ИСПЫТАНИЕ

Голос Ослея Лончки пробудил Пиркса от грез о двукроновке, которая, как ему представлялось, лежит в кармане старых гражданских брюк на дне шкафа. Серебряная, звонкая, забытая. Минуту назад он хорошо знал, что там не было ничего. В лучшем случае — старая почтовая квитанция. Но постепенно он убедил себя в том, что монета могла там быть, а когда Ослей произнес его фамилию, он уже был в этом абсолютно уверен. Он буквально ощущал ее, видел, как она лежит в этом кармане. На эти деньги он мог бы пойти в кино, и осталось бы еще полкроны. А если бы он пошел только на хронику, то смог бы отложить целую крону, а на сдачу попробовать счастье в автоматической рулетке. И вдруг бы автомат испортился и начал бы непрерывно высыпать монеты прямо в подставленную ладонь — только успевай совать их в карман! Повезло же ведь так Смиге! Пиркс мысленно даже начал уже клониться под тяжестью неожиданного богатства, и в это мгновение голос Ослея пробудил его от грез.

Преподаватель, опираясь на здоровую ногу, заложив, по своему обыкновению, руки за спину, задал вопрос:

— Что бы вы сделали, встретив при патрулировании чужую ракету?

Пиркс открыл рот, как будто надеялся, что нужный ответ появится сам собой. Казалось, что он знает о том, что нужно в таких случаях делать, мень­ше всех других людей на Земле.

— Приблизился бы, — сказал он глухим, странно охрипшим голосом.

Курс замер. Запахло чем-то более веселым, чем лекция.

— Очень хорошо, — отеческим голосом произнес Ослей Лончка. — И что дальше?

— Затормозил бы, — сказал он, чувствуя, что на­ходится далеко за пределами своих знаний. Он лихорадочно искал в опустевшей голове обрывки па­раграфов «Поведения в пространстве». Ему казалось, что он их вообще никогда не читал. Он скромно потупился и увидел, что Смига говорит что-то одними губами. Пиркс прочитал по губам и повторил вслух, прежде чем понял смысл подсказки:

— Представился бы.

Весь курс захохотал. Ослей секунду еще боролся с собой и тоже расхохотался. Но он быстро стал серьезным.

— Явитесь ко мне завтра со своей навигационной книжкой. — И вызвал следующего: — Курсант Бёрст.

Пиркс сел осторожно, как будто кресло было из стекла, к тому же еще не совсем остывшего. Пиркс даже не очень сердился на Смигу — уж такой это человек, Смита, не может упустить случая посмеять­ся над приятелем. Пиркс не слышал ни слова из того, что говорил Бёрст — тот рисовал на доске кри­вые, а Ослей, по обыкновению, приглушал ответы Электронного Калькулятора так, чтобы отвечавший в конце концов запутался в вычислениях. Регламент позволял пользоваться Калькулятором, но у Ослея на сей счет была собственная теория: «Калькуля­тор — тот же человек, — говорил Ослей, — и тоже может испортиться». Не сердился Пиркс и на Ослея. Пиркс вообще редко сердился. Почти никогда. Через минуту он уже видел себя стоящим перед магазином на Диерхоф и рассматривающим в витрине газовые пистолеты, из которых можно стрелять холостыми пулями и газовыми патронами — комплект шесть крон, сотня зарядов. Конечно, на Диерхоф он был только в воображении.

После звонка курс покинул зал не так, как пер­вый или второй — с криками и топотом, нет, они-то ведь уже не были в конце концов детьми. Почти по­ловина курсантов направилась в столовую — там, правда, в это время не было еще обеда, но была возможность встретить новую официантку, говорили, что она красивая. Пиркс медленно шел по проходу между стеклянными шкафами со звездными глобу­сами и с каждым шагом все более терял надежду, что в кармане брюк окажется монета. Сходя с по­следней ступеньки, он уже точно знал, что ее там никогда и не было.

У выхода стояли Бёрст, Смита и Пайяртц, с ко­торым Пиркс когда-то полгода просидел за одной партой на лекциях космодезии. Пайяртц тогда еще замарал тушью все звезды в атласе Пиркса.

— У тебя завтра пробный полет, — сказал ему Бёрст, когда Пиркс проходил мимо них.

— Хорошо, — ответил Пиркс флегматично. Его не так-то просто провести.

— Не веришь — прочитай! — Бёрст стукнул пальцем в таблицу объявлений.

Пиркс хотел пройти не останавливаясь, но голова сама собой повернулась к списку. Там было всего три фамилии. «Курсант Пиркс», — торчало там, сак гвоздь, на самом верху.

Некоторое время он ничего не понимал. Потом он услышал, как будто издалека, свой собственный голос:

— Ну и что? Я же сказал — хорошо!

Он вышел и пошел по аллее между клумбами c незабудками и лютиками. Незабудки изображали приземляющуюся ракету, лютики — выхлопную струю газов. Пиркс не замечал ни клумб, ни дороги, не видел Ослея, который вышел из бокового крыла ин­ститута. Поэтому он чуть не налетел на него, но, к счастью, успел все-таки отдать салют перед самым носом преподавателя.

— А, Пиркс! — сказал Ослей. — Завтра летите? Ну, счастливо! Может быть, вам удастся встретить тех — чужих...

Интернат находился в парке, в противоположном его конце, спрятанный за большими плакучими ива­ми. Здание интерната стояло над самым прудом, а боковое крыло поднималось на каменных колоннах над самой водой. Об этих колоннах кто-то пустил слух, что они привезены с Луны, — ерунда, конечно, но первокурсники вырезали на колоннах свои ини­циалы с чувством трепетного почтения. Фамилия Пиркса тоже где-то там была — нацарапал ее четыре года назад.

В своей комнате — она была такой маленькой, что он жил в ней один, — Пиркс постоял некоторое время, раздумывая, стоит ли все-таки открыть шкаф. Он отлично помнил, где лежали его старые брюки. Он хранил их просто потому, что этого делать не раз­решалось, а так от них никакой пользы не было. Потом Пиркс закрыл глаза, присел перед шкафом, просунул руку внутрь и нащупал карман. Конечно, — он ведь так и думал — монеты в кармане не было...

Пиркс стоял в незастегнутом комбинезоне на стальной доске помоста, под самым куполом зала, придерживаясь локтями за натянутый, как поручень, трос: обе руки у него были заняты. В одной он дер­жал навигационную книжку, в другой — амулет-шпаргалку, одолженную Смигой. Говорили, что с этой шпаргалкой летал весь курс. Правда, непонят­но было, как же она тогда потом возвращалась в ин­ститут — ведь после пробного полета курсанты остав­ляли институт и направлялись на север, на базу, где начиналась муштра перед выпускными экзаменами. Но, наверно, шпаргалка как-то все-таки возвраща­лась. А может быть, ее сбрасывали на парашюте. Нет, конечно, парашют это шутка.

Он стоял на пружинящей доске над сорокаметро­вой пропастью и, чтобы сократить ожидание, гадал, будут ли его ощупывать, — это, увы, случалось, по­тому что курсанты брали с собой в пробные полеты самые странные и строжайше запрещенные вещи, начиная с плоских фляжек с вином и кончая жевательным табаком и фотографиями знакомых девчо­нок. Не говоря уже, конечно, о шпаргалках. Пиркс долго искал на себе место, куда бы можно было ег спрятать: в ботинок, во внутренний карман комбине­зона, в маленький звездный атлас, который разре­шалось брать с собой? Он подумал было, что непло­хо было бы в футляр для очков, но, во-первых, это должен был бы быть огромный футляр, а во-вторых, он не носил очков; потом он сообразил, что если бы он носил очки, его вообще не приняли бы в институт.

Так он стоял на стальном помосте и ждал Шефа и инструкторов, а те, неизвестно почему, опаздывали, хотя старт был назначен на 19.40, а было уже 19.27. Пиркс стоял и думал: если бы был кусочек пла­стыря, то можно было бы прикрепить шпаргалку под мышкой. Говорят, что маленький Йеркс так и сделал, а когда инструктор захотел его ощупать, Йеркс начал пищать, что боится щекотки. Но Пиркс не производил впечатления человека, который боит­ся щекотки. Он сам это знал и не питал на сей счет никаких иллюзий. Поэтому он самым естественным образом держал свою шпаргалку в правой руке, и только когда он вспомнил, что этой рукой он должен будет поздороваться со всеми, он решил переложить шпаргалку в левую руку. Своими манипуляциями он, к сам того не желая, раскачал помост и чуть не свалился вниз. Наконец на другом конце помоста послышались шаги. Людей Пиркс увидел не сразу, потому что под потолком зала было темно.

