Полковник Бонадыков Василий Сергеевич заходил в кабинет Белоцерковца, как и все остальные, запросто. Вообще-то, в кабинет Белоцерковца всех тянуло. Молодых потому, что можно было душевно пообщаться с генералом, высказать мнение и быть услышанным, даже поплакаться в генеральскую «жилетку». Все молодые офицеры политуправления думали, что «Бегемот» — из простецов, а они, современные «вышеобразованные», могут его чему-нибудь подучить. Не понимали, что генерал Белоцерковец был не из «простецов», а из мудрецов, уважал сначала человека, а уж потом его погоны, возраст. И к политуправленческой офицерской молодежи относился по-отечески по двум причинам. Прежде всего, потому, что уважал людей, будь ты молод или стар. Кроме этого, знал Анатолий Григорьевич, что «комсомолятам» (так он называл отдел комсомольской работы) приходится часто бывать в частях, проверять солдатско-комсомольскую жизнь подразделений И если они там будут бояться генералов и полковников, много не наработают. Поэтому своим отцовским поведением приучал их не бояться генеральских лампасов. Своим поведением показывал, что генералы — такие же, как и лейтенанты, только чуть-чуть постарше. Как-то начальник политотдела Байконура генерал-майор Голосов Е.С. упрекнул Белоцерковца:
— Анатолий Григорьевич, твои комсомольцы в командировках ведут себя так смело, что я их стал бояться больше, чем командующего и Игоря Ивановича, вместе взятых.
Белоцерковец рассмеялся.
— Почему, Евгений Степанович?
— Приезжают на космодром, представляются, говорят, по какому вопросу будут работать. С ними беседую, намекаю, что, мол, не особо там рвение проявляйте. А они в ответ: «Анатолий Григорьевич советовал построже». Представляете, не приказал, а «советовал». Потом исчезает такой комсомоленок, зеленый старший лейтенант в гуще космической части. Техническую куртку наденет, чтобы погон не видно было, и сутками среди солдат колготится. Ночует с ними в казарме, на физзарядку, разводы, технические работы, завтраки и обеды ходит, слушает, что солдаты говорят. Через неделю появляется в политотдел ее тетрадкой в девяносто шесть листов, исписанной и фактами, и фамилиями, докладывает:
— Евгений Степанович, разрешите доложить о результатах работы.
— Я их правлю, мол, не Евгений Степанович, а товарищ генерал-майор. А они в ответ: «Анатолий Григорьевич разрешил нам обращаться по имени-отчеству». Поправится, помолчит, заглянет в тетрадку толстую и начинает:
— Товарищ генерал-майор Голосов. Разрешите доложить результаты работы.
— Докладывайте, товарищ старший лейтенант Лыч.
— Докладываю, что за неделю работы в космической части полковника Белого выявил тридцать четыре скрытых грубых нарушения воинской дисциплины. Два из них — мордобои, можно на «чепухи» отнести.
— На чепуху?
— Не на чепуху, а на «чепухи»: ЧП, чрезвычайное происшестние, уголовное дело. Рядовой Дубенко свернул челюсть молодому солдату, а сержант Исмаилов ударом прорвал селезенку рядовому Абрамяну.
— Обожди, Андрюха, не спеши. Давай разберемся, — говорю я Лычу, чувствуя, что он прав, и мне несдобровать от его доклада командующему. — Позвони Анатолию Григорьевичу.
— Что? — Белоцерковец слушал с интересом и улыбался.
— Говорит, не «Андрюха», а «товарищ старший лейтенант», вы сами этого потребовали. Представляете, даже меня, генерала, учить начал.
— Но ты, Евгений Степанович, первым его начал ставить в ранжир.
— Да кто же знал, что вы им привили иммунитет от генералов.
— Не только привил, но и научил, как ставить в ранжир генералов. Очень просто, фактурой скрытых нарушений. Комсомолята — это наша смена, нельзя воспитывать их винтиками, мелкотой, давить лампасами.
— А вообще, они отличные офицеры, Анатолий Григорьевич.
...Словом, молодые в кабинет Белоцерковца заходили смело, безбоязненно. Офицеры постарше шли с удовольствием, зная, что встретят умного, интересного собеседника.
— Разрешите, Анатолий Григорьевич, — обратился полковник Бонадыков, чуть приоткрыв дверь кабинета.
— Заходи, Василий Сергеевич, присаживайся, — Белоцерковец всегда с интересом беседовал с начальником идеологического отдела. Тот никогда не заходил по пустякам. — Кстати, хочешь чай или кофе, сам наводи, вот на подносе, кипяточек еще не остыл. Ты по какому вопросу?
Полковник Бонадыков навел себе чая, и, прихлебывая, стал раскладывать исписанные листы прямо на столе Белоцерковца, усевшись напротив него. Тот с интересом наблюдал за главным идеологом Политуправления.
— Я по вашему заданию, насчет истории Военно-космических сил. Месяц назад вы поставили нам с Мустоненом задачу по этому вопросу.
— Вы что, так быстро справились?
— До справились еще далеко, но есть вопросы. Надо обмозговать. Помните, вы тогда сказали, что космонавтика уже имеет свою историю, своих героев, свои традиции. И солдат наших надо воспитывать на своей исторической реальности.
— Ну, помню. А ты что, не согласен?
— Согласен полностью. Конечно, есть Покрышкин, Кожедуб, Зоя Космодемьянская, Гастелло, Матросов и тысячи других героев. Но есть и Гагарин, наш Титов, Королев, Максимов, Шлыков, Кириллов, Носов, Осташев, Герчик и... — Бонадыков умолк.
— Ты что замолчал, продолжай, Сергеич.
— Когда мы с полковником Мустоненом окунулись в секретные документы из архива, такую глыбу обнаружили, что одни не своротим, надо группу создавать, из войск людей брать, типа Рачковского-старшего.
— Много героев?
— Не меньше, чем в войну, Анатолий Григорьевич, не меньше. Но показать трудно. Того нельзя — еще засекречен. Другого нельзя — спился. Третий — умер. Они же, наши герои, мрут, как мухи, от прошлой своей космической жизни в землянках. Такие трудные судьбы. Вы были правы, если мы не покажем их, никто больше никогда не вспомнит. И будут все говорить, что прорыв в космос сделали Королев и Гагарин.
— Но, Василий Сергеевич, так оно и было. Королев и Гагарин — это наши иконы, наши кумиры. Это гордость Отечества на века.
— Все верно, Григорьевич, но...
— Что «но»?
— Мы с Мустоненом, независимо друг от друга, изучая документы, пришли к одинаковому выводу.
— К какому?
— Королев и Гагарин делали прыжок в высоту, опираясь ногами на плечи земного эшелона, на плечи и кости наших людей. Боже, сколько же их полегло, безымянных, пока в космос прорвался Гагарин! Вы бы почитали, Анатолий Григорьевич! — полковник Бонадыков жестом показал на разложенные листы.
— Что здесь у вас?
— Мы долго думали, с кого начать. Условно выделили наши войска, отделили от конструкторов, производственников, космонавтов, членов государственных комиссий. Попытались систематизировать все.
— В каком смысле.
