Весна на Байконуре — прекрасное время. Яркое солнце без изнуряющей жары, прохладные вечера и рассветы, тюльпанные ковры в степи.
В апреле 1963 года группа курсантов Камышинского командно-технического училища прибыла на космодром на предвыпускную стажировку. Около сорока молодых курсантов выпускного курса разбили палаточный городок на 75-й площадке. Веселые и беззаботные, с ясными мальчишескими лицами, будущие лейтенанты с удивлением и восторгом смотрели на все, что их окружало. Каждый из них через два месяца может попасть на эту же площадку для прохождения службы уже в офицерском звании.
На другой стороне бетонки напротив курсантского палаточного городка строгими четкими рядами зеленели палатки ракетного полка стратегического назначения, которым командовал полковник Богатырев. Где-то далеко от Байконура в глухих лесах его полк готовился к заступлению на боевое дежурство. И ракетчикам предстояло сейчас главное испытание — практический запуск боевой межконтинентальной баллистической ракеты Р-9А. С этой целью и прибыла стартовая группа полка на Байконур. Уже несколько недель готовилась к пуску.
К курсантам приехал командир местного полка полковник Ю. Львов. Подробно рассказал о жизни испытателей. Затем поручил своему заместителю провести будущих лейтенантов по всему комплексу.
Когда подошли к обвалованным пусковым установкам, курсанты были поражены. Одна из них представляла собой гору искореженного металла, различных конструкций, груды вывороченного бетона. Вторая пусковая установка повреждена несколько меньше, но видно, что небоеготова. Изувеченная стрела установщика торчала кверху, как бы взывая о помощи. Повреждены конструкции пускового устройства.
— Видите эти обломки железа и бетона? Так рождается боевая ракета. Больше десяти пусков сделали, не идет, взрывается. Уцелела только одна пусковая установка. Сейчас полк готовится к зачетному пуску на ней. Все же мы заставили ее летать, — сказал сопровождавший офицер.
Помолчал и продолжил.
— Скоро вы пойдете в полки, будете нести боевое дежурство. Запомните главное — строжайшее соблюдение мер безопасности. Вы целый месяц будете у нас стажироваться, вам все объяснят. Кстати, не думаю, чтобы вам удалось поработать на технике. У нас полгода назад произошла страшная трагедия, на другой площадке. Погибли люди.
На следующий день по прибытии на боевые посты курсанты получили от ворот поворот. Штатные начальники расчетов не подпускали их к технике. Еще успеете. Не путайтесь под ногами. Видели кладбище ракет? Счастливчикам было доверено покрасить что-либо или помыть полы. Разговор был коротким: отдыхайте, через месяц госэкзамены. Идите в степь загорать, собирать тюльпаны, ловить черепах...
Кормить курсантов возили на 70-ю площадку полка, где размещался штаб, казармы, все остальное. В столовой часто интересовались у молодых офицеров жизнью, бытом, службой.
Лейтенанты рассказывали, шутили, и порой нельзя было понять, где правда, а где — вымысел. Особенно восхищались командиром части полковником Ю. Львовым. Назначен он был на должность после гибели людей в ракетной шахте.
Однажды курсанты ехали на обед на двух автобусах. Водители-солдаты — вдруг вздумали посоревноваться в скорости. Два дряхленьких автобуса с «начинкой» из 25 курсантов в каждом рванули по узкой бетонке, рискуя рассыпаться вдребезги и погубить пассажиров. Неизвестно, сколько бы длилась эта гонка и чем бы закончилась, если бы не командир части.
Полковник Львов на своем ГАЗ-69 умудрился обогнать «соревнующихся» и встал поперек бетонки. Подозвал водителей, потребовал водительские удостоверения. Всем известно, как нелегко в то время было заполучить шоферские права. Внимательно прочитал, затем сложил, разорвал на мелкие кусочки и бросил каждому солдату в физиономию. Молча уехал. Водители знали, что до конца службы на Байконуре они на пушечный выстрел не подойдут к автотехнике.
Интересными в части были ритуалы разжалования сержантов за проступки. Как правило, виновником ритуала был комендант гарнизона, организующий вылавливание самовольщиков на десятой площадке. Космически-комендантский лексикон подполковника Плахова был очень сжатый, но емкий: ракета, спутник, гауптвахта, скотина, Гагарин, арестовать, спирт, посажу в камеру, где фаланги и скорпионы, космонавт, Байконур, арестованных ко мне.
Примерно с двух до четырех ночи, в самый сон, Плохое любил звонить на квартиры командиров и с радостным соболезнованием сообщал: «Извините, пожалуйста, знаю, что не вовремя, но вынужден арестовать вашего сержанта. Космодром — это историческое место, откуда взлетал Гагарин, а ваш сержант Савичев пьет спирт в самоволке. Вынужден доложить командиру, а сержанта посадить в камеру. Могут там быть и фаланги и скорпионы. Но он, конечно, скотина, не дает вам отдохнуть...»
После гауптвахты с сержанта Савичева срезались лычки на виду у всей части, под барабанную дробь.
Лейтенант Леня Ставер прибыл на «усиление» космодрома, как он выражается, вместе с женой и двумя детьми. Попал на 71-ю площадку. «Командир достался хороший, мировой мужик, подполковник Жаров. Бесподобный. Всегда навстречу нам шел, помогал. Житуха в бараках-то не сладкая. Полна клопов и тараканов. Леня через все это прошел. С соседом по комнате купили дуст, все везде посыпали. Ночью тараканы, все белые, в порошке, ползают голодные, хоть бы что. А мы задыхаемся. Придумали «рацуху» пылесосом их из щелей высасывать. Полные пылесборники набивались. Жизнь в бараках нормальная. Воды нет. Жена остается, ждет машину. Привезут, ведра наполнит — хорошо. Детей у нас двое: одному три месяца, другому — три года. В 1962 году был ужасный холод, все время электроплитка включена в комнате. Над ней простыня сушилась. Однажды не заметили, простыня упала на плитку, загорелась. Рядом сынишка десятимесячный, завернутый в пеленки... На руки, и в госпиталь побежал. Не удалось спасти, сильные ожоги. На следующий год у друга в соседней комнате трагедия. Мальчишка опрокинул на себя бак с кипящей водой... А вообще, жить и служить можно, не бойтесь, ребята».
