среди народов холодных стран. Сколько людей мерзнут зимою, вследствие отсутствия или дороговизны топлива, а, ведь, они могли бы так же легко утилизировать солнечную теплоту.

— Люди и так пользуются этим теплом, — возразил Моони, — но только в виде дров, каменного угля и всякого другого топлива, которое, в сущности, представляет собою то же солнечное тепло, так сказать, в консервированном виде.

— Да, ваша правда, милый Норбер, — согласился доктор, но вы все же не станете отрицать, что солнечным теплом можно было бы пользоваться более непосредственным образом.

— Как видите, доктор, я был одним из первых, кто этим воспользовался, так как именно благодаря солнечному теплу мы с вами и переселились на луну.

— — Ну, за это не стоит особенно благодарить солнце!

— Не беспокойтесь, оно сослужит нам еще и другую службу. Солнце вернет нас обратно на землю.

— О, тогда я воздам ему честь и славу и восхвалю его от всей души!

— Вот, кстати, вы упомянули о каменном угле, — заметил Когхилль, — а, ведь, здесь, на луне, есть целые залежи этого угля... Да еще какого — превосходнейшего антрацита. Почему бы нам не воспользоваться им?

— Да, я видел этот уголь, но... увы! огонь пожирает не только топливо, но и слишком много кислорода, а мы не имеем его в неограниченном количестве. Поэтому волей-неволей нам придется последовать вашему благому примеру и оставаться столь же нечувствительными к холоду, как и вы, — иронически закончил Моони.

Ночь на луне незаметно ввела новые порядки в привычки обитателей обсерватории. Теперь все они большую часть времени проводили в круглой зале около очага, наполненного раскаленными камнями. Болтали и беседовали по целым часам, лишь бы убить поскорее время; иногда затевали оживленные подвижные игры или же всей компанией отправлялись на коротенькую прогулку по круговой площадке и совершали ее бегом, чтобы согреться. Но все же обитатели обсерватории страшно страдали от холода.

Напрасно они кутались во все, что только можно было надеть на себя, не исключая даже шелковых тканей; напрасно каждый из "изгнанников земли" придумал для себя странное одеяние из всего, что он только мог собрать и навьючить на себя; напрасно доктор изобрел особого рода бумажную подкладку для своей одежды — ничего не помогало, а холод увеличивался чуть ли не с каждым часом, пока не достиг сорока градусов. Даже и Когхилль принужден был сознаться, в конце концов, что и у него зуб на зуб не попадает.

Лунный пейзаж почти не изменился и представлял собою при безжизненном свете земли ту же картину мрачного, заброшенного кладбища, что и при свете палящего солнца.

Только резко сверкавшие на черном небе яркие метеоры нарушали по временам удручающее однообразие этого пейзажа. А иногда на самом горизонте вдруг загоралось голубым или бледно-фиолетовым цветом северное сияние, которое здесь, на луне, было гораздо красивее, чем на земле.

При начале этих холодов доктор Бриэ очень беспокоился за Гертруду, вообще не отличавшуюся крепким здоровьем и предрасположенную к туберкулезу. Но, к его удивлению, Гертруда не только привыкла к этому морозу, но даже переносила его лучше и легче, чем остальные обитатели обсерватории. Очевидно, холод оказывал даже благоприятное влияние на нее, так как она чувствовала себя бодрее, чем когда-либо на земле.

Пользуясь этим подъемом, Гертруда вместе с Фатимой особенно усердно занималась шитьем. Обе они взяли на себя обязательство тщательно и крепко сшить при помощи шнурка отдельные полотнища шелковой ткани, предназначенной для парашюта.

Хотя в складах обсерватории находились уже совершенно готовые парашюты, но все они были небольших размеров, а Моони решил заменить их одним громадным парашютом, который мог бы выдержать всю маленькую колонию. Для этого нужно было скроить и сшить несколько огромных полотнищ. Хотя Гертруда и Фатима очень усердно работали, но они не справились бы с этой задачей в тот непродолжительный срок времени, какой был предоставлен в их распоряжение, если бы Виржиль не предложил им своей помощи.

Моони, доктор Бриэ и Каддур усердно занимались приведением в порядок электрических двигателей и машин.

Работая больше всех, Моони принужден был выгадывать на сне и отдыхе то время, которое он посвящал своим астрономическим наблюдениям; отказаться от них он не мог, несмотря ни на какую усталость.

И все же среди этой маленькой колонии невольных переселенцев с земли на луну он был больше всех доволен своей участью, потому что с луны он мог делать наблюдения совершенно недоступные для астрономов земного шара.

— Я был бы счастлив, — говорил он своим друзьям, — если бы мог пробыть здесь в течение пяти или шести лунных ночей.

— Ну, в таком случае останемся! — воскликнула Гертруда. — Я уверена, что все так же охотно, как я, принесут вам эту жертву.

— Я очень признателен вам за ваше предложение, но об осуществлении его нечего даже и думать. Время нашего пребывания здесь строго рассчитано и находится всецело в зависимости от запасов кислорода.

Среди всех этих забот и хлопот никто не забывал об "арестованных". Моони распорядился, чтобы и их помещение отапливалось раскаленными камнями. Кроме того, им были отправлены теплые вещи и сверх обычного пайка посылались два раза в день вино, горячий чай и ром.

Каждый раз, когда Моони чем-нибудь улучшал положение и условия жизни трех заключенных, это буквально приводило в бешенство Каддура. Он старался скрыть свой гнев из уважения к Моони, но не мог совладеть с собою и никакие уговоры не могли на него подействовать.

За исключением этого, мирно и спокойно проходила бесконечно длинная ночь на луне. По мере того, как холод усиливался, раскаленные камни, зарытые в подполье, постепенно теряли свой жар и почти перестали согревать большую залу. Наконец, настал момент, когда холод дошел до такой степени, что даже сам Когхилль запросил пощады.

— Я готов пожертвовать одним глазом, лишь бы мне обогреться у хорошего, жарко натопленного камина! — воскликнул он однажды, выходя из-за стола.

Этот возглас, так образно выразивший самое страстное желание всей маленькой колонии, заставил Моони пойти на уступки.

— Ну, что мне с вами делать? — произнес он. — Очень уж это неразумно... но, видно, придется позволить себе эту маленькую роскошь, хоть один раз. Зажжем огонь. Угля в долине достаточно. Пойдемте же добывать его.

Все сразу оживились, и через несколько минут в верхней галерее навалили на железные листы целую груду угля под отверстием, проделанным в стене вместо дымовой трубы. Затем был разведен огонь и в продолжение двух часов вся маленькая колония невольных обитателей луны с глубоким наслаждением поджаривала себя то с лица, то со спины, то с боков... Сварили горячего чая, приготовили чудный пунш, даже плясали на радостях вокруг огня. Это было полное торжество, настоящий праздник для бедных прозябших и продрогших "изгнанников земли".

— Мы безрассудно расточительны! — морализировал Моони. — Подумать только, мы сожгли ради удовольствия такое количество воздуха, которого было бы достаточно для всех нас на целые двадцать часов дыхания.

К счастью, однако, ночь подходила к концу. Последние часы в ожидании солнца особенно трудно было терпеть этот адский холод. Наконец, на востоке показалось долгожданное солнце.

Снова, без постепенного рассвета или утренней зари, на горизонте вынырнула узкая золотая кайма, за которой появилась маленькая частичка солнечного диска. Потом эта частичка стала заметно увеличиваться, выплывая из-за горы, и наконец солнце появилось во всей своей красе и залило горячим светом бесчисленные кратеры, низины и песчаные степи, на всем видимом пространстве. Снова на триста пятьдесят четыре часа настал жаркий, абсолютно безоблачный день.

— Ну, друзья, не будем терять времени, — проговорил Моони. — Хоть луна и очень гостеприимна, но пора на землю. Теперь уже немного осталось нам терпеть. Я сейчас же отправлюсь осмотреть все инсоляторы и машины, а Виржиль и Каддур приведут их в действие. Через сорок восемь часов мы отправимся в обратное путешествие, ну а затем еще шесть с половиной суток и мы уже будем на месте...

— Почему же мы на этот раз пробудем на три часа дольше в пути, чем в первый раз? — спросил Когхилль.

— Потому, что тогда луна находилась в перигее, т.е. на более близком расстоянии от земли, чем теперь... Итак, за дело! Прежде всего мы должны возобновить запасы кислорода на эту последнюю неделю нашего пребывания на луне. Виржиль, пойди и займись этим делом, а я осмотрю все машины и инсоляторы...

Доктор Бриэ, Гертруда и Когхилль отправились вместе с Моони. Всем им было особенно приятно после бесконечно длинной ночи снова увидеть яркое солнышко и погреться под его благотворными лучами...

Через двадцать минут они снова вернулись в обсерваторию, где их с нетерпением ожидал Виржиль. Бедняга, очевидно, находился в страшно возбужденном состоянии.

— Ах, г. Моони... Какое ужасное несчастье! — воскликнул он.

— Что случилось?.. Какое несчастье?..

— Наш хлористый калий...

— Ну, что? Говори скорее! Что случилось с калием?

— У нас, ведь, оставалось в запасе целых восемь непочатых бочек... А теперь оказывается только одна...

— Как так одна? А где же остальные?

— Понятия не имею! Знаю только, что все бочки, кроме одной, пусты.

Моони не верил своим ушам. Это казалось совершенно невозможным и неправдоподобным. Он поспешил в склады обсерватории, где находился хлористый калий. Бочки стояли чинно в ряд в том порядке, в каком он оставил их четырнадцать земных дней тому назад, при наступлении лунной ночи. Но Виржиль оказался прав: все бочки, кроме одной, были пусты.

Моони ломал себе голову, куда же они могли исчезнуть. Неужели их украли арестованные авантюристы? Но, ведь, они все время находились взаперти и не могли выбраться из своей тюрьмы. И для чего было им это делать? Тогда — значит, Каддур. Но мысль об этом Моони с негодованием отвергнул.

Куда бы ни исчезли эти бочки, их необходимо во что бы то ни стало разыскать, потому что оставшейся одной бочки никак не могло хватить на изготовление необходимого запаса кислорода. А если не хватит кислорода, то все "изгнанники земли" неизбежно должны будут погибнуть от недостатка воздуха, как голуби под колоколом пневматической машины.

