В порывах звездного ветра

В этой главе — три зарисовки. В них я расскажу о работе над тремя космическими машинами. Очень разными, непохожими друг на друга. Но есть нечто общее, что их объединяет: все они — разведчики Вселенной.

«ЛУНА» и НЛО

Предложение было неожиданным. Я сидел в кабинете начальника отдела испытаний Бориса Евгеньевича Кологривова:

— Как ты смотришь, чтобы тебе на «Луне-24» сейчас поработать? За грунтом пойдет. Глубинное бурение. Ты же знаешь, Коля Князев на космодроме. Проведешь заводские испытания, а там Николай освободится, ему передашь машину. (Князев занимался лунной тематикой.)

Я не возражал. Первой космической станцией, на которой мне довелось самостоятельно поработать, была «Луна-9», та самая, что совершила впервые мягкую посадку на другое небесное тело. С тех пор и полюбились мне лунные машины, хотя технология их отработки отличается особой сложностью и трудоемкостью. А последние годы я работал на «Марсах» и «Венерах».

— Думаю,— продолжал начальник,— тебе надо прежде всего зайти к Алексею Григорьевичу. Узнаешь подробнее о машине, сроках, договоришься о взаимодействии.

Алексей Григорьевич — руководитель лунной тематики в нашем конструкторском бюро, худощавый, по-юношески стройный, жизнерадостный человек, уже осведомленный о моем назначении, встретил шуткой:

— А, привет, привет «блудному сыну»!

Мы, испытатели, по роду своей работы занимаемся разными аппаратами. Но я давно заметил, что руководители тематик, хотя и отлично понимают необходимость такого «универсального» подхода, ревниво относятся к переходу людей на «чужую» тему.

Я сел к столу и осмотрел давно знакомый кабинет. Любой человек, даже впервые попавший в него, мог без труда догадаться, чем занимается хозяин. Прежде всего бросается в глаза стоящий у окна огромный, чуть не в человеческий рост, глобус Луны. В местах посадки наших «Лун» наклеены маленькие красные флажки. Там, где опускались «Сервейоры» и «Аполлоны»,— звездно-полосатые американские. Рукой владельца глобуса на кратере, расположенном у кратера Циолковский, сделана надпись «Бабакин». Это название появилось сравнительно недавно. (Рассказ веду о событиях 1976 года.) На небольшом глобусе Луны последнего издания, что стоит на книжном шкафу, уже напечатано его имя. Рядом с этим глобусом — фотография Сергея Павловича Королева. На стенах — впечатляющие кадры лунных панорам, переданных луноходами. В шкафу книги: «Модель космического пространства», «Информационные роботы и манипуляторы», лунные карты.

Алексей Григорьевич старше меня всего на «каких-то» пятнадцать лет. Но как это дьявольски много в наше время! Я делал первые шаги, а он, юношей, принял свой первый бой на границе в июне 41-го года. Я только готовился поступать в первый класс, а он, прошедший через всю войну, раненый, едва-едва выживший после ранения, шагал в составе сводного полка Второго Украинского фронта по Красной площади на Параде Победы.

Когда десяток лет назад я впервые увидел этого человека, меня удивили его руки — большие, мозолистые, очень сильные. Потом узнал, отец его был замечательным столяром, и от него он унаследовал любовь к дереву; по сей день любит поработать топором и рубанком.

— Алексей Григорьевич! Объясните мне, пожалуйста, вот что. Бурили наши станции Луну вглубь на сорок сантиметров, теперь глубина бурения должна составить около двух метров. Так ли уж это принципиально?

Алексей Григорьевич говорит быстро, четко, хотя на слова не скупится.

— Ты-то должен знать, что для геологов, в данном случае для селенологов, каждый сантиметр, каждый пройденный в глубь поверхности сантиметр — новая страница познания. Конечно, они бы рады не только земной, а заодно и лунный шар насквозь пробурить. Им, конечно, очень хочется бурить Луну еще глубже, метров на десять, чтобы реголит пройти, вообще всю «рыхлятину», перепаханную метеоритами. Но пока трудновато. А вот сейчас... Это, брат ты мой, тоже очень интересно. На глубине более метра перепада температур от —150 до + 130° нет. Отсюда ученые и надеются получить сведения о происхождении Луны, ее эволюции, а значит, и о природе планет Солнечной системы. Да и о нашей родной Земле тоже. Как она образовалась, куда идет...

— Но как же преодолеть «арочный эффект»? Я слышал, что лунный грунт, набиваясь в трубу бура, так сцепляется, что образует пробку и протолкнуть ее невозможно. А тут надо набить двухметровую трубу!

— А вот конструкторы бура нашли выход, и весьма остроумный. При бурении грунт теперь попадает в эластичную трубку — грунтонос, он — внутри бурильной трубы, а внутри грунтоноса еще подвижные ленточки. Таким образом и побеждаются силы сцепления.

— Ну хорошо, получили мы столб грунта. А на Землю-то как привезем? Ведь, насколько мне известно, «шарик» прежним остается — всего-то полметра.

— Ну, положим, не совсем прежним. Ампулу в нем побольше сделали. Но это, конечно, не выход. И тут конструкторы молодцами оказались. Они предложили «колбасу с лунным фаршем» на барабан наматывать, а уж барабан с грунтоносом вкладывать в ампулу спускаемого аппарата.

— Алексей Григорьевич! Но вот вес...

— Послушай, Марков, а не слишком ли много вопросов? Так я могу до вечера с тобой беседовать. Или у меня других дел нет? Вот тебе мой совет. В этой машине для тебя новое — только ГЗУ (грунтозаборное устройство). Схема полета, логика работы машины тебе знакомы — они такие же, как у «Луны-16 и -20». И хотя на тебя теперь свалится много забот и все они первоочередные: и формирование комплексной испытательной бригады, и готовность «наземки», уединись-ка ты денька на два и как следует изучи бур. Уверен — удовольствие получишь колоссальное. Занятная во всех отношениях машина. В механизме разобраться тебе поможет Вадим Антонович Ионов, в автоматике — Наталья Александровна Ломашина.

Разработку бурового устройства вело конструкторское бюро академика Владимира Павловича Бармина. А в нашем КБ ее курировал В. А. Ионов.

Вадим Антонович — всегда спокойный, неторопливый, очень точный во всем — развернул чертежи бура. Он сильно хромает, и хотя я знаком с ним давно, о причине хромоты не знал, спросить не решался. И, может быть, не узнал бы никогда, не появись в нашей стенной газете воспоминания фронтовиков и в их числе заметка Ионова. Оказалось, что он в двадцать лет был на войне командиром роты пулеметчиков. А, как известно, на войне место пулеметчиков в самом пекле.

— Понимаешь, какая сложность,— Вадим Антонович говорил, как всегда, очень медленно и очень тихо,— надо взять не просто лунный керн, а керн без нарушения стратификации, то есть не допустить перемешивания слоев. Иначе научная ценность образца сильно упадет. Далее. Широк диапазон крепости пород: от несвязанного грунта до скальных горных пород. А проблема очистки скважины от продуктов разрушения! Или вот алмазная буровая коронка. На Земле она используется для бурения крепчайших пород. Но у нее слаба ударная и тепловая стойкость. Поэтому процесс бурения на Земле ведется с интенсивным охлаждением промывочной жидкостью или воздухом. Но на Луне это исключается. Так что надо было искать для коронки другой материал. А ведь все эти проблемы пришлось решать в рамках минимального веса, при ограниченном энергопотреблении. И надежность, надежность... А теперь давай посмотрим, как это все выполнено.

И мы углубились в чертежи...

... Надо сказать, что обстановка в коллективе тогда отличалась большой сложностью. Основные силы разработчиков были брошены на марсианскую тему. Парадоксальность ситуации вокруг «Луны-24» заключалась в том, что в Совете главных конструкторов не было полного единодушия относительно целесообразности ее запуска.

