К середине 1991 года во многих подразделениях Военно-космических сил густо перемешались подлость и благородство, карьеризм и бескорыстие, высокие порывы и циничная расчетливость. «От этого, — подчеркнул как-то генерал Белоцерковец, — подлость видится как благородство, а благородство отдает подловатостью».
29 июня начались сборы секретарей парткомов Вооруженных сил, первые после реорганизации армейских партийно-политических структур. Выступающий с докладом генерал-лейтенант М.С. Сурков поставил задачу изгонять из партии тех, кто хочет подорвать ее изнутри. Имеются в виду сторонники ликвидации армейских партийных организаций. Генерал ответил, что такие люди есть и среди руководителей Вооруженных сил и среди рядовых партийцев.
По ходу доклада в критическом плане Сурков упомянул космодром Байконур, начальника его военно-политического отдела полковника Н.И. Козловского. «Из восьми освобожденных секретарей парткомов космодрома Николай Иванович Козловский послал в командировку за отбором молодого пополнения пять офицеров».
Анатолий Григорьевич был очень удивлен многим, что происходило на этих сборах. Он прекрасно знал полковника Козловского, сильного офицера-воспитателя, и сейчас не понимал, почему генерал-лейтенант Сурков подвергает его критике.
Козловский знал хорошо, что делает. Решение принял исходя из складывающейся обстановки на космодроме. Полгода назад космодром получил более двух тысяч молодого пополнения. Более 80 процентов прибывших считали, что военная служба непрестижна. Около десятка новобранцев прибыли на Гагаринский старт с партбилетами демократов. Разговоры в солдатской среде ведут не о космосе, а о кооперативах. Вслед за молодыми солдатами в космические части потянулись вереницы эмиссаров из Прибалтики, Украины, других республик. Особенно полковнику Козловскому запомнились две сволочные эмиссарские группы, прибывшие на Байконур тайком, независимо друг от друга: чеченская и дагестанская. Прибыли-то независимо, а задачу преследовали одну: организовать беспорядки и резню в частях Байконура, а затем дезертировать с оружием...
Потому и послал Козловский лучших людей для отбора молодого пополнения. Чтобы уже на этом этапе отсекать, по возможности, больше всякого дерьма.
Белоцерковец недоуменно размышлял, за что же генерал Сурков раскритиковал Козловского?
После доклада было много интересных и умных выступлений. Особенно запомнилось выступление генерала-майора Г.Н. Батанова — представителя Ракетных войск стратегического назначения. Геннадия Николаевича очень хорошо знали многие в Военно-космических силах как человека высокопорядочного и умного, оказывающего посильную помощь военному космосу. Он заявил прямо и честно, что отток партийных рядов усиливается, и назвал истинную причину: «Раньше в основе приема в партийные ряды лежал меркантильный интерес. Сейчас этот интерес ушел на задний план...»
Наконец сказана правда о привлекательности коммунистической партийности. Именно в выгоде принадлежности к партии, а не в желании строить светлое коммунистическое будущее заключается стремление офицеров вступить в партийные ряды. Коль ты не коммунист, не будет тебе продвижения ни по службе, ни по должности.
К сожалению, больше никто из выступавших не развил эту правдивую мысль, и Батанов остался в одиночестве. А выступавшие были солидных рангов, высокого уровня, в том числе секретари ЦК КПСС Дзосохов и Купцов.
В выступлении Дзасохова Белоцерковцу понравились слова о новых моментах в Проекте новой Программы партии. «Не только атеисты, но и верующие могут быть коммунистами. Ленин, в свое время, говорил, что верующий может быть в партии, если он честный человек, если он признает нашу программу».
«Да-а, — подумал генерал, — видать, совсем плохо приходится нашему ЦК, коль такое говорят. Вспомнилась философия шолоховского деда Щукаря, который говорил, что когда ему бывает трудно, то он «натурально прибегает к Богу». В этой мысли он убедился несколько позже, слушая ответы секретаря ЦК КПСС Дзасохова на вопросы из зала. Он понял, что сейчас ЦК не так всевластен, как был, и готов прибегнуть не только к Богу, но и всякой соломинке, чтобы остаться на плаву. «Если у вас есть еще дополнительные резервы, — раздраженно отвечал секретарь ЦК, — выкладывайте, чтобы дополнительно нас мобилизовать. А задавать вопросы мне? Задавайте их себе. Я перед вами выступаю как ваш товарищ по партии, а не как представитель кабинета министров. И давайте консолидироваться. А то все кивают на ЦК. Мы все можем свободно поменяться местами...»
Белоцерковец попытался представить себе, как года два-три назад секретарь ЦК КПСС вдруг приходит и говорит: «Давай, Толя, поменяемся с тобой местами — ты иди в ЦК, а я на твое место в болеющие дедовщиной космические части». Как ни пытался представить, не получилось.
Не менее удивило генерала и выступление другого секретаря ЦК КПСС Купцова, который начал еще круче: «Многое из того, что я буду говорить, не будет совпадать с вашей точкой зрения. Точно так же, как на иные ваши вопросы вы не получите ожидаемых ответов».
