Космическая жизнь шла своим чередом, ничто не предвещало близких потрясений. Уцелевший путешественник-автомат «Фобос» совершал свои круги вокруг Марса и подкрадывался к его загадочному спутнику. Александр Волков, Сергей Крикалев и Валерий Поляков, наоборот, докручивали вокруг Земли свой полугодовой марафон на станции «Мир» и с сожалением узнали о том, что «смены не будет» — придется консервировать станцию и возвращаться домой, оставив ее пустой и запертой. Но ни печальная кончина «Фобоса» вблизи заветной цели, ни полугодовая задержка со стартом орбитального модуля «Квант-2», застрявшего на стапелях, не вызвали, кажется, такого волнения, как скромная тассовская заметка, вышедшая в наших газетах утром 28 марта прошлого, 1989 года. Называлась она очень просто: «Японский журналист станет космонавтом». И вот что сообщала читателю: «Гражданин Японии совершит в 1991 году восьмисуточный полет в составе смешанного экипажа на советскую орбитальную станцию «Мир». Это предусмотрено первым неправительственным коммерческим соглашением о совместном советско-японском космическом полете, подписанным 27 марта в Москве. Соглашение подписали с советской стороны начальник Главкосмоса СССР А. Дунаев и председатель внешнеэкономического объединения «Лицензинторг» В. Игнатов, с японской — президент телевещательной корпорации Ти-би-эс К. Накамура и президент «Ти-би-эс ньюс» X. Ото. Полету будут предшествовать этапы отбора и подготовки претендентов. Уже в апреле этого года группа советских медиков отберет из 40 сотрудников компании Ти-би-эс, в том числе женщин, шесть кандидатов. В мае они прибудут в Москву. К следующему этапу будут допущены только двое. Они и пройдут полный цикл подготовки к предстоящему полету в Звездном городке. Программа полета рассчитана на 8 суток, шесть из которых японский космонавт проведет на борту орбитальной станции «Мир». Соглашением предусмотрена серия прямых телевизионных репортажей с борта научного модуля, а также небольшая программа экспериментов, составить которую предполагается по заявкам зрителей каналов Ти-би-эс. Представители Ти-би-эс будут освещать каждый из этапов отбора и подготовки космонавтов. Идея о полете японского журналиста в составе советского экипажа на станцию «Мир» возникла в прошлом году во время съемок компанией Ти-би-эс фильма о советской космической программе, сказал А. Дунаев. В ходе работы над фильмом между Главкосмосом СССР и Ти-би-эс сложились дружеские отношения, основанные на взаимном деловом интересе. Подписанное соглашение, несомненно, будет способствовать развитию советско-японского сотрудничества, в том числе и в освоении космического пространства. К. Накамура выразил надежду, что совместный космический полет будет содействовать укреплению дружеских отношений между Японией и Советским Союзом». Можно было отнестись к этому просто как к очередной «светской» новости и вести дальше приятную хронику сотрудничества, обмениваясь взаимными посещениями Москвы и Токио специалистов и избранных журналистов. Тем более для любопытных тут же прозвучали небезынтересные подробности.

Н.ЦВЕТКОВ:

ИЕНА НА ОРБИТЕ

Между Главкосмосом СССР и телекомпанией Ти-би-эс заключено соглашение об участии в советском космическом полете японского журналиста.

Ти-би-эс (Токио бродкастинг систем) — старейшая из частных телекорпораций Японии. В мае 1991 года ей исполняется 40 лет.

— Как родилась идея этого космического полета? — с этим вопросом я обратился к Тосио Наканиси, заведующему отделом особых новостей Ти-би-эс.

— С Главкосмосом наша фирма сотрудничает довольно давно — с 1982 года. Не раз мы делали телепрограммы о советской космонавтике, которые неизменно принимались японским зрителем с колоссальным интересом. С другой стороны, задумка провести свой репортаж прямо из космоса тоже, как говорится, витает в воздухе не первый год.

— Как отнеслось японское правительство к проекту?

— Никак, индифферентно.

Теперь о кандидатах в космонавты. Их будет около сорока человек. Все — наши репортеры. Ни одного имени назвать дока не могу, так как официально мы еще никого из своих сотрудников не извещали, чтобы не вызывать раньше времени излишнего ажиотажа.

Итак, сорок претендентов в возрасте от 30 до 40 лет (из них шестеро — женщины), отвечающих требованиям Главкосмоса — уже получен перечень необходимых параметров, прежде всего медицинских, — и нашим, приступят к первым экзаменам. Наши требования: умение снимать на фото— и видеокамеру, вести репортаж и иметь задатки писателя для того, чтобы по возвращении написать книгу о полете.

К концу мая наши «экзаменаторы» — врачи прежде всего — отберут шестерых самых годных. Их примут советские медики, которым в свою очередь также предстоит назвать самых лучших. Если мы согласимся с этим выбором, то двое кандидатов приступят к двухгодичному курсу подготовки к полету в СССР. Кто из них полетит — будет определено, как всегда, непосредственно перед стартом. Эти двое будут либо мужчинами, либо представительницами прекрасного пола.

— Сколько будет стоить этот проект и кто будет платить?

— Вопрос деликатный. Мы понимаем, что слетать в космос — дело дорогое. И готовы к расходам. Для нас более чем приемлемой платой за «звездный билет» могла бы стать сумма в 1 миллиард 600 миллионов иен. Как сообщили некоторые японские газеты со ссылкой на советское посольство (не знаю — так ли?), именно такая сумма является базовой для зарубежных партнеров.

Полет продлится шесть суток («с дорогой» от Земли до «Мира» и обратно — около восьми). Ежедневно мы планируем прямую телетрансляцию и два радиорепортажа. Эта «живая линия», по нашим расчетам, принесет доход, который перекроет затраты.