Ученые, естественно, были за пуск: образцы реголита, доставленные с глубины, могли бы многое рассказать о природе «вечного спутника», а значит, и о Земле. За пуск горою стоял (и в этом его твердо поддерживал министр) Владимир Павлович Бармин: проведена уникальная разработка, готова оригинальная, не имеющая аналогов в мире, остроумнейшая конструкция. Затрачены средства. И не дать ей сработать? Оставить мертвым, бесполезным «памятником»?

Против пуска возражал С. С. Крюков. Его поддерживали многие. Отработка, испытания, подготовка к запуску и пуск машины, подготовка к управлению и управление машиной отнимали много сил и времени, отвлекали от «направления главного удара» ведущие «марсианские» кадры. Действительно, ведущие специалисты, занимавшиеся ранее космическими аппаратами для доставки образцов грунта с Луны, теперь днем и ночью думали, как решить подобную задачу на Марсе. А отвлечение их от этих работ грозило значительным падением темпа работ.

Была и еще одна серьезная причина. Бортовая аппаратура была изготовлена давно, тогда же, когда снаряжались в путь-дорогу «Луна-16» и «Луна-20», то есть в начале 1970-х годов. Это было выгодно производственникам: как-никак малая серия, а не штучное трудоемкое изделие. К тому же была новой комплектующая база. Сейчас, в 1976 году, было ясно, что аппаратура за минувшее время, конечно, физически сильно постарела. Разработчики и их руководители опасались за ее надежность.

Несколько раз собирался Совет главных конструкторов, пока, наконец, не было принято твердое решение: машину готовить к запуску.

Отработка лунника на контрольно-испытательной станции отличалась и длительностью, и сложностью. Время сделало свое дело, и бортовую аппаратуру, особенно систему управления, пришлось часто «освежать».

В этот своеобразный момент хорошо проявил себя недавно назначенный молодой заместитель начальника контрольно-испытательной станции Александр Александрович Флоров, талантливый инженер, энергичный, инициативный, быстрый на разумные, нетривиальные решения руководитель. По стилю работы и образу мышления он мне напоминал инженера Чешкова — персонажа нашумевшей в те годы пьесы Игнатия Дворецкого «Человек со стороны». Разница была лишь в том, что вырос А. А. Флоров в собственном коллективе.

Во многом благодаря его стараниям испытания энергично продвигались вперед, и спустя несколько месяцев подошли к своей кульминации...

Большую роль в общем прогрессивном ходе работ по теме сыграл молодой, очень уважаемый нами, работниками конструкторского бюро, главный инженер завода Анатолий Михайлович. Не было дня, чтобы он не посетил КИС.

А вот Главного завлечь на испытания не удалось. Помню, ко мне тогда обратился с рабочими своей бригады старый испытатель, ветеран завода Алексей Дмитриевич Корольков: «Пять лет, как назначили Крюкова главным конструктором. А мы даже не знаем, как он выглядит. Пригласи его на испытания. Пусть посмотрит. А мы с ним побеседуем».

Звонил я тогда руководителю. Пытался воздействовать на него через Алексея Григорьевича, но безуспешно — Сергей Сергеевич КИС не посетил. Алексей Григорьевич так объяснил мне причину его отказа: «Я же не электронщик,— в ответ на просьбу сказал руководитель. — В испытаниях мало что смыслю. Только отвлекать людей буду. А надо ли им мешать?»

Наступил сеанс забора грунта, или, как он назывался, «типовой одиннадцатый» сеанс. Сеанс этот вызвал, естественно, повышенный интерес. В КИСе появились Алексей Григорьевич, главный инженер завода, начальник ОТК, ведущий конструктор. Подошли рабочие-сборщики.

Володя Перегудов, оператор центрального пульта, включил бортовое питание, и сеанс начался. Рядом с Володей за пультом — Наталья Александровна Ломашина, готовая, если понадобится, в любую минуту прийти на помощь.

— Выдать радиокоманды «Д1», «Е4»! — командует Володя.

Тут же стала вращаться длинная штанга, и буровая головка пошла вниз.

— Есть вращение, есть подача,— докладывает оператор бортрасчета. Бур опускается все ниже и ниже.

— Создать на хвостовик осевое усилие в направлении головки,— дает команду Володя.

Этим имитируется появление крепких пород. Тут же автоматически включается ударный механизм. Теперь бур «долбит твердый грунт» и одновременно продолжает вращаться и опускаться вниз.

— Есть ударно-вращательный режим,— докладывает оператор. Но вот «сверло» опустилось на всю свою длину. Срабатывает выключатель, движение прекращается.

— Выдать команду «Д2»!

Начинается намотка грунтоноса на барабан, и одновременно сам барабан начинает медленно перемещаться к отверстию на боку «шарика» — спускаемого аппарата.

Затем —герметизация ампулы, отвод бурового механизма. Все! Сеанс прошел удивительно гладко. Мы ходили вокруг машины, обменивались мнениями, думали...

«Что-то не так. Чтобы новое — и сразу так четко сработало? Так не бывает».

— Давайте проверим еще раз,— предложил Алексей Григорьевич.

И, несмотря на жесткий график испытаний, сеанс повторили. Хорошо. Теперь станция готова к следующему этапу испытаний — подготовке к «взлету» с Луны.

ТЕЛЕФОНОГРАММА № 117

КУЛИЧЕВУ

18 августа 1976 года

Для работ с объектом № 413 вам направляется команда технического обслуживания в составе: Марков (руководитель), Рыбачев, Арефьев, Проханов, Соколов, Плоскиных. Команда с двумя контейнерами (габариты 700 X 700 X 700, вес 25 кг каждый) доставляется на аэродром автобусом № 86—32, водитель Безухов Владимир Сергеевич.

СЕЛИВОХИН.

Попасть луннику на Землю без коррекции траектории — задача невероятной сложности. А приземлиться в расчетном районе Советского Союза — еще труднее. Много лет прошло с тех пор, как произошло это впервые. Но до сих пор не перестаю восхищаться своими товарищами по работе — баллистиками, рассчитавшими маршрут.

Три основных условия, если отбросить множество других, определяют попадание: место лунного старта, его время и, наконец, длительность работы ракетного двигателя. Условия были выполнены. Теперь слово за поисковым комплексом.

«Эллипс рассеивания» по мере подлета ракеты сужался, и вместе с этим шло нацеливание поискового комплекса. В составе его находилась оперативно-техническая группа поиска. Ее возглавлял представитель Центра руководства поисковым комплексом Константин Алексеевич Абрамов. В эту группу входила и наша небольшая команда технического обслуживания.

Летим в Казахстан, где готовится к встрече с лунником группа поиска. Сюда обычно приземляются космонавты и возвращаемые аппараты. Ведь здесь — ровная, как стол, бескрайняя степь.

Путь неблизкий. Дремлю. Рядом сидит молодой специалист Женя Арефьев, пытается, несмотря на тряску, читать книжку. Потом Женя откладывает ее в сторону, смотрит в иллюминатор, задумывается. Заметив, что я открыл глаза, спрашивает:

— Юрий Михайлович, а может лунник угодить не в степь, а куда-нибудь еще?

— Сам понимаешь, что может. Знаешь, как радовались на «фирме», когда поняли, что машина в принципе может попасть на Землю. Просто на Землю.

— А если лунник приземлится за границей, мы за ним туда полетим?

— Вообще-то есть международное соглашение о спасении объектов...

— Хочу, чтоб лунник попал в Рио-де-Жанейро! — воскликнул Женя. Помолчал. — Нет, лучше — в дебри Амазонки!

Женя размечтался, начал перебирать страны и континенты. Мне его «игра» не понравилась.

— Женя, скажи: мы можем вернуться на «фирму» без «шарика»?

— Нет, конечно, Юрий Михайлович.

— Так чего же ты ищешь приключений на нашу голову?

Прилетели в Казахстан, присоединились к группе поиска. Ждем сообщений. Вдруг поступает команда: вылетать в Нижневартовск. Зачем? Почему? Летчики просят меня связаться с Главным: нет ли ошибки в приказе? Немедленно соединяюсь с квартирой С. С. Крюкова.