Все эти люди были, как обычно, в мундирах, щегольски одеты, особенно Шеф. На Пирксе же был комбинезон, который даже незастегнутый сидел на нем, как двадцать костюмов для игры в регби; вдобавок с обеих сторон высокого воротника свисали длинные провода интеркома и внешнего радиофона, на шее болтались шланги кислородного аппарата, на плечи давил запасной баллон, в двойном противопотном белье было чертовски жарко.

Внезапно весь помост начал подпрыгивать. Кто-то подходил сзади. Это был Бёрст в таком же комбинезоне. Он резко отсалютовал большой рукавицей и подошел так близко, точно хотел столкнуть Пиркса вниз.

Когда инструкторы и Шеф прошли вперед, Пиркс удивленно спросил:

— Разве ты летишь? Ведь тебя не было в списке.

— Брендан заболел. Я лечу вместо него, — отве­тил Бёрст.

Пиркс на мгновение почувствовал себя обману­тым. Полет в конце концов был для него, Пиркса, единственным шансом хоть на миллиметр прибли­зиться к тому недосягаемому, что для него символи­зировал Бёрст, сам о том не подозревая. Бёрст был самым способным на курсе, но это Пиркс относитель­но легко прощал ему и даже питал к математиче­ским талантам Берета некоторое уважение, особенно с того времени, как Пиркс был свидетелем успешного состязания Бёрста с Электронным Калькулято­ром, в котором Бёрст потерял инициативу, только начиная с корней четвертой степени. Бёрст имел со­стоятельных родителей, так что ему не нужно было предаваться мечтам о монетах, затерявшихся в старых брюках. Но ко всему этому Бёрст имел велико­лепные результаты в легкой атлетике, прыгал, как черт, замечательно танцевал, и, главное, он был красив, чего никак нельзя было сказать о Пирксе.

Они шли по длинному помосту между решетча­тыми опорами крыши, проходя мимо стоявших в ряд ракет, до тех пор, пока не вошли в полосу света — в этом месте часть крыши была отодвинута на про­тяжении двухсот метров. На огромных бетонных во­ронках, назначением которых было поглощать и от­водить вниз реактивную струю, стояли две колос­сальные конусообразные ракеты — по крайней мере Пирксу они казались колоссальными: каждая сорока восьми метров вышиной и одиннадцати метров в донном диаметре.

К люкам, уже открытым, были переброшены ма­ленькие мостки, но проход преграждали поставлен­ные посреди мостков красные вымпелы. Пиркс знал, что ему предстоит самому отодвинуть вымпел в сто­рону после того, как он скажет, что готов к выпол­нению задания, и он знал также, что все это он бу­дет делать первый раз в жизни. Внезапно им овла­дело предчувствие, что, отодвигая вымпел, он обя­зательно споткнется о канат и растянется во всю длину — такие вещи случались. А если с кем-нибудь такое могло случиться, то с ним-то наверняка долж­но было произойти, потому что ему временами ка­залось, что он неудачник. Преподаватели называли его иначе — зевакой, который всегда, думает о чем угодно, кроме того, о чем как раз нужно думать. Но все дело было в том, что ему просто легче было дей­ствовать, чем говорить. Между его действием и мыслью, оформленной словами, зияла... ну, может быть, не пропасть, но какая-то там была преграда, которая затрудняла его жизнь. Никто не понимал, что Пиркс был мечтателем, считали, что он попросту ротозей. Но это было совсем не так.

Пиркс глянул краем глаза и увидел, что Бёрст уже остановился как положено, на шаг от края мо­стика, и ждет Шефа, прижав руки к еще не надутым резиновым бандажам комбинезона. Пиркс подумал, что даже этот странный наряд идет Бёрсту, что комбинезон на нем выглядит действительно как просто нсзастегнутый комбинезон, тогда как на Пирксе он выглядел так, будто в нем еще много лишнего воздуха, и потому ему так неловко в нем ходить, и он вынужден так широко расставлять ноги. Он сдвинул ноги насколько было возможно — каблуки все равно не хотели сходиться. Почему у Бёрста они сходились? Это было совершенно непонятно. Если [бы он не посмотрел на Бёрста, он бы, наверное, совсем позабыл о том, что нужно принять уставное положение — спиной к ракете, лицом к людям в мун­дирах. Те подошли сначала к Бёрсту — ну пусть потому, что его фамилия на «Б», но это тоже было не просто случайностью, а случайностью не в пользу Пиркса: уж лучше бы, как говорится, сразу.

Он слышал с пятого на десятое, что говорили Бёрсту. Тот отвечал быстро, так быстро, что Пиркс ничего не понял. Потом подошли к нему, но когда Шеф начал говорить, Пиркс почему-то вспомнил, что их должно было лететь трое, а не двое — куда же девался этот третий? К счастью, он услышал слова Шефа и в последнюю минуту успел выпалить:

— Курсант Пиркс к полету готов!

— М... так, — сказал Шеф. — И курсант Пиркс заявляет, что он физически и умственно вполне... мм... в пределах своих возможностей?

Шеф любил добавлять такие шутки к стереотип­ным вопросам и мог себе это позволить. На то он Шеф.

Пиркс подтвердил, что он здоров.

— На время полета именую курсанта пилотом, — произнес Шеф сакраментальную формулу и продолжал: — Задание: вертикальный старт на половине мощности. Выход на эллипс В-63. На эллипсе [поправка к постоянной орбите с периодом обраще­ния четыре часа двадцать шесть минут. Ожидание на орбите двух ракет прямой связи типа ИО-2. Ве­роятная область радиолокационной связи — сектор три, спутник ПАЛ, возможное допустимое отклонение — шесть угловых секунд. Установить связь по радиофону с целью согласования маневра. Маневр: сойти с постоянной орбиты курсом шестьдесят гра­дусов двадцать четыре минуты северной широты, сто пятнадцать градусов три минуты одиннадцать се­кунд восточной долготы. Начальное ускорение — две целых две десятых «g». Конечное ускорение че­рез восемьдесят три минуты ноль. Не выходя за пре­делы радиофонной связи, пилотировать обе ракеты строем треугольник до Луны, войти в ее экваториаль­ной зоне на временную орбиту согласно указаниям Луна Пеленг, удостовериться в том, что обе пилоти­руемые ракеты находятся на орбите, и, сходя с нее с ускорением и курсом по собственному выбору, вер­нуться на постоянную орбиту в районе спутника ПАЛ. Там ожидать дальнейших приказаний.

На курсе говаривали, что скоро появятся взамен прежних шпаргалок электронные амулеты — микро­мозги величиной с вишневую косточку, которые можно будет носить в ухе или под языком и которые везде и всегда подскажут как раз то, что окажется нужным. Но Пиркс в это не верил, считая не без оснований, что когда они появятся, то уже не нужны будут курсанты. Пока что ему приходилось самому повторить полностью содержание задания — и он сделал это и ошибся только один раз, но зато осно­вательно, спутав минуты и секунды времени с ми­нутами и секундами долготы и широты. После этого, вспотев как мышь в своем противопотном белье под толстым покровом комбинезона, он стал ждать даль­нейшего развития событий. Повторить задание он повторил, но смысл его еще не начал проникать в его сознание. Он думал только: «Ну и влип!»

Он зажал в левой ладони амулет, подавая правой навигационную книжку. Устное повторение задания было обычной формальностью — задание и так впи­сывали в навигационную книжку вместе со схемой. Шеф вложил конверт с заданием в карманчик под обложкой книжки, отдал ему и спросил:

— Пилот Пиркс готов к старту?

— Готов, — ответил пилот Пиркс.

В эту минуту у него было только одно желание: очутиться в рулевой рубке и расстегнуть комбинезон хотя бы под шеей.

Шеф отступил на шаг.

— К ракете! — крикнул он великолепным стальным голосом, который, как колокол, прорезал глухой, непрерывный шум огромного зала.

