Можно найти — с опозданием. И это многие знают.

Наслаждаться человеку делами своими — доля его и счастье его. Так было сказано и записано людьми еще до начала нашего летосчисления. И это остается в силе.

Если говорить о цели жизни, то она одна: найти свое дело и делать его так, как никто, кроме тебя, не сделает.

Удается это не каждому.

Вот почему только те, чья жизнь проходит под знаком осознанной цели и складывается как неизбежное осуществление некогда задуманных желаний, как вдохновенное самоутверждение,— только они вызывают восхищение; восхищение и простительную зависть...

Я хочу рассказать о человеке, который тридцать лет из сорока им прожитых идет по однажды намеченному пути; который болен Луной и хотел лететь в космос прежде, чем это сделал Гагарин; который устает отдыхая и отдыхает работая; который никак не может выкроить нескольких часов на партию в теннис.

Я расскажу о Константине Феоктистове, ученом и космонавте.

Был ноябрь шестьдесят четвертого. Сочи, где отдыхала большая, группа космонавтов, медленно погружались в зимние дожди. Улицы были пустынны, никто не останавливался у винных ларьков, и большие банки маслин стояли нераскупоренными.

Корты размокли. Комаров перебирал жилы на ракетке, как струны потерявшей голос гитары. Дождь размыл грань между небом и землей, между землей и морем; еще немного, и он смыл бы навсегда лаковые магнолии и зябкую зелень акаций.

В гостиной за обширной, метр на метр, шахматной доской часами стоят Каманин и Феоктистов, передвигая фунтовые фигуры.

— Победа ждет нас впереди,— говорит генерал снимая ладью, похожую на табуретку.

— Похоже,— соглашается Феоктистов, снимая коня.

Льет дождь. Я рад ему: у меня есть время присмотреться к человеку, который волнует мое любопытство все больше по мере того, как я наблюдаю за ним.

Незадолго до этого он в составе первого смешанного экипажа провел сутки в орбитальном полете вокруг Земли. Но причастность Феоктистова к космосу возникла раньше.

— Уже после полета Белки и Стрелки,— сказал он,— стало ясно, что в космос может лететь человек и что его, очевидно, не встретит там что-либо трагически непредвиденное.

Тогда Феоктистов — впрочем, не он один — предложил свою кандидатуру для первого полета корабля с человеком на борту. Предложение было отвергнуто.

Как соискатель звания «Космонавт № 1» Константин Феоктистов был весьма настойчив. Он доказывал, убеждал и просил, но...

Но, в сущности, претендент, как ему ни хотелось лететь, и сам прекрасно понимал, что первый космический полет должен быть осуществлен человеком идеального здоровья, нерастраченных нервов и большого летного опыта. Этими качествами обладал Юрий Гагарин. Ими, увы, не обладал Константин Феоктистов.

И он отступил.

Отступил, чтобы вернуться к начатому разговору через три года. Но прежде, чем рассказать об этом, я расскажу, как еще раньше этот человек услышал однажды зов Вселенной и как подчинил он этому зову всю свою жизнь...

Репортер не романист. Надеюсь, меня не заподозрят в сюжетных подтасовках. Косте Феоктистову было десять лет, когда он одолел книгу «Межпланетные путешествия» и обвинил человечество в научной нелюбознательности. Ничем другим он не мог объяснить, что столь заманчивые и определенные идеи Циолковского еще не осуществлены. Эту задачу Костя скромно возложил на себя.

Люди разнообразны. Даниэль Дефо написал свой первый роман в 57 лет — это был «Робинзон Крузо». Вольфганг Моцарт уже в семь лет был автором четырех сонат... Младший сын бухгалтера Феоктистова не был вундеркиндом. Это явствовало хотя бы из того, что он намеревался взять с собой на Луну глобус и паяльник. Но этот парень в третьем классе, рассчитав годы предстоящей учебы, сказал, что полетит на Луну в 1964 году.

Многих из мальчишек, мечтавших о Луне, унесла война. Был убит старший брат Константина.

Летом сорок второго наши войска оставили Воронеж. Сначала Костя вместе с матерью уходил в толпе беженцев на восток. Потом пристал к какой-то воинской части. Ему повезло: он встретил Юрова, припомнившего парня, обивавшего с заявлением пороги военного комиссариата.

Седьмого июля Костя Феоктистов пересек линию фронта с разведзаданием. День спустя он вернулся и принес в часть первые сведения.

Пятое посещение «той стороны» едва не окончилось трагически: Костя получил пулю в упор от солдата в форме СС; к своим он добрался с простреленным горлом.