— Да-да, вылетайте в Нижневартовск,— подтверждает Главный. — Понимаешь, Юра, машина при старте с Луны чуть-чуть переразогналась и теперь идет в тюменские болота.

— Хоть и не Рио-де-Жанейро, а все равно интересно! — обрадовался Женя. Накликал все же приключение.

Несколько часов летим над тайгой, озерами, болотами. Каждый понимает: поиск и эвакуация спускаемого аппарата могут оказаться невероятно трудными.

Вот и Нижневартовск. Один за другим садятся самолеты. За ними прибывают вертолеты. Из чрева самолетов выползают необычно красивые бело-оранжевые вездеходы. За всей этой картиной с изумлением наблюдают многочисленные авиапассажиры.

Один из пассажиров, молодой крепкий парень наконец не выдерживает и подбегает ко мне. Задыхаясь от волнения, спрашивает:

— Что — НЛО прилетели ловить? В тон ему, так же серьезно, отвечаю:

— По секрету: может, что-нибудь и удастся отловить.

Парень убегает к пассажирам, продолжающим смотреть во все глаза на эту невидаль. (Если бы я знал, чем обернется эта моя невинная шутка!)

Абрамов распоряжается: один контейнер для лунника погрузить в вертолет Богатырева, второй — Косареву. Иду к первому вертолету, Володя Рыбачев — ко второму.

Богатырев. Командир вертолета. С первых минут знакомства чувствую к нему симпатию. Провели мы рядом день и ночь. Успели только переброситься несколькими шутками, поделиться несколькими историями. Он участвовал еще во встрече Гагарина. Увидев потом Богатырева в деле, на земле и в воздухе, оценив его поступки, про себя подумал: «Из чкаловского племени человек». Недолгая была встреча, но из тех, что запоминаются на всю жизнь.

Небо темное, мерцают звезды. Обсуждаем с Абрамовым создавшееся положение. Рассказываю руководителю полетов: «шарик» наш не боится ни воды, ни гор, ни морей. На испытаниях его даже землей засыпали, и все равно он подавал свой голос. Но тут сплошные болота, могут засосать. И тогда вытащить его будет чрезвычайно трудно. Руководитель полетов вызывает Богатырева. Спрашивает, готов ли тот к ночному поиску. Вертолетчики знают: работать в незнакомой тайге, в краю лесов и болот, ночью — риск колоссальный. Богатырев отвечает немедля, с полнейшим спокойствием: «Конечно, готов».

Прежде чем отправиться в космический полет, возвращаемый аппарат «Луны-24», а вернее, его двойник, сдает экзамен на бросковом испытатель- ном полигоне

Смотрим на небо в ту сторону, откуда должен появиться наш лунник. Глядя на нас, задрали головы диспетчеры, собравшиеся на крыше КДП: аэропорт на время работы группы поиска все равно закрыт. Сотни пассажиров с неожиданно задержанных авиарейсов тоже смотрят в небо. В тот момент я совсем не думал о том, выдал ли им парень наш «секрет».

Сверяем с Абрамовым часы. Вновь смотрим на небо. И хотя знаем, когда, и знаем, где...

Вздрагиваем, когда один за другим, как снаряды «Катюши», через все небо проносятся три «метеора». Первым — спускаемый аппарат, вторым — приборный отсек ракеты, третьим — ее двигатель. Кажется, что падают они совсем близко, прямо за городом, что надо бежать и ловить «шарик». Но мы знаем, сколь обманчиво это впечатление. И тут же из приемников вертолета слышим громкий родной «голос».

В комнате связи шумно. Идут непрерывные доклады с самолетов. Постоянно запрашивает Москва. Руководитель Центра поиска отдает распоряжение оставить в воздухе только «Ан» Соломатченко. Соломатченко раз за разом проходит над «шариком». «Вертикаль!» — докладывает он. В этот момент самолет точно «засекается» наземными станциями. Штурманы наносят точку посадки.

Она оказывается в двадцати пяти километрах от расчетной. Ювелирная работа! Сигнал ни на мгновение не меняется. Значит, лунник в устойчивом положении. Отпадает необходимость ночного поиска вертолетами. Экипаж спит. На рассвете Богатыреву поступило указание: максимально облегчить вертолет, нас перегрузить к Косареву и идти на разведку. Подобрать площадку, вернуться. Потом взлететь другим. Слышу, как он бурчит спросонья: «Буду я мотаться туда-сюда. Найду — привезу. И тебя возьму с собой». Но начальник Богатырева, находившийся с ним, не разрешил мне лететь: «Не имею право ослушаться». Иду к Косареву. На душе... Находиться в получасе лета и не увидеть, как там «дышит» наш лунник. Обидно ужасно. Изо всех сил стараюсь не подать вида. Косарев в наушниках, закрыв глаза и делая вид, что спокойно дремлет, слушает доклады Богатырева. Но я понимаю, как ему хочется быть там. Штурман передает нам, что говорит Богатырев: «Нахожусь над целью. Густой лес. Цель не вижу...»

Вернувшись, Виктор Тихонович Богатырев рассказал мне: «Захожу с одного бока, с другого — не вижу. И опыт вроде есть. А тут не вижу, и все. Сесть не могу — сплошной густой лес, тонкие-претонкие березки да ели. Гляжу, что-то желтеет. Подлетаю — не то. Березка такая ободранная. Несколько раз ошибался. И вдруг вижу: вдоль одной елки висит оранжево-белое полотнище. Здравствуй, голубчик! Теперь от меня не уйдешь. Ну-ка, Володя, готовься. Это я Ротарю — спасателю нашему, говорю. Тот понял с полуслова. Оружие взял: медведи ведь шастают. В «люльку» садится. Отлетел я метров на десять, туда, где деревья чуть реже растут. Завис, колесами чуть за деревья не цепляюсь. На тросе лебедкой Володю и опустили. Его сапоги по колено в мох ушли. Пробрался он к луннику. Тот мягко так во мху, как на перине, лежит. Подергал за парашют. Не отцепляется. Тогда ножом стропу одну перерезал и парашют сдернул. Сложил его аккуратно, взял «шарик» и на то место, где спустили, вернулся. В «люльку» сел, застегнул карабины. Так мы его подняли».

— Забирайте свой лунник! — Улыбающиеся Богатырев и Ротарь передают его нам.

С Володей Рыбачевым бережно-бережно (хотя знаем, что «шарику» не страшны никакие перегрузки) относим его на ровную площадку. Проводим тщательный технический осмотр. «Шарик» чуть «подкоптился», и все.

С рабочим сборочного цеха Юрой Прохановым, который собирал аппарат на заводе, проводим заключительные операции. Вокруг плотным кольцом стоят летчики, спасатели. Во все глаза разглядывают лунник. Оценивают каждое движение Юры, восхищение вызывает инструмент. Шепчу Юре: «Юрочка, спокойнее. Не торопись». Он отвечает: «Я и не волнуюсь». Но вижу: волнуется. Однако движения, работа рук исключительно точны. Сказывается класс.

Стравливаем давление из надувных баллонов, отключаем питание. Все в порядке.

...Москва. Командир виртуозно сажает самолет. Подъезжают машины. Радостные лица. Первый заместитель главного конструктора, технический руководитель испытаний И. Н. Селивохин, начальник производства, транспортники, водители идут к нам. Обмениваемся рукопожатиями. Почти без слов.

Абрамов четко докладывает первому заместителю о ходе поиска и выполнении задачи. Садимся в машины.

Мне положено быть при «шарике» и передать его из рук в руки только Борису Белякову — начальнику цеха, чьи рабочие должны вырезать ампулу с грунтом.

С Женей Арефьевым, с которым в эти дни не расставались ни на минуту, садимся в специальную машину. Рядом — бесценный груз.

Мчимся без остановок. «Зеленая волна». Распахиваются ворота родного завода, и машина, даже не затормозив, проносится к цеху. Передаю контейнер Белякову. Шагаю за ним. «Здравствуй, лунник!» — написано над входом в специальное отделение цеха. Сколько знакомых, дорогих лиц! Каждый просит рассказать, как искали «шарик». Подхожу к большой карте Советского Союза. Красным карандашом наношу точку — место посадки. Прибывают члены Государственной комиссии. Здесь же конструктор бура. Приподнятая атмосфера царит вокруг. Но рабочие, кажется, этого не замечают. Они спокойно делают свое дело.