В полку царила атмосфера суперстрогости по соблюдению мер безопасности. Ни шагу без инструктажа и расписки в журнале. Это для своих. Курсантов вообще не подпускали к технике. В стороне, километрах в десяти от 75-й площадки, в солнечном мареве виднелись какие-то сооружения, здания, что-то там постоянно дымило, парило, сновали машины. Курсантам объяснили, что это «вторая площадка», оттуда запускают спутники и космонавтов. «Скоро должен быть очередной запуск, вам повезло, увидите все своими глазами», — объяснял главный инженер полка.
Однажды к центральному КПП техзоны, рядом с которой располагались палаточные городки, подлетела белая «Волга» с номером 00-01. Курсантов удивило, что при жесточайшей суровости пропускного режима начальник КПП заранее поднял шлагбаум, отдал честь мелькнувшей перед ним машине.
«Сам Королев поехал в МИК», — объяснил курсантам сержант.
Командир группы подготовки и пуска инженер-подполковник Николай Васильевич Жаров собирался жить на этой земле долго. Выходец из крепкой трудовой семьи, корнями из земли рязанской, он впитал долголетие жаровского рода, в котором никто не умирал раньше восьмидесяти. Много дней его подчиненные готовили первый запуск из шахтной пусковой установки межконтинентальной баллистической ракеты Р-9А, разработки КБ Сергея Павловича Королева. Наземники уже «научили летать» эту мощную ювелирно точную ракету. Пришлось потрудиться немало. Несколько пусков были аварийными, взорваны две пусковые установки. Откровенно говоря, испытателям королевская «девятка» не полюбилась, много нервов вымотала. В конце концов, дело наладилось. Сам Сергей Павлович приезжал на техническую позицию, где в МИКе велись проверочные работы. Иной раз подмечая, что номер расчета не может дотянуться до нужного места в приборном отсеке или работает в неудобной позе, подходил, спрашивал:
— Что, неудобно работать?
— Да, мешают приборы и кабели.
Королев сам все осматривал, подзывал своих помощников, мелком рисовал на борту ракеты прямоугольник.
— Здесь надо сделать люк, будет удобнее работать.
Он верил, что ракета полетит, и делал прикидки уже для серийного производства.
Сергей Павлович с уважением относился к военным, всегда заботился о том, чтобы по возможности облегчить их испытательский труд. В конце концов, успех был достигнут блестящий. Эта ракета могла доставить ядерный фугас в 1,5 мегатонны, как шутили ракетчики, «прямо в дымоход Белого дома в Вашингтоне».
— Я тогда служил в Ключах на Камчатке, — вспоминает ветеран-ракетчик капитан В. Строганов. — Когда начинались пуски «девятки» на Байконуре, для нас это был праздник. Мы имели задачу точно фиксировать падение головной части. Дальность стрельбы немалая, почти семь тысяч километров, поэтому предусматривалось отклонение от цели. У нас был обозначен эллипс рассеивания, в центре которого — бетонный столб. От него делали все замеры. Мы иногда даже спорили на фляжку спирта, какое будет отклонение. Кто ставил на 100 метров, кто на 150, были и такие, что полкилометра ставили. Однажды ночью приготовились к приему головной части. Настроили приборы, аппаратуру. Ждем. Время подлета небольшое, примерно полчаса. А то и меньше. Вот в небе появляется буроватая «звезда». Мы знаем, что это наша «болванка». По мере входа в плотные слои она начинает раскаляться, менять окраску. Из темно-красной превращается в алую, сверкает все сильнее и, наконец, ослепительно яркая, как метеорит, врезается в землю. Проверили — головка врезалась прямо в бетонный столб.
После летних испытаний с наземных стартов Р-9А готовились запустить с шахтной пусковой установки. Люди подполковника Жарова делали все, чтобы приблизить этот час. Работа шла тяжело, зачастую круглосуточно, в основном, в две-три смены. О том времени один из космодромных поэтов писал: «И ужасно неприличным было слово — выходной».
23 октября 1963 года начались комплексные испытания системы заправки ракеты жидким кислородом. Наполнили баки ракеты. Проверили бортовые и наземные системы, их работу. Затем слили окислитель в емкости хранилища. Незадолго до этого такие же работы проведены по заправке керосином. Работы затянулись до поздней ночи с переходом на 24 октября. В тот день Жаров уехал домой вместе со всеми офицерами полка, отдав необходимые распоряжения в расчеты. Николай Васильевич знал, как опасны заправочные работы. Бывали случаи, когда после заправки в магистралях происходило испарение окислителя и утечка его во внешнюю среду. Подземные сооружения перенасыщаются кислородом. Достаточно малейшей искры, и мгновенно вспыхивает все, что может и не может гореть. Обыкновенная хлопчатобумажная ниточка, перенасыщенная кислородом, вспыхивает и горит как бенгальский огонь.
Уже подъезжая к Звездограду (будущему Ленинску), Жаров вспомнил, что завтра — день памяти испытателей, погибших 24 октября 1 960 года вместе с Неделиным. Проходя мимо Солдатского парка, заметил у братской могилы людей. «Родные приехали помянуть сгоревших в огне в тот роковой день. Завтра будет ровно три года».
Расчетам Жарова опасность не грозила. Работы временно остановлены, все закрыто, люди отдыхают до завтрашнего дня.
Сон долго не шел. Николай Васильевич тихонько, чтобы не разбудить жену, вышел в кухню, присел у окна, закурил неизменную «беломорину». Байконурский октябрь давал о себе знать холодком через приоткрытую форточку.
«Скоро зима», — подумал Николай Васильевич.
Это будет уже четвертая на Байконуре. С Москвы, с Марьиной рощи начинал Жаров свою военную тропу, которая привела его сюда. В 1939 году в четырнадцатилетнем возрасте поступил в Московскую специальную артиллерийскую школу. Совсем по-другому стал воспринимать гремящую тогда из репродукторов песню: «Если завтра война».