С тяжелым чувством вернулся Моони вместе с Виржилем в круглую залу и рассказал всем присутствующим о случившемся несчастии.

— Это, несомненно, сделали арестованные негодяи! — воскликнул Каддур и предложил немедленно отправиться в их комнату и сделать там самый тщательный обыск.

Доктор Бриэ и Когхилль поддержали его предложение, и все вместе отправились в "камеру" к арестантам, но, несмотря на самые тщательные розыски, пропавший калий нигде не был обнаружен. "Комиссары" с притворным удивлением следили за этим обыском и, узнав о его причинах выразили даже свое соболезнование по поводу незаменимой пропажи.

Вернувшись снова в круглую залу, все стали думать, что предпринять.

— Ведь семь бочек — не иголка! — сказал Моони. — Не могли же они исчезнуть совершенно незаметно. Мы должны их найти. Придется еще раз осмотреть все здание обсерватории, круговую площадку, склады...

— Я уверен, что это — новая проделка Вагнера! — заявил Каддур, обращаясь к Моони. — Разрешите мне допросить его в вашем присутствии.

— Хорошо, вернемся в помещение заключенных, — согласился Моони.

Они отправились только вдвоем. По дороге Моони сказал карлику:

— Я все-таки не понимаю: если воры, действительно, наши заключенные, то каким образом могли они из своей тюрьмы пробраться в склады?

— Очень просто, — ответил карлик. — Воспользовавшись длинной лунной ночью, они пробрались в круглую залу через отверстие, откуда они получают воздух. Я ни минуты не сомневаюсь в том, что только они одни могли совершить это преступление, а они вполне способны на это.

— Но для чего же совершили они это воровство?

— Это мы скоро узнаем, — ответил карлик и, действительно, не ошибся.

На его расспросы Вагнер тотчас же признался, что виновники этой покражи являются он и его товарищи.

— Почему же вы раньше этого не сказали? — спросил его Моони.

— Потому что вы нас не спрашивали! — почти вызывающим тоном ответил негодяй.

— Вы, может быть, скажете, каким образом и для какой цели вы совершили этот проступок?

— Каким образом — это наша тайна, да и не все ли вам равно? Что же касается цели, то мне кажется, что вы должны сами понимать: нам надоело сидеть здесь как зверям в клетке. Мы требуем, чтобы нас выпустили, в конце концов, на свободу.

— Требовать вы ничего не в праве, — спокойно возразил Моони. — Если вы не согласитесь добровольно указать нам, где находятся похищенные вами бочки с калием, то я лишу вас воздуха и пищи. Рекомендую вам подумать об этом.

— Думать нам нечего. Мы лучше погибнем здесь в тюрьме, чем останемся на луне после того, как вы преспокойно возвратитесь на землю. Выбора у нас нет. Только после освобождения мы можем быть гарантированы в том, что вы не бросите нас на произвол судьбы. Если же вы приведете свою угрозу в исполнение, то не узнаете, где находятся спрятанные нами бочки...

— Довольно! — прервал его Моони. — Я не хочу больше вас слушать. Если бы вы вели себя, как честные люди, то добились бы гораздо большего, чем выставляя таким преступным способом свои ультиматумы.

С этими словами он и Каддур покинули комнату заключенных.

— Если мы не найдем украденных бочек, — задумчиво сказал Моони по дороге карлику, — придется уступить их требованиям. Как вы думаете, Каддур?

— Я принял бы предложение этих господ, а потом предал бы их смертной казни.

— Нет, этого я не сделаю, — решительно ответил Моони. — Я слишком дорожу своим словом. Несмотря на всю низость и подлость, если я дам им слово, то должен буду сдержать его.

— В таком случае, остается отыскать этот хлористый калий без помощи этих негодяев, — сердитым тоном проговорил карлик. — Я возьмусь за это.

— Я буду очень рад, если ваши старания увенчаются успехом.

Возвратившись в круглый зал, Каддур сейчас же вооружился респиратором и всеми необходимыми инструментами и отправился в путь. Через час он вернулся и торжественно объявил:

— Хлористый калий там, внизу, на дне кратера Ретикуса. Эти негодяи дотащили его в мешках до отверстия воздушного колодца и ссыпали туда.

Все страшно обрадовались этому сообщению. Каддур стал настаивать на том, чтобы воры были наказаны самым жестоким образом за совершенное ими преступление, и на этот раз карлика горячо поддержали все присутствовавшие.

— Эти негодяи постоянно грозят нам опасностью из-за угла, и мы просто в целях самозащиты должны избавиться от них, так как пока они живы мы ни в чем не можем быть гарантированы, — высказал свое предложение Когхилль. После него выступил Виржиль:

— Скажу по чести, г. Моони, я на своем веку видел, как расстреливали не одного беднягу солдата за преступления, в десять раз меньшие, чем то, которое себе позволили эти люди... Воля ваша, а дисциплина дело важное. Во всем нужен порядок.

Моони уже готов был согласиться с общей волей, так решительно и единогласно высказанной, но в это время Гертруда, до сих пор не проронившая ни слова, встала и попросила разрешения ей высказаться.

— Дорогие друзья, — начала она, — не смущает ли вас мысль о том, что вы являетесь одновременно и судьями и обвинителями. Разрешите мне быть их защитницей. Хотя защищать этих преступников — очень неблагодарная задача, и я вовсе не собираюсь их оправдывать, но тем не менее должна сказать следующее. Если бы они совершили подобное преступление на земле, я уверена, никто бы не задумался покончить с ними, но здесь, на луне, — другое дело! Ведь, согласитесь сами, к вашему решению — предать смерти этих господ — хотя бы бессознательно примешивается и корыстная мысль о том, что после их смерти количество потребителей кислорода уменьшится на трех человек. Мне кажется, что одного этого соображения вполне достаточно, чтобы отказаться от вашего решения. Согласны ли вы со мной?

Доктор Бриэ, а за ним и Моони поддержали предложение Гертруды, а потом к ним присоединился и Когхилль.

Только Каддур самым категорическим образом стал протестовать против этого, но Моони постарался утешить его тем, что теперь поручил ему вместе с Виржилем строго присматривать за заключенными. Оба они решили немедленно же уменьшить отверстие в стене помещения, через которое заключенные сообщались с обсерваторией, чтобы они не могли выходить из своей тюрьмы. Вместо этого большого отверстия они решили оставить только маленькую отдушину, достаточную лишь для подачи пищи.

Едва Виржиль и Каддур приступили к работе, как заключенные с большой тревогой стали следить за их приготовлениями. Заметив, что они собирают камни и заготовляют известь, Вагнер решился спросить:

— Неужели вы хотите замуровать нас живыми?

— Конечно! — совершенно спокойно ответил Виржиль. — Ведь у нас осталась всего только одна бочка хлористого калия. Вполне естественно, что мы хотим ее сохранить для себя.

— Но вам все равно не хватит одной бочки!

— А это уже не ваше дело! Вы о нас не беспокойтесь!

— Но, ведь, мы не уничтожили тех семи бочек и готовы указать вам, где они находятся, если только нас выпустят на свободу.

— В самом деле? — насмешливо отозвался Виржиль, продолжая разводить водою свою известку. — Ну, очень жаль, только нам вашего хлористого калия совсем не нужно.

— Однако, не хотите же вы, в самом деле, заставить нас задохнуться здесь! — воскликнул Фогель уже вне себя от страха.

— А вы что думали, когда крали наш калий? Или вы уже забыли об этом?

На этот раз все три негодяя, совершенно обезумевшие от ужаса, решили обратиться с мольбой о пощаде к Каддуру.

— Послушайте, — обратился к нему умоляющим голосом Грифинс, — заступитесь вы за нас! Ведь не могут же предать нас такой жестокой казни.

— Почему вы думаете, что не могут? — невозмутимо спросил Каддур. — Ведь подобные вещи делаются на свете и вам об этом должно быть известно. Разве вы не слыхали о ребенке, которого два владельца странствующего балагана похитили из его семьи, затем замуровали в железные тиски на пятнадцать лет, чтобы не дать ему расти и развиваться, как всякому нормальному человеку, а сделать из него урода, чудовище, посмешище для зевак... Вам никогда не рассказывали этой истории? Тогда я могу вам, господин Вагнер, рассказать ее, потому что Грифинс и Фогель, конечно, прекрасно ее знают. А вы уже вспомнили меня? Да, это я — "Миджи, бывший главнокомандующий мирмидонов". Так, кажется, вы меня называли?

Каддур мог еще долго говорить на эту тему, но два негодяя в суеверном страхе и ужасе забились в угол и уже не слушали его. Точно привидение с земли, точно призрак их прошлой преступной жизни, внезапно явился искалеченный ими человек. Только один Вагнер с удивлением глядел на безобразного карлика, не понимая, отчего его друзья с таким ужасом отшатнулись от урода.

Каддур со злобным смехом наваливал друг на друга камни, которые Виржиль молча замазывал известкой. Вскоре от пролома в стене осталось лишь небольшое отверстие такой же величины, как окошечко в тюремных камерах.

Через четверть часа после того, как Каддур поверг своих бывших палачей и мучителей в такой смертельный страх и ужас, Виржиль принес им пищу и успокоил авантюристов, объявив, что все их наказание будет заключаться в том, что они должны будут отправиться на дно кратера Ретикуса и перенести оттуда обратно в обсерваторию калий, который они похитили.

Все три негодяя с большой радостью подчинились этому приговору и с таким усердием принялись за дело, что в течение двенадцати часов исполнили возложенную на них задачу. А задача была не из легких: необходимо было совершить двадцать семь переходов туда и обратно для того, чтобы извлечь со дна кратера весь калий.

Когда это было сделано, Моони приступил к изготовлению кислорода и одновременно с этим привел в действие все машины и электрические аккумуляторы. Через сорок восемь часов, как совершенно точно рассчитал Моони, все необходимые приготовления были окончены. Теперь оставалось только привести в действие электрический ток, и приближение луны к земле должно было начаться немедленно.

За завтраком Моони объявил всем присутствующим, что все уже готово и теперь ничто не может помешать им пуститься в обратный путь. Потом он спокойно соединил провода — и электрический ток начал действовать.

