Мирный — столица космодрома Плесецк — молодой город, ровесник эры космонавтики. Это космический город, главная специальность которого — запуск космических аппаратов. Отличием Мирного от Ленинска — столицы Байконура — является то, что космонавты — редкие гости города. Они не стартуют с северной космической гавани.

Жители Мирного, преимущественно военный люд, сами заложили и город, и его традиции. Главная среди них прочная дружба, взаимовыручка ракетчиков. Сама жизнь и служба диктует ее — в одиночку ракету не запустить. Для большинства космодромщиков служба на стартовых комплексах — это годы трудного счастья. Для некоторых безрадостное время страданий. Иные уже никогда не вернутся с пусковых установок, навечно остались там.

Но куда бы ни попадали миряне на этой планете, Мирный с его вечным огнем обелиска навсегда остается в их памяти, притягивает назад.

Вот и Борис Николаевич Морозов, генерал-майор в отставке, недавний начальник военно-космических частей, только что вернулся из Штатов, приехал в Плесецк. Почти 32 года службы его прошло здесь, от лейтенанта до генерала дослужился в Плесецке, более 600 космических пусков осталось за спиной. Большинство запусков были успешными, но иногда...

То, что произошло на стартовой площадке 18 марта 1980 года для всех уже история. Для Морозова — навсегда сегодняшний день. Чуть тронет струны памяти, и мгновенно начинают звучать в ушах глухие взрывы.

Американский специалист по истории нашей космонавтики Джеймс Оберг излагает те события лаконично и скупо: «Однажды, как гласит фольклор ракетчиков, Татьянина церемония была беззаботно упущена. 18 марта 1980 года шедшие по расписанию приготовления к пуску с помощью Р-7 очередного спутника внезапно завершились самым страшным в истории космодрома бедствием. В ходе ее заправки ракета внезапно взорвалась, погибли при этом 45 человек. Позднее еще пятеро умерли от ожогов.

— Как установили позже, на одном из блоков, пристыкованных к ракете, открылась течь, полыхнуло пламя, и произошел взрыв пяти сотен тонн керосина и жидкого кислорода...»

По Обергу, все просто: течь, пламя, взрыв. Нет, не так все просто.

«Татьянина церемония», упоминаемая американским журналистом, сложилась на космодроме давно. Ветераны вспоминают о ее зарождении разноречиво, но суть одна: перед оставлением пусковой установки один из ракетчиков выводит на инеевой шубе бака окислителя слово «Таня». Сколько «Тань» улетело стой поры в космос, никто не считал. Много. Каждая Р-7А уносила по одной. Только 18 марта не было полета. Журналист не прав, «Таню» не успели написать, не дошло дело.

Полковник запаса Иван Федосеевич Климов точно помнит зарождение «Татьяниной церемонии». В те годы становления космодрома, запуски давались нелегко, с задержками по нескольку суток. В том числе и в стартовой группе подполковника Татьянкина Владимира Васильевича. Жили ракетчики дружно, о каждом знали почти все. В один из стартовых дней у Татьянкина родилась дочь. В стартовой команде, как это нередко бывает, зашел разговор о том, какое имя дать малышке. Кто-то предложил назвать Таней. Неизвестным автором это имя и было впервые выведено на корпусе ракеты огромными буквами. Возможно, появление надписи связано с фамилией командира, которого в обиходе доброжелательно называли «Таней». Не исключено и желание кого-нибудь из солдат боевого расчета «запустить в космос» имя любимой девушки. Незлобная шутка в тот раз обернулась большой удачей. Пуск прошел без сучка, без задоринки. «Таня» была расценена как счастливый талисман. С тех пор и повелось в Плесецке запускать ракеты по имени «Таня». Раз она на борту, значит, все пройдет успешно.

Вечером 18 марта 1980 года в гарнизонном Доме офицеров шло собрание партийно-хозяйственного актива. С докладом выступал недавно назначенный начальник космодрома генерал-майор В. Иванов. Едва закончил доклад, поступило сообщение: авария на пусковой установке, погибли люди. Семнадцать лет не знал Плесецк ракетных аварий, тем более — катастроф. Только в первые годы, давным-давно произошла одна авария в полете, да пуск не состоялся по техническим причинам. И вдруг — катастрофа. Эти мысли не оставляли Владимира Леонтьевича, пока фары машины не вырвали из темноты ворота КПП.

Полковник Морозов не был на собрании актива. Он решал другую задачу — контролировал ход предпусковых работ. Стартовый день шел к концу, до пуска — чуть больше двух часов. Все идет по плану. Ажурные конструкции площадок обслуживания плотно обрамляют заиндевелый корпус ракеты-носителя. На них спокойно работают люди. Морозов вместе с другими руководителями наблюдал их действия из поста остекленного небольшого сооружения, что непосредственно у ракеты, на нулевой отметке.

При подготовке ракеты к пуску инженер-испытатель выступает как инструктор, умеющий показать эксплуатационникам не только простые, но и сложные операции. Одновременно контролирует практические действия операторов. Морозов, как начальник комплексного отдела одного из испытательных управлений, контролировал действия «стреляющего» — первого номера. Если тот вдруг ошибется, контролирующий здесь же его поправляет: «Стой! Ты говоришь не так!»

Морозов всегда с какой-то внутренней тревогой наблюдал за действиями офицеров и солдат боевого расчета. Иногда нервничал, покрикивал. Вовсе не потому, что кто-то может ошибиться. А оттого, что бывают при запусках такие моменты, когда трагедии или драмы случаются вдруг вне вины или воли людей. В личном опыте, в жизни Бориса Николаевича отразилась судьба его поколения стратегических ракетчиков, полной мерой испытавших на себе трудности становления Плесецка.

После окончания заправки Морозов и его подопечный «стреляющий» подполковник Шмытов уйдут с нулевой отметки в бункер основного командного пункта. А пока стартовая команда продолжает заправочные операции.

С самого начала эксплуатации Р-7, или, как ее называли, «семерки», космодромы Плесецк и Байконур провели уже более восьмисот успешных пусков. Это свыше шестидесяти «семерок» ежегодно, в том числе и с экипажами космонавтов. Трудяга— космодром Плесецк к марту 1980 года уже имел двадцатилетний опыт эксплуатации ракеты-носителя, вынесшего на орбиту и первый спутник Земли, и первого в мире человека.

Наблюдая за действиями расчета, Морозов был уверен в людях. Хотя и несколько тревожился, но знал, что они профессионалы. Эта космическая часть начиная с 1964 года, провела уже 69 запусков «семерки». Сейчас готовился семидесятый. Среди расчета почти 80 процентов людей, имеющих от 10 до 20 запусков. Каждый десятый офицер — мастер, еще сорок процентов — специалисты первого и второго класса.

Пуск назначен на 21 час 16 минут. Морозов чувствует, что люди устали. Со вчерашнего дня ракета на стартовом комплексе. Время приближается к 19 часам. Мерный, даже нудноватый темп операций вдруг взвинтился нештатной ситуацией, а точнее — задержкой. При заправке третьей ступени ракеты жидким кислородом в стыке заправочного клапана и наполнительного шланга возникла утечка. Правда, до руководителей пуска эта информация не дошла, поскольку подобные явления происходили не раз. Заправщики смотрели на эту ненормальность спокойно, и знали, как поступать в подобных случаях. Делали то, что запрещено инструкцией, зато действует эффективно.

Один из заправщиков доставил на площадку обслуживания влажную хлопчатобумажную ленту и «перебинтовал» ею место утечки кислорода. От мгновенного смерзания ленты течь, как правило, устраняется.

К сожалению, протекание жидкого кислорода устранить не удалось. А возможно, такая попытка и не делалась. Некоторые ракетчики видели, что бьющая кислородная струя была отведена в сторону от борта ракеты алюминиевым желобком.

Заправка подходила к концу, но на пусковой установке громоздились огромные заправочные агрегаты. В целом, несмотря на множество достоинств, ракета-носитель Р-7А имела и недостатки. Один из них — недостаточная автоматизация предпусковых работ. Из-за этого боевой расчет был чересчур многочисленный, почти 430 человек.

На хронометре 19 часов 01 минута.

Внезапная яркая вспышка сверху у бака окислителя привлекла внимание солдат и офицеров. Через несколько секунд в нижней части ракеты-носителя прогремел мощный взрыв. Разразился сильный пожар, охвативший всю пусковую установку. Еще несколько взрывов потрясли окрестности — три или четыре. Никто не помнит точно. Рвались баки, каждый раз выбрасывая в ночное небо огромные клубы пламени и дыма. Огонь пожирал все вокруг — оборудование, сооружения. Людей.