Мать нашла шестнадцатилетнего сына в армейском госпитале и увезла в Среднюю Азию, в Коканд.

Студент Феоктистов не был лодырем. Он посещал лекции выборочно, потому что одни предметы интересовали его больше других. Лунное притяжение не отпускало его. Он откладывал в сторону Достоевского, отдавал приятелю билет в кино, проходил мимо спортивного зала. Он научился отказывать себе во всем, что могло задержать его в пути... Он спешил.

Когда рядом с его фамилией ставилось очередное «зад», он рекомендовал преподавателю заменить его греческой омегой — короче, мол, и знак вполне символичный.

Шутил он нередко на голодный желудок.

...Потом он работал инженером на одном из заводов. Не было кибернетики, ракет, скафандров. Был план, качество, воскресники. Были будни. Лунные сны все реже тревожили покой инженера.

Но вот пришел вызов в аспирантуру. Феоктистов берет очередной отпуск и едет сдавать экзамены. Он принят. Дирекция завода, как ни жаль ей расставаться с молодым инженером, отпускает его.

Можно назвать несколько острых моментов в биографии Феоктистова, когда, кажется, лишь случайность помогала ему не сбиться с «космического» маршрута. Но этих случайностей слишком много, чтобы не возникала мысль о закономерности.

Друзья писали Феоктистову, когда что-нибудь стопорило его стремление к цели: «Не грусти: звезды тебя дождутся...» Но ученый не хотел заставлять звезды ждать.

Он повторял себе: под лежачий камень вода не течет — и брал очередное препятствие... За мечтой не бредут, а бегут, и бег этот чаще всего барьерный.

— Ничто.

— А звезды, горизонт, невесомость?..

— Я «видел» это до того, как увидел. Я знал, как это будет.

А спустя несколько дней я слушал увлеченный рассказ Феоктистова о южном полярном сиянии, виденном им в космосе, о стокилометровых желтых столбах света, застывших в холодном безмолвии, словно небесный пожар был схвачен антарктическими льдами, о золотой короне планеты. Он говорил, как художник.

Противоречие? Пожалуй. Меньше всего мне хотелось бы говорить о Феоктистове как о «цельнометаллической» натуре, которой неведомы противоречия, сомнения, слабости. Таких натур не бывает. Их придумывают.

Академик Ландау как-то сказал, что рюмка вина лишает его возможности абстрактно мыслить на два месяца. Он пришел к этому отнюдь не умозрительным образом. Ну и что?

А другой человек, тоже знаменитый, попросил меня не упоминать в очерке о нем, сколько пачек сигарет он выкуривает за день. Я, правда, и не намеревался этого делать, но не удержался и спросил: почему?

— Это будет непедагогично по отношению к молодежи,— сказал знаменитый человек.

Он, очевидно, считал верхом педагогичности сдуть все пылинки с собственного облика. Мне же казалось, что у любого школьника хватит ума судить о человеке не по количеству выкуриваемых им сигарет...

Феоктистов в быту чрезвычайно естественен. Он не любит высоких фраз, красивых оборотов. В разговоре, в манере держаться он одинаков и у себя дома, и в гостях, и на официальных приемах.

Он ироничен. Показуху, парадность называет «слоноводством». Я не понял. «Ну, по улицам слона водили...» — пояснил Феоктистов.

Поэтому ему показалась забавной возникшая после полета «проблема»: в чем шагать по красной триумфальной дорожке, которая ложится на бетон Внуковского аэродрома в день встречи космонавтов? Феоктистов рассматривает свое не первой свежести пальто, помятую шляпу: неловко вроде... И вот из Москвы высылаются срочно приобретенные пальто для Егорова и Феоктистова, а в местном сельпо покупаются твердые новые шляпы...

Не то, чтобы ученый не любил или не мог хорошо одеться,— просто у людей его склада это часто уходит за пределы внимания.

О полете «Восхода» в свое время писали много. Константин Феоктистов рассматривает его как прелюдию к своим будущим полетам. Он сказал мне:

— Полет «Восхода-1» открыл для меня дверь в космос, и я надеюсь войти в нее снова для серьезных и длительных исследований.

Мелочи быта вопиют к тем, кто транжирит время. Жизнь отмечает тех, кто умеет им дорожить.

Феоктистов мерит время количеством шагов, сделанных к цели. Не в пример очень многим он возвращает отдыху его первоначальную функцию: способствовать работе. Он томится избыточным отдыхом: зачем тридцать дней, когда достаточно трех? Зачем три дня, когда хватает трех часов?