— А в таком. Вот запускают спутник, Лайку, Гагарина, Титова, других. Мы смотрим, кто из наших людей это делал конкретно. Читаешь литературу, везде одно и то же, одни и те же — Неделин, Королев и его люди. Да череда генералов космодромных. Мустонен мне говорит: «Василь Сергеевич, неужели генералы сами привозили ракеты, испытывали их, собирали технологические цепочки, стыковали кабели, заправляли ракеты. Ведь кто-то возил на машине Неделина, Королева, кто-то вытолкнул генерала Герчика из смертельного огня. Не верю, чтобы это были генералы и офицеры. У нас в Военно-космических силах сейчас около ста тысяч солдат и, примерно, сорок тысяч офицеров. В открытых публикациях их почти не видно. Даже уважаемый байконурский генерал-полковник Дружинин пишет о Гагарине, Королеве, своем внуке, о себе, а о солдатах — ни слова. Как будто их и не было вовсе. Как же мы воспитывать наших солдат будем. И лейтенантов.
— Вот и соберите материалы. О солдатах да лейтенантах.
— Начали собирать. С одного лейтенанта начали.
— С кого?
— С Шумилина.
— Он же генерал, начальник космодрома.
— Сейчас генерал. А начал службу на Байконуре лейтенантом. Детдомовец, между прочим. Настолько яркая биография, интереснее многих космонавтов. Да вы, Анатолий Григорьевич, сами почитайте, мы с Мустоненом подготовили этот материал.
— Вдвоем готовили?
— Нет, что вы. Всем идеологическим отделом трудились. Много работали подполковник Мусатов, Семигин, Жданко, другие ребята. Люда Макиенко много помогла. Она в музее Байконура долго работала, такие вещи знает, диву даешься.
— А почему с Шумилина начали, Василь Сергеевич?
— Почитайте, поймете, — полковник Бонадыков поставил чашку на поднос, поднялся. Сложил отпечатанные листы, положил перед генералом. Тихо вышел.
Белоцерковец вышел из-за стола, проводил коллегу, щелкнул замком двери. Чтобы никто не мешал. Подвинул к себе оставленные Бонадыковым листы, начинавшиеся заголовком: «Король испытателей».
«В марте 1959 года на космодром Байконур прибыли два товарища, два молодых инженер-лейтенанта, выпускника академии имени А.Ф. Можайского, Алексей Шумилин и Николай Котов.
Полетели дни, недели, месяцы, годы космодромной жизни и службы товарищей. Вместе окончили академию, вместе приехали. Через четыре года трагически погиб Котов. Алексей Шумилин будет не раз заглядывать смерти в глаза, не однажды чувствовать грозное дыхание «бунтующих» ракет. Но жребий его оказался иным. Через 33 года он станет генерал-лейтенантом, начальником космодрома Байконур, Героем Социалистического Труда. Его будут по-праву называть королем испытателей...»
Белоцерковец оторвался от чтения. «Вот почему Шумилин — первый в летописи. Среди многих уважаемых генералов, возглавлявших Байконур, Алексей Шумилин первый и единственный выходец космодрома, ставший его начальником. Он — золотой первенец космической гавани, выращенный, выпестованный в ее утробе. И еще: из всех начальников космодрома — он первый и единственный Герой, получивший Золотую Звезду на космодроме за космодромные же дела.
И если хотя бы условно можно было назвать человека «земного эшелона», равного своим авторитетом среди испытателей Юрию Гагарину в отряде космонавтов, то среди «чернорабочих Земли» это, несомненно, Шумилин...»
Анатолий Григорьевич опять углубился в чтение.
«Служба Шумилина была интересной и захватывающей, но ужасно трудной в быту. Вся жизнь молодого инженера-испытателя шла под знаком «Впервые в мире». Краткие, лаконичные и точные строки аттестации на Алексея Шумилина. Строки, отражающие высочайшую добросовестность и напряжение испытательского труда на протяжении всей его многолетней службы на Байконуре. Словно он трудился и служил не только за себя, но и за своего погибшего друга.
«В работе не жалеет себя... Глубоко предан профессии испытателя... Исключительно добросовестный командир .. Отлично знает технику и технологию испытаний... В экстремальных условиях действует решительно и правильно.. Нетерпим к грубости и чванству... Не пьет спиртного...»
Необычна и биография Алексея Александровича, написанная им лично: «Основными вехами своей биографии и большими событиями в жизни и службе в период с 1953 по 1989 год были: присвоение первого офицерского звания «техник-лейтенант» после окончания 3-го курса. В июне 1958 года я женился. За годы, прожитые вместе с женой в городе Ленинске, у нас родились сын Валерий в 1960 году и дочь Ирина в 1965 году. Здесь мы их воспитали, дали путевку в жизнь...»
Генерал Белоцерковец опять отвлекся. К горлу подступил комок. Анатолию Григорьевичу за свою службу приходилось читать и утверждать сотни, тысячи аттестаций, рекомендаций, биографий. Но подобной он никогда не встречал. Так нешаблонно мог писать только человек нестандартного мышления, личность творческая. А строки биографии, семейной жизни — это знак большой любви и теплой семейной дружбы. Белоцерковец знал, что Шумилин — детдомовец. Наверное много тосковал по семейному теплу в «казенном уюте». С семьей Котова, своего друга, не теряет отношений всю жизнь. Кто еще так может?
«...В 1974-1975 годах был непосредственным участником и руководителем работ по подготовке к запуску космических аппаратов по международной программе «Союз-Аполлон...»
Алексей Александрович Шумилин глубоко и всесторонне изучал экстремальные ситуации, анализировал ошибки, пути их недопущения, упреждения беды. Начиная с катастрофы 1960 года и трагедии, в которой погиб его друг, Шумилин на всю жизнь ввел для себя первостепенное правило: «Главная ценность космодрома — это люди, испытатели. И чтобы сберечь их жизнь, надо досконально знать ракетно-космическую технику, строжайше соблюдать требования инструкций, написанных кровью и жизнями стартовиков».
Всю свою жизнь он держал эту заповедь на первом плане, проводя космические пуски. А было их в жизни Шумилина более восьмисот. Ни в одном из них он не допустил гибели подчиненных, хотя и выпало на его долю немало ситуаций, где трагедии казались почти неотвратимыми. «Король испытателей» каждый раз упреждал беду за считанные секунды, и люди оставались живы. Его труд и труд его подчиненных вдыхал устойчивую жизнь в работу космодрома. Он умел работать на износ. Он делал высшую космическую реальность конкретной и зримой для всех людей.
Первый раз столкнулся он с «бунтующей» ракетой давно, еще до Неделинской катастрофы, в апреле 1960 года. Увидел со стороны, на что способна вышедшая из повиновения гигантская сила. В тот раз пытались запустить космический аппарат, чтобы заглянуть на невидимую сторону Луны. К тому времени пошел только второй год службы Шумилина на Байконуре. Как и все испытатели, он любил смотреть «живые» пуски со стороны. Понаехало на «двойку» много московских гостей, в том числе и Неделин.
Наконец старт, включились двигатели «семерки», дым и пламя закрыли пусковую систему, всю ракету. Все вроде штатно. Вдруг из этого клубящегося огненно-дымного облака вылетают в ночную темень вместо одной... две ракеты! Обе летят, у обеих работают движки.
