Наступил сентябрь. Длинный полярный день клонился к концу. Как в чудесной сказке проходили дни для обоих немецких исследователей в приятном общении с обитателями острова, который, как они узнали, был назван Ара, в честь первого летчика по мировому пространству.

Марсиане обходились с жителями Земли, как со своими гостями и предоставляли им полную свободу. Такому отношению немало способствовало физическое превосходство, которое марсиане, находясь вне абарического поля, не могли не признавать за людьми. Люди расхаживали стройные и легкие и, играючи, выполняли работы, совершенно недоступные марсианам, сгорбленным под тяжестью земного тяготения. Грунте в несколько дней совершенно оправился от болезни, успел забыть о своем поранении и не отставал от Зальтнера. А тот решимостью и ловкостью, проявленными при спасении Ла, снискал особое уважение марсиан.

С удивительной быстротой установилось между ними словесное общение. Большую роль при этом, разумеется, сыграл так кстати подвернувшийся им немецко-марсианский словарь.

Марсиане были поражены не меньше обоих исследователей тем, что на Земле существует человек, владеющий марсианским языком и так хорошо осведомленный о жизни на Марсе. Однако, по некоторым подробностям можно было заключить, что эта осведомленность исчерпывалась знанием давно минувших событий. Так, например, составителю словаря, повидимому, ничего не было известно о колониях марсиан на полюсах Земли, а был известен лишь проект высадки на Землю на одном из ее полюсов. Имя Элль довольно часто встречалось в некоторых местностях Марса.

Теперешние обитатели полюса припоминали историю первых исследовательских экспедиций на Землю, перечисляли летательные аппараты, пропавшие без вести и называли имена отважных завоевателей мирового пространства, дальнейшая судьба которых осталась тайной для всех. Так, достоверно было известно, что несчастный случай вынудил одну из экспедиций покинуть на Земле знаменитого летчика, капитана Алля и несколько его товарищей, причем условия, при которых это произошло, должны были привести их к неминуемой гибели. Однако, можно было допустить, что кто-нибудь из этих марсиан спасся у людей и передал им сведения о Марсе.

Но со времени этих событий протекло уже тридцать или сорок земных лет, а летчики в ту пору были уже далеко не первой молодости, потому что молодое поколение не допускалось к участию в этих первых рискованных полетах. Сам Элль был ровесником Грунте, или немногим старше его, и, таким образом, никак не мог принадлежать к той экспедиции. Как Грунте, так и Зальтнер могли засвидетельствовать, что на Земле не только никогда не слышали о каком-то выходце с Марса, но и вообще ничего не знали о существовании марсиан. Один Элль, очевидно, владел какими-то знаниями, но тщательно их скрывал, если не считать некоторой странности его выражений, чему Грунте никогда не придавал серьезного значения. Оставалось совершенно необъяснимым, откуда мог Элль почерпнуть свои познания, и также было непонятно, каким образом мог попасть его маленький словарь в футляр с шампанским, которым фрау Исма Торм хотела неожиданно порадовать экспедицию по ее прибытии на северный полюс.

Марсиане с полной готовностью шли навстречу желанию немцев изучать марсианский язык, и вскоре Зальтнер, а особенно Грунте могли свободно разговаривать по-марсиански. Одновременно обнаружилось, что марсиане, находящиеся в ежедневном общении с ними, овладели немецким языком.

Чудеса техники, на каждом шагу встречавшиеся исследователям, перенесли их в совершенно новый мир. Им казалось, будто могущественный чародей вывел их из современности и увлек в далекое будущее, в котором человечество достигло высшей ступени культурного развития. Самые смелые мечты, когда-либо грезившиеся им о науке и технике будущего, были превзойдены. Начиная с тысячи мелких автоматических приспособлений, вполне обслуживающих марсиан во всех потребностях их повседневной жизни, и кончая гигантскими машинами, которые, пользуясь солнечной энергией, поддерживали марсианский вокзал на высоте шести тысяч километров над островом, все вокруг было полно неисчислимым множеством новых явлений, возбуждающих все новые вопросы. Хозяева охотно давали гостям нужные сведения, но в большинстве случаев было совершенно невозможно объяснить людям сущности дела, потому что у них не хватало элементарных знаний.

Комната, примыкающая к спальням Грунте и Зальтнера. была своеобразно приспособлена для общения марсиан с людьми. Так как Грунте и Зальтнер плохо переносили ослабленное тяготение, необходимое марсианам для легкости движения, комната была разделена на две части, что отмечалось линией на полу, или как говорил Зальтнер «чертою». В то время, как в части зала, примыкающей к жилым комнатам людей, абарический аппарат был выключен, на другой половине действовала потребная для марсиан сила «противотяготения». Там располагались марсиане, когда приходили в гости к немцам. Немцы на своей половине постарались устроиться по своему вкусу насколько это позволяли мебель, охотно предоставленная марсианами, и те немногие вещи, которые у них уцелели. Разумеется, это устройство ограничилось тем, что туда перенесли рабочий стол, несколько книг, письменные принадлежности и инструменты, — потому что в этом отношении люди не могли отказаться от своих привычек. Что же касается других условий повседневной жизни, то они не только вполне освоились с приспособлениями и обычаями марсиан, но даже находили их настолько более совершенными и приятными, что часто раздумывали над тем, как бы перенести все эти удобства к себе на родину.

Зальтнер, разыскав в уцелевших вещах свой фотографический аппарат, не успевал делать снимки с различных предметов марсианской утвари, со своеобразных украшений, картин, произведений искусства и комнатных растений. Особенно усердно изучал он автоматы, стараясь постигнуть их устройство и требуя все новых объяснений.

Обычно в этих делах его советчицей была всегда жизнерадостная Зэ, так мило встретившая его первое пробуждение. Она проводила большую часть дня в этой общей зале и по отношению к гостям до известной степени выполняла роль хозяйки дома. Что же касается Ла, то ее Зальтнер видел довольно редко, обыкновенно только по вечерам, когда собиралось более многочисленное марсианское общество. И тогда она больше держалась в стороне, хотя Зальтнер часто чувствовал на себе задумчивый взгляд ее больших глаз. Но зачастую она прерывала его оживленную беседу с Зэ какой-нибудь насмешкой.

Так как разговаривали большей частью при открытых телефонных дверцах, то можно было, когда вздумается, слушать разговоры и принимать в них участие из другой комнаты. Поэтому никого не удивляло, если в беседу врывалось замечание какого-нибудь неожиданного слушателя. И точно так же не принято было обижаться, если кто-нибудь закрывал у себя дверцу телефона.

Уроки Зальтнера с Ла не возобновлялись, так как Ла, после пережитого ею потрясения, в течение нескольких дней нуждалась в полном покое, а когда она выздоровела, взаимное понимание между людьми и марсианами уже почти наладилось. Но и она использовала вынужденный досуг и вполне изучила не только маленький словарь Элля, но и те немногие справочники, которые нашлись у воздухоплавателей.

Несмотря на впечатление, производимое прелестной Зэ на чувствительное сердце Зальтнера, его мысли всегда возвращались к более тихой, нежной Ла, и он всегда испытывал легкое разочарование, когда, войдя в комнату, не заставал ее там. Но часто он слышал ее глубокий голос и тем сильнее сожалел о том, что не видит ее.

Сдержанность Ла была умышленна. С тех пор, как Ла и Зэ свыклись с мыслью о том, что человек тоже может влюбиться, для них стало совершенно ясно, что обе они представляют для сердца Зальтнера неотвратимую опасность. Но Ла не могла воспринимать беззаботно то, что так смешило и забавляло Зэ. Однажды этот «бедный человек», с которым так весело болтала Зэ, явился ей в совсем ином свете, в родной ему стихии, где он совершал то, что превосходило все возможности нумэ.

Она не могла забыть той минуты, когда в его сильных объятиях почувствовала себя спасенной от неминуемой гибели. И вот она все время сознавала, что хотя он только игрушка в руках марсиан, только человек, но он все же свободное живое существо и если не ровня им по духу, то, быть может, ровня по сердцу. Сострадание двоилось в ее душе, — ей не хотелось обижать Зальтнера холодностью и сдержанностью, но вместе с тем она боялась пробудить в нем чувства, которые могли бы доставить ему еще больше страданий. Как знать, чтó может испытывать человеческое сердце? Быть может, люди умеют гораздо сильнее чувствовать, чем мыслить? Она была слишком благодарна Зальтнеру, чтобы не призадуматься над его положением, но он этого, конечно, не понимал. Что же делать?

Если бы Зальтнер был марсианином, Ла нечего было бы опасаться. Тогда бы он знал, что ее приветливость и даже нежность не что иное, как прекрасная игра умиленных чувств, которая никак не может нарушать свободы личности. Но что при таких обстоятельствах должен был думать человек? Могла ли она быть уверена, что у людей такие же нравы? И поймет ли он, чтó раз навсегда отделяет человека, дикого обитателя Земли, от ясной свободы благородного нумэ? Но не подвергнется ли он близ другой той самой опасности, от которой она так старается его уберечь?

Зэ только смеялась, когда Ла делилась с нею своими сомнениями.

— Ты слишком рассудительна, Ла,—говорила она. — Послушай же, ведь это только человек! Ведь это страшно смешно, когда он изо всех сил старается быть таким любезным.

— Ты же не знаешь, так же ли ему смешно, как тебе. Зверь, которого мы дразним, с виду часто кажется нам забавным, я все-таки я всегда при этом думаю, что он может жестоко страдать. А человек ведь не только смешон...

— Я, конечно, не видела его в ледяной яме, но думаю, что о нем тебе беспокоиться нечего. Но если это тебя тревожит, то легко можно дать ему понять, как мы к этому относимся.

— Мне не хочется его обижать.

— Зачем же? Будем действовать сообща; мы обе его «свяжем».

— Думаешь ли ты, что человек способен понять такую игру?

— Да, если уже он настолько глуп...

— Ведь мы ровно ничего не знаем о воззрениях...

— Так вот и будем обучаться втроем. Жаль, что этот чопорный Грунте не может участвовать в нашей игре. Что же, ты согласна?

— Я еще подумаю об этом.

Ла вернулась к своим занятиям. Зэ отправилась в приемный зал, где застала Зальтнера за рисованием.

— Если мне с моими рисунками удастся благополучно вернуться в Германию, — весело воскликнул он, — моя карьера обеспечена. Начнется мода на все марсианское. Я открою базар марсианских товаров. Жаль только, что у нас не будет вашего сырья. Вот, например, что это за чудесная ткань, из которой сделан ваш шарф? Весь он заткан сверкающими звездами, нигде не соприкасающимися друг с другом, и нигде не видно основы этой ткани. Кажется, что вокруг вас витает облако искр.

— Так оно и есть, — смеясь отвечала Зэ, — только оно не жжет, можете смело дотронуться. Но извольте сами подойти ко мне, потому что я не могу перешагнуть за черту.

Зэ сидела на одном из тех низеньких диванчиков, которые так любят марсиане, и занималась химическим рукоделием. Зальтнер в это время стоял у своего самодельного рабочего стола. Он отложил карандаш и направился к Зэ, а она вплотную придвинула свой диванчик к черте, разделяющей комнату.

— Дайте-ка ваши руки, — сказала Зэ. Она взяла конец длинного шарфа и связала им руки Зальтнера. Даже теперь ткани точно не было. Казалось, будто поток светлых искр струится вокруг его рук.

— Ощущаете ли вы что-нибудь? — спросила она.

— Теперь, когда вы не касаетесь меня пальцами, ничего не чувствую. Разве эта ткань вообще не осязаема?

— Во всяком случае, ее нельзя осязать грубыми человеческими руками

Зальтнер поднес связанные шарфом руки к своим губам.

— Но губами я все-таки чувствую, что между моим ртом и руками что-то есть.

— А ну-ка напрягите всю свою гигантскую силу и попытайтесь разъединить руки.

— Но мне жалко этого чудесного шарфа.

— А все-таки попробуйте.

Зальтнер стал выдергивать руки, но чем сильнее он дергал, тем туже затягивался узел, и тут он заметил, что маленькие звездочки впиваются в его кожу.

— Да, — сказала Зэ, — эта ткань несокрушима; по крайней мере, она выдерживает огромные тяжести. Эти невидимые нити, из которых каждая может свободно удержать по целому центнеру, являются неотъемлемой составной частью многих наших аппаратов. Итак, вы теперь закованы и никуда не двинетесь без моего разрешения.

— Я и не добиваюсь его, мне и тут очаровательно, — сказал Зальтнер и перегнулся через спину дивана, опираясь на нее связанными руками.

Зэ обеими руками взяла его голову, пригнула ее к себе и заглянула ему в глаза, точно желая разгадать его мысли.

— Что же вы, люди, попросту глупы? — внезапно спросила она.

— Не совсем, —сказал Зальтнер, нагибаясь еще ниже.

— За черту! — смеясь, воскликнула Зэ и слегка оттолкнула его голову. — Давайте-ка сюда руки.

Она в одно мгновение развязала узел и снова принялась что-то размешивать в каком-то сосуде.

— Вы все еще не сказали мне, — напомнил Зальтнер, возвращаясь к своему столу, — что же это за ткань, на которой держится шитье вашего шарфа.

— Да это вовсе не шитье, это — «дэла», так это называется, — знаете, такие маленькие кристаллы, которые образуются в раковинах.

— Значит, что-то в роде нашего жемчуга...

— Они светятся сами собою. А ткань, это — «лис».

— Лис? Немного же я узнал!

N

— Лис — это паук, он плетет почти невидимую есть.

— Но где же это находят? Как прядут эти нити?

— Очень просто: поляризованным светом, особыми машинами. И дэла не прикреплены сверху, а вделаны в петли между тонкими волокнами ткани.

— Вы назвали дэла кристаллами, но как же в таком случае они могут постоянно светиться, подобно нашим светлячкам?

— Конечно, время от времени их нужно опускать в лучевую ванну; после этого они опять светятся несколько дней.

— В лучевую ванну?

— Да, их подвергают действию сильного искусственного света. Свет разъединяет некоторые химические вещества кристаллов, а потом их постепенное соединение вызывает то свечение, которое вы видите.

— Итак, это то, что мы называем фосфоресценцией. А что это у вас за рукоделие?

Зэ ответила не сразу. В эту минуту она как раз была занята каким-то вычислением, относящимся к ее работе, и следила за секундной стрелкой комнатных часов.

Тут звякнула крышка телефона, и вслед за этим послышался голос Ла. Она спрашивала, могут ли «люди» сейчас принять нескольких гостей с острова.

— Я буду очень рад видеть этих господ, — сказал Зальтнер. — Мой друг в настоящий момент отсутствует, но я его сейчас вызову.