Сегодня он прибывает в Москву. За плечами большие звездные сутки: день — ночь, день — ночь, закат, восход... Семнадцать рейсов вокруг огромного шара! Мелькали звезды на черном небе, голубела Земля. На ней кремлевская башня считала минуты, на ней Волга и тихие речки с березами ожидали его возвращения. Родные, любимая, друзья, сказавшие «до свидания», весь мир ожидал его возвращения. Струнами звенели антенны, Земля слушала, Земля следила за каждым шагом, за каждым вздохом. С Земли корабль его виделся звездочкой среди звезд...

Кто же он, звездный пахарь? Три дня назад мы называли его Космонавт-два. Сегодня весь мир знает имя: Герман Титов.

Я знаю о нем не много. Встречи были недолгими. Но я стоял на пороге его дома, купался в «его речке», ел яблоки в саду, где прошло его детство. Я с радостью расскажу все, что знаю о нем...

Алтай, Косихинский район, село Полковниково. Холмы. Березы по колено в цветах. Высокие облака, высокое синее небо. Пшеница. Гречихи молочные полосы. Запах меда, запах клевера с донником.

Село приютилось в лощине между березами. Сотня уютных бревенчатых домиков глядится в чистое озеро. Стая совхозных уток. Пасека. Крапины известки у новой школы. В село, бывает, заходят лоси. Тракторы уживаются в соседстве с косяком лошадей...

В плену у тополей домик из необхватных сосновых бревен. На крайнем тополе заплывшая, почти незаметная надпись: Герман Титов. Отец и теперь расскажет, как взыскивал с сына за это баловство. Дорожку к дому закрывают малина, кусты смородины; на ветках вишни воробьев и дроздов пугает чучело из рубахи и соломенной шляпы. Телега во дворе и прислоненный к ней велосипед с моторчиком. Скрипучие, чисто вымытые ступеньки в дом...

Целый день я снимал совхозное стадо, лазил с фотоаппаратом на крышу птичника, был на пасеке. Ночевать пришел в этот дом к совхозному садоводу Титову Степану Павловичу.

— Милости прошу... В честь субботы, может, и в баньку со мною, а?..

Русская баня. С паром, с березовым веником, с каплями влаги на бревенчатых стенах... Потом малина в эмалированной чашке, блины со сметаной. Разговор о хозяйстве, о прошлом, о детях.

Лапотным было отцовское детство. На холмах под березами пастушонком ходил за коровами. Светлой души человек, сельский учитель Андриян Топоров заметил способного, игравшего на свирели парнишку. Пристроил в школу. Учил рисованию. Купил скрипку и показал, какие звуки она рождает...

Скрипка до сих пор поет на деревенских праздниках, на клубных концертах, на сенокосе. Пастушонок, влюбленный в музыку, окончил девятиклассную школу и вернулся в село работать учителем.

Тридцать лет работы. Тридцать лет учил ребятишек русскому языку. А в трудное время, когда не стало учителя по немецкому, «решил овладеть». И овладел. Днем учил языку пятиклассников, ночью учился сам. Закончил институт иностранных языков. На войне был шофером. После Берлина вернулся в родную школу. Опять зазвучала на селе скрипка учителя, опять по воскресеньям видели его с мольбертом и красками на зеленых пригорках — весь дом Титовых увешан этюдами Степана Павловича.

В последние годы садоводством увлекся. Десяток сортов яблонь, малина, степная вишня,орех. Не было в селе Полковникове садов. У Титовых — первый. Пошли по селу из этого сада саженцы и черенки. Растут теперь у домов «титовские» яблони, крыжовник, смородина. Идут к Титовым за добрым словом и за советом.

Два года назад заболел сельский учитель. С почетом проводили его на пенсию. Не захотел сидеть дома. Пришел в контору совхоза:

— Садовником возьмете?..

Работает садовником Степан Павлович. По воскресеньям берет этюдник, идет к березам. А вечерами в саду у Титовых играет скрипка... Дом из толстых сосновых бревен «от киля до мачты» срубили те же руки, что умеют ласково лечь на детскую голову, что умеют из скрипки извлечь чудесные звуки...

Мы сидим на старом бревне возле сада. Сверкают зарницы. В овсах кричит перепел.