Ампула вырезана из спускаемого аппарата. Ее передают из рук в руки. Покачивая у уха, слушают позвякивание барабана.

Кавалькада машин уносится в Институт геохимии и аналитической химии АН СССР. Мы свое дело сделали.

Вспоминаю, как в сентябре 1970 года «Луна-16» вернулась из лунного Моря Изобилия с драгоценным грузом.

Тогда в сборочный цех привезли и поставили на неделю под стекло лунный грунт. Ходили смотреть. Каждый день. Темно-серый, разнозернистый порошок. Чуть более 100 граммов.

Стоял вместе с товарищами. Разглядывал. Хотелось потрогать. Нельзя, герметически закупорено. Думал: «Какие же тайны раскроешь ты нам, лунный камень?..»

Спустя месяц поехал к товарищам, ведущим анализ грунта.

— Только не жди сенсаций! — сразу предупредили меня друзья. — Породы во многом похожи на земные базальты, полевой шпат...

— Но кое-что есть «такое»?..

— Ну, кое-что, может, и есть. Во-первых, удивительная сцепляемость частиц. Грунт легко формируется, а сыпешь — прекрасно держит вертикальную стенку, лучше мокрого песка, хотя и абсолютно сухой. Немало включений чистого железа. Во-вторых, много шариков, «огурчиков» — круглых стеклянных и остеклованных частиц. Они-то, наконец, и принесли разгадку лунного эффекта «кошачьего» глаза: почему Луна кажется нам не шаром, а плоской. Так рассеивают солнечный свет эти «огурчики».

Шло время. Продолжалась напряженная работа. После первых оценочных и прикидочных исследований начались исследования особо тонкие, всесторонние. К эксперименту подключились специалисты почти двадцати научных учреждений страны. Произошел обмен лунными образцами с американскими учеными. Некоторое количество ценного материала наша Академия наук предоставила исследователям и ряда других стран.

Еще два раза летали за реголитом советские автоматические станции. Вначале «Луна-20» привезла на родину лунный керн из горного труднодоступного района, что между Морем Изобилия и Морем Кризисов. А в горы до нее ни один аппарат никогда не летал и не садился. Затем «Луна-24», как заправская буровая, провела бурение в юго-восточной части Моря Кризисов на глубину 2,5 м. Место оказалось также крайне интересным: с поверхностью, перекрытой выбросом из расположенного рядом «молодого» метеоритного кратера Фаренгейт.

Кстати, американские астронавты во время пребывания на Луне глубже двух метров реголит не бурили.

Теперь ученые получили возможность сравнения (а этому цены нет!) различных образцов. Три района — тоже не очень густо. Однако следует учесть комплексный характер советской лунной программы. Доставка образцов сочеталась с исследованиями больших площадей Луны отечественными луноходами, оснащенными совершенной научной аппаратурой.

И сразу появились новые, загадочные данные, свежие, оригинальные гипотезы. Вот, к примеру, гипотеза ртутного ветра. Содержание ртути в образцах, добытых «Луной-16», оказалось в четыре раза меньше, чем в образцах «Луны-20». Ртуть, как известно, летучий элемент, и в течение лунного дня достаточно большое количество ее испаряется с поверхности. Атмосферы, а значит, и атмосферного ветра на Луне нет. А вот ртутный ветер, понятно, слабый, вполне возможно, есть! Это связано с тем, что горные районы Луны более светлые и нагреваются слабее, чем лунные моря — равнины.

В отдельных районах встретилась совсем экзотическая порода с высоким содержанием радиоактивных и редкоземельных элементов.

Но подлинной сенсацией стало открытие: лунное железо не корродировало в условиях земной атмосферы!

Открытие (впрочем, как и все великие открытия) получилось «случайно». Экспериментаторы поместили в герметичную камеру не весь материал, а взяли щепотку лунного вещества и оставили ее лежать в лаборатории. Минул день, месяц, год. Минуло восемь лет. А лунное железо... сияло первозданной чистотой. Оно не ржавело!

Задумались: почему? Видимо, сделали вывод ученые, все это — «работа» солнечного ветра, который бомбардирует своими частицами поверхность Луны. При этом частицы (в основном протоны), захватив кислород лунного вещества, уносят его в космическое пространство, восстанавливая таким образом окисленный металл. Решили поставить опыт с имитацией солнечного ветра. Взяли специальный экран и сделали в нем прорезь в виде слова «Луна». Потом поставили кусок обыкновенного железа, загородили этим экраном и подвергли ионной бомбардировке из ускорителя. Давно уж заржавел тот кусок железа, и только серебром сверкает на нем слово «Луна».

Тогда же обнаружили, что не только частицы лунного железа, но и частицы лунного титана, кремния не поддаются окислению. Причем стойкость их к коррозии оказалась поразительной.

По этому показателю космический металл во много раз превосходит самые лучшие рукотворные стали и сплавы!

Обнаруженное явление 15 ноября 1979 года внесено в Государственный реестр открытий. Оно получило мировую известность. А метод обработки деталей ионной бомбардировкой уже используется в ряде отраслей промышленности. Вот и один из ответов на вопрос: для чего изучать лунный грунт? Подобные результаты, безусловно, могут сторицей окупить затраты на создание сложных космических машин.

Вернемся, однако, к нашему «вечному» спутнику. Ученые сейчас полагают, что ключи от многих загадок Земли спрятаны... на Луне. Возраст самой древней породы, обнаруженной на Луне, составляет 4,6 миллиарда лет. И возраст Земли, определенный изотопным методом, тоже около 4,6 миллиарда лет! Но никто на нашей планете не встречал образца породы старше 3,5 миллиардов лет. Следы целой геологической эпохи на Земле оказались стертыми эрозией, вызванной ветром и водой. А ведь свыше 70% всех полезных ископаемых на Земле образовалось именно в тот период ее жизни. Вот почему изучение лунной породы дает информацию об «исчезнувшем» миллиарде лет истории нашей планеты.

... А шутка в Нижневартовске вернулась ко мне бумерангом. Еще раньше начали доходить до нас слухи, что якобы под Нижневартовском в конце лета 1976 года многие люди видели «летающие тарелки», и было их не то три, не то тридцать штук. Я поднял сообщение ТАСС от 23 августа 1976 года. В нем, в частности, говорилось: «...Возвращаемый аппарат автоматической станции «Луна-24» совершил посадку... в 200 километрах юго-восточнее города Сургута».

Я сопоставил это сообщение с тем, что видел, вспомнил свою шутку и сотни людей, смотрящих в ночное небо. На рассвете мы улетели, а они спустя несколько часов разлетелись в разные уголки страны, на газо- и нефтепромыслы. Многие из них могли не прочитать газеты тех дней. А если и прочитали, могли, скорее всего, и не связать виденное ими с лунником, севшим у Сургута: они же наблюдали «тарелки» совсем в другом месте — у Нижневартовска. Все стало ясно.

Каждый человек, связанный с космонавтикой или авиацией, если он выступает в какой-либо аудитории, непременно получает записку: «Вы наблюдали НЛО?» И приходится ему, с сожалением, разочаровывать своих слушателей. «С сожалением», потому что хочется и ему, чтобы к нам прилетали «энлонавты». Но, увы! Их пока нет.

Одиннадцать лет спустя вновь побывал на тюменской земле. На этот раз в составе «Клуба любознательных» «Комсомольской правды». Выступать приходилось много. И каждый раз звучал этот вопрос. А после ответа задавали новый, самый каверзный: «А вы не знаете, что произошло у нас, под Нижневартовском, лет десять-пятнадцать назад?» И с чистой совестью отвечал: «Знаю. Я тогда неосторожно пошутил».

Кажется, многие в зале мне не верили.

Увидеть невидимое

Можно ли изучать Землю без географических карт?