Картина!!!
Ракета с тремя боковушками поднялась метров на двести, зависла и, вращаясь вокруг своей оси в вертикальном положении, начала плавно заворачивать в сторону измерительного пункта. А отделившаяся от ракеты четвертая боковушка (около 20 метров высотой) с работающими двигателями «поплыла» вправо от старта, в сторону больших антенн. К счастью, взорвалась за насыпью, не причинив повреждений.
А «трехбоковушная» ракета вдруг резко изменила курс, передумала приземляться на ИП-1 и плавно пошла в сторону монтажно-испытательного корпуса. Чуть наклоненная, она стала выравниваться вертикально, но ненадолго. Без одной боковушки начала заваливаться. Это спасло ИП-1, но грозило МИКу большой бедой. Там работали телеметристы.
Слава Богу, ракета перелетела МИК и потеряла еще одну боковушку, взорвавшуюся на железной дороге. Взрыв центрального блока с оставшимися боковушками прогремел на стрельбище. Все стекла в зданиях были выбиты, но люди целы. Даже часовой, которого взрывной волной сбросило с вышки, быстро очухался и вскарабкался назад.
Алексею Шумилину хорошо известно, что пережили люди на командном пункте. Коллега Шумилина по Байконуру генерал Завалишин рассказывает: «Во время пусков ракет космического назначения у меня каждый раз неизмеримо и последовательно возникало три этапа «потной спины». Первый — при запуске двигателей первой ступени и сходе ракеты с пускового стола. Второй — при преодолении ракетоносителем активного участка траектории и отделении космического аппарата. Третий — при выходе космического аппарата на расчетную траекторию. Что такое эффект «потной спины», известно каждому, кто бывал в экстремальной ситуации. Это высочайшее нервное напряжение, запредельная интеллектуальная, психологическая и физическая нагрузка, седина на висках...»
Почти у каждого испытателя, особенно «стреляющих», имеются подобные результаты нервных перегрузок. Проявляются они у всех по-разному. Большинству руководителей стартовых работ (если не каждому) свойственны моменты высшего психологического напряжения во время предпусковых операций. У генерал-майора Завалишина, как уже сказано, возникает эффект «потной спины». Генерал-майор Б.Морозов, участвовавший в проведении более шестисот пусков, непроизвольно «вскипает» моментальной раздражительностью, которую ему еле удается сдерживать. Генерал-майора Е. Гудилина, запускавшего «Энергию-Буран» во время пуска прошибал пот и озноб. Подполковник Н. Батыгин, на счету которого около шестидесяти запусков, каждый раз перед тем, как скомандовать «Пуск!», испытывал неприятные ощущения, которые и объяснить не мог: «Как металлом по стеклу». Происходить это стало после одного аварийного пуска, когда через несколько секунд после старта наблюдатель доложил: «Товарищ майор! Вижу обломки ракеты, выпадающие из облаков невдалеке от пусковой установки!»
Таков нелегкий удел «стреляющих». Слишком обманчиво иногда выглядят телерепортажи о космических пусках, где все смотрится безмятежно и романтично.
«С некоторых пор, а точнее, с одного драматического момента во время запуска, как услышу прохождение команды «Наддув», — начинают дрожать коленки, и ничего не могу с собой поделать», — говорит Алексей Александрович Шумилин. Со стороны кажется невероятным, что такой мужественный человек делает подобное признание. Но эта живая реальность еще ярче высвечивает стойкость ракетчиков, их мужество и выдержку. Каждый пуск отбирает у них так много нервов, труда, энергии, что в спокойной обстановке их хватило бы на многие годы.
Должности «стреляющий» не найти ни в одной штатно-должностной книге военно-космических частей. Реально же она существует. Офицер или генерал, занимающий эту должность, изо дня в день, из года в год несет на себе тяжесть огромной ответственности. Он стреляет не пулями, не снарядами. Он стреляет... живыми людьми. И искусственными спутниками Земли, орбитальными и межпланетными станциями, стоимостью в десятки и сотни миллионов рублей. Первым «стреляющим» в стране был полковник Александр Иванович Носов, Герой Социалистического труда.
Алексей Шумилин стал «стреляющим» на Гагаринском старте Байконура, начиная с программы «Союз-Аполлон». 15 июля 1975 года в 15 часов 20 минут с Гагаринского старта ушел космический корабль «Союз-19». Командир-космонавт Леонов А.А., бортинженер-космонавт Кубасов В.Н. Этим полетом было положено начало первому в истории космонавтики крупному совместному научному эксперименту по программе «Союз-Аполлон». «Пуск!» этой программе дал Шумилин.
Шумилину тогда было 39 лет. Он, подполковник, занимал ответственную должность. Подготовительные работы по программе начались задолго до пуска. На «двойке» был построен МИК (монтажно-испытательный корпус). Называли его «греческим залом» (потому что «Аполлон»). Была оборудована техническая позиция для проведения испытаний кораблей «Союз-1» и «Союз-2», и двух ракет-носителей для выведения этих аппаратов на орбиту. Созданы специальные силы и средства: в Подмосковье — Центр управления, в Звездном городке — база для тренировок. Сама программа предусматривала дальнейшее развитие в области оказания помощи экипажам, терпящим бедствие на орбите. График работы был очень напряженный. Одновременно принимался в эксплуатацию «греческий зал», проводились испытания кораблей.
Интересными были совместные испытания. В «греческом зале» надо было поддерживать чистоту, влажность и определенный температурный режим. Один из солдат только этим и занимался. Средства обычные: ведро, тазик, тряпка. После пуска воин получил отпуск за хорошую работу.
Заморские гости прибыли на космодром 27 апреля 1975 года. Основной американский экипаж составляли Томас Стаффорд, Вэнс Бранд, Дональд Слейтон.
Астронавтам представили все по программе. О Ленинске позже Стаффорд сказал «...Космический город — гостиница большой стройки. Что касается корабля «Союз», то он к старту готов». А будучи на Байконуре, говорил, что с удовольствием стартовал бы на корабле «Союз».
Впервые Шумилину, да и вообще, космодрому пришлось работать с иностранцами. На Байконур американцы привезли свою аппаратуру, множительную технику, переводчиков. Результаты испытаний протоколировались. Каждый день проводились совещания: в начале испытаний и в конце рабочего дня. В заключение выпущен совместный отчет на двух языках.
Для иностранцев, по легенде, рядом с ними работали гражданские специалисты. Военная форма в эти дни отменялась приказом. Офицеры переоделись в гражданскую одежду, а солдат выселили на 113 площадку. Все это было в диковинку. Всем участникам запуска выдали талоны на приобретение гражданкой одежды в военторге. Стартовикам рекомендовались джинсы, туфли, ботинки. А Шумилина и тех, кто работал с американским экипажем, приодели в красивые костюмы с модными галстуками. Солдат переодели в «песочную» форму и убрали подальше с глаз долой. Но как ни продумывали это «спагетти на уши американцам», случалось порой непредвиденное. Для гостей были определены все маршруты. Четко указано, кто кого «пасет», кто с кем работает, все посты расписаны по времени и месту. Не учли одного — умной техники. Она на испытаниях сработала без сбоев, и надо было переоформить программу. Пока программисты взялись за дело, американцы остались свободными от дел и опеки. Гости вышли из «греческого» зала на площадку перед МИКом через знаменитые двери, которые показывают всегда по телевизору при выходе космонавтов. Совершенно спокойно прошли через КПП, где стояли «гражданские» солдаты и сержанты. К счастью, недалеко от КПП была беседка, и американцы оказались на высоте. Не издеваясь больше над нашими режимными службами, они прошли в курилку, спокойно посидели, покурили. Потом, не углубляясь в нашу непереодетую зону, вернулись назад на свои рабочие места. Бывали и другие «сбои». Среди американцев был переводчик, который как-то подошел к контролеру КПП, спросил: «Сколько служить осталось?» Получил ответ: «Полгода».
Наши люди не были готовы к общению с представителями «загнивающего капитализма». Но несколько натянутые отношения вскоре потеплели. В ходе общей работы люди сблизились, как профессионалы космоса. Не чувствовалось, что рядом «душители свободы».
Всего американцев было шестнадцать человек. Газеты тогда писали: «Советские и американские специалисты осуществили стыковку редких инженерных идей и технологических решений». Одну из ведущих ролей в этой стыковке играл Алексей Александрович Шумилин. Он вспоминает, что работа шла в условиях глубочайшей секретности. Шла энергичная работа на космодроме.
В соответствии с программой к полету параллельно готовились два ракетоносителя с космическими кораблями. Начиная с 10 июля, они уже находились на стартах площадок № 2 и № 31. Предусматривалось, что в случае срыва пуска с «двойки», через четыре часа стартует корабль с 31-й площадки.
Наконец наступило 15 июля 1975 года. В 7 часов утра начальник управления полковник Патрушев В.С. и техническое руководство поставили задачи стартовым расчетам. Напряжение запредельное — весь мир смотрит — не сплоховать бы. На космодроме народу — тьма, одни высокие гости. А жара на улице за сорок градусов. Очень непривычно было то, что на стартовом комплексе ни одного военного, все в гражданской форме, от Главкома В. Ф. Толубко до солдата. Правда, часам к одиннадцати, к приезду на старт посла США в СССР У. Стессела с дочерью, одетой только с одной стороны (спина вся голая — такая мода), генералам разрешили надеть свою форму.
Начавшаяся в 10.20 заправка ракетоносителя прошла нормально. Раскаленное солнце вытягивало из боевых расчетов последний пот. Каленый космодромный день казался вечностью.
Посол со свитой осмотрел ракету, сфотографировался у обелиска в честь Первому спутнику Земли и уехал.
В 12.50 прибыли космонавты и после доклада Председателю Госкомиссии генералу К. Керимову заняли места в «Союзе». За 30 минут до пуска выскочил первый «боб» — отказала телевизионная система. Однако решено было пускать. Разводятся колонны, убирается в нишу кабина обслуживания. Белая (по случаю международного пуска) красавица-ракета изготовилась к «работе».
Время 15.20. «Стреляющий» подполковник Шумилин командует: «Пуск!» Чуть подрагивает бункер КП, пошла громогласная прелюдия двигателей, ракета покидает стартовую систему, устремляется в знойное небо. Принятыми мерами «земли» и космонавтов удалось восстановить телевизионную связь.
И вот долгожданный радостный доклад телеметристов: «Пятьсот сорок секунд. Объект отделился от третьей ступени ракетоносителя. Космический корабль «Союз-19» выведен на расчетную орбиту».
Корабль запущен! «Король испытателей» сделал свое дело. Дальше — девять томительных часов ожидания старта «Аполлона». Затем — успешная стыковка «Союз-Аполлон» на орбите. Это был результат труда всех, кто работал на международную программу.
Из биографии А. Шумилина: «За непосредственное участие и руководство работами по международной программе «Союз-Аполлон» награжден орденом Трудового Красного Знамени в 1976 году. В последующем выполнял задания Правительства и командования по таким программам, как «Союз-Аполлон», «Радуга», «Интеркосмос», «Союз-Салют», «Союз-Мир-Квант», «Вега», «Фобос» и множество других».
За каждой программой — десятки пусков. Чтобы только скомандовать одно слово «Пуск!» около восьмисот раз, Шумилину потребуется много времени. А сколько нервов, жизненной энергии потрачено на эти сотни пусков? Какой напряженный труд!
Начиная с марта 1978 года, с запуска космического корабля «Союз-28» с международным экипажем А. Губарев, В. Ремек, Шумилин начал выполнение пилотируемой программы «Интеркосмос». О качестве работы свидетельствует орден Ленина, которым награжден «король испытателей». За достигнутые результаты в научно-исследовательской и военно-научной работе в 1979 году ему присуждается Государственная премия СССР.
В июле 1980 года Шумилин возглавил самый звездный воинский коллектив Байконура — первое научно-испытательное управление.
Шумилину не было равных в вопросах методологии, организации и проведения испытаний. Много раз попадая в экстремальные ситуации, всегда находил единственно правильное решение. Причем вовремя. Испытательская деятельность для Шумилина — это не служба, это образ жизни. Как только он попал в эту сферу, она его увлекла, затянула, захватила на долгие годы и десятилетия. На всю жизнь. Испытания — главное, все остальное потом.
Шумилин предотвратил крупную аварию, схожую по причинам с той, что произошла в Плесецке в марте 1980 года. При заправке баков ракеты перекисью водорода началось ее активное разложение. Возник пожар на кабине обслуживания ракеты. Под руководством генерала Шумилина, пожар быстро потушили, причем не сорвали пуск ракеты в установленное время.
Космическая уникальная техника — стихия Алексея Александровича. И в этой стихии он — король. Любой вопрос, устройство, неисправность разложит по полочкам даже дилетанту, и тот поймет. Все делает по памяти, не открывая многосложные схемы. И еще один признак «короля»: никогда не уйдет от вопроса, и не откажет в ответе. Потому что знает, как ответить. Задаст человек вопрос, объяснит — что хочет узнать.
А дальше?!
Дальше происходит чудо, священнодействие какое-то. Шумилинское чудо. Отведет в сторону, отломает с куста веточку, разгладит песок и быстро набрасывает схему. Через две-три минуты вопрос становится ясным и понятным. Или то же в столовой на салфетке, за обедом. Даже на спичечном коробке.
В день показа М.С. Горбачеву пуска с 31-й площадки вдруг не пошла заправка ракеты горючим. Пока специалисты ломали головы: «Что делать?» — Шумилин внимательно выслушал, немного подумал и применил далеко не космический прием: снял с пожарного щита лопату, осмотрел на ней деревянный черенок и заблокировал им контактор, чтобы тот не отключался. Заправка прошла нормально. Так мог только Король с королевским опытом.
Из биографии А. Шумилина: «Событием в жизни и службе было награждение меня медалью (23.12.83 г.) «За отвагу на пожаре». Награжден за умелое руководство работой по тушению пожара на стартовом комплексе площадки № 2 при запуске пилотируемого аппарата 26 сентября 1983 года, спасение социалистической собственности и проявленные при этом смелость и отвагу».
Для Шумилина эта медаль — реликвия. Награжден ею «король испытателей» в то время, когда «иконостас» на груди уже не помещался. Другие значимые награды украшали «патриарха космодрома», еще и так называли Алексея Александровича.
Шумилин не объясняет ценность «пожарной» награды. Соратники знают, это было... недоверие, оскорбление Короля. Один из его коллег как-то заметил: «Читаешь в «Пионерской правде», что пионер Вася Шишкин награжден медалью «За отвагу на пожаре» за то, что вытащил козу из загоревшегося хлева. В шумилинском подвиге неправильно были расставлены акценты. Оценили только его «отвагу на пожаре». А не его гениальность как руководителя пуском. Вначале хотели наказать, а позже, «отмазались» пожарной медалью».
Наверное, так оно и было. Алексей Александрович спас космонавтов. Какая же это «социалистическая собственность». Вытаскивать космический экипаж из огня, это не козу волочить из горящего сарая за рога. Тут мозги нужны, глубочайшие знания, молниеносная реакция. Тем более, впервые в мире, в истории мировой космонавтики. Того, что сделал Шумилин, никогда ранее не было, даже при Королеве.
Кто знает, правда это, или нет, что космос не любит принимать однофамильцев. Потому, что побывавшие на орбите становятся любимцами землян, их гордостью, украшением народа, страны. Такими, например, как Герман Степанович Титов.
И вдруг появляется второй Титов, рвущийся на орбиту. Прекрасный, талантливый космонавт Владимир Титов. С первого раза не удалось.
26 сентября 1983 года подчиненные полковника Шумилина завершили подготовку к запуску пилотируемого корабля с космонавтами В. Титовым и Г.Стрекаловым на борту. «Стреляющий» осматривает в окуляр перископа застывшую на пусковом устройстве ракету. Вроде все нормально. Но Шумилин интуитивно ощущает что-то неприятное. «Как серпом по... молоту». Он не слуга, он повелитель, король стартового комплекса. Досконально знает его мудреную начинку. Как человек, чувствуя недомогание, не может сразу определить его причину, так и «стреляющий», будучи нервом и мозгом пуска, испытывает неясное беспокойство. Возможно, это ощущение пришло позже, Шумилин не помнит. Главное, что своевременно сработал внутренний сигнал беды. К этому времени Алексей Александрович уже был испытателем экстракласса, королем Байконура. В его аттестации записано: «Имеет высокоразвитые волевые качества. Обязанности освоил в совершенстве, выполняет их исключительно добросовестно. Высокое профессиональное мастерство, умение быстро и правильно ориентироваться в сложной обстановке позволяют ему успешно решать сложные космические задачи».
Система аварийного спасения космонавтов (САС) заметно отличалась от той, которая использовалась ранее. «Стреляющий» Ю.А. Гагарина в космос А.С. Кириллов помнит подготовку САС перед запуском. До ухода в бункер они вместе с Сергеем Павловичем Королевым еще раз обошли и внимательно осмотрели ракету, находящуюся на пусковом устройстве. В правом дальнем углу стартовой площадки консольно нависающим над глубоким котлованом, традиционно, надолго задержались. Сейчас эта сторона котлована перекрыта крупноячеистой сеткой. В эту сторону через окно в головном обтекателе смотрит люк корабля «Восток», в который космонавт может быть аварийно катапультирован при необходимости. Сетка, перекрывающая котлован, играла роль ловушки для космонавта, повышая вероятность его спасения.
За несколько дней до вывоза ракеты под наблюдением С.П. Королева была проведена тренировка по эвакуации с сетки «потерявшего сознание космонавта». По сигналу пара физически сильных и ловких солдат из состава расчета, подхватывала «ваньку» (лежащий на сетке манекен в скафандре), и, как по батуту, в считанные секунды доставляли в укрытие, специально оборудованное на краю котлована.
Ситуация, сложившаяся при запуске Титова и Стрекалова показала, что при такой системе аварийного спасения оставалась большая вероятность неудачи. Но к этому времени САС была уже совершенно иной, и от прежней осталось немного. Разве что — пароль, своеобразная команда на ее включение.
В начале космической эры условную команду на катапультирование космонавтов в случае необходимости королевцы, да и сам Сергей Павлович, называли «петушиным словом». Его при тренировках кричали (кукарекали) в телефонную трубку с красной полосой. Позже телефон заменили микрофоном.
— Это условное слово, — говорит генерал Шумилин, — «стреляющий» и представитель Главного конструктора должны, в случае аварии, независимо друг от друга произнести как команду на включение САС двум операторам измерительного комплекса, что в нескольких километрах от старта.
До пуска остаются считанные минуты, скоро пойдет счет на секунды. В пусковом бункере на своих местах номера боевого расчета. Здесь Юрий Павлович Семенов, Главный конструктор, а его представитель Солдатенков на своем месте у второго перископа. За операторами наблюдает и председатель Государственной комиссии Керим Алиевич Керимов.
Следует сотни раз звучавшая в пультовой команда «Ключ на старт!» Время пошло на секунды, которые Шумилин, по давно выработавшейся привычке, мысленно отсчитывает, не отрываясь от перископа. Вспыхнуло пламя, завихрились клубы дыма — значит, прошло «зажигание».
Но почему так быстро прошло «зажигание»? — мелькнуло в сознании Шумилина. «Что-то здесь не то». Это «не то» никак не удавалось понять, невозможно разглядеть на затянутом дымом старте. Оно было неуловимое, гадкое, и ...опасное. А секунды летят, спешат.
Секунда пускового цикла — это маленькая вечность для «стреляющего» и для космонавта. На эти маленькие вечности во время старта опирается жизнь уходящих на орбиту людей. В бегущей череде секунд нет ни одной безопасной, которой можно пренебречь. В любое мгновение можно и спастись, и погибнуть. Нет среди этих секунд такой, которая не могла бы стать последней для испытателя или космонавта. Больше для космонавта.
Во время пуска тренированный мозг Шумилина, громадный опыт и профессиональная интуиция становятся инструментами его воли, диктуют мгновенные действия. Сам он сейчас — сгусток нервов. Его мозг сверлит циклограмма пуска, проведенного уже не одну сотню раз. В этом противном сверлении происходящее сейчас на старте в чем-то не совпадаете прежними запусками, не укладывается штатно в сознании «стреляющего».
Неправда, что в пусковом цикле, где все идет на доли секунд «стреляющие» вспоминают техническую документацию, инструкции и наставления. Высокая динамика автоматического старта не дает им такой возможности. Машинные процессы намного превышают скорость нервных импульсов человека. «Стреляющему» некогда вспоминать и размышлять. Он работает на грани возможного, на пределе реакции, внимательно отслеживая происходящее. Только в таком состоянии, да и то не всегда, а лишь при высокой тренированности, он может обогнать автоматику запуска, иногда на десятые, сотые доли секунды опережая ее и предотвращая беду, катастрофу.
Внезапно полковник Шумилин понял, что огонь и дым на старте — это вовсе не прохождение команды «Зажигание», а пожар одного из двигателей ракеты-носителя, начавшийся после прохождения команды «Наддув».
Около 7 секунд оставалось до взрыва многотонной космической махины, в навершии которой — пилотируемый корабль с двумя космонавтами, Титовым и Стрекаловым.
Сам Алексей Александрович так и не мог вспомнить, как он отдал команду, произнес в микрофон кодовое слово на включение САС. Даже само слово-пароль не помнит, настолько высоким было нервное напряжение. Но операторы системы командной радиолинии аварийного спасения космонавтов четко выдали команду: «Спасение экипажа».
— Когда воспроизвели магнитофонную запись команд «стреляющего», — грустно улыбается Алексей Александрович, — оказалось, что я это «петушиное слово» три раза прокричал, а Солдатенков, полагая, что кричит, наоборот, прошептал его.
Можно лишь восхищаться тем, что в этой сложнейшей молниеносной ситуации «стреляющий» тандем «Шумилин-Солдатенков» и еще два оператора на измерительном комплексе сработали четко, как единое целое. Также четко включилась и САС, отрывая спускаемый аппарат пилотируемого корабля с космонавтами от горящего ракетоносителя. Взмыв на километровую высоту, космонавты совершили мягкую посадку в стороне от заполыхавшего стартового комплекса.
Как бы часто ни наблюдал человек запуски космических ракет, это величественное зрелище каждый раз затрагивает душу с такой новизной, будто смотришь его впервые, словно и не было предыдущих пусков. Глядишь на изящную красавицу-ракету, это серебристое вселенское копье, и думаешь о мужественных людях, которые сейчас дадут ей ход в вертикаль. Неповторимые минуты счастливого и тревожного волнения испытывает человек только невдалеке от стартового комплекса, и нигде больше. Ни у телевизора, ни в бункере командного пункта у перископа. Не случайно, освободившиеся от работ солдаты и офицеры стартового расчета стремятся видеть «живой» пуск, всячески избегая укрытий, где им положено находиться. Многие испытатели едут на пуск как на праздник, нередко прихватывают с собой детей и жен, друзей и товарищей. В то время, как стартовые расчеты — главные герои космического фейерверка — с напряжением отслеживают показания приборов, ведут космонавтов, грузовые корабли или станции на орбиту, пришедшие на наблюдательный пункт с волнением слушают последние предстартовые команды, раздающиеся по громкоговорящей связи.
На запуск космонавтов Титова и Стрекалова собралось, как обычно, немало наблюдателей. Люди шли беспечно, поскольку знали: никогда еще в истории космодрома не было аварийных пилотируемых запусков. Тем более «стреляющий» — Шумилин, король.
Всего один раз до этого случая в пилотируемой космонавтике применялась система аварийного спасения космонавтов, и то не на Земле, а в полете. 5 апреля 1974 года из-за неисправности системы разделения 2-й и 3-й ступеней автоматически сработала САС. Космонавты В. Лазарев и О. Макаров приземлились на горном Алтае вблизи границы с Китаем.
Подполковник — инженер Алексей Шумилин в ту пору был начальником испытательного отдела и, безусловно, не мог не знать об этом случае. Памятным он остался еще и потому, что сразу же после срабатывания САС в полете на активном участке траектории немедленно включились в работу и сотрудники военной контрразведки. Когда космический корабль ушел со старта, расчет, как всегда, был собран для подведения итогов работы, вышел на построение у служебного здания. Там уже было известно о неудачном пуске. Прошла команда: всем находиться на своих местах, никому со старта не отлучаться. Стартовый комплекс был немедленно арестован со всей имеющейся документацией и информацией. В течение 2-3-х дней тщательно исследовалась каждая подпись в документах, каждая запись, хотя любому инженеру было ясно, что стартовый расчет здесь ни при чем. Но «врагов» искали. Правда, это было давно, более 9 лет назад, и наблюдавшие за пуском вряд ли могли об этом помнить, а большинство о том случае не знали вообще. Многие приехали поболеть за полюбившегося космонавта Владимира Титова, которому не удалось «оседлать» орбиту с первого захода. Все шло как обычно. Из динамика неслись предстартовые команды — сообщения: «Протяжка!.. Продувка!..» Напряжение растет. Сверкнуло пламя, заклубился дым, бегут секунды. Но почему не слышно привычного, сотрясающего степь грохота? Неожиданно на глазах у ошарашенных людей капсула с космонавтами отстрелилась от макушки ракеты и взмыла вверх. Раскрылась парашютная система, сработали двигатели мягкой посадки.
А ракетоноситель, оставшийся без острого навершия, превращался в огненный факел. В бинокли с наблюдательного пункта видно, как лопается обшивка ракеты, стенки баков.
Авария!!!
Подтверждая грозовое слово, пылающая ракета просела на стартовом устройстве и, накренившись, провалилась в пламяотводный лоток. В ожидании взрыва люди стали панически разбегаться в разные стороны.
Опытные испытатели знали, что убегать в таких случаях бесполезно. Надо быстрее находить укрытие, чтобы не смело взрывной волной. Взрыв на пусковом столе — не новинка, он не опасен для тех, кто находится на «НП». Достаточно соскользнуть в сооруженный для такого случая глубокий бетонированный ров, и человек в безопасности. А то и залечь в любое углубление, в траншею, канаву, укрыться за буграми или насыпью. Паника — страшная штука. Один из ветеранов космодрома полковник Кваша, наблюдавший этот аварийный пуск, позже рассказывал, что по нему и другим, залегшим в придорожном кювете, несколько раз пробегали перепуганные люди. К счастью, беда миновала, никто не пострадал, что в конечном итоге — главное.
Об аварии 26 сентября 1983 года велось поначалу немало разговоров. Дилетанты никак не могли взять в толк, кто спас космонавтов — автоматика или «стреляющий». Для специалистов такого вопроса не существовало. Они хорошо осведомлены: пока ракета не оторвалась от пускового устройства, пока не оборвала кабели — эти «вены и артерии» земного энергопитания, автоматическая САС мертва, сама сработать не сможет. Только «стреляющий» тандем может дать команду на ее включение.
Только Шумилин, только король мог пойти на такое. Впервые в истории — дать команду на включение САС, знать, что сделал правильно. И отвечать за это сполна.
Потом руководил тушением пожара. Страшная картина его нисколько не удивила.
— Страшно было, Алексей Александрович?
— Не то слово. У Толи Завалишина трижды спина потеет, а тут весь мокрый. И коленки дрожат.
— Зато космонавтов спасли.
Потом были беседы, смахивающие на допросы. Затем медаль «За отвагу на пожаре». Дальше работа, пуски, пуски, пуски. Перед отъездом на службу на вопрос жены Аллы Ивановны: «Кто или что сегодня?» Отвечал штатно: «Слушай радио, смотри телевизор». Завершились пуски для Алексея Александровича званием Героя Социалистического Труда. Это вам не «За отвагу на пожаре». Были стихи, посвященные «Королю».
Стартовик |
Стихи опубликованы в журнале «Советский воин». Единственном журнале, побывавшем в космосе на «Мире», когда там работал космонавт Л.Д. Кизим. И опять труд, тяжелый, напряженный, как был и у «не Героя». Перед приездом Горбачева на космодром позвонил генерал-лейтенант А. Крыжко: «Готовься выступать. Отказы не принимаются. Кому еще, как не тебе? Ничего, и пуск покажешь, и речь скажешь». Сел писать, о всех болячках космодромных собирался сказать. Сразу за всех. Перечеркнул, подумал: «Не дадут времени». Выступил прилично. Как подобает королю, пригласил Президента в свое «королевство» в гости.
Горбачев улетел, и опять работа. Надо «харчевать» космонавтов, двигать научную работу, бороться с «дедовщиной», ставить на крыло испытательскую молодежь.
Перед отлетом Президент сказал: «Если готовы — пускайте «Энергию». Но это уже не Шумилину, это его коллеге — Гудилину, «стреляющему» «Энергией».
За окном кабинета тихая, прекрасная байконурская ночь. Такие бывают только в мае. Шумилин задумчиво смотрит вдаль, в ту сторону, где еще час назад отгрохотала на орбиту первая «Энергия». На душе и радостно, и грустно. Подумалось, что уходит в историю его трудяга, его верный соратник — Гагаринский старт. Отработал свое, теперь «Энергии» возить людей и грузы в космос. Пришел, наконец, черед «Бурана».
Кто-то постучал в дверь. Это начальник политотдела полковник А. Орлов.
— Поздравляю, Алексей Александрович, с успешным запуском «Энергии».
— Спасибо, тебя тоже, — не отворачиваясь от окна, тихо ответил Шумилин.
— Людей я проверил, все на местах, дежурные службы в порядке. Едем домой, командир, в Ленинске ждут. Уже второй час ночи.
— Поезжай, Александр Николаевич, один. Я попозже, — Шумилин повернулся к Орлову, и тому показалось, что в глазах «короля» блестят слезы. Возможно, только показалось.
Не знал генерал Шумилин и даже не предполагал, что эра «Энергии-Бурана» будет такой быстротечной. Что пройдут годы и уникальный «Буран» выставят на аукцион. За 9 миллионов долларов. Здесь же будет предлагаться платье голливудской кинозвезды за 40 миллионов «зеленых»...
А потом, в самый тяжелый для Байконура момент, генерал-лейтенант Шумилин Алексей Александрович назначается его начальником.
Байконур — это космодром Шумилина. До него командиры первой в мире космической гавани назначались «со стороны», «сверху» или «сбоку». Хорошие или плохие они были, но сами никогда не пускали ни одной ракеты в космос. Потому не знают, как потеет спина или дрожат коленки, когда произносишь команду «Пуск!». Или когда одними нервами хрипишь «петушиное» слово. Они не носили за пазухой, как А. А. Шумилин, души космонавтов.
Шумилин рожден космодромом. Он вышел из его утробы, как из материнского лона. Он — любимое дитя Байконура, его золотозведный первенец.
И его Король.
Навсегда».
Белоцерковец знал о генерале Шумилине немало интересного. Он изучал личные дела, часто общался со многими земными тружениками космоса, в том числе и с «королем испытателей».
Алексей Александрович Шумилин поначалу вовсе не был «королем», он был ленинградским детдомовцем. Мама заболела брюшным тифом, а сестра Наташа не в состоянии была содержать десятилетнего мальчишку. Как и вся послевоенная малая безотцовщина, Алеша любил читать фантастические произведения, с пацанами лазил по чужим огородам «за витаминами», увлекался спортом.
После выпуска из Можайки на Байконур приехали вместе с Николаем Котовым. Были с ними еще два товарища — Семенов и Боголюбов, но они не связали свою судьбу с космодромом. Котов погиб и навечно остался в земле Байконура, а Шумилин душой прикипел к звездному причалу планеты, как будто служил за всех четверых, приехавших когда-то в казахстанские степи. Официально службу свою на космодроме начал 13 марта 1959 года.
Анатолий Григорьевич Белоцерковец лично знал большинство начальников Байконура. Знаком с генералами Герчиком, Курушиным, Сергуниным, Крыжко, Жуковым, Шумилиным. У каждого из них свой стиль, свои подходы к делу, свой характер. Все — неординарные личности, крупные, заметные фигуры в отечественной космонавтике.
Белоцерковца они интересовали в первую очередь как руководители. Как командиры.
Алексей Леонтьевич Крыжко близко знаком Белоцерковцу. Не командир — пахарь! Даже в относительно спокойной для космодрома обстановке на месте не усидит. Все проверяет, уточняет, изучает, решает... Работает на пределе, на износ. Всю жизнь «по тревоге». Всегда на любую задачу идет тяжело, всей своей мощной фигурой, твердым шагом. Твердит: «Я обязательно должен все знать сам, в деталях, лично. Не только по докладам подчиненных. Задачи, стоящие перед космодромом, решить способен и решаю. Сил и власти у меня для этого достаточно. Я за перестройку. Но без всякой болтовни о плюрализме единоначалия. Здесь космодром, нередко секунды решают успех задачи. Это не институт благородных девиц, чтобы мои приказы обсуждать. Здесь людьми стреляют, понимаете. Живыми людьми. Не дай Бог, погибнет! А вы — демократия! До лампады мне такая демократия. Сам знаю, кому — пряник, кому — плеть, кому — Москва, кому — нет».
Белоцерковец вдруг сделал для себя интересное открытие: некоторые начальники космодрома оставляли эту должность не по своей воле.
Константин Васильевич Герчик — самый первый в истории Байконура получил на этой должности генеральское звание. Ушел после тяжелого ранения в неделинской катастрофе.
Алексей Леонтьевич Крыжко... По своей воле, конечно, ушел, но в другую, в украинскую армию. Внутренне Белоцерковец его не оправдывал. Но и не обвинял. Когда генеральные секретари, президенты, члены политбюро бросают своих подданных, почему нельзя другим? Прецедент, как говорится, создан.
Юрий Аверкиевич Жуков... Честный генерал-лейтенант. Драматизм его служебной карьеры на должности начальника космодрома обусловлен его слепой верой Горбачеву, ЦК и Политбюро. И слепому неверию руководству Военно-космических частей. Почему так произошло, неизвестно. Возможно, он влюбился в Михаила Сергеевича во время посещения космодрома.
Белоцерковец уважал этого умного, скромного генерала и внутренне сожалел, что Юрий Аверкиевич «прет на рожон». Окружил себя «демократами», сопливыми зелеными диссидентами и ринулся в бой против политработников. Тем, кто его окружал и науськивал на борьбу за справедливость, просто было интересно наблюдать «бой быков». Жуков был истинный коммунист, безоговорочно верил директивам и постановлениям ЦК.
Кульминацией жуковской драмы стала партийная конференция Байконура в начале декабря 1988 года. Белоцерковец был на той конференции. Ожидал, что делегаты поведут разговор о крупных проблемах в дисциплине, в эксплуатации ракетно-космической техники, о намечаемых мерах по выходу из прорыва. Сам собирался сказать и об этом, но не дали возможности. Как в каком-то гипнотическом состоянии набросились делегаты на партполитаппарат, на вышестоящие штабы, на вся и всех, не видя «бревна в собственном глазу». Юрию Аверкиевичу это нравилось, он чувствовал поддержку зала. Не в состоянии говорить о себе, о своих промахах и удачах, он видел причины «негатива» на космодроме только в «верхах», и в политработниках. Пять минут громовых аплодисментов зала — такова оценка его выступления. Ну еще бы. Жуков страстно говорил, что политработники космодрома вышли из-под контроля командира, присвоили себе право последней партийной инстанции, размахивают партийной дубинкой. Потребовал: хватит сталинщины. Подверг критике командующего ВКС и начполитотдела Науджюнаса за непартийное поведение, генерала Куринного — за неправильную критику. Обиженно говорил, что нет более бюрократической организации, чем Генеральный штаб, что на космодром присылают неисправную космическую технику. Что надо наверху читать газету «Правда», в которой сказано, как вести перестройку. С жалостью слушал Белоцерковец генерала Жукова. Жалел его, и злился на него за максимализм. Подумал: «Жуков, как лермонтовский Печорин, родился не в свое время. Ему бы родиться, когда коммунизм уже будет построен, он идеально чистый коммунист».
Вместо ожидаемого перевода на повышение генерал-лейтенант Жуков был в расцвете сил уволен в запас, ошибочно виня в этом не собственную слепоту, а политработников. Белоцерковец тогда, на конференции, в открытую порекомендовал ему меньше верить газетным статьям о перестройке, сказал, что надо и своей головой думать. Карьеру Юрию Аверкиевичу сгубило его ближайшее окружение, натравливающее руководителя космодрома на политсостав. Один из ближайших заместителей договорился до абсурда: обвинил политработников в насаждении дедовщины. «Как же надо осквернить собственную душу, чтобы договориться до такого», — с досадой отметил генерал. Даже в том, что половина начальников космодромов снята за различные злоупотребления, виноваты политработники. «Хороший образ внутреннего врага вылепили из политсостава», — подумал Белоцерковец, вспомнив давний хохляцкий анекдот о невестке:
— Хто це обисрався? — спрашивает свекор.
— Хто-хто. Невестка, — отвечает свекровь.
— Так ее ж в хате нема, вона в огородi робыть.
— Но он же юбка ее висит.
Жаль Юрия Аверкиевича, доброго начальника лишился космодром.
Анатолию Григорьевичу припомнилась история еще одного руководителя всемирно известной космической гавани. Крупного. Хозяином Байконура называл себя.
Полковник Борис Андреевич Суворов рассказывал.
Суворову было поручено расследование дела о злоупотреблениях начальника космодрома.
— Компромат на него собрали работники военной торговли, — вспоминает Борис Андреевич, — из которого следовало, что хозяин космодрома занимается обыкновенной спекуляцией. Он уже четвертый год был в должности, немало сделал полезного для Байконура. Но вера в собственную непогрешимость расслабила его волю и устойчивость к наживе. Когда я с ним беседовал, от него уже веяло нравственной гниловатостью должностной испорченности. Он широко использовал магазин военторга для обогащения себя и приближенных. Неоднократно заказывались (якобы для нужд Байконура) дефицитные импортные товары: аудио-, видеотехника, музыкальные центры, часы. Все это распределялось по сниженным ценам ближайшему окружению. За эти и другие злоупотребления ему объявили строгий выговор с занесением, а также было направлено представление об освобождении от должности.
Но «хозяин» был не так прост. Используя близкие связи с Кунаевым Д.А., он попросил у него защиты. Член Политбюро Кунаев сильно надавил на командование космических частей, упрекая в предвзятости партийного расследования. Вмешался ЦК, но, после ознакомления с делом, не стал тормозить. Вскоре «хозяина» сняли.
— Борис Андреевич, он же сам не спекулировал часами, не ходил по знакомым для перепродажи. Может, и вправду — предвзято? — уточнил Белоцерковец.
— Как бы не так, Анатолий Григорьевич. ГУТ МО собрало такой материал, что даже если бы мы и хотели, не смогли бы спасти «хозяина». Он и его жена около двух лет скупали в специализированном магазине дефицитные товары на крупные суммы, превышающие в 4-5 раз генеральскую зарплату. Спецмагазин оборудовали невдалеке от коттеджей командования. В нем была специальная смотровая комната, где жена «хозяина» изучала товары. После нее часть товаров предоставлялась женам других начальников. Затем товары помещались в специальную секцию на складе, выдерживались определенное время, пару раз уценивались, якобы нереализованные. После уценки выкупались «хозяином» и его кланом мужские и женские дубленки, джинсы и прочее.
На широкую ногу велась и спекуляция автомобилями, поступающими в военторг для продажи офицерам. «Хозяин» сам распределял. Очень много машин уходило подставным лицам, и перепродавалось по завышенным ценам в Ташкент и Самарканд.
— Как же получилось такое, Борис Андреевич? Он же крупный начальник, коммунист? Для него партийный устав — закон.
— Партийный устав для него — что свадебная фата для распутной девки.
— А те, кто его окружал, почему молчали?
— «Хозяин» окружил себя теми, кто молчал. Двигал вверх, одаривал за государственный счет. Тупицы и идиоты в службе, они буквально преображались по команде «хозяина»: «Провернуть аферу». Как кони по зову боевой трубы напружиниваются. И уже ни у кого нет сомнения, что эти ребята возьмут взятку даже с мертвого.
— Я слышал, что и политработники там попадались?
— Было дело. Хотя большинство политработников космодрома — честные, порядочные люди. Один, главный из них, не выдержал стыда. Умер.
— Не только они, но и большинство командиров, всех офицеров, — продолжил мысль Суворова генерал, — порядочные, честные люди.
— Безусловно. Но есть и те, кто служит не делу, а «хозяину».
— И лижут ему подошвы.
— Хозяевам это нравится. Они забывают, что те, кто поначалу подошвы лижет, вскоре начнет их грызть.
Мысленно Белоцерковец вновь возвратился к Шумилину. Он — не «хозяин», он — король. Его стиль командира способствует борьбе с «дедовщиной», побольше бы таких руководителей. Не любит заходить в казарму в генеральской форме, надевает техничку. Любит хорошее душевное состояние казармы. Когда солдаты смеются, шутят. Кто-то «кайфует» над письмом девчонке, иной над книжкой задумался, третий «солнце» на перекладине мотает. Это Шумилин считает уставным порядком. Главный показатель отсутствия «дедовщины», по Шумилину, это когда «дед» и «молодой» в обнимку стоят. Если так, значит, в казарме — норма.
Позвонив полковнику Бонадыкову, Анатолий Григорьевич вдруг, ни с того, ни с сего, говорит:
— Знаешь, Василий Сергеевич, а Шумилин-то, завистливый.
— Не может быть, не водится за ним это. Чему и кому он завидует?
— Сегодняшним молодым испытателям и их завтрашним делам. Он считает, что его поколение свою главную задачу выполнило, обеспечило прорыв в космос. И сумело передать молодым все то, что перенято от Королева и его соратников. Это поможет им запускать земные экспедиции к другим планетам. Верит, что это будет, завидует, что это будет не он.
— Все они, байконурцы — завистники в этом вопросе, — задумчиво ответил Бонадыков.
— Как полагаешь, Сергеич, кто из нашего брата — политработника мог бы составить достойную пару Шумилину?
— Трудный вопрос, Григорьич. Сразу и не ответишь. Вообще-то, мне кажется, что хорошо он мог бы сработаться с Альгисом Науджюнасом.