Воевать ему не пришлось. В 1943 году закончил артшколу. Затем двухгодичная учеба в Днепропетровском Краснознаменном артучилище. И вот первое офицерское звание — младший лейтенант Жаров назначается командиром взвода. Служит в Гороховецких лагерях. В августе сорок пятого ступил на немецкую землю командиром огневого взвода пушечно-артиллерийского полка, дислоцированного в Майнингеме.
Потом было Татищева, что под Саратовом. Туда вывели его полк. Окрепла семья, подрастал сынишка Володя. Николай Васильевич шутил, что сын вырос под артиллерийским тягачом. Солдаты даже водить разрешали, да силенок не хватало, слишком тяжелые рычаги. А отцовские орудия знал не хуже батарейцев.
В ноябре 1960 года полк эшелоном убыл из Татищеве на Байконур. Через три месяца сформировали эшелон с семьями. Жена Полина Петровна и Володя быстро собрали семейный скарб. Все уместилось в несколько ящиков и чемоданов. Куда ехали, никто не объявлял. Так же как и не сказали, куда уехали мужья. Письма запрещены. Правда, на вокзале в Саратове сопровождавший их старшина-сверхсрочник проговорился: «Едете в Казахстан, в Тюра-Там».
Семью Николай Васильевич встретил как всегда, веселый и надежный. Заранее «снял квартиру» у одного гостеприимного казаха. Маленькая комнатка в глинобитном домике, два малюсеньких окошка. Все удобства во дворе. Обшил комнатушку фанерой «для эстетики», повесил 500-ватную лампочку, которая потом никогда не выключалась. Обогревались буржуйкой. За стенкой постоянно возилась коза. Окошки днем служили источником солнечного света, а по ночам в них нередко стучали пьяные загулявшие офицеры, спрашивая, нет ли у хозяина водки. В те годы по Байконуру ходила побаска, очень сильно смахивающая на правду. Два лейтенанта зашли к одному казаху купить водки. Собирались на Сырдарью глушить рыбу. Со взрывчаткой проблем не было, шло огромное строительство, землю часто вынимали взрывами.
— Хозяин, водка есть?
— Водка есть. Денег не надо. — Хозяин попросил забить бычка.
— В момент, аксакал. Веди сюда животину.
Старик вывел из сарая крупного, сильного, красивого молодого быка. Офицеры смутились — уж больно крупный «бычок». Не растерялись. Порывшись в рюкзаке, лейтенант достал толовую шашку, вставил бикфордов шнур и закрепил бычку на роге. Животное они предварительно привязали к колу, вбитому посреди двора. Отошел, окинул взглядом «бычка», снарядил вторую шашку и закрепил на второй рог... Испугавшись шипения и дыма, «бычок» как спичку выдернул кол и помчался в сарай. Там находилось еще пять овечек.
В комендатуре старый казах объяснял:
— Бык — йок, овечки — йок, сарай — йок. Оглянулся, а ваши уже далеко — йок — йок — йок, убежали.
Говорят, офицеров искали, но не нашли.
Питьевую воду тогда привозили с «десятки», будущего Ленинска. Туда же ежедневно в школу автобусом возили офицерскую детвору. Продуктов по талонам не хватало, подпитывались из вагон-ресторанов поездов, проходящих через станцию Тюра-Там. За водкой к праздникам ездили в Казалинск или Кзыл-Орду.
Солдатам жилось легче, чем офицерам. Питание было неплохое, обеспечение тоже. Правда, скучновато в свободное время, жара, спортом особо не позанимаешься. Командир полка полковник Глыба принял решение по строительству собственного бассейна. Однажды солдаты поймали в степи верблюда, которых немало тогда бродило вокруг частей. На хоздворе разукрасили. На одном боку написали: « За нашу Советскую Родину», на другом — «Казахстанский танк». На ногах обозначили краской сапоги, на горбах — стволы пулеметов. Отпустили с степь.
Через пару дней срочное построение полка. Из-за казармы пожилой казах вывел «казахстанский танк». Командир вызвал из строя художников и заставил перед строем очищать керосином животное под хохот всего полка.
Черепах в степи было множество. Солдаты научились делать из них пепельницы. Иные приноровились варить суп. Однажды принесли в казарму черепаху, на панцире которой надпись, сделанная то ли зубилом, то ли напильником: «ДМБ-1962-Киев».
Через четыре месяца Жарову крупно повезло — получил квартиру на «десятке» по улице Космонавтов. Что и говорить, шикарная — двухкомнатная, с дровяной печкой-плитой. Не беда, что полчища тараканов приходилось долгое время «выкуривать». Да порой во время дождя фаланг на полу шлепать домашними тапками.
Утром 24 октября Жаров поднялся рано. На службу уезжал, как всегда, в шесть. Осторожно, стараясь не разбудить девятилетнего сынишку, подошел к двери. Остановился у порога, не обнаружив семейного любимца-кота. Дома ракетчики не завтракали. По прибытии в часть их уже ждала офицерская столовая. Перед уходом Николай Васильевич, сам не сознавая почему, нарушил установившийся семейный порядок — не будить сына. Вернулся от порога, тихо зашел в спальню и долго смотрел на спящего Вовку. Так же осторожно вышел, улыбнулся поднявшейся жене.
Прохладное байконурское утро продолжало нанизывать звенья событий, с первого взгляда неприметных, но уготовивших подполковнику Жарову к середине дня страшную трагическую судьбу. Сухо щелкнул замок вxодной двери, чтобы уже никогда не открыться перед ним. Живым.
