ГЛАВНОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ СОВЕТСКОЙ АРМИИ С. ВИШЕНКОВ. Александр Можайский. АЛЕКСАНДР МОЖАЙСКИЙ (Страницы из биографии) 1

Густой туман, несколько дней подряд закрывавший кронштадтский рейд, наконец, рассеялся. Поднявшийся с утра холодный октябрьский ветер разметал тучи. Неяркое осеннее солнце осветило свинцовую рябь Финского залива.

На трёхмачтовом пятидесятидвухпушечном фрегате «Диана» шли последние приготовления к отплытию.

Точно в полдень загрохотали прощальные орудийные салюты. Прозвучали слова команды, раздались сигналы боцманских дудок. Матросы бросились по местам. Буксирный пароход «Отважный» потянул фрегат в открытое море.

Фрегату «Диана» предстояло совершить кругосветное плавание: из Кронштадта на Дальний Восток. Корабль миновал Немецкое море, Ламанш. С правого борта показались, наконец, угрюмые скалы мыса Лизард — южной оконечности Англии. Сквозь туман уже доносилось дыхание Атлантики.

Стоявший на носу корабля вахтенный офицер лейтенант Александр Можайский — двадцативосьмилетний человек высокого роста — зорко всматривался вдаль. Его умное, энергичное лицо обрамляла небольшая чёрная бородка и густые бакенбарды. Взгляд серых глаз был проницателен и ласков.

Блестяще окончив в 1841 году морской корпус, Можайский шестнадцатилетним гардемарином поступил на флот, плавал в Балтийском и Белом морях, одно время обучался судостроительному искусству, потом снова ушёл в кампанию.

Все эти годы Александр Можайский мечтал о дальних плаваниях. Узнав о предстоящем кругосветном путешествии «Дианы», он стал хлопотать о переводе на это судно. К тому времени молодой офицер имел уже репутацию опытного моряка. И он был зачислен в экипаж «Дианы». В начале ноября 1853 года фрегат, выйдя в океан, взял курс на юго-запад. Впереди, насколько охватывал взор, были небо и вода одинакового тёмносерого цвета.

Один за другим сменялись дни.

В часы, свободные от службы, лейтенант Можайский часто уединялся в своей каюте. Пытливый и энергичный человек, он увлекался точными науками, военной и морской техникой. А в последнее время Можайского особенно одолела одна беспокойная мысль. В русской печати всё чаще помещались статьи, посвященные вопросам воздухоплавания. Многие авторы призывали изучать полёт птиц, утверждая, что птицы могут послужить прообразом летательного аппарата.

«В самом деле, благодаря каким же свойствам летают птицы?» — напряжённо размышлял лейтенант, запершись в своей каюте.

Однажды Можайский нёс вахту. Дул свежий ветер. Голубовато-серые водяные валы выплескивали на борт корабля белые хлопья пены. Над фрегатом кружились серебристые чайки. Сильным порывом ветра одну из них ударило о грот-мачту. С жалобным криком птица упала на палубу. Можайский поднял мёртвую чайку, отнёс её к себе в каюту.

На следующий день за обедом в кают-компании судовой священник отец Василий спросил Можайского:

— Что это вы, лейтенант, так увлеклись чайкой?

— Я думаю, что люди, желая покорить воздушный океан, смогут извлечь для себя большую пользу, изучая полёт птиц, — ответил Можайский.

— Ни один человек никогда не сможет повторить и создать то, что создано всевышним, — возразил священник,

— Птицам присуще особое свойство, — вмешался в разговор один из сидевших за столом офицеров. — Они могут вытянуть воздух из своих костей и перьев и настолько расширить грудь, что делаются легче самого воздуха и потому всплывают в нём. Но ни в одной машине не удаётся повторить все тонкости устройства птицы.

Эта завезённая из-за границы «теория» была опровергнута русскими учёными. Об этом Александр Фёдорович как-то читал в одном из журналов.

— Глупости, — отозвался Можайский. — Птица в десятки раз тяжелее, чем воздух, который мог бы поместиться во всём объёме её тела. Возможность её полёта обусловлена другими свойствами. Какими — это надо изучить.

Завязался спор. Но в это время вошёл вахтенный офицер и доложил, что имеются признаки близкой земли. Все поднялись на палубу.

...Фрегат «Диана», проделав свыше тридцати пяти тысяч вёрст, бросил якорь у японских берегов, в бухте Симода.

Утро одиннадцатого декабря 1854 года выдалось тёплое, солнечное.

В кают-компании ещё пили чай, когда сильный толчок заставил судно содрогнуться.

Полчаса спустя на фрегате почувствовали новые толчки. С борта было видно, что вода в бухте прибывает необыкновенно быстро. Она бурлила и клокотала. Возникли буруны, со дна поднялись тучи ила. Мутнозелёные волны с рёвом и грохотом, ринулись на берег, уничтожая всё живое.

Это было морское землетрясение огромной силы.

Вода в заливе то быстро убывала, то прибывала. Под ударами волн корабль стало бросать из стороны в сторону, увлекло на середину бухты, ударило о подводный риф. В образовавшиеся щели хлынула вода. Люди встали к насосам. Работали без остановки, смена за сменой, а вода почти не убывала.

К четырём часам дня море стало утихать.

С фрегата спустили шлюпку, стали осматривать повреждения. Они были велики: разбило кормовую часть корабля, унесло руль, сорвало несколько досок обшивки.

Решено было отвести фрегат в более удобную бухту и там отремонтировать. Наскоро заделав пробоины, поставив временный руль, пустились в путь.

Это было трудное плавание. Полуразрушенное судно плохо слушалось руля. Течь усиливалась. Неизбежность гибели фрегата становилась очевидной. Надо было спасать команду. Со слезами на глазах моряки покидали корабль.

Собравшись на берегу, они с обнажёнными головами неотрывно смотрели на гибнущее судно. Кренясь кормою, оно медленно погружалось в воду.

На другой день моряки отправились берегом в порт Хеда, которого достигли через двое суток.

Вечерело. В роще, где разместились моряки, зажглись костры. В чугунках, подвешенных на треногах, варили суп из грибов, кипятили чай.

Матросы говорили о том, что волновало всех, — о возвращении на родину.

— Сколько промаемся тут, один бог лишь ведает, — угрюмо заметил судовой плотник Игнатов. — Дома-то наши братья от англичан, французов и турок отбиваются, а мы за десять тысяч вёрст сидим и ничем своим помочь не можем. Вот дали бы разрешение да материал — сами бы судно построили, до Сибири добрались.

— Не худо бы, — поддержал артиллерист Артамонов. — Мы бы себя не посрамили, горы бы своротили, только б домой воротиться поскорей.

...В большом зале храма тускло светили лампады. Стены были заставлены большими щитами, чтобы взор чужеземцев не осквернял изображений буддийских богов.

Лейтенант Можайский, расхаживая по залу, взволнованно говорил:

— Мы бы вполне могли собственными силами построить небольшое судно по типу шхуны «Опыт».

Он подошёл к столу, за которым сидели офицеры. На столе лежал спасённый Можайским журнал «Морской сборник» с описанием «Опыта».

— Нам известны все главные размерения судна, — продолжал Можайский. — Есть чертёж мидель-шпангоута (сечения судна) и план общего расположения. Если адмирал согласится на этот шаг и японцы не воспрепятствуют такому намерению, то мы весьма скоро могли бы построить подходящее судно. В самом деле, нельзя же сидеть здесь сложа руки, ожидая, когда подвернётся корабль, чтобы доставить нас домой. В России наши товарищи в строю, и мы обязаны быть там. Нас вполне достаточно, чтобы построить судно и перейти на нём к берегам Сибири.

Товарищи горячо поддержали Можайского.

Командира корабля Лесовского волновали те же мысли, что и команду. Он внимательно выслушал Можайского, и через несколько дней, после того как было получено разрешение от японцев, команде было объявлено о решении строить судно. Это известие было встречено с энтузиазмом.

С рассветом люди приступили к делу.

В тот день огромную, ладно скроенную фигуру лейтенанта Можайского можно было видеть то в одном, то в другом конце обширной бухты. Лейтенант ещё накануне облюбовал углубление на берегу, удобное для устройства стапеля — сооружения для постройки судна. Приведя сюда группу матросов, Можайский рассказал им, что и как надо делать. Работа закипела.

Тем временем лейтенанты Карандашев и Колокольцов приступили к составлению чертежей; штабс-капитан Мещерский вычислял, сколько и каких потребуется материалов..

Моряки, стремясь быстрее попасть на родину, трудились, не жалея сил.

Каждый раз, когда возникали трудности, русские моряки быстро находили выход.

Через два с половиной месяца шхуна была готова.

Прозвучала команда. Моряки обрубили канаты, тронули рычаги, и судно, вздрогнув, заскользило по спусковой дорожке. Вот оно носом врезается в воду, и ещё через несколько секунд на японском берегу гремит русское «ура». Шхуна плавно заколыхалась на волнах. Русский флаг взвился вверх. Двадцать дней спустя шхуна благополучно бросила якорь у берегов Камчатки.

...Лейтенант Можайский, пересев на пароход «Аргунь», проследовал в Николаевский пост. Здесь он был назначен командиром мелкой флотилии, затем командиром десятипушечного транспорта «Двина».

Получив приказание прибыть в Кронштадт, Можайский, следуя по Амуру и Шилке, пересек Сибирь и, явившись к месту назначения, завершил, таким образом, своё трудное кругосветное путешествие.

После Крымской войны передовые русские люди особенно энергично стремились к тому, чтобы преодолеть техническую отсталость страны. Патриоты-изобретатели посылали в канцелярии царского военного ведомства многочисленные предложения.