Полковник Морозов ужаснулся. Всего за несколько секунд красавица ракета, боевой расчет, работавший на ней и около нее, превратились в прах. Взрывной волной выбило остекление боевого поста. На Морозове загорелась меховая куртка, но он этого не заметил. Ошеломленный, он продолжал смотреть на горящую пусковую установку. Не прошло и минуты, как «семерка» с космическим аппаратом провалилась вниз. Разорванные ошметки конструкций оседали, цепляясь за площадки колонны обслуживания. Пламя вихрилось, гудело, громыхало, трещало, расползалось по нулевой отметке и под стартом сотнями тонн кислорода и керосина. Скоротечность и мощность взрыва, высокая температура горения не оставляли никаких шансов на спасение людям, находившимся у ракеты и под ней. Почти мгновенно оборвались 44 жизни ракетчиков. Еще 43 человека получили тяжелейшие ожоги и ранения. Четверо из них скончались позже, остальные выжили. Пятая часть боевого расчета выведена из строя, десятую часть его составили безвозвратные потери.

Как только стихли взрывы, офицеры по команде: «Покидаем КП!» метнулись к бункеру основного командного пункта. Бегущий рядом с Морозовым Картавенко вдруг — заорал: «Борис Николаевич, горишь!» Снегом быстро сбили пламя, и дальше. На переброску к бункеру ушло не более 3-5 минут. Здесь уже собрались почти все основные специалисты, оставшиеся в живых.

Водяная система пожаротушения не сработала — взрывами перебит кабель управления. Азотная все же включилась, но эффект оказался незначительным. Срочно создана группа анализа обстановки, принимается первое решение: офицерам Морозову, Жабоедову и Есенкову подняться наверх, уточнить обстановку визуально. В перископы ничего не разглядеть, не понять.

Увиденное через несколько минут вновь поразило Морозова. На старте все полыхает, ракеты нет, горят фермы, оборудование. Горит железо. Сгорели люди. На нулевой отметке бушует пламя, рядом с огромными заправочными агрегатами перекисью водорода, керосином. Не исключена опасность их взрыва и новой беды. Но самой большой грозящей бедой, стало расползание пламени и возникновение опасности взрыва расходного хранилища компонентов топлива, находящегося под пусковой установкой. Случись это — погибнет весь стартовый комплекс, с укрывшимися в его лабиринтах людьми.

Обстановка уточнена, порядок действий определен, началась борьба за спасение людей и оборудования. На первом плане — спасение оставшихся в живых. Здесь же — сделать все возможное, чтобы не допустить взрыва расходного хранилища и заправочных агрегатов.

Первое, что услышали оставшиеся в живых на стартовой площадке после того, как стихли взрывы и схлынула волна огня — «крепкое» словцо подполковника А. Касюка, тогдашнего начальника кислородно-азотного завода. Ничем особенным не выделявшийся в обыденной жизни, Анатолий Георгиевич оказался одним из немногих, не потерявших присутствие духа в той опасной ситуации. Через горящие задымленные потерны, одному ему известными путями, сквозь копоть и огонь прорвался Касюк на нулевую отметку. Побыстрее убрать заправочные агрегаты! Не допустить их взрыва. О том, чтобы подгонять мотовозы не могло быть и речи, на счету каждая секунда. Большинство людей находилось в шоковом состоянии, иные вообще ничего не соображали, пытаясь подальше убраться от огня. Вот и пришлось употребить Касюку «крепкое» словцо, чтобы вернуть людям самообладание. Задыхаясь от жара, обжигая руки, он вместе с несколькими солдатами и офицерами откатил громады-цистерны подальше от огня.

Аварийно-спасательная группа под командованием заместителя командира части майора Кириллова Сергея Александровича прибыла оперативно и быстро, через считанные минуты после взрыва. Моментально развернувшись, спасатели начали сбрасывать воду и пену на огонь, стремясь обезопасить расходное хранилище топлива. Сергей Александрович успел позвонить дежурным службам космодрома, вызвать помощь. Действовать при тушении пожара пришлось, как и Касюку, по сути, на «бочке с порохом». Однако мужество и стойкость людей победили огонь. Вскоре и помощь подоспела — из других частей подошли спасатели, пожарные и медики. К полуночи пожар был ликвидирован полностью.

Бетонка усеяна обломками ракеты и оборудования. В центре дымилось изувеченное пусковое устройство. Покосившиеся фермы, кабель-мачта возвышались над тайгой гигантским черным костяком. На снегу чернели разметанные взрывом бесформенные останки того, что еще недавно было уникальной космической техникой. Безжизненные плети кабелей, трубопроводов свисали книзу обглоданными хлыстами. То здесь, то там среди закопченных конструкций, виднелись обгоревшие трупы ракетчиков. Четыре ажурные конструкции так и не разомкнувшегося верхнего силового пояса черным обелиском возвышались над пожарищем. Везде сновали спасатели, подбирая погибших и раненых, высвобождая изувеченные огнем тела из груды металла. Опаленная бетонка еще дымилась, остывая. Где-то внизу под нулевой отметкой что-то угрожающе шипело и потрескивало.

В 1978 году Борис Николаевич Морозов был командирован во Владивосток для отбора желающих служить в Плесецке выпускников Высшего военно-морского училища имени адмирала Макарова. Среди тихоокеанцев ему особенно приглянулся морской офицер-лейтенант, выпускник училища Александр Куба. Была в нем какая-то основательность, офицерская добротность, военная косточка. Куба отслужил срочную, а к выпуску из училища уже имел жену и ребенка. Тогда Морозов сказал моряку: «Приедешь в Плесецк, шефство возьму над тобой. Квартиру получишь сразу». Слово свое сдержал — жилье лейтенанту выделили, трудоустроили жену, ребенка определили в детсад. Служил Куба хорошо, дело свое полюбил крепко.

...Оглядывая изувеченную пусковую установку, полковник Морозов поднял глаза вверх, скользя взглядом по обгорелым конструкциям. Вдруг среди металлических переплетений колонны обслуживания в прожекторном луче он увидел висящий на страховочном поясе обуглившийся человеческий труп. Позже автокраном сняли погибшего, опознали. Это был... Куба.

Катастрофа обнажила живую ткань смертельной опасности, перед которой, казалось, никто не устоит. В первые мгновения так и случилось — люди разбегались кто куда, подальше от испепеляющего огня. Но уже через несколько минут в большинстве ракетчиков проявилась та сила и стойкость, которая не позволила превратиться им в панически разбегающееся стадо. Преданные долгу испытатели делали все возможное и невозможное, чтобы обуздать взбунтовавшуюся ракетно-космическую технику, хоть силы и были слишком неравные.

Старший лейтенант В. Одинцов из расчета заправки на момент взрыва находился вместе с другими номерами расчета внизу, под нулевой отметкой, в нише кабины обслуживания. Обычно после завершения подготовки к пуску, кабина обслуживания опускалась вниз и по рельсам отодвигалась в эту нишу на момент запуска. Здесь же расположены различные помещения заправщиков — агрегатные, ЗИПовые и другие.

Когда прогремел взрыв, Одинцов выскочил из комнаты узнать, что произошло. Наткнулся на огненную волну, метнулся назад. Вместе с десятком солдат, он оказался отрезанным от жизни огненным костром. Медлить нельзя, на счету каждая секунда, надо прорываться. Быстро собрав всех находившихся в комнате людей, офицер приказал построиться в цепочку, закрыть открытые участки тела кто чем может, взять друг друга за ремень. Сам встал во главе цепочки, замыкающим определил старшину. Как в альпинистской связке рванулись люди сквозь огонь вслед за старшим лейтенантом. В безопасном месте «пересчитались» — все целы и невредимы, никто не пострадал. Растеряйся или опоздай с прорывом — трагический список погибших мог бы увеличиться, как потом показали события.

Мужественного офицера хотели представить к награде. Но, как иногда бывает, воздержались по распространенной тогда причине — личная недисциплинированность. Смерть найдет Одинцова через три года. Работая в загазованном кислородом сооружении, он допустит ошибку и заживо сгорит. Вместе с ним пламя пожара испепелит еще четверых.

«Очень жаль молодых жизней», — часто говорил Борис Николаевич Морозов. Четверым из погибших было всего по девятнадцать лет. Двадцать восемь солдат и сержантов не прожили и двадцати двух лет. Морозову и до и после катастрофы не раз приходилось сталкиваться с опасными ситуациями, выяснять причины поломок, аварий, катастроф. Его собственный опыт показывал, что в одних случаях — это результат слепой обусловленности, в других — халатности или усталости людей.