Ничто в то утро не предвещало беды. Если не брать во внимание пропавшего домашнего кота. Обычный путь на площадку, в свой ракетно-испытательный полк, что разметнулся в казахских песках наземными и шахтными пусковыми установками. Жилая зона полка, давно привычная Жарову, выделялась оазисом выхоленных солдатскими и офицерскими руками карагачей, кустарников. Прямо от центрального КПП серая лента бетонки, очерченная побеленными бордюрами, вела к обширному строевому плацу. Здесь после завтрака производился развод полка на занятия и работы. Офицеры, сержанты и солдаты, взвод девушек-солдаток, друзья и товарищи Жарова замирали под команду «Смирно!» для встречи командира полковника Глыбы. Недавно он поздравил подполковника Жарова с успешным окончанием академии имени Можайского, которую Николай Васильевич окончил заочно.
Дежурные по группе и стартовой позиции доложили Жарову — все нормально, ночь прошла спокойно, личный состав на своих местах. По плану предстоят дальнейшие работы на пусковой установке в соответствии с технологическим графиком. Не задействованные в работах люди должны заниматься в соответствии с расписанием. Все штатно.
...Проходя во главе своей стартовой группы мимо командирской трибуны под звуки полкового оркестра, не думал подполковник Жаров, что через несколько часов ни его, ни шестерых его сослуживцев уже не будет в живых. Пройдет немного времени, и на этом самом плацу под руководством нового командира полка полковника Ю. Львова все ракетные подразделения пройдут торжественным маршем мимо мраморной стелы. Под сурово печальными словами: «Вечная слава воинам, погибшим при исполнении воинского долга 24 октября 1963 года», будет и его, Жарова, фамилия.
Невдалеке от жилой зоны на высотке бугрились тремя огромными железобетонными крышами ракетные шахты. Одна из них — подполковника Жарова. Отдав необходимые распоряжения командирам отделений и начальникам расчетов, подполковник Жаров вышел из канцелярии, прошелся по казарме в сопровождении замполита группы капитана Анисимова. Задержался около стенгазеты «Старт». Его привлекли колонки стихов, переписанные откуда-то солдатским редактором.
Стихотворение называлось «Квадраты». Автор — космодромный офицер Дорохов. Стихи понравились Жарову.
«Четыре, три, два, один»- И складка у переносицы... А там, в квадрате, неба синь И птичья многоголосица. А репродуктор, как метроном, Отсчитывает уверенно: Кому и когда, сейчас ли, потом И сколько секунд отмерено. Дымят квадраты, кипят квадраты. Земля в квадратах, как нищий в заплатах. И метрономит агонии пульс - Пуск! Пуск! Пуск! ...Море и суша секундами сжаты В квадраты, Матери, жены, дети, солдаты - Тоже квадраты... |
Жаров обратился к замполиту:
— Откуда стихи?
— В доме офицеров на «десятке» создан литературный альманах «Звездоград». В нем печатаются космодромные поэты.
— Хорошие стихи.
— Товарищ подполковник! Вас к телефону, — обратился дежурный по группе.
— Ну, Коля, я на пусковую, там ждут. В случае чего, знаешь, где меня искать.
Ракетная шахта — уникальное сооружение. В центре — ракетный ствол, укрытый трехсоттонной железобетонной крышей. Вокруг ствола вниз идут технологические этажи. Самый нижний, уже под ракетой, называется сооружением № 1. Тот, кто впервые попадает сюда, испытывает тяжелое ощущение безысходности от многометровой толщи бетона, тесноты, полумрака, нагромождения аппаратуры, различных коммуникаций. Постоянно страшит мысль, что некуда убежать в случае чего. Что делать, случись пожар, прорыв керосина или кислорода, холодной воды, кипятка или пара. Правда, рядом лифт, но он кажется таким ненадежным. Иногда в первом сооружении отключается свет. Становится жутковато. Идеальная тишина, темнота давят на каждую нервную клетку весом сотен тонн бетона, в которые одет ракетный ствол. Пробираясь по технологическим этажам наверх, почти с тридцатиметровой глубины, думаешь, что идешь по кругам ада. Выбравшись под крышу в оголовок шахты неизменно упираешься взглядом в тупорылую, белую с красными полосами по окружности, ядерную боеголовку. В этом грозном чудище, угнездившемся на шее ракеты, заключена гигантская сила, способная слизать с лица планеты любой город. Ракетчики находятся в этих сооружениях не часто, только при техническом обслуживании. Их постоянное место — в уютных, светлых пультовых и аппаратных. Здесь тяжелое ощущение исчезает благодаря продуманному дизайну. Но сейчас люди должны были работать в шахте, в самом нижнем ее этаже, в сооружении № 1.
Уже полтора часа мерно гудели мощные вентиляторы, но загазованность кислородом шахты оставалась крайне опасной. Испытатели настаивали на продолжении работ, уговаривали подполковника Жарова дать разрешение на спуск в нижние этажи стартового комплекса. Командир не соглашался, категорически запрещал работы. Майор Ковальский, капитан Котов, подчиненные им офицеры не отставали.
— Товарищ подполковник, никаких работ, связанных с открытыми источниками огня, мы сегодня не проводим. Разрешите начать работы, зря время теряем!
Никто и никогда уже не узнает, какими аргументами удалось подчиненным убедить командира дать «добро» на продолжение работ. История космонавтики имеет немало примеров, когда люди упорно настаивали на своем во имя общего дела, даже не ощущая надвигающейся беды. Многие знают, сколько сил и нервов потратил Юрий Алексеевич Гагарин, чтобы добиться права на тренировочные полеты на истребителе. Как он рвался в тот роковой полет?!
Несмотря на загазованность шахты, офицеры инженер-майора Ковальского, инженер-капитана Котова, с разрешения командира спустились в нижние этажи шахты. Среди них двигателисты инженер-капитан Котов, и лейтенант Соннов, телеметристы инженер-майор Ковальский, лейтенант Щербаков. Вместе с ними приступил к работе один из представителей промышленного предприятия. Как это часто бывает, пользуясь разрешением, несколько офицеров самостоятельно приступили к работам. Для большинства этих людей время отсчитывало последние минуты жизни. Разыгравшаяся вскоре трагедия навсегда разделила их на мужественных и трусливых, отважных и малодушных, верных и неверных боевому братству. Разделила на живых и мертвых.
Опасность загазованности шахты кислородом в какой-то мере схожа с радиацией — ее не видно, не слышно. Она не имеет ни цвета, ни запаха. На организм действует опьяняюще. Бывали случаи, когда заправщики, надышавшись паров кислорода, становились как пьяные. В такой ситуации подкрадывается еще одна беда. Люди, работая в загазованном помещении, не чувствуют дискомфорта, забывают об опасности, теряют бдительность.
Живых свидетелей начала пожара в шахте не осталось. А вариантов множество. Например, погас свет, перегорела лампочка, и кто-то попытался ее заменить. Искрение, пожар, мгновенно вспыхивает электропроводка. Или искры при использовании электроизмерительных приборов. Да мало ли что могло произойти. Шахта буквально напичкана электрооборудованием. Без сомнения, возможно утверждать лишь одно: источник огня появился от электричества.
Первым пожар заметил майор Ковальский. Он быстро вскочил в лифтовую кабину и поднялся наверх, оставив внизу остальных. Те, по-видимому, не заметили огня или попытались его потушить. При отсутствии средств пожаротушения это бессмысленное дело. Да и отступать людям было некуда. Огонь мгновенно охватил подстартовое и другие помещения. Оказалось, что накануне при заправочных операциях был допущен пролив керосина, которым заправлялась ракета. Теперь, многократно усиленный парами кислорода, он вспыхнул мгновенно, быстро распространяясь и давая высокую температуру. Страшной оказалась участь людей. Тесный горящий железобетонный бункер. Сверху — более двадцати метров бетона, бронированных дверей и конструкций с узкими люками, крутыми, тесными переходами с этажа на этаж. Огненная стихия распространяется со скоростью пороховой дорожки.
Установлено, что лейтенант Щербаков, сержант Соловьев и представитель промышленности первыми потеряли сознание и погибли в огне на своих рабочих местах. Офицеры Котов и Соннов попытались спастись. Лифта на месте не оказалось, его увел Ковальский. Отлично зная устройство шахты, они попытались выбраться из «огненного котла» через люк-лаз, ведущий в верхние этажи и вентиляционный короб. Но работающие вентиляторы уже успели засосать туда дым и копоть. Капитану Котову удалось выбраться наверх. Когда подоспели медики, он еще дышал, но был без сознания. Спасти капитана не смогли, слишком сильным было отравление газами продуктов горения. То же произошло и с лейтенантом Сонновым, который следовал по «кругам ада» за Котовым. Ему не хватило несколько метров вверх, чтобы остаться в живых.
Остальные ракетчики, работавшие в шахте, спаслись. Один лейтенант сумел выбраться из огня по скобяной лестнице, наваренной внутри контейнера, в котором помещается ракета. Более 20 метров вверх, без опоры и страховки, в кромешной темноте и дыму, изнемогая и задыхаясь, пробирался он в оголовок шахты под защитную крышу. Потрясение было настолько сильным, что, встретившись через полгода здесь же с курсантами ракетного училища, которое он закончил на год раньше, лейтенант сказал:
— Ребята, ни за что не соглашайтесь идти на шахтные старты. Это бетонные гробы. Лучше в тюрьму за невыполнение присяги, чем сюда, в шахту...
Огонь, погубив пятерых, набирал силу и поднимался все выше, наполняя глухое подземелье ядовитым дымом, копотью, невыносимым жаром. Поднявшийся наверх майор Ковальский сообщил командиру о разыгравшемся внизу пожаре. Сам побежал в центральную электрощитовую, чтобы обесточить пусковую установку, потому что, будучи внизу, видел горящую электропроводку.
Подполковник Жаров здесь же вызвал пожарные и санитарные машины полка, а сам бросился на помощь своим подчиненным. Он не знал, что никого из находившихся внизу уже нет в живых. Быстро собраны в лифтовой кабине огнетушители. Здесь уже стояли ефрейтор Муртазин и рядовой Гудимов. Подбежав к лифту, командир увидел в нем лейтенанта Маркина с огнетушителем.
— Ты зачем здесь, тебе не было команды готовиться к спуску вниз. Освобождай лифт, видишь, и без тебя тесно.
Маркин заупрямился, не желая выходить из лифта. Терялись драгоценные секунды. Продолжая упираться, возражая командиру, лейтенант даже не предполагал, что уже находится за жизненной гранью. До гибели оставалось ровно столько, сколько требуется лифтовой кабине пройти вниз на полтора десятка метров.
Раздраженный Жаров схватил лейтенанта за плечо и резко вытолкнул из лифта. Сам вместе с Муртазиным и Гудимовым уплотнились в кабине. Вздрогнув, лифт ушел навстречу огню. Ушел, навсегда сплавив три человеческие судьбы в одну. Не дойдя до места назначения несколько метров, лифтовая кабина вдруг остановилась в междуэтажном пространстве. Выйти из нее было невозможно. Одновременно погас свет — это майор Ковальский, добравшись до силового щита, полностью отключил систему энергопитания шахты. В том числе и лифтоподъемник. Знай Ковальский о страшных последствиях своего действа, ни за что бы этого не сделал. Какая-то дьявольская сила двигала им, подталкивала на непоправимое. Сначала увел лифт снизу, оставив погибать пятерых сослуживцев в огне и дыму. Затем отключил электроэнергию, уготовив страшную участь еще троим ракетчикам. Скорее всего, им двигал панический страх. Но нельзя утверждать и то, что он спасал свою шкуру. Легко рассуждать о действиях Ковальского в спокойной обстановке, не ощутив всего ужаса, который пришлось испытать ему.
Пожар, разгораясь в нижних этажах, проник уже в лифтовой короб, где в кабине застряли ракетчики. Жаров кричал, требовал включить электроэнергию, лифтовой телефон, просил помощи. Все, кто остался наверху слышали голоса, крики и последние стенания людей. Огонь приближался и уже бушевал в лифтовом стволе, как в аэродинамической трубе. Помочь ракетчикам в эти мгновения никто не мог. Когда включили электричество, поднять лифт было невозможно — перегорели и переплавились кабели. Живые люди в прямом смысле оказались на жаровне, не в силах что-либо предпринять к собственному спасению. Горел, плавился даже металл лифтовой кабины. Безжалостное пламя оставило от ракетчиков обуглившиеся головешки. Огненный смерч, дым и копоть поглотили кабину, добела стала раскаляться железная клеть. От невыносимого жара начали обугливаться, корчиться сильные молодые тела.
Самую высокую цену заплатил Николай Васильевич Жаров за оплошное решение, как и три года назад маршал Неделин. Иные говорят, что он никого не спас и сам напрасно погиб. Но это не так. Его горький опыт был позже учтен многими испытателями. И кто знает, сколько пожаров и смертей предотвратила трагедия, разыгравшаяся в ракетной шахте.
Еще одно, пожалуй, самое важное. Подобное могло случиться в боевой обстановке. И все увидели, как бы действовали ракетчики, выполняя свой воинский долг перед Отечеством.
Своими необдуманными действиями майор Ковальский перешагнул черту, за которой служба на космодроме теряла всякое содержание. Трагедия в шахте обернулась его личной трагедией, раздирала внутренними противоречиями при попытке оправдать то, что оправдать невозможно. Холодом судьбы труса повеяло на долгие годы.
С тяжелой мукой сопереживания живет все эти годы Юрий Маркин. Каждый раз, бывая на космодроме, он заново переживает тот момент, когда рвался в лифт, а командир вышвырнул его.
Каждый из участников трагедии в то далекое октябрьское утро прошел своей тропой, обнажая подлинную, а не кажущуюся свою суть. Всех вела жажда выжить. Но не всех — выжить любой ценой. Катастрофа стала очередным потрясением для космодрома. Николаю Жарову тогда исполнилось 38 лет, рядовому Альберту Муртазину шел 21-й. Сержант Виталий Соловьев почти отслужил три года и должен был увольняться в запас. Смерть уравняла их в должностях, званиях, судьбах.
Полина Петровна Жарова работала в санчасти. Около трех дня вдруг заходит командир батальона подполковник Низовцев и прямо к ней:
— Полина Петровна, вам надо срочно идти домой, там что-то с бабушкой случилось. Вроде прихворнула, — опустил глаза.
Быстро собралась, и бегом домой. В квартире никого, мать ее Евдокия Степановна ушла в универмаг (недавно открыли).
Володя после школы где-то с ребятишками бегает. Присела, не зная что и думать. Вдруг звонок. Метнулась открывать и обомлела — на пороге много знакомых и незнакомых офицеров, их жены...
Космодромное детство Володи Жарова, как и его сверстников, было неприхотливым. После школы рыбачили на Сырдарье, ловили ишаков, устраивали «скачки». После фильма «Крестоносцы» надолго утвердились «сражения» на деревянных мечах, другие мальчишеские забавы. В тот день соседский парнишка прибегает к игравшим, и к Володе: «Беги скорей домой, твой отец погиб».
Опрометью кинулся к дому. Дверь в квартиру распахнута настежь, полно народу, мать на кровати без движения, ее отхаживают. Выбежал из дома, забился в глухой уголок и долго-долго плакал, не веря случившемуся.
Своего папу Володя не просто любил — обожал и восхищался. Особенно, когда тот возвращался зимой с артиллерийских учений. Не входил, врывался в квартиру, такой огромный, морозный, обветренный, в белом полушубке, валенках, каракулевой шапке, с неизменным биноклем и планшеткой на ремне. Мгновенно наполнял жилье морозными степными запахами и какой-то прочной житейской надежностью. Обнимал и целовал маму, подхватывал Володю на руки, и неизменно задавал один и тот же вопрос: «Ну, как вы тут без меня?» В такие минуты Володе, как и всем детям земли, казалось, что его папа бессмертный, что будет жить вечно. Разве может когда-нибудь умереть такой красивый и сильный человек. Да еще имеющий медаль «За боевые заслуги».
Погибших хоронил весь космодром. Из семи гробов (гражданского увезли в Днепропетровск) открытым в кинотеатре «Заря» был лишь только один — капитана Котова. От остальных не осталось почти ничего. Истошные рыдания женщин, глухие стоны испытателей вновь прокатились по траурному Звездограду. Сквозь два ряда стоявших на тротуарах горожан длинная колонна женского батальона направилась с венками к Солдатскому парку. За ней — семь автомобилей с гробами. Прощальные речи, салют. Позже установили скромный обелиск с большими фотографиями. Через два года обелиск заменили новым — застывшая на взлете ракета вырывается из черного пламени.
Прошел год после трагедии 1963 года, приближалось роковое для космодрома 24 октября. К тому дню на Байконур съезжается много родственников, друзей погибших в катастрофах 1960 и 1963 годов. Неофициально 24 октября считалось днем памяти погибших испытателей. Накануне, 30 сентября 1964 года, на космодром прибыл глава государства Никита Сергеевич Хрущев. С ним были Л.И. Брежнев, многие видные ученые, военачальники, промышленники. Несколько дней Хрущев знакомился с жизнью и делами космодрома, вникал в имеющиеся проблемы. Вел себя скромно, уважительно относился к байконурцам и их гостям.
В один из дней Никита Сергеевич посетил братские могилы, в которых захоронены погибшие испытатели и ракетчики.
Неожиданная и оттого щемящая нота человечности в поступке высшего руководителя страны свидетельствовала об огромной значимости труда испытателей. Хрущев отдал дань уважения погибшим. Это была глубоко личностная реакция человека честного и порядочного, болеющего не только за судьбу всей страны, но и за каждого ее гражданина в отдельности. Ибо знал Хрущев о тяжелейших условиях жизни и службы «чернорабочих земли». Но сделать для ее улучшения уже ничего не смог. Через несколько дней Брежнев нанесет ему удар в спину. 2 октября Никита Сергеевич наблюдал вывод на орбиту очередного спутника. Работа прошла успешно. Хрущев обратился к Королеву, Келдышу, конструкторам, другим космическим знаменитостям со словами благодарности за их работу:
— Спасибо вам, дорогие товарищи, за ваш нелегкий труд. Мы убедились, что вы очень много сделали для нашей Советской Родины.