Мы к этому времени уже, можно сказать, привыкли, что Главкосмос встал на путь коммерциализации нашей родной космонавтики. И всей душой приветствовали это. Если люди и страны готовы платить полновесную валюту за полет своих космонавтов на советском борту, то отчего же? Это было событие, которое с великим энтузиазмом «общелкивали» зарубежные корреспонденты, прельщенные такой открытостью советского секретного объекта. Но что и как и до каких пор можно продавать на наших космических станциях и кораблях? Этот вопрос, в сущности, никогда толком не обсуждался гласным порядком, более того, казался полностью в компетенции Главкосмоса. И вдруг больно задел наших профессионалов, работающих в области освещения космонавтики. Точно так же, думается, как задел бы он наших астрономов, физиков, геологов, картографов, биологов, которым тоже, наверное, давно место на орбите. Почему же они опаздывают туда? Не по той ли причине, по которой оказался «в ауте» и советский журналист? В тот же день в «Правде» прозвучала реплика космического журналиста.

А.ТАРАСОВ:

ОТ БЕДНЫХ РОДСТВЕННИКОВ

Я очень рад, что наш японский коллега совершит, наконец, полет на советском космическом корабле и советской орбитальной станции. Этого момента мы ждали, можно сказать, почти тридцать лет — с самого гагаринского старта. И вопрос: «Когда возьмете в космос журналиста?» — звучал на каждой пресс-конференции. Нет такого руководителя программ, который бы в свое время не отвечал на него. Смысл ответов сводился в основном к тому, что дело технически сложное, требует очень высокого профессионализма, стального здоровья, поэтому уходит куда-то за горизонт времени.

Ну ладно, уходит так уходит. Хотя всем хорошо известно, что еще Сергей Павлович Королев году в 1964-м задумал включить в экипаж журналиста и большая их группа начала медицинскую подготовку наравне с космонавтами. По рассказам ветеранов и очевидцев, составилась финальная группа из трех человек, и дело вплотную приблизилось к тренировкам.

Смерть главного конструктора, как теперь все ясней, отодвинула немало ярких, оригинальных идей. Полет журналиста — не самая глобальная из них, и пишущая братия, как и снимающая, смирилась с отставкой. Но, работая десять лет «на космосе», я вижу, как ветераны и пополнение этого журналистского поприща честно и нелегко отрабатывают свой хлеб, часто при минимальной разрешенной информации. Если взять шире, то у нас целая армия журналистов, умеющих работать и в кабине реактивного истребителя, и на борту подводной лодки, и в научной лаборатории, и в районе грозного землетрясения, и в зоне атомной аварии... Есть среди них и свои спортсмены, и свои летчики, и свои водители — словом, когда настанет время для космоса, есть из кого отобрать.

Главкосмос СССР считает, что время пришло. Это прекрасно. Но взор его, равнодушно скользнув мимо советской прессы, радио и телевидения, устремился к коллегам из Ти-би-эс. Не надо ломать голову почему. Увы, увы, все мы получаем за свою работу обычные советские рубли и не можем заплатить за полет конвертируемую валюту, в которой так нуждается Главкосмос. Увы, платить за нас доллары, фунты, иены не в силах даже наша крупнейшая в стране «Правда». Стало быть, дело снова отодвигается до неизвестных времен. Наши коммерческие способности явно не интересны Главкосмосу.

Обидно не только за товарищей-журналистов. На новом уровне открытости и гласности, с учетом всех накопившихся страстей и проблем, острых вопросов, сомнений, мыслей о прошлом и будущем ждут рассказа о себе те, кто создает космическую технику, готовит к полету космические аппараты, управляет ими в межпланетном пространстве, наконец, кто сам летит за пределы Земли.

Нашего отношения к японским коллегам это, конечно, не меняет. Мы им рады и с удовольствием поработаем сообща. Как бы то ни было, они открыли звездный шлагбаум для всей журналистики. А это, что ни говорите, приятная веха в истории космонавтики. Так что ждем и желаем удачи.

(«Правда», 30 марта 1989 г.)

Можно сказать: эмоции. Потом это нередко и звучало: спали-спали, а как только появился на горизонте японец — расплакались... Однако не для красного словца и не всуе здесь было сказано о давнем замысле Сергея Павловича Королева. Тут же нашелся свидетель, очевидец и участник, который в тот же день весомо и авторитетно подтвердил, что это не легенда, а факт.

Ярослав ГОЛОВАНОВ:

ПРЕСТИЖ НА ВЫНОС. Почему японец на советской орбитальной станции должен стать первым космическим журналистом?!

Трудно передать то чувство, которое испытал я, когда в понедельник в программе «Время» смотрел фрагмент о подписании неправительственного договора о посылке на нашу орбитальную станцию японского журналиста. Сначала меня душило негодование, потом — тоска и досада: ну что же это мы опять делаем, ну как же нам не стыдно?!

Диктор говорил что-то о том, что еще академик Королев собирался послать журналиста в космос. Подтверждаю: да, собирался. И активно проводил эту программу в жизнь.

Во время одной из встреч с Сергеем Павловичем в 1964 году мы беседовали о возможном полете журналиста в космос. Я говорил, что увидеть космос своими глазами, по-своему почувствовать его должен и художник, и музыкант, но первым должен стать журналист — первый в мире космический пассажир.

— Первый пассажир в авиации неизвестен, — говорил я Королеву. — Скорее всего какой-нибудь летчик прокатил над аэродромом свою девушку. Но ведь космонавтика тоже станет рано или поздно пассажирской. Давайте зафиксируем это событие...

Королеву очень понравилась идея заоблачной командировки репортера. Мы обсуждали ритуал полета, придумали даже билет и многое другое интересное.

— А вы напишите-ка мне заявление, — сказал Сергей Павлович, когда я уходил.

21 января 1965 года я написал Королеву письмо. «Уважаемый Сергей Павлович, — писал я. — Прошу Вас включить меня в группу товарищей, проходящих подготовку к полетам в космическое пространство... Моя просьба продиктована убеждением, что современное состояние советской ракетной техники позволяет включать в состав экипажей космических кораблей практически здоровых людей разных специальностей, в том числе и журналистов. Уверен, что полет журналиста в космос может принести не меньше пользы в нашей идеологической работе по коммунистическому воспитанию советских людей, чем полет летчика, инженера или врача...»

Вскоре на письме появилась резолюция главного конструктора: «Т. Анохину С. Н. Прошу Вас включить т. Я. Голованова. 12.2.65. С. Королев». Сергей Николаевич Анохин работал в то время в ОКБ Королева и ведал подготовкой штатских космонавтов. Через несколько месяцев, уже летом, мне позвонили из отдела Анохина и предложили прибыть в специальную больницу для двухнедельного медицинского обследования. Пошел отпрашиваться к главному редактору, который еще ни о чем не знал.