— Ну, вот мы и в пути! — сказал он, взглянув на свой хронометр и делая какие-то заметки карандашом в записной книжке. — Ровно через сто пятьдесят часов и восемь минут мы прибудем на землю.

— На землю? А куда именно? — спросила Гертруда.

— В Судан! Вы довольны? Недаром я все последнее время так торопился. В данный момент земля обращена к нам именно этой стороной и к концу нашего путешествия мы спустимся в пустыню Байуда... Если бы мы опоздали всего на один час, то очутились бы на берегах Бенгальского залива или еще дальше, где-нибудь в Кохинхине.

— Если бы вы сказали мне об этом раньше, — пошутила Гертруда, — я бы попросила вас, чтобы мы опустились в Хартуме.

— О, я, конечно, с величайшей готовностью исполнил бы ваше желание, — тем же тоном ответил Моони, — но, к сожалению, для этого нам пришлось бы задержаться некоторое время на луне.

— И надолго?

— Приблизительно — лет на семнадцать...

Все весело засмеялись...

Между тем, в жизни обитателей обсерватории после "отъезда" с луны не произошло никакого изменения: ничто, казалось, не говорило о том, что наши путешественники уже находятся в пути.

Однако, подойдя перед сном к окну, они убедились, что даже простым глазом можно было видеть увеличение земного диска.

С этого момента не оставалось уже никаких сомнений: луна неудержимо стремилась вперед, вторично приближаясь к земле...

Три приятеля, заключенные в тюрьме, все еще не верили, что Моони возьмет их с собою на землю. Они все время так жалобно причитали, что Моони решил сам посетить их.

— До меня дошли слухи, — сказал он, входя в их помещение, — что вы считаете меня способным оставить вас на луне без воздуха и пищи. Поймите же вы, наконец, что я вовсе не для того подарил вам жизнь, уделяя часть нашей пищи и воздуха, чтобы, в конце концов, все же погубить вас. Если бы я захотел, я мог бы сделать это сразу. Нет, друзья мои, я сделал все это для того, чтобы, вернувшись на землю, предать вас в руки правосудия. Вы вернетесь в Судан вместе со мной. Правда, я не могу вам поручиться, что жизнь ваша там будет устлана розами и что вы будете кататься, как сыр в масле, но, во всяком случае, вы вернетесь на землю.

Заключенные выслушали эти слова в мрачном безмолвии, угрюмо глядя под ноги, и как будто несколько успокоились.

На четвертые сутки, считая по земному времени, земля представлялась обитателям обсерватории в виде громадного светлого шара, на котором материки вырисовывались желтоватыми пятнами, среди морей и океанов синевато-стального цвета.

При этом вращение земли вокруг оси было настолько заметно, что можно было даже невооруженным глазом видеть, как различные страны, появлявшиеся на западном краю земного шара постепенно продвигались к востоку и затем скрывались из глаз наблюдателей.

В телескопе различные страны земного шара вырисовывались уже со всеми подробностями; можно было совершенно ясно различить на них горы, леса, моря, озера, а в полярных странах — льды и снега... Иногда тоненькой змейкой извивающаяся нить позволяла угадать Миссисипи или Амазонку; в крошечной точке, как на географической карте, можно было узнать какой-нибудь большой фабрично-промышленный центр. Особенно легко было узнать Париж по его местоположению и своеобразному очертанию. Отсюда он казался маленькой коричневой точкой, величиною с крыло мошки.

Но вскоре густые облака, скопившиеся, вероятно, под влиянием усилившегося притяжения луны, скрыли от глаз любопытных зрителей все эти подробности. Земной шар как будто утратил свои резкие очертания и окутался кружевной пеленой.

К концу пятых суток, т.е. по истечении 120 "земных часов", благодаря положению земли между солнцем и луною на последней наступил полнейший мрак, длившийся больше семи часов.

Когда солнце снова появилось где-то на самом краю лунного горизонта, облака, окутывавшие землю, как бы разорвались на мгновение, и в эту прореху Моони ясно увидел море, усеянное судами; это было Средиземное море. В телескоп ясно был виден не только рельеф побережья, но и острова.

Вскоре густая пелена облаков снова окутала землю. Срок нисхождения луны к земле подходил к концу. Пора было позаботиться о последних приготовлениях к "приезду" на родную планету.

Моони при помощи доктора Бриэ, Виржиля и Каддура стал подымать парашют, чтобы приготовить его к спуску на землю. На уровне верхней галереи возвышалась железная арматура, надежно укрепленная в почве пика Тэбали. Она имела форму триумфальной арки, на которой вместо фронтона красовалась стальная полированная ось, легко и свободно вращавшаяся между двумя шарнирами. От этой оси спускался канат с прикрепленным к нему парашютом, вокруг которого змейкой обвивался тоненький электрический провод; последний сообщался с главным центральным двигателем, регулировавшим действие и силу магнита.

Горизонтальный нож или гильотинка, укрепленная на высоте поднятой руки человека, была устроена так, что при легком нажатии приводящей ее в движение пружины она должна была перерезать и канат, на котором висел парашют, и электрический провод.

При этом одновременно парашют отделялся от своей арматуры, а магнитное действие скалы Тэбали мгновенно прекращалось. Но на этот раз секрет сложного механизма не был известен решительно никому, кроме самого Моони.

Парашют, сшитый Гертрудой и Фатимой из особой шелковой ткани, представлял собой круг, похожий на споротую обтяжку огромного зонтика, натянутого на стальной остов. Остов этот был устроен таким образом, что его в любое время легко можно было разобрать и тем облегчить парашют, как только воздух окажется достаточно плотным для поддержания парашюта в надлежащем виде без помощи стальных пружин.

Корзинка, подвешенная на толстых, шелковых шнурах к краям парашюта, состояла из круглой деревянной платформы, имевшей два метра в диаметре. На этой платформе были приготовлены места для одиннадцати респираторов, которые должны были служить одновременно и табуретами.

Посредине платформы стояла корзина со съестными припасами, приготовленная специалистом по этим делам Тиррелем Смисом. Тут же находились барометр-анероид и термометр.

Когда солнце вновь скрылось за темным земным диском, наступила черная беспросветная ночь. На небе не виднелось ни одной бледной звездочки, да и самого неба не существовало, потому что земля заслонила собой все небо от обитателей пика Тэбали.

Все они собрались в большой круглой зале обсерватории вокруг стола, над которым горела одинокая электрическая лампочка, и молча ожидали, когда Моони подаст им знак садиться в корзину парашюта.

Все сознавали, что наступает решительный момент, который должен был окончиться спасением или окончательной гибелью. Тревожное, напряженное молчание царило в круглой зале.

Наконец Моони встал и совершенно спокойно произнес:

— Через тридцать восемь минут мы будем на земле! Пора садиться в корзинку парашюта.

Гертруда, Фатима и доктор Бриэ, захватив с собой респираторы, вышли на верхнюю галерею и спустились в корзинку парашюта. Проводив их, Моони вернулся в залу обсерватории и стал торопить Когхилля и Тирреля Смиса.

— Идите, идите поскорее! — сказал он. — Парашют уже начал заметно отклоняться от своего вертикального положения. Вы, Буцефал с Тиррелем, идите к парашюту, а я с Виржилем и Каддуром отправлюсь за нашими пленниками.

Когхилль и его образцовый камердинер поспешили на верхнюю галерею, а Моони направился в склад за респираторами для заключенных.

Но едва он вошел в круговую галерею обсерватории, как заметил в темноте какую-то тень; через несколько секунд он почувствовал довольно сильный удар по правому плечу. Почти в тот же момент несколько сильных рук схватили его поперек туловища, стараясь повалить на пол.

— А, вы хотели отправиться без нас?! — Но этому не бывать! — кричал над самым его ухом задыхающийся от бешенства и злобы Вагнер.

Отбиваясь изо всех сил от нападающих, Моони заметил, как две какие-то смутные тени отделились от стены.

— Каддур... Виржиль... скорее ко мне! На помощь!

К счастью, Виржиль и Каддур были поблизости; в одну секунду они очутились подле него и, сообразив, в чем дело, набросились на негодяев. Моони вскоре удалось справиться со своим противником, которого он схватил за горло и повалил на пол.

Между тем, Виржиль ловким ударом кулака в живот повалил Грифинса, а Каддур схватил обеими руками Фогеля и сжал его с такой силой, что тот начал хрипеть.

— Ну, вот! Теперь все трое в наших руках! — воскликнул Виржиль. — Канальи вы этакие!.. Мы только пришли за вами, чтобы взять вас с собой, а вы ведете себя, как разбойники, нападающие из-за угла на безоружного человека, да еще втроем на одного...

Теперь нужно было решить, что делать с усмиренными бунтовщиками. Если бы победители имели при себе какое-либо оружие, то все расчеты с ними можно было бы разом покончить, но никакого оружия у них не было.

— Если вы, г. Моони и Каддур, придержите вот этого мерзавца, я живо сбегаю за веревками, — предложил Виржиль.

С этими словами он схватил Грифинса и приволок его к тому месту, где стояли Моони и Каддур со своими пленными. Не выпуская их из рук, они ловко сумели придержать и третьего.

— Захвати с собой фонарь, Виржиль. Да, главное, спеши: каждая минута дорога! — воскликнул ему вслед Моони.

Виржиль мигом скрылся в складах обсерватории. Едва успел он выйти, как три злоумышленника тотчас же сделали попытку освободиться, надеясь, что им втроем удастся как-нибудь осилить двоих. Но они ошиблись в расчете: и Каддур, и Моони отличались вполне достаточной силой, чтобы попытка отставных комиссаров не увенчалась успехом.

— Еще одно движение, — и я придушу кого-либо из вас! — злобно крикнул карлик, сжимая в каждой руке шею одного из своих врагов.

Это было так убедительно, что никто из пленников не посмел уже шевелиться.

Через минуту Виржиль вернулся с целой связкой крепких веревок, и вскоре все три злоумышленника были связаны по рукам и ногам, точно немецкие сосиски.

Они были так удручены постигшей их неудачей, что не издавали ни жалобы, ни стона.

— Ну, а теперь живо за респираторами! — крикнул Моони. — Мы привяжем их им на грудь и таким образом потащим на парашют.