«Вот тебе и единомышленники в партии! — раздраженно подумал Белоцерковец, — оказывается, что ЦК — эта партийная головка — уже думает не так, как девятнадцать миллионов коммунистов. Ох, не к добру это».
«Мы сами отменили статью в Конституции, а теперь вынуждены бороться с оппозицией, которую сами же и создали. Мы сегодня имеем реальную многопартийность и чувствуем горячее дыхание оппонента в затылок. Блоки и движения имеют сегодня силу, объединяясь на базе антикоммунизма. Бороться с оппозицией партия пока не умеет...»
«Ну вот и дошли, наконец. Господи, какие же слабаки угнездились в ЦК!» — раздражение не оставляло Анатолия Григорьевича. Еще недавно ЦК КПСС был глыбой, считал, что только ему одному открыта истина. Он, во главе с Горбачевым, не желал даже думать, что рядовые коммунисты могут судить иначе, чем ЦК. Он силой втискивал их в рамки цековских умозаключений, высосанных из пальца партийными теоретиками типа Волкогонова.
Не принесло облегчения и выступление перед участниками сборов Министра обороны маршала Д.Т. Язова. Дмитрий Тимофеевич выступал содержательно и страстно. Отметил, что армия насчитывает 3 миллиона 200 тысяч человек. Что оборонительная доктрина сейчас требует пересмотра. На западе сейчас нет ни одного государства, которое не предъявляло нам территориальных притязаний. Швеция требует нового дележа нефтеносного шельфа, Финляндия требует Выборг, немцы — Восточную Пруссию, румыны — Молдавию, венгры — Буковину, чехи — Ужгород. Турция, Ирак, Иран, Афганистан, Китай, Япония тоже ищут притязания. И даже корейцы требуют. Если все отдать, то останется у нас только Смоленск с одним нашим Западным командованием. Японцы говорят: «Ну что вы держитесь за какие-то мелкие острова, у вас ведь огромная территория?» Мы отвечаем: «Потому и огромная, что мы ничего никому не отдаем».
Сейчас имеется опасность распада СССР. Единственный организм, который не пошатнулся — это армия. Но есть опасность департизации. Этого не будет, как бы ни старались перевертыши типа Волкогонова, Уражцева, Мартиросяна. Они не войдут в историю даже через задний проход. И никто им на могилы цветов не принесет. Я вступил в партию в 1942 году, и главной моей привилегией было первым подняться в атаку. Волкогонов не поднимался в атаку, и единственным побудительным мотивом его поступков является месть за репрессированного отца. Но разве он один репрессирован? Разве кто говорит, что репрессии — это хорошо? Конечно, нет. Но нельзя же обливать армию, в которой дослужился до генерал-полковника, с таким подоночным удовлетворением. Сейчас многие лавируют, чтобы не потеряться, в том числе и Руцкой. Многие из партии выходят, десятку на взносах экономят. Во-вторых, думают: не буду ходить на собрания, критиковать меня не будут, а ведь я — подлец от природы. Многие кинулись в поиски дворянских корней, герцогства и прочего.
Вы, партийные работники, должны знать в воинских коллективах на кого опереться. Сейчас работать с целыми подразделениями нельзя. Надо работать с конкретным человеком. Чтобы занять душу солдата и офицера. Почему в церковь идут люди? Потому, что там любят людей и помогают словом нуждающемуся. И не случайно за мощами святого Серафима недавно шло более тридцати тысяч человек. Мне Алексий II сказал: «Обратитесь к командирам и политработникам, скажите им, что сейчас идут попытки задушить православную церковь, пытаются размыть добрые отношения русского воинства и русской православной церкви. Мы должны поддержать русскую православную церковь». «Неплохо будет всем партийным работникам, — продолжил маршал, — хорошо познакомиться с Библией и другими православными книгами».
Слушая эти слова маршала Язова, Белоцерковец нисколько не удивился рекомендации старого фронтовика, ветерана. Он хорошо знал, по словам одного верующего офицера, что достаточно начать чтение Библии, как сразу же попадаешь в живой светлый мир и оказываешься в твердой, граненой и сверкающей, как алмаз, системе духовно— нравственных координат. Может ли быть что нужнее для политработника, для человека, которому поручено воспитание людей, воинов.
Живое, любящее, теплое дыхание Бога-Отца, Бога-Сына, Святого Духа, — говорил генералу тот офицер, — это не фальшивые тезисы о лживом партийном товариществе. Щемящая и трепетная тоска по тому, что раньше нельзя было приобщиться всем к этой сокровищнице, к этой самой прочной жизненной опоре. Приобщиться в открытую, не тайком, украдкой.
«Неужели, — думал генерал, — потребовались такие огромные потрясения, чтобы Министр обороны поставил задачу: читать Библию?»
Как трудно стать христианином после десятилетий неверия. Но как хорошо становится на душе, когда главный военачальник страны говорит, что всем надо хорошо познакомиться с Библией...
«Я сам недавно сделал для себя большое открытие — прочитал Библию, — продолжал Язов, — мы также должны читать Есенина, Булгакова, Бунина.
Вы думаете, предатели Родины будут счастливы? Никогда! Даже Лимонов из Парижа, бывший диссидент, кричит нам: что же вы делаете, вы разрушаете благо, вы — самоубийцы! Или возьмите одного известного академика — это же ненормальный, даже Буратино умнее его. Брат его служит у нас в Генштабе, недавно зашел, предлагает что-то. Ну, я послал его по «маршруту».
Армия должна быть коллективной и по форме, и по содержанию, ибо само оружие стало коллективным. Нам надо вырабатывать коллективизм — это ваша главная задача. Никогда ни один партработник не решит эту задачу без взаимодействия с командирами, поскольку без единоначалия армии не обойтись. И хотите вы того или нет, надо непосредственно взаимодействовать с командирами, которые отвечают за все. А партийный руководитель должен быть заинтересован, чтобы те вопросы, за которые отвечает командир, решались хорошо.
Народ нам верит. Я каждый день получаю сотни писем, люди требуют: «Куда вы смотрите?»
Вопрос сейчас стоит так: «или — или». Или сохраним Союз и армию, или разбредемся по национальным квартирам. Мы не должны бездействовать».
После доклада маршала Язова посыпались вопросы, на которые он отвечал искренне и заинтересованно.
— Ваше отношение к тем, кто выходит из партии?
— Сложный вопрос. Теоретически, конечно, могут. Но я думаю, что тот командир, который сейчас выходит из партии, — порядочный подлец.
— Что будет с нами в случае департизации армии?
— Что касается департизации, то, во-первых, мы не должны ее допустить, а, во-вторых, если это произойдет, то вернетесь все в общий строй на соответствующие должности.
— Почему вас критикуют за привилегии?
— Критикуют за машины. За мной всегда идут три машины. И кое-кому это не дает покоя. Да я хоть сейчас готов отдать их, разве моя задница не уместится в одной машине? Но мало кто знает, что это связные машины, что без связи в любой момент министру обороны нельзя. Вот и полощут.
После доклада маршала Язова перед участниками сборов выступил начальник Главного военно-политического управления СА и ВМФ генерал-полковник Шляга В.Н. Предупредив, что будет выступать колко, он подчеркнул, что затем предоставит возможность критиковать: в чем он прав, а в чем неправ. Между тем, ничего колкого в выступлении Шляги не было. Просто он изложил драматическую ситуацию, сложившуюся в стране, а, следовательно, в армии. Подчеркнул, что государство вступило в крупнейшую после Октября пору потрясений. Идет обнищание экономики. Пропагандируется иезуитский лозунг: «Патриотизм — это черта негодяев». Партия больна. Многие негативные явления из общества перетекли в армию. Уже второй год не удается остановить падение воинской дисциплины. За два года погибли 1 300 военнослужащих. Произошел резкий рост «дедовщины». Дезертиров насчитывается 5,7 тысяч человек, а к осени будет в 5 — 7 раз больше.
Приводимая генерал-полковником Шлягой статистика выглядела удручающе и тяжело подействовала на слушающих его доклад.
Приказ генерала Куринного: готовиться к командировке для работы в космических частях крымской дислокации. Там он должен вручить боевое знамя недавно сформированному в новой структуре военно-космическому соединению. Вручение намечено на 16 августа 1991 года. Группа офицеров политуправления вылетела в Симферополь 14 августа. Задача стояла одна: изучить, как в космических частях прошла встреча и ввод в строй молодого пополнения, а также офицерские настроения.
Вечером группа собралась в штабе, чтобы доложить генерал-лейтенанту Куринному результаты первого дня работы. Докладывали майоры Гайдук С.П. и Зубаиров И.Х. Выводы оказались удручающими. Стало ясно, что молодое пополнение до призыва уже подверглось влиянию различных партий и движений. Больше половины молодых солдат, с которыми беседовали члены комиссии, заявили, что они негативно относятся к Советской власти и предлагают ее заменить. Правда, за сохранение СССР высказалось около 70 процентов новобранцев. Одна треть призванных состояла в Демпартии России, Рухе, украинской партии анархистов. Почти каждый третий молодой солдат считает, что «дедовщина» — это естественное явление, его надо как-нибудь перетерпеть. Несмотря на неплохое, в целом, состояние дисциплины в части, были обнаружены новые элементы унижения молодых солдат. «Старики» заставляли их быть «дневальными по окнам казармы», зашивать карманы, чтобы не держать в них руки, «сидеть по команде «смирно» у телевизора...»
Группа собиралась работать в части еще несколько дней. Но утром 19 августа в гостиницу, где находились члены комиссии, зашел начальник политотдела полковник Мищенко Петр Николаевич: «Вы не включаете телевизор. В Москве правительственный переворот. Игорь Иванович срочно вылетел в столицу. Передал, чтобы вы тоже не задерживались».
События нарастали динамично. Полномочия Президента СССР Горбачева 18 августа 1991 года перешли к вице-президенту Янаеву.
19 августа 1991 года.
17.30. Доклад из Байконура: реакция на создание ГКЧП, в целом, положительная. В частях гарнизона г. Краснознаменска; в целом, одобряется создание ГКЧП. Но офицеры задают вопросы, в том числе, законно ли создание ГКЧП?
Из академии Можайского доложили: в Ленинграде идут два несанкционированных митинга, распространяются призывы Ельцина «К гражданам России».
Из Главного Военно-политического управления СА и ВМФ поступило указание:
«В 20.00 в Москве и Московской области будут направлены делегации Моссовета и Верховного Совета РСФСР в воинские гарнизоны с призывом личного состава к неповиновению. Примите меры».
Приказом начальника штаба Космических частей установлен усиленный режим и круглосуточное дежурство во всех управленческих звеньях.
23.00. Доклады из всех космических частей пришли без изменений. Только в Ленинграде по телевидению выступили Собчак и Беляев. Собчак назвал события кратко: путч.
23.50. Из дальневосточных космических частей поступили доклады, в которых сообщается, что по местному радио передается обращение краевого комитета солдатских матерей — не выполнять приказы командиров.
На Камчатке постоянно идут телепередачи в поддержку Ельцина.
20 августа 1991 года.
9.20. Доклад из Приморья. Радио Владивостока сообщило о переходе отдельных частей и подразделений на сторону Ельцина. В частности, что Таманская и Кантемировская дивизии отказались подчиняться ГКЧП.
11.00. Доклад из академии Можайского. Все заводы Ленинграда на Дворцовой площади. Милиция не поддержала ГКЧП. Собчак без перерыва выступает по телевидению.
16.25. У здания Верховного Совета РСФСР с 12.00 до 15.00 шел огромный митинг, примерно 200 тысяч участников. Выступили Ельцин и Шеварднадзе с призывом к гражданскому неповиновению. Создаются баррикады, отряды самообороны, выдаются противогазы, собираются средства и питание.
17.30. По Тамбовскому радио выступила депутат Верховного Совета РСФСР Людмила Кудимова, доверенное лицо Ельцина. Призвала не выполнять решения ГКЧП, воинским частям переходить на сторону Ельцина. Среди офицеров гарнизона резко разделились мнения по поводу правомерности введения чрезвычайного положения.
Камчатка. Предгорисполкома на стороне Ельцина.
Якутск. Президиум Верховного Совета Якутии поддержал ГКЧП.
Комсомольск-на-Амуре. По телевидению Девятов назвал происходящее фашистским путчем.
Уссурийск. По телевидению передано обращение Ельцина. На вольфрамовом комбинате началась политическая забастовка.
Улан-Удэ. Позиция нейтральная.
Приозерск. Состоялся митинг в поддержку ГКЧП.
Колпашево. Горисполком выступил в поддержку Ельцина.
Воркута. Не признают ГКЧП. Требуют возвращения Горбачева. Бастуют 11 шахт.
Щелково. Горисполком призывает не выполнять решения ГКЧП.
Ленинград. Собчак назвал ГКЧП «хунтой». Проводится митинг на Дворцовой. Выдвинуты требования: 1) объявить КПСС вне закона; 2) дать возможность выступить по телевидению Ельцину и Горбачеву.
Плесецк. Председатель Архангельского горсовета Иванов осудил ГКЧП и обратился к военным с призывом переходить на сторону Ельцина. Офицеры космодрома разделились «за» и «против» ГКЧП.
21 августа 1991 года.
Байконур: обстановка стабильная.
Плесецк. Передается обращение Ельцина по телевидению.
14.00. Радио России сообщило об открытии сессии Верховного Совета СССР.
17.00. Доклад Хасбулатова на сессии Верховного Совета РСФСР. Смысл: преступная хунта совершила государственный переворот...
Многие офицеры штаба и политуправления ВКС пребывают в шоке от краха переворота. Иные временами краснеют от собственных высказываний за эти три дня и скромно молчат.
18.20. Генерал Белоцерковец провел совещание офицеров политуправления. Инструктаж короткий: всем отмобилизоваться, не расслабляться, набраться терпения.
В вечерней программе «Время» целыми пачками стали зачитываться осуждения заговорщиков.
Мария Сергеевна Титова — начальник партучета политуправления, узнав из телепрограммы, что «заговорщики» рассеяны, с горечью сказала: «Господи, неужели нами руководят такие дураки, что даже переворот не могут сделать толком. Боже мой, сколько людей пошло за ними, а они такие немощные. Теперь опять пойдет разгул мафии».
Большинство офицеров со вздохом говорят: «Опять армию подставили... Армия опять в дураках».
Немощность «гекачепистов», непонятность их действий приводила иногда к комичным ситуациям. Полковнику Мустонену Александру Хейновичу было поручено подготовить текст обращения Военного Совета Космических частей к личному составу. Но динамика событий нарастала с такой быстротой, что он не успевал за ними и, в конце концов, бросил эту работу.
В первый день ГКЧП полковник Соловьев зашел в кабинет подполковника Житлухина Леонида Петровича, начальника отдела кадров политуправления, и передал требование руководства, составить план мероприятий на весь период чрезвычайного положения. На что Леонид Петрович иронично спросил: «На какой срок?» — «На полгода». — «Давай, Николай Алексеевич, подождем пару дней, может, и план составлять не придется». Так и случилось, как в воду глядел. Несколько позже прошла команда на уничтожение всех документов оперативной группы политуправления, в том числе ориентировок сверху, указаний, шифровок, сводной таблицы анализа отношения к ГКЧП по космическим частям. Полковнику Н.А. Соловьеву как неофициальному начальнику штаба пришлось заняться этим неприятным делом. Он даже пошутил: «Надо спрятать по экземпляру каждого документа, чтобы при следующем перевороте не ломать голову при составлении».
На следующий день, 22 августа, начались «разборки» на всех уровнях. Генерал-лейтенант Куринной собрал всех сотрудников: «Я прошу ничего не записывать и толковать сказанное мною правильно. Не так, как один начальник в НИИ-50. Вывесил телеграмму за подписями генерал-полковника В.Л. Иванова и моей на видном месте, хотя Иванов к ней вообще не причастен».
Игорь Иванович имел в виду телеграмму, поступившую из Главного Военно-политического управления 20 августа. В ней сказано:
«Приказом Министра обороны в связи с обострившейся внутриполитической обстановкой в стране, объединения, соединения, части и учреждения всех видов Вооруженных Сил на Территории СССР приведены в боевую готовность — «повышенная».
Предлагаем:
П.4. Развернуть широкую работу по разъяснению среди военнослужащих, рабочих и служащих, членов их семей заявления Советского руководства, обращения к советскому народу, документов, принятых Государственным Комитетом по Чрезвычайному Положению в СССР, обращая особое внимание на роль и место Вооруженных сил в нынешней ситуации, их особую значимость в обеспечении охраны общественного порядка и безопасности государства, общества и граждан в соответствии с законом СССР «О правовом режиме Чрезвычайного положения» и постановлением ГКЧП СССР.
П.5. Организовать взаимодействие со здоровыми силами республиканских и местных правоохранительных органов власти, КПСС, КГБ с правоохранительными органами, общественно-политическими объединениями, поддерживающими Конституцию СССР, усилия по восстановлению законности и правопорядка в стране. Принимать активное участие в разъяснении мер, принимаемых ГКЧП СССР, разоблачении действий деструктивных сил в трудовых коллективах, среди учащейся молодежи.
Н. Шляга
19.08.1991»
На совещании Игорю Ивановичу был задан вопрос о том, как вести себя в случае вызова в прокуратуру. Уже ходят упорные слухи, что это скоро произойдет. «Надо отвечать, как все было, — начал генерал. — С самого начала, не приемля курс ГКЧП, космические части, оставаясь верными президенту и советскому народу, продолжали решать космические задачи. Личный состав, как располагает Военный Совет, проявил организованность и дисциплину, провел три успешных запуска космических аппаратов, более 5 тысяч сеансов управления космическими комплексами и системами.
Военнослужащие проявили зрелость, не приняли сторону ГКЧП. Они нигде не включались в гражданские структуры. В это трудное время мы восприняли выступление М.С. Горбачева как программу действий. Тем самым, на деле еще раз доказали преданность личного состава космических частей Конституции и Президенту СССР. Вот так и только так надо расценивать нашу недавнюю работу».
26 августа 1991 года генерал-майор Белоцерковец подал в отставку. Накануне издан приказ нового Министра обороны Шапошникова о департизации. Значит, вскоре будет и о деполитизации. Он не ошибся. Накануне разговаривал со знакомым работником ЦК. Тот рассказал: «Был вчера на работе в ЦК. Здание разгромлено, разбито, бухгалтерия развалена, в комнатах все ободрано, телефоны унесены. Полный развал».
Полковник Соловьев докладывает:
— Меня вызывают в прокуратуру к майору Аксютину.
— Зачем? — поинтересовался Анатолий Григорьевич.
— Этому вызову предшествовало посещение прокурором генерал-лейтенанта Куринного. Шеф вызывает меня. Следователь, майор Аксютин, задает вопрос: «Какие документы вы сожгли?» Я ответил. «На каком основании вы уничтожили этот документ?» Я показал выписку из приказа, где сказано, что шифротелеграммы, не представляющие интереса, уничтожаются по минованию надобности. «Мне все ясно», — ответил Аксютин. Попросил копию акта на уничтожение шифровки Шляги. Я отдал и ушел.
— А почему тебя вызывают в прокуратуру?
— После разговора с Игорем Ивановичем следователь зашел в мой кабинет. Показал документ на право проверки и изъятия любых бумаг и сказал: «Прошу вас прибыть завтра ко мне и быть готовым ответить на два вопроса: 1) кто дал вам команду на уничтожение документов? 2) на каком основании вы уничтожили документы?
— И что ты решил ответить?
— Отвечу, как все было. У следователя я дал подписку об ответственности за ложные показания.
Генерал-майор Белоцерковец не оправдывал переворот и не считал, что этот метод может быть действенным. Но был ли это переворот? Или это была ошибка? Он хорошо знал почти всех членов ГКЧП и сейчас испытывал большое сострадание к этим людям. Они — не жестокие заговорщики, они хотели сохранить Союз. Анатолий Григорьевич понимал, что их могли подставить. Переворот был настолько странным, что в нем больше противоречий, чем измены. Если бы это делали матерые заговорщики, то они тут же арестовали бы массу народа, не допустили бы митингов. Очень многие сейчас презирают ГКЧП за то, что не применили силу. А Белоцерковец не мог. Несмотря на то, что он лично пострадал от этого переворота, в действиях гекачепистов, в их по-детски беспомощном жесте Анатолий Григорьевич усматривал что-то человеческое.
Вскоре, а точнее 28 августа 1991 года, вышел указ нового Министра обороны №413, где первым пунктом запрещалась деятельность организационных структур политических партий и движений в Вооруженных силах.
Политическое управление космических частей перестало существовать.
Адъютант генерал-лейтенанта Куринного И.И. три дня подряд «сматывает удочки» шефа — выносит из кабинета имущество в картонных коробках.
Из коммунистов вылепили образ внутреннего врага. Но о компартии, как о монолите, говорить было неправомерно. Белоцерковец хорошо знал, что в ней состояли люди разные, незаслуживающие этого образа. Генсек оставил партию, поверг в тяжелейшую ситуацию партийно-политических работников, да и всех коммунистов. Партию запретили, конфисковали имущество. Анатолий Григорьевич не понимал, почему так происходит. В мировой практике, когда авторитаризм кончается, компартии выпускают из подполья. А здесь — наоборот. Какая же это демократия?
Началась трагедия партполитаппарата космических частей, самая безобидная трагедия, в сравнении с трагедией народа. Изуродованное сознание многих политработников никак не может освободиться от идеологических тисков. Измученные, ограбленные души, взращенные на непристойных и позорных трудах цековских философов с учеными степенями. Их диалектическая изворотливость выручила и сейчас. Большинство из них мигом перескочили баррикады и, даже не извинившись за прошлое, продолжают зарабатывать себе прокорм на противоположных трудах. Они оставили на произвол судьбы тех, кто по их указкам, вколачивал в солдатские и офицерские мозги их же «научные постулаты».
Особенно жаль молодых политработников, до боли жаль видеть, как мучаются они, брошенные всеми на всех ветрах.
В партучете полным ходом идет раздача учетных партийных карточек, а по опустевшим кабинетам политуправленцев прохаживаются и примеряются новые хозяева.
Да, партия разгромлена, мертва. И каждого ее бывшего члена не ждет посмертная слава. А над политработниками совершается громкое или тихое радостное глумление: « Все путчисты — аферисты оказались коммунисты».
Для многих офицеров космических частей сложилась иная модель служебного успеха, иная манера поведения. Первое здесь — «раскоммунистититься», а второе — «одемократиться». Многие так поступают, и нельзя их за это судить. Когда партию предала верхушка, каждый бывший коммунист вправе выбирать свой собственный политический лагерь, как например, полковник М.И. Мусатов. Он стал председателем Московской организации ЛДПР.
В 17.00 5 декабря 1991 года состоялись проводы из рядов Вооруженных сил генерал-лейтенанта И.И. Куринного. Много добрых слов сказано по адресу Игоря Ивановича. Выступил командующий генерал-полковник В. Иванов, представители космодромов Байконур и Плесецк, Главного Центра управления космическими аппаратами, другие руководители космических частей и учреждений. Теплые пожелания и памятные подарки высказали и вручили Куринному генералы и офицеры Лобода, Борисюк, Федосов, Резников, Ермоленко, Маслюков, Гудилин. Все вроде хорошо, но внутренняя атмосфера оставалась нерадостной. Не только потому, что провожали из армейских рядов авторитетного работника, опытного профессионала. Как будто живого хоронили.
Об этом сказал Игорь Иванович в своем прощальном слове.
Он поблагодарил за добрые слова, затем помолчал немного и продолжил: «Каждый человек, однажды родившись, должен пройти все этапы, пережить все, что ему положено. Сегодня я переживаю самый сложный этап в моей жизни. Я не помню себя гражданским человеком. Мне 53 года, из них 37 я посвятил армейской службе. Конечно, в этом возрасте генералов не увольняют. Упразднены военно-политические органы, и я считаю, что это крупная политическая ошибка. Если вспомнить 41-й год, то боевая техника у нас была хуже, чем у противника. Да и меньше ее было поначалу. Но мы выстояли, потому что людей вели в бой командиры, а воспитывали комиссары. Хочу, чтобы вы все знали; меня никто под зад коленкой не выгонял. Но у меня есть свои принципы. Я не хочу уподобляться тем, кто цепляется, готов лезть в любую дырку, в подчинение к майору Лопатину. Поэтому и стою я перед вами уже как генерал запаса. Обидно видеть, когда еще остаются служить люди, гораздо старше меня. Как служат — это уже другой вопрос.
Сидеть сложа руки не буду. Дал согласие работать в одной новой организации, и, по-видимому, будем контактировать с космосом. Хочу высказать благодарность и признательность командованию, штабу космических частей, всем офицерам и генералам. Особенно Военно-политическому управлению и политработникам. Это самый маленький коллектив по сравнению с другими. Люди работали день и ночь. Хочу высказать просьбу — душевно поступить с ними. Не наша вина, что так случилось, но наша беда. И уже в ближайшем будущем с этой бедой придется что-то делать.
Хочу извиниться перед вами, если кого обидел. Спасибо вам, Владимир Леонтьевич. Спасибо всем».
В заключение церемонии проводов генерал-полковник Иванов еще раз вышел за трибуну. Сказал: «Дорогой Игорь Иванович! В этом зале мы много раз собирались, отмечали торжества, провожали друзей, переживали наши неудачи. Не думали и не гадали, что в этом году будем провожать вас. Период наш сложный и необычный. Но наш коллектив не растерялся — в этом и ваш вклад, и Военно-политического управления. Я вижу сейчас свою главную задачу в том, чтобы отстоять все то, что было сделано нашими предшественниками. Я еще раз говорю вам: мы вас не провожаем, а говорим — до свидания».
Затем состоялось прощальное застолье в уже бывшем Военно-политическом управлении. Как это часто бывало, накрыли скромные столы, налили по чарочке.
«Дорогие мои, любимые друзья, — начал Игорь Иванович. — В этой комнате мы собирались, поздравляли наших именинников, отмечали светлые даты. Сейчас поздравлять, особо-то, не с чем. Естественно, я не собирался уходить: в моем возрасте генералы не увольняются. Я знаю себя и, оценивая, считаю, что не зря трудился. Все, чего я достиг, начиная с 1955 года, достиг своим трудом, своей службой. Хотя при назначениях на должности, каких только легенд ни ходило. И что жена — дочь Епишева, и что Лизичев — мой брат, Горчаков — мой дядя, и прочее. Все не так, все обеспечено собственным трудом. Когда начинал службу, казалось, как далеко еще финиш. Со взводного артиллериста начинал. На политработу шел с неохотой, но потом полюбил. И сейчас считаю политработу самостоятельным видом боевой деятельности. Когда началась вакханалия в армии, больше всего было обидно за то, что те люди, которые нас учили, отреклись от армии, от политической работы. История учит, что главные в армии не танки и ракеты, а люди. Войной доказана эта истина. И вдруг то, чего больше всего боялись наши противники, сейчас выброшено на свалку. Гитлер издал директиву, чтобы партсостав не брать в плен, а расстреливать на месте, слишком опасными для него были политработники. Меня покоробило, когда генерал Кобец заявил, что «реформа в армии» наконец-то пошла, так как упразднены политорганы. Когда-нибудь он будет жалеть об этом, когда не на кого будет опереться.
Мы много работали, считая главным своим делом работу с людьми. Конечно, были у нас проблемы, ошибки, но все мы среди них окрепли. Хочу еще раз повторить: меня не выгнали из армии, я ухожу сам. Ухожу, потому что армия сейчас изменилась. Я шел не в эту армию, не в этой армии давал присягу. Я не могу понять, почему ликвидировали ту силу, которая армию цементировала. Мой уход — это мой протест тому, что произошло с Вооруженными силами и с политработниками...»
Несколько погрустневшие сотрудники постепенно разговорились, пошли шутки, побаски, прибаутки. Политсостав — ребята крепкие, стойкие ко всяким житейским неурядицам. Зашел летчик-космонавт Л.Д. Кизим. Они с генералом Куринным земляки. «У нас с Игорем Ивановичем дружба построена на компромиссе, — начал Кизим, — мы спорим, дискутируем и дружим. У нас дружба обычная, а не генеральская. Я зашел поддержать вас, Игорь Иванович. Вы сейчас переходите на мирные рельсы. Время сейчас такое — переходное. Только непонятно, кто к кому и что к чему переходит, что ушло, а что пришло. Я разделяю ваше понимание и ваше отношение к происходящим событиям. Сам я за КПСС, за миллионы ее прекрасных людей. Но не за ЦК КПСС».
Впервые за 7 лет (и в последний раз) в комнате политработников зазвучали песни. Чуть захмелевшие мужчины и женщины расслабились, забыв, что сейчас они сидят вместе последний раз в жизни. Завтра судьба разбросает их в разные стороны, в неизвестность.
Подполковник Зубаиров Игорь Хусаинович, улыбаясь, заговорил:
— Продавали нас, политработников, по-разному. Вешали, жгли, расстреливали. Но у нас была и нас выручала вера в то, что мы делаем великое дело — воспитываем защитников Отечества. Выживем и в этой передряге. Давайте лучше споем.
— Какую, Игорек, предлагаешь? — спросил Белоцерковец.
— Он, как великий сын татарского народа, предлагает русскую песню на татарский лад: «Ямщик не гони жеребец, мне некуда больше торопиться». Нам и вправду некуда торопиться теперь.
Полковник Анищенко Алексей Иванович под веселый гомон друзей вдруг говорит: «Слышали современный анекдот о национальном единстве русских и украинцев? Нет? Ну слушайте.
Сидит дед-хохол у хаты, автомат Калашникова чистит. Подходит внук:
— Дида, чув, шо москали в космос полетилы?
— А уси, чы не вси полетилы? Узнай, внучку, якщо полетилы вси, то я и автомат чыстыты не буду».
В перерыве можно было наблюдать картинку: захмелевшие Леонид Денисович Кизим и полковник Алексей Анищенко смолят сигареты. Анищенко, тыкая пальцем в звезды космонавта, спрашивает:
— А вот вы, Леонид Денисович, что думаете о сущности бытия?
— Ничего не думаю, Алексей, я сейчас курю.
— Нет, я в широком смысле?
— И в широком не думаю, я курю.
— Я тоже курю, но думаю.
— Что ты думаешь?
— Думаю, что бытие определяет сознание.
Прощальный вечер набрал силу, и все присутствующие с благодарной доброжелательностью улыбались, слушая «диалог». Леонид Кизим, единственный «неполитработник», не побоялся зайти на прощальную вечеринку, тогда как многие другие осторожничали, шарахались от политсостава в сторону, как от прокаженных. Пошли тосты. Игорь Гунько — самый молодой в политуправлении — поднялся и заговорил весело: «Огромное вам спасибо, Игорь Иванович. Здоровья вам. Всем тем, что у нас сейчас есть, мы вам обязаны». Игорек забыл, что у нас с сегодняшнего вечера не осталось ничего, ни жизненной стабильности, ни должностей, ни уважения в войсках. Конечно, он хотел сказать о другом, но так получилось, и все рассмеялись.
Полковник Саша Шандров, попросил слова. Он, Шандров, много лет служил на Байконуре. Это исключительно добросовестный, неимоверно трудолюбивый офицер, можно сказать, почти стерильной исполнительности и порядочности. Байконур приучил его выражать свои мысли с математической точностью, с применением цифр, процентов, обобщенных данных.
«Уважаемый Игорь Иванович, — начал Саша, — я под вашей рукой служу уже шесть лет. А точнее шесть лет и три с половиной месяца. А еще точнее — не служу, а служил. Срок солидный. За эти годы я несколько раз был у вас под колпаком. Но я от вас научился многому, умению организовать дело. Вы не были ко мне в претензии на 70 — 80 процентов по тем задачам, которые я готовил. Вы задавали в нашем коллективе тот тон, который нужен для космических частей. Вы заложили в насте качества, которые не дадут нам погибнуть сегодня. Ваша длинная рука всегда распространялись на всех нас, и всегда нас прикрывала. Эта ваша рука поможет нам вылезти и из сегодняшних передряг. За вашу поддержку на всю оставшуюся жизнь».
Пошли песни о сотне юных бойцов, о «чужой хате», о ямщике, чтобы не торопил жеребца.
Поднялся с тостом отставной генерал Николай Тимофеевич Кандарацков. «Я хоть и старше вас, Игорь Иванович, но кое-чему у вас научился, особенно комсомольскому задору. Вот жизнь, слишком уж она такая сложная, и все в мире бренно. Пройдет немного времени, и вы будете думать: ну, что это я так переживал. Я по себе это знаю, думал и уходил тяжело. Ну, думаю, жизнь кончилась. Но вот выплыл и не грущу. И вы не будете грустить. Дарим вам от профсоюзной организации этот чайник, чтобы на досуге чаек попивали и нас вспоминали».
Генерал Куринной вдруг говорит: «Если у человека беда, рядом должны быть близкие люди. Я очень жалею, что сегодня с нами нет нашего первого командующего генерал-полковника Александра Александровича Максимова. Это был действительно человек великий. Я скорблю по такому человеку. Это был Человек с большой буквы! Светлой памяти его мой тост».
Борис Андреевич Суворов был грустноват и немногословен: «Из всех присутствующих здесь в нашей «конторе» я самый старший по возрасту. Вы, Игорь Иванович, прослужили 37 лет. Я прослужил 44 года, но считаю, что сделал для Вооруженных сил меньше, чем вы. Спасибо вам за ваш труд, вашу службу, ваше доброе к нам отношение.
Вечер вел генерал-майор Белоцерковец, вел умело, умно, непринужденно. Хотел, чтобы все могли высказаться, понимал, что это в последний раз. Говорили все, высказались все, кто хотел. Наконец говорит: «Слово имеет Игорь Иванович».
Поднявшись за столом, генерал-лейтенант Куринной сказал: «Начальник сам по себе ничего не значит. Он или крепок, или слаб своими подчиненными. Если подчиненные слабы, он тоже слаб. Если сильные — силен и начальник. Вы, мои дорогие, были сильными, получается, что и я не слабак. Сколько добрых слов мне здесь говорили, спасибо за них. Жаль, что их не слышала моя жена. Расскажу — не поверит. Она очень сильно переживает за меня. Мне предлагались хорошие должности, но я отказался. Если я 37 лет говорил одно, а завтра буду говорить противоположное, меня никто не примет. Вас я не бросаю, но я не хочу быть пешкой, поставленной на колени. Бьют нас сегодня сильно. Бьют, оскорбляют, унижают. Мне самому больно, но еще больнее за вас. Спасибо, что не жалели меня сегодня, что были откровенны. Ну, а что бьют — выстоим, выдержим.
Первому всегда достается больше всех. Есть восточная поговорка: «Когда верблюды не идут, и дело худо, то первым бьют всегда переднего верблюда».
Ушел «передний верблюд». Ушел избитый, уставший от унижений. Но не сломленный. Ушел один из сильных, из Гулливеров. Нет, не любят карлики Гулливеров, ох, как не любят.
Потом ушли и все остальные.