— Да о чем ты говоришь! — радостно воскликнул Юрий Петрович Воронов. — Поезжай немедленно. Ты представляешь: первым космическим корреспондентом будет корреспондент «Комсомолки»!

Я был немало удивлен, встретив в больнице другого кандидата в пишущие космонавты — радиожурналиста Юрия Летунова, который уже несколько лет работал на космодроме и которому Королев тоже предложил слетать в космос. Один этот факт уже говорит о том, насколько серьезно относился главный конструктор к подготовке журналиста: он давал медикам возможность сделать выбор так же, как они делали его при проверке других кандидатов. Многие годы потом, до самой смерти Юры в 1983 году, при встречах мы всегда затевали с ним шуточный спор — кто же у кого был дублером: он у меня или я у него...

Из больницы и он и я вышли с одним небольшим замечанием: к одному пункту программы обследований нам предстояло вернуться через несколько месяцев.

В январе 1966 года умер Сергей Павлович Королев. О полете журналиста забыли. В апреле 1967 года первый пилотируемый полет без Королева закончился трагически: погиб Владимир Комаров. После его гибели я брал интервью у Гагарина. Оно было напечатано в «Комсомолке» и перепечатано очень многими газетами мира. В нем Юрий Алексеевич убежденно говорил о том, что журналист непременно полетит в космос:

— Журналисты — обязательно! Без журналистов никак нельзя. — И добавил с улыбкой: — Хотя я с ужасом думаю о том времени, когда даже в космосе нельзя будет спрятаться от журналистов...

Весной 1968 года я обращался в ЦК КПСС с просьбой продолжить подготовку журналиста для полета в космос. Мне объяснили, что в настоящее время такой полет представляется нецелесообразным. Тогда мы с Летуновым поняли, что красивой сказке пришел конец.

Но с мечтой расстаться нелегко. Десять лет спустя, в 1978 году, американские журналы «Спейс Ворлд» и «Аэроспейс Дейли» опубликовали сообщения о том, что по программе «Шаттл» планируется полет журналистов в качестве пассажиров космического самолета.

В феврале 1979 года я написал письмо секретарю ЦК КПСС М.В. Зимянину, рассказал всю предысторию и предлагал вновь вернуться к вопросу о полете журналиста. Зимянин сначала идею поддержал, но дело не пошло. Мне объяснили, что корабль двухместный и в случае нештатных ситуаций работать должны оба члена экипажа, так что журналисту места нет. А американцы тем временем дразнили своими сообщениями.

«С нами будет много штатских, — говорил корреспонденту ЮПИ в марте 1980 года главный советник НАСА Нил Хозенблатт, — отправится новая группа людей, которые не обязательно будут иметь такую же солидную подготовку, какую имеют космонавты».

В январе 1981 года, после того как полетел транспортный корабль «Союз-Т», рассчитанный на экипаж из трех человек, я снова написал Зимянину. «Главное и, насколько мне известно, единственное препятствие на пути полета пассажира-журналиста устранено», — писал я. И снова Зимянин был вроде бы за, но военные вроде бы против. И все опять ушло в никуда, как вода в песок... Этот песок мы называем сегодня периодом застоя. Вся эта переписка — зримое его воплощение...

И вот я сижу у телевизора и не верю своим глазам: право первого полета журналиста мы продаем (!) японской телевещательной корпорации, которая хочет таким образом отметить свое 40-летие! Почему? И как это могло случиться в стране, давшей миру Гагарина и Терешкову?! Неужели не ясно, что подобная сделка оскорбительна для нашего гражданского достоинства? Неужели этого не понимают наши высокопоставленные «космические купцы»? Мы, журналисты, приветствовали и поощряли первые и весьма робкие попытки Главкосмоса сделать космические полеты прибыльными. Но неужели там до сих пор не научились отличать прибыли от убытков и не понимают, что договор с японцами, как бы ни был он хорош экономически, в итоге заведомо убыточен, поскольку ущемляет национальную гордость, что это как раз тот случай, когда всякая торговля недопустима!

И еще один вопрос. В телеинформации договор с японцами назван неправительственным. А почему столь важный вопрос, затрагивающий национальное достоинство и честь страны, решается без правительства? Мы в последнее время часто сетуем, что правительство во многих сферах нашей жизни чересчур нас опекает, но тут-то, мне кажется, вопрос как раз такой, какой должно решать именно правительство.

Самая профессия журналиста предопределяет первенство. Приветствую японского коллегу — первого в мире журналиста в космосе, но на японском космическом корабле. Приветствую коллегу американца на «Шаттле». Но почему на нашем корабле, к нашей станции полетит первый журналист японец? Здесь нет даже намека на логику.

Полет первого в истории журналиста, в космос оформляется так, как будто речь идет о перекупке футболиста в зарубежный клуб. Денег нет? Допускаю. Наверное, наша космонавтика не очень разбогатела на полетах многочисленных представителей зарубежных, главным образом социалистических, стран, ставших практически задаром космическими державами, и теперь мы решили наверстать упущенное, торгуя собственным престижем.

Мне кажется, что все мои коллеги согласятся со мной, если я предложу весь гонорар журналистов всех газет, радио и телевидения за тот день, когда полетит наш советский репортер, передать на финансирование его полета.

Я обращаюсь в правительство с просьбой вмешаться в это дело и аннулировать этот порочный договор. Если это невозможно сделать, я обращаюсь в Центр подготовки космонавтов им. Ю.А. Гагарина с просьбой организовать кратковременную экспедицию посещения на орбитальную станцию «Мир» с участием советского журналиста раньше полета японского телекомментатора.

Я обращаюсь к нашим журналистам, к Союзу журналистов СССР с просьбой поддержать эти требования.

Первый журналист, уж коли мы решили после 25 лет (!) раздумий послать в космос журналиста, должен быть нашим, советским журналистом и он должен передать свой репортаж с орбитальной станции раньше японца. Это дело чести для журналиста, это дело чести для всей страны.

(«Комсомольская правда», 30 марта 1989 г.)