Эти слова относились и к испытателям ракет, действующим в зоне смертельного риска.
Шахтная боевая стартовая позиция инженера-подполковника Жарова была восстановлена в короткие сроки. Полностью завершились испытания боевого ракетного комплекса и летные испытания ракеты Р-9А в феврале 1964 года. Через пять месяцев после испытаний ракета была принята на вооружение, и с осени 1965 года по 1970 год стояла на боевом дежурстве.
В одном из ракетных полков стратегического назначения на правой пусковой установке проводилась тренировка молодых номеров расчета по установке ракеты Р-9А на пусковое устройство в ночное время. Высокие деревья, подступавшие к стартовому комплексу, в лучах прожекторов пламенели пожелтевшей листвой. Завершался сентябрь 1965-го. Тренировке придавалось большое значение, поэтому на старт приехали командир дивизии генерал-майор Барабанщиков и главный инженер полковник Бородой. Здесь же командир полка полковник Богатырев.
— Подать ракету на установщик! — четко приказывает командир стартовой группы майор Кучерявый Л.И.
Открываются створки ворот хранилища, и ракета на рельсовой тележке устремляется к пусковому столу. Рядом с ней по шпалам идет командир группы. Пробежав около 200 метров, тележка замедляет ход, тихо накатывается на мощный установщик.
— Поднять ракету на пусковой стол!
Где-то под бетонкой могуче заработали гидронасосы. Стрела установщика вместе с тележкой поднимается в вертикальное положение и зависает над пусковым столом. Прежде чем опустить ее на стол, номера боевого расчета по стремянкам поднимаются на трехметровую высоту к подножью висящей ракеты. Ждут следующую команду. Солдаты работают дружно и смело. Комдив и главный инженер внимательно наблюдают за их действиями. Генерал Барабанщиков подошел вплотную к пусковому столу, чтобы поближе наблюдать за работой.
— Снять заглушки с наполнительных соединений! — звучит новая команда Леонида Ивановича Кучерявого.
Молодой номер расчета срывает окрашенную в красный цвет массивную заглушку с магистрали заправки ракеты керосином. Вдруг из трубопровода плеснула жидкость, заливая пусковой стол. Брызги керосина попали на комдива.
— Что вы там льете, — раздраженно крикнул он наверх. — Стоп работы!
Оказалось, что после заправки и слива горючего с ракеты на прошлых занятиях в ее магистралях осталось немало керосина, который не ушел в сливную емкость.
— Вот одна из причин жаровской трагедии, — тихо промолвил генерал, ни к кому не обращаясь.
Через год в соседнем полку этой же дивизии на одной из шахтных пусковых установок шли проверки системы заправки. Предстояло провести операцию с кислородом, которую заправщики называют «барбатаж».
После завершения работы командиру дежурной смены доложили, что в шахте — повышенная загазованность парами кислорода. Наученные байконурской трагедией ракетчики знали, что в таких случаях делать. Точнее, не делать — работ, которые могут стать источником огня.
Вдруг динамики громкой связи донесли леденящий душу крик рядового расчета заправки Азанова. На вызов по громкой связи тот не отвечал. Командир послал одного из солдат в аппаратную, где нес боевое дежурство солдат. Через несколько мгновений тот вернулся и доложил, что на аппаратной валит густой дым, ничего не видно. Ракетчики быстро задраились, вызвали аварийно-спасательную команду. Ко времени ее прибытия из входа в шахту уже валил дым. Начальник команды капитан А. Тищенко принял решение: группе оставаться у входа. Сам с одним из солдат в связке ушел в подземелье на разведку. В спецодежде и изолирующих противогазах офицер и солдат на ощупь стали пробираться вниз. Дым был настолько плотным, что фонарики не помогали. Дойдя до аппаратной, люди нигде не заметили огня. Зашли в комнату. Вдруг нога капитана Тищенко уперлась в какой-то предмет. Приблизил фонарик почти вплотную, разглядел...
Неудержимая тошнота подкатила к горлу. Тищенко понимал — не удержись, и сам захлебнется в противогазе. Собрал всю волю, присел на корточки. Через минуту отпустило... На полу в аппаратной лежал полностью обгорелый труп солдата.
— Одни каблуки остались, — вспоминает капитан Тищенко, — остальное — сплошная горелая масса. К счастью, огонь сам собой как-то угас. Думаю, что тайком Азанов хотел закурить.
Осенью 1971 года в дивизию приехал генерал-майор Шилин Афанасий Петрович, дважды Герой Советского Союза, заместитель командующего армией.
— Ну, что, справились с задачей, Василий Матвеевич? — грустно спросил Шилин комдива.
— Справились, Афанасий Петрович, — невесело ответил Барабанщиков.
— По полторы тонны тротила в каждый ствол, и все дело. Добрый подарок американцам.
— Ты, вот что, занимайся своими делами, я ведь частным порядком к тебе заехал. А мне дай машину и офицера какого-нибудь, сопровождающего. Хочу посмотреть своими глазами.
— Может, не стоит ехать, Афанасий Петрович?
— Нет, поеду.
Командирская «Волга» летела по лесной бетонке. Боевой ветеран задумчиво глядел вперед, подмечая пробившуюся сквозь бетонные плиты густую траву «Давно не ездят здесь», — с грустью подумалось Шилину.
Караул на КПП был оповещен, и шлагбаум открыли заранее. Машина выехала на стартовую позицию. Афанасий Петрович медленно выбрался из машины, оперся на открытую дверцу. Огромные глыбы бетона громоздились там, где еще недавно находились шахтные пусковые установки. Генерал присел на одну из них, опустил голову.
Водитель и сопровождавший старший лейтенант Резник не мешали думать седому ветерану. Посидев немного, вернулся к машине, обнял за плечо молодого офицера.
— Я здесь каждый сантиметр в болоте и глине резиновыми сапогами перемесил, пока полк на боевое дежурство поставили. Погляди, сынок, как умирают ракеты... — Слеза скатилась по щеке генерала.
Давно уже ликвидированы и ракеты Р-9А, и пусковые установки для них.
— Ни одной, наверное, не осталось, — говорит Юрий Маркин, заехавший как-то в гости к подполковнику Владимиру Жарову, сыну Николая Васильевича Жарова.
— Ты не прав, Юра, — возразил Владимир Николаевич. — Когда будешь в Москве, загляни к Центральному Музею Вооруженных Сил. Там, слева от главного входа, стоит ОНА, уже не опасная ни врагам, ни своим. Детишки под ней играются.
Помолчали, помянули погибших.
— Знаешь, Юра, эта черная дата чуть опять не повисла над нашей семьей. В 1971 году привезли мою жену в роддом. Врачи обследовали, прикидывают, говорят: роды приходятся на 24 октября. Мы всем семейством переживаем, я жену умоляю: «Держись. Лена, тяни время, старайся изо всех сил...»
25 октября у Жаровых родилась девочка. Назвали Жанной.
Жизнь продолжается.
Генерал Белоцерковец несколько лет служил в ракетной дивизии стратегического назначения, на вооружении которой стояли ракеты Р-9А. Хорошо знает ее историю, командный и политический состав. Путешествуя памятью по времени, делает иногда удивительные открытия. Поражается, насколько дивно переплетаются судьбы и людей, и ракет, какой дорогой людской ценой дается рождение новой ракеты.
Первый комдив, генерал-майор М.С. Бурмак, поставил дивизию на боевое дежурство в 1963 году. Двенадцать могучих королевских Р-9А в шахтных и наземных пусковых установках, затерявшихся в густых лесах, изготовились выполнить стратегические задачи: нанести ядерный удар по целям в любом районе планеты. Эта ракета в ходе рождения унесла жизни подполковника Жарова А.В. И его подчиненных.
После ликвидации Р-9А дивизия была перевооружена янгелевскими боевыми ракетами, праматерью которых была Р-16, загубившая более сотни испытателей. Белоцерковцу как раз и пришлось служить в дивизии в это время, обеспечивать четкое несение боевого дежурства. Всегда с особым волнением воспринимал Анатолий Григорьевич главную тогда команду боевым расчетам: «Для обеспечения безопасности нашей Родины — Союза Советских Социалистических Республик — дежурной смене к боевому дежурству приступить!»
Ценой многих жизней первопроходцев-испытателей достигнута победа. Сработал закон атаки. Первые погибли или умерли от запредельных нагрузок. Умер генерал А.П. Шилин, ставивший боевые ракетные комплексы на боевое дежурство.
— Когда трагедии обрывают жизни ракетчиков, превращают в груды развалин стартовые комплексы, появляются другие люди, разгребающие завалы, рискуя жизнью, двигают, дело вперед, добиваются победы, — размышляет генерал Белоцерковец. Он с группой офицеров работал в космических частях космодрома Плесецк.
— Не только первые погибали, немало трагедий было и позже. Кстати здесь, в Плесецке, произошла катастрофа, тоже погибли люди, — это полковник А.Х. Мустонен включается в разговор, попутно обобщая материалы работы в части за день. Заглянув в блокнот, Александр Хейнович продолжает: — В конце июня 1973 года произошла катастрофа, погибли люди. Сегодня я работал в этой части, многое уже забылось. Но многое и помнится. Говорят, полковник Зуев хорошо помнит ту трагедию. Все произошло у него на глазах, Анатолий Григорьевич.
— Вот ты, Александр Хейнович, и займись этой темой, — попросил Белоцерковец. — И вообще, вместе с ребятами отдела соберите материалы по Плесецку. Я скажу Бонадыкову, пусть продумает, как лучше сделать это дело. О Байконуре мы знаем много, а по Плесецку не очень.
Сколько бы ни отвлекался Белоцерковец раздумьями о северной космической гавани, все равно его мысли возвращались к Байконуру, к его проблемам, особенно в дисциплине. Если быть беспристрастными объективным, следует признать, что дела с дисциплиной в Плесецке обстоят лучше, чем на Байконуре. Это подтверждается и статистикой, и внутренней обстановкой в частях, и другими фактами.
Совсем недавно генералу пришлось беседовать с родителями беглых солдат. Немало их самовольно оставляли части и убегали домой. Встревоженные родители, опасаясь, чтобы сын не попал в тюрьму за дезертирство, привозили своих чад в Москву. Каждый по-своему обосновывал причины побега.
Галина Антоновна Клоповская с порога заявила:
— Мой сын убежал с Байконура, и туда больше его не отпущу.
— Почему вы хотите, чтобы он не служил на космодроме? — спросил генерал.
— Его там бьют, он прибежал домой. Сказал, что когда побили, стал писаться ночью, — истерически запричитала женщина, — может, он уже неполноценный, ночью вся постель мокрая.
Сам «писаный» беглец стоял при матери и улыбался. После прибытия в карантин через восемь дней сбежал. Генерал разбирался заранее с этим случаем, никаких нарушений по отношению к Клоповскому не было. Ссылка на то, что били — неправда, молодые солдаты в карантине полностью изолированы от личного состава частей. Для ввода их в строй отбираются лучшие офицеры и сержанты.
Разговор был долгим и тяжелым. В конце генерал подвел итог:
— Ваш сын поедет назад, в свою часть.
— Если он туда поедет, считайте, что вы отобрали у меня в жизни все, — злобно заявила женщина и вместе с сыном ушла.
Вторая мать, Наталья Петровна Грицай, привезла сына с просьбой — вернуть назад в часть, пусть служит. Он служил в Плесецке, но сбежал, струсил, испугался заранее тяжелой службы. Мать ездила в часть, разбиралась, сама убедилась, что командиры и воспитатели, по ее выражению, нормальные. «Пусть служит, пусть пройдет это в жизни, отправьте его назад», — просила женщина. Белоцерковец сделал немало, чтобы рядовой Грицай вернулся в часть без последствий для себя. С теплотой вспоминал командиров подразделения, твердо обещавших, что все будет нормально у солдата.
Но не все и не везде офицеры заботливо относились к солдатам.