— Как?! — воскликнул изумленный Каддур. — Неужели вы и теперь хотите увезти их с собою?

— Они должны быть преданы настоящему суду, — спокойно ответил Моони. — Ну, Виржиль, тащи сюда скорее респираторы: время дорого.

— Нет, это невозможно! — восклицал между тем Каддур. — Вы должны оставить их здесь! Никакой суд на земле не сможет воздать им должного за все их преступления.

В этот момент Виржиль вернулся с респираторами и надел их на негодяев.

— Готово? Ну тащите этого! — сказал Моони, указывая на Грифинса.

Виржиль подхватил его за плечи, но карлик не пошевельнулся.

— Если Каддур не хочет нам помочь, то мы с тобой вынесем его сами, — сказал Моони, нагибаясь, чтобы поднять связанного Грифинса за ноги.

Но карлик тотчас же бросился вперед и решительно загородил собою дверь.

— Люди эти не выйдут отсюда! — проговорил он решительно глухим голосом. — Я этого не хочу и не допущу.

— Каддур! Да в уме ли вы?.. — крикнул Моони. — Я прошу вас подчиниться моему распоряжению.

— Нет! Пока я жив, вы не сделаете этого!..

— Что же, вы силой хотите воспрепятствовать?..

— Да, если это будет нужно!

Моони, не говоря ни слова, дал понять знаком Виржилю, чтобы тот опять подхватил под руки Грифинса, а сам подхватил его за ноги, желая все-таки вынести к парашюту, но карлик снова загородил им дорогу.

— Мне тяжело и больно идти против вашего желания, господин Моони! — промолвил он с искренним огорчением. — Но я решил: пока я жив, эти люди не выйдут отсюда ни живыми, ни мертвыми, и решение это бесповоротно. Суд над ними принадлежит мне по праву, и право это не уступлю никакому другому суду.

Между тем, остальные путешественники, находившиеся в парашюте, начали тревожиться столь продолжительным отсутствием Моони. Доктор Бриэ снова поднялся из парашюта в галерею и крикнул:

— Где же вы запропали, Норбер? Пора бросить ваши прогулки с фонарями: наш парашют находится уже под углом в 25 градусов к поверхности луны...

Моони поспешно достал свой хронометр и поразился: прошло уже тридцать две минуты с тех пор, как он вернулся в обсерваторию.

— У нас остается всего шесть минут времени, — проговорил он. — Каддур, еще раз прошу вас не заставлять нас прибегать к насилию... Поймите, что вы всех нас подвергаете опасности. Поймите, что каждая секунда дорога...

Но карлик продолжал неподвижно стоять в дверях, скрестив на груди руки, с самым решительным и непреклонным видом.

— Идите, г. Моони, я вас не задерживаю, но эти люди останутся здесь! — упрямо твердил он.

Моони выбежал в круглую залу и взглянул на парашют. Положение его значительно изменилось. По отношению к поверхности луны он находился уже под углом не в двадцать пять, как говорил доктор Бриэ, а в тридцать пять градусов. Еще несколько минут, — и этот угол увеличится до девяносто градусов, когда нужно будет перерезать канат и прервать электрический ток. С первого же взгляда он понял, что дальнейшее промедление грозит смертельной опасностью.

— Виржиль... Каддур... — крикнул он, снова вбегая в верхнюю галерею, — нельзя терять ни мгновения!.. Бегите скорее к парашюту!

Выбежав из дверей обсерватории на площадку, Моони заметил, что за ним следует только Виржиль. Тогда он бегом вернулся назад, чтобы позвать Каддура, но дверь верхней галереи оказалась запертою на ключ.

— Каддур! Каддур! — кричал он изо всех сил. — Идите же! Каждая секунда дорога!

Ответа не было. Ждать больше нельзя было ни мгновения...

— Каддур! Каддур! — крикнул еще раз Моони в отчаянии. — Идите... Я прощу вас, только идите!.. Я все забыл!..

Только эхо отвечало на крики Моони, а парашют, незаметно вращаясь вокруг своей оси, находился теперь в таком положении, что Моони только с большим трудом мог вскочить в корзину, спустившись вниз по канатам. Очутившись среди своих друзей, он взглянул еще раз на свой хронометр. Решительный момент наступил. Осталось еще две минуты...

Если за это время наши путешественники не успеют, отделившись от луны, вернуть ей полную свободу, то между луной и землей должно будет произойти такое страшное столкновение, при котором несчастный парашют неминуемо будет раздавлен сжатым воздухом...

Моони протянул руку к пружине, приводящей в действие гильотинку.

В этот момент на пороге обсерватории показался Каддур. Он держал высоко над головою электрический фонарь и освещал им площадку, как будто стараясь разглядеть парашют.

— Идите... идите... — казалось, говорили ему все, протягивая к нему руки.

Но Каддур грустно покачал головою и стал махать платком, прощаясь с нашими друзьями.

Моони нажал пружину гильотинки. В то же мгновение, без малейшего сотрясения, парашют плавно отделился от своей оси. Одновременно с этим искусственный магнит механически прекратил свое действие, и луна стала удаляться от земли. Прежде, чем наши путешественники успели понять, в чем дело, обсерватория и самый пик Тэбали уже скрылись у них из глаз, потонув в беспросветном мраке. Только глухой гул и отдаленные раскаты взрыва, доносившиеся до наших путников из глубины пространства, свидетельствовали о том, что это внезапное разлучение луны с землею не обошлось без катастрофы. А внизу, над землей, сверкали молнии, вздрагивая в облаках, клубившихся под парашютом.

Между тем, парашют так быстро приближался к земле, что барометр поднимался на целых два градуса в секунду... Но все же до земли еще было далеко: парашют еще не достиг воздушной оболочки земного шара.

Моони не уменьшал быстроты падения парашюта, желая поскорее достичь верхних слоев земной атмосферы. По его расчетам, они расстались с луною на высоте 20.000 метров над уровнем моря. Когда стрелка барометра стала указывать высоту 4.500 метров, на которой атмосфера уже достаточно плотна, Моони замедлил движение парашюта. Он привел в действие пружины, посредством которых совершалась разборка металлического остова парашюта; теперь некоторые части его могли быть выкинуты за борт, вследствие чего уменьшался груз самого парашюта.

— Ну-ка, Виржиль! — проговорил Моони, снимая свой респиратор. — Давай сбрасывать лишний груз.

Услышав слова Моони, все стали отвязывать одну за другой составные части остова парашюта и сбрасывать их за борт. Падая несравненно быстрее, чем парашют, эти металлические предметы скоро бесследно исчезли в пространстве.

— Через несколько минут мы будем на земле! — торжественно объявил Моони, когда разборка остова парашюта была окончена.

Видя, что Моони свободно обходится без респиратора, все остальные также последовали его примеру и сняли свои респираторы.

Окружающий мрак сгущался.

Всех охватило крайне неприятное ощущение сырости и пронизывающего холода: очевидно, они вступали теперь в полосу облаков.

Со всех сторон их окружал такой густой туман, что на расстоянии одного аршина ничего не было видно, несмотря даже на электрический фонарь, свет которого заволакивался каким-то густым белым облаком.

Всех охватывало оцепенение, как будто они заживо замерзали. Испытывая то же ощущение и желая приободрить всех, Моони сделал над собою усилие и заговорил.

— Еще несколько минут, — громко и почти весело произнес он, — и мы очутимся на земле. Надеюсь, это произойдет вполне благополучно, но первое наше прикосновение к земле будет сопровождаться довольно сильным толчком. Чтобы ослабить этот толчок, мы должны прежде всего выбросить за борт все бесполезные предметы, как например, кислородные резервуары и респираторы, которые нам теперь больше не нужны. Затем предупреждаю вас, друзья мои: когда настанет решительный момент, о котором я своевременно предупрежу вас, вы должны уцепиться руками за круг верхней части сетки и повиснуть на руках... Как вы полагаете, Гертруда, сможете ли вы удержаться на руках в течение нескольких секунд?

— Да, конечно, — ответила она. — Но я положительно не могу не думать об этих несчастных, которых мы оставили там... Ведь они неминуемо погибнут...

— Я сделал все возможное и даже невозможное, чтобы увезти их с собою, — проговорил Моони, — но все мои усилия разбились о непреклонную волю и упорство несчастного Каддура. Не мог же я пожертвовать жизнью всех нас...

— Но, скажите, чего же, собственно, хотел Каддур?

— Он требовал, чтобы мы оставили его врагов на луне, и силой воспротивился моему желанию увезти их с собою. Я не ожидал, что этот карлик способен проявить такое невероятное упорство и пожертвует собственною жизнью ради мести.

Парашют спускался все ниже и ниже. Все яснее и отчетливее видны были очертания отдельных предметов на земле. Вдруг поднялся довольно сильный ветер, который начал швырять парашют то в одну, то в другую сторону. Внимательно вглядевшись вниз, Моони начинал смутно различать крупные здания, холмы и т.д. Пошел мелкий дождичек, но путешественники, находившиеся под прикрытием парашюта, встретили его с радостью, как нечто такое, от чего все они давно уже успели отвыкнуть.

Ветер начал стихать, но дождь сделал шелковую ткань парашюта более тяжелой, и Моони заметил, что они стали спускаться что-то уж слишком быстро и стремительно. Тотчас же, по его распоряжению, из корзинки парашюта был выброшен всякий груз, в том числе и столь заботливо припасенные Тиррелем съестные продукты. Движение парашюта, благодаря этому, значительно замедлилось.

Потом стало доноситься порывами горячее дыхание ветра с целыми тучами мелкого раскаленного песку, сразу высушившего парашют. Этим же ветром его стало относить к западу. Но тут корзинка парашюта за что-то задела и затем, медленно миновав это препятствие, поплыла дальше.

— Это — дерево!.. Мы сейчас задели за дерево! — воскликнул Моони. — Хватайтесь за веревки и старайтесь повиснуть на руках... Подымите ноги...

Довольно сильный толчок прервал его слова. Парашют коснулся земли. Все путешественники удержались на ногах, благодаря своевременному предупреждению Моони; только Тиррель Смис полетел через голову за борт корзинки, вследствие чего парашют на мгновение слегка подпрыгнул.