В газетах и особенно в научных журналах зачастили сообщения о различных новостях в науке и технике.

Лейтенант Можайский внимательно следил за этими статьями. Он терпеливо изучал новости военно-морского дела, кораблестроения и одновременно с этим всё более увлекался вопросами воздухоплавания, мечтая сделать для родины важное открытие.

В те годы много писали об управляемых аэростатах.

«Почему изобретатели отдают так много сил аэростатам, когда природа постоянно являет возможность более совершенного полёта аппаратов тяжелее воздуха? — задавал себе вопрос Можайский. — Вот, например, птицы... Или взять воздушные змеи...»

И он вспоминал, как воздушные змеи выручали моряков в штормовую погоду, когда очень трудно было пристать к берегу. Моряки привязывали к большому, сделанному из лёгкой парусины, змею линь — тонкую и прочную верёвку, — и змей по воздуху переносил её на берег. «Вот ещё один пример действия летательного аппарата тяжелее воздуха», — решал Можайский и, отложив в сторону описания устройств различных аэростатов, глубоко задумывался. Он пытался представить себе, что будет через двадцать-тридцать лет. В мечтах ему рисовался какой-то необыкновенный летательный аппарат, созданный, разумеется, им, Можайским.

. Он готов был отдать всю жизнь тому, чтобы участвовать в рождении этих изумительных машин, подарить их родине, первым в мире совершить увлекательнейшее путешествие по воздушному океану. Увлечение проблемами воздухоплавания усиливалось. Можайский настолько втянулся в круг интересов русских воздухоплавателей, что не мыслил себя вне этих дел. Желание целиком посвятить себя служению новому делу всё более овладевало морским офицером.

Александр Фёдорович, решив посоветоваться по этому поводу с отцом, отправился в Гельсингфорс. Это был неприятный разговор. Отец, который сам свыше двадцати лет прослужил на флоте, не мысливший для своих сыновей иной карьеры, кроме морской, никак не соглашался с доводами сына.

— Отец, — говорил Александр Фёдорович, — каждый теперь согласен, что покорение воздушного океана будет иметь незаурядное научное и культурное значение для России. Почему очень важно, чтобы русские люди посвятили силы и время изучению этой отрасли науки... А что показали нам последние войны? Они показали, что теперь не только личная храбрость воина, не только его готовность жертвовать собой решает успех битвы. Ныне играет важную роль и другое: научная и мыслительная сила, воплощённая в различные технические приспособления и средства армии и флота. Эти средства во многом будут решать успех битв и кампаний. Представьте себе, вдруг над неприятельским кораблём или лагерем появится воздушная миноноска и начнёт бомбардировку. А такие миноноски будут несомненно, и в недалёком времени. Разве вы хотите, отец, чтобы в этом деле нас опередила другая нация? Я думаю, что нет, вы не захотите этого. А раз так, то вы должны согласиться с моими доводами. Что значит моя карьера по сравнению с таким важным делом? Ему стоит посвятить все силы, всю жизнь, лишь бы достигнуть цели.

В начале 1863 года Александр Можайский, подав соответствующий рапорт по начальству, был назначен кандидатом мирового посредника в Грязовецкий уезд Вологодской губернии.

С этого времени Можайский целиком вступил на увлекательнейший путь борьбы, путь вдохновенных исканий, путь побед и неудач, сомнений и успехов, путь, в конце концов приведший замечательного изобретателя к великой победе.

Это была большая перемена в жизни потомственного моряка.

Дни проходили теперь в частых разъездах по деревням и сёлам.

Закончив дела, Можайский спешил домой. Подпрыгивая на ухабах, дрожки бегут мимо тощих нив, бедных деревушек. Стоит тишина, изредка нарушаемая кукареканием петухов да заливчатым лаем собак, бросавшихся вдогонку за дрожками.

«Да, после морской жизни долго не усидишь в этакой глуши, — думает Александр Фёдорович, теребя густые, нетронутые ещё сединой усы и широкую бороду. — Однако придётся. Взялся за гуж, не говори, что не дюж».

Он подгоняет лошадей. Всё ближе сосновый бор. Из-за поворота возникает стоящий на пригорке бревенчатый дом с мезонином. На высоком крыльце виднеется тонкая женская фигурка в светлом платье. Любовь Дмитриевна ожидает мужа.

После короткого послеобеденного отдыха Александр Фёдорович направляется в свой рабочий кабинет или находящуюся на втором этаже классную комнату. В этих комнатах, сплошь уставленных различными книгами, приборами для опытов и принадлежностями для рисования, проходит значительная часть деревенской жизни морского офицера.

Александр Можайский погрузился в изучение вопросов, связанных с воздухоплаванием. Этот стремительный человек, в котором энергия бьёт ключом, оказался вдумчивым, терпеливым и осторожным исследователем.

Он начал с того, с чего начинали почти все исследователи в этой области до и после него: с изучения устройства птиц и принципов их полёта.

Шаг за шагом Можайский раскрывал особенности птичьего полёта.

Какие только птицы не перебывали на рабочем столе Александра Фёдоровича! Аисты, вальдшнепы, воробьи, вороны, галки, ласточки, кобчики, соколы, стервятники, серебристые и белые чайки, альбатросы...

Можайский взвешивал каждую птицу с точностью до золотника. Потом он накладывал птичье крыло на большой лист бумаги, аккуратно обводил контуры крыла и тщательно, до дюйма, подсчитывал площадь. То же проделывалось и с хвостовым оперением. Затем он делил вес птицы на несущую площадь и получал очень важную величину — удельную нагрузку, то-есть вес, который несёт квадратный дюйм или квадратный фут птичьего крыла.

Часто, захватив ружьё, Можайский отправлялся в в лес. Часами бродил он по глухим тропам или, притаившись в кустах, не отрываясь, следил за тем, как парят птицы.

«При наблюдениях за полётом птиц, — писал Можайский, — мы замечаем, что птица, получив быстроту движения вперёд от взмахов крыльями, иногда, перестав бить крыльями и держа их и хвост неподвижно, продолжает быстро лететь вперёд, парить в том же направлении; с уменьшением быстроты движения птицы или начинают понижаться к земле или снова махать крыльями».

Можайский занялся голубями, которые ещё с древних времён считались отличными летунами. Александр Фёдорович завёл у себя такую голубятню, какой никогда ещё не видели вологодские старожилы.

Каких здесь только не было голубей!

«Скоростные» синие с металлическим отливом — сизари; короткоклювые турманы — большие мастера кувыркаться при быстром и высоком лёте; выносливые и умные, зоркие и с отличной памятью почтовики; были ещё павлиньи голуби, дутыши, курьеры, чеграшн, монахи и многие другие.

Можайский помещает голубя за небольшую, высотой в аршин, загородку, заставляет взлетать. Птица срывается с места, стукается клювом о стенку, падает наземь: взлететь она не может.

Тогда он постепенно раздвигает стенки загородки, пока не доводит её до такой величины, что птицы могут взлетать. «Перед взлётом, — замечал исследователь, — птица получает начальную скорость, отталкиваясь от земли прыжком или путём небольшого предварительного разбега, совершаемого на лапках. Возможно, что летательные аппараты тяжелее воздуха должны будут вначале разбегаться по земле, прежде чем подняться вверх».

Можайский осторожно привязывает голубя к горизонтальному рычагу, способному вращаться вокруг высокой вертикальной стойки. Пока рычаг двигается с определённой скоростью, голубь свободно держится в воздухе. Но как только скорость кружения становится ниже какой-то минимальной величины, птица, несмотря на судорожное хлопанье крыльями, валится вниз.

Александр Фёдорович вычислял скорость, при которой птица ещё держалась в воздухе, и про себя отмечал: «Для того, чтобы не упасть, птица обязательно должна находиться в поступательном движении и с определённой скоростью. Вероятно, это правило обязательно для всех летательных аппаратов тяжелее воздуха».

В зимние месяцы Можайский замораживал мёртвых птиц с распростёртыми крыльями и, осторожно подталкивая их, пускал с крыши в планирующий полёт. Следя за такими полётами, внимательно исследовал и обдумывал всё, что он ранее наблюдал. Можайский делал новые выводы:

«...Способность парить не у всех птиц одинакова. Легко заметить, что птицы, имеющие большую площадь крыльев при лёгком корпусе, парят лучше, чем птицы сравнительно тяжелее с небольшими крыльями. Наконец, легко заметить и то, что для первой категории породы птиц для возможности парения вовсе не требуется той быстроты полёта, каковая необходима для последних. Из этого можно вывести заключение, что для возможности парения в воздухе существует некоторое отношение между тяжестью, скоростью и величиной площади или плоскости, и несомненно то, что чем больше скорость движения, тем большую тяжесть может нести та же площадь».

Это был очень важный вывод. Можайский впервые указал на большое значение удельной нагрузки на крыло, серьёзное влияние этого фактора на осуществление полёта. Работы такого рода по изучению полёта птиц были выполнены иностранными учёными много лет позднее.

Русский учёный успешно шёл к поставленной цели. Неожиданно на него обрушилось большое горе. После рождения второго сына, Николая, Любовь Дмитриевна сильно занемогла и, проболев около двух месяцев, скончалась.

Это была тяжёлая потеря. Александр Фёдорович сгорбился, в густой окладистой бороде и на висках появились первые серебряные нити.

Дни в осиротевшем доме тянулись тягостно и медленно. Можайский бесцельно бродил по молчаливым комнатам, подолгу сидел наверху, в детской, и, заходя в кабинет, усилием воли заставлял себя садиться за книги.

«Надо держать себя в руках», — упорно твердил он и, верный своему характеру, находил утешение в любимых занятиях.

Можайский ещё пробыл несколько месяцев в Вологде, но со временем убедился, что дальше оставаться здесь не имело смысла. Всё, что можно было сделать для осуществления своих планов, он сделал. Теперь, когда в его сознании стали уже вырисовываться контуры будущего летательного аппарата, следовало ставить новые, более сложные опыты, установить тесную связь с учёными, работавшими в этой области.

Александр Фёдорович сдал в аренду принадлежавшее сыновьям небольшое именьице в Котельникове, простился с детьми, жившими у бабушки, и выехал в Петербург.

Прибыв в столицу, Можайский быстро разузнал все новости, касающиеся воздухоплавания.

Вести были нерадостные. Царское военное ведомство, которое, казалось, должно было субсидировать научные работы в области воздухоплавания, проявляло поразительное равнодушие, чтобы не сказать враждебность, к назревшему делу. Высшие царские чиновники и слышать не хотели об управляемых аэростатах. Невозможно было в таких условиях надеяться на поддержку работ по созданию летательного аппарата тяжелее воздуха. Болезнь раболепия перед всем зарубежным, которой были заражены высшие власти, погубила многих изобретателей, похоронила немало выдающихся открытий.

Можайский очутился в затруднительном положении. Надежды, с которыми он ехал в Петербург, не оправдались. Это его сильно огорчало. Однако он вовсе не думал отступать.

«Я рано приехал в Петербург, — думал Александр Фёдорович. — У меня одни лишь планы, про которые начальство и слушать не захочет. Надо идти другим путём. Если мне удастся построить воздухолетательный снаряд хоть в миниатюре, модель, которая могла бы летать, то вряд ли мне откажут в поддержке».

Укрепившись в этой мысли, Можайский начал обдумывать, как лучше её осуществить. Он решил уехать на юг, где ему могли представиться лучшие возможности для работы. Живя в небольшом селе, стоящем на крутом берегу Южного Буга, Можайский в свободное от службы время продолжал свои исследования.

Ещё в годы, когда Александр Фёдорович так настойчиво изучал птиц и принципы их полёта, он задумывался над тем, как должен выглядеть летательный аппарат будущего. Можайский вовсе не собирался слепо подражать природе и строить аппарат с машущими крыльями, как это, даже гораздо позже, делали многие зарубежные исследователи.

«Основой будущего летательного аппарата, — мыслил исследователь, — должно быть неподвижное крыло, наклонённое под некоторым углом к горизонту и получающее тягу от специальных винтов».

Страницы альбома Можайского были заполнены эскизами, в разных вариантах изображавшими этот аппарат. Но эти эскизы лишь иллюстрировали идею, до осуществления которой было ещё далеко.

Александр Фёдорович ясно представлял себе, что всё достигнутое им до сих пор — лишь первые шаги на пути к цели.

Можайский хорошо знал, что сведения, которыми располагала наука о законах сопротивления воздуха, весьма скудны, что за осуществление своей цели ему придётся вести очень упорную и неравную борьбу с противниками, которых наверняка будет немало. Но это его не останавливало. Без тени сомнений и колебаний продолжал он двигаться по избранному пути.

«Как определить величину площади крыла, угол его наклона и скорость движения, при которых можно было бы поднять в воздух человека? — напряжённо размышлял Можайский. — Дети, играя, привязывают бумажный змей к длинной и прочной бечёвке и, держа её в (руках, пускаются бежать. От набегающего навстречу воздушного потока змей поднимается всё выше и выше. Что, если построить большой змей и сообщить ему достаточную скорость движения? Вполне вероятно, что такой простейший летательный аппарат сможет поднять человека в воздух».

«Это очень рискованный эксперимент, — возражал он самому себе, — но я пока не вижу иного способа узнать важные исходные данные, необходимые для проектирования летательного снаряда».

Так Можайский приступил к своим знаменитым опытам с воздушными змеями. Он рассчитал и спроектировал несколько вариантов воздушных змеев, построил один из них и испытал на буксире за тройкой лошадей. Кони понеслись вперёд, змей рванулся вверх, поднял Можайского, колыхнулся набок и, описав дугу, так ударился о землю, что изобретателю пришлось две недели провести в постели.

Едва выздоровев, Можайский снова засел за свои проекты. Теперь он решает строить змей иной формы, который может развить большую подъёмную силу и будет обладать лучшей устойчивостью.

И вот наступает это памятное утро. За деревней, на высоком холме, около огромного, похожего на коробку, аппарата возятся два человека.

Кучер помогает Можайскому привязать змей длинной верёвкой к задку рядом стоящих дрожек. Потом он взбирается на сиденье, перебирает в руках вожжи. Ещё раз внимательно осмотрев своё сооружение, Можайский крепко берётся за специальные, устроенные на змее, поручни и подаёт кучеру знак.

Тот трогает лошадей. Они резво берут с места, натягивая верёвку, увлекают змей. Держась за поручни, Можайский бежит изо всех сил, чувствуя, как его начинает тянуть вверх.

Кони мчатся под гору всё быстрее. Возница нахлёстывает их кнутом. Внезапно змей отрывается от земли, увлекая за собой человека. Плавно колыхаясь в воздухе, аппарат летит за дрожками. Но вот уклон становится меньше, кони бегут тише, аппарат медленно снижается, и человек соскакивает на землю.

Это был выдающийся успех русского исследователя, осуществившего полёт на аппарате, явившемся прототипом более позднего планера.

«Я вполне убедился в верности избранных мною принципов, — справедливо рассуждал Можайский, — теперь следует вместо тяги, создаваемой тройкой лошадей, применить тягу специальных гребных винтов... И вообще уже пришла пора приступить к созданию действующих моделей летательного аппарата».

И Можайский приступил к новому, важному и необычайно трудному этапу своих исследований..

Почти всё здесь было неизвестно: размеры крылышка модели и угол его установки; величина и форма хвоста; количество воздушных винтов и число оборотов; тип механизма для вращения и его мощность. Короче говоря, надо было получить ответ на сотни, нет, на тысячи вопросов.

После сложных расчётов Александр Фёдорович приступил к постройке своей первой модели.

Немало времени ушло на её изготовление. И вот она готова. К небольшой лодочке, установленной на четырёх колесиках, прикреплено прямоугольное крылышко. Оно поддерживается двумя мачтами, от которых идут растяжки. В носовой части лодочки установлен воздушный винт. Два других винта помещаются в прорезях задней части крыла. Винты приводятся. в движение часовой пружинкой, находящейся в лодочке. В хвосте модели установлены горизонтальные и вертикальные рули.

Наступает день, которого с таким нетерпением ожидал Александр Фёдорович Можайский. Он внимательно со всех сторон осматривает модель, ставит её на полированную поверхность длинного стола. Придерживая аппарат левой рукой, правой большим ключом заводит пружины и быстро отдёргивает левую руку. Вращаясь, шипят винты, модель трогается с места, катится несколько вершков и... замирает.

Раз десять подряд повторяет изобретатель свои попытки запустить модель, но результаты те же.

Александр Фёдорович берёт модель, подходит к окну. Он внимательно рассматривает её, будто видит в первый раз.

— Смешно было бы надеяться, чтобы она с первого же раза полетела, — вслух произносит он. — Настоящие поиски только ещё начинаются. Надо облегчить модель и в то же время увеличить силу пружины.

Проходит ещё несколько месяцев, и на краю того же длинного стола появляется новая модель. Она не дёргается, как первая, чтобы преодолеть всего лишь несколько вершков. Она быстро пробегает всю поверхность стола и чуть не падает на пол. Хорошо, что Александру Фёдоровичу удаётся во-время схватить её, иначе она бы неминуемо разбилась.

Несколько раз подряд Александр Фёдорович запускает модель. Она хоть быстро мчится по столу, но всё же не отрывается от него.

«Надо увеличить скорость движения, — думает изобретатель, — Но для этого нужны более лёгкие материалы, более сильные пружины».

Здесь, в провинции, очень трудно достать нужные механизмы и материалы. Чтобы изготовить самую несложную деталь, уходит очень много времени. И поэтому летом 1876 года Можайский решает взять отпуск и отправиться в Петербург, чтобы там, как он говорил, «дальнейшими опытами над моделями проверить свой проект воздухоплавания».

В Петербурге Александру Фёдоровичу удалось довольно быстро построить новую модель, достать нужные, наиболее совершенные механизмы для вращения винтов модели, привлечь для её постройки искусных мастеров.

Закончив предварительное опробование модели, Можайский решил прежде всего познакомить с результатами своих исследований сотрудников Морского технического комитета. Тем более, что средства для продолжения своих работ Можайский рассчитывал получить в морском министерстве.

Одним из членов Технического комитета был известный в морских научных кругах инженер-кораблестроитель полковник Богословский.

Его-то Можайский и решил первым посвятить в свои исследования. Осведомлённость Богословского в разных министерских делах, его мнение и советы были очень важны для изобретателя.

Передовой человек, живо увлекавшийся всеми новостями науки и техники, Богословский сразу заинтересовался работами Можайского.

В неменьшей степени оказался увлечённым сообщениями Можайского и профессор Морской академии полковник Илья Павлович Алымов. Известный теоретик в области судостроения и паровых двигателей, знаток механики и математики, Алымов сразу же обнаружил в объяснениях Можайского стройное изложение теории летательных снарядов тяжелее воздуха и выразил желание осмотреть изготовленную изобретателем модель.

И вот они в гостях у Можайского, в просторной гостиной. Богословский осторожно берёт со стола модель и вместе с Алымовым рассматривает её.

Между тем Александр Фёдорович подробно поясняет принципы, на которых основаиа его модель, рассказывает об её устройстве.

Потом он придвигает длинный стол к стене так, чтобы впереди было как можно больше свободного пространства, заводит до отказа пружины и, оглядев присутствующих, слегка подталкивает модель.

Наступившую было тишину нарушил стрекот. Завертелись винты, моделька дёрнулась с места и с нарастающей скоростью побежала по поверхности стола. Вот она достигла края стола и дальше — полковник Богословский протирает глаза от удивления — продолжает свой путь по воздуху.

Но вот ослабевает завод пружин — модель плавно снижается и мягко садится на паркетный пол.

— Это же чудо! — восклицает Богословский, бросаясь к модели с такой живостью, будто ему было не под шестьдесят, а каких-нибудь семнадцать лет. Он бережно поднимает с пола модель и рассматривает её так пристально, словно раздумывает, не колдовство ли всё это.

— Это в самом деле замечательно, — с восхищением говорит профессор Алымов, пожимая изобретателю руку и заставляя его несколько раз подряд отправлять модель в полёт. — Что же вы молчали до сих пор? Надо об этом немедленно сообщить публике.

— Стоит, обязательно надо, — горячо отзывается Богословский. — Я сам напишу в газеты. Разумеется, без разглашения ваших секретов, но так, чтобы все знали о том, что главные затруднения в завоевании воздушной стихии побеждены, побеждены русским человеком.

Скоро в газете «Кронштадтский вестник» появилась его статья:

«На-днях нам довелось быть при опытах над летательным аппаратом, придуманным нашим моряком г. Можайским.

Изобретатель весьма верно решил давно стоявший на очереди вопрос воздухоплавания.

...Опыт доказал, что существовавшие до сего времени препятствия к плаванию в воздухе блистательно побеждены нашим даровитым соотечественником...»

Статья Богословского наделала много шума. В Петербурге к тому времени уже составилась значительная группа исследователей, занимавшихся проблемами полёта. Они восхищались изобретением Можайского, желали ему новых успехов.

Но тут же обнаружились и недоброжелатели. Один из придворных «знатоков» воздухоплавания генерал Оттомар Герн убеждал всех интересующихся, что создание летательного аппарата тяжелее воздуха — сущая утопия. «Я недавно посетил почти все европейские страны, — говорил Герн, — но даже там нет таких аппаратов. Как же могли они появиться в России?»

Можайский, отклонив множество приглашений выступить с публичным сообщением о своих работах, приводил в порядок свои вычисления и расчёты, надеясь в ближайшем времени показать их Менделееву, заручиться его советом и помощью.

Дмитрий Иванович Менделеев, занятый решением многочисленных научных проблем и преподавательской работой, уделял много времени и вопросам воздухоплавания.

Менделеев тепло встретил Можайского. Они проговорили весь вечер. Дмитрий Иванович чрезвычайно заинтересовался работами морского офицера, расспрашивал об его опытах, расчётах. Менделеев остался весьма доволен всем, что Можайский ему поведал, и посоветовал изобретателю немедленно обратиться в военное ведомство с просьбой отпустить средства на продолжение исследований.

— Я сделаю всё, что смогу, чтобы помочь вам, — сказал на прощание Менделеев, крепко пожимая руку Можайскому.

Александр Фёдорович обратился с рапортом в военное министерство. Вскоре Можайский получил извещение о том, что ему надлежит прибыть в Инженерный замок для защиты своего проекта.

И вот наступает этот день.

Сдерживая волнение, Можайский поднимается по широким ступеням Инженерного замка, открывает дверь, входит в зал и встречает ободряющий взгляд человека, имя которого известно всему миру: Дмитрий Иванович Менделеев приглашает Можайского подойти поближе. Напротив Менделеева — человек с умным лицом учёного, добрыми глазами и седой лопатообразной бородой. Это — заслуженный профессор Морской академии Николай Павлович Петров, крупный русский учёный, автор многих научных трудов по важнейшим вопросам инженерного дела.

Александр Фёдорович не на шутку взволнован: не простое дело защищать проект перед такими учёными! Но какое-то шутливое замечание, сделанное членом комиссии Павлом Алексеевичем Богословским, ободряет изобретателя.

Через несколько минут Александр Фёдорович, развесив чертежи, начинает свой доклад.

Ещё немного спустя волнение исчезает, и он говорит со всё большим воодушевлением.

Члены комиссии слушают изобретателя с неослабевающим вниманием. Для большинства их них всё ново и интересно. Они задают ему десятки вопросов, на которые Можайский даёт исчерпывающие ответы.

— Летательный аппарат будущего, — говорит в заключение Можайский, — вероятнее всего будет походить на птицу с неподвижно распростёртыми крыльями. Он будет приводиться в движение быстро вращающимися винтами. В известной степени мне это удалось доказать с помощью моделей. Но впереди ещё много неясного, очень много работы, потребуется немало средств. Я убедительно прошу комиссию помочь мне исхлопотать средства для продолжения исследований.

Поднялся Менделеев.

— В течение последних лет, — сказал он, — я внимательно следил за тем, что происходит в аэростатике. Должен заметить, что сведения, коими ныне располагает наука о законах сопротивления воздуха движущимся в нём телам, весьма неполны и скудны. Опыты господина Можайского, несомненно, приведут к обогащению этих сведений, принесут немалую пользу отечественной науке, ибо изобретатель в основание своего проекта принял положения, признаваемые ныне за наиболее верные и способные повести к благоприятным конечным результатам.

Комиссия одобрила доклад Можайского и решила ходатайствовать о выдаче изобретателю трёх тысяч рублей для продолжения опытов.

Это был успех. Крупнейшие русские учёные высоко оценили сделанные Можайским исследования. Взволнованный Александр Фёдорович , вышел на улицу. Стоял пасмурный петербургский день. Падал снег. Но Можайскому казалось, что ярко светит солнце. Он вышел к Казанскому собору, на Невский. По мостовой катились экипажи. По тротуарам сновали прохожие. Многие из них удивлённо оглядывались на высокого чернобородого моряка, капитана первого ранга, с лица которого не сходила счастливая улыбка.

Программа дальнейших исследований была уже давно обдумана Александром Фёдоровичем. Теперь он заново пересмотрел и дополнил её.

Эта программа была документом выдающегося научного значения. История авиационной науки не знает, чтобы кто-либо в мире до этого замечательного русского изобретателя выступал с таким обширным и глубоко обоснованным планом научных работ в авиации.

Опыты Можайского были повторены различными исследователями за границей лишь спустя десятилетия.

Получив часть обещанной суммы на исследования, заручившись ценными советами Менделеева, Александр Фёдорович приступил к осуществлению своих новых планов.

Для Александра Можайского наступили дни, полные необычайного душевного подъёма и радости творческого труда. Дело, о котором он столько лет мечтал и которому посвятил так много сил, получило признание многих видных учёных, заслужило похвалу самого Менделеева. Было чем гордиться!

Александр Фёдорович вдохновенно трудился. Его неиссякаемая жизнерадостность и огромная энергия передавались и мастерам, которых он привлёк для выполнения своих заказов.

Однажды Можайскому доложили, что его спрашивает молодой мастеровой. В комнату вошёл худощавый белокурый человек. Он был в синей поддёвке, широких шароварах и ярко начищенных сапогах. Волнуясь, он мял в руках картуз.

— Голубев, — сказал он. — Иван Голубев, судовой механик.

Далее Голубев рассказал, что от своего друга столяра Арсентьева он узнал о летательной машине, которую строит Можайский, и очень просит взять его в помощники. Он, дескать, сам любит изобретать и надеется, что Александр Фёдорович будет им доволен.

Иван Голубев и в самом деле оказался очень способным и искусным мастером. Вскоре он стал первым помощником Можайского..

В начале июня Александр Фёдорович пригласил Алымова и Богословского посмотреть новую модель...

— Модель может теперь нести не только самое себя, но и полезный груз, — с гордостью говорит Можайский.

С этими словами он отстёгивает кортик, прикрепляет его к корпусу модели, до отказа заводит пружины и сообщает аппаратику небольшой толчок. Под сводами манежа, где производится опыт, гулко звучат аплодисменты немногочисленных наблюдателей: аппарат быстро переносит кортик по воздуху из одного конца манежа в другой.

— Это полный успех, — поздравляет Алымов изобретателя. — Применённый вами принцип целиком верен. Практическое осуществление, полётов говорит само за себя. Всё это превосходно. Я считаю, что все виденное нами — бесспорное доказательство справедливости принятых вами идей.

Лицо Можайского приняло озабоченное выражение.

— Работы над моделями дали мне много, очень много, — ответил он. — Но получить таким способом параллельные и верные выводы, годные для постройки большого воздухолетательного снаряда, полностью невозможно. Обязательно требуется подтвердить выводы опытами над большим аппаратом, которым мог бы управлять человек.

— Это совершенно справедливо, — сказал Богословский, — вам теперь надо хлопотать о средствах на постройку большого аппарата.

— К сожалению, получить деньги на дальнейшие опыты не так-то легко, — со вздохом проговорил Можайский. — Из обещанной суммы я получил лишь две трети. Выдать остальную часть мне отказали. А причины отказа до сих пор не могу понять.

— Надо хлопотать, — сказал Алымов. — Нельзя дать погибнуть такому делу. Я уверен, что найдётся немало русских людей, готовых помочь вам...

Александр Фёдорович всеми силами стремился оправдать надежды тех передовых русских людей, которые в него верили и помогали ему. День и ночь он сидел над проектом и чертежами большого летательного аппарата, которым бы мог управлять человек.

Разработанный Можайским проект самолёта был выдающимся творением русской научной мысли, опередившим на несколько десятилетий подобные же работы зарубежных исследователей.

«Проектированный мною воздухоплавательный аппарат, — писал Можайский, — как это видно на чертеже, состоит: из лодки, служащей для помещения машины и людей; из двух неподвижных крыльев; из хвоста, который может подниматься и опускаться и служить для изменения направления полёта вверх и вниз, равно через движущуюся на нём вертикальную площадь вправо и влево получать направление аппарата в стороны; из винта большого переднего; двух винтов малых на задней части аппарата, служащих к уменьшению размеров переднего винта и для поворотов вправо и влево; из тележки на колёсах под лодкой, которая служит отвесом всего аппарата и для того, чтобы аппарат, поставленный площадью своих крыльев и хвоста наклонно... к горизонту передней частью вверх, мог сперва разбежаться по земле против воздуха и получить ту скорость, которая необходима для парения его...»

Разработанная Можайским конструкция имела все пять основных элементов, которые присущи и самолётам нашего времени. Это был самолёт-моноплан с фюзеляжем, крылом, шасси, силовой установкой, горизонтальным- и вертикальным хвостовым оперением.

Самолёт Можайского был намного совершеннее летательных аппаратов, созданных даже много позднее западноевропейскими и американскими конструкторами, хотя они благодаря достижениям науки располагали к тому времени гораздо большими возможностями, чем русский изобретатель.

Проект Можайского был передан для рассмотрения специальной комиссии. Её председателем был назначен генерал-лейтенант Герман Паукер. Влиятельными членами этой комиссии также были немцы на русской службе — «знатоки» воздухоплавания генерал-майор Оттомар Герн и полковник Вальберг.

Получив проект Можайского и бегло ознакомившись с его содержанием, Герман Паукер решил, что проект не заслуживает внимания.

Проект Можайского путешествовал от одного члена комиссии к другому. От Паукера — к Герну, от Герна — к Вальбергу. Всем им замечательный проект русского изобретателя был мало понятен. Кроме того, они были совершенно не заинтересованы в его осуществлении. Они собрались похоронить его так же, как это делали и со многими другими изобретениями русских. Но это было не так-то легко сделать, тем более что заседавшая год назад весьма авторитетная комиссия дала высокую оценку проекту Можайского. Волей-неволей генералу Паукеру пришлось назначить заседание комиссии и пригласить туда изобретателя.

И вот Александр Фёдорович снова поднимается по лестнице Инженерного замка. Снова, как в первый раз, — нет, пожалуй, сильнее, — колотится от волнения сердце. Он открывает дверь и входит в зал. Ощущение какого-то холода сразу пронизывает его. Генерал-лейтенант Паукер, прищурившись, неприязненно рассматривает Можайского. В другом кресле, точно проглотив аршин, сидит, вытянувшись, генерал Оттомар Герн. Всем своим видом он сразу же даёт понять, что ему, Герну, здесь невыразимо скучно и он считает всю эту затею никчёмной.

Александр Можайский начинает своё сообщение с теоретического обоснования принципов полёта аппаратов тяжелее воздуха. Постепенно он забывает про оказанный ему приём и всё больше увлекается рассказом. Но вдруг монотонный надтреснутый голос генерала Герна перебивает его:

— Мне непонятна ваша уверенность в том, что воздушные винты, вращаясь, дадут необходимую работу для передвижения летательного снаряда, — насмешливо говорит он. — В моей голове совершенно не укладывается, что летательный снаряд сможет передвигаться в воздухе с помощью винтов.

— Я совершенно убеждён в том, что предложенные мною винты произведут нужную работу, — страстно заявляет Можайский. — Я тщательно определил их размеры по отношению к силе машины. Правильность этих расчётов подтверждается не только теоретическими расчётами, но и результатами моих опытов с моделями.

— Ну, что это за опыты с модельками, — брезгливым голосом перебивает генерал Паукер. — Это всё игрушки. Вы вот много говорите о том, что изучали полёт птиц. Они летают благодаря тому, что машут крыльями. А ваш-то аппарат, батенька, имеет неподвижные крылья?!

Можайский был настолько удивлён этим рассуждением, что сразу не нашёлся с ответом. Затем Александр Фёдорович пытается объяснить это положение, но генерал Паукер раздражённо останавливает его:

— Во всех цивилизованных странах при сооружении летательных приборов стараются подражать природе и именно устройству птичьих крыльев и мышц. Вот, например, ещё недавно в иностранной печати сообщалось об интересных опытах итальянца Капретти, построившего летательный снаряд с, машущими крыльями. А вы, господин Можайский, пытаетесь идти наперекор общепринятым научным идеям. Мне непонятно, откуда у вас такая уверенность в успехе.

— Я думаю, что выражу общее мнение господ членов комиссии, — продолжал Паукер, — если потребую от вас более убедительных расчётов, доказывающих возможность парения летательного аппарата тяжелее воздуха с помощью винтов.

На этом заседание комиссии закончилось.

Можайский вновь принимается за расчёты, чтобы сделать их более убедительными и понятными для членов комиссии. Все свои предположения и теории он стремится подтвердить математическими выкладками.

Свою новую докладную записку Можайский передал в комиссию инженерного управления и стал ожидать ответа.

Время шло. Проект Можайского недвижимо лежал у секретаря комиссии. Изобретатель беспокоился, предчувствуя недоброе.

Но удар был сильнее, чем Александр Фёдорович мог ожидать. Когда он пробежал первые же строки окончательного решения комиссии, у него потемнело в глазах. Он с трудом заставил себя до конца прочитать это невежественное решение. В нём значилось, что комиссия «не находит ручательства в том, чтобы опыты над снарядом г. Можайского, даже и после различных возможных в нём изменений, могли привести к полезным практическим результатам, если не будет устроен им снаряд на совершенно иных основаниях: с подвижными крыльями, могущими изменять не только своё положение относительно гондолы, но и свою форму во время полёта».

Ввиду этого комиссия категорически отказалась «присоветовать ассигнования на опыты».

Это был страшный удар. Комиссия пыталась опорочить и свести на нет результаты всех многолетних трудов, результаты, одобренные многими крупными специалистами.

...Можайский тихо спускался по широкой лестнице Инженерного замка, ничего не видя перед собой. Ноги подкашивались, как после тяжелой болезни. Вышел, направился к Невскому проспекту. По Невскому прогуливались разряженные, улыбающиеся женщины. Сновали экипажи.

Долго в эту ночь не ложились спать в семье Можайского. Из-за закрытой двери кабинета доносились тяжёлые шаги Александра Фёдоровича. Потом шаги стихли. Когда сын Николай чуть приоткрыл дверь, он увидел, что отец сидит, низко склонившись над столом...

Можайский торопливо писал. Это было письмо начальнику Главного инженерного управления. Всю горечь и обиду последних дней вкладывал Александр Фёдорович в строки письма: «Комиссия с самого начала сделала всё, чтобы убить во мне уверенность в возможности осуществления моего проекта... — писал он. — Таким вовсе непредвиденным для меня способом комиссия, обсуждая и ведя дело канцелярским и келейным путём, отняла у меня, возможность представить ей мои окончательные выводы о размерах частей аппарата, силе его машины и других условий».

Он задумался, потом продолжал писать: «...Вообще я не ожидал того безучастия, которое комиссия выказала моему труду, результат которого, по мнению протокола 1-й комиссии, мог принести государству громадную пользу в военном значении... Я желал быть полезным своему отечеству и заняться разработкой моего проекта, для чего оставил место своего служения... Отказался от другого, тоже выгодного по содержанию и карьере... Сначала я проживал и расходовал небольшие наличные средства, затем делал долги... Я трудился не для своего личного интереса, а для пользы государства и действовал при этом не по своему личному усмотрению, а по указанию комиссии, назначенной правительством...»

Можайский отодвинул в сторону письмо, поднялся, несколько раз прошёлся по кабинету. Потом снова склонился над столом.

Утром пришли мастера. Они удивились,, увидев вечно жизнерадостного Александра Фёдоровича мрачным и угрюмым.

— Братцы! — произнёс Можайский тоном, каким он бывало разговаривал на корабле с матросами в трудную минуту. — Начальство отказало мне в средствах, так что жалованье платать вам нечем... Хоть тяжело мне, но, видимо, придётся расстаться. Может быть, лишь на время...

И он развёл руками.

Рабочие молча переглянулись.

— Александр Фёдорович, — взволнованным голодом проговорил Голубев. — Такому делу нельзя дать погибнуть. Русские люди помогут вам. А мы пока что обойдёмся без жалованья. Будем работать по-прежнему. Когда сможете, тогда и рассчитаетесь с нами.

Яковлев и Арсентьев кивали головами в знак согласия с Голубевым.

Невежественное и явно враждебное решение комиссии генерала Паукера по поводу проекта Можайского вызвало возмущение многих русских учёных.

Их настроения и протест выразил профессор Алымов в своей статье «К вопросу о воздухоплавании», опубликованной в «Кронштадтском вестнике» вскоре после того, как комиссия вынесла своё заключение.

Профессор Алымов писал:

«...Аппарат г. Можайского, по крайней мере в своём принципе, составляет, по нашему мнению, громадный и, может быть, даже окончательный шаг к разрешению великого вопроса плавания человека в воздухе по желаемому направлению и с желаемой в известных пределах скоростью.

...Мы не можем не высказать нашего твёрдого убеждения, что многолетнее изыскание г. Можайского заслуживает самого серьёзного внимания.

Одним словом, в высшей степени желательно, чтобы по отношению к проекту г. Можайского были предприняты исследования означенного рода в размерах более обширных, чем какие возможны для частного лица».

Призыв, которым заканчивалась эта статья, не был услышан представителями так называемой официальной науки.

Но как ему ни было тяжело, Можайский продолжал работать с прежней энергией. Он хорошо сознавал огромное значение своих трудов и свой долг довести начатое дело до конца.

О чём особенно в эти месяцы беспокоился Можайский — так это о двигателе для своего будущего аппарата. Двигатель нужен был лёгкий, мощный и экономичный. Сколько Можайский ни листал каталоги, ни одна из рекламируемых машин не удовлетворяла его. Все они были либо слишком тяжелы, либо маломощны, либо же потребляли много топлива.

— Придётся нам самим придумывать и строить двигатель, совершенно отличный от всех ныне существующих и специально предназначенный для воздухолетательных снарядов, — говорил Можайский Голубеву.

За работой незаметно летит время. Иногда Можайский невольно отвлекается от дела, погружаясь в горестное раздумье: всё сильнее давал себя чувствовать недостаток средств. А их требовалось немало на продолжение опытов.

Александр Фёдорович отдавал большую часть своего жалованья, урезывал свои расходы, вошёл в долги, лишь бы дать жизнь своему детищу, лишь бы в русском небе впервые в мире поднялась машина, о которой мечтали многие поколения. Но как он ни экономил, как ни вывёртывался из трудных положений, ход работы сильно тормозился. Он чисто по-дружески рассказывал о своих заботах зашедшему навестить его инженеру Богословскому. И тот подал вдруг неожиданный совет:

— А что бы вам, Александр Фёдорович, обратиться к адмиралу Лесовскому? Он теперь управляющий морским министерством, а тамошней канцелярией ведает контр-адмирал Пещуров. Оба вас, наверняка, помнят по «Диане». Чем чорт не шутит, может быть, адмиралы помогут?

И вот несколько дней спустя контр-адмирал Пещуров вводит Можайского в кабинет к Лесовскому. Адмирал тепло встретил изобретателя. Можайский рассказал о своих работах, о том, как комиссия Шукера, пытаясь направить его на ложный путь, задержать исследования, и поныне продолжает чинить препятствия его делу.

— Слышал, слышал про ваши труды, — сказал Лесовский. — Ив газетах читал. Очень рад вашим успехам и очень рад буду помочь вам. Однако, насколько мне известно, военное ведомство скептически настроено к вашей идее. Так что вряд ли оно согласится отпустить средства на постройку аппарата.

— Но всё же, может быть, стоит попытаться в морском министерстве, — осторожно вставил Пещуров.

— Безусловно, стоит, — согласился Лесовский, — хотя мои сомнения относительно средств остаются в силе.

Адмирал Лесовский оказался, к сожалению, прав. На его просьбу, направленную в министерство финансов, ассигновать Можайскому пять тысяч рублей последовал вежливый, но категорический отказ.

Ещё один тяжёлый удар! Можайский нервно расхаживает по кабинету.

— Нет, и эта неудача меня не остановит, — решительно произносит он. — Доведу дело до конца. Тем более, что я теперь не одинок в своих исканиях. Многие работают сейчас в данной области.

Если мы объединимся и будем помогать друг другу, то можно будет преодолеть многие преграды.

И эта его мысль в скором времени в известной мере подтвердилась.

В декабре 1879 года в Петербурге произошло выдающееся научное событие: собрался 6-й Всероссийский съезд врачей и естествоиспытателей.

Русские воздухоплаватели возлагали немалые надежды на этот съезд. Они справедливо считали, что съезд сможет дать известный толчок решению назревших проблем, усилит к ним интерес общественности.

Незадолго до открытия съезда в некоторых петербургских газетах были опубликованы статьи, призывавшие научных деятелей уделять больше внимания вопросам постройки летательных аппаратов.

В эти же дни открылось ежегодное заседание Физико-химического общества. Наступил час, которого так ждали все участники заседания. На кафедре, горячо встреченный аплодисментами, появился Дмитрий Иванович Менделеев. Его доклад был целиком посвящен вопросам воздухоплавания. Весь зал замер в напряжённом внимании. Великий русский учёный говорил об огромном значении воздухоплавания для России, о задачах передовых русских учёных в решении этой важной проблемы.

— ...Россия владеет обширнейшим против всех других образованных стран берегом ещё свободного воздушного океана, — говорил Менделеев. — Русским поэтому и сподручнее овладеть сим последним. Создание доступного для всех и уютного двигательного снаряда составит эпоху, с которой начнётся новейшая история образованности....

Едва профессор Менделеев окончил свою речь, как его окружили со всех сторон, и воздухоплавателю лейтенанту Спицыну стоило немалого труда протиснуться вперёд.

— Дорогой Дмитрий Иванович, — сказал Спицын, — от имени энтузиастов русского воздухоплавания приглашаю вас на наше совещание. Мы очень нуждаемся в вашей помощи.

Менделеев охотно соглашается. Все отправляются, на квартиру к Спицыну. Небольшая гостиная едва вместила всех желающих здесь присутствовать. Помимо штатских людей, пришло несколько офицеров сухопутного и морского ведомств.

На квартире у Спицына как бы возобновляется заседание съезда. Но здесь говорили только об авиации. Каждый стремился рассказать о своих трудах. Лейтенант Спицын объяснил устройство своих моделей, которыми за девять лет занятий вопросами воздухоплавания обставил почти всю свою квартиру.

Затем Можайский рассказал о построенном им приборе для определения величины подъёмной силы, начертил его схему.

Беседа всё более оживлялась. Каждый пытался привлечь к себе внимание Менделеева. Глаза и лица участников этого необычного собрания сияли огнём радостного возбуждения. Учёные и изобретатели были счастливы тем, что у каждого нашлось так много единомышленников.

Но вот из-за стола поднимается Менделеев, и в гостиной воцаряется тишина.

— Господа, — произносит Дмитрий Иванович. — Интерес к воздухоплаванию и аэронавтике возрастает в России с каждым годом и среди разных слоев населения. В разных городах нашей страны появляются всё новые и новые изобретателя. Надо, чтобы о таких людях знали все русские патриоты. Тогда с каждым годом будет увеличиваться число подражателей, появятся новые проекты, развитие летания пойдёт с большим успехом. Поэтому-то и следует нам подумать об издании специального журнала, который сообщал бы о новых изобретениях по воздухоплаванию, об опытах и предложениях разных лиц, рассказывал бы о наиболее замечательных воздушных полётах, о культурном и военном значении воздухоплавания, помогал бы изобретателям осуществлять идеи, этого заслуживающие.

Раздаются дружные аплодисменты. Все согласны, что журнал, о котором говорил Менделеев, необходим. Воздухоплаватель инженер-полковник Клиндер тут же соглашается взять на себя редактирование и издание журнала. Сразу же объявились охотники сотрудничать в нём.

— Мало одного журнала, — заявил вице-адмирал Николай Михайлович Соковнин. — Мне кажется, что нам следует создать добровольное общество для содействия русскому воздухоплаванию.

— Правильно! — раздаются со всех сторон возгласы одобрения. — Составьте проект устава...

Можайский радостно смотрит на присутствующих. «Нет, не погибнет моё детище, — взволнованно думает он, — оно будет жить. Я в этом ответственен перед отчизной!»

Разошлись далеко за полночь...

Александр Фёдорович Можайский чувствовал себя помолодевшим, полным сил, готовым к дальнейшей борьбе. Он был теперь более, чем когда-либо, уверен, что в недалёком времени все его мечты станут реальностью.

С января 1880 года в Петербурге стал выходить журнал «Воздухоплаватель» — один из первых в мире журналов, посвященных вопросам авиации.

В короткое время «Воздухоплаватель» стал широко известен в научных кругах. В Германии и во Франции стали переводить все статьи из этого журнала. Но самое ценное было то, что вокруг него объединились люди, заинтересованные в развитии отечественного воздухоплавания. В редакции или на квартире у того или иного автора происходили совещания, научные собеседования.

— Почему бы вам не возобновить ходатайства об отпуске средств на продолжение работ? — часто спрашивали Можайского участники этих собеседований. — Дмитрий Иванович Менделеев снова подтвердил важность и ценность ваших работ. А с его мнением в министерстве всё-таки считаются. Может случиться, что там, наконец, прислушаются к голосу здравого смысла и помогут вам.

Жестоко урезывая себя в расходах, Александр Фёдорович к весне 1880 года, накопив некоторую сумму денег и закончив к этому времени свои проекты, решил снова обратиться в морское министерство за помощью. Изобретатель хлопотал теперь об отпуске не пяти, а двух с половиной тысяч рублей.

И вот Александр Фёдорович снова у адмирала Лесовского. Тот рассматривает чертежи, внимательно выслушивает пояснения к ним, остаётся всем этим очень доволен и на другой же день направляет в министерство финансов новое письмо.

И опять с волнением Александр Фёдорович ждал решения министра.

На этот раз ответ получился довольно быстро. Одиннадцатого апреля Можайского вызвали в морское министерство.

— Мне очень приятно вас порадовать, Александр Фёдорович, — сказал Лесовский. — Министерство финансов согласилось отпустить вам две с половиной тысячи для заказа двигателей к вашему аппарату.

Поблагодарив адмирала, Александр Фёдорович направился в редакцию журнала «Воздухоплаватель» поделиться новостью. Там он застал Алымова и Соковнина. Оба горячо поздравили Александра Фёдоровича с получением средств.

— Вам бы следовало взять привилегию на своё изобретение, — посоветовал Соковнин. — За границей внимательно читают и переводят все наши труды. Может найтись такой человек, который, мягко выражаясь, позаимствует ваше изобретение и потом России же продаст. Из статей в наших газетах можно было извлечь много полезных сведений об устройстве вашего аппарата, и с этим надо считаться.

— Признаться, я над этим не задумывался, — ответил Александр Фёдорович.

Изобретатель подготовил подробное описание своего летательного аппарата, чертежи его — все это было необходимо для получения привилегии — и в начале лета 1880 года подал заявку в департамент торговли и мануфактур.

Для капитана первого ранга Можайского наступила горячая пора. Надо было торопиться с составлением окончательных чертежей, по которым можно было бы приступить к изготовлению частей летательного аппарата. Далее следовало позаботиться о быстрой постройке двигателей.

— Я могу вам сообщить небезинтересную новость, — сказал как-то при встрече Алымов. — Многие иностранные изобретатели начинают разочаровываться в своих планах построить летательный аппарат с машущими крыльями. Послушайте, что, например, заявил на последнем заседании французского общества воздухоплавателей небезизвестный Виктор Татен...

Профессор Алымов достал французский журнал и прочёл вслух: «Вследствие неуспеха, происшедшего от нехорошего расположения крыльев у моих птиц, я должен оставить тот путь, по которому следовал да сих пор. Я не сожалею об этом, так как построенная мною новая модель с неподвижными крыльями даёт гораздо лучшие результаты».

— Видите, они теперь повторяют то, что делали вы, Александр Фёдорович, ещё несколько лет назад, причём их опыты удивительно напоминают ваши. Но, разумеется, ссылок на какие-либо источники вы у Татена не найдёте. И нам не надо будет особенно удивляться, если наше военное ведомство пригласит работать в Россию Татена и щедро снабдит его всевозможными средствами. И о нём у нас будут трещать во всех газетах. Так что вы очень хорошо сделали, что во-время подали заявку на привилегию.

Конечно, ни Можайский, ни Соковнин, ни Алымов не могли знать о том, что подробные сведения о конструкции аппарата Можайского уже проникли за границу.

В 1881 году заказанные Можайским два двигателя были готовы. Александр Фёдорович решил опробовать машины в работе. Однако нужно было найти место для испытаний, да и вообще подошло время для того, чтобы обосноваться и определить место, где бы можно было производить сборку воздухолетательного снаряда.

Летом Александр Фёдорович обыкновенно жил на небольшой дачке в Дудергофе, в двух верстах от Красного Села, в котором находилось кавалерийское училище. Там нередко пустуют обширные бараки, и если добиться разрешения, то в них можно бы неплохо разместиться и вести сборку самолёта.

Эту мысль Александру Фёдоровичу удаётся осуществить. В один из бараков перевозят двигатели. Механик Голубев возится там целыми днями и, наконец, запускает машины.

Весной 1881 года началась сборка первого в мире самолёта.

Сборка самолёта продвигалась с большими трудностями. Постоянно давал себя чувствовать недостаток средств, мешавший во-время приобретать нужные материалы, перевозить их в Красное Село.

Возникают непредвиденные трудности, приходится на ходу изменять конструкции отдельных деталей, на месте давать рабочим пояснения, как поступить в том или ином случае. И Можайский выполняет эту хлопотливую и тяжёлую работу с огромной энергией.

Из сложных положений часто выручал Иван Голубев. Слава об его умении и мастерстве давно вышла за пределы Красного Села. Механика Голубева часто приглашали налаживать машины на различные фабрики. И там между делом талантливый мастер ухитрялся изготовлять многие детали для самолёта.

Лето 1881 года проходит в поисках средств, в беспрерывных хлопотах по размещению заказов на изготовление частей самолёта.

Осень принесла Можайскому приятную новость.

Третьего ноября департамент торговли и мануфактур выдал Александру Фёдоровичу Можайскому патент на его изобретение. Взволнованный Можайский несколько раз подряд прочитал этот исторический документ.

В привилегии приводилось подробное описание конструкции, пояснялись чертежи.

В заключение говорилось: «...на сие изобретение прежде сего никому в России привилегии выдано не было...»

Это был не только первый в России, но и первый в мире патент на реально строящийся самолёт.

...В барак кавалерийского училища свозились основные части самолёта. Доставили корпус. Он был изготовлен в виде лодки, чтобы можно было совершать посадку и на воду. Шпангоуты лодки были деревянные, обтянутые жёлтой шёлковой материей, пропитанной водонепроницаемым составом. Привезли крылья. Это были большие прямоугольные плоскости, обтянутые той же шёлковой материей, что и лодка.

Взлётно-посадочное устройство представляло собой четырёхколёсную тележку с рессорной амортизацией. На тележку поставили лодку, наглухо прикрепили её стальными болтами. Затем в передней части лодки начали монтировать двигатели.

Наступила весна 1882 года. День увеличивался, можно было уделять больше времени сборочным работам. Едва светало, Александр Фёдорович поднимался и, наскоро позавтракав, отправлялся в Красное Село.

Здесь изобретатель уже заставал механика Ивана Голубева. Приходили столяры Яковлев и Арсентьев, слесари братья Фёдоровы и Михаил Лебедев, приглашённые с Балтийского судостроительного завода на время сборки аппарата.

Самолёт принимал формы, задуманные изобретателем. Закончив установку двигателей, к лодке прикрепили крылья. Они находились примерно в сажени от земли.

Александр Фёдорович уходил из своей своеобразной сборочной мастерской, когда долгий летний день близился к концу.

Часто изобретателя сопровождал Голубев. С наслаждением вдыхая вечерний воздух, они медленно шли по тропинке, петлявшей по зелёным пологим склонам, постепенно переходившим в равнину. За ней сверкало большое озеро Безымянное.

Как-то они спустились к озеру. Было тихо. Александр Фёдорович повернулся спиной к берегу, пристально рассматривая склоны, оценивая их крутизну.

— Где бы нам лучше произвести пробу? — задумчиво произнёс Можайский. — Надо весьма осторожно произвести испытания. Если случится неудача, такую свистопляску затеют, что не будешь знать, куда деваться.

— У нас здесь всё верно, — заметил Голубев, — должна быть полная удача, Александр Фёдорович.

— Для взлёта нужна как можно большая мощность, чтобы увеличить быстроту разбега. Хорошо бы при разбеге пустить аппарат под уклон: получится дополнительная скорость, и машина быстрее оторвётся от земли.

— Это верно, — сказал Голубев. — Только все склоны в кочках и выбоинах. Как бы не поломать тележки на такой скорости.

— Можно устроить деревянный настил, — ответил Можайский. — И по настилу делать разбег...

— Вот это будет замечательно! — подхватил Голубев. — Это верная мысль.

Они пошли дальше. Озеро Безымянное кончилось, За ним тянулось озеро Дудергофское. Впереди, слева, высилась Воронья гора.

— А ну-ка, братец, — предложил вдруг Можайский, — кто раньше взберётся на верхушку?

Пробираясь сквозь густой орешник, хватаясь за тонкие стволы сосен, Александр Фёдорович взбирался вверх. Сердце учащённо билось. Изредка в него точно впивались колючки.

Голубев держался в двух шагах сзади, делая вид, что отстаёт.

— Да-а, не то, что десяток лет тому назад, — сокрушённо сказал Можайский. — Годы берут своё.

Тяжело дыша, он взобрался, наконец, на вершину горы.

Оттуда было видно далеко вокруг. Впереди тянулись леса, перелески, озёра, луга. В синей дымке купался Петербург.

Можайский стал пристально (в который раз!) рассматривать склоны, с которых намеревался совершить взлёт. Среди зелёного травяного покрова тянулись ленточки просёлочных дорог.

— Во-он, — указал Можайский, — вдоль той дорожки и устроим настил. Пробовать машину придётся тебе, Иван. Я староват для этого. Ты молодой, здоровый. Полетишь, как вот эти птицы. Первый в мире полетишь. Счастливец!

Голубев с нескрываемым восхищением глядел на Можайского. Метавшийся на вершине горы ветер трепал полы его сюртука, лохматил густую бороду. Высокого роста, с простёртой ввысь рукой, с вдохновенным лицам, Можайский мечтательно глядел вдаль...

В конце июня аппарат вчерне был закончен сборкой. Оставалось отрегулировать машины, опробовать, как тянут винты, доделать кое-какие мелочи.

Невдалеке от барака выбрали площадку, огородили её глухим забором. За эту загородку и закатили самолёт, прикрепили его якорями к земле. Запускал двигатели Голубев. Он передвинул рычаг, увеличил обороты. Винты вращались всё быстрее; их поверхности сливались, превращались в радужный диск. Аппарат рвался вперёд; цепи, натягиваясь, прочно держали его.

— Хорошо тянет, — говорил Можайский, удовлетворённо потирая руки. — Ну, ребята, если не на этой, то уж обязательно на следующей неделе полетим. Поднимем якори — и вперёд, в воздушное плавание!

Тем временем на длинном и пологом склоне, облюбованном Можайским, сапёры сооружали деревянный настил.

К середине июля всё было готово. Аппарат был многократно проверен, машины опробованы и отрегулированы. Наклонная взлётная дорожка была построена. Александр Фёдорович отправился в Петербург пригласить в Красное Село на испытание самолёту представителей военного и морского ведомств и Русского технического общества.

Испытания происходили негласно. Вокруг красносельских военных лагерей со всех сторон были выставлены караульные посты. Солдатам было приказано никого не пропускать в район испытаний.

На площадке, которой начиналась взлётная дорожка, носом против ветра стоял самолёт Можайского.

Представители военного и морского ведомств и Русского технического общества в течение нескольких часов осматривали аппарат. Можайский давал пояснения.

— Господа, — сказал в заключение Александр Фёдорович, — цель сегодняшних испытаний состоит в том, чтобы проверить принцип, может ли плоскость, движущаяся с помощью винтов наклонно к горизонту, давать подъёмную силу, достаточную для перемещения в воздухе людей и грузов. В верности этого принципа я имел возможность неоднократно убеждаться опытами над моделями. Теперь благодаря заботам и помощи русских людей, понимающих великое научное и военное значение воздухоплавания для России, мне представилась возможность доказать, что этот принцип пригоден и в отношении аппарата, который сможет поднять человека.

— Я надеюсь, — продолжал Можайский, — что опыты над этим аппаратом дадут нам возможность приобрести новые полезные сведения, важные для дальнейшего развития воздухоплавания.

Раздались рукоплескания. Голубев, чтобы не показать своего волнения, отвернулся. Наконец, все приготовления были закончены.

Голубев поднялся в лодку и запустил машины. Винты завертелись, поблескивая на солнце стальными ободками. Можайский приказал закрепить якори и дать полный ход машинам. Гул усилился, винты исчезли, на их месте возникли сверкающие диски. Цепи натянулись до предела.

— Малый ход! — скомандовал Можайский.

Голубев передвинул рычаги, винты перешли на малые обороты. Он соскочил на землю, и Можайский снова проинструктировал его.

— Лети только прямо, сворачивать в сторону ни в коем случае не надо. Как поле перелетишь — опять малый ход машинам и садись. Понял?

— Понял, Александр Фёдорович.

— Ну, с богом!

Голубев снова поднялся в лодку, занял место у штурвала. К этому времени дувший с утра ровный и лёгкий ветерок изменил своё направление, стал порывистым.

Выждав, когда ветер несколько утих, Можайский подал команду.

Голубев перевёл рукоятки управления. Быстрее завертелись винты. Аппарат тронулся с места и, ускоряя бег, понёсся по деревянному настилу. Вот аппарат у края взлётной дорожки, и вдруг раздаётся громкое «ура». Колёса отделились от настила. Машина в воздухе.

Можайский, забыв про свой возраст, побежал за самолётом. За Александром Фёдоровичем бросились его помощники и друзья.

Голубев летит над полем. Уже недалеко берег озера. Механик сбавляет обороты. Колёса касаются земли. Вдруг резкий порыв ветра приподнимает правое крыло, левое задевает о землю. Можайский замирает на месте, у него подкашиваются ноги... Но самолёт тут же выравнивается, подпрыгивая на кочках, бежит дальше. Все облегчённо вздыхают.

В тот же миг Можайский попадает в чьи-то объятия. Его обнимают, наперебой жмут руки, поздравляют с победой. Так же горячо все приветствуют Голубева.

— Это великая победа! — гремит Богословский. — Это блестящее доказательство правоты вашего принципа!

— Это замечательно! — поздравляет Алымов. — Я счастлив, что дожил до дня, о котором всегда мечтало человечество. От всей души, от имени патриотов русского воздухоплавания поздравляю вас с великим успехом.

По лицу Александра Фёдоровича Можайского катились слёзы радости. Голубев был взволнован не меньше своего учителя и друга.

Открывалась новая славная эпоха в многовековой борьбе человека за покорение воздушного океана.

Это было замечательное достижение русского изобретателя, первым в мире решившего одну из сложнейших задач науки и техники.

Ценность изобретения Можайского была понята многими его современниками. Они им гордились. Его чествовали на заседаниях научных обществ, на публичных лекциях и собеседованиях.

Заслуги Александра Фёдоровича были отмечены даже официальным начальством. Ему было присвоено звание генерал-майора, а некоторое время спустя — звание контр-адмирала.

Но Можайский нисколько не обольщался полученными результатами. Он был необыкновенно строг к себе, и понимал, что всё достигнутое до сих пор не только не даёт ему права на покой, но, наоборот, обязывает с ещё большей энергией и упорством продолжать трудиться. Начальная цель была им достигнута: «Воздухолетательный снаряд» — аппарат тяжелее воздуха, о возможности создания которого было столько споров, — существовал, совершил полёт. Но впереди лежал ещё большой и трудный путь усовершенствования самолёта. И этот немолодой уже человек, которому всё чаще напоминало о себе больное сердце, с прежней настойчивостью продолжал двигаться вперёд по давно избранному пути.

С юношеским пылом приступил он к созданию проекта своего второго самолёта.

Много важных усовершенствований придумал талантливый изобретатель. Все они были строго обоснованы, научно доказаны.

К лету 1885 года учёный закончил разработку проекта нового пятидесятисильного двигателя, явившегося настоящим чудом для техники того времени. Машина имела необычайно малый удельный вес, немногим более четырёх килограммов на каждую лошадиную силу. Технические качества этого двигателя оставались долгие годы непревзойдёнными.

Александр Фёдорович завершил также окончательную разработку проекта своего второго самолёта и направил военному министру специальную докладную записку, в которой, подробно сообщая о своей работе, просил помочь ему осуществить постройку нового самолёта.

Докладная записка Можайского была переслана генералу Борескову. Он не верил в возможность создания летательных аппаратов тяжелее воздуха и решил побыстрее отделаться от изобретателя, которого в узком кругу называл назойливым фантастом.

— Ведь ваш проект уже однажды рассматривался комиссией генерала Паукера, — сказал Боресков пришедшему к нему на приём Можайскому. — Насколько я знаю, комиссия вынесла довольно определённое решение.

— Но это решение было ошибочным. Аппарат был мною построен и испытан. С тех пор прошло несколько лет, и мои последующие занятия дали ряд новых практических выводов, благодаря которым возможно осуществить постройку нового, более совершенного аппарата, пригодного уже для широких практических целей.

— Да-а, — со злорадством протянул Боресков. — Ваш аппарат был построен и испытан. И при первом же испытании настолько повредил крыло, что нельзя было совершить второго...

— Господин генерал! — еле сдерживая себя от гнева, воскликнул Можайский. — Разве вам не известны подобные случаи при испытании новых любых машин, в том числе и хорошо изученных морских судов? Разве такие случаи порочили идею той или иной машины?

— Известны. Но я глубоко убеждён, что создание летательных машин тяжелее воздуха — чистейшая утопия. И тратить средства на подобные затеи неразумно. Я не вижу никакого повода к тому, чтобы удовлетворить ваше ходатайство.

И генерал Боресков поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен.

Но Можайский не сдавался, продолжал хлопотать.

Осенью 1886 года морское министерство обратилось с просьбой к правлению Обуховского сталелитейного завода изготовлять за счёт морского ведомства по указанию отставного контр-адмирала Можайского, не испрашивая каждый раз особого разрешения, некоторые части его аппарата, которые не вызовут больших издержек.

Сооружение нового двигателя началось.

Почти каждый день в одни и те же часы Можайский появлялся на заводе. Он заходил в цех полевых орудий. В нём изготавливались цилиндры, коленчатые валы, поршни, штоки. Осмотрев уже готовые детали, объяснив рабочим, что и как следует делать учёный направлялся в следующий цех.

Высокий, широкоплечий, опираясь на толстую палку, Александр Фёдорович медленно шёл от одного станка к другому, беседовал с мастерами...

К концу 1889 года обе машины были готовы. Можно было приступить к установке их на самолёт. Можайский, заканчивая последние чертежи, ввёл в конструкцию различные новшества.

Наступил 1890 год. Пришёл петербургский март, туманный, пасмурный.

Скромно, в кругу самых близких родных и друзей, Александр Фёдорович отметил день своего шестидесятипятилетия.

Кроме сыновей Александра и Николая, на празднование были приглашены самые близкие друзья — Спицын, Кузьминский, Фёдоров, Голубев.

Как и следовало ожидать, за столом главным образом говорили об авиации. В узком кругу эти люди могли вслух возмущаться консервативностью и продажностью царских чиновников, всячески мешавших работе отечественных изобретателей и во всём отдававших предпочтение иностранцам.

— Но это время пройдёт, — убеждённо говорил Можайский. — С каждым годом всё больше русских людей начинает трудиться над созданием летательных аппаратов тяжелее воздуха. Будущее только за летательными снарядами тяжелее воздуха. Не наша вина, что нам ещё не удалось совершить на таких летательных снарядах путешествия, скажем, из Петербурга в Москву. Но будет время, друзья, когда наши деятели науки и техники смогут вполне успешно трудиться на благо любимого отечества.

— Чтобы скорее наступило это время! — воскликнул Спицын.

Разошлись рано.

Утром десятого марта Александр Фёдорович почувствовал себя плохо, остался в постели.

Вызвали врача. Он определил воспаление лёгких.

Девять дней боролся организм Александра Фёдоровича с болезнью. Но годы брали своё. Надломленный упорной работой, тяжёлой борьбой за своё изобретение, замечательный русский учёный угасал.

Девятнадцатого марта 1890 года его не стало.

Намного людей провожало Можайского в последний путь. Продажные буржуазные газеты, расписывавшие на все лады работы иностранных воздухоплавателей, посвятили кончине замечательного учёного весьма скупые некрологи.

Но передовые русские люди не забыли великого подвига Александра Можайского. В 1904 году в «Записках Русского технического общества» профессор Е. С. Фёдоров писал: «Нельзя обойти молчанием нашего соотечественника адмирала Можайского А. Ф. Он построил около 25 лет тому назад аэроплан, способный поднимать человека. Насколько мне известно, аэроплан Можайского был первым построенным и подвергавшимся испытаниям прибором такого типа...»

Прошло ещё несколько лет. В 1910 году в Петербурге проходила «неделя воздухоплавания».

Русские лётчики демонстрировали перед сотнями тысяч зрителей своё искусство управлять машинами. Газеты были заполнены сообщениями об этих полётах. В одной из статей, озаглавленной «Первые воздухоплаватели» говорилось: «Неделя авиации» в Петербурге показала, что в деле завоевания воздуха мы стояли первыми в мире... Первые монопланы разрабатывались в России морским офицером А. Можайским...»

«...По жестокой иронии судьбы, — писала другая газета, — самое имя первого изобретателя аэроплана А. Ф. Можайского не попало в ряды имён завоевателей воздуха, где ему должно быть отведено почётное место по справедливости».

Лишь в наше, советское время имя замечательного пионера авиации Александра Фёдоровича Можайского заняло достойное место среди других славных имён завоевателей воздуха.