Музеи утомляют его, и он признается, что его мало волнуют живопись, скульптура. Напротив, книги освежают его, помогают работе — и он говорит о своей любви к литературе.

Это очень хорошо — спорт. Но не случайно Феоктистов предпочитает игровые виды. Элемент азарта быстрее рассасывает нервное напряжение — неизбежный результат интенсивной работы.

Журналисты поспешно и, очевидно, по инерции представили Феоктистова спортсменом. Мягко говоря, это не так. В шахматы он играет, по-моему, в силу четвертого разряда, то есть как каждые два пассажира в четырехместном купе поезда дальнего следования. Теннисной ракеткой он владеет еще довольно неуверенно — это я говорю как его нечастый партнер по игре. С парашютом Феоктистов прыгал только однажды в жизни. Трицепсы не играют буграми под его кожей; динамометрия кистей рук — 42 и 38 килограммов. Немного.

Я отнюдь не «развенчиваю» космонавта. Скорее даже наоборот: венчаю, его новым лавром. Потому что люди, сталкиваясь со всякой уникальностью, «суперменством», говорят: ну, это особая статья... Феоктистов же физически человек обычный, рядовой, и эта его симпатичная черта роднит космонавта с обыкновенными людьми. Когда ученый говорит, что в космос (не в качестве пилота) может лететь практически всякий,— ему веришь...

Речь, однако, шла о времени. Феоктистов экономит его во всем и повсюду. Он очень интересный собеседник, но если разговор не волнует его как развлечение или как гимнастика для ума,— Феоктистов внутренне «уходит» от своего собеседника, и тот вдруг с очевидной ясностью убеждается в банальности мыслей и сам прекращает ненужный обмен словами. Очень вежливый, Феоктистов не ставит точку по собственной инициативе, во всяком случае, с малознакомыми людьми.

Я мало встречал людей, которые следят за уходящим временем не по часам — они словно прислушиваются к самим себе, к некоему метроному, спрятанному внутри. Это — завидное качество. Без него Феоктистов не стал бы Феоктистовым.

Я спросил как-то: вы волновались во время полета?

— Нам было некогда волноваться,— сказал Феоктистов. — Мы думали не о том, чтобы вернуться на землю, а о том, чтобы вернуться не с пустыми руками.

Ему не хватает времени и на земле, и в космосе.

— Правильно избранную цель,— ответил Феоктистов.— Жизнь — это роскошный подарок природы, его нужно оправдать. Перед каждым человеком встает альтернатива: просто обеспечить свое существование или считать, что ты создан для чего-то большего. Естественный выход — стать на путь творчества, занять позицию самоутверждения. Один пишет свое, имя на скале, другой — романы. Импульс в основе того и другого одинаковый, различны пути и результаты.

Я вспоминаю место из Ильфа и Петрова, где они пишут о большом и малом мире. В большом изобретен дизель, в маленьком — детская игрушка «уйди-уйди». К этому можно добавить, что на пушкинские стихи «Я помню чудное мгновенье» и песенку «Ландыши» было затрачено, наверное, приблизительно одинаковое время...

Долгие часы за работой. Ход конем: трепещи, противник...

Разобрать ежедневную почту можно подчас лишь с помощью жены. В гостях у пионеров. Детство космонавта было не столь безоблачным.

От вопроса о цели жизни я перехожу к вопросу о цели и путях освоения космоса. Мы не всегда обладаем достаточной силой перспективного мышления. Те, кто слушал грозоотметчик Александра Попова, вряд ли представлял себе эфир спустя полвека, наполненный голосами тысяч радиостанций.

Свидетели спутников и первых орбитальных космических полетов, мы смутно еще различаем, что принесут эти возможности людям сегодня, завтра, через годы.

Феоктистов по этому поводу говорит:

— Реализация сложных программ создания космических ракет-носителей, автоматических космических станций и кораблей ведет к бурному развитию наиболее прогрессивных отраслей науки и техники — кибернетики, физики, биологии и медицины, радиотехники, аэродинамики гиперзвуковых скоростей. Причем результаты этого развития сказываются и в обычной «земной» жизни, в отраслях, обеспечивающих общий технический прогресс и повышение материального уровня человечества.

Некоторые успехи космической техники уже сейчас непосредственно входят в обиход хозяйственной и культурной деятельности людей. Спутники-ретрансляторы раздвигают возможности планетной связи и телевидения. Навигационные спутники повышают надежность морского судоходства. Метеорологические спутники позволят в большой мере избежать ошибок в прогнозах погоды в разных районах Земли.

Однако следует сказать, что даже самые крупные научные открытия не приносят отдачи в виде материальных благ моментально, сию минуту.

Сейчас идет скорее разведка, чем прямое освоение космоса. Еще впереди создание средств для досконального изучения условий и опасностей, ожидающих человека во Вселенной. Я имею в виду солнечные вспышки и проблему защиты от смертоносного излучения, пылевые облака и метеоритные рои, влияние длительной невесомости на организм человека и другие особенности, связанные с путешествием за пределы Земли.

Еще впереди массовое создание средств для изучения планет, их поверхности и их недр, их атмосферы, радиационных и магнитных полей.

Наконец, еще впереди создание космических кораблей, которые сделают возможными многолетние путешествия к планетам; оснащение этих кораблей сверхдальней связью, навигационными приборами; обеспечение экипажа кислородом, пищей и водой при жестких весовых ограничениях...

— Но, во-первых,— отвечает на эти сомнения Феоктистов,— в принципе нельзя открыть дверь в новую сферу жизнедеятельности и тут же захлопнуть ее даже по соображениям экономии средств. Это процесс необратимый: если есть технические возможности для проникновения во Вселенную, их нельзя не использовать.

Во-вторых, явное заблуждение — противопоставлять работы по исследованию космоса усилиям людей повысить свой жизненный уровень. Это разные стороны общечеловеческого прогресса, не противоречащие друг другу.

В-третьих, в основе стремления во Вселенную лежат как субъективные, присущие человеку качества (творческий импульс, стремление познать непознанное, неумение удержаться от соблазна мыслить), так и объективные причины демографического и социального характера, разобраться в которых труднее...

— Это личная моя точка зрения,— продолжает Константин Феоктистов. — Я легко представляю себе времена, когда население земного шара достигнет такой плотности, что материки превратятся, в сущности, в один сплошной город типа Москвы или Нью-Йорка. Человечеству станет физически тесно. Освоение значительных космических пространств приобретет чисто практическое значение. С космосом связано будущее распространение человечества, которое не может ограничиться своей планетой, даже если бы оно до поры до времени и не осознавало этого. Последняя мысль высказывалась и Циолковским.

Но еще раньше люди почувствовали бы духовное стеснение. Избыток энергии в замкнутом обществе, не находящий рационального выхода, ведет к застою и регрессу. Человечество нуждается в великих целях, мобилизующих его духовную и физическую энергию.

В силу несовершенства старых социальных формаций эта энергия в огромной своей части уходила на войны. За последние пять тысяч лет своей истории человечество прожило в мире всего три века. Пятнадцать тысяч больших и малых войн стоили ему миллиардов жизней и многих сотен триллионов рублей.

Эпоха подобного варварства не может длиться вечно.

Завоевание Вселенной — вот цель, действительно достойная Человека.

— Циолковский не работал над ракетами как инженер. Он слишком опережал свое время и существовавшие тогда технические возможности,— сказал Феоктистов.— Он выступал как производитель идей, переводя их из плана чистой фантастики в духе Жюля Верна в план потенциально осуществимой и вполне реальной научной задачи.

Циолковский предложил создать искусственный спутник Земли как первый шаг к освоению межпланетного пространства — это сделано.

Он предложил управляемую ракету и обосновал возможность получения космических скоростей полета — это сделано.

Он предложил идею составных ракет для достижения космических скоростей — эта идея претворена в жизнь.

Он исследовал условия полета в среде без тяготения, определил угол подъема ракеты, изучил атмосферные условия для торможения при спуске — все эти исследования легли в основу развивающегося космоплавания.

Я испытываю глубокое восхищение перед этим ученым, мечтателем и прожектером из глухой провинции. Конечно, он был в чем-то чудак с забавными и неожиданными странностями: построил какой-то сложный агрегат для шинкования капусты, конструировал ножную пишущую машинку, слушал голоса «ангелов»...

Но это не умаляет Циолковского. Он обладал могучей и научно оправданной верой в осуществимость и неизбежность вторжения человека в космическое пространство, и эта убежденность увлекала других. Главная миссия Циолковского, по моему мнению, в том, что он был и остается великим агитатором великой идеи.

Уже поколение, родившееся в начале нашего века, приступило к тому, чтобы облечь мысли Циолковского в металл, а его предвидениям придать убедительность факта. В первой стадии это был процесс стихийный, неорганизованный. Как уже не раз случалось в истории науки, у истоков нового дела стояли чудаки и энтузиасты.