— Ну, теперь выбирайтесь из парашюта. Смело становитесь на ноги, — крикнул Моони. — Мы на земле!

"Изгнанники земли" снова возвратились на родную планету.

С трудом удалось нашим путешественникам выбраться из-под громадной пелены парашюта. К счастью, никто особенно не пострадал: у одного оказался легкий вывих, у другого зашиблена рука, Гертруда получила порядочную ссадину, а Фатима наставила себе фонарь на лбу.

Все, однако, испытывали странное, болезненное ощущение во всех членах и какую-то тяжесть, как будто к ногам их были привязаны гири по несколько пудов. Но вместе с этим неприятным и тяжелым физическим ощущением каждый испытывал радость при сознании, что снова находится на земле. Фатима, во всем страстная и экспансивная, выразила со свойственной ей наивностью свое чувство горячей любви к "матери-земле": она порывисто бросилась на колени и, припав лицом к земле, поцеловала ее, воскликнув: — Мать моя, родная, дорогая!..

И это была, действительно, единственная мать ее: та женщина, которую она когда-то, в раннем детстве, звала матерью, давно уже почила вечным сном, и память о ней сохранилась в душе Фатимы, как смутное воспоминание о чем-то далеком...

Доктор Бриэ, несмотря на легкое ошеломление, тотчас же пришел в себя и приступил к исполнению своих профессиональных обязанностей: он немедленно стал щупать первый попавшийся под руку пульс.

— Прекрасный пульс!.. — машинально промолвил он, даже не сознавая, чью руку он держит. — Ровный и полный, двадцать четыре пульсации... прекрасно! Как нельзя лучше! И впредь следует придерживаться простого здорового режима!..

— Эй, доктор! — смеясь, окликнул его Моони, — вот уже поистине можно сказать, что вы упали с луны.

— Упал с луны?.. Да, действительно... Так оно и есть! Но скажите мне, где же мы находимся в данный момент?

— Я охотно сообщил бы вам это, если бы знал сам... Полагаю, что мы находимся в Судане или, вероятнее всего, в Нубийской пустыне... Почва под нами песчаная, и благодаря этому наше падение было не так ощутительно, как я ожидал.

— Как бы там ни было, но все же мы, наконец, на коровьем паркете, — засмеялся доктор, — а это самое главное... Ну, а мы как себя чувствуем, Гертруда?

— Племянница ваша, г. доктор, чувствует себя прекрасно! — ответил за нее Моони.

— А вы, сэр Когхилль?

— Благодарю вас, вполне прилично.

— А Виржиль?

— Я цел и невредим, доктор, и весь к вашим услугам. Если желаете, я могу хоть снова прокатиться на луну.

— Молодцом! — весело воскликнул доктор. — От души поздравляю вас, Виржиль, с прибытием на землю... Ну, а Фатима как?.. А Тиррель Смис?.. Да где же Тиррель Смис?.. Что-то его не видать!...

— В самом деле, где же Тиррель? — вспомнил Когхилль, оглядываясь во все стороны. — Тиррель... Тиррель...

На призыв Когхилля как будто из-под земли раздался какой-то глухой стон. Темнота была кромешная и поэтому пришлось разыскивать без вести пропавшего наощупь. Наконец, Виржиль шагах в десяти от общего лагеря наткнулся на какой-то предмет, имевший много общего с образцовым камердинером сэра Когхилля.

— Эй, товарищ! Что вы такое делаете? — крикнул он, видя, что Тиррель молчаливо стоит в какой-то странной позе, согнувшись дугой и упираясь в землю головой и ногами.

— Я не знаю, где я... — отвечал какой-то замогильный голос, — у меня земля в глазах, во рту, в носу, в ушах... Мне так тяжело... Все тело ноет и болит... Я наверное переломил себе руки и ноги... Ох!..

— Бросьте вы это, друг мой! — весело воскликнул Виржиль. — Вы просто ткнулись головой в песок, ну, что называется, редьку закопали. Да так вот и стоите!.. Встаньте, выпрямитесь, отряхнитесь и все пройдет. Уж не приняли ли вы Нубийскую пустыню за море. Тут, ведь, нырять неудобно...

С этими словами Виржиль поднял Тирреля Смиса и, поддерживая под руки, привел к тому месту, где расположились остальные путешественники.

— Ну, вот, вы теперь и сами видите, приятель, что вы еще не сломались, — шутил Виржиль.

— Ты где же был, Тиррель? — благодушно воскликнул Когхилль. — Я опасался, что ты собираешься лишить меня своей приятной компании. Ты разве не имеешь ни малейшего желания снова отправиться с нами на луну? Неужели ты отпустишь меня одного?

Бедный образцовый камердинер с трудом подавил возглас отвращения и ужаса при этом вопросе. Как? Неужели ему придется снова вернуться на эту отвратительную луну, которую он давно уже проклял в душе?.. Эта перспектива не только не улыбалась, — она была бы самым тяжелым ударом для обескураженного Тирреля Смиса. Но он еще никогда в своей жизни не погрешил против священных обязанностей примерного слуги и поэтому ответил:

— Я весь к вашим услугам, милорд! Но Гертруда тотчас же успокоила его:

— Не беспокойтесь, Тиррель! Наше путешествие окончено, и если мы его повторим, то, во всяком случае, не так скоро... Сэр Когхилль шутит...

Образцовый камердинер вздохнул полной грудью, точно у него камень с плеч свалился, и, несказанно обрадованный этим сообщением, сейчас же возвратился к исполнению своих обязанностей:

— Если милорд чувствует аппетит, то смею доложить, что корзина со съестными припасами здесь и я могу сервировать стол, если вы пожелаете.

— Вот это самая умная мысль, какую кто-либо высказал здесь до сих пор! — воскликнул доктор Бриэ. — Право, мы не можем лучше отпраздновать наше возвращение на родную планету, как хорошим маленьким ужином.

Но Моони должен был разочаровать всех сообщением о том, что корзина уже давно была выкинута за борт парашюта.

Между тем, первые лучи дневного света стали появляться на востоке и вскоре стало уже так светло, что наши путешественники могли рассмотреть, где они находятся. Парашют спустился в громадную песчаную равнину, усеянную высокими пальмами. С восточной стороны равнина была ограничена сплошной темной полосой зелени, очевидно, окаймлявшей берега какой-нибудь реки.

— Да это, наверное, Нил! — воскликнул Моони. — Прежде всего подкрепимся кокосовым молоком, а потом отправимся туда.

Виржиль тотчас же вскарабкался на пальму и стал сбрасывать вниз совершенно созревшие орехи. Проголодавшиеся путешественники с жадностью поглощали густое и вкусное молоко, от которого они уже успели отвыкнуть.

— Какое счастие, — воскликнула Гертруда, — что мы можем обойтись без этих надоедливых, противных респираторов.

— Так вы очень сердиты на них, — пошутил Моони. — А, ведь, без них мы теперь не были бы здесь.

— Ну, считайте меня и черствой, и неблагодарной, сколько вам угодно, — таким же тоном ответила молодая девушка, — а я все же скажу, что предпочитаю наш земной воздух самому лучшему, самому чистому кислороду, которым мы принуждены были пользоваться на луне.

Все остальные путешественники вполне согласились с ней и весело отправились к зеленеющей вдали группе деревьев. Их движения были грузны и неуклюжи: за время пребывания на луне они успели отвыкнуть от своего земного веса и с трудом двигались вперед. Солнце уже поднялось высоко, когда они, измученные и усталые, опустились на траву на берегу желтовато-мутной реки.

— Да, это, несомненно, Нил... — заявил Моони. — Но где мы сейчас находимся? Вот в чем вопрос. Я полагаю, что мы немного ниже Бербера.

— И я так думаю, — сказал доктор Бриэ, — потому что здесь в реке не встречается ни растений, ни трав, образующих целые плавучие острова на Ниле вверх по течению от Бербера. Эти так называемые suda являются характерною особенностью Верхнего Нила.

— Сейчас мы узнаем это достоверно! — воскликнула Гертруда. — Я вижу вон там, вдали, черную точку, которая, по моему мнению, должна быть — "дахабиэ"*.

* "Дахабиэ" длинная лодка с низкими бортами.

Все посмотрели на север и, действительно, увидели на воде черную движущуюся точку.

— Вот оно что значит — глаза-то в двадцать три года! — воскликнул доктор. — А я ничего не вижу!

Между тем, "дахабиэ" заметно приближалась, и вскоре Гертруда заявила, что она видит в ней каких-то людей в красных мундирах.

— Красные мундиры! — воскликнул Когхилль. — Неужели это английские солдаты?

— Ура, старая Англия! — вдруг заревел Тиррель Смис в порыве охватившего его патриотического чувства; но вслед за этой столь непривычной для него бурной манифестацией он снова погрузился в свою обычную апатию и индиферентность.

Вскоре все уже могли вполне ясно разглядеть длинную египетскую лодку, похожую на ладьи, изображенные на стенной живописи времен фараонов.

В ней, действительно, находились английские солдаты, которые подымались вверх по Нилу и производили рекогносцировку, внимательно изучая берега по обе стороны реки. Командующий этим отрядом офицер, заметив на правом берегу людей, которые знаками призывали его к себе, велел лодке подплыть к берегу и крикнул по-английски:

— Кто вы такие? Что вы здесь делаете? Откуда вы явились?

Когхилль хотел ответить английскому офицеру, но вдруг его невольно поразила мысль, что ответ его будет казаться нелепым.

— Ведь не могу же я сказать ему, друзья мои, что мы все только что свалились с луны, — прошептал он, невольно усмехаясь при этом.

— Ну, что же?! Будете вы отвечать мне или нет? — с сердитым нетерпением крикнул английский офицер.

— Моя фамилия Когхилль, живу я в Лондоне на Керзон-Стрит, 29, — торжественно заявил Когхилль, — а эти господа мои друзья... На ваш вопрос, откуда мы явились и что здесь делаем, извините, я, к сожалению, ничего не отвечу.

— В таком случае, чего же вы хотите от меня? — спросил офицер, видимо, недовольный ответом.

— Мы хотим только, чтобы вы были столь любезны и сказали нам, где мы теперь находимся и, если вы найдете это удобным, довезли нас в вашу штаб-квартиру.