— А иногда, — подчеркивает Морозов, — судьба ставит человека в такие условия, что будь он немного халатнее, безответственнее, наконец, ленивее — остался бы в живых». Морозов имеет в виду подполковника Гринько Валентина Гавриловича...

Военно-космическая часть, запускавшая «семерку», и коллектив испытателей, работавших вместе с эксплуатационниками, были и остаются по своему составу неоднородными. Так было, есть и будет всегда. Рядом с большинством подлинных ракетчиков, сделавших свой выбор, находились и колеблющиеся, стремившиеся любыми путями убраться подальше от ракеты. Судить их строго нельзя. Ракетные катастрофы жестоко ударили по нервам многих. Но и согласиться с их присутствием в стартовой команде, тем более, невозможно. Потому, что людей в боевом расчете объединяет взаимозависимость друг от друга, когда за ошибку одного расплачиваются многие. Подполковник В. Гринько был истинным испытателем, опытным специалистом, прекрасным офицером. Он — самый старший среди погибших ракетчиков, ему шел 44 год.

Многие испытатели, вспоминая день катастрофы, не преминут сказать о Гринько. «Погиб Валентин Гаврилович, по-моему, из-за собственной порядочности и пунктуальности», — говорит Борис Николаевич Морозов. В тот вечер он находился на своем боевом посту, в сооружении у 40-го. Сам имел по боевому расчету номер «40-К» — контролировал действия сорокового. К моменту взрыва ракета была заправлена горючим полностью, окислителем — 4 блока. Закончилась заправка и перекисью водорода, проводилась операция ее уравнивания в баках ракеты. Шла обычная, хоть и опасная, но уже не один десяток раз проведенная операция. Подполковнику Гринько предстояло проверить непосредственно у ракеты уравнивание перекиси водорода в баках. Требование одно: уровни должны быть в пределах смотровых фонарей — специальных приборов с отградуированным остеклением на трубопроводах.

Взглянув на часы, Гринько поднялся, обернулся. Немного постоял, затем спокойно направился на выход. Ему предстояло пройти в сооружение, именуемое заправщиками «восьмигранником». Это своеобразное восьмигранное сооружение, в центре которого находится нижняя часть ракеты-носителя.

Ну задержись ты, Валентин Гаврилович, хоть на минутку еще. Не спеши, поговори о чем-нибудь со своим коллегой. Споткнись, наконец, набей шишку на лбу. Нет, не задержался подполковник Гринько, не споткнулся, не поговорил. Ушел из сооружения. А через три минуты его не стало — прогремел взрыв. Фамилией Гринько открывается печальный, мучительно длинный список на братской могиле у въезда в город ракетчиков — Мирный. Город-солдат.

Мирный начинается с улицы Мира. У дома № 1 — огромный валун, как символ краеугольного камня города. Рядом скромная табличка: «В 1957 году на этом месте началось строительство города Мирного». Ниже — стихи:

Много есть городов, много мирных названий По делам и заслугам присвоено им, А мы город свой северный Мирным назвали, И по праву гордимся названьем твоим. Ради счастья страны, ради мира и жизни И не ради похвал и высоких наград Четверть века стоишь ты на страже Отчизны, Город-труженик, город-солдат.

Отечественные космодромы и их столицы схожи в своих судьбах во всем. Даже в творениях собственных поэтов. В 1965 году в честь десятилетия Ленинска (тогда Звездограда) офицер Байконура В. Дорохов написал «Песню о Звездограде».

Среди барханов солнечного края, Как призванный Отечеством солдат, Стоит в строю, усталости не зная, Наш славный город, юный Звездоград...

Схожие стихи, потому, что схожи судьбы людские. Мирный, как и Ленинск, начинается с обелиска и братских могил. Список павших открывается фамилией подполковника В. Гринько. Далее — фамилии других офицеров, сержантов, солдат.

Кто они, эти люди? Как жили? Как приняли смертный свой час? Обо всех не расскажешь...

— майор-инженер Ручков Николай Игнатьевич

— майор-инженер Кузнецов Николай Николаевич

...Инженер-испытатель подполковник Анатолий Вайнтрауб был одним из самых близких друзей Николая Кузнецова. С горечью вспоминает о своем боевом друге. Родом Николай из небольшого городка. В Плесецк попал после окончания института. Был «двухгодичником». Их еще в шутку называли «пиджаками». Через два года ушел на «гражданку». Затем вернулся назад, тянуло его к космическим делам. Зачислен кадровым офицером. Специалист он был первоклассный, мастерюга-ракетчик, технику знал назубок. За что и переведен был из подразделения в одну из служб штаба. По вечерам, как многие офицеры, увлекался преферансом. Семейная жизнь Николая Кузнецова не заладилась. С женой происходили частые ссоры. Все закончилось тем, что Кузнецовы поделили комнаты и жили раздельно, на каждой комнате свой замок. Большую часть времени Николай проводил на службе, чтобы избегать лишних семейных скандалов. Незадолго до смерти ему присвоили «майора», после пуска 18 марта собирался с товарищами отметить это событие. Да так и не успел. Даже сфотографироваться в майорской форме не успел. Поэтому на братской могиле его фотография — капитанская. Кузнецов не должен был выходить на этот пуск, он уже числился в штабе, подразделение и технику передал новому командиру. В состав боевого расчета был включен последний раз как опытный специалист.

...Справившись со своими задачами по технологическому графику, майор Кузнецов сидел на своем боевом посту в ожидании дальнейших работ. Подошел капитан Шепилов, спрашивает:

— Ты проверил съемное оборудование?

— Конечно, все точно.

— Пойдем, еще раз проверим вместе, — позвал Шепилов.

На смерть пошел, и Кузнецова повел за собой. Маршруты жизни и смерти неисповедимы. К месту, где хранилось съемное оборудование ракеты, офицеры могли пройти слева и справа от ракеты. Более длинный путь — мимо стоящих на стартовой площадки заправочных агрегатов. Пойди они этим путем, остались бы живы. Но, чтобы скоротать путь, офицеры пошли рядом с ракетоносителем. В этот миг произошел взрыв, огненный вал накрыл обоих. Николай Кузнецов погиб сразу, а Валерий Шепилов попытался спастись. Страшно обгоревший, с невероятными муками он выполз из зоны огня, стремясь укрыться за заправщиками. Там его подобрали спасатели. Поняв, что его не узнают, он прохрипел: «Это я — Шепилов». В госпитале Валерий вел себя очень мужественно, стараясь хоть немного ослабить муки работавшей здесь же жены. Пока мог, делал физзарядку на больничной койке, волновался, «останется ли мужчиной?»

...Хоронить Валерия Шепилова отвезли в подмосковный Серпухов.

— капитан-инженер Кукушкин Александр Витальевич

...Саша Кукушкин, выпускник Можайки, был душевным и нежным парнем, отменным ракетчиком, прекрасным офицером. Таким его знали все, а близкие и друзья добавляют, что его сердечная мягкость, незлобливость, в какой-то мере, даже мешали ему проявлять командирскую твердость. Он был истинным инженером-ракетчиком, а не командиром.

...Жена Евгения Викторовича Милицкого находилась в больнице, отчего забот мужу значительно прибавилось. Капитан Кукушкин откликнулся на просьбу Евгения Викторовича, и последний убыл проведать супругу. Знал хорошо Саша Кукушкин главную страсть ракетчиков — не уйдут со старта, когда вот-вот пуск состоится. Это самые счастливые для них минуты. И если жертвует офицер такими минутами, значит, причина уважительная.

Кто-то приносит цветы на могилу Кукушкина. Кто? И кто родился у Евгения Милицкого в те мартовские дни? Ведь по этой причине он уехал к жене со стартового дня...

— старший лейтенант-инженер Микеров Сергей Борисович

...Молодой лейтенант-инженер Сережа Микеров прибыл после выпуска из «Можайки» на космодром, уже имея богатый опыт общественной деятельности в академии. Поэтому сразу принял предложение замполита части избираться на освобожденную комсомольскую работу — секретарем комсомольской организации группы. С инженерной работой пришлось расстаться. Работал секретарем Сергей просто здорово, был душой и заводилой интересных комсомольских дел. Но все же инженер взял верх над комсомольским секретарем, и Сергей запросился на инженерную должность. Старший лейтенант был назначен начальником подразделения подвижных заправочных средств. 18 марта была его первая самостоятельная заправка ракеты. Вместе с подчиненными и подполковником Деменко Юрием Степановичем старший лейтенант Микеров находился в своем заправочном агрегате на пусковой установке рядом с ракетой. Взрывная волна, как щепку, вышибла металлическую дверь заправщика и припечатала находившихся в нем людей к железным стенкам и оборудованию. Отброшенной взрывом рифленой металлической плитой отсекло обе ноги Сергею Микерову. Нестерпимый жар раскалил заправочный агрегат, закончив губительное дело. Подполковника Деменко взрывной волной выбросило из заправщика на бетонку. Ему чудом удалось спастись, уползти в безопасное место.

— лейтенант Сорокин Сергей Александрович

...Офицеры братья-близнецы Сорокины были двигателистами, служили в одном расчете. И оба должны были готовить ракету к пуску 1 8 марта. Но волею какого-то штабиста брат Сергея был назначен в наряд. Предстояло суточное патрулирование по станции Емца в 40 км. от Плесецка. Предупредив жену, офицер убыл в наряд. А вскоре супругу ввергло в обморок сообщение о гибели мужа. В действительности эта черная весть предназначалась жене его брата Сергея.

— прапорщик Гореев Айрат Газызянович

...Единственный из погибших прапорщиков Айрат Гореев работал в составе боевого расчета за офицера. Он хотел стать офицером-ракетчиком, окончил Харьковское училище, собирал документы для поступления в институт. Его жена Роза совсем недавно родила второго ребенка. Убитый горем отец Айрата попросил найти возможность присвоить его сыну посмертно звание лейтенанта. По существующим законам это не положено, хоть и работал Айрат не хуже многих офицеров.

Страх испытателей и эксплуатационников ракет — всего лишь страх перед неизвестностью. Как только ракетчики познают технику глубоко, страх перед ней исчезает. Только душевные «меты», сердечные рубцы остаются, а вместе с ними и память о тех людях, с которыми вместе пережил экстремальные ситуации. Помнят многие космодромщики того времени неприметного внешне, высококлассного специалиста Рахимбека Кадырова. В подразделении было трое посланцев Таджикистана. Погиб самый лучший специалист, самый опытный ракетчик, самый красивый солдат. «Он из тех, кто полы в казарме не мыл», — вспоминают сослуживцы. Не потому, что не хотел, а из-за постоянной работы на технике, участия в пусках ракет. Осталась о Рахимбеке светлая память у его тогдашнего командира Анатолия Вайнтрауба. Да еще часы «Командирские», которые Рахимбек попросил его сохранить до окончания службы. Пришлось возвращать часы уже не Рахимбеку, а его родителям, приехавшим на похороны. На всю жизнь запомнил Анатолий Вайнтрауб и рядового Кадырова и саму трагедию. «Когда был оператором центрального пункта, — говорит он, — столько испытал, что и сейчас не могу спокойно воспринимать заключительную часть подготовки к пуску. Как услышу «Ключ на старт», так и вспоминаю март 80-го, внутренне сжимаюсь, напрягаюсь в ожидании чего-то неприятного. Трудно объяснить это словами. А привыкнуть и вовсе невозможно». Подполковник Вайнтрауб — испытатель экстра-класса, знает, что говорит. Четыре года был оператором центрального пульта, четыре года выполнял команду «стреляющего» — «Пуск!»

— ефрейтор Великоредчанин Ярулла Нурилович

...Ефрейтор Великоредчанин был хорошим заправщиком, уважаемым в расчете человеком. Но не нравилось в этом двадцатилетнем пареньке одно: иногда с грустной улыбкой и какой-то отрешенностью вдруг ни с того, ни с сего заявлял: «Я постоянно чувствую, что буду последним в своем роду». В ходе выяснения причин катастрофы Правительственной комиссией было отмечено, что именно он — Ярулла Великоредчанин — доставил на площадку обслуживания третьей ступени ракеты влажную ленту и специальный ключ, чтобы предотвратить утечку кислорода. Очевидцы также говорили, что за 10-15 минут до этого ефрейтор Великоредчанин устранял последствия пролива керосина при проведении одной из операций на двигателях третьей ступени. Отсюда комиссией было выдвинуто предположение, что керосин, попав на одежду ефрейтора и на предметы, находившиеся на площадке обслуживания, войдя в контакт с жидким кислородом, бившим струей из стыка наполнительного соединения, привел к вспышке и дальнейшей трагедии.

Несмотря на многие неясности, нестыковки, Правительственная комиссия положила этот факт, по сути, недоказанный, в основу своего главного вывода о причинах трагедии.

В тот день 18 марта 1980 года ефрейтор Великоредчанин готовился отпраздновать свой день рождения.

— рядовой Шашечев Сергей Николаевич

...Родом из Череповца. Сергей не дожил до своего дня рождения всего 8 дней. В отделении он был редактором Боевого листка, отлично справлялся с этой общественной нагрузкой. Даже поощрения имел от своего командира — старшего лейтенанта К. Миняева за интересный выпуск Боевого листка. Правда, поначалу не ладилось у рядового Сергея Шашечева. Флегматичный по складу характера, он с первых дней службы медленно осваивал должность, ракетную специальность. Но дальше служба пошла нормально, с обязанностями своими Сергей справлялся нормально.

— рядовой Аббосханов Тофик Садатхан-оглы

...Азербайджанец Тофик Аббосханов прибыл в подразделение ракетчиков уже зрелым человеком. До призыва окончил профтехучилище, успел поработать токарем на заводе, получить рабочую закалку. Свое школьное увлечение футболом и теннисом не прерывал и на службе. Часто писал письма своему брату Октаю, который заканчивал десятилетку и также собирался в армию.

— рядовой Амманов Данатар Акмурадович

...Данатар Амманов заканчивал службу, до увольнения в запас ему оставалось несколько месяцев. Дома его с нетерпением ждали отец с матерью, три брата и две младшие сестренки. Точнее не три, а два брата. Третий брат, Реджаб, тоже как и Данатар, служил в армии, писал, что служба идет нормально. Не пришлось Данатару Амманову увидеть свой солнечный Туркменистан, родных и близких...

Судьба по-своему распоряжается жизнями людей, расставляя их по ту или эту сторону жизненной черты. В трагический мартовский вечер она вела одних к смертному огню, других от него отводила.

Прапорщику Николаю Якутову понадобился для работы не оказавшийся под рукою необходимый инструмент, и он направился за ним в сооружение. Едва закрыл за собой дверь, прошел несколько метров, ухнул взрыв, начало рваться оборудование. Но Якутов был уже вне опасной зоны.

Три выпускника «Можайки» майоры Борис Николаев, Александр Толстиков и капитан Алексей Селиванов были крайне огорчены. Они только что прибыли в часть после выпуска из академии. Но получили «взбучку» от командования за то, что явились на развод не по установленной форме одежды. Подполковник Железное строго указал офицерам на эту оплошность и отправил в Мирный приводить «академиков» в порядок.

«Вот люди были! — вспоминает Борис Расулович. — Истинные руководители, строгие и человечные. Начальник штаба части подполковник Усыченко Сергей Анатольевич, которого все называли «батей», выделил нам целый автобус. По тем временам это было большой роскошью. Наутро возвратились в часть, интересуемся, как пуск прошел... Потом вместе с капитаном Виктором Кузнецовым целые сутки доски на пилораме заготавливали на гробы».

Валерий Васильевич Морозко получил воинское звание «полковник» на ступень выше занимаемой должности, что само говорит о его качествах инженера-испытателя. Его судьба была к нему благосклонна — не захотел Александр Куба ни на кого перекладывать свою судьбу. На пуске 18 марта Морозно входил в состав боевого расчета вместо старшего лейтенанта Кубы, который находился в очередном отпуске. Готовили ракету к старту, и Морозко настроился уже работать до конца, до пуска. Но Куба на три дня раньше вышел из отпуска и включился в работу. «Кто знает, как бы оно сложилось, останься я в расчете, — говорит с горечью Морозко. — Они ведь, бортовики, работавшие на ракете, сгорели все до единого».

Полковник Никита Васильевич Злобин (тогда старший лейтенант) участвовал в подготовке ракеты на технической позиции. «Семерка» была изготовлена на заводе еще в декабре 1978 года. В январе 80-го закончилась ее сборка на космодроме, проведены испытания. Все прошло нормально, без замечаний.

После передачи ракеты с технички на старт Злобин с сослуживцами уехал домой вечерним мотовозом. Через некоторое время по Мирному разнеслась страшная весть о взрыве. «Страшно стало, — вспоминает Никита Васильевич, — вдруг кто-нибудь из наших виноват. Что-нибудь недопроверил. Вместе с майором Маркиным попытались дозвониться в часть — бесполезно. К полуночи пошли в госпиталь, но нас туда не пустили. Позже уже втроем с Маркиным и Шикуновым прибежали к Анатолию Евгеньевичу Шилову, узнать хоть что-нибудь».

Анатолий Шилов в тот день должен был работать на борту взорвавшейся «семерки». Но вместо него по ряду причин пошел другой офицер— Кудрявцев. Может, тем и спас Кудрявцев своего коллегу, и сам чудом остался в живых, кто знает. А может, спасла Шилова от худшего его жена Таня. Это как раз ее имя не раз выносилось в космос на бортах «семерок». С нее и началась «Татьянина церемония». Да, именное нее, с Татьяны Владимировны Шиловой (до замужества — Татьянкиной) получила рождение Плесецкая традиция.

Всякое случалось в жизни и службе Никиты Васильевича Злобина на космодроме. За десять космодромных лет он сроднился с севером, родной своей частью, с радостью приезжает в Плесецк: «Я бы даже согласился бросить свою «московскую службу» и вернуться опять в Плесецк, если бы был уверен, что на пенсию удастся вернуться обратно. Пенсионерам в Мирном живется нелегко».

Подполковник Злобин посвятил космодрому свои лучшие годы. Прекрасно знает Бориса Николаевича Морозова. Не раз приходилось бывать ему в составе боевого расчета, руководство которым осуществлял полковник Морозов. Большинство запусков были успешными, точными и надежными. Но иногда бывали и неудачи. В марте 1980 года он испытал потрясение от катастрофы, на всю жизнь оставившую неутихающую боль о погибших товарищах. Запомнился Никите Злобину не один этот аварийный запуск. Никогда он не забудет свой прощальный день с Плесецком. После десятилетней службы, полностью рассчитавшись с частью, должен был убыть в Москву на учебу в академию. Грустно было расставаться с космодромом, своим расчетом, однополчанами и друзьями. Никита Васильевич полностью согласен с генералом Морозовым в том, что за годы космодромной службы у людей вырабатывается тесная привязанность к Мирному, к стартовой площадке, к товарищам по службе.

Перед отъездом в Москву Злобин решил в последний раз посмотреть запуск ракеты — по плану как раз запускала его родная часть. Поезд в Москву завтра, а сегодня опытный ракетчик наблюдает прощальный запуск. Утренним мотовозом прибыл в часть, весело перекинулся словами приветствия со знакомыми, побродил по жилой зоне, зашел в «свою» казарму. Хоть и знал, что стартовый комплекс — это зона риска, эвакуироваться не стал, уверенный, что пуск будет нормальный. Сколько их было после марта 80-го, и ни одного аварийного, тем более с людскими жертвами. На дворе уже июль 88-го.

Запуск Никита Злобин решил посмотреть из окна своей казармы на третьем этаже. Отсюда хорошо просматривалась пусковая установка с установленной ракетой. Жилзона словно вымерла, в казарме пустота и тишина. Майор Злобин присел на подоконнике предвкушении эффектного зрелища.

Вот «заговорили» ракетные движки — задрожал воздух, стены и стекла казармы. Из клубов дыма, затянувшего пусковую установку, медленно вышла ракета и, как бы нехотя, стала набирать высоту. 100 метров... 200... Шлейф огня от работающих двигателей уже оторвался от земли и тянулся на десятки метров за ракетой. Внезапно он исчез. Наступила тишина. Как опытный ракетчик, майор Злобин автоматически отметил: выключились двигатели первой ступени. Но эта мысль проскользнула и исчезла, вытесненная созерцанием редчайшего зрелища. На фоне ясного чистого неба, подчеркнутого зеленой полосой тайги, как на картине, замерла красавица-ракета среди небесного безмолвия.

Майор Злобин очнулся только, когда ракета начала проседать вниз, и с ужасом понял, что сейчас последует. Вот камеры сгорания коснулись макушек деревьев, и «машина» завалилась набок. Сверкнули на солнце отвалившиеся на четыре стороны боковушки. Офицер успел подумать: «Красиво, словно лилия распустилась». Увидев через мгновение взметнувшийся над тайгой черно-багровый гриб взрыва, он, уже не думая о красоте, бросился на пол казармы поближе к стене, закрыв (как учили) голову руками. Тугая взрывная волна со звоном разнесла оконные стекла на мелкие кусочки. В голову, руки, все оголенные участки тела Никиты Злобина впились невидимые жала мелких стеклянных осколков, к счастью, не причинив особого вреда. Потом он их полдня выковыривал.

Ракета взорвалась в лощине, что значительно ослабило взрывную волну. Но в зданиях и сооружениях не осталось ни одного уцелевшего стекла.

По дороге в столицу майор Злобин вспоминал «последний пуск», другие события, выпавшие на его ракетную долю. Особенно запомнился случай 18 июня 1987 года. Военно-космическими частями Плесецка тогда уже командовал генерал-майор Морозов, о требовательности которого космодромные остряки шутили: «Каски надеть! Все в укрытие! Морозов выехал в часть!»

Морозов знал об этих шутках, но не обижался. Потому что была в них доля правды. Он, не раз попадавший в опасные ситуации, хорошо знал, что большинство из них возникают из-за людской оплошности. Поэтому требовал от подчиненных высочайшей исполнительности. Причем не только в вопросах, относящихся к ракетной технике. Справедливо считал, что котельная для северного края — наипервейшее дело. «Когда за окном 35 градусов мороза, Морозову уже нечего делать в полковой котельной, если она вышла из строя. Надо раньше было туда заглядывать, наводить порядок». Так он и поступал, будучи крупным руководителем, не упускал из виду основных вопросов жизнедеятельности космических частей.

Надо прямо сказать — туго приходилось нерадивым подчиненным.

18 июня 1987 года майор Злобин находился в пультовой вместе с коллегами, отслеживая предпусковые операции. Здесь же генерал-майор Морозов контролирует ход подготовки к запуску ракеты.

«Пуск!»

На экранах хорошо видно, как «машина» начинает подъем. Но через какие-то доли секунды вдруг начала резко крениться. Словно подстреленная на взлете птица.

«Ну, хана...», — мысленно произнес Никита Злобин. Сквозь толщу земли и бетона в пультовую донеслись отзвуки взрыва.

Наблюдатели доложили, что примерно на 50-метровой высоте над пусковой установкой ракета завалилась набок и взорвалась в воздухе. Последовала целая серия взрывов. Обломки ракеты-носителя и космического аппарата упали прямо на пусковое устройство, разметались по нулевой отметке. Около трех часов боевой расчет находился в укрытиях и сооружениях, ожидая главного взрыва мощного заряда, предназначенного для самоликвидации космического аппарата на орбите, если такая необходимость возникнет.

Время тянется, взрыва нет. Ожидание затягивалось, неизвестность ставила множество вопросов. Однозначно на них никто из технического руководства пуском ответить не мог. Да и не решился бы, пока не осмотрено место падения ракеты-носителя и останки космического аппарата. В перископ много не рассмотришь, а подходить близко к аппарату рискованно. Морозов принимает решение вызвать наверх осмотровую группу под руководством полковника В. Нарышева. Все в напряжении — что ни говори, а смотреть люди пошли не что иное, как невзорвавшуюся бомбу. Неожиданно Морозов, не отрываясь от окуляра перископа, заорал по громкоговорящей связи на весь старт: «Полковник Нарышев! Немедленно слезьте со спускаемого аппарата! Он может взорваться в любой момент!»

Через некоторое время после доклада Нарышева о состоянии пусковой установки, обломков ракеты и космического аппарата боевые расчеты, наученные мартовской катастрофой 1980 года, осторожно стали эвакуироваться в безопасное место из зоны риска. Построились — не хватает одного лейтенанта. Долго искали, наконец сам объявился. Честно сознался: в укрытие не пошел, хотел посмотреть запуск, никогда раньше не видел. А когда «шарахнуло», и испугаться не успел. Шальной осколок царапнул по голове, но лишь чуточку, только неглубокий след остался. Вот и искал этот осколок, на память хотел сохранить. Потому и задержался.

...А космический аппарат несколько дней пролежал на поврежденной пусковой установке. Решение отыскалось простое, но оригинальное. К опасному космическому аппарату прикрепили длинный-предлинный трос и с безопасного расстояния трактором стащили подальше от пусковой установки. Кстати, сам он так и не взорвался, пришлось работать подрывникам, уничтожать опасный объект.

В марте 1980 года Морозову пришлось выдержать не одно испытание. Но самое трудное было встречаться с родителями. И он, и другие офицеры-руководители получили задачу: сделать все, чтобы убедить родителей погибших не увозить тела на родину, а похоронить в братской могиле в Мирном. Еще труднее было убедить и без того страдающих людей не вскрывать гробы. «Если бы вскрыли, что бы они там увидели?» — говорил Морозов. И сам же отвечает: «В некоторых почти ничего».

Похоронили ракетчиков рядом с братской могилой тех, кто погиб в катастрофе 26 июня 1973 года. На месте захоронения установлен обелиск — три силуэта, символизирующих расколовшуюся ракету — несостоявшийся бросок человека в космос.

Любой гость космодрома, побывав на братских могилах, всмотревшись в фотографии погибших, глубже и лучше поймет тех, кто живет в Мирном. Сильнее ощутит их рискованную, тревожную работу и службу. Проникнется уважением и любовью к ним.

Это сегодня. А в те трагические дни большое горе висело, летало над Мирным. Земля еще была мерзлая, лопатой не возьмешь. Решили вынимать грунт для братских могил (их две) взрывами. К утру дело было сделано. После прощания в Доме офицеров вереница машин медленно двинулась к месту захоронения. Плач и рыдания, траурная музыка во второй раз огласили тихий уголок на берегу озера, застывшего подо льдом и снегом. Склонились к земле боевые знамена, сказаны прощальные слова. Застыли в молчании однополчане.

Все. Под залпы прощального салюта холодная северная земля приняла в себя мужественных испытателей ракет. Вечная им слава.

В состав Правительственной комиссии по расследованию причин катастрофы 18 марта 1980 года вошли тогдашние заместитель предсовмина СССР Смирнов Л.В., министр общего машиностроения Афанасьев С.А., главком Ракетных войск стратегического назначения Толубко В.Ф., заместитель министра Обороны СССР по вооружению Алексеев Н.Н., генеральный конструктор НПО «Энергия» Глушко В.П., главные конструкторы КБ Козлов Д.И. и Бармин В.П., начальник Главного управления Космических средств Максимов А.А.

Каковы причины катастрофы? Кто виновник?

На эти и множество других вопросов предстояло найти ответы. Это сделать было непросто. Пожар уничтожил многое, что могло пролить свет на истину. Не стало людей, видевших все точно, сгорело оборудование.

По решению начальника космодрома были собраны все оставшиеся элементы конструкции ракеты, космического аппарата, наземного оборудования. Тщательно изучался характер их повреждения. Более 30-ти научно-исследовательских и конструкторских организаций занимались выявлением причины катастрофы. Были привлечены также ученые, специалисты, опытные испытатели. Создано несколько рабочих групп по направлениям от опроса личного состава, анализа организации работ на старте, исследования оставшейся материальной части до разработки предложений по оказанию помощи семьям пострадавших.

Правительственная комиссия провела большую и тщательную работу. Но о точности сделанных ею выводов долгие годы идут споры. Испытатели и эксплуатационники ракет не согласились с заключением комиссии, суть которого в одном: виноваты сами ракетчики, ибо грубо нарушили меры безопасности.

Причиной катастрофы комиссия определила вспышку на месте подстыковки заправочной коммуникации окислителя к баку третьей ступени ракеты-носителя. Эта вспышка, по мнению комиссии, произошла из-за пролива керосина, который убирал один из номеров боевого расчета (ефрейтор Великоредчанин), а затем попавшие остатки керосина на его одежду и инструменты внес в кислородную среду при попытке устранить течь кислорода. Сделан вывод, что в результате вспышки нарушилась герметичность подводящих коммуникаций кислорода и сжатого воздуха. Образовавшаяся огненная струя, по мнению комиссии, прожгла бак горючего третьей ступени. В прожог хлынул керосин, образовалась горящая газожидкостная струя, которая начала стекать по корпусу ракеты более чем с 20-ти метровой высоты. Когда она достигла нижней части ракеты, пролилась на площадки кабины обслуживания, внизу произошел взрыв, а затем общий пожар на пусковой установке. Комиссия подчеркнула, что непосредственной причиной вспышки явилось самовольное применение номером боевого расчета Великоредчанина миткалевой ткани для предотвращения утечки кислорода из стыка заправочной магистрали.

Таковы выводы Правительственной комиссии.

Даже с первого взгляда в них много непонятного, неясного, расплывчатого. Особенно непонятно, как и почему произошел первый взрыв, вызвавший общий пожар. Создается впечатление, что комиссии просто нужны были именно такие выводы.

Иначе как понять, что вспышка высоко наверху, а взрыв — глубоко внизу?

Если бак горючего был прожжен огненной струей, то почему он не взорвался сразу, а огненный поток устремился вниз по корпусу ракеты?

Если допустить, что огненная струя из бака горючего достигла нижней части ракеты (за 3-7 секунд, по свидетельству очевидцев), то что могло взорваться в этой части пусковой установки, где не было открытых компонентов топлива?

Наконец, почему не учтены комиссией свидетельства очевидцев, что вспышка была не одна, а несколько?

Много вопросов осталось без ответов.

В еженедельнике «Вестник космодрома» № 19 от 8 мая 1992 года промелькнуло небольшое интервью испытателя ракет подполковника А. Вайнтрауба корреспонденту газеты П. Кривенкову. Говоря о трагедии 18 марта 1980 года, он сказал: «Кстати, через полтора года снова чуть было не произошла подобная авария. Хорошо, капитан Константин Миняев вовремя обнаружил нагревание заправочного шланга».

О чем речь?

Борис Морозов не стал отвечать на этот вопрос, увязывать оба случая воедино. «Когда Правительственная комиссия, — говорит он, — построила версию, что катастрофа произошла из-за течи кислорода, трудно было доказывать иное. Случаи протечки жидкого кислорода бывали не раз, и всегда их закрывали влажной лентой. Есть факты, и против них, как говорится, «не попрешь». Течь была? Была. Вспышка была? Была. Взрыв был? Был. И не надо об этом больше говорить. Все». Страница закрыта навсегда.

Конец «Татьяниной церемонии».

О подполковнике Игоре Хусаиновиче Зубаирове начальник отделения кадров Леонид Петрович Житлухин (а он никогда почти не ошибался) говорил, что тот склонен к безупречной научно-исследовательской работе.

— Почему, Леня? — весело спрашивал Белоцерковец.

— Игорь Хусаинович не умеет произносить фразу: «Я этого не знаю». Он знает все что угодно, он никогда вам не ответит: «Не знаю». Такой он по жизни, этот паренек.

В силу этого качества Зубаирову был поручен самый противный (после дисциплины) участок: организация политико-воспитательной работы в боевой обстановке на космическом театре военных действий. Вместе с полковником Александром Викторовичем Шандровым Зубр (еще так звали Игоря Хусаиновича) успешно справился с поставленной задачей. Под руководством Белоцерковца была создана уникальная документация, накоплен большой банк данных, разработаны интересные методики. Зубаиров по характеру был веселым, несколько ироничным, доброжелательным. Аккуратист в работе и внешнем виде. Общительный, умный и интересный собеседник.

Отвечал Игорь Хусаинович и за научное направление, организацию воспитательной работы в НИИ, академии, научно-техническом комитете. Исключительно эрудированный, он не любил публично выступать, порой иронизировал. Иногда шутил. Бывая в «Можайке», беседуя с курсантами, Игорь мог, шутки ради, легко кинуть фразу: «Автоматический стартовый комплекс, товарищи, это почти мыслящее устройство, представляет собой причудливую конструкцию из множества материализированных алгоритмов, построенную на основе векторного синтеза причинных сетей в неэвклидовом пространстве. С такими комплексами вы познакомитесь, когда после выпуска будете служить на Байконуре».

После такой небрежно высказанной фразы слушавшие Зубра начинали ощущать полный состав комплекса неполноценности, а на Байконур не хотели ехать ни за какие коврижки.

Но с учеными, преподавателями академии он умел вести беседы на должном уровне, поскольку хорошо к ним готовился. В общении с сослуживцами был доброжелательный, на глупости реагировал иронично: «Когда я после выпуска из академии прибыл в часть, мой первый начальник политотдела Семен Семенович Бабарлы сказал: «Сам я человек посредственных способностей, но требовать с вас буду по полной мере».

Если Зубра спрашивали, где он живет, отвечал: «Живу в Москве, а до этого жил в гарнизоне «Великие крохоборы», что у станции Воронок».

В командировках Игорь Хусаинович работал добросовестно и напряженно. Был мастером выявлять скрытые нарушения. Если Зубр после работы в части скажет, что там нарушений нет, значит, действительно, это так.

Но когда командиры и политработники, чтобы выглядеть более прилично, скрывали учет нарушений, Зубаиров их обязательно находил. Не ленился, как иные проверяющие, съездить к больному солдату в госпиталь, проверить, как тот получил травму. Травмы эти в эпоху «дедовщины» были почти одинаковые: ушиб мошонки в драках, разрыв селезенки, переломы челюстей. Иные солдаты убегали из частей, что на солдатском сленге называлось «становились на лыжи».

Докладывал Зубр результаты работы Белоцерковцу всегда сжато, четко, по-своему:

— Докладываю, Анатолий Григорьевич, работал в двух частях: у Маршенского и Колбы.

— Как результаты, Игорь?

— У Колбы челюстей нет, мошонок нет, селезенок тоже нет. На лыжах никто не стоит. Норма. У Маршенского — двое стоят на лыжах, три челюсти и одна скрытая мошонка.

— Про мошонку поподробнее, Игорек.

— Вечером «дед» рядовой Шакалин заставил молодого солдата Гадючку объявить «дембель». Рядовой Гадючка стал на табуретку и громко объявил: «Старики, спокойной ночи, дембель стал на день короче». Надо было не так, надо было: «Спокойно ночи, старики, до дембеля осталось семьдесят дней». За эту ошибку Шакалин выбил из-под Гадючки табуретку. Она перевернулась, и Гадючка, падая, ударился мошонкой о торчащую кверху ножку. Мошонка стала большая, с кулак, и синяя. Я сам проверял в госпитале.

— Почему ты называешь это скрытым ЧП?

— Подполковник Маршенский зачислил атот случай в раздел нарушения техники безопасности. Мол, Гадючка ввинчивал лампочку, упал с табуретки случайно.

— Не спрашивал у врачей, Игорь, писка у Гадючки будет работать? Жалко парнишку, молодой еще.

— Во-первых, Анатолий Григорьевич, писка бывает только в шариковой ручке, и ею пишут. У Гадючки не писка, а пиписка, и он ею делает пипи. Во-вторых, спрашивал у докторов, импотентом не будет.

Наверное, нет на свете мужчины, который любил бы свою жену сильнее, чем подполковник Зубаиров. Почти каждый день приходил на службу аккуратный, вычищенный, выглаженный, опрятный, с чувством хорошо исполненного супружеского долга. Войдя в кабинет, приветствовал коллеги к телефону:

— Будьте добры, пригласите, пожалуйста, Наталью Михайловну.

И через минуту:

— Наташа, это я.

Тон, с которым произносилось имя Наташа, был настолько нежным, чувственным, настолько интимным, что коллеги потихоньку дружно покидали кабинет и уходили на перекур, дабы не мешать семейной идиллии.

Как профессиональный воспитатель, Зубаиров постоянно искал новые формы влияния на личный состав. Накапливал материалы. Ему предлагалось неоднократно идти преподавателем в академию, но Игорь Хусаинович отказывался наотрез: здесь живая работа, интересная, хоть и труднее, чем в академии. Как-то генерал Белоцерковец в беседе с сослуживцами затронул извечно больной вопрос: почему политработников упрекают нередко в безделии.

— Потому, — говорил Анатолий Григорьевич, — что иные наши ребята вкалывают день и ночь, рвут нервы и сердца, а показать эту работу не могут. Отвечают штампами: «Мы, мол, цементирующая сила».

— Научили бы, как отбиваться от подобных дураков, Анатолий Григорьевич, — попросил майор Яровой, недавно переведенный из Байконура в Москву. — На космодроме эти упреки — главный козырь даже некоторых генералов.

— Это, Толя, не только на космодроме, почти везде. В Главном центре особенно. Полковник Любин рассказывал, что даже некоторые серьезные командиры любят подтрунивать по этому поводу. Один такой, полковник Чоп, встречая нового замполита, отмочил. Тот говорит: «Полковник Тарабай, представляюсь по случаю назначения на должность». А Чоп в ответ: «Да я знаю, что ты — тарабай, ты фамилию свою назови». Представляете, стервец какой. У самого фамилия Чоп, что по-украински — затычка, а все туда же, «тарабай».

— А как вы сами поступаете в подобных случаях?

— По-разному, в зависимости от того, кто это говорит. Правда, в свой адрес я не слышал подобного, знают, что врежу так, на всю жизнь запомнит. Иные козыряют, что ракеты запускают, а политсостав этого не делает. Игорь Иванович одного проучил очень красиво. Услышал намек на безделье воспитателей. Спокойно приглашает к себе (в Плесецке это было), спрашивает, чем занимается. Время было к вечеру. «Я обеспечиваю запуск ракеты», — отвечает. Он режимщиком служит. Кстати, серьезные командиры высоко ценят своих замполитов. А вякают как раз те, кто ни разу у ракеты не работал, в штабах штаны просиживают. Куринной опять: «Вы конкретно что сегодня сделали?» — «Ну, прибыл на службу, доложил командиру, что все в норме». — «Дальше?» — «Ну, сходил караулы проверил». — «Там есть командиры, есть кому проверять. Зачем вы туда ходили?» — «Ну, сегодня стартовый день, ракету пускаем».— «А вы при чем здесь? Что конкретно сделали, конкретно сегодня? Чтобы ракету пустить». Мучил его Игорь Иванович долго, но вымучил только одно: офицер прибыл на службу, доложил командиру, проверил то, что другие до него проверили. Пообедал и ждал запуска в кабинете. Вот и все. Такие громче всех кричат: «Мы пахали», — как та муха на роге у вола.

— Надо действительно учиться отвечать и показывать свою работу, — поддержал разговор полковник Александр Владимирович Махнев. — Конкретикой. Разложи рабочий день такого критикана по полочкам и увидишь, что там почти никаких конкретных дел нет. Генерал Шумилин и его люди, которые действительно пускают ракеты, никогда не скажут, что политработники болтуны. Знают цену воспитательной работе.

Полковника Махнева любили в политуправлении все. И уважали. У него был мощный опыт воспитательной работы. Служил в идеологическом отделе (по выражению Анищенко, в идеологическом цехе). Приветливый и добродушный Саша Махнев был исключительно отзывчивый на любые просьбы сослуживцев.

— К славе стартовых расчетов многие стремятся прилепиться, — рассказывает Александр Владимирович. — Однажды наши женщины работали на Байконуре по своим вопросам. А мы уже собирались назад. Завтра вылет на Москву, накануне вечером купили арбузы, угостить девчат. Работали там Мария Сергеевна, Надя Минина и Люда Макиенко. Идем все толпой к гостинице «Центральная», женщины веселые от предвкушения арбузной трапезы, смеются громче положенного. Вдруг открывается дверь какого-то номера, и оттуда сонная похмельная физиономия:

— Что это вы тут жиотаж в калидоре подняли? Завтра пускать ракету, отдохнуть не дадут, — дверь резко захлопнулась.

Девчата притихли, а Мария Сергеевна полушепотом спрашивает:

— Кто такой Жиотаж? Начальник большой какой-то, а мы его подняли, наверное? Нехорошо получилось.

-Успокойтесь, Мария Сергеевна. Я этого прапорщика знаю, он в вещевой службе в Голицыно-2 служил, — рассмеялась Люда Макиенко. — А сказал он, чтобы мы не поднимали ажиотаж в коридоре гостиницы, — и девчата опять подняли веселый «жиотаж».

У полковника Махнева на все вопросы и проблемы был свой особый взгляд, основанный не на слухах и рекомендациях. Везде он пытался добраться до первоисточника. В том числе и в вопросе: откуда пошло развитие отечественной космонавтики. Его порой раздражали идеологические штампы, утверждения, что под руководством ЦК, Политбюро и лично товарища Брежнева советский народ осуществил прорыв в космос.

— Практические работы в сфере космонавтики, — обычно начинает Александр Владимирович, — особенно подвинулись после Постановления Совета Министров СССР № 11017-419СС, подписанного Сталиным 13 мая 1946 года. Называлось оно «Вопросы реактивного движения».