И в тот же день в читательских письмах прозвучала достаточно основательная догадка о таком поведении космического начальства. «...А наши журналисты? Может быть, организаторы, полета опасаются, что в космосе наш журналист найдет недостатки, а то и вовсе впадет в очернительство, будет отыскивать «жареные факты»?» («Советская культура», 30 марта 1989 г.) Тут за наших «бедных родственников» вступились родственники богатые — звучит предложение, которое на нашем веку и на нашем уровне развития вполне можно назвать сенсационным.

П. ПОЛОЖЕВЕЦ:

ПЕРВЫЙ ЖУРНАЛИСТ В КОСМОСЕ. ЧЕЙ?

Сообщение о том, что право на этот полет Главкосмос СССР продал японской телекомпании, вызвало бурную дискуссию. Одним из первых позвонил в редакцию министр химической промышленности страны Ю.А. Беспалов.

Я тут же начал соображать: а не случился ли у нас в последнее время какой-нибудь ляп в заметках о химическом ведомстве. Но речь пошла совершенно о другом.

— Я так понимаю, что у вашего издательства и издателей «Комсомолки» нет денег, и это единственная препона, чтобы купить «билет» в космос, — сказал министр. — Но ведь заявил же представитель Главкосмоса, что им «все равно, кто полетит, и что они готовы в любое время подписать соглашение», лишь бы у желающего была валюта. Так вот: наше министерство готово полностью финансировать полет журналиста «Комсомолки». Это действительно вопрос национального престижа. Что же касается японской телекомпании Ти-би-эс, думаю, Главкосмосу не стоит расторгать уже подписанный договор. Просто надо постараться, чтобы советский журналист подготовился быстрее и в космосе был все-таки первым. Даже если это будет стоить дороже.

Спасибо, товарищ министр. Спасибо всем, кто откликнулся на вчерашнюю публикацию. Надеемся, что точка в этой дискуссии еще не поставлена.

Имея такого спонсора, «Комсомольская правда» обращается в Главкосмос с повторной просьбой рассмотреть возможность полета нашего журналиста. (Первое заявление — от 21 января 1965 года.) Что ответит Главкосмос?

(«Комсомольская правда», 31 марта 1989 г.)

Итак, диалог начат. Диалог, полемика, дискуссия — как хотите назовите — между ведомством, монопольно владеющим одной из самых закрытых отраслей государственного хозяйства, и той гласностью, которая начала охватывать все стороны нашей жизни. Надо сказать, и со стороны гласности у ведомства нашлась достойная защита. Тут же «бедным родственникам» и богатому министру ответил один из профессионалов пера, притом человек не случайный, а квалифицированно освещающий космическую программу.

Сергей ЛЕСКОВ:

ПЕРЬЯ НА ОРБИТЕ

Итак, Главкосмос СССР заключил первый коммерческий контракт, согласно которому на советском корабле отправится в полет зарубежный космонавт. Легко представить, что в самом Главкосмосе после многих острых выступлений о слабом радении этого ведомства о народной копейке ожидали на сей раз похвалы. Реакция, однако, оказалась прямо противоположной. Звучит резкая критика договора на том основании, что он, дескать, подрывает престиж нашей страны в космонавтике.

Да, именно СССР отправил на орбиту первого космонавта, затем первую женщину, первого ученого, врача. Но неужели на этом основании мы должны теперь в бесконечной погоне за приоритетами перебрать номенклатуру всех земных профессий? Что страшного, если первым журналистом на орбите окажется не наш соотечественник, а японец? Как главный аргумент выдвигается то, что в начале 60-х годов С. Королев намеревался включить журналиста в экипаж. Но тогда, в период романтического, по классификации академика Б. Раушенбаха, отношения к космосу, это, быть может, имело резон — новое дело нуждалось во всяческой пропаганде. Красивая идея осталась нереализованной, потому что постепенно теряла смысл. Когда в невесомости побывало уже около двухсот землян, представителей полутора десятков государств, едва ли не каждый день идут телесеансы со станций и кораблей, а без помощи спутников мы уже не представляем своего быта, самый лучший репортаж с орбиты мало что изменит в нашем отношении к космосу и удовлетворит разве что профессиональные амбиции. Заботы же о рекламе нашим газетам, в отличие от японских, пока не грозят.

Говорят, что среди журналистов немало тех, кто имеет инженерное образование, и из них, мол, нетрудно подготовить не просто пассажира, а бортинженера. Это иллюзия. На подготовку квалифицированного специалиста уходит несколько лет. Либо человек остается журналистом, либо он становится профессиональным космонавтом, но тогда уже его нельзя считать представителем корпуса прессы.

Кстати, почему репортаж не может сделать сам космонавт? Если быть предельно точным, то журналистика допускает внештатное сотрудничество. Даже притом, что литература пока не входила в круг экзаменов при отборе на полет, некоторые из космонавтов, так сказать, в порядке хобби оставили очень неплохие свидетельства о пребывании на орбите. Назову «Дневник космонавта» В. Лебедева, его коллега Ю. Глазков пишет увлекательные детективные и фантастические повести. Это, конечно, помимо огромного объема технических и научных познаний, которыми неизбежно придется пожертвовать, отправляя на орбиту журналиста.

Это о престиже. Но необходимо сказать и о другом. Слишком долго мы в космонавтике не задумывались о собственной выгоде. Совершали дружеские и часто малопонятные жесты. Теперь мы стали мудрее, решили заняться коммерцией. На мировом рынке не так много областей, где наш товар пользуется спросом. Тем важнее, вступив на тропу коммерции, соблюдать законы рынка. А один из них таков: продавец, предложив товар, уже не волен выбирать покупателя. Иначе он лишается доверия, становится ненадежным партнером, с которым рискованно иметь дело. Хорошо бы выглядел Главкосмос, если бы сказал японцам: «Врача можете послать или женщину, это нас не ущемляет, но журналиста или, скажем, дзюдоиста — ни в коем случае».

А тут еще в одном из выступлений всплыл министр, который рад предложить валюту на полет советскому журналисту. За чей счет меценатство? Если есть валюта и искрения боль за наши приоритеты — не дутые, а настоящие, купите, товарищ министр, у той же Японии компьютеры для детей. Тех денег на много школ хватит...