Офицер подозрительно посмотрел на странных людей, но, смягченный вежливым и любезным тоном Когхилля, ответил:

— Вы находитесь недалеко от Уади-Хальфа, а вашу просьбу я исполню, так как обязан это сделать по долгу службы, даже и в том случае, если бы вы и не просили меня.

Найдя подходящее место у берега, английский офицер приказал причалить; вместо мостика или трапа на берег были переброшены доски, по которым наши путешественники благополучно перебрались на судно.

Затем гребцам было отдано приказание немедленно повернуть обратно и плыть вниз по течению.

— Вы, вероятно, принадлежите к армии подкрепления? — спросил английского офицера самым развязным тоном Когхилль.

Офицер еще подозрительнее взглянул на всех путешественников.

— Почему это интересует вас? — вдруг спросил он, строго и испытующе глядя на Когхилля. — Уж не тайный ли вы агент Махди?.. Откуда вы явились?.. Где ваши документы и бумаги?

— Документы? Бумаги?! Право у меня нет при себе никаких... — с недоумением ответил Когхилль, тем не менее, шаря с весьма растерянным видом во всех своих карманах. — Но у меня есть при себе визитная карточка, — вот она... возьмите...

— Визитная карточка? — промычал офицер. — Какое значение может иметь простая визитная карточка?.. Впрочем вы объясните все это в штаб-квартире!..

К счастью, плавание по Нилу продолжалось недолго, и наши путешественники вскоре прибыли в Уади-Хальфа, довольно большое, но грязное и жалкое селение у вторых порогов Нила. Англичане только что начали строить здесь свои укрепления, в которых через несколько месяцев с трудом укрылась запоздавшая злополучная экспедиция.

Доставив наших путешественников под конвоем в старую полуразвалившуюся казарму, их ввели в довольно большую залу первого этажа, где без дальнейших рассуждений и объяснений их заперли. Здесь они имели вполне достаточно времени для самых серьезных размышлений, так как в продолжение целых двух часов никто не вспомнил о них. Чем больше все они обсуждали те ответы, которые им придется давать на неизбежные вопросы представителей английской власти, тем больше убеждались, что было бы совершенно невозможно рассказать этим людям о своих лунных приключениях. Поэтому они решили сказать, что прибыли сюда на воздушном шаре с пика Тэбали, где их осаждала армия махдистов. Таким образом можно было, по крайней мере, надеяться снять с себя неприятные подозрения и избежать всяких смехотворных недоразумений, которые неизбежно, должны были бы возникнуть при более подробном ответе путешественников. Около десяти часов утра двери залы, наконец, отворились, и вооруженный пикет явился за "подозрительными личностями", как наши путешественники были названы в рапорте лейтенанта Броуна, командовавшего маленьким рекогносцировочным отрядом на дахабиэ. Под конвоем они были препровождены в помещение второго этажа "пред ясные очи" майора Вартона, командира английского отряда в Уади-Хальфа.

Майор был бравый, видный офицер, очень точно и строго относившийся ко всем своим обязанностям, но, к сожалению, страдавший одним недостатком: он, как и большинство командиров аванпостных частей, видел врагов и шпионов везде и во всех. Кроме того, лейтенант Броун, который доставил путешественников в штаб-квартиру, в своем рапорте несколько приукрасил свою встречу с подозрительными людьми.

Итак, почтенный майор Вартон был уже заранее довольно плохо настроен по отношению к тем людям, которые должны были сейчас предстать перед ним, а потому принял их чрезвычайно грубо.

Он сидел за столом в довольно большой, почти совершено пустой зале вместе с плечистым унтер-офицером, исполнявшим при нем обязанности секретаря. Кроме стола, двух стульев и длинной деревянной скамьи, в комнате не было никакой мебели.

Войдя в залу вместе со своими приятелями, Когхилль выступил вперед, намереваясь вести переговоры с майором.

— Кто вы такие и откуда явились? — сердито спросил майор впившись в Когхилля холодными голубыми глазами, над которыми вырисовывались густые рыжеватые брови.

Когхилль ответил на этот вопрос тоном, который по его мнению, должен был быть полон чувства собственного достоинства, но голос его все-таки дрожал. Он сообщил, что все они только что прибыли на воздушном шаре с пика Тэбали, где их в продолжение долгого времени осаждала армия махдистов. Когхилль сказал, что, совершив благополучно свой полет, они спустились на расстоянии пяти-шести миль отсюда и потом добрались пешком до берега Нила, надеясь встретить здесь людей, которые окажут им содействие.

Однако, майор не захотел даже дослушать до конца его путанные объяснения.

— Пик Тэбали? Что это за гора? Я никогда не слыхал о ней... Ее нет на наших картах генерального штаба! — почти кричал он. — Воздушный шар?.. Где же он, ваш воздушный шар? Подайте мне его сюда!.. Вы говорите, что вас осаждала армия махдистов... Но, прежде всего, такой армии вовсе не существует... Существует только сборище разных мерзавцев, разбойников, воров, словом, разного сброда, шайка негодяев, которых мы рано или поздно перевешаем, как собак. Уж одно это плохо рекомендует вас, что вы называете эту орду — армией. Из этого я заключаю, что вы отнюдь не питаете к ним никаких враждебных чувств и, вероятно, не только не были ими осаждены, но, скорее... наоборот. Потрудитесь предъявить ваши документы...

— Я не имею при себе никаких документов, кроме моей визитной карточки, — жалобно прошептал Когхилль.

— Ваша карточка? Дудки! Неужели вы думаете, что я удовольствуюсь каким-то клочком бумаги без всяких доказательств?! Ну, а эти господа, — есть у них документы?

— Нет, милостивый государь, — вмешался, наконец, Моони, выведенный из терпения поведением майора. — У нас нет при себе никаких документов. Но смею вас уверить, что все мы порядочные люди. Кроме того, я должен предупредить вас: если вы нас задержите, то вам придется отвечать за насилие над французскими гражданами, в том числе и госпожою Керсэнь, дочерью французского генерального консула Судана, находящегося в Хартуме.

— Ах, вот как! — иронически воскликнул майор Вартон. — Вы хотите воспользоваться тем, что дочь г. Керсэня бесследно исчезла! Очень, очень рад узнать об этом. Это весьма интересная для меня подробность.

Он подозвал унтер-офицера, командовавшего пикетом, и отдал ему вполголоса какое-то приказание. Тот круто повернулся на каблуках и тотчас же вышел.

— Так-с, очень, очень рад! — еще раз довольным и насмешливым тоном произнес майор Вартон. — Не могу ли я узнать заодно, кто вы такой или вернее, кем вы желаете себя называть? — обратился он на этот раз уже прямо к Моони.

— Меня зовут Норбер Моони. Я астроном, состоящий при парижской главной обсерватории, а это — доктор Бриэ, прославившийся своими исследованиями в Африке и своими трудами по ботанике.

— Так вы продолжаете все-таки утверждать, что эта молодая особа — дочь г. Керсэня, французского консула в Хартуме? — настойчиво переспросил еще раз майор Вартон.

— Без сомнения.

— Прекрасно, сейчас мы окончательно разоблачим вашу наглую ложь! — воскликнул он с торжествующим видом, услыхав шаги за дверями залы.

Все обернулись к дверям. В залу вошел г. Керсэнь.

— Папа! Папа! Дорогой мой! — воскликнула Гертруда, бросаясь к нему навстречу.

Г. Керсэнь принял ее в свои объятия, а она, обхватив его шею, громко зарыдала от радости и волнения.

Сам г. Керсэнь был не менее счастлив и потрясен этой неожиданной встречей, чем его дочь.

— Гертруда... Дитя мое... Дорогое, любимое дитя мое... — повторял он, прижимая ее к своей груди и целуя ее шелковистую головку. — Тебя ли я вижу здесь? Какими судьбами могло это случиться?.. Я был убежден, что обсерватория на пике Тэбали разрушена и что все вы погибли.

Здесь майор Вартон, мрачная физиономия которого теперь приняла несколько иное выражение, счел возможным деликатно вмешаться в разговор.

— Дорогой г. Керсэнь, — проговорил он, — как я вижу, все эти господа знакомы вам и вы можете поручиться за них... Я очень прошу извинить мне то недоразумение, которое произошло здесь между нами, но, к счастию, выяснилось после вашего прихода. Разрешите мне просить вас позавтракать со мною, чтобы за веселой беседой забыть обо всем происшедшем.

Недавние арестанты молча поклонились. Однако, майору нужна была жертва, на которую можно было бы обрушить свой гнев, и он вскоре нашел виновника всех бед. Подозвав к себе унтер-офицера, он, хмуро сдвинув брови, проговорил:

— Лейтенант Броун отправится под арест на пятнадцать суток за самовольное задержание этих господ и неточное показание в своем рапорте.

Между тем, Гертруда, с радостью глядя на отца, не в силах была вымолвить ни слова. Все волнения, страхи и ужасы прошедшего месяца разом нахлынули на нее и положительно надломили ее силы.

Хотя Керсэнь и сам был взволнован, но он старался успокоить дочь.

— Ну, полно, полно, дитя мое, успокойся! — говорил он, лаская ее. — Теперь мы все вместе и уже ни за что не расстанемся. Но довольно об этом! Расскажи-ка мне лучше, как вы все попали сюда.

— Вам будет удобнее беседовать здесь, в моем кабинете, — любезно предложил майор Вартон, притворяя дверь и вводя отца с дочерью в маленькую смежную комнатку.

Оставшись наедине с отцом, Гертруда, наконец, преодолела свое волнение. Она глубоко вздохнула и, положив обе руки на плечи отцу, сказала:

— Если бы ты только знал, какие странные и невероятные приключения мне пришлось пережить за это время... Но, право, я боюсь, что ты не поверишь мне сразу, так как сама я минутами начинаю сомневаться в том, было ли это все на самом деле или только в бреду, во сне. Между тем это сущая правда. И дядя мой, и сэр Буцефал, и г. Моони, и Фатима, и Виржиль, и Тиррель Смис, — все они могут подтвердить, что я не брежу и что мы действительно провели двадцать девять дней на луне.