Пиркс повернулся, схватил красный вымпел, споткнулся о его веревку, в последнюю минуту удержался на ногах и промаршировал, как Голем, по то­ненькому помосту. Когда он был на полпути, Бёрст — сзади он все-таки напоминал футбольный мяч — уже входил в свою ракету.

Пиркс опустил ноги внутрь, ухватился за массив­ную облицовку люка, съехал вниз по эластичному желобу, не ставя ноги на ступеньки (ступеньки — это только для умирающих пилотов, говаривал Ослей), и принялся закрывать люк. Они тренировали это на моделях и на настоящем люке, только вырезанном из ракеты и укрепленном в тренировочном зале, сотни и тысячи раз. От этой процедуры делалось нехорошо — левая рукоятка, правая рукоятка половины, проверить герметичность, обе рукоятки до конца, дожать, проверить герметичность под давлением, накрыть щиты люка внутренним покровом защиты, опустить противометеорную защиту, выйти из отсека, закрыть двери кабины, дожать, рукоят­ка, вторая рукоятка, рычаг, все.

Пиркс подумал, что Бёрст, наверно, давно уж сидит в своей стеклянной башне, пока он тут возится маховиком давления, и ему пришло в голову, что ведь все равно они не будут стартовать одновременно, стартовали обычно с шестиминутными интервалами, и незачем было спешить. Но лучше все-таки сидеть уже на месте и включить свой радиофон — можно будет по крайней мере услышать команды, которые будут подавать Бёрсту. Интересно, какое он получил задание?

Свет автоматически зажегся внутри, как только он прикрыл наружный люк. Покончив со всей процедурой, по ступеням маленькой лестницы, устланным очень шершавым и мягким пластиком, он пе­решел на место пилота.

Черт знает зачем, но в этих маленьких одномест­ных ракетах пилот должен был сидеть в большой стеклянной башне трехметрового диаметра. Башня эта, хоть и совершенно прозрачная, не была, конеч­но, из стекла, и вдобавок она была упругой, эластич­ной, как толстая, очень твердая резина. Этот огром­ный пузырь с раздвижным креслом пилота посредине был, в свою очередь, вмонтирован внутри собствен­но рулевой каюты — помещения с немного наклон­ными стенами, — и, сидя в своем «зубоврачебном кресле», так его называли, вращающемся во все сто­роны, пилот видел сквозь прозрачные стены своей башни все циферблаты часов, стрелки, экраны — передние, задние, боковые, циферблаты обоих Каль­куляторов и астрографа и, наконец, святая святых — траектометр, который толстой, ярко светящейся чер­той рисовал на матовом выпуклом экране траек­торию ракеты относительно неподвижных звезд в проекции Харельсбергера. Элементы этой проек­ции следовало знать на память и уметь прочитать их из любого положения, даже вися вверх ногами. Когда же пилот, наконец, располагался в кресле, он обнаруживал с обеих сторон четыре главные рукоя­ти реактора и рулевых отклоняющих дюз, три ава­рийные рукоятки, шесть ручек малого пилотажа, пуска и холостого хода, а также регуляторы мощ­ности, тяги, продувки дюз, а у самого пола — боль­шой со спицами круг аппаратуры искусственного климата и дыхания, рукоятки противопожарного обо­рудования и выбрасывателя реактора (на тот слу­чай, если бы в нем началась неконтролируемая цеп­ная реакция), наконец, трос с петлей, прикрепленной к шкафчику с термосами и провизией, а под ногами — мягкие, снабженные петлями для захвата пе­дали торможения и предохранитель выброса, нажатие на который (для этого нужно было сначала ногой разбить его колпак и толкнуть педаль вперед) вызывало выброс из ракеты башни вместе с креслом и пилотом на нитях ленточно-кольцевого парашюта.

Помимо этой главной цели — спасения пилота в случае аварии, — башня имела еще по меньшей мере восемь назначений, и Пиркс в особо благоприятных обстоятельствах смог бы, пожалуй, даже перечис­лить их, но все это было для него, как и для других курсантов, пустым звуком.

Расположившись как следовало, с огромным трудом сгибаясь в поясе, чтобы ввернуть все высту­павшие из комбинезона трубки, кабели и провода в наконечники, торчавшие из кресла (причем каждый раз, как он нагибался вперед, комбинезон мяг­кой грушей давил его в живот), перепутав, как и следовало ожидать, кабель радиофона с обогревным — к счастью, они имели разную нарезку, но он убедился в ошибке не раньше, чем с него сошел седьмой пот, — под шум сжатого воздуха, который молниеносно заполнил весь комбинезон, Пиркс, наконец, упал с облегчением в кресло и начал укреплять плече-бедренные пояса.

Правый он закрепил сразу, а левый почему-то не поддавался. Надутый, как шина, воротник не позволял ему посмотреть назад, поэтому он впустую надрывался, тыча широкий карабин пояса на ощупь — и в эту минуту он услышал сдавленные голоса в наушниках:

— Пилот Бёрст на АМУ-18! Старт по звукосвязи момент «ноль». Внимание! Готов?

— Пилот Бёрст на АМУ-18! Старт по звукосвязи в момент «ноль» готов! — прозвучал, как пулемет­ная очередь, ответ.

Пиркс чертыхнулся — карабинчик сел на мес­то. Пиркс упал в кресло измученный так, как буд­то он уже вернулся из долгого межзвездного по­лета.

— Двадцать три — до старта. Двадцать две — до старта. Два... — бормотали наушники.

Говорили, что однажды случилось так, что, ус­лышав громовое «ноль», стартовали сразу два кур­санта — тот, которому надлежало, и тот, который ждал своей очереди, — и шли на расстоянии двухсот метров вертикальными свечами, ежесекундно рискуя столкнуться... так по крайней мере рассказывали на курсе. С того времени как будто воспламеняющий кабель включали в самую последнюю минуту изда­лека, делал это сам комендант взлетной площадки из своей остекленной навигационной — и весь этот счет был самым обычным блефом. Но в общем-то никто ведь не знал, как обстоит дело в действитель­ности.

«Ноль!» — раздалось в наушниках. Одновременно Пиркс услышал глухой протяжный грохот, его крес­ло слегка задрожало, отражения ламп чуть дрогну­ли в стеклянной стене, под которой он лежал, рас­простершись, глядя в потолок — точнее говоря, в астрограф, указатели циркуляции охлаждения, тя­ги главных дюз, вспомогательных дюз, плотности потока нейтронов, указатель радиоактивных загряз­нений и еще восемнадцать других указателей. Дрожь ослабла, стена глухого грохота прошла где-то рядом и, казалось, тает вверху, как будто в небо подняли какой-то невидимый занавес — гром был все дальше и все больше походил на отзвуки далекой грозы, по­ка, наконец, не затих.

Что-то щелкнуло и зажужжало — он даже не ус­пел испугаться: это автоматический предохранитель включил заблокированные до сих пор экраны. Они были закрыты снаружи, когда кто-нибудь стартовал поблизости, чтобы ослепляющий огонь атомного вы­хлопа не испортил объективов.

Пиркс подумал, что такие автоматические приспо­собления очень удобны, и начал размышлять о том, о сем, пока вдруг волосы не зашевелились у него на голове под пузатым шлемом:

«Господи, да ведь я лечу, я, моя очередь сейчас лететь!» — пронзила его мысль.

Он начал лихорадочно подготавливать рукоятки к старту, это значит касаться их пальцами, счи­тая: «Раз-два-третья... а где четвертая? Потом эта — так, это тот указатель и педаль... Нет, не пе­даль, ага, есть — красная, зеленая рукоятка, по­том на автомат... так... или, постой, может быть, сначала зеленая, а потом красная?!»

— Пилот Пиркс на АМУ-27, — сильный голос, бьющий прямо в уши, оторвал его от размышлений о рукоятках. — Старт по звукосвязи в момент «ноль»! Внимание! Готов?

«Еще нет», — хотелось крикнуть пилоту Пирксу, но он ответил:

— Пилот Бёр... пилот Пиркс на АМУ-27 готов... э... к старту по звукосвязи в момент «ноль»!

Он чуть было не сказал «пилот Бёрст», потому что он запомнил, какими словами отвечал Бёрст. «Идиот!!» — зарычал он на себя в наступившей тишине. Автомат (неужели все автоматы обяза­тельно имеют голос младшего офицера?) отщел­кивал:

— До старта шестнадцать, пятнадцать, четыр­надцать...