— Почему об этом почти нигде не слышно? — спрашивает Зубаиров.

— На имени Сталина, Игорь Хусаинович, лежит табу. Но если быть исторически достоверным, то надо начинать с этого сталинского постановления, нравится это кому-то или нет. Изначально цели ставились иные — создание реактивного вооружения, организация научно-исследовательских и экспериментальных работ в этой области.

— Помню, — поддерживает разговор Зубаиров, — генерал Максимов рассказывал, какие жесточайшие споры шли о том, что нужнее: носитель для атомной бомбы или спутник Земли. Его тогда презрительно называли «пищалкой». Главная задача — бомбы доставлять в любую точку планеты. А эти «шарики-усатики» потом, если очередь дойдет. Где бы познакомиться поподробнее с этим постановлением, Александр Владимирович?

— Спроси у генерала Белоцерковца, у него имеется.

Через некоторое время подполковник Зубаиров изучал документ, который ему дал Анатолий Григорьевич. Это была целая программа создания ракетного вооружения, состоящая из 32 пунктов, изложенных в пяти разделах. Создавался Специальный Комитет по Реактивной технике при Совмине СССР. Председатель — Маленков Г.М., тогдашний заместитель Сталина. У Маленкова были два заместителя Специального Комитета — народный комиссар вооружения Устинов Д.Ф., первый заместитель народного комиссара электропромышленности СССР Зубович И.Г. Кроме замов было еще шесть членов комитета: Яковлев Н.Д., Кирпичников П.И., Берг ГА., Горемыкин П.Н., Серов И.А., Носовский Н.Э.

Комитет имел огромные полномочия. В Постановлении подчеркивалось, что никакие учреждения, организации и лица без особого разрешения Совмина не имеют права вмешиваться или требовать справки о работе по реактивному вооружению. Первоочередной задачей комитета ставилось воспроизведение с применением отечественных материалов ракет типа ФАУ-2 (дальнобойной управляемой ракеты) и «Вассерфаль» (зенитной управляемой ракеты).

Сроки были определены очень сжатые — два года.

Предусматривалось начать работы с полного восстановления технической документации, образцов ракет ФАУ-2, зенитных ракет «Вассерфаль», «Рейнтохтер», «Шметтерлинг», а также восстановление лабораторий, стендов со всем оборудованием и приборами.

Постановление было настолько подробным, что предусматривало даже выделение бесплатных пайков советским и немецким специалистам, 150 разборных финских домиков и 40 рубленых восьмиквартирных домов.

Первый пуск ФАУ-2 с полигона Капустин Яр состоялся 18 октября 1948 года.

— Как ни смотри, — обратился Зубаиров к Белоцерковцу, — а первые ракеты в Капъяре были немецкими?

— Именно так, Игорь, немецкие. Участники вспоминают, что самый первый пуск готовили больше суток. В бронемашине управления духота и теснота, ни повернуться, ни продохнуть. Первым начальником стартовой команды был майор Я.Тригуб. Здесь же заместители Королева — Л.Воскресенский и Б. Черток, главный конструктор системы управления Н. Пилюгин. В первом пуске участвовал и бывший немецкий капрал Фибах. А через год, — продолжает Белоцерковец, — начались испытания уже своей ракеты Р-1. Хочу, Игорь, обратить твое внимание на один важный момент. Как оперативно реагировало руководство страны на возможность военной угрозы извне.

— Поэтому и ракетно-ядерный щит был создан так быстро?

— И это тоже. Послушай. Не успел Черчилль выступить в Фултоне в США с угрозами в адрес СССР и призывом, в случае необходимости, применить ядерное оружие, как через месяц уже издано постановление «Вопросы реактивного движения» и в кратчайшие сроки начались практические работы по этому вопросу.

— Нелегко тогда служилось нашим солдатам и офицерам, — задумчиво произнес Зубаиров.

— С точки зрения бытовой, действительно, тяжело. Но первопроходцы имели огромное морально-психологическое преимущество. Они ощущали действительно всенародную любовь. Были убеждены, что их воинский труд остро необходим стране. Потому и чудеса творили.

— Сейчас, Анатолий Григорьевич, многое удивительно переиначилось. Вся мощная американская машина пропаганды воспитывает у янки понятия долга, чести, личного достоинства. А наших военных наша «родимая» пропаганда показывает народу сплошь кретинами и недоносками.

— В моде, Игорь, сегодня антипатриоты. И вообще всякие «анти-». Антикоммунисты, антисоветчики, антинародники, антивояки и прочее. Чем гнуснее оскверняешь страну и армию, тем ты моднее. Даже закон принят такой, чтобы Родину не защищать.

— Потому и служат сегодня наши офицеры как сумрачные космические работяги среди приземленной повседневности.

— Отсюда наша задача — не сдавать, а наращивать воспитательные усилия. Еще будучи в академии, я, Игорь Хусаинович, сделал одно важное открытие в политико-воспитательной работе. Даже диссертацию хотел писать, да времени все не хватает. Кроме того, много противников и попросту трусов, которые боятся признать, что я прав. Единственный, кто меня поддержал, — Игорь Иванович.

— Поделитесь своим открытием, может, и я поддержу, — улыбнулся Зубаиров.

— Пожалуйста. Я доказал, что политико-воспитательная работа является самостоятельным видом боевой деятельности. Не вспомогательным, не обеспечивающим, а именно — самостоятельным.

— Действительно, Анатолий Григорьевич, трудно с ходу согласиться с вами, — удивился подполковник Зубаиров. Он был очень чутким на новшества, интересные, нестандартные методы и формы работы с людьми. Но такое? Очень смелый вывод.

— Вот видишь, и ты сомневаешься. А зря.

— Я не сомневаюсь, но пытаюсь понять. Самостоятельные виды боевой деятельности...Так, пуски ракет— это понятно. Стрельба из оружия — тоже понятно. Самостоятельно берешь автомат, сам стреляешь, сам попадаешь. Тут оружие, материальная основа деятельности. А вы не о материальном. Ваш cлуай из духовной области.

— Вот именно, Игорь, ты правильно понимаешь.

— Из чего вы исходите в своем выводе, Анатолий Григорьевич?

— Из того, Игорь, что если дух возвеличить, то напитанная высокой силой духа человеческая душа прикажет телу выполнить любую задачу. А это уже самостоятельный вид деятельности. В том числе боевой. Инженер, как ты говоришь, имеет дело с ракетой. Солдат — с оружием. Воспитатель — с человеком. Это и есть самостоятельная деятельность, но не с техникой или оружием. С человеком. Значительно сложнее быть инженером человеческой души, нежели ракеты.

— Понимаю, Анатолий Григорьевич. Но стрелок убивает противника оружием или ракетой. А чем уничтожает врага «инженер человеческой души»?

— Словом, Игорь Хусаинович. Наше оружие — слово. Страшнее и сильнее оружия пока не придумано. Почему о наших солдат во всех войнах ломали зубы полки и армии, значительно лучше обеспеченные технически.

— Понимаю. Потому что, кроме техники, наши солдаты были вооружены еще и словом. Но в чем сила слова, Анатолий Григорьевич?

— Если формально, то сила слова — в правде. Вспомни лозунг Великой Отечественной: «Наше дело правое. Победа будет за нами». Невозможно подсчитать, сколько под этими словами положено немцев, их оружия. А вообще-то слово, его сила — это великая тайна. В Библии записано, что Слово — это Бог. А сила Бога — немереная.

— Приведите пример, когда слово выступило оружием?

— Пожалуйста: политрук Клочков сказал: «Велика Россия, а отступать некуда, позади Москва». Это был снайперский выстрел словом. Одной фразой политрука, как орудийным смерчем остановлена вышколенная армада немцев.

— В космонавтике тоже было такое слово?

— Было. Это слово: «Надо». Они верили в это слово, которое вызвало в душах энтузиазм. Первые испытатели ракет работали на энтузиазме. Ничем иным не объяснить их подвига.

— А последующие поколения испытателей?

— Последующие — тоже. Мало кому известно, что ни в одной армии мира массово не совершались такие подвиги, как воздушный таран противника, броски на амбразуру. Кроме нашей. А если быть ближе к нашим частям — есть подвиг старшего лейтенанта Константина Миняева. Да, именно подвиг, Игорь Хусаинович, а не просто мужественный поступок. Молодой офицер мог убежать в укрытие, и никто бы его не обвинил ни в чем. Но он не убежал. Он рисковал жизнью, но мог и не рисковать. Почему?

— Слово знал. Заряжен словом был именно на такие действия.