— На луне?! — воскликнул с удивлением Керсэнь, и у него мелькнула мысль, что его Гертруда лишилась рассудка. — Не может быть! Ты бредишь! — и он прикоснулся рукой к ее лбу.

— Ну, конечно, тебе трудно поверить, дорогой папа, а, между тем, это действительно так. Клянусь тебе, что я не лишилась рассудка, как ты, быть может, думаешь... Ведь тебе известны были планы г. Моони. Ну, эти мечты, его планы осуществились — вот и все!.. И вот с тех пор, как произошла катастрофа с пиком Тэбали, мы все время находились на луне.

— Нет сомненья... — с ужасом прошептал Керсэнь, — у нее помутился рассудок. Она положительно бредит, бредит тою обстановкой, в которой она прожила все это время.

— Дитя мое, — проговорил он вслух, — ты, кажется, сказала мне, что... г. Моони, сэр Когхилль и дядя тоже побывали... на... луне?!

— Да, папа, мы спустились на землю только вчера ночью.

Керсэнь не мог вынести долее этого мучительного состояния, бросился в соседнюю комнату и не своим голосом окликнул:

— Г. Моони! Вы здесь?

— Да, г. Керсэнь, — ответил молодой ученый. — Я к вашим услугам! Простите меня...

— Простить?.. За что?.. — удивился Керсэнь.

— Совершенно независимо от своего желания, я подвергнул вашу дочь всем опасностям нашей трудной экспедиции... Она сама засвидетельствует, что мы совершенно неожиданно для себя очутились на луне...

— Как?! — воскликнул Керсэнь. — Что вы говорите?.. Значит и вы лишились рассудка. Доктор Бриэ... Сэр Когхилль... Что все это значит?!

— В чем дело? — спросил, как всегда, добродушно-шутливым тоном доктор Бриэ.

— Да вот, Гертруда и г. Моони уверяют, что вы... что вы только что... вернулись... с луны? — с усилием выговорил Керсэнь.

— Ну, да, это совершенно верно, дорогой мой Керсэнь! — подтвердил, улыбаясь, доктор.

— Я не понимаю, — спокойно произнес Когхилль, — почему, собственно, вас это так беспокоит. Все мы остались очень довольны нашей увеселительной прогулкой.

— Что же это такое?! Нет, этого не может быть! — никак не мог примириться Керсэнь.

— Почему же не может быть? — проговорил доктор Бриэ. — Впрочем, если вы все еще сомневаетесь в наших словах, я покажу вам мою превосходнейшую коллекцию лунных горных пород различных геологических формаций, которую мне удалось там собрать, — добавил он, шаря во всех своих карманах. — Черт возьми! — воскликнул он с сожалением, — ведь, я забыл ее на столе в своей комнате на луне. — Какая у меня голова-то!.. Право, хуже, чем у трещотки. Но мой папирус-то при мне, мой лунный папирус...

С этими словами он, действительно, достал из своего объемистого портфеля знаменитый папирус и торжественно преподнес его Керсэню. Последний не знал, что ему делать и что думать об этих единогласных и уверенных показаниях четырех человек.

Наконец, ему было представлено столько доказательств, что он, в конце концов, волей-неволей, должен был согласиться с ними. Но для того, чтобы решиться на это, ему все-таки понадобилось еще свидетельство Виржиля, Фатимы и даже Тирреля Смиса, которое подтвердили слова остальных участников этой необычайной экспедиции.

— Теперь позвольте мне дать вам добрый совет, друзья, — сказал он, поверив, наконец, упорным убеждениям необыкновенных путешественников. — Сохраните эти воспоминания о своем путешествии на луну для себя и никому не рассказывайте о них; в противном случае вас непременно примут за шарлатанов или помешанных.

— Да мы уже имели случай в этом убедиться сегодня утром, — проговорил доктор. — Наши показания привели лишь к тому, что нас засадили под арест и заставили играть довольно печальную роль перед этим грозным английским майором. Но мы все это докажем, в конце концов.

После этого все стали оживленно беседовать. Так неожиданно прибывшие с луны "изгнанники земли" наперерыв стали рассказывать Керсэню о пережитых ими приключениях. Он все еще с трудом верил их рассказам.

Потом Гертруда стала расспрашивать его о том, что он пережил за время их отсутствия.

Керсэнь рассказал; что махдисты почему-то отступили от Хартума и в это-то время ему и удалось узнать о необычайной катастрофе, случившейся на пике Тэбали. Вне себя от ужаса он хотел пробраться в пустыню Байуда, чтобы начать розыски, но в это время его срочно вызвали в Париж, куда он в настоящее время и направляется.

— Как вы полагаете, доктор, — добавил г. Керсэнь, покончив с этими объяснениями, — можно ли будет Гертруде сопровождать меня в это европейское путешествие без особого риска для ее здоровья... Ведь там уже наступает лето...

— О, Гертруда! О ней не беспокойтесь, милейший мой Керсэнь: она может теперь поехать с вами хоть в Лапландию, если только захочет, — засмеялся доктор Бриэ. — Да разве сами вы не видите, какой у нее яркий, здоровый румянец, какие ясные, блестящие глаза? Не видите, как заметно она изменилась, расцвела и ожила? Да, это положительно феномен для меня, как врача. Климат луны со своей разреженной и исключительно сухой атмосферой оказывает чрезвычайно благоприятное влияние на легочных больных...

— Да, я уже с первого взгляда на Гертруду заметил в ней поразительную перемену, — обрадовался Керсэнь, — но я так испугался, что моя девочка не в своем уме...

— Глядя на Гертруду, — продолжал совершенно серьезно доктор Бриэ, — я пришел к мысли о необходимости снова отправиться на луну и основать там образцовую санаторию.

— Тс... ни слова более о луне, милый мой Бриэ! — Вы сами знаете, что до поры до времени это — запрещенная тема разговора... — заметил г. Керсэнь, услыхав за дверьми шаги майора Вартона, который явился пригласить своих гостей перейти в столовую.

Бедный майор теперь старался загладить свою прежнюю грубость по отношению к бывшим арестантам, вдруг превратившимся в гостей. Он стал расспрашивать их, где они спустились, чтобы отправить туда патруль для разыскания парашюта. Но отправленный им на указанное место небольшой пикет не нашел там ничего. Очевидно, кто-то уже успел утащить парашют.

С закатом солнца Керсэнь решил продолжать свой путь по направлению к Каиру. Все наши путешественники так же отправились с ним, намереваясь попасть в Европу через Египет.

Следует отдать справедливость майору Вартону: он предоставил в распоряжение своих гостей все, что только могло им понадобиться во время пути: и провиант, и одежду, и оружие, и многое другое; кроме того, он дал им военный конвой, чтобы совершенно обезопасить их в пути.

После вышеописанных событий прошло уже около года...

Стоял февраль месяц, и на улицах Парижа уже стали зажигать газовые рожки, когда маленькая двухместная каретка подкатила к подъезду красивого дома на улице Обсерватории. В карете сидел наш старый знакомый — доктор Бриэ. Он проворно поднялся по ярко освещенной лестнице во второй этаж и на площадке был встречен слугой, приветствовавшим его особенно радушным восклицанием: "Здравствуйте, г. доктор". Слуга этот был Виржиль.

— Все уже собрались здесь! — проговорил Виржиль, вводя доктора в гостиную, просто, но изящно обставленную.

У камина, в покойном и удобном кресле, сидел г. Керсэнь, с особенным вниманием читавший газету; за столом с работой в руках сидела госпожа Моони, в которой читатель без труда мог бы узнать Гертруду Керсэнь, а рядом с ней сидел Норбер Моони, погрузившийся в чтение весьма объемистой книги.

— Знаете ли, друзья мои, что они осмеливаются утверждать? — воскликнул доктор, влетая, как бомба, в комнату и даже не здороваясь ни с кем в пылу негодования. — Нет, вы только поймите!.. Они утверждают, что мой лунный папирус ни что иное, как простой эфиопский манускрипт. Каково?!

— А кто же это утверждает? — спросили в один голос Гертруда и ее муж.

— Да наша Академия, черт возьми!.. Оказывается, что древние эфиопские цари обыкновенно писали свои декреты на амиантовых (асбестовых) листах и, — что еще особенно любопытно, — употребляли для изложения своих мыслей те же идеографические изображения, как и на моем лунном папирусе. Все они видят в этом доказательство того, что мой папирус ничем не отличается от самого обыкновенного древне-эфиопского манускрипта. А я оказываюсь, в таком случае, в роли лгуна и обманщика, если утверждаю, что привез с собою этот папирус с луны.

— Ах, дядя, а мы-то!.. — воскликнула Гертруда. — Неужели вы думаете, что к нам относятся лучше?! Наши астрономы имеют наглость опровергать все записки и наблюдения Норбера, потому, мол, что Обсерватория не могла не заметить и не знать о повторном приближении луны к земле. Они совершенно не хотят считаться с тем, что в это время, вследствие притяжения луны, небо покрылось густыми облаками и по этой причине не было никакой возможности делать наблюдения. Они даже не принимают во внимание, что именно дни нисхождения луны к земле были отмечены на всей поверхности земного шара совершенно исключительными бурями и необычайными приливами, каких никогда до тех пор не было и причины которых никто не может объяснить. Это ли не явное доказательство того, что эти бури и другие необычайные явления были вызваны приближением луны к земле? Но несмотря на все эти доказательства, никто не хочет согласиться с самым простым и естественным объяснением, которое дает Норбер, и упорно стоят на том, что наше путешествие на луну простая выдумка.

Доктор Бриэ, еще разгоряченный своими спорами и прениями в Академии, слушал Гертруду с видимым нетерпением.

— Ах, я уж слишком хорошо знаю, что все смотрят на наше путешествие, как на выдумку. Но согласитесь, что это прямо возмутительно. Можно дойти до отчаяния даже самому уравновешенному и миролюбивому человеку... Утверждать, что лунный папирус, который я на ваших же глазах вынул из руки селенита, ни что иное, как простой египетский папирус... Что за нелепость?! Это гораздо более возмутительно, чем все опровержения ваших астрономов.

— Но что же вы хотите, дорогой дядя! — воскликнула Гертруда, от души смеясь над волнением и негодованием доктора. — Чего вы ожидали от посторонних, если мы встречаемся с таким полнейшим недоверием даже в людях близких...

— Я уверен, что Гертруда намекает, конечно, на меня, — воскликнул, улыбаясь, Керсэнь, отложив в сторону свою газету. — Да, признаюсь, хотя я тогда сгоряча и поверил всей вашей истории, но потом, поразмыслив об этом деле, я разуверился и решил, что все это просто напросто было игрою воображения, какой-то странной иллюзией...

— Ну, да! Ну, да! — воскликнул доктор с возмущением. — Игра воображения, плод фантазии, галлюцинация, охватившая сразу семь-восемь или, вернее, одиннадцать человек. Да слыханное ли это дело?..

— А почему бы и нет?

— Уж я отлично знаю, что вы теперь преподнесете нам старую теорию этого сумасшедшего врача Маротта, который видел во всех людях субъектов, подверженных припадку коллективного или, как он говорил, "осадного" бреда. Конечно, чего нельзя придумать? Мы отправились из Хартума на Тэбали в момент осады города, попали в руки Махди, нас подвергали жестокому обращению, вследствие чего все мы потеряли рассудок. Когда же опасность миновала, все мы помешались, благодаря психической заразе и влиянию Норбера, издавна, как, конечно, тоже всем известно, страдавшего манией величия — не так ли?

Керсэнь с улыбкой слушал разгоряченного доктора Бриэ.

— Но позвольте вам сказать, — продолжал доктор, — что этот Маротт, к сожалению, сам был ненормальный человек. Он подобную же теорию развивал относительно событий 1870-71 г., объясняя революционное движение массовой психической заразой. Ему только дай волю — и он заново напишет всю древнюю, среднюю и новую историю, объясняя все и вся исключительно припадками "осадного" помешательства.

— Вы, право, могли бы избавить себя от труда рассказывать мне все это, милый доктор, — засмеялся Керсэнь, — я отнюдь не придерживаюсь теории доктора Маротта. У меня своя собственная теория относительно происхождения вашей лунной истории, и я вполне довольствуюсь ею.

— Нельзя ли полюбопытствовать, какая именно, господин управляющий консульскими делами?

— Моя теория заключается в том, что все вы в полном рассудке и даже вполне искренни...

— Вот спасибо! Хоть это-то вы признали. Очень благодарны !

— Да, вы все в полном рассудке, вполне искренни и утверждаете только то, в чем сами вполне уверены, — повторил еще раз г. Керсень. — Но только...

— Только что?

— Но только вы попали в руки этого фантазера — радамехского карлика, величайшего шарлатана и авантюриста в мире. Ему, конечно, были известны планы и проекты Моони в Судане. Зная, что все вы более или менее увлекаетесь его мечтами, он вздумал зло подшутить над вами. С какой целью он это сделал — я, конечно, не знаю, но только ему удалось уверить вас, что все ваши мечты и надежды действительно осуществились.

— Но позвольте узнать, как он достиг этого?

— Как? — Очень просто: посредством гипноза. Загипнотизировав всех вас, он внушил вам эту историю или же просто угостил вас гашишем и затем рассказал про путешествие на луну со всеми подробностями.

— Прекрасно-с! Ну, а мой лунный манускрипт, мой лунный папирус? Что, я его также видел во сне, по-вашему?

— Нет! — спокойно и невозмутимо возразил г. Керсэнь. — Но это мог быть не более, как простой аксессуар, которым воспользовался ловкий карлик, чтобы лучше заставить вас поверить в иллюзию и придать ей более реальный характер. И поэтому, извините меня, может быть, ваша Академия не так уж слепа, как вы полагаете, когда она принимает ваш лунный папирус за манускрипт эфиопского происхождения.

— Теперь вы все сказали, милостивый государь? — иронически осведомился доктор Бриэ, которого последние слова Керсэня задели особенно за живое.

— Да, все!

— Прекрасно! Прекрасно! Но, в таком случае, потрудитесь мне объяснить, каким образом Виржиль, Когхилль и его образцовый слуга Тиррель Смис, которых не было с нами в то время, когда мы попали в руки Каддура, — каким образом и они поддались той же иллюзии?

— Да весьма просто. Карлик, захватив вас в плен, овладел пиком Тэбали, где он нашел Виржиля, Когхилля и Тирреля Смиса; ему не трудно было произвести над ними тот же опыт, которому он подвергнул вас.

— Ну а наш парашют? И он тоже плод воображения? — насмешливо продолжал доктор.

— Но его нигде не нашли...

Доктор прошелся раза два-три по зале, кусая ногти с досады, а затем, остановившись перед Керсэнем, воскликнул:

— Нет. Признаюсь, с вами нет никакой возможности рассуждать серьезно об этом. Если бы я только не позабыл на столе в своей комнате геологическую коллекцию, то вы, надеюсь, уже не стали бы отрицать...

— Эта коллекция также ничего бы решительно не доказала, — прервал его, улыбаясь, Моони. — Ведь эти образцы представляли собою почти полную аналогию с земными горными породами.

— Теперь и вы становитесь на сторону наших противников? Прекрасно, нечего сказать! — воскликнул вконец рассерженный доктор.

— Я отнюдь не изменяю нашему делу, — смеясь, возразил Моони, — а только хочу проследить до конца аргументацию наших противников; собственно говоря, оппозиция их очень мало меня тревожит: я вскоре заставлю их прикусить языки, когда закончу обработку моих наблюдений во время нашего пребывания на луне. Эти доказательства будут совершенно неопровержимы. А пока я довольствуюсь тем доверием, какое мне оказывают наши акционеры.

— Как? Разве они-то верят в наше путешествие на луну? Верят?.. Да?

— О, если бы они не верили в него, то не были бы настоящими акционерами. Это не подлежит сомнению! Они пожертвовали свои кровные денежки на наш опыт и не только верят в успешность его осуществления, но даже предлагают восстановить наш основной капитал новым выпуском облигаций, чтобы при первой возможности вновь возобновить наши работы.

— Если вы когда-нибудь снова отправитесь на луну, возьмите меня с собою: я непременно хочу участвовать в этом путешествии! — воскликнул доктор. — Хочу во что бы то ни стало доказать...

— Увы, дорогой доктор, — возразил молодой астроном, — я весьма боюсь, что на этот раз такого рода путешествие будет делом весьма нелегким. Ведь очень трудно будет найти вторую такую же пиритную скалу, как пик Тэбали.

— Послушайте, друзья мои! — проговорил Керсэнь. — Знаете, что я хочу предложить вам? Давайте дадим все друг другу слово никогда более не говорить об этом деле... Эта тема не только испортит наши милые отношения и испортит наши характеры, но, кроме того, от этих разговоров положительно начинает голова трещать и мысли путаться. Ведь мы с вами теперь решительно ни о чем другом даже и не говорим; все наши разговоры, как белка в колесе, вертятся вокруг луны... Все в доме, не исключая даже маленькой Фатимы, не могут раскрыть рта, чтобы не сказать: "Когда мы были на луне..." Ведь стоит их послушать, они с Виржилем целые дни только и делают, что возятся со своими лунными воспоминаниями... Просто смех и досада!..

Все присутствовавшие дали торжественное обещание никогда больше не касаться этой темы в присутствии Керсэня и, кажется, сдержали свое обещание...

В то самое время, когда наши друзья спорили в Париже, компания камердинеров собралась в одной из зал старинной портерной на Керзон-стрит в Лондоне. Героем этого маленького клуба являлся наш старый знакомый — Тиррель Смис, вернувшийся к родному очагу, в свою возлюбленную старую Англию. Его приятели отнюдь не придерживались мнения г. Керсэня по вопросу о путешествии на луну; напротив, они всегда с удовольствием слушали его рассказы, которые сделались самым излюбленным объектом для всех шуток этой компании.

— Да полно; ты еще станешь, пожалуй, уверять нас, что на луне жили люди! — восклицал кто-нибудь из членов Почтенного собрания.

— Даю честное слово. Там жили люди, да еще какие! Такие рослые красавцы, что разве только немного пониже колонны Трафальгар-Сквера.

— Ну, ну, приятель... Уж и наговорил ты нам всякой дичи...

— Да нет же. Это так и есть, как я вам говорю.

— Но как видно, тебе не очень-то понравилось там, на луне?

— Да, признаюсь, не совсем по вкусу пришлась мне эта луна. Поверите ли, там нельзя было даже трубочки закурить. Ни одной, даю слово... Нельзя было и погулять спокойно, прилично, как подобает воспитанным и благопристойным людям, а приходилось постоянно скакать стрекозами или кузнечиками, делая прыжки в двенадцать ярдов и более... Вы можете себе представить, какой вид придает это порядочному, почтенному человеку. Затем, все там идет совершенно другим порядком; все не так, как надо быть, а наоборот. Так, например, приходится плакать горькими слезами, чтобы иметь возможность развести самый жалкий огонек в такую стужу, какой, быть может, не видал ни один бедняга в Сибири. Мы пили чай, вскипяченный на солнце. Можете себе представить, какой вкус имела эта настойка?.. А когда настала ночь, — так вот, доложу вам, совсем плохая вышла шутка. Что значат в сравнении с этой ночью наши туманы, продолжающиеся по целым неделям... Полных четырнадцать суток беспросветного мрака, да еще при громадной луне, только это, конечно, была не луна, а так только похожа на нее. Наши ученые называли это светом земли, но я хотел бы знать, как можно этому верить, — точно земля светится ночью? Что за выдумки?! Так вот, друзья мои, когда человек испытает все это, он, в конце концов, непременно скажет, что на всем свете лучшее — это стакан эля в Лондоне, в кругу добрых друзей, и что эта глупая луна не стоит одного квадратного фута земли в веселой Англии... Ура!.. — закончил Тиррель Смис свои разглагольствования. — Ура! За старую Англию!..

Тост его, как и следовало ожидать, не остался без подражателей.

Несколько минут спустя, когда наш приятель ушел, весь маленький клуб на улице Керзон, глядя ему вслед, стал печально покачивать головами. А потом один почтенный, старый камердинер взял на себя труд резюмировать в двух словах общую мысль о веселом, вдохновенном рассказчике:

— Бедняга, у него чердачок опустел! — сказал он, дотрагиваясь указательным пальцем до своего лба.

КОНЕЦ

назад