В последнее время в адрес космонавтики все чаще раздаются упреки в том, что она не окупает вложенные в нее средства. Эти упреки не всегда взвешенны и доказательны, но они могут обрести большую убедительность, если вести дело с прежней безоглядной широтой. Многие отклики на советско-японский договор, предложения в сложившейся экономической ситуации во что бы то ни стало запустить нашего журналиста в космос объективно льют воду на мельницу тех, кто ратует за сокращение космических программ. Экскурсия журналиста в космос станет казне в копеечку, а ради чего? Рассчитанные на шумиху, не приносящие экономического эффекта полеты и захочется сократить — вместе с ними под красный карандаш могут попасть действительно нужные космические программы.

(«Известия», 31 марта 1989 г.)

Только три дня — а смотрите, какая, можно сказать, буря мнений. И это еще не сказано главное. Еще не внесено конкретное предложение о полете советского журналиста. Просто недоумение и обида. И естественный вопрос: а по заслугам ли такое отношение отрасли к журналистам как средству гласности? Скажем честно: до недавнего времени печать, радио и телевидение были не более чем лакировочной бригадой при космонавтике. Да, героический труд и биографии космонавтов стоили самого возвышенного стиля. Да, чудеса техники будоражили воображение. Но постепенно преобладать в этом стал эпически-розовый тон, скрывающий истинные проблемы и заботы, истинную смету, истинную эффективность, истинный героизм в преодолении аварийных, часто отчаянных ситуаций. Не говоря уж о просчетах и ошибках в выборе стратегии и тактики, которые тщательно скрыты монопольной кухней космических фирм и не подлежат никакому дискутированию. Кто в этом виноват? Сами ли журналисты, идущие легким путем и довольствующиеся поверхностными объяснениями должностных лиц? Или засекреченные ведомства, дающие любую маломальскую информацию со штампом своей цензуры? Факт тот, что при наступлении гласности они первые и начали расплачиваться за свою необщительность. С газетных и журнальных страниц, с депутатских трибун зазвучали призывы прикрыть космонавтику, как минимум — лишить ее права безвозмездного и неограниченного черпанья средств из народного бюджета. Под сомнение были поставлены все последние крупные достижения в освоении космоса — от «Фобоса» до «Бурана». Об экспедиции на Марс стало заикаться почти преступно... В этой ситуации особенно необходим трезвый, критический, но и объективный разбор нашей космической отдачи, путей космонавтики. Журналисты подняли голову и заявили о себе гораздо самостоятельней.

Анатолий ПОКРОВСКИЙ:

ДУША ЖИВАЯ КОСМОНАВТИКИ

— Как вы оцениваете программу «Фобос»?

— Я молюсь за нее.

Этот разговор с профессором Жаком Бламаном состоялся осенью прошлого года, когда о неполадках с одним из «Фобосов» ходили только смутные слухи. На них, видимо, дипломатично и намекал французский ученый — как же еще можно помочь «оглохшей», точнее, «оглушенной» неправильными действиями операторов автоматической станции за миллионы километров от Земли? Сейчас, когда стало известно и о неполадках со вторым «Фобосом», невольно начинаешь думать: а не было ли еще каких-то дурных предчувствий у профессора? Ведь вопрос был не об одной станции, а о всей программе...

Нет-нет, ни атома злопыхательства или какого-либо подобного чувства не ощущалось в словах профессора. Он, как и его коллеги из еще двенадцати стран — участниц программы «Фобос», искренне переживал: действительно, хоть молись за ее успех. И он давно и плодотворно сотрудничает с советскими учеными. И как специалист, наверное, может точнее и глубже судить о процессах, происходящих в нашей космонавтике, чем журналист, снабжаемый информацией на казенных брифингах, пресс-конференциях или собирающий ее в частных беседах. Бламон не пожалел времени на встречу и подробно изложил свои взгляды на организацию исследований Солнечной системы и их приложение к земным интересам, на состояние и возможности международной кооперации в этом деле. Мне они показались строгими и стройными. Во всяком случае с такой широкой и продуманной программой действий последнее время не приходилось встречаться при беседах с советскими специалистами.

Более того, бывая на международных конференциях и выставках по космической тематике, где не то что каждая страна, каждая фирма старается поярче представить свои планы и разработки (со строгим сохранением фирменных секретов), каждый раз поражаешься несоразмерной заслугам скромности советских разделов таких выставок. В лучшем случае макет уже летавшего аппарата да типографски блеклый буклет о старой технике. То же и в докладах — только в рамках специальности докладчика, без широких обобщений и осмыслений возможностей космонавтики вообще, не говоря уже о научных мечтаниях, которые были бы способны, подобно трудам К.Э. Циолковского, всколыхнуть умы и души. А как умел С.П. Королев на страницах «Правды» под псевдонимом «профессор Сергеев» раскрывать потенциальные возможности уже существующей и еще только планируемой космической техники!

Похоже, торжествует ложно понятая «секретность», сохранившаяся от недобрых времен тотальной подозрительности. В печати уже отмечалось, что она удобна не только для действительно нужной и важной охраны государственных, военных, экономических тайн, но и для прикрытия собственных просчетов, ошибок, а то и просто расхлябанности в том или ином ведомстве. Увы, в том же ряду оказалась и космонавтика.

Не будем вспоминать старое, хотя по этому поводу было сказано немало горьких слов, в том числе на страницах «Правды», в том числе самими космонавтами. Напомню недавние факты.

15 сентября после трудной посадки советско-афганского экипажа наша газета отмечала: «Уже ясно, что «третий космонавт» (речь идет об ЭВМ.— А. П.) на борту корабля нуждается в более тщательном контроле и управлении». Замечание осталось «без комментариев». Чуть позже подобная же накладка при приземлении советско-французского экипажа заставила вернуться к той же теме в номере от 22 декабря: «Не ладятся что-то в последнее время в ЦУПе дела с программированием и с использованием бортовой вычислительной машины». Так что неправильная передача команды на «Фобос-1» не была исключением. Как не было исключением и привычное молчание руководства этими полетами о, что называется, принятых мерах.