Конечно же, нет. Это понимали и наши далекие предки. Как считают историки науки, «стихийная» география возникла еще на заре развития человечества, когда, например, бывалый охотник, объясняя соплеменнику, как найти стадо мамонтов, изображал прутиком на земле или мелом на стенке пещеры речки, леса, озера...

А основы научной географии были заложены народами Передней Азии, Индии и Китая примерно за тысячу лет до новой эры. Крупную роль в развитии географии сыграли древние греки.

Ну, а как же изучать без карт планеты? Астрономы давно занимаются их составлением. Появились очень подробные карты Луны, затем Марса (к ним мы еще вернемся). А карт нашей ближайшей соседки Венеры все еще не было. И не мудрено. Как получить изображения поверхности планеты, которая, словно восточная красавица, скрывает свой лик под непроницаемой чадрой облаков? Оптические средства здесь были бессильны.

Радиолокация? Верно, облака для нее не помеха. С 1961 года в нашей стране под руководством академика В.А.Котельникова проводилась радиолокация Венеры и других планет с Земли. Локация велась с помощью крупного советского радиотелескопа Центра дальней космической связи. Такую же работу вели и зарубежные ученые. Первые наблюдения Венеры с Земли позволили оценить отражающие свойства ее поверхности, измерить период вращения планеты вокруг собственной оси. Он оказался неожиданно большим: 243 земных суток (таковы венерианские «сутки»). Удалось определить, что вращение у нее обратное по отношению к движению вокруг Солнца, не как у Земли. Солнце там восходит на западе, а садится на востоке. Ну, а о подробных картах не могло идти и речи. Хотя некоторое представление о глобальном, крупномасштабном рельефе земная локация давала.

Забрав пробу лунного грунта, космическая ракета «Луна — Земля» стартует с лунного «космодрома» и берет курс к Земле (фотомонтаж)

Новую эпоху в «географии» Луны и планет открыли полеты космических аппаратов. С помощью оптических средств были получены детальные изображения Луны, Марса, Меркурия и даже спутников Марса, Юпитера, Сатурна.

В 1978 году на орбиту вокруг Венеры был выведен американский космический аппарат «Пионер-Венера», оснащенный радиовысотомером. С его помощью измерялся рельеф поверхности. Тогда были выявлены структуры континентального масштаба, такие как Земля Иштар, Земля Афродиты, Область Бета и другие.

Международный астрономический союз принял решение: всем образованиям на Венере присваивать только женские имена. Так на карте планеты появились Земля Афродиты, равнина Лавинии, область Фемиды, каньон Дианы, кратер Клеопатры, плато Колетт... Исключение пока сделано лишь одно: самая высокая гора (ее высота более 10 километров) названа пиком Максвелла. Этим еще раз подчеркнуты выдающиеся заслуги английского физика — одного из основоположников теории электромагнетизма. (Кстати, он занимался изучением устойчивости колец Сатурна и показал, что они образованы множеством мелких спутников.)

Однако основные геологические структуры — горные хребты, рядовые кратеры, рифтовые долины — оставались недоступными, и детальный анализ поверхности Венеры по-прежнему был невозможен. И хотя принципы радиолокации, ее средства известны давно, в данном случае в их традиционном применении решить задачу они не позволяли: для различения деталей поверхности размером в 1—2 километра (именно такое разрешение устраивало планетологов) на межпланетных станциях потребовалось бы установить сложную и тяжелую антенну диаметром... 70 метров! Казалось, решение задачи зашло в тупик.

Олег Николаевич Ржига, сотрудник Института радиотехники и электроники (ИРЭ) АН СССР, доктор физико-математических наук, лауреат Ленинской премии, частый гость в нашем КБ. Он рассказал, как в стенах их института родилась идея, как благословил ее бессменный директор ИРЭ крупный советский ученый в области радиотехники академик Владимир Александрович Котельников.

Тот давний разговор с М.В.Келдышем Олег Николаевич помнит в подробностях. Кроме устного сообщения он тогда заготовил и три машинописные странички: президент Академии наук СССР очень занят и, возможно, захочет узнать подробности в более удобное для себя время. Но Мстислав Всеволодович не стал откладывать:

— Рассказывайте.

Исключительную оригинальность проекта, о котором ему докладывал О.Н.Ржига, Мстислав Всеволодович отметил сразу. И четко определил свое отношение:

— Здесь нужна кооперация с надежными партнерами. В этом обещаю помочь...

Так наш главный конструктор В.М.Ковтуненко стал техническим руководителем проекта «Венерианский картограф». Задача полностью совпадала со стратегической линией КБ, о которой он говорил на партийном собрании в декабре 77-го.

Впервые будущую «Венеру-15» я увидел на столе у Александра Жданова. К цилиндру станции, изображенной на большом листе ватмана, он старательно «приделывал»... большую лодку.

— Что это за венецианская гондола?

— Антенна радиолокатора бокового обзора,— ответил еще молодой, но с заметной проседью в волосах проектант.

Так я узнал, что в КБ началась долгожданная разработка венерианского картографа.

Диалектический путь познания — дорога без конца. Эксперименты, проведенные предыдущими «Венерами», позволили увидеть в цвете ландшафт планеты, изучить ее грунт. Стремление познать «сестру» Земли требовало изучения ее не только в отдельных «точках», но и в глобальных масштабах. Для понимания физических процессов, происходящих на Венере, геологического развития ее рельефа, понятно, не обойтись без геолого-морфологических карт.

— Кто же разработчик локатора? — спрашиваю Жданова.

— Богомолов,— бросает он.

Понятно: выбор пал на особое конструкторское бюро МЭИ (Московского энергетического института), возглавляемое замечательным ученым, членом-корреспондентом АН СССР (ныне академиком) Алексеем Федоровичем Богомоловым. Этот творческий коллектив известен своими крупными работами в области космической радиотехники еще со времен первого спутника.

Алексей Федорович Богомолов как-то рассказал:

— Мое участие в этом эксперименте связано с двумя людьми — академиками М.В.Келдышем и В.А.Котельниковым. Помню, позвонил мне Мстислав Всеволодович и говорит: «Надо по возможности «рассмотреть» Венеру! Раз уж нельзя «избавить» ее от облаков, мы должны тщательно разобраться и в них, и в поверхности. Для нашей науки и ученых это посильная задача, не правда ли?» Известно пристрастие Келдыша к исследованиям Венеры. По сути дела, он был руководителем длительной научной программы изучения этой планеты. Он привлекал к созданию аппаратуры и приборов ученых из многих институтов, помогал им, координировал работу. И теми большими достижениями в изучении Венеры, которыми по праву гордится отечественная наука, мы во многом обязаны энтузиазму и предвидению Мстислава Всеволодовича.

Но загадок у этой планеты по-прежнему очень много. Чем больше мы узнаем о Венере, тем интереснее представляется этот необычный мир. Надеемся, что комплекс научной аппаратуры станций «Венера-15» и «Венера-16» поможет ответить на многие вопросы, которые волнуют ученых.

Так на «трех китах»: ИРЭ, ОКБ МЭИ и нашем КБ — покоился (вернее, энергично продвигался) этот проект.

Радиолокация широко применяется на Земле не один десяток лет. Используется она навигаторами и в авиации. Если, скажем, поверхность планеты «осветить» радиолучом от передатчика, то отраженный сигнал, принятый радиоприемником, принесет массу информации о поверхности. Сигнал этот зависит от характера рельефа и составляющих его пород. К примеру, от холмистого ландшафта приходят более слабые сигналы, чем от гладкого (из-за рассеивания луча), а скалы отражают сильнее, чем глинистый грунт. Переведенные на язык изображения сигналы различной радиояркости могут нарисовать картину поверхности.

Все это было хорошо известно создателям локатора. Но...

Напомню: чтобы получить пространственное разрешение 1—2 километра при высоте в момент съемки 1000—2000 километров, нужно было бы установить на космическом аппарате антенну диаметром около 70 метров. Такими антеннами оснащены лишь огромные наземные радиотелескопы. Во всем мире их единицы. Металлическое зеркало антенны радиолокатора на «Венере-15» («-16») составило в длину 6 метров при ширине 1,4 метра. Тоже немаленькое. Но все же не семьдесят! Чтобы зеркало могло поместиться под головным обтекателем, защищающим космический аппарат при старте с Земли, его сделали складным. После сброса обтекателя, уже в космосе, боковые лепестки зеркала раскрывались, как крылья у бабочки.