— Ну, а дети?..

— Не жалуюсь. Растут, как все...

Звенят железными путами лошади на лугу. Кричит перепел. С глухим стуком падает в траву яблоко с ветки.

— Вся жизнь с детьми. Свои и чужие. — Степан Павлович приносит пожелтевший альбом.—Я ведь и фотографией баловался. Вот поглядите. Строго не надо судить. Так, для памяти делал...

На куче собранных тыкв — трехлетний малыш. Что-то кричит, высоко подняв руку. На снимке надпись: «Первая высота. 1938».

— Это чуть ли не первый снимок. Герману три года...

Босоногое детство. Катанье на лошади. Ночное. Купание. Рыбалка. Ягоды и грибы. Первые книжки.

— Хотелось, чтобы музыку полюбил. Купил гармошку. А он вдруг приходит: «Утопил гармошку. Не буду играть». Семь лет было — что спросишь... — Степан Павлович достает грамоту. — А ведь вышло время — взялся за ум: «Награждается Герман Титов за отличное исполнение музыкальной программы...»

Война. Грустные глаза матери Александры Михайловны глядят с фотокарточек. Похудевший мальчонка копает лопатой огород.

Школа. Первая похвальная грамота... Еще одна. Еще. За отличные успехи, за физкультуру, за самодеятельность.

— Очень любил и физику и математику. Может быть, потому, что был у нас в школе очень способный, очень любимый всеми учитель Семен Николаевич Ванюшкин...

— Увлечения? Велосипед! Каждый свободный час крутились старенькие колеса по перелескам. Это была страсть к быстрой езде, желание за день увидеть лесные дорожки, съездить на речку, на пасеку, «открыть» соседнюю деревушку. Когда подрос, пристрастился к машинам. На школьных вечерах его надо было искать возле мотора, который давал электричество. С девятого класса лучшими его друзьями стали шоферы.

— Трудно сказать почему. Потому ли, что я всю войну за баранкой и очень люблю шоферскую службу. Желание посидеть за рулем? Страсть глотать километры и «открывать» деревеньки? Шоферы его тоже любили.

В летнее время сельский шофер дядя Тихон, уезжая в дальние хлебные рейсы, заходил непременно: «Ну, собирайся...» В кабине садились рядом. Герман запускал мотор и ждал ночи, когда уставший дядя Тихон начнет носом клевать. Тогда можно будет попроситься за руль. Можно будет вести груженную хлебом машину бесконечно длинной дорогой, пугать фарами зайцев и глядеть, как падают звезды...

— Принес аттестат зрелости. Пятерки! Конечно, радость отцу. Но лето было тревожным — какую дорогу выбрать?

Судьбу решил знакомый летчик, приехавший в отпуск. До темноты сидели на старом бревне возле сада. Вздыхала и умолкала гармошка. Летчик рассказывал, Герман слушал. А утром сказал: «Еду!» Сбрил щегольские «выпускные усы». Попрощался с шоферами, с любимым учителем, обнялся с хорошим другом Юркой Черемновым.

— Письма приходили издалека. «Учусь летать. Это сложнее и интереснее, чем ездить...», «Видел Землю сверху — нет слов рассказать...» Я ответил тогда: «Пасечник Семен Федорович — хороший пасечник. Шофер дядя Тихон — хороший шофер. Учитель Семен Николаевич — хороший учитель. Решил быть летчиком — будь настоящим летчиком...»

Москва.Кремль...

Он учился летать. Опять грамоты: за учебу, за физкультуру, за самодеятельность. Он начал летать. Он писал о хороших товарищах, о хорошем инструкторе Станиславе Короткове, которого все называют «наш Стасик»... Первый полет на «МИГе». Первое учебное боевое задание. Общественная работа: редактор боевого листка, секретарь комсомольской организации...

— В пятьдесят седьмом — последнее письмо из училища: «Я летчик! Служить буду в Ленинградском военном округе...»

Женитьба, после года работы. Переезд в Москву. Письма его хорошие, бодрые: «Работа становится интересной», «Работа становится все интересней», «Я счастливый человек, папа!» Отец не расспрашивал, «что и как». Служба есть служба.

Иногда письма задерживались. Вместо него писала жена Тамара: «Герман выехал», «У Германа много работы...», «Очень занят...» Потом его спокойные письма: «Много читаю...», «Были с Тамарой в Большом театре...», «От велосипеда ссадины на коленях...», «Я теперь инструктор парашютизма...», «Жаль, что сад пострадал. Все-таки суровая наша Сибирь...», «Поздравьте — я кандидат партии!»

— А на этой карточке дочка, Земфира. Герман был в отпуске, фотографировались семейством... Земфира работает в Барнауле на текстильном комбинате. Готовится в техникум...

— У вас чуть ли не дюжина аппаратов. Изобразите нас с матерью. Герману надо послать...

На прощание на чемодан поставили две банки смородины:

— Это вам. А это передайте в Москве, вот адрес. Своя, сибирская, не то что с базара.

— Из нашего сада?! Тамара, скорее—наша смородина... Не кислая, совсем не кислая. Ай да батя!.. Ну, как они там, отец, мама, сестренка? Неужели вчера только виделись?.. Тамара, высыпай-ка в тарелку. Может, чаю хотите?..

Космонавт-два, В моем блокноте записаны строчки из только что вышедшей книги Гагарина.

Апрельские дни. «Мы улетали на космодром... Рядом сидел мой ближайший друг—Космонавт-два—великолепный летчик, коммунист... И я и мой товарищ, который в любом случае был готов занять место в кабине «Востока», чувствовали себя превосходно...»

Ночь перед стартом. «Вместе со мной в комнате — Космонавт-два. Уже несколько дней мы жили по одному расписанию и во всем походили на братьев-близнецов. Да мы и были братьями: нас кровно связывала одна великая цель, которой мы отныне посвятили свои жизни... Я невольно любовался правильными чертами красивого задумчивого лица, его высоким лбом, над которым слегка вились мягкие каштановые волосы. Он был тренирован так же, как и я, и, наверное, способен на большее. Может быть, его не послали в первый полет, приберегая для второго, более сложного».

И вот я сижу рядом с другом Гагарина. Украдкой гляжу на лицо. Точен портрет? Да, Юрий Гагарин верно писал. Светлые волосы. Веселые, живые глаза. Он улыбается:
— Совсем не кислая. Отец давно собирался завести этот сорт...Честно, вам понравилось в наших местах? Что Крым! В отпуск — только к себе, на Алтай...

На нем небесного цвета рубашка, синие спортивные шаровары. Он только что с работы. В фильме «Первый рейс к звездам» я видел его лицо... Очень нелегок путь космонавта. Однако сейчас лицо у него не усталое...

Полка с книгами. Телевизор, стеклянные безделушки. Модель ракеты. Томик Лермонтова на столе. Между страницами подсохший листик черемухи.

Люблю дымок спаленной жнивы, В степи ночующий обоз, И на холме средь желтой нивы Чету белеющих берез...

— Как будто про наши места, правда ведь, а?..

Я встречался с ним и на юге, где космонавты ловили рыбу, набирались солнца на пляже, играли в бильярд и теннис. Он и там был с книжкой.

— Любите стихи?

— Люблю.

Я видел его вместе с Гагариным на волейбольной площадке и в лодке на веслах. Они дружно гребли и смеялись. Я мысленно сравнивал космонавтов. Кому отдать предпочтение? Я не мог ответить на этот вопрос. В них много общего, много и разного. Юрий невозмутим при всех обстоятельствах. Герман спокоен, но более эмоционален. Юрий любит песни и книги о подвигах. Герман — музыку и стихи. Роднит их больше всего простота. Настоящие русские парни. Им было хорошо в одной лодке. Они с полуслова поймут друг друга и в корабле-звездолете.

В гостях у Германа я был двадцать минут. С Тамарой он собирался в кино — в клубе шел фильм «Старик и море». Зазвонил телефон. Герман взял трубку.

— Да, я готов... Хорошо... Тамара, я скоро вернусь...

Прощаемся.

Каким будет день перед стартом? Вначале, быть может, вот так же позвонит телефон. Вот так же спокойно он скажет: «Хорошо!» Поцелует жену: «Тамара, я скоро вернусь...»