И, наконец, 28 ноября были опубликованы слова из предстартового интервью Сергея Крикалева, и ныне работающего на орбите: «Кроме того, примем на «Мире» еще один модуль, на котором, помимо другого оборудования, будут скафандры для автономного передвижения в космосе». Полет близится к концу, из ЦУПа регулярно уведомляют, что все идет «по программе», словно о новом модуле никто ничего не слышал, словно не снижен кпд экипажа.

Конечно же, техника есть техника, и всякое может случиться. Но и объяснить людям по-человечески причины неполадок необходимо.

Что тут морализировать! У меня из головы не выходит случай перед стартом советско-французского экипажа. Мы шли на пресс-конференцию в Ленинске с представителями Главкосмоса СССР и КНЕС Франции. И вдруг на предназначенном для того здании вместо привычной вывески «Гарнизонный Дом офицеров» я увидел скороспелую поделку: «Городской Дом культуры». Зачем? Почему? У нас что, нет Советской Армии? Или она обходится без офицеров? И кому пускаем пыль в глаза? Генерал-лейтенанту авиации Владимиру Шаталову? Бригадному генералу ВВС Франции Герою Советского Союза Жан-Лу Кретьену? Да уж не самих ли себя мы обманываем?

Такие «секреты» безнаказанно не проходят. Недавно с горечью, но и с пониманием, чем они вызваны, прочитал сердитые слова драматурга Виктора Розова: «На кой черт летит куда-то во Вселенную эта гигантская штука... «Фобос», кажется? А за ней еще одна! Ведь стоят-то они, наверно, миллиарды рублей!»

И он не одинок в подобном восприятии современного состояния космонавтики. Несколько кандидатов в народные депутаты включили пункт о сокращении расходов на космические исследования в свои предвыборные программы. А уже избранный депутатом Чингиз Айтматов прямо заявил:

— Смею сказать, что необходимо крепко подумать и об астрономических расходах на космические исследования.

Сопоставьте сказанное с тем искренним взрывом энтузиазма, гордости, ликования, восхищения, который прокатился по стране после полета Юрия Гагарина, и согласитесь — настала, наконец, пора спросить: что происходит с нашей космонавтикой? Что стало с ее живой душой, которая сулила осенить нашу планету надеждой на избавление человечества от грозящих экологического, энергетического и прочих кризисов?

Конечно, однозначного ответа здесь не существует. Но как человек, добрых два десятка лет следящий за процессами, происходящими в космонавтике, готов утверждать: живую ее душу словно затащили в мрачную прозекторскую и разъяли на составляющие части по ведомственной принадлежности. Тут Министерства общего машиностроения и авиационной промышленности со своими могущественными фирмами, Министерства связи и здравоохранения, Госкомгидромет и госцентр «Природа», «Интеркосмос» и Главкосмос СССР, Институт космических исследований и Институт геохимии и аналитической химии АН СССР, да и мало ли еще какие учреждения и предприятия! И каждое ведомство «тянет одеяло» на себя.

Прежде всего, конечно, финансовое «одеяло». До сих пор помню, как маялся на международной пресс-конференции в 1975 году тогдашний председатель «Интеркосмоса» академик Б. Петров. Американские журналисты задали ему естественный и привычный для них вопрос: «В какую сумму выливаются расходы СССР на стыковку «Союза» с «Аполлоном»?»

Потом я спрашивал знающих людей: неужели опять секретность помешала?

— Да какая секретность, — отмахивались они, — когда мы всю технику астронавтам показали. Как стоимость подсчитать, когда, сам знаешь, ЦПК — это одно, ЦУП — другое, Байконур — третье, фирмы-изготовители — четвертое, пятое и десятое...

Судя по тому, как спустя тринадцать лет так же маялся под градом вопросов об «Энергии» представитель Министерства общего машиностроения на конгрессе Международной астронавтической федерации О. Шишкин, положение с тех пор мало изменилось. Правда, в последнее время Главкосмос СССР вносит коммерческую ноту в космические исследования. Но и тут происходят странные вещи.

С удивлением прочитал в «Комсомольской правде» обещание министра химической промышленности СССР Ю. Беспалова заплатить валютой за командировку журналиста в космос. Если у министра есть личные сбережения за рубежом, что ж, его дело, как их расходовать. А если речь идет о миллионах, заработанных отраслью, то можно из почты «Правды» подобрать несколько адресов, где эта валюта могла бы облегчить жизнь людям.

Словом, если Чингиз Айтматов всерьез задумал разобраться с «астрономическими расходами», то ему придется немало потрудиться, чтобы выяснить, астрономические ли они, как и туда ли распределяются. И все-таки это еще только полбеды. Гораздо хуже, что ведомства растаскивают по кусочкам и «одеяла» научных и технических достижений космонавтики, которые, конечно же, есть и которыми все мы, порой незаметно для себя, пользуемся. Но эти результаты, несомненно, могли бы быть и ощутимее и ярче.

Например, до сих пор не найдено разумное распределение применения пилотируемой и автоматической космической техники. Все еще с трудом, просачиваются в первичные звенья лесного, сельского, рыбопромыслового хозяйства сведения, запечатленные на снимках с орбиты. Известно, что каждый из них несет разнообразную информацию, но используется она, как правило, односторонне или вообще оседает в недрах госцентра «Природа» — монополиста этого вида космической деятельности.

Между тем с трибуны ООН ясно было сказано, что международное содружество наций могло бы активно использовать космонавтику для глобального экологического мониторинга. Экологическое состояние планеты волнует сейчас многих, и, несомненно, такая направленность усилий и финансирования в космонавтике была бы с пониманием встречена в разных странах. Вот только опять приходится говорить, что о практических шагах в этом направлении конкретных сведений не поступает. Да и то сказать — какому-то одному ведомству такое дело просто не под силу. Нужно объединение их возможностей под единым руководством компетентного и авторитетного органа вместо множества прежних.

Специалисты могут значительно дополнить это перечисление. Но самый негативный пример, пожалуй, с использованием «Бурана». О нем много говорилось и писалось, на него возлагались разнообразные надежды. Но после пробного беспилотного полета он застрял в ангарах Байконура. Не вписался в систему уверенно зарекомендовавших себя орбитальных станций и кораблей одноразового использования? Обнаружены технические неполадки? По-прежнему можно только гадать, ибо никаких известий из этих самых ангаров не просачивается. Но и без них ясно, что на долгое время омертвлены миллиарды рублей, столь необходимых народному хозяйству.

Ну а что касается «Фобоса-2», то последние официальные сведения о нем такие. Для более глубокого анализа сложившейся ситуации и комплексного рассмотрения проблем организовано 12 специальных групп из инженеров и ученых, вырабатывающих рекомендации и ежесуточные программы работ для группы управления полетом.

До чего же, оказывается, вошло в привычку живое дело расчленять по комиссиям и подкомиссиям! Похоже, так удобнее не только «тянуть одеяло» в разные стороны, но и размазывать ответственность за печальные результаты.

И здесь придется вернуться к тому, с чего начинался наш разговор. Явно ощущается недостаток ясной, общепринятой перспективы путей развития советской космонавтики, ее приоритетных направлений и способов использования достижений в народном хозяйстве. И, видимо, депутатам будущего Верховного Совета СССР есть смысл включить эту проблему в сферу своих интересов. Космонавтика заслуживает того, чтобы в надежных и уверенных руках вновь засияла своим разноцветьем ее живая душа.


Валерий БАБЕРДИН (Москва, «Красная звезда»):

ШИПЫ И РОЗЫ НА ДОРОГЕ В КОСМОС

Вспоминаю, как проходили традиционные пресс-конференции перед стартом последних экспедиций на орбитальный комплекс «Мир». Постоянно лейтмотивом звучали вопросы журналистов к космонавтам: какова будет рентабельность вашей космической вахты? Для народного хозяйства что вы конкретно сможете сделать? Задавали их часто, потому что так же часто они повисали в воздухе.

Признаюсь, начал с этих вопросов и я, когда мне не так давно предоставилась возможность в Центре управления полетом провести несколько сеансов связи с «Донбассами», пообщаться с Александром Волковым, Сергеем Крикалевым и Валерием Поляковым. Подумал: на орбите они уже давно, дело к возвращению, многое обговорено. Но в ответ неожиданно услышал:

— Не к нам вопросы. Поймите, рентабельность программы должна обсчитываться на Земле экономистами заказчика. Наша же задача — четко выполнить запланированное. До конца отдавать себя той работе, к которой готовились долгие годы. И мы делаем это на все сто и больше. Вам это подтвердят в ЦУПе.

То, что затронул больной вопрос, я это сразу почувствовал, как только закончился сеанс связи. Не успели погаснуть экраны мониторов и дисплеев, как дежурные операторы и ведущие специалисты по экспериментам плотным кольцом обступили меня.

— Думаете, нас не волнует эта проблема? — услышал я от них. — Хотите, перечислим те отрасли народного хозяйства, где космическая техника не только себя оправдывает, но без нее просто немыслимо работать. Список получится солидным. Другое дело, эффективность отдачи от космических исследований может и должна быть выше. Но это не вина космонавтов и специалистов ЦУПа, а скорее беда. Скажем, сделали съемку по заданию госцентра «Природа», а куда пошли снимки и был ли вообще от них толк, никому не известно. Порой создается впечатление, — продолжают мои собеседники, — что рыбопромысловым хозяйствам, соответствующему министерству просто невыгодно пользоваться информацией, получаемой с орбитальной станции о миграции рыб. Почему так происходит? Возможно, опасаются чиновники сокращения субсидий на развитие авиации, обеспечивающей наведение рыболовецких судов на рыбные косяки. Ведомственные интересы и тут срабатывают. Теперь что касается ассигнований на космос. Вы уверены, что они так уж велики? Все сопоставимо. Просто надо опубликовать эти цифры в прессе.

Почему я вспомнил этот диалог? Да потому, что сейчас много говорят о космосе. Отражается это, в частности, и на содержании писем в редакцию. Например, многие из читателей выражают требование вообще свернуть космические исследования. Но есть и такие, которые активно поддерживают и длительные космические вахты, и создание «Буранов», и разработку межпланетных станций, откровенно озабочены их судьбой.

И те и другие высказывают крайнюю заинтересованность в том, чтобы передовые позиции, завоеванные в этих областях, самым широким образом были распространены в разнообразных сферах народного хозяйства. Разница в том, что одни это предлагают сделать категорично — космос полностью свернуть на несколько лет, производство переориентировать на выпуск товаров народного потребления. Другие понимают, что космическая индустрия, космические исследования — это своеобразный банк идей и суперсовременных технологий, школа воспитания высочайшей научной и технической культуры. Отказ от всего этого не отбросит ли нас назад, как уже было не раз в других отраслях науки и техники, пишут они.

Мне кажется, более рациональна точка зрения именно вторых, поскольку в развитии практической космонавтики они видят объективную необходимость. Меня же в письмах встревожило другое обстоятельство — эдакий легкий по подаче, но очень тяжелый по сути укор в адрес космонавтов: «Да они сжигают народные деньги, а им еще Героев за это дают...» Грустно читать такое.

Почти тридцать лет прошло с момента полета Юрия Гагарина. Многое, очень многое изменилось за это время. Практическая космонавтика шагнула в области, еще вчера казавшиеся фантастическими. Она многое приобрела, но также и потеряла. «На работу в космос...» — эти слова давно стали обыденными, для журналистов — штампом. Да, как это ни печально, годы романтического космоса безвозвратно уходят, если уже не ушли. И письма читателей — свидетельство тому.

Общественное мнение стало иное, жестче требует конкретного практического выхода, реальной пользы для землян от тех, кто ведет освоение космического пространства. Какая уж тут романтика. Представим себе: мы задаем вопрос, допустим, школьнику начальных классов, хочет ли он стать космонавтом. Ответит ли он, не задумываясь, «да»? Если лет десять тому назад я в этом не сомневался, то сейчас... Не происходит ли на наших глазах падение социальной ценности, престижа этой профессии. И как такое падение скажется в будущем, когда надо будет решать задачи на несколько порядков выше тех, что сейчас стоят перед советской космонавтикой?

Одним словом, престижность легко потерять, поднять ее трудно. И еще. Без романтики, без влюбленности в космос, без страсти делать нечего в отряде космонавтов. Очень уж тяжел там труд, и тяжесть эта, как показывает практика, далеко не всегда окупается какими-то благами.