Пилот Пиркс потел. Он старался вспомнить что-то страшно важное, какой-то — он был уверен — вопрос жизни или смерти, и никак не мог.

— ...шесть, пять до старта, четыре...

Он стиснул мокрые пальцы на рукоятке старта. К счастью, она была шершавой. «Неужели все так потеют? Очевидно», — промелькнуло в голове в ту минуту, когда наушники прогрохотали:

— Ноль!!

Его рука сама, совершенно сама, потянула рычаг, толкнула его до половины и так оставила. Зары­чало. Как будто эластичный пресс упал на голову и грудь. «Бустер!» — сумел он еще подумать, и у него потемнело в глазах. Но только на мгновение. Когда же он снова ясно, хотя и чувствуя ту же неуступчи­вую тяжесть, разлитую по всему телу, увидел экра­ны (те три, которые были прямо перед ним), они выглядели, как выбегающее из миллиона кастрюль молоко.

«Ага, пробиваю тучи», — подумал он. Ему дума­лось теперь как будто медленней, немного сонно, но совершенно спокойно. Он как будто был только зри­телем всей этой немного смешной сцены: лежит па­рень, развалившись в «зубоврачебном кресле», ни рукой, ни ногой не пошевелить, облака исчезли, небо еще чуть голубовато, как подкрашенное тушью что-то вроде звезд появилось — звезды или нет?

Да, это были звезды. Стрелки прыгали повсюду — на потолке, на стенах, все по-разному, все нужно было видеть, а у него всего только два глаза. Тем не менее левая его рука в ответ на краткий, повто­ряющийся свист в наушниках сама — снова сама — потянула рукоять бустера. Сразу сделалось легче: скорость 7,1 километра в секунду, высота 201 кило­метр, заданная кривая старта кончается, ускорение 1,9 «g», можно сесть, и вообще вот сейчас-то и пред­стоит куча дел.

Он садился медленно, нажимая на поручень, поднимающий спинку кресла, и внезапно застыл.

«Где амулет?!»

Это и было то чертовски важное дело, которое он никак не мог припомнить. Он обшаривал взглядом пол. Амулет лежал под самым креслом — он на­гнулся, пояса, конечно, не пустили, времени уже не было, и с таким чувством, как будто он стал на вер­шине очень высокой башни и падал вместе с ней в пропасть, он открыл навигационную книжку, ле­жавшую в надколенном кармане, вынул задание из конверта — не понимал ничего: «Где, к лешему, эта орбита В-68? Ага, вот она». Проверил траектометр и начал понемногу поворачивать. Немного удивлял­ся — получалось.

На эллипсе Калькулятор услужливо подал ему данные для поправки. Он снова начал маневриро­вать, сошел с орбиты, затормозил слишком резко и в течение десяти секунд имел минус 3 «g», но обо­шлось: физически он был очень крепок («Если б у те­бя мозг был, как бицепс, — говорил ему Ослей Лончка, — может, из тебя что-нибудь и вышло бы».), с поправкой вошел на постоянную орбиту, подал че­рез радиофон данные Калькулятору. Тот ничего не ответил, на его циферблате пробегали волны холо­стого хода. Пиркс прорычал данные еще раз — конеч­но, он забыл переключиться на прибор! Переключился, на циферблате немедленно выскочила мигающая вертикальная полоса, а все окошки дружно показывали только единицы. «Вышел на орбиту!» — уте­шился он. Да, но время обращения должно было быть 4 часа 26 минут, а было 4 и 29. Теперь уж он действительно не знал, является ли отклонение до­пустимым. Он порылся в памяти, потом начал соображать, стоит ли отстегивать пояса — амулет лежал под самым креслом, но, черт его знает, есть ли это в шпаргалке. Неожиданно он вспомнил, что говорил профессор Кааль: «Орбиты рассчитаны с ошибкой в 0,3 процента», — подал на всякий случай данные на Калькулятор: точно, сидел на пределе допусти­мой ошибки. «Вот было бы», — сказал он себе и только теперь по-настоящему огляделся.

Тяжесть исчезла, но он был распят на кресле как полагается, так что только чувствовал себя очень легким. Передний экран — звезды, звезды и рыже­вато-белый рубчик в самом низу, боковой экран — ничего, только чернота и звезды. Задний экран — ага! Он внимательно рассматривал Землю — ракета шла над ней на высоте от 700 до 2 400 километров, в границах своей орбиты. Земля была огромная, заполняла весь экран, он как раз пролетал над Грен­ландией. «Гренландия, кажется?» Раньше чем сооб­разил, что это такое, он уже оказался над Северной Канадой. Вокруг полюса сверкали снега, океан был черно-фиолетовым, выпуклым, гладким, будто отли­тым из стали, удивительно мало было туч, как будто кто-то кашицу разбрызгал там и сям. Он посмотрел на часы.

Прошло уже семнадцать минут.

Теперь предстояло поймать радиосигналы ПАЛа и положиться при прохождении его района на рада­ры. «Как называются эти две ракеты? РО? Нет, ИО. А номера?» Он посмотрел на карточку с заданием, воткнул ее вместе с навигационной книжкой в кар­ман и подвигал регулятор контроля на груди. По­слышались попискивания и потрескивания. «ПАЛ — какой у него сигнал? Морзе, ага». Он напрягал слух, заглядывал в экраны, Земля медленно повора­чивалась под ним, звезды быстро пролетали в экранах, а ПАЛа все не было и не было, ни слуху ни духу.

Внезапно он услышал жужжание.

«ПАЛ? — подумал он и немедленно отбросил эту мысль. — Идиотизм, спутники ведь не жужжат! Что же это жужжит?»

«Ничего не жужжит, — ответил он сам себе. — А что же это такое? Авария?»

Он как-то совсем не испугался. Какая там ава­рия, когда он летит с выключенным двигателем? «Не рассыпается ли моя жестянка сама по себе? Или замыкание? А, замыкание! Боже милосердный, про­тивопожарная инструкция IIIА: «Пожар в простран­стве на орбите», параграф — ах, чтоб тебя разор­вало!» Жужжало и жужжало, он еле слышал попи­скивание далеких сигналов.

«Совсем как муха в банке», — одурев, подумал он, лихорадочно переводя взгляд с одного цифербла­та на другой, и в эту минуту он ее увидел.

Это была муха-великан, черно-зеленая, того от­вратительного вида, который создан как будто спе­циально для того, чтобы отравлять людям жизнь, нахальная, настойчивая, идиотская и вместе с тем хитрая и быстрая муха, которая каким-то чудом (а как еще?) влезла в ракету и теперь летала себе по ту сторону башни, тычась жужжащим комком в освещенные экраны приборов.

Когда она приближалась к Калькулятору, он слышал ее в наушниках, как четырехмоторный са­молет. Над верхней рамой Калькулятора распола­гался резервный микрофон, к которому можно было дотянуться с кресла, если бы вдруг отключились кабе­ли радиофона. Зачем? На всякий случай. Таких «на всякий случай» вещей было очень много.

Он проклинал этот микрофон. Он боялся, что не услышит ПАЛа. Вдобавок муха начала предприни­мать эскапады в других направлениях. Сам того не желая, он следил за ней добрых две минуты, прежде чем не сказал себе твердо, что эта муха его нисколь­ко не интересует.

Жаль, что туда нельзя напустить какой-нибудь ДДТ.

— Хватит!!

Зажужжало так, что он сморщился. Муха полза­ла по Калькулятору. Затихло — чистила себе кры­лышки. Что за отвратительная муха!

В наушниках возник мерный далекий писк: «Три точки, тире, две точки, два тире, три точки, тире». ПАЛ!

«Теперь внимание!» — сказал он себе, поднял немного кресло — так он видел сразу три экрана, проверил еще раз, как вращается фосфоресцирующий следящий луч радара, и стал ждать. На радаре не было ничего. Но кто-то кричал в эфире:

— А-7 Терралуна, А-7 Терралуна, сектор три, курс сто тринадцать, вызываю ПАЛ ПЕЛЕНГ. Про­шу пеленг. Прием.

«Не везет. Как я тут услышу свои ИО!» — со­крушался Пиркс.

Муха завыла в наушниках и исчезла. Через мгно­вение тень накрыла его сверху, будто летучая мышь присела на лампе. Муха. Она ползала по стеклян­ному колпаку, словно интересуясь тем, что находит­ся внутри него. Тем временем в эфире становилось тесно. ПАЛ, который был уже виден, летел над ним на расстоянии четырехсот километров, может быть немного больше, и медленно опережал его.

— ПАЛ ПЕЛЕНГ к А-7 Терралуна, сто восемь­десят запятая четырнадцать, сто шесть запятая шесть. Отклонение растет линейно. Конец.

— Альбатрос четыре Арестерра, вызывает ПАЛ Главный. ПАЛ Главный, направляюсь на заправку в сектор два, направляюсь на заправку в сектор два, иду в резерве. Прием.

— А-7 Терралуна, вызываю ПАЛ ПЕЛЕНГ...

Муха взвыла — он не услышал окончания. За­тихла.

— Главный к Альбатросу четыре Арестерра, за­правка в квадрате седьмом, Омега. Главная за­правка перенесена на Омегу Главную. Конец.

«Они здесь нарочно все собрались, чтобы я ни­чего не слышал», — подумал Пиркс.

Он плавал в своем противопотном белье. Муха с воем описывала яростные круги над экраном Каль­кулятора, как будто старалась во что бы то ни стало догнать собственную тень.

— Альбатрос четыре Арестерра, Альбатрос четы­ре Арестерра, вызываю ПАЛ Главный, выхожу в седьмой квадрат, прошу пилотировать внутренним коммутатором. Конец.

Слышен был удаляющийся писк интеркома, кото­рый потонул в нараставшем жужжании. Сквозь жуж­жание прорвались слова:

— ИО-2 Терралуна, ИО-2 Терралуна, вызываю АМУ-27, АМУ-27. Прием.

«Интересно, кого они вызывают?» — подумал Пиркс и подпрыгнул в своих поясах.

«АМУ», — хотел сказать он, но из пересохшего горла не вырвалось ни звука. В наушниках жужжа­ла муха. Он закрыл глаза.

— АМУ-27 к ИО-2 Терралуна. Нахожусь в квад­ранте четыре, сектор ПАЛ, включаю позиционные. Прием.

Он включил свои позиционные огни — два крас­ных бортовых, два зеленых носовых, голубой кормо­вой и ждал. Ничего, кроме мухи.

— ИО-2 бис Терралуна, ИО-2 бис Терралуна, вы­зываю... — жужжание.

«Меня, наверно», — подумал он в отчаянии.

— АМУ-27 к ИО-2 бис Терралуна, нахожусь в квадранте четыре, крайний сектор ПАЛ, имею все позиционные. Прием.

Теперь оба ИО отозвались одновременно. Он включил селектор очередности, чтобы заглушить того, который отозвался позже. Продолжало жуж­жать — ага, конечно, муха.

«Я от нее повешусь!» Он не подумал о том, что при отсутствии тяжести это не так-то просто сделать.

Внезапно он увидел на экране радара обе свои ракеты — они шли за ним параллельными курсами, отдаленные друг от друга не более чем на 9 километров, то есть во взаимно запрещенных зонах; он, как пилотирующий, обязан был приказать им разой­тись на разрешенное расстояние — 14 километров. Он начал проверять по радару положение точек, обоз­начавших ракеты. В эту минуту муха села на одну из них. Он швырнул в нее навигационной книжкой — не долетела, ударилась в стенки пузыря. Вместо того чтобы упасть, отлетела вверх, ударилась в потолок стеклянной башни и так и продолжала летать — не­весомость.

Муха не соизволила даже отлететь — отошла пешком.

— АМУ-27 Терралуна к ИО-2, ИО-2 бис. Вижу вас. Имеете бортовое сближение. Перейти на парал­лельные курсы с поправкой ноль запятая ноль один. После выполнения маневра перейти на прием. Конец.

Обе точки начали медленно расходиться, может быть, даже говорили что-нибудь, но теперь он слы­шал только муху. Она предпринимала сопровождав­шиеся грохотом прогулки по микрофону. Бросить в нее было нечем. Навигационная книжка парила над креслом, ласково шелестя страницами.

— ПАЛ Главный к АМУ-27 Терралуна. Выйти из крайнего квадранта, выйти из крайнего квадранта, принимаю транссолярный. Прием.

«Вот нахальство, транссолярный еще тут подвер­нулся— какое мне дело до него?! Корабли в строю идут первыми!» — подумал Пиркс и начал кричать, вкладывая в этот крик всю свою бессильную нена­висть к мухе:

— АМУ-27 Терралуна к ПАЛ Главному. Не вы­хожу из квадранта, транссолярный меня не касается, иду строем треугольник. АМУ-27, ИО-2, ИО-2 бис, эскадра Терралуна, ведущий АМУ-27. Конец.

«Не нужно было говорить, что транссолярный ме­ня не касается, — подумал он, — теперь, конечно, штрафные очки. Чтоб их всех черт побрал! А за му­ху кто получит штрафные? Тоже я».

Он подумал, что эта история с мухой могла слу­читься только с ним. Муха! Тоже мне вещь! Можно себе представить, как Смита и Бёрст надрывались бы от смеха, если б узнали об этой идиотской мухе. В первый раз с момента старта он вспомнил о Бёрсте. Но у него уже не было ни одной лишней мину­ты — ПАЛ явственно оставался сзади, они летели тройкой уже пять минут.

— АМУ-27 к ИО-2, ИО-2 бис Терралуна. Время двадцать ноль семь. Маневр выхода на параболиче­ский курс Терралуна начинаем в двадцать десять. Курс сто одиннадцать... — начал он по карточке, ко­торую только что ухитрился акробатически поймать в воздухе над головой. Его ракеты отвечали. ПАЛа уже не было видно, но он все еще его слышал — его или муху. Внезапно жужжание как будто раздвоилось. Он протер глаза. Так. Их было уже две. Отку­да взялась вторая?

«Теперь они меня прикончат», — подумал он абсо­лютно спокойно.

Было даже что-то утешительное в том, что уже не нужно дергаться, портить нервы — они и так с ним справятся. Это продолжалось секунду, потом он по­смотрел на часы — была как раз та минута, которую он сам назначил для выполнения маневра, а его ру­ки еще не лежали на рукоятках!

Однако муштра в зале тренировок, видимо, все-таки сказывалась. Он поймал на ощупь обе рукоятки, двинул левую, потом правую, не отрывая глаз от траектометра. Глухо отозвался двигатель, потом за­свистело, он почувствовал такой удар в голову, что охнул от неожиданности — угол навигационной книж­ки ударил его в лоб точно под козырьком шлема! Она закрыла ему лицо, он не мог ее сбросить — обе руки были заняты. В наушниках бушевала любовная игра мух на экране Калькулятора. «Почему пилоту не дают револьвер?» — подумал он. Он чувствовал, как под влиянием растущего ускорения навигацион­ная книжка сплющивает его нос, дергал головой, как бодливый бык, — он должен был увидеть экран траек­тометра!! Книжка весила теперь уже добрых три килограмма, наверно, потом она с треском упала на пол — ну, конечно, было почти 4«g». Он немедленно уменьшил ускорение, сохраняя его в пределах манев­ра, поставил ограничители на рукоятках — теперь у него было 2«g». «Интересно, неужели с мухами ни­чего не делается при таких ускорениях?» С ними ни­чего не делалось. Они чувствовали себя великолепно. Лететь предстояло 83 минуты. Он посмотрел на эк­ран радара — оба ИО шли за ним, расстояние между его хвостом и ними возросло до 70 километров, по­тому что он несколько секунд имел 4«g» и выскочил вперед. Это не страшно.

Теперь у него было немного свободного времени — до самого конца ускоренного полета. 2«g» — это не так уж много. Он весил теперь 142 килограмма. Он не раз и по полчаса выдерживал на лаборатор­ной карусели при 4«g».

Другое дело, что это не было приятно — руки, но­ги как из железа. Головой даже пошевельнуть нель­зя — в глазах темнеет.

Он еще раз проверил положение обеих своих ра­кет за хвостом и подумал о том, что сейчас делает Бёрст. Он представил себе его лицо — оно должно было выглядеть как в кино. Бывают же такие кра­савцы! Нос прямой, глаза серые, стальные. Бёрст уж, наверное, не взял с собой никаких шпаргалок! Хотя ему она тоже пока что не пригодилась. Жуж­жание в наушниках затихло — обе мухи ползали над креслом по стеклянному потолку башни, их тени про­ползали по его лицу, так что он сначала вздрогнул от отвращения, посмотрел вверх. Они имели плоские утолщения на концах лапок, брюшко сверкало метал­лически в свете ламп. Вот гадость!

— ПОРЫВ-8 Арестерра вызывает Треугольник Терралуна, квадрант шестнадцатый, курс три запя­тая шесть. Иду курсом пересечения одиннадцать ми­нут тридцать две секунды, прошу изменить ваш курс. Прием.

«Ну и везет же! — застонало что-то в нем. — Бол­ван, лезет прямо на меня, ведь видит же, что я иду в строю!»

— АМУ-27, ведущий Треугольник Терралуна ИО-2 ИО-2 бис вызывает ПОРЫВ-8 Арестерра. Иду в строю, курса не меняю, выполняйте маневр расхож­дения. Конец.

Передавая это, он одновременно искал этот на­хальный «ПОРЫВ» на экране радара — нашел! Не больше чем в полутора тысячах километров!

— ПОРЫВ-8 к АМУ-27 Терралуна, пробито гра­виметрическое устройство, выполните немедленно ма­невр расхождения, точка пересечения курсов сорок четыре ноль восемь, квадрант Луна четыре, крайний пояс. Прием.

— АМУ-27 к ПОРЫВУ-8 Арестерра, ИО-2, ИО-2 бис Терралуна, выполняю маневр расхождения в два­дцать часов тридцать девять минут, обратный маневр одновременно за ведущим на расстоянии видимости, отклонение северное, сектор Луна один ноль запятая шесть, включаю двигатели на малой тяге. Прием.

Одновременно с этим он включил две нижние от­клоняющие дюзы. Оба ИО немедленно ответили, по­вернули, в экранах поплыли звезды. «ПОРЫВ» по­благодарил, удаляясь к Луне Главной. Пиркс при­шел внезапно в хорошее настроение, пожелал ему счастливой посадки — это было в духе неписаных правил хорошего тона, тем более что на «ПОРЫВЕ» была авария, он видел его позиционные огни. Потом он снова вызвал свои ИО, начал поворот на преж­ний курс — мука мученическая! Известно, что нет ни­чего легче, чем сойти с курса, но найти потом тот же участок параболы кажется почти невозможным. Совсем иное ускорение, он не успевал подавать дан­ные на Калькулятор, по нему ползали мухи, потом они начали гоняться друг за другом перед рада­ром— их тени метались по экрану. Откуда эти тва­ри брали столько сил?

Только через двадцать минут он оказался на прежнем курсе.

«А у Бёрста дорога, наверно, чистенькая, как буд­то пылесосом прошлись, — подумал он. — Да и что ему! Он и так все сделает одной левой!»

Он включил автомат редуктора ускорения, чтобы на восемьдесят третьей минуте иметь ускорение ноль, как предписывала инструкция, и в ту же минуту увидел нечто такое, отчего его мокрая противопотная рубаха сделалась сразу ледяной.

Белая крышка над распределительной таблицей медленно выползала из зажимов — миллиметр за миллиметром. Она, видно, была плохо укреплена, и во время толчков при обратном маневре (он действительно швырял ракету немилосердно) зажимы ослабли. Между тем ускорение все еще составляло «g», крышка потихоньку сползала, как будто ее кто-то тянул вниз, соскочила и упала. Ударилась в стекло башни, сползла по нему и неподвижно ле­жала теперь на полу. Обнажившись, засверкали четыре медных провода высокого напряжения и пре­дохранители над ними.

«Ну, и чего же я, собственно, так испугался? — подумал Пиркс. — Упала крышка — ну, и упала, ве­лика важность! С крышкой, без нее — не все ли равно?»

Беспокойство, однако, не исчезло — такие вещи не должны случаться. Если может упасть крышка с предохранителей, то почему не может отлететь хвост?

До конца полета с ускорением оставалось только двадцать семь минут. Он подумал, что после выклю­чения двигателей крышка станет невесомой и начнет себе там летать, — не натворит ли она какую-нибудь пакость? Пожалуй, нет — она слишком легкая, даже стекла не сможет разбить. Э, ерунда!

Он поискал глазами мух. Кружа, жужжа, гоняясь друг за другом, они метались вокруг башни, потом сели под предохранителями. Он потерял их из виду.

По радару он отыскал оба свои ИО — были на курсе. На переднем экране полнеба занимал диск Луны. Когда-то у них были упражнения по селено­графии в кратере Тихо — тогда еще Бёрст рассчитал по обычному, переносному теодолиту... черт возь­ми, чего он только не умел! Пиркс старался найти Луну Главную на внутреннем склоне Архимеда. Вся укрытая в скалах, станция вообще была едва видна, можно было заметить только сглаженную поверхность посадочной площадки с сигнальными огнями — конечно, только ночью, — но теперь там было солнце. Сама станция, правда, находилась в тени, отбрасы­ваемой кратером, но контраст с ослепительно осве­щенной поверхностью вокруг был таким сильным, что невозможно было заметить слабенькие огоньки сигна­лизации.

Луна выглядела так, как будто на нее никогда не ступала нога человеческая — от лунных Альп на равнину Моря Дождей ложились длинные-предлин­ные тени. Он вспомнил, как перед полетом на Лу­ну — целой Группой, тогда они еще были обычными пассажирами — Ослей Лончка попросил его прове­рить, действительно ли звезды седьмой величины еще видны с Луны, а он, болван, принялся за это дело с воодушевлением! Забыл, начисто забыл, что с Лу­ны днем вообще никаких звезд не видно — слишком ослепляет блеск Солнца, отраженный поверхностью Луны. Ослей Лончка потом долго еще донимал его этими звездами седьмой величины.

Луна постепенно распухала на экранах. На пе­реднем она скоро вытеснит остатки черного неба.

Странно — не слышно было жужжания. Он по­смотрел вбок — и обомлел.

Одна муха сидела на предохранителе и чистила себе крылышки, другая ухаживала за ней. В несколь­ких миллиметрах от них блестел ближайший провод. Изоляция кончалась немного выше — все четыре про­вода были оголены, каждый толщиной в карандаш. Напряжение не было таким уж высоким, тысяча вольт, и поэтому расстояния между проводами не бы­ли слишком большими — по семь миллиметров. Он случайно помнил, что семь. Как-то им пришлось раз­бирать всю электрическую часть, и за то, что он не знал расстояний между проводами, ему пришлось вы­слушать немало неприятных слов от инструктора. Муха оставила свои ухаживания и ползала теперь по голому проводу. Ей это, конечно, не вредило. Но ес­ли ей таким вот манером захочется перелезть на со­седний провод? Ей, по-видимому, как раз захотелось, потому что она зажужжала и сидела теперь уже на крайнем проводе. Как будто бы во всей рулевой каюте не было другого места! Если она станет так, что передние лапки окажутся на одном проводе, задние — на другом... Ну и что? В худшем случае произойдет замыкание, в конце концов муха не так уж велика. В крайнем случае замкнет на секунду провода, автоматический предохранитель выключит ток, муха сгорит, автомат снова включит ток, и все снова будет в порядке, а с мухой будет покончено! Он смотрел как загипнотизированный на провода высокого напряжения. Ему все-таки не хотелось, чтобы эта тварь вздумала пробовать. Короткое замыкание — черт его знает, чем это может кончить­ся. Так вроде ничего, ну, а все-таки!

Часы — еще восемь минут на постепенно уменьша­ющейся тяге. Сейчас все будет кончено. Он как раз смотрел на часы, когда сверкнуло — свет погас. Это длилось не более трети секунды. «Муха!» — подумал он, ожидая с замиранием сердца, когда автомат снова включит свет. Включил.

Свет зажегся, но тускло, слабо, и немедленно предохранитель выстрелил снова. Темнота. Автомат снова включил. Выключил. Включил. Снова и сно­ва — без конца. Лампы зажигались вполнакала. Что произошло? Он разглядел с трудом в наступавших равномерно друг после друга моментальных вспыш­ках света: от мухи — она таки втиснулась между двумя проводами — остался маленький обугленный комочек, который продолжал замыкать оба провода. Он не очень испугался. Правда, он был возбуж­ден, но разве с самой минуты старта он хоть раз успокоился по-настоящему? Циферблат часов был плохо виден. Таблицы имели собственное освещение, радар также. Сила тока была как раз достаточна для того, чтобы ни аварийные лампы, ни резервная сеть не включались. Но, с другой стороны, слишком мала для того, чтобы лампы горели в полную силу. До выключения двигателей оставалось четыре ми­нуты.

Пожалуй, оснований для беспокойства не было — автомат сам выключит двигатели. Холодный пот про­шиб его — как же автомат выключит, если замы­кание?!

С минуту он сомневался — может быть, это дру­гая сеть? Потом понял, что это главные предохрани­тели. Для всей ракеты и для всех сетей. Но реактор, реактор ведь отдельно?..

Реактор — да. Но не автомат. Он ведь сам его перед этим включал. Ну, так надо его выключить. Или лучше не трогать? Может, он все-таки срабо­тает?

Конструкторы вряд ли предусмотрели, что в ру­левую рубку может попасть муха, что крышка может упасть и будет замыкание — такое замы­кание!

Лампы мигали беспрерывно. Нужно было что-то делать. Что?

Самое простое — нужно перебросить главный ру­бильник тут же за креслом, на полу. Он выключит главную сеть и включит аварийную. И все будет в по­рядке. Ракета в конце концов не так глупо скон­струирована, все было предусмотрено с порядочным запасом надежности.

«Интересно, Бёрст тоже сразу бы догадался? Боюсь, что да. Наверное, даже...» Но осталось всего две минуты! Он не сумеет произвести маневр! Пиркс выпрямился. Он чуть было не позабыл о ведо­мых!!

Секунду он сидел с закрытыми глазами.

— АМУ-27 ведущий Терралуна к ИО-2, ИО-2 бис. Замыкание в рулевой рубке. Маневр выхода на вре­менную стационарную орбиту над экваториальной зо­ной Луны выполню с опозданием... э... на неопреде­ленное время. Выполняйте маневр сами в установлен­ное время. Прием.

— ИО-2 бис к ведущему АМУ-27 Терралуна. Вы­полняю вместе с ИО-2 объединенный маневр выхода на временную стационарную орбиту над эквато­риальной зоной. Тебе осталось девятнадцать минут до поверхности. Удачи. Удачи. Конец.

Он едва дослушал, отвернул кабель радиофона, дыхательный шланг, второй кабель — пояса он уже успел отстегнуть. Когда он поднимался, автомат ре­дуктора зажегся рубиновым светом — вся каюта то выскакивала из темноты, то погружалась в мутно-оранжевый от слабого напряжения свет. Двигатель не выключился. Рубиновый глазок смотрел на него из полумрака, как будто призывая на помощь. Редуктор не смог самостоятельно выключить двигатель. Стараясь сохранить равновесие, Пиркс прыгнул за кресло.

Рубильник находился во вмонтированной в пол кассете. Кассета — черт! — закрыта на ключ? Да, по-видимому, закрыта. Он рвал крышку — не поддава­лась. Где ключ?

Ключа не было. Он дернул еще раз — ничего.

Он выпрямился. Как слепой, посмотрел прямо пе­ред собой — в передних экранах сверкал уже не се­ребристый, а белый, как горные снега, лунный диск. Зубчатые тени кратеров проплывали по нему. Вне­запно он услышал стук радиоальтиметра. А может быть, он уже давно стучал? Стучал мерно, зеленые цифры выпрыгивали из темноты: высота — двадцать одна тысяча километров.

Свет беспрерывно мигал, предохранитель через равные промежутки времени выключал ток. Когда свет гас, в каюте уже не становилось совсем темно — дьявольский блеск Луны наполнял ее целиком, не­значительно ослабевая, когда лампы вспыхивали своим половинным накалом.

Ракета летела прямо, все еще прямо, и продол­жала увеличивать скорость, сохраняя остаточное ус­корение — 0,2«g». Луна притягивала ее все сильнее. Что делать? Что делать? Он еще раз бросился к кас­сете, ударил ногой — стальная крышка даже не дрог­нула.

Постой! Господи! Как же он мог так обалдеть!! Нужно, нужно попросту выйти из башни. Это ведь можно сделать! У самого выхода, там, где стальная башня переходит сужающимся тоннелем в воронку, кончающуюся у люка, там есть специальная рукоятка, красная, под табличкой: «Только в случае аварии управления». Достаточно ее перебросить — и стеклянная башня подымется почти на метр вверх, и можно будет пролезть под ее нижним краем на ту сторону! Там он каким-нибудь кусочком изоляций очистит провода и...

В один прыжок он оказался возле красной ру­коятки.

«Идиот», — подумал он, схватил стальной рычаг и дернул с такой силой, что суставы хрустнули. Ру­коятка выскочила на всю длину стального рычага, блестящего маслом. Башня даже не дрогнула. Ниче­го не понимая, он смотрел на нее — в глубине он ви­дел экраны, заполненные пылающим лунным диском, свет все еще мигал над его головой. Он еще раз дер­нул рукоятку, хотя она была уже вытянута... Ни­чего.

Ключ! Ключ к кассете рубильника! Он бросился плашмя на пол, заглянул под кресло. Там лежал только амулет...

Свет беспрерывно мигал, предохранитель через равные промежутки времени выключал ток. Когда лампы гасли, все вокруг становилось призрачно белым.

«Конец! — подумал он. — Выброситься вместе с башней? Выстрелиться в кресле, с защитой? Нель­зя, парашют не затормозит, на Луне ведь нет ат­мосферы. Спасите!!» — хотелось ему кричать, но ко­му? Он был один. Что делать?! Должно же быть какое-нибудь спасение!!

Он еще раз подскочил к рукоятке, чуть не вы­дернул руку из плеча. Ему хотелось плакать от от­чаяния. Так глупо, так глупо... Ну где этот ключ? Почему не срабатывает механизм? Альтиметр! Он одним взглядом охватил циферблаты: девять с поло­виной тысяч километров. От раскаленного диска яв­ственно отделялась скалистая пила хребта Тимохарис. Ему казалось, что он уже видит то место, где он врежется в покрытую пеплом скалу. Грохот, вспышка и...

Внезапно в секундной вспышке света его лихорадочно мечущиеся глаза упали на четверной ряд медных проводов. Там отчетливо виднелась грудка пепла — сгоревшая муха, соединявшая два провода. Выставив плечи, как выбегающий из ворот вратарь, он прыгнул на стенку башни, удар был страшный, он чуть не лишился сознания. Стенка башни отбросила его, как надутую автомобильную камеру, он упал на пол. Грудка пепла даже не вздрогнула. Он вскочил, тяжело дыша, готовый еще раз броситься на стеклян­ную стену.

Посмотрел вниз.

Ручка малого пилотажа! Для больших, кратко­временных ускорений, порядка 10«g», но только на долю секунды. Она работала непосредственно на ме­ханических сцеплениях и давала мгновенную, ава­рийную тягу.

Но ею он может только увеличить ускорение, это значит — еще быстрее долететь до поверхности Лу­ны. Затормозить не сможет. Выхлоп был слишком кратковременным. Торможение должно быть длитель­ным. Малый пилотаж — к чему?

Он бросился на ручку, падая, схватил ее, дер­нул, — лишенный амортизирующей опоры кресла, он чувствовал, что удар пола ломает его кости. Дернул еще раз. Такой же страшный мгновенный удар! Го­лова его стукнулась о пол — если бы не пенопластик, разбилась бы.

Предохранитель щелкнул — мигание внезапно прекратилось. Рулевую рубку залил спокойный, нор­мальный свет ламп.

Двойной удар молниеносных ускорений малого пилотажа выбросил обугленный трупик из зазора между проводами. Замыкание было устранено. Чув­ствуя соленый вкус крови во рту, он прыгнул в кресло так, как ныряют с трамплина, но не попал в него, а пролетел высоко над поручнями — страшный удар о потолок, едва смягченный шлемом.

В тот момент, когда он прыгнул, уже работаю­щий автомат выключил двигатель. Остатки тяжести исчезли. Ракета, теперь уже только по инерции, падала как камень прямо на скалы Тимохариса.

Он оттолкнулся от потолка. Выплюнутая им кро­вавая слюна плыла рядом с ним в воздухе серебри­сто-красными пузырьками. Он отчаянно извивался вытягивая руки к поручням кресла. Выхватил из кар­мана все, что там было, швырнул назад.

Реакция этого броска слегка толкнула его. Он стал медленно опускаться, пальцы, вытянутые так, что лопались сухожилия, царапнули ногтями по ни­келевой трубке, вцепились в нее. Не отпустили. Он стянул себя вниз головой, как акробат, делающий на брусьях стойку, схватил пояс, обернул его вокруг тела. Карабин!.. У него уже не оставалось времени для защелкивания его, он зажал его в зубах. Теперь руки на рукоятки, ноги в педали!!

Альтиметр — 1 800 километров до поверхности. Удастся ли затормозить? Исключено! 45 километров в секунду! Он должен повернуть — должен сделать глубокий вираж из пикирующего полета, только так!

Он включил отклоняющие дюзы — два, три, четы­ре «g»! Мало! Мало!

Он дал полную тягу. Горящая ртутным светом поверхность в экранах, до сих пор будто застывшая в них, дрогнула и все быстрее начала уходить вниз. Кресло скрипело под растущей тяжестью его тела. Ракета шла над самой поверхностью Луны по дуге огромного радиуса — радиус должен был быть ог­ромным, потому что скорость была огромной. Ру­коятка стояла твердо, выдвинутая до конца. Его вдавливало в губчатое сиденье, он задыхался, сжа­тый воздух был отключен от комбинезона, он чув­ствовал, как прогибаются его ребра, серые пятна поплыли в его глазах. Он ждал последней минуты, продолжая смотреть в рамку радиоальтиметра, ко­торый перемалывал в своих окошках цифры, один их ряд выскакивал на смену другому: 990—900 — 840—760 километров...

Хотя он знал, что двигатели включены на полную мощность, он продолжал давить на рукоять. Он производил самый крутой из всех возможных поворотов и, несмотря на это, не переставал еще терять высоту. Числа все еще уменьшались, хотя все медленней, — он шел еще по нисходящей части огром­ной дуги. Он посмотрел одними глазами на траектометр.

Как обычно, в опасной близости небесных тел траектометр рисовал, кроме кривой, описываемой ра­кетой, и слабо светящегося вероятного ее продолже­ния также и профиль поверхности Луны, над кото­рой происходил весь маневр.

Обе эти кривые — полета и поверхности — почти сходились. Пересекаются ли они?

Нет. Но кривая полета была почти касательной к поверхности Луны. Нельзя было сказать, пройдет ли она над самой поверхностью, или врежется в нее. Траектометр работал с ошибкой в шесть-восемь ки­лометров, и Пиркс не мог знать, пройдет ли кривая на три километра выше скал, или настолько же под ними.

Темнело в глазах — 5 «g» делали свое дело. Но он все еще был в сознании. Он лежал, ничего не видя, сжав руки на рукоятках, чувствуя, как постепенно прогибаются амортизаторы кресла. Он не верил, что погибает. Он как-то не мог в это поверить. Губами он двигать не мог, поэтому в мыслях, в их черной пустоте, он считал: «21—22—23—24...»

На счете 50 появилось ощущение, что вот оно, столкновение, если оно вообще должно было про­изойти. Несмотря на это, он не опустил рукоятки. Ему делалось дурно: духота, звон в ушах, кровь в горле, кровавая темнота в глазах...

Пальцы сами собой разжались, рукоятка медлен­но поползла назад, он ничего не слышал, ничего не видел. Темнота вокруг него постепенно становилась серой, делалось легче дышать. Он хотел открыть гла­за, они были все это время открыты, теперь в них появилась страшная резь — пересохли слезные же­лезы.

Он сел.

На гравитометре было 2 «g». Передний экран — пустой. Звездное небо. Ни следа лунного диска. Куда девалась Луна?

Она была внизу, под ним. Он выстрелил вверх из своего смертельного пике и уходил теперь от Луны с уменьшающейся скоростью. На какой высоте он проскочил над поверхностью? Это должен был заре­гистрировать альтиметр, но сейчас ему не до него. Только сейчас он осознал, что сигнал тревоги, кото­рый рычал все это время, затих. Гроша ломаного не стоит такой сигнал! Уж лучше бы колокол какой-ни­будь повесили под потолком. Если кладбище — так уж кладбище! Что-то тихонько зажужжало — муха! Вторая муха! Осталась жива — тварь! Летала над самым колпаком. Во рту было что-то отвратитель­ное, шершавое, веревочный вкус — конец предохра­нительного пояса! Он все это время зажимал его в зу­бах! Он понятия об этом не имел!

Он застегнул пояс, положил руки на рукоятки — нужно вывести ракету на правильную орбиту. Ко­нечно, обеих ИО уже и след простыл, но он должен дотянуть куда нужно, и сообщить о случившемся на станцию Луна Навигационная. Или, может быть, на Луну Главную, ведь у него же была авария? Черт его знает! Или промолчать? Исключено! Стоит ему вернуться — сразу заметят кровь, даже стеклянный потолок забрызган красным (он только теперь это заметил), да и в конце концов регистратор записал на ленте все, что происходило: и лихорадочную ра­боту предохранителя и возню с аварийным рычагом. Неплохие эти АМУ — ничего не скажешь! Ну и те, что подсовывают человеку такой гроб на старте, то­же «ничего себе», конечно!!

Нужно было, однако, все-таки докладывать, а он не знал кому, поэтому нагнулся, отпустив плечевой пояс, потянулся за шпаргалкой, лежавшей под крес­лом. В конце концов почему он не может в нее за­глянуть? По крайней мере хоть теперь пригодится.

В эту минуту он услышал, как что-то хлопнуло — ну, совершенно так, как если бы открыли какую-то дверь.

Никаких дверей сзади него не было, он прекрасно это знал, да и не мог обернуться, прикрученный поясами к креслу. Но полоса света упала на экраны, звезды побледнели в них, и он услышал, словно издалека, голос Шефа:

— Пилот Пиркс!

Он хотел вскочить — пояса его задержали, упал обратно в кресло; ему казалось, что он сошел с ума. В проходе между стеной рулевой рубки и стеклянной башней появился Шеф. Стал перед ним в своем сером мундире, смотрел на него своими серыми глазами и усмехался.

Пиркс не понимал, что с ним происходит.

Стеклянная стенка поднялась вверх. Он инстинк­тивно начал отстегивать пояса, встал. Экраны за плечами Шефа внезапно погасли, словно задутые свечи.

— Очень хорошо, пилот Пиркс, — сказал Шеф,— очень хорошо.

Пиркс все еще не понимал, что происходит. Он остановился в уставной позе перед Шефом и сделал ужасную вещь — повернул голову, насколько позво­лял наполовину надутый воротник.

Весь проход в каюту вместе с люком был ото­двинут — как будто бы ракета лопнула в этом месте надвое. В сумеречном вечернем свете виден был по­мост зала, стоящие на нем люди, канаты, решетки. Пиркс с открытым ртом посмотрел на Шефа.

— Идем, мальчик, — сказал Шеф. Он медленно подал ему руку. Пожимая ему руку, Шеф добавил: — Выражаю тебе благодарность от имени Службы, а от собственного имени прошу прощения. Это... необхо­димо. Теперь идем, пройдешь ко мне. Сможешь умыться.

Он направился к выходу. Пиркс пошел за ним, ступая тяжело и неловко. Снаружи было холодно, веял слабый ветер — он проходил в зал через отодвинутую часть крыши. Обе ракеты стояли на прежних местах — только несколько длинных толстых кабелей, провисая дугами над залом, подведены были к носам ракет. Перед стартом этих кабелей не было.

Инструктор, стоявший на помосте, что-то сказал ему. Через шлем было плохо слышно.

— Что? — спросил он инстинктивно.

— Воздух! Выпусти воздух из комбинезона!

— А, воздух...

Он нажал вентиль — засвистело. Он вступил на помост. Какие-то двое в белых халатах стояли перед веревочным барьером. Его ракета выглядела, как раскрытый птичий клюв. Его неотвратимо охватыва­ло ощущение какой-то слабости, удивления, разоча­рования, которое переходило все явственней в гнев.

Открывали люк второй ракеты. Шеф стоял на по­мосте, люди в белых халатах что-то говорили ему. Внутри второй ракеты раздался слабый треск...

Какой-то коричневый полосатый, извивающийся клубок вырвался оттуда, неясным пятном моталась голова без шлема, давилась воем...

Этот человек... Бёрст врезался в Луну.