Одним из таких энтузиастов был Сергей Королев, впоследствии академик и крупнейший конструктор искусственных спутников и космических кораблей, скончавшийся в январе этого года.

— Какие книги, каких писателей вы предпочитаете?

— Я люблю книги, которые обязывают размышлять. Они не часто мне попадаются. Очевидно, я неважно ориентируюсь в современной литературе. Порой, прочтя страниц пятьдесят, вижу, что даром теряю время на эту книгу, но жаль уже потерянного времени, и тогда дочитываю ее до конца, отчего досада лишь увеличивается.

Люблю сатириков — от мрачноватого Щедрина до неувядающих Ильфа и Петрова и недавно прочтенного мною Булгакова.

...Еще мальчишкой я узнал, что такое война. Ценю книги, воспитывающие отвращение к насилию. В том, что американские парни совершают сейчас во Вьетнаме, повинна в какой-то мере антигуманистическая литература, которая раскрашивает войну в заманчивые рекламные краски. Скверно, когда они думают, что это дело для настоящих мужчин. Рано или поздно они поймут, что их обманули.

— Что вы считаете самым важным в художественном произведении?

— Правдивость и насыщенность мыслью. Дело давнее, но я вспоминаю вызвавшую когда-то споры картину Никонова «Геологи». Я сам ломал вокруг нее копья с Алексеем Леоновым. На мой взгляд, это вполне реалистическая картина, с мыслью, с четким содержанием: романтика тяжелого труда. Быть геологом — значит много работать, мало отдыхать, носить груз, натирать мозоли. Это не расхолаживание, это правда. Правда умных не отпугивает.

Вообще всякая попытка навязать заведомое мнение вызывает сопротивление. Новое нельзя создавать на помочах ни в технике, ни в искусстве. Авторитеты нужны вовсе не для того, чтобы охлаждать пыл самостоятельного мышления. Без осмысления и переосмысления не будет движения вперед.

— Что вы думаете о роли машин в наше время?

— Думаю, что с каждым годом их роль в хозяйственном управлении будет быстро возрастать. Расчетная область, всегда считавшаяся привилегией человека, уже отдана в руки машин. Это первый признак, что важнейшие функции интеллекта мы постепенно передаем машинам. За человеком пока остается область творчества. «Осмысливание» образов автоматами идет медленнее, но уже ясно, что оно не только возможно, но и неизбежно. Со временем будет создан, очевидно, механический мозг, более выносливый и долговечный, чем органический.

— Скажите, ученые бывают суеверны?

— Я могу говорить о тех, кого знаю. Я бы сказал, что мы суеверны наоборот. Мы помним приметы, чтобы постоянно их нарушать. «Восход-1», как известно, был запущен в понедельник, в «день тяжелый». Порой мы возвращаемся с пути — назло примете. Удачное решение одной сложной проблемы мне пришло в голову, когда дорогу мне перешла женщина с пустыми ведрами. Я это запомнил.

— Какие люди вам нравятся и какие нет?

— Я люблю самых разных людей, за исключением уголовников, милитаристов и тех, кто живет чужим трудом. Я не люблю людей, придерживающихся в жизни принципа «держать и не пущать». Это самое простое, но и самое вредное в жизни.

— Что вы думаете о своей славе?

— Что я получил не причитающуюся мне долю и в долгу у нескольких тысяч людей, вложивших в полет «Восхода» не меньше меня. К сожалению, сущность известности в том и состоит, что ею пользуются немногие, а большинство остается за пределами популярности. Нужно только не забывать, что ты концентрируешь на себе внимание, которое должно быть отдано многим тысячам. Володя Комаров хорошо как-то сказал, что мы получили медали «За освоение целины», хотя наше участие ограничилось тем, что «Восход» «вспахал» шесть сантиметров поля. Вот вам капризы успеха.

— Вы уверены, что побываете на Луне?

Этот вопрос я задал совсем недавно, в день сорокалетия Константина Петровича. Мы стояли у окна, выходящего на проспект Мира. Ртутные лампы фонарей тщетно боролись с наступавшей ночью. Луна еще не всходила.

— Я попытаюсь до нее добраться. Полет на «Восходе» для меня лично существенный шаг на этом пути. Но я прекрасно понимаю, что с каждым годом количество желающих будет расти, чего не скажешь столь уверенно о моих шансах...

Прямо перед окном уходил в небо освещенный прожекторами обелиск, поставленный завоевателям космоса. Звезды медленно кружились вокруг этой облицованной титаном стрелы, направленной в мир, который еще предстоит обжить людям с Земли.