Знаком с офицерами, которые свое спокойствие (а значит, и спокойствие семьи), хорошую должность, планомерное продвижение по служебной лестнице променяли на призрачную возможность побывать там, в загадочной синеве. Упорно трудились многие годы, постоянно надеясь, что наконец-то выбор падет и на них (груз неимоверный — физический, психологический)... Сколько раз они «летали в космос» на Земле, на тренажерах готовили себя к работе в невесомости, отрабатывали документацию полета, методику экспериментов, и сколько среди них таких, кто в реальности там не был и не сумеет вообще побывать. Так и увольняются они в запас — в звании подполковников, уже не боевые летчики, но по существу и не космонавты.

— Мало вы все-таки пишете о наших проблемах — проблемах тех, кто является слушателем «космической академии», проходит службу в Центре подготовки космонавтов, — заявил мне как-то в ЦУПе Валерий Илларионов; сам пока еще он не летал в космос, но в ЦПК числится в разряде старожилов. — Вы знаете, например, что к нам первоклассного летчика не затащишь. Молодые охотнее идут, но у них налета мало, с ними работать и работать. А те, кто с опытом, им должность нужна. На старом месте уже и перспектива обозначилась, а тут?.. Как дальше судьба сложится, трудно сказать. К тому же риск. Медики начнут копаться, так разложат организм по полочкам, что не только в отряд не попадешь — с летной работой в истребительной авиации распрощаешься. Таких случаев больше чем достаточно.

— А вот какая ситуация возникла в отряде в связи с сокращением Вооруженных Сил, — комментирует Илларионов. — Образовалась целая группа подполковников, преодолевших сорокапятилетний рубеж, и все они стоят в плане на увольнение из армии. Не по здоровью и профнепригодности — по возрасту. Кстати, к этой группе отношусь и я. Безусловно, с трудоустройством у нас будет все в порядке. Тот же ЦУП с готовностью предоставляет нам операторские должности. Обидно, мы могли бы быть еще полезными для армии. Министерство обороны, на наш взгляд, теряет прекрасных специалистов, прошедших серьезный отбор, хорошую теоретическую, физическую подготовку и получивших бесценный опыт работы со сложной аппаратурой в экстремальных ситуациях. Сколько времени и средств ушло на это.

— В «Правде» как-то прочитал, — продолжает Илларионов, — рассуждения на тему, так ли уж необходимо запускать космонавтов в погонах. Очень нас это задело (могу добавить, читатели газеты, хоть и непричастные к космосу, также остро отреагировали на эту публикацию). Ведь речь идет об ответственнейшей работе — о командире экипажа космического корабля. Практика показывает: летчики истребительной авиации лучше всего к этому подходят. У них и организм приспособился, и навыки определенные есть. Давайте посмотрим, кто приходит в школу испытателей Министерства авиационной промышленности, — в основе своей те же опытные боевые летчики в погонах. Да и как тут не вспомнить слова С. П. Королева, который считал: «...для этой цели более всего пригоден летчик, и, прежде всего летчик-истребитель. Это и есть универсальный специалист. Он и пилот, и штурман, и связист, и бортинженер. А будучи кадровым военным, он обладает необходимыми морально-волевыми качествами; его отличают собранность, дисциплинированность и непреклонное стремление к достижению поставленной цели».

А как обстоит дело за рубежом, в США? Вот экипаж корабля «Дискавери», стартовавший 13 марта. Из пяти астронавтов — четверо военных.

Слушая доводы Илларионова, невольно подумал: как много и вместе с тем мало мы пишем о космонавтике и космонавтах. Трудная, полная опасностей, требующая подлинного героизма и мужества дорога в космос нередко представлялась в нашей прессе как гладкое шоссе, ведущее от победы к победе. Лишь иногда на этой «победоносной» дороге возникали драматические осложнения, но о них старались много не говорить. Такая пропаганда не только не внушала доверия, но, наоборот, отдаляла людей от этой сферы, лишала их чувства сопричастности. И более того — сама помогала снижению престижа этой многотрудной, очень нужной обществу профессии. Профессии будущего.

Надо думать, мы оказались между двух огней. С одной стороны, «ручная» журналистика серьезного уважения не вызывает, с другой — слишком въедливая и непослушная, — пугает. Поэтому, наверное, советские журналисты, несмотря на заявленные протесты, никаких приглашений на борт родного космического корабля от компетентного ведомства, а также от родного правительства не получали. Что было делать? Ограничиться «всхлипами» и вернуться к будням? Как ни в чем не бывало расписывать подготовку и полет японского коллеги, восхищаясь его мужеством и профессиональными достоинствами? Здесь и наступает момент решительного действия. Каким оно должно быть? Во что вылиться? В бесконечные жалобы правительству? Или в тьму заявлений на имя начальника Центра подготовки космонавтов? Журналисты выбирают поступок более конкретный. Он называется так: ЗОВЕМ В ПОЛЕТ. «По инициативе работников средств массовой информации создана Космическая комиссия Союза, журналистов СССР. В ее составе — редакторы отделов науки газет «Известия», «Комсомольская правда», «Красная звезда», Центрального телевидения и Всесоюзного радио, ведущие журналисты, освещающие проблемы космонавтики. Председатель комиссии — редактор «Правды» по отделу науки В. Губарев. Цель комиссии — предложить кандидатуры журналистов для подготовки к космическому полету. В связи с этим объявляется творческий конкурс среди членов Союза журналистов СССР, работников прессы, радио и телевидения, а также студентов факультетов журналистики. Для участия в конкурсе необходимо направить в одну из центральных газет (в отдел науки с пометкой «На космический конкурс») материал-заявление, где в любом журналистском жанре изложить свои взгляды на развитие космонавтики и научно-технического прогресса, ведение этой темы в печати и в эфире, обозначить цель и намерения в случае возможного полета. Надо сообщить также краткие данные о себе — место работы, возраст, образование, стаж, специализацию, увлечения и т. д. Достойные по уровню материалы будут опубликованы. Срок представления материалов на конкурс — до 15 мая 1989 г. (по штемпелю на конверте). Ждем ваших писем. Космическая комиссия Союза журналистов СССР». («Правда», 6 апреля 1989 г.).

далее