Так как же шесть метров заменили семьдесят?

Вот в этом и заключалась красота эксперимента. Его идея. Был применен так называемый метод синтезированной апертуры (апертура — действующее отверстие радиолокационной системы, определяемое размерами антенн). Изображение рождалось не на борту станций. С борта станций передатчик радиолокатора посылал зондирующие сигналы определенной формы. Приемник фиксировал отраженные от поверхности сигналы, запоминающее устройство запоминало их. Так как аппарат находился в движении, частота сигнала менялась (эффект Доплера). В зависимости от рельефа местности изменялось, естественно, и расстояние, пройденное сигналом. Так вот, информацию надо было только передать на Землю. А уж на Земле по специальной методике происходило разделение сигналов в зависимости от расстояний и доплеровской частоты и синтезирование изображений. Так наземная аппаратура (вот квинтэссенция всего проекта) играла роль огромной антенны. Или, как говорили, позволяла имитировать воображаемую антенну очень больших размеров.

Разработку бортовых средств для «Венеры-15 и -16» — радиолокатора бокового обзора «Полюс-В» (ему предстояло «фотографировать» полюс Венеры, ее приполярную шапку), а также радиовысотомера-профилографа для измерения высот рельефа с точностью до 50 метров — вел сильный и слаженный коллектив ОКБ МЭИ. А синтез изображений и профилей высот с помощью наземных средств (ЭВМ и Фурье-процессора, производительность которого в 50 раз больше, чем у известной машины БЭСМ-6) вели сотрудники широко известного в научном мире Института радиотехники и электроники АН СССР.

Спустя месяц-другой после беседы с Сашей Ждановым у меня состоялся разговор с инженером ОКБ Петром Корсаковым. «Начнем с того,— говорил Петр,— что требования к локатору были сложными. С одной стороны, для глобальной съемки планеты лоцирование приходится вести с больших высот, а с другой — необходимо было получить хорошо различимые детали поверхности (не хуже, чем видна Луна в самые мощные наземные телескопы). К тому же предстояло измерять высоты рельефа с точностью до 50 метров. Для таких расстояний это высокая точность».

Итак, необходимо было иметь мощный радиопередатчик и очень чуткий радиоприемник. А огромная скорость движения спутника по орбите? Ведь и ее надо было учитывать. Но и это далеко не все трудности. Непрерывно идущие отраженные сигналы несут с собой огромный массив информации. Его надо уметь сначала «запомнить» на борту станции, а затем в удобный момент (при видимости Земли) «сбросить» на антенны наземных пунктов. И такие запоминающие устройства были созданы.

Неправильно было бы думать, что станция (космический носитель) не претерпела существенных изменений. Дескать, просто сняли с нее спускаемый аппарат и водрузили радиолокатор с антенной.

Позднее, когда компоновка новой станции уже вырисовалась, Жданов охотно рассказывал: во-первых, чтобы увеличить пропускную способность линии Венера — Земля длиною в сотни миллионов километров, пришлось увеличить мощность передатчиков «старого» радиокомплекса. Во-вторых, на один метр увеличить диаметр бортовой параболической антенны.

А дальше — цепная реакция. Энергетику обязаны были увеличить? Безусловно. Ведь одно дело иметь на борту спускаемый аппарат, другое дело — мощный радиолокатор. Площадь солнечных батарей увеличили в два раза. На вывод аппарата, на «завязку» рабочей орбиты требовалось больше топлива. Пришлось более чем на метр удлинить баки.

Но и это не все. Претерпели существенные изменения и система астроориентации, и система управления: точность нацеливания антенн локатора и высотомера на поверхность, стабилизация аппарата в тени планеты — все это предстояло обеспечивать надежно. Много забот доставила и большая антенна локатора: при перепаде температур плюс — минус 150 градусов уход ее элементов не должен был превышать... двух миллиметров.

Итак, на чертежах конструкторов родилась принципиально новая машина — венерианский робот-картограф. Его предстояло изготовить, испытать, научить работать, подготовить к дальней дороге.

Хорошо помню, с каким нетерпением ожидали в КБ и на заводе получения аппаратуры «Полюс-В». Признаюсь, волновались мы изрядно, строя предположения о том, как будет функционировать локатор, как пройдет его стыковка с командно-измерительным комплексом. Скажу прямо, не сразу «Полюс» заработал так, как хотелось. Немало месяцев упорно, с полной отдачей трудились и на испытательных стендах, и на контрольно-испытательной станции завода, и на космодроме питомцы А. Ф. Богомолова. Понятно, не просто проходила и «притирка» двух таких больших и сложных радиосистем.

Большую роль в проведении эксперимента сыграла молодежь. Увидеть невидимое позволил космический радиолокатор, в создание которого внесли весомый вклад молодые ученые и специалисты — лауреаты премии Ленинского комсомола 1985 года...

Никогда не забыть те мгновения...

На медленно ползущей широкой ленте появляются долгожданные точки. Точки постепенно складываются в линии, линии — в изображение. И вдруг перед твоим восхищенным взором возникает далекий и загадочный мир, который никто ранее не видел и не мог видеть...

Когда двадцать лет тому назад Мстислав Всеволодович Келдыш, Георгий Николаевич Бабакин, их сподвижники и сотрудники рассматривали первые снимки лунного ландшафта, к Олегу Кашевскому и Александру Шелухину, Вячеславу Зимову и Андрею Шестакову, их будущим друзьям по работе, только пришли первые успехи по чистописанию, и они только начинали постигать премудрости арифметики и русского языка.

Я спросил ребят, знали ли они тогда о первых лунных панорамах.

— Знали,— твердо сказал Олег.— Жил я на Камчатке. В то время только начинались полеты к Луне и планетам. И все мы мечтали стать космонавтами и учеными — исследователями космоса.

Образцы лунного грунта, доставленные на Землю советскими автоматическими станциями, поступили в распоряжение ученых. Сотрудники Института геохимии и аналитической химии им. В. И. Вернадского АН СССР провели их всесторонние исследования в специальной герметичной камере

Удивительные все-таки в жизни бывают совпадения. Радиолокатор — младший брат «Полюса» — испытывали на самолете-лаборатории в Средней Азии и на... Камчатке.

Спустя девять лет первые панорамы поверхности Венеры облетели весь мир.

Ребята в то время были студентами и могли почти профессионально рассуждать о том, как были сделаны уникальные снимки.

И вот уже им самим (первым из землян) довелось увидеть кратеры и горные хребты, каньоны, разломы и уступы, расселины и долины, рифты и прочие детали рельефа «планеты загадок». Были большая радость и сознание того, что и их труд сделал возможным выдающееся достижение советской науки и техники.

В упоминавшейся уже книге К. П. Феоктистова есть такое (отдающее некоторой горечью) замечание: «... Сейчас и у нас можно встретить инженера, просто отбывающего свой рабочий день, для которого нет разницы, над чем работать, лишь бы шли зарплата и премии и были «хорошие условия». Нет-нет да и увидишь этакую холодность, отсутствие интереса к проблеме в целом. Дело свое, впрочем, они делают хорошо, знания у них отличные, только одержимости, настырности не хватает. Ценности, видимо, у них жизненные уже иные». Но тут же проектант космических кораблей заключает: «Но... это — так, отдельные наблюдения. У большинства прежний огонь в глазах — такие вещи делаем!»

Именно к такому большинству принадлежат наши молодые коллеги. Многих из них довелось видеть в работе, за кульманом, в лабораториях, на испытаниях. Ребята трудились от души.

Да, в космонавтику приходит новое поколение. Какое по счету? Думаю, четвертое. Первое — это довоенное: романтики ГИРД, энтузиасты ГДЛ и РНИИ — творцы первых жидкостных ракет, «Катюш», ракетопланеров. Второе — послевоенное — первопроходцы космической эры. Третье — это наше поколение, вставшее на космическую вахту после запуска первого спутника и полета Юрия Гагарина, сделавшее возможными мягкие посадки на Луну, Венеру и Марс, создавшее орбитальные станции, транспортные корабли. Что осуществит четвертое? Дух захватывает от перспектив.

...Межпланетные станции «Венера-15» и «Венера-16» стартовали в начале июня 1983 года, в середине октября стали искусственными спутниками Венеры, в начале ноября были сформированы рабочие орбиты. И началась ежедневная радиолокационная съемка. За сеанс получали снимки участков планеты длиной 7—9 тысяч километров и шириной 100—150 километров. Каждый такой участок «рисуется» на Земле примерно двумя миллионами точек. Для их построения на Землю передается около ста миллионов бит информации. Увеличение площади съемок шло от сеанса к сеансу. Этому способствовало собственное вращение Венеры.

С середины ноября в Медвежьи Озера зачастили журналисты. Если ехать из Москвы в Звездный городок по Щелковскому шоссе, примерно на полпути взору откроется гигантская — диаметром 64 метра — чаша антенны радиотелескопа, принадлежащего ОКБ МЭИ. Сюда поступала информация с борта межпланетных станций. Здесь она предварительно обрабатывалась, здесь появлялись и первые снимки. Ну, а товарные («туристические») карты получали в ИРЭ с помощью специалистов Института проблем передачи информации.

Северное полушарие отсняли до тридцатого градуса широты. А так как станции проработали в два с лишним раза дольше расчетного времени, то они дважды прошли над одним и тем же местом, осматривая его под несколько другим ракурсом. Это позволило получить стереоскопический эффект изображений.

Олег Николаевич Ржига признавался нам: «Мы не ожидали, что так хорошо получится». «Когда смотришь на снимки, возникает эффект присутствия»,— говорил планетолог А. Т. Базилевский.

Был вылеплен глобус северного полушария планеты. А геолого-геоморфологическая карта северной части Венеры в масштабе 1:10000000 с большим успехом демонстрировалась на 27-м Международном геологическом конгрессе. Ее появление стало событием в сравнительной планетологии..

У нас на глазах родилась новая наука — венерография.

Каравеллы XX века — «Венера-15» и «Венера-16» — получили на «космическом экзамене» отличные оценки по этой науке ученых-планетологов всего мира.

Генеральная ассамблея Международного астрономического союза по результатам полета советских станций присвоила наименования 237 открытым геологическим образованиям. На карту Венеры были нанесены имена Екатерины Дашковой, Марии Ермоловой, Анны Ахматовой, Полины Осипенко и других славных дочерей нашего народа. Приполярная равнина получила имя Снегурочки.

Советские ученые внесли предложение об увековечении в венерианских названиях памяти американских женщин-астронавтов Кристы Маколифф и Джудит Резник, погибших в катастрофе «Чэлленджера».

«Астрон», как дела во Вселенной?

Мы летели в космическом корабле. Уютно расположившись в удобных креслах, смотрели в огромный подвижный иллюминатор.

За бортом проплывали поразительные в своих фантастических красках и асимметричной гармонии шаровые скопления галактик, туманности с зарождающимися звездами, спирали...

У иллюминатора с указкой стоял научный руководитель экспедиции и рассказывал о загадках звездных миров. Он предлагал нам отправиться или к галактике Мк-8, или Мк-325. Мы были в затруднении: обе эти галактики с голубыми пятнами представлялись нам одинаково таинственными и интересными.

— Спасибо,— вдруг сказал нам руководитель.

Зажегся свет, и я увидел привычные стены конференц-зала КБ и два-три десятка сидящих в разных концах зала давно знакомых людей. В первом ряду сидел, поблескивая очками, главный конструктор, задумчиво оглаживал бороду его зам, несмотря на полумрак, что-то быстро записывал в свою толстую тетрадь специалист по астроориентации Демехин. А звездочет превратился в симпатичного Александра Алексеевича Боярчука — члена-корреспондента АН СССР, заместителя директора Крымской астрофизической обсерватории. Это его пригласил выступить с лекцией наш главный конструктор Вячеслав Михайлович Ковтуненко, перед тем как приступить к проектированию «Астрона».

И вот теперь Александр Алексеевич демонстрировал изумительные цветные слайды. Меньше всего его выступление походило на сухой доклад, шла непринужденная беседа.

— Вы, конечно же, знаете,— говорил Боярчук,— что нашей «голубой мечтой» является выведение за пределы земной атмосферы большого ультрафиолетового телескопа, ибо озон, спасающий все живое от губительных лучей ультрафиолета, делает эти лучи недоступными для наземных наблюдений.

— Откуда тогда у Вас столь приятный крымский загар? — съязвил другой зам-главного, знавший ученого еще со времен «Лунохода-2», на котором стоял астрофотометр КрАО.

— Действительно, нужно уточнить. Ультрафиолетовый диапазон в астрофизике принято делить на четыре поддиапазона. Так вот, ближний поддиапазон проходит через атмосферу и от него, если угодно, мой загар. Впрочем, как и Ваш (замглавного только что вернулся из Крыма). А вот три других поддиапазона, увы, на Земле не фиксируются.

— Вы сказали: «Голубой мечтой»... А почему не розовой? — спросил логик.

— Понимаю ваш вопрос: почему мы не хотим изучать инфракрасный спектр, который тоже не пропускается атмосферой? Безусловно, астрономы стремятся познавать Вселенную во всем диапазоне волн.

Ну, в видимом диапазоне за самым большим в мире телескопом, что в станице Зеленчукской (диаметр его зеркала 6 метров!), космическим телескопам долго еще не угнаться. К ультрафиолету примыкает рентгеновский спектр — хорошо бы оснастить «Астрон» такими спектрометрами. А вот гамма-излучение (вы осведомлены об этом лучше меня) постоянно изучается с борта «Венер» и «Прогнозов».

— И все же: почему вы зовете нас лететь за ультрафиолетом?

— А потому, что именно здесь сосредоточена основная часть спектральных линий атомов и молекул, входящих в состав звезд, галактик, межзвездной среды. 99,9% всех атомов во Вселенной — это атомы водорода и гелия! А их резонансные линии наблюдаются в УФ-диапазоне. В этом же спектре наиболее интенсивно излучают такие важнейшие элементы, как азот, кислород, углерод.

— Представим, что телескоп такой существует. В какую точку небесной сферы вы бы пожелали его направить?

— О, этот вечный конфликт между желаемым и возможным! Большой интерес представляют эруптивные, проще говоря, взрывные звезды; потом — вспыхивающие — звезды типа Тау-Тельца: у них вспышки происходят чаще, чем у эруптивных, но «размах» поменьше. А взять алголи (от древнеарабского «эль гуль», что значит «дьявол»). Это так называемые затменные двойные звезды, когда одна звезда затмевает другую; магнитные — звезды с особенно сильными магнитными полями, или металлические — все это мало исследованные, но весьма интересные космические объекты.

На межпланетных станциях, которые вы создавали, большое внимание уделялось изучению солнечного ветра. Пора браться за звездный. Звездный ветер — это истечение вещества звезды в межзвездное пространство. С высокими скоростями. Так вот, у некоторых звезд наблюдаются области повышенной плотности в потоке истекающего вещества — так называемые порывы звездного ветра. «Побороться» с порывами звездного ветра — дело нелегкое, но заманчивое.

— И какая польза будет от этого «трудящимся массам»?

— Мы живем в мире взаимодействующих галактик. Изучать процессы, происходящие в Галактике и Метагалактике, значит лучше понимать, что происходит в нашем большом доме — Вселенной. А практические результаты? Они, надеюсь, не заставят себя чересчур долго ждать. Ведь, к примеру, термояд первыми начали изучать астрофизики.

— Космонавтике уже за двадцать лет. Если так нужен УФ-диапазон, почему так долго собирались? — спросил радист.

— Точность наведения телескопа на звезду должна составлять доли угловых секунд! Могли вы раньше обеспечить такую точность стабилизации?

— Не могли,— подтвердил специалист по астроориентации.

— А сейчас появились проекты, которые позволяют это сделать. Или вопрос создания геометрически не изменяемых в космосе (до долей микрона!) больших конструкций? Только сейчас, видимо, мы подошли к таком рубежу...

— Зачем «Астрону» столь вытянутая орбита: с апогеем в 200 тысяч километров? — спросил баллистик.

— Чтобы измерениям не мешали радиационные пояса, простирающиеся от поверхности Земли до расстояний 80—120 тысяч километров.

— Вы нас убедили, Александр Алексеевич, по всем статьям. Что же, присылайте ваш телескоп, а уж мы его выведем на орбиту в лучшем виде! — сказал испытатель.

— Без вашей фирмы телескоп нам не построить. Ну как, беретесь? — улыбнулся ученый.

Почти все присутствующие знали: уже проведена прикидка возможностей создания УФ-телескопа, а между В. М. Ковтуненко и директором КрАО академиком А. Б. Северным достигнута принципиальная договоренность о начале проектирования «Астрона». И поэтому дружно и весело крикнули:

— Беремся!..

В нашей беседе с А. А. Боярчуком тогда прозвучало: «...Гамма-излучение, вы осведомлены об этом лучше меня, постоянно изучается с борта „Венер” и „Прогнозов”.» Действительно, кое-какой опыт астрофизических исследований с помощью мини-телескопов, небольших специальных научных приборов мы уже имели.

Квазары, пульсары, черные дыры...

Эти звучные, с оттенком загадочности слова ныне часто встречаются на страницах научной и научно-популярной литературы. Действительно, стоящие за ними явления, точнее, небесные объекты, о которых еще недавно астрономы не подозревали, необычны и во многом таинственны. К ним сейчас приковано внимание астрофизиков мира. И не только астрофизиков...

Древнеримский философ Сенека говорил, что если бы на Земле существовало только одно место, откуда видны были звезды, к нему бы отовсюду стекались люди.

Жителям Земли сказочно повезло: атмосфера планеты, надежно защитившая все живое от губительных лучей, идущих из космоса, оказалась прозрачной в оптическом диапазоне волн. Благодаря этому человек может восхищаться великолепными картинами звездного неба, встречать рассветы, любоваться лунным светом. Благодаря этому зародилась древнейшая и прекраснейшая из наук — астрономия.

А сравнительно недавно (можно указать даже точную дату — 1932 год) возникла радиоастрономия, которая стала особенно бурно развиваться в послевоенное время.

Оказывается, различные небесные объекты излучают не только свет, но и радиоволны, а их можно «ловить» чувствительными наземными приемниками с помощью больших параболических антенн!

Радиоастрономия открыла ни много ни мало... новую Вселенную — радиочастотную. Картина «радионеба», нарисованная новой наукой, оказалась совсем непохожей на видимое звездное небо. Удивительно: многие самые яркие звезды на «радионебе» почти не проглядывались, а некоторые оптически слабые объекты в радиолучах просто сверкали. Большое число «радиозвезд» и вовсе нельзя было разглядеть даже в самые сильные телескопы. Радиометоды позволили заглянуть значительно дальше в глубь Вселенной, чем это позволяют традиционные оптические средства.

В 1963 году были обнаружены метагалактические, то есть расположенные за пределами нашей Галактики, объекты нового типа. Это стало началом целого ряда выдающихся открытий в астрономии, продолжающихся и поныне. Речь идет о квазизвездных радиоисточниках — сокращенно квазарах. «Квази» в переводе с латинского означает «как будто», «будто бы». В самом деле, как показали дальнейшие исследования, квазары оказались не звездами, а, скорее всего, сверхмощными галактическими ядрами, удаленными от нас на миллиарды световых лет. Они продолжают удаляться с огромными скоростями, достигающими 100—200 тысяч километров в секунду (почти световые скорости). Их светимость в сотни раз (!) превосходит светимость «обычных» галактик, хотя размеры их в десятки раз меньше. Это указывает на грандиозность тех физических процессов, которые там происходят.

Откуда берется чудовищная энергия, излучаемая квазарами? Это одна из самых волнующих загадок науки.

Летом 1967 года аспирантка Кембриджского университета Джокелин Бэлл, работая с новым радиотелескопом на волне 3,5 метра, неожиданно обнаружила совершенно необычный радиоисточник. От этого источника шли кратковременные импульсы, которые строго периодически, через каждую секунду, повторялись. Исследователи, возглавляемые известным радиоастрономом Э.Хьюшем, предположив, что эти сигналы посылаются неведомой космической цивилизацией, были так ошеломлены открытием, что... засекретили свои наблюдения. Почти полгода никто о них не знал — случай, как подчеркнул член-корреспондент АН СССР И.С.Шкловский, в истории астрономии беспрецедентный.

Вскоре были обнаружены еще три таких же источника, затем еще и еще. Подобные радиоисточники назвали пульсарами.

К этому времени совместными усилиями астрономов и физиков была создана довольно стройная и строгая теория о том, как звезды рождаются, живут и умирают. Согласно этой теории звезда после исчерпания водородного горючего превращается в красный гигант, а затем в белый карлик.

Кстати, расчеты показывают, что наше Солнце станет красным гигантом через 8 миллиардов лет, при этом его светимость увеличится в сотни раз, а радиус — в десятки, В это время температура на поверхности Земли составит 300—500°С. (Поразительно, что такую эволюцию Солнца предсказал писатель-фантаст Г.Уэллс задолго до возникновения теоретической астрофизики: его путешественник во времени увидел над пустынным океаном огромное красное Солнце.)

Однако в соответствии с той же теорией не все звезды ожидает судьба белого карлика. В зависимости от величины оставшейся массы могут возникнуть так называемые нейтронные звезды, вещество которых состоит из особо плотно «упакованных» нейтронов. Так вот, оказалось, что пульсары — это и есть быстро вращающиеся нейтронные звезды, образующиеся при вспышке (взрыве) сверхновых звезд. Термин «сверхновые звезды» считается не очень удачным: наоборот, звезды эти — далеко не новые, взрывающиеся при долгой эволюции.

Причина же мощного радиоизлучения давно уже остывшей, «мертвой» нейтронной звезды во многом еще не ясна.

Но как ни велики достижения радиоастрономии, ее «окно прозрачности» зажато в суровые рамки: не все радиоволны в состоянии пробиться через воздушный панцирь нашей планеты — более длинные отражаются ионосферой, более короткие поглощаются молекулами газов.

И лишь космонавтика «прорубила» для астрономов и астрофизиков безграничное окно во Вселенную. Отныне земная атмосфера перестала быть преградой на пути познания звездных миров. Астрономия стала всеволновой. Возникла ее самая молодая ветвь — гамма-астрономия, с которой ученые связывают большие надежды в познании целого ряда сложных астрофизических проблем.

Особое внимание ученых привлекают черные дыры — звезды с незначительными размерами и чудовищной силой гравитации. Академик, трижды Герой Социалистического Труда Я.Б.Зельдович образно назвал их гравитационными могилами. Ведь из них вообще не могут выходить ни излучение, ни какие-либо частицы. В них тонут без следа приходящие извне сигналы. Такая звезда куда страшнее «железной звезды» И.Ефремова из его «Туманности Андромеды». Естественно, возникает вопрос: а можно ли вообще обнаружить черную дыру? Задача как будто неразрешима. Однако ученые допускают, что вещество «нормальной» звезды, которая находится по соседству с черной звездой, закручиваясь в диск, втягивается в ее страшную «пасть» и при этом разогревается до температуры в миллиарды градусов. В таком состоянии оно испускает рентгеновские и гамма-лучи. Так «тайное» становится явным!

А взять столь интригующую проблему, как проблема антивещества. В каком виде существует оно в природе? Физики уже познакомились с простейшими его «представителями» — антиэлектроном (позитроном), антипротоном, антигелием... Но, с другой стороны, как полагают ученые, на границах областей обычного вещества и антивещества должны идти фантастические процессы «уничтожения» