"Знание-сила" № 8 за 1947 год

Профессор рассказал морякам о Тихом океане

Профессор рассказал морякам о Тихом океане — гигантском углублении на поверхности Земли, занятом величайшей водной массой планеты. Кольцом вокруг этого углубления, недалеко от материков, проходят цепи исполинских складок земной коры, медленно выпучивающихся со дна глубочайших впадин. Все цепи островов — Алеутских, Японских, Зондских — именно и представляют собою образующиеся в настоящий момент складки. Процесс неуклонно продолжается, каждая складка, вершина которой и есть тот или другой из перечисленных островов, поднимается все выше, иногда со скоростью до двух метров в год, и в то же время все более наклоняется в сторону океана.

— Представьте себе, — продолжал профессор, что вода океана отхлынула куда-нибудь на миг. Тогда им увидите на месте островов гряды высоких гор, наклоненных к центру океана и грозно нависающих подобно застывшим волнам над впадинами вдоль своего крутого со стороны океана подножия. Противоположный, обращенный к материку, скат менее крут, но также образует довольно глубокую впадину, заполненную морем. Таково, например, Японское море. Вдоль материковых скатов исполинских складок располагаются цепи вулканов — давление внутри складок настолько велико, что расплавляет породы их внутреннего ядра, прорывающиеся сквозь трещины в виде расплавленных лав. Впадины с океанской стороны проседают все глубже под давлением наваливающегося подножия складок и вдоль них располагаются центры крупных землетрясений.

Одно из таких землетрясений и было причиной вчерашнего бедствия. Где-то на севере, наверное в Алеутской пучине, у подножия Алеутских складок, под давлением их просел участок дна океана, вызвав сильное землетрясение под водой. Толчок, один или несколько, вызвал образование исполинской волны, покатившейся по океану на юг за тысячи миль от места своего возникновения и через несколько часов достигнувший Гавайских островов. В открытом океане эта волна для нашего «Витима» прошла бы незамеченной — ее поперечник настолько велик (около 150 километров), что подъем судна на всю ее высоту никак бы не почувствовался. Другое дело около суши. Тогда эта масса воды, катящаяся по океану, встречает препятствие, поднимается на него, растет и обрушивается на берег с невероятной силой. Да что говорить! Все вы видели, что наделала волна. Вид и характер волны определяются подводной отмелью берега.

Подобные волны на Тихом океане — именно потому, что здесь идут процессы формирования современных складок в земной коре — вовсе не так редки. За последние сто двадцать лет Гавайские острова подверглись нашествию двадцати шести таких волн. Волны шли с разных сторон — и от Алеутских островов, как наша, от Японских, от Камчатки, от Филиппин, от Соломоновых, от Южной Америки и даже со стороны Мексики. Последняя по времени волна была в ноябре 1938 года. Средняя скорость хода волн исчисляется примерно от 300 до 500 узлов.

Заинтересованные моряки задали Давыдову много вопросов, и его беседа затянулась бы на несколько часов, если бы смена вахт не разогнала собрание. Профессор еще долго расхаживал под навесом тента, хмурясь и кривя губы в напряженном раздумье.

Мгновенное разрушение прекрасного острова оставило глубокий след в душе ученого. И большинство вопросов, заданных ему моряками, как-то совпадали с направлением его собственных мыслей. Ведь в истории Земли мы знаем несколько эпох с мощным складкообразованием, неоднократно поднимавшим по краям материков цепи высоких гор, впоследствии размытых и сглаженных. Эти эпохи чередовались с эпохами относительного покоя земной коры, но снова и снова повторялись по времени. Выяснив причины возникновения складок на Тихом океане, мы будем знать вообще весь ход горообразования в истории Земли, яснее представим себе образование рудных месторождений, заглянем в их источники на глубине... Да что там! — столько вопросов истории Земли и жизни будет объяснено! Многое из того, что сейчас представляется совершенной загадкой... Нужно знать не только, как идет это тихоокеанское складкообразование, но и почему развивается этот процесс. Какие причины там, в глубине Земли, вызывают эти медленные могучие движения, сминающие огромные толщи пород в складки, выпячивающие их все выше на поверхность Земли. Какими ничтожными сведениями располагаем мы о глубинах нашей планеты, о состоянии вещества там, о физических или химических процессах, совершающихся под давлением в миллионы атмосфер, под тысячекилометровыми толщами неизвестного состава!

Достаточно незначительных молекулярных перегруппировок, ничтожного увеличения объема этих невообразимых масс, чтобы на тонкой пленке известной нам земной коры произошли громадные сдвиги, чтобы кора, разломанная на куски, была поднята на десяти километров в высоту. Однако мы знаем, что этого не бывает — значит, вещество внутри планеты находится в спокойном, уравновешенном состоянии.

Только время от времени, с промежутками в миллионы лет какими-то полосами, поясами горные породы размягчаются, сминаются в складки, частично расплавляясь и изливаясь в вулканических извержениях. И потом все это смятое и раздавленное, выпирает на поверхность огромным валом. Действие воды и атмосферы расчленяет его на системы долин и горных хребтов, образуя то, что мы называем горными странами. . .

Самое странное, что вулканические очаги и эти зоны смятия пород залегают сравнительно неглубоко — несколько десятков километров от земной поверхности, в то время как центральные части планеты скрыты под слоем вещества в три тысячи километров толщины. . .

Давыдов тряхнул головой и, еще крепче сжав губы, подошел к борту, как бы стараясь мысленно пронизать толщу воды океана и его дно, чтобы разгадать происходящее там, на глубине шестидесяти километров.

Твердое, остывшее вещество нашей планеты, облеченное в форму устойчивых химических элементов — тех девяноста двух кирпичей, из которых состоит вся вселенная, элементов устойчивых и неизменных, в противоположность звездам, где идут процессы перехода элементов из неустойчивой формы в устойчивую, цепные атомные реакции с выделением колоссальных количеств энергии — тепла, света и других не менее мощных излучений. А что, если в массе остывшего вещества Земли остались еще неустойчивые элементы, огарки когда-то бывших процессов атомных превращений той эпохи, когда наша планета была сгустком раскаленной звездной материи? Элементы эти рассеяны и потому бездействуют до того времени, пока в бесконечных перемещениях и перегруппировках вещества не создадутся достаточно крупные скопления таких элементов, как уран или торий или другие неустойчивые, легко распадающиеся элементы.

Тогда могут, как мы знаем теперь, развиваться мощные цепные реакции¹) распада, выделяющие массу энергии и тем смещающие участки земной коры. Тогда прав Джоли²) и неизвестные нам силы движений земной коры являются отголоском бесконечно давно затухших атомных превращений звездного вещества. Но если это так, если горообразование на Земле обязано глубинным атомным реакциям, то у нас есть надежда в будущем овладеть этими очагами атомных реакций. Искать их возле поднимающихся складчатых гор и вулканических областей, вот как здесь, на Тихом океане...

¹) Цепная реакция — реакция, развивающаяся в веществе самостоятельно, без постоянного внешнего воздействия, только при наличии начального толчка.

2) Джоли, Джон. — английский геолог, известный своей книгой «История поверхности Земли».

Давыдов инстинктом ученого чувствовал важность своих догадок. Весь ушедший в мысли, он не заметил времени, и, только случайно взглянув на часы, он понял, что пропустил обед, и крепко выругался.

ШАТРОВ остановился перед дверью со стеклянной дощечкой: «Заведующий отделом проф. И. А. Давыдов», переложил под другую руку большую коробку, хитро усмехнулся и резко постучал. Низкий и сильный голос недовольно рявкнул: «Да!» Шатров вошел в кабинет, по обыкновению, быстро, слегка согнувшись и блестя глазами исподлобья.

— Вот это да! — взревел, вскакивая, сидевший за рукописью хозяин кабинета. — Никак не ждал! Сколько лет, дорогой друже!

Шатров положил коробку на стол; друзья крепко обнялись и расцеловались.

Сухой, среднего роста Шатров казался совсем небольшим рядом с громоздкой фигурой Давыдова. Друзья во многих чертах были противоположны. Огромного роста и атлетического сложения, Давыдов был несколько медлительным и добродушным, в отличие от нервного, быстрого и угрюмоватого приятеля. Лицо Давыдова с резким, неправильным носом, почти без переносицы, с покатым назад лбом, под шапкой густых волос ничем не походило на Шатрова. И только глаза обоих друзей — светлые, ясные и проницательные — были сходны в чем-то, не сразу уловимом; скорее всего, в одинаковом выражении напряженной мысли и воли, исходившем из них.

Давыдов усадил Шатрова; оба закурили и оживленно обменивались накопившимися за ряд лет впечатлениями, не высказанными в письмах. Наконец Давыдов погладил пальцами за ухом, встал и извлек из кармана легкого пальто порядочных размеров сверток. Он развернул его и положил перед Шатровым.

— Слушайте-ка, Алексей Петрович, извольте съесть!.. Не возражать! — вдруг зыкнул он на протестующий жест Шатрова, и оба рассмеялись.

— Совсем как в сороковом! — развеселился Шатров.— Опять забыли покушать! Попадет.

Давыдов закатился давящимся хохотом:

— Попадет, если домой принесу. Будьте добры, уважьте, «как в сороковом».

— Сейчас мы его! — резко двинул рукой Шатров — Ок!

— Ну, конечно, и «ок» этот попрежнему! Как приятно слушать! Слушайте, Алексей Петрович, пойдем в музей, покажу интересные новости... Есть для вас работа...

— Нет, Илья Андреевич! У меня ведь очень важное дело. Нужно крепко потолковать с вами, нужна ваша голова. Она работает без промаха...

— Интересно! — Давыдов провел пальцем по последней строчке рукописи и сложил исписанные листы. — Кстати, письмо ваше получил неделю назад и еще не собрался ответить. Не одобряю...

— Не одобряете моих жалоб? — слегка смутился Шатров. — Я позаимствовал у вас одну философскую идею, которая часто мне помогает. Но для ее применения надо иметь некоторую силу духа. А бывает, что ослабеешь...

— Какую идею? — недоуменно спросил Давыдов.

— Она выражается только одним магическим словом «ништо»... Мне так часто нехватало вашего «ништо» в

военные годы!

Давыдов без удержу расхохотался и, отдышавшись, еле выговорил:

— Именно ништо. Будем работать дальше. Оно, конечно, бывает трудно. Наука наша очень хлопотна — тут и раскопки, и огромные коллекции, и сложная обработка, а работников мало, совсем мало. Приходится тратить бесплодное время, смотреть за пустяковыми вещами... Но у нас был ведь важный разговор, а я отклонил вас в сторону.

— Разговор будет необыкновенный. У меня в руках невероятное, настолько невероятное, что я никому, кроме вас, не решился бы сказать о нем.

Наступила очередь Давыдова выказать нетерпение. Шатров хитро улыбнулся, как при входе в кабинет, и, развернув свой пакет, извлек из него большую кубическую коробку желтого картона, украшенную китайскими иероглифами и почтовыми штемпелями.

— Вы помните Тао-Ли, Илья Андреевич?

— Как же! Это молодой китайский палеонтолог, очень способный. Убит в тысяча девятьсот сороковом году фашистскими бандитами при возвращении из экспедиции. Погиб за свободный Китай!

— Совершенно верно. Я описывал некоторые его материалы, состоял с ним в переписке. Он собирался приехать к нам... Так мы и не встретились! — вздохнул Шатров. — Короче говоря, из своей последней экспедиции он прислал мне посылку с необычайно любопытной вещью. Посылка эта вот, на столе. При ней — короткая записка с обещанием подробного письма, написать которое ему не удалось. Его убили в Сычуани, на пути в Чунцин.

— А где он был в экспедиции? — спросил Давыдов.

— В провинции Сикан.

— Ну и ну! Однако забрался! Погодите, это горный узел на восточном конце Гималайской дуги, между ней и Сычуанскими горами... Да ведь знаменитый Кам, куда стремился Пржевальский, — это тоже там!

Шатров одобрительно посмотрел на друга.

— Ей-ей, в географии с вами не потягаешься. Я с картой в руках насилу разобрался. Кам — это северо-западная часть Сикана. И, между прочим, Тао-Ли вел исследования именно в Каме, на востоке его, в районе Энь-да.

— Ясно, ясно. Показывайте, что у вас за штука. Оттуда можно ждать чего угодно!

Шатров извлек из коробки нечто, завернутое в несколько слоев тонкой бумаги, громко зашелестел, разворачивая, и наконец подал Давыдову большой обломок твердо ископаемой кости, с первого взгляда бесформенный.

Давыдов повернул раза два тяжелый светлосерый кусок, быстро придал ему надлежащую ориентировку и сказал:

— Кусок затылочной части черепа крупного хищного динозавра¹). Что же тут особенно удивительного?

¹) Динозавры — большая группа вымерших ящеров, длительное время главенствовавшая на земле в течение мезозойской эры, от 150 до 80 миллионов лет назад.

Шатров молчал. Давыдов еще раз осмотрел кость и внезапно издал глухое восклицание. Положив обломок на стол, он поспешно вытащил из желтого полированного ящика бинокулярную лупу, выдвинул плечо штатива, надел тубус и прильнул глазами к двойному окуляру, сунув под лупу свои большие руки с зажатой в них костью динозавра. Некоторое время в кабинете царило молчание. Шатров чиркнул спичкой. Тогда Давыдов поднял от бинокуляра расширившиеся от изумления глаза.

— Невероятно. Не могу подыскать объяснения. Череп пробит насквозь в самой толще кости. Отверстие настолько узко, что не могло быть сделано рогом или зубом какого-нибудь животного. Если бы это была болезнь — некроз, костоеда, — тогда края несли бы следы болезненных изменений. Нет, это отверстие было пробито! Пробито в живой кости! Несомненно. Обе стенки черепа насквозь, точно пулей. Да, если бы это не был бред, я сказал бы, что пулей... Впрочем, нет, отверстие не круглое, это овальная узенькая щель, точно вырезанная и потом уже, в процессе окаменении кости, выполнившияся рыхлой породой.

Давыдов резко оттолкнул штатив бинокуляра.

— Поскольку я не склонен был до сих пор к бредовым видениям и явно трезв, то могу лишь сказать: странный случай. Необъяснимый случай.

Он холодно посмотрел на Шатрова. Тот вытащил из коробки второй пакет, снова зашелестел бумагой.

— Я не могу спорить с вами, — медленно сказал Шатров, — это действительно случай. И если хорошенько посоображать, то можно найти ему даже не одно объяснение. Но второй такой же случай заставит вас отказаться от сомнений. Вот он, второй случай. Ок!

На стол перед Давыдовым легла вторая кость — плоская, с изломанными краями.

Давыдов затянулся, должно быть, очень глубоко папиросой, побагровел и закашлялся.

— Обломок левой лопатки хищного динозавра, — говорил Шатров, склоняясь через плечо приятеля, — но не того животного, чей череп. Это более старый и крупный индивид...

Давыдов согласно потряс головой, не отрывая глаз от маленького овального отверстия, пронизывающего насквозь костную пластину — остаток лопатки могучего ящера.

— То же самое, то же самое! — взволнованно шептал он, водя пальцем по краю загадочного отверстия.

— Теперь записка Тао-Ли, — методически продолжал Шатров, скрывая радостное торжество. Ему, уже пережившему потрясающее значение открытия, было легче сохранить хладнокровие.

Вместо плавной русской речи в кабинете зазвучали отрывистые английские слова. Шатров медленно прочитал короткое сообщение погибшего ученого.

«...В сорока милях к югу от Энь-да, в системе левых притоков Меконга, я наткнулся на обширную котловину, ныне занятую долиной речки Чжу-Чже-Чу. Эта межгорная впадина — грабен¹), залитая покровом третичной лавы. Там, где ущелье реки прорезает насквозь лавовый покров, видно что он всего в 30 футов мощности. Под ним лежат рыхлые песчаники, содержащие множество костей динозавров, среди которых я открыл образцы со странными повреждениями. Два из них я посылаю вам, пораженный своей находкой настолько, что мне необходима уверенность в том, что ошибки нет. Но все повреждения одного типа. Есть образцы, в которых часть кости как бы срезана огромным ножом, но также, с несомненностью, по живой кости, до гибели животного — вернее, в момент ее. Я везу в Чунцин более чем тридцать таких образцов, собранных в разных местах долины, представляющей, несомненно, большое местонахождение динозавров, причем их полных скелетов. Этикетки с точными данными места — при образцах. Я настолько спешу отправить вам эту посылку, что не успел составить подробного письма. Его я пошлю, когда вернусь в более комфортабельную обстановку в Сычуани...»

¹) Грабен — опущенный вниз участок земной коры любого размера.

Шатров замолчал.

— Все? — нетерпеливо спросил Давыдов.

— Все. Коротко настолько, насколько велико значение его находки.

— Погодите Алексей Петрович, дайте притти в себя! Это сон какой-то. Сядем спокойно, закурим еще по единой и обсудим. А то у меня все в голове завертелось — одурел.

— Очень хорошо вас понимаю, Илья Андреевич. Надо признаться, что ученому для выводов из этого факта требуется большая смелость. Ломка всех установившихся представлений... Я не так смел в своих работах, как вы, но тут и вы спасовали...

— Хорошо, давайте рассуждать смело, благо мы наедине и никто не подумает, что два палеонтологических кита, мягко выражаясь, рехнулись. Начинаю!

Итак, эти хищные динозавры были убиты каким-то могучим оружием. Его пробивная способность, видимо, превосходила мощные современные ружья. Такое оружие могло создать только мыслящее существо, вдобавок стоящее на высокой ступени культуры. Верно?

— Безусловно — человек! — вставил Шатров.

— Так. Но эти динозавры жили в меловом периоде¹) — скажем, семьдесят миллионов лет назад. Все факты нашей науки неопровержимо, несомненно говорят, что человек появился на Земле как одно из последних звеньев великой цепи развития животного мира шестьдесят девять миллионов лет спустя, да еще много сотен тысяч лет пребывал в животном состоянии, пока его последний вид не научился мыслить и трудиться. Раньше человек возникнуть не мог, а чтобы еще человек с техникой — абсолютно исключается. Следовательно, вывод может быть только один: те, кто убил динозавров, не родились на земле. Они пришли из другого мира...

¹)Меловой период — последний период мезозойской эры, длившейся около 60 миллионов лет и окончившийся 60 миллионов лет до настоящего времени.

— Да, из другого, — твердо сказал Шатров. — И я...

— Одну минуту. Пока еще все вразумительно. Но дальше уже становится невероятным. Последние достижения астрономии и астрофизики изменили старые представления. Очень много романов было написано на тему о пришельцах из других миров. Правда еще недавние утверждения большинства ученых, что наша солнечная система планет есть исключительное явление, ныне отвергнуты. Даже Джинс¹) опубликовал в тысяча девятьсот сороковом году отказ от своих прежних заключений. Теперь мы знаем, что не меньше пятой части всех звезд имеют планетные системы. А так как число звезд во вселенной почти бесконечно велико, то и число планетных систем чудовищно. Следовательно считать дальше, что жизнь на нашей планете есть исключительная прерогатива Земли, не приходится. Смело можно сказать, что в пространстве вселенной есть много жизни.

Можно утверждать не менее смело, что повсюду жизнь проделывает путь эволюционного развития, и, следовательно, вполне возможно появление мыслящих существ. Все это так.

Но в то же самое время мы знаем теперь, что расстояния до ближайших звезд с планетными системами чрезвычайно велики. Настолько, что требуются тысячи лет полета со скоростью светового луча, то есть со скоростью трехсот тысяч километров в секунду, которой живое существо — хрупкая, крайне хрупкая организация материи — выдержать не может. А в нашей планетной системе, кроме нашей земли, только Марс и Венера подают надежды. Но надежды слабые. На Венере слишком горячо, вращается она медленно, атмосфера ее густа и без свободного кислорода, страшные бури взметывают песок с поверхности планеты в верхние слои атмосферы, где мы и наблюдаем его с помощью спектрографов. Вряд ли жизнь смогла развиться на Венере, и совершенно исключено там присутствие мыслящих существ с высокой культурой. Также и Марс. Его атмосфера слишком тонка и разрежена, тепла мало; если жизнь и существует там, то в каких-то бедных, угнетенных формах — лишайники какие-нибудь. Я не сомневаюсь, что там нет буйной энергии развития жизни, которая на нашей Земле смогла выработать человека. О далеких больших планетах я и не говорю: Сатурн, Юпитер, Уран, Нептун — это страшные миры, холодные, темные, как нижние круги Дантова ада. Возьмите, например, Сатурн: в центре планеты — скалистое ядро радиусом в тридцать тысяч квадратных километров, на котором лежит слой льда в десять тысяч километров толщины. И все это окутано густой атмосферой в двадцать пять тысяч километров толщины, непроницаемой для солнечных лучей и богатой ядовитыми газами — аммиаком и метаном. Значит, под такой атмосферой вечный мрак при морозе в сто пятьдесят градусов и давление в миллион атмосфер... Жутко представить себе!...

— Я не знал кое-чего из того, что вы сказали, — перебил Шатров, — но также решил, что в нашей планетной системе нет собратьев нам по мысли. И я...

— Вот видите. На наших планетах, следовательно, нет, а с далеких звездных систем прилетать невозможно, нереально. Тогда откуда же могли взяться эти пришельцы? Вот в чем невероятность!

— Вы меня не дослушали, Илья Андреевич. Я хоть не обладаю вашей эрудицией в самых различных областях, но сообразил в общем то же самое. И сейчас вы должны будете отказаться от вашего самого важного «но». Звезды ведь не неподвижны. Внутри нашей Галактики¹) они перемещаются, сама Галактика вращается, да еще вся целиком куда-то движется, как и все остальные четырнадцать миллионов других галактик. За миллионы лет могли происходить существенные сближения и расхождения звезд...

¹) Галактика — гигантская звездная система, в виде плоского колеса из звезд самой различной величины и яркости, вращающаяся в пространстве.

— Ну, это вряд ли нам поможет. Ведь пространство Вселенной настолько велико, что сближение именно нашей солнечной системы с другими имеет вероятность практически нулевую. Да и как разгадать эти звездные пути!

— И это верно, но верно лишь в том случае, если движения звезд не закономерны, не подчинены каким-то определенным путям. А если они закономерны? И если эту закономерность можно вычислить?

— М-м! — скептически промычал Давыдов.

— Ладно, я открываю свои карты. Один мой бывший ученик, сбежавший с третьего курса на математические науки, в астрономию, посвятил себя вопросу о движении нашей солнечной системы в пределах Галактики и создал интересную, хорошо обоснованную теорию. Буду краток: наша солнечная система описывает внутри Галактики огромную эллиптическую орбиту с периодом обращения в двести семьдесят миллионов лет. Эта орбита несколько наклонена относительно горизонтальной плоскости звездного «колеса» нашей Галактики. Поэтому солнце с планетами в определенный период прорезает завесу черного вещества — пылевой и обломочной застывшей материи, — стелющуюся в экваториальной плоскости колеса Галактики. Тогда оно приближается к сгущенным звездным системам центральных областей, вроде, скажем, созвездия Стрельца. И в этом случае возможно сближение нашей солнечной системы с другими неведомыми системами, сближение настолько значительное, что перелет становится реальным.

Давыдов не шевелясь слушал друга, рука его застыла на штанге бинокуляра.

— Такова теория, — продолжал Шатров. — Я только что вернулся с Курской дуги, где разыскал рукопись своего бывшего ученика. Он погиб в сорок третьем году... — Шатров помолчал, зажег папиросу. — Так теория показывает нам только возможность, — подчеркнул он последнее слово, — но еще не дает права считать невероятное за реальный факт. Но когда мы видим сцепление двух совершенно независимых наблюдений, это показывает, что мы на верном пути. Это сцепление,— Шатров картинно выпрямился и задрал вверх подбородок. — В теории моего ученика прямо сказано, что приближение солнечной системы к центральным сгущениям Галактики произошло примерно семьдесят миллионов лет назад!

Давыдов еще раз осмотрел кость и вдруг издал глухое восклицание.

— Ехидная сила! — употребил Давыдов свое излюбленное ругательство.

Шатров торжественно продолжал:

— Одно невероятное, сцепившись с другим, превращается в реальное событие. Я полагаю, что вправе утверждать: в меловом периоде произошло сближение нашей планетной системы с другой, населенной мыслящими существами — людьми в смысле интеллекта, и они переправились со своей системы на нашу, как с корабля на корабль в океане. А затем в громадном протяжении протекшего времени эти корабли разошлись на неимоверное расстояние. Они, те, с другой звезды, не были на нашей Земле долго и не оставили поэтому заметных следов. Но они были, и они были способны преодолевать межзвездное пространство семьдесят миллионов лет до того, как мы так же подошли к этому. Имеете возражения?

— Давыдов встал, молча поглядел на друга и протянул руку.

— Вы меня убедили, Алексей Петрович. Не все правда, еще ясно — ну, например, зачем им было попадать сюда именно, на нашу Землю, эту маленькую козявку среди звезд и планет? И есть еще вопросы, но основное, по-моему, достаточно убедительно. Неслыханно, невероятно, но реально! Однако, как вы думаете, можно ли опубликовать?

Шатров замотал головой.

— Ни в коем случае! Поспешность убьет все. Для такого открытия она недопустима.

— Верно, верно, друже! Всегда умнее, чем забегать вперед, выждать. Но выждать подготовленным ко всему! Необходимо добыть аргументы настолько веские, как наш «аргумент» в Ленинграде.

— Шатров вспомнил «аргумент», который хранился в углу кабинета Давыдова во время их совместной работы. Это была массивная железная стойка от каркаса скелета, которой Давыдов грозился «вразумлять» упрямого и увлекающегося друга в их постоянных спорах. Шатров невольно улыбнулся.

— Как же, помню! Вот именно. Отсюда и начинается вторая часть моего дела к вам. Я не геолог, не полевой работник, а кабинетный схимник. А это предприятие под силу только вам, и никому другому! Ваш авторитет...

— Ха-ха! Словом, надо раскапывать место побоища звездных пришельцев с динозаврами... Ну и ну!.. — Давыдов задумался, потом медленно заговорил:

— Интересное место этот Сикан! А для нас, палеонтологов, там ведь чорт знает что! Американцы только немного копнули в верховьях Янцзинцзяна ... и оказались подлинные чудеса! Там одновременно существовали в конце третичного периода древние и новые формы вымерших млекопитающих. Дикая смесь того, что в других местах Земли вымерло уже десятки миллионов лет, с тем, что недавно появилось. А само-то место! — воодушевился Давыдов. — Высокие снеговые горы, холодные плоскогорья, сухие и пустынные, а между ними глубочайшие долины с роскошной тропической растительностью! Непроходимые пропасти, разобщающие селения! От одной деревни до другой, скажем, два километра, но между ними лежит чудовищно глубокая долина, и жители этих двух селений никогда не встречаются друг с другом, хотя и могут видеть соседей издалека. Странные, неизвестные еще науке звери живут в густых лесах, на дне долин, а наверху воют холодные бури. Там, где начинаются величайшие реки Китая, Сиама, Индии — Брамапутра, Янцзы, Меконг с севера, в области Танг-Хуан-хэ. Изумительное место! Но представьте себе этот стык Тибета, Индии, Сиама, Бирмы и Китая! Хо-хо! Разве наши «друзья» пустят туда ученых-большевиков! Где уж вязаться науке там, где владычествуют враждебная дипломатия, политиканские пройдохи! — Давыдов вытащил огромные старые часы. — Еще нет двух! Что значит большое переживание — кажется, будто весь день прошел! — Он встал и подал Шатрову кольцо с ключами. — Коробку спрячьте в этот шкаф, слева... Что бы там ни было, но мы обязаны сделать все, что возможно. Пойдем узнаем, не примет ли нас Тушилов. Вы надолго в Москву, Алексей Петрович? До выяснения? Значит, с неделю пробудете, раньше вряд ли что-нибудь решится. Остановитесь у меня, конечно. Я сейчас позвоню секретарю и потом домой, что задержимся.

*

Друзья размышляли, каждый по-своему. Не хотелось зажигать света, как будто медленно наступавшая в комнате темнота умеряла их огорчение.

— Завтра я уеду, — наконец проговорил Шатров, — больше мне нельзя задерживаться, да и не к чему. Отказ бесповоротный. Впрочем, вряд ли может быть иначе. Наши потомки разберут это дело, когда исчезнут проклятые эти границы и все прочее издохшее старое!

— Давыдов, не отвечая, смотрел в окно, где над крышей соседнего дома редко загорались мелкие и тусклые звезды городского неба.

— Горько стоять, как нищему, у порога великого открытия и не мочь войти! — опять заговорил Шатров. — Не будет мне теперь покоя до конца дней и не утешат никакие другие достижения!

Давыдов вдруг потряс над головой сжатыми кулаками.

— Мы не можем поступиться этим! И нам помогут! Чорт с ним, с Камом, и трижды чорт! В конце-то концов, какая уверенность, что там, где сохранились остатки убитых «ими» динозавров, мы найдем следы «их» самих?

— Никакой! Раз они явились к нам зачем-то, то вовсе необязательно им было сидеть на одном месте. Почему бы не поискать в меловых отложениях у нас? И заранее могу сказать: если только эти остатки есть, то их можно найти только в системах высоких и молодых горных хребтов. В Каме находка не случайна. Почему? Да потому, что там, где земная кора расколота на бесчисленные небольшие участки, из которых одни поднимаются, другие опускаются, — только там разные маленькие и случайные отложения могут сохраниться от неминуемых перемываний и размываний. Если какая-нибудь маленькая впадина начала опускаться еще в мелу и потом так и осталась впадиной среди гор, там, под слоями все нарастающих наносов, может уцелеть то, что в других местах на равнине будет перемыто, переотложено и разрушено. У нас есть подходящие для этого места в горах Казахстана и Киргизии, Узбекистана, вообще в Средней Азии. Эти горы как раз относятся к великой эпохе альпийского горообразования¹), начавшегося в конце мелового периода. У нас есть где искать, но надо знать, что искать, иначе...

¹) Альпийское горообразование — последний период горообразования в истории Земли, в котором образовались высочайшие горные страны современности.

— Ей-ей, не понимаю вас, Илья Андреевич! — перебил Шатров. — Разве не ясно, что, вернее кого искать!

— Вот и неверно. Нам надо решить, каков облик этих пришельцев, что они такое — может быть протоплазма какая-нибудь, не могущая сохраниться? Раз. И что они делали здесь? Два. Первое поможет понять, с какими остатками мы можем столкнуться при раскопках. Второе — где легче можно натолкнуться на их остатки, если они есть вообще. По каким местам нашей планеты должны они были бродить. Вообще если вдуматься, наше предприятие попахивает безнадежностью... Но это не значит отказаться! Так вот, разделимте задачу как в добрые, старые времена, когда писали совместные работы. Вы берете биологическую сторону — первый вопрос. Я возьму второй — и вообще всю геологию, направление и развитие поисков. Кое-какие мыслишки у меня есть — ведь я исследовал все наши громадные среднеазиатские местонахождения динозавров.

Вы задали мне нелегкую задачу! — воскликнул с меньшей угрюмостью Шатров. — Мало ли какие формы жизни могли существовать в иных мирах! Тут, пожалуй, никому не под силу решить что-либо определенное, ей-ей!

— Гиль, гнусь и жалкая интеллигенщина! — внезапно разъярился Давыдов. — Конечно, задача трудна потому, что нет фактов, надо итти только умозрительно. Вся надежда на мощь ума — проломать закрытую стену. Но если ваша голова не сообразит ничего путного, то кто же еще из нашего наличного состава? А потом о разных формах жизни, всяких там каменных или металлических существ — это вы оставьте писателям. Нам не к лицу. Помните об энергетике жизни — она сложилась не случайно, а вполне закономерно.

Основные положения, по-моему, следующие, и из них нам и надо исходить, чтобы оставаться учеными до конца. Строение живых существ не случайно. Во-первых, единство материи Вселенной доказано — всюду и везде девяносто два элемента, как и на нашей Земле. Доказана общность химических и физических законов во всех глубинах мирового пространства. А если так, то, — Давыдов грянул кулаком по столу, — живое вещество, состоящее из наиболее сложных молекул, в основе своей должно иметь углерод — элемент, способный образовывать сложные соединения.

— Во-вторых, основа жизни есть использование энергии излучения Солнца, использование наиболее распространенных и эффективных химических кислородных реакций. Так?

— Все верно, — кивнул Шатров, — но пока...

— Одну минуту. Чем сложнее строение молекул, тем легче они распадаются при повышении температуры. В веществе раскаленных звезд вообще нет химических соединений. В менее сильно нагретых мирах, как, например, в спектрах холодных красных звезд, в солнечных пятнах, мы обнаруживаем лишь простейшие химические соединения. Поэтому можно утверждать, что появление жизни в любой самой необычайной ее форме может быть только при сравнительно низкой температуре. Но не очень низкой — иначе движение молекул замедлится чересчур сильно, химические реакции перестанут происходить, и энергия, нужная для жизни, не будет производится. Следовательно, заранее, без всяких допущений, можно говорить об узких температурных пределах существования живых организмов. Не буду утруждать вас длительными рассуждениями — вы и так легко поймете, когда я скажу, что эти температурные пределы определяются еще точнее: это те пределы, в которых существует жидкая вода. Вода — носитель основных растворов, посредством которых осуществляется жизнедеятельность организма.

Жизнь для своего появления и постепенно нарастающего усложнения требует длительного, исторического, эволюционного развития. Следовательно, условия, необходимые для ее существования, должны быть устойчивыми, длительными во времени, в узких пределах температуры, давления, излучения и всего того, что мы понимаем под физическими условиями на поверхности Земли.

А что касается мысли, она может появиться только у весьма сложного организма, с высокой энергетикой, организма, в известной мере независимого от окружающей среды. Значит, для появления мыслящих существ пределы еще уже — это как бы узкий коридор, проходящий через время и пространство.

Возьмите, например, растения с их синтезом углерода при помощи света. Это энергетика более низкого порядка, чем у животных с их кислородным горением. Поэтому растения хотя и достигают колоссальных размеров, но при условии неподвижности. Движения, могучего и быстрого, как у животного, у больших растений быть не может. Не та машина, грубо говоря.

Итак, жизнь в той же общей форме и тех же условиях, как на Земле, не случайна, а закономерна. Только такая жизнь может проходить длительный путь исторического усовершенствования, эволюции. Следовательно, вопрос сводится к оценке возможных эволюционных путей от простейших существ до мыслящего животного. Все другие решения — бред, беспочвенное фантазирование невежд или наркоманов!

— Строго, Илья Андреевич! Я вовсе не отказываюсь думать над этим вопросом. И все, что придет в голову, сообщать вам...

Давыдов яростно крякнул, оторвавшись от корректуры. Большая кипа гранок топорщилась на столе с приколотым сверху листом: «Проф. Давыдову, срочно! Просьба не задержать!» Под гранками лежали две статьи, присланные на отзыв и уже задержанные профессором. За несколько дней, потраченных на попытку добиться разрешения экспедиции в Кам, накопилось много срочной работы. Той работы, которая облепляет каждого крупного ученого и не имеет прямого отношения к его исследованиям. На квартире Давыдова лежала толстая диссертация, рецензию ожидал диссертант в срочном порядке. Через три часа должно было состояться длинное заседание. Явился препаратор с просьбой осмотреть работу и дать указания для ее продолжения. И в то же время нужно было написать несколько писем для осуществления необычайного шатровского дела.

Профессор, вернувшись от телефона, схватился за корректуру. Перо чиркало сердито и резко, отрывистые ругательства сыпались на редакторов. Наконец у Давыдова строчки стали сливаться в глазах, он пропустил две поправки и понял, что нужно сделать перерыв. Давыдов потер глаза, потянулся и вдруг запел громко и неимоверно фальшиво на однообразный, унылый мотив:

«Ой ты, Волга-матушка, русская река, пожалей, кормилица, силу бурлака!»

В приоткрытую дверь стукнули. Вошел профессор Кольцов, заместитель директора института, в котором работал Давыдов. На губах Кольцова, обрамленных короткой бородкой, блуждала язвительная усмешка, а темные глаза печально смотрели из-под длинных, загнутых, как у женщины, ресниц.

— Жалобно поете, сэр! — усмехнулся Кольцов.

— Еще бы! Непроворот работы, мелких делишек, к настоящему делу не подойти. Чем старше становишься, тем больше наматывается разной чепухи. А силы уже не те — ночами трудно сидеть. Мышиная возня, чорт и трижды чорт! — проревел Давыдов.

— Пфф, господи! Сколько шуму! — поморщился Кольцов. — Вы тащить можете, сэр, у вас фигура могучая — статуя командора, ха! ха! ха! Вот вам письмо от Карпеченко из Алма-Аты, оно вас, думаю, заинтересует... Нет, я пойду, после прочтете.

— Как тебе не стыдно! — негодующе воскликнула она. — Рассветает! А где же обещание не сидеть по ночам? Сам же жаловался на усталость, на потерю работоспособности... Фу, как нехорошо!

— Я уже кончил. Вот видишь: пять конвертов надпишу, и все, — виновато оправдывался Давыдов. — И больше не буду сидеть. Это надо было во что бы то ни стало сделать... Иди спи, маленькая, я сейчас лягу.

Давыдов надписал последний конверт и погасил лампу. Бледный свет и прохладный воздух утра заполнили комнату бесстрастной, лишенной надежд ясностью. Давыдов посмотрел на небо, потер лоб. Внезапно поставленная им самому себе задача поисков звездных пришельцев в горных котловинах Средней Азии предстала перед ним во всей своей необъятной величине.

В самом деле, если сравнительно часто находятся остатки ископаемых животных, то ведь потому, что миллиарды их жили на поверхности Земли и часть их остатков неизбежно попадала в условия, способствующие их сохранению и окаменению. Но пришельцы чужого мира — их не могло быть много. Даже если следы их сохранились где-то, то найти эти следы в огромных массах осадочных отложений, в тысячах кубических километров горных пород можно только при раскопках колоссального объема. Тысячи людей должны просматривать тысячи кубометров пород, сотни мощных экскаваторов — снимать верхние пласты. Химера! Ни одна страна в мире, как бы богата она ни была, не может тратить миллиарды рублей на раскопки такого масштаба! А обычные палеонтологические раскопки, даже самые крупные, с вскрытием площадок в триста-четыреста квадратных метров, — капля в море, пустяк при поставленной задаче. Вероятность, равная нулю.

Истина, обнаженная и беспощадная, заставила опуститься усталую голову Давыдова. Его попытки показались ему смехотворными, планы — безнадежными.

Шатров был прав, более прав, оценивая своим ясным умом всю негодность средств, имеющихся в их распоряжении.

— «Ехидная сила! — мысленно выругался Давыдов. — Не уснешь теперь вовсе: одолеют проклятые сомнения. Что бы еще сделать, отвлечься? Да, вот письмо, переданное Кольцовым, еще не просмотрел».

— Профессор извлек из портфеля письмо известного геолога, работавшего в Казахской Академии наук. Тот писал в институт о том, что в текущем году начинаются грандиозные работы в целом ряде больших межгорных котловин¹) Тянь-Шаня — народная стройка целой сети крупных каналов и гидроэлектростанций. Два из этих строительств, кстати наиболее крупные — № 2 в низовьях реки Чу и № 5 в области Каркаринской котловины — вскроют частично верхнемеловые отложения, в которых известны большие скопления костей динозавров. Поэтому необходимо организовать постоянное наблюдение палеонтологов во время производства земляных работ. Необходимо связаться с Госпланом и после этого координировать действия непосредственно с начальниками строительств...

¹) Межгорные котловины - большие впадины между параллельными горными цепями, обычно грабены.

По мере чтения письма отступала безнадежность, заполнившая душу Давыдова. Давыдов понял, что ему на помощь приходит редкостная удача. Интересы его науки совпали с производственными интересами страны, и теперь огромная мощь труда осуществит такие раскопки, какие не снились одному ученому. Пожалуй, есть надежда проверить невероятную находку Тао-Ли, и если опять повезет, подарить человечеству ясное доказательство того, что оно не одиноко во Вселенной!

Солнце, свежее и яркое, вставало над городом, облака казались полосами лиловой пены на прозрачной золотой воде. Шум просыпающегося города несся в комнату.

Давыдов встал, жадно вдохнул несколько раз свежий воздух, задернул портьеру и стал раздеваться.

Он будет размышлять дальше, — искать возможные облики людей иных миров.

Тяжелая дорога — путь новых исканий. Редкие взлеты мысли — как сказочно легкие прыжки над пропастями грубых ошибок. И все время тащишься по крутым склонам медленного восхождения, под тяжким бременем фактов, задерживающих, влекущих назад, вниз. Ничего!.. Поставленная задача велика и важна. А те, что были здесь семьдесят миллионов лет назад? Бесстрашная воля и ум человека не испугались даже грозных межзвездных пространств. Те, неведомые, сумели переброситься с одного звездного корабля на другой, в то время как они на огромных скоростях расходились друг с другом. Не испугались того, что каждая секунда времени удаляла их на сотни километров от родной планеты. И, выполнив какую-то задачу, сумели вернуться... да, конечно, вернулись, ибо те великие изменения, которые человек производит в природе, не ускользнули бы от нас, изучающих теперь, семьдесят миллионов лет спустя, свою планету.

Раз этих изменений мы до сих пор не нашли, то пришельцы были очень короткое время, неведомые гости неведомого мира!

— Хорошо! Он будет размышлять дальше над своей долей задачи, искать возможные облики людей иных миров. И скоро он сообщит Давыдову... Но Давыдов! Он пишет ему регулярно о чем угодно, кроме самого интересного: как идут поиски. Полтора года прошло уже с того памятного разговора в Москве над пробитыми костями вымерших ящеров. Видимо, ничего не удалось большому другу...

Вдали перед ветровым стеклом вставало в ночи красноватое обширное сияние. Оттуда доносился низкий гул, прорывавшийся сквозь шум мотора...

Через полчаса Давыдов в сопровождении прораба и своего сотрудника, прикомандированного к стройке, направлялся к северному концу участка, слегка оглушенный впечатлением исполинской работы.

Тысячесвечные фонари на высоких столбах казались окруженными легким туманом, облако более густой пыли окутывало левую сторону участка. Там скрежет, грохот и лязг мощных экскаваторов совершенно заглушал стук катившихся по десяткам рельс вагонеток, с шумом опрокидывавшихся на откаточной горке.

Толща отложений была глубоко прорезана ложем будущего канала. Двадцатиметровые стены высились по сторонам, на их ровных, точно оглаженных исполинским ножом крутых скатах выступали мощные галечники, целые нагромождения валунов, сменявшиеся желтыми песками и слоистыми песчаниками с миллионами блесток слюды и гипса.

Ночь, расстилавшаяся в просторах пустынной степи вокруг, здесь не существовала, как не существовала и самая степь. Здесь был особый мир напряженного гигантского труда, по-своему изменивший лицо древней казахстанской пустыни.

Давыдов проходил мимо сотен загорелых, покрытых потом и пылью людей, не обращавших на него никакого внимания. Отбойные молотки сотрясались в умелых руках, разрыхляя выступы твердых скал. Грузные, похожие на огромные железные скелеты, машины тяжко ворочались в пыли. Большие грузовики стадами толклись у погрузочных конвейеров, без конца сыпавших убираемый грунт.

— Вот это раскопки, Илья Андреевич! — прокричал сотрудник Давыдова. Профессор весело усмехнулся и хотел что-то сказать, но в этот момент вдали слева застланное пылью небо осветилось широкой дугой неяркой вспышки, тяжкий гул передавался по земле.

— Взрыв на выброс, — пояснил прораб, — выкинули разом сотни три тысяч кубометров. Там, на восьмом участке готовят канавку для экскаваторов.

Давыдов оглядел «канавку», вдоль которой шел. Она тянулась насколько хватал глаз в рядах фонарей, прямо и неуклонно рассекая степь, на севере расширяясь в котлован чуть не полкилометра в поперечнике. Там было вскрыто кладбище динозавров — колоссальное нагромождение огромных окаменелых костей. Кости тянулись грядкой поперек всего котлована и повидимому еще далеко за его пределами. Они беспорядочно громоздились, подобные обрубкам бревен, наваленные друг на друга, слоем в восемь метров толщины, смешанные с небольшим количеством крупной гальки. Здесь не было цельных скелетов — только обломки костей разной величины и разных пород вымерших ящеров, перемешанные как попало. Экскаваторы врезались в это скопление остатков сотен тысяч чудовищ, разгребая и расчищая площадь котлована. Разбросанные и наваленные грудами кости угрюмо чернели на краю выемки в тусклом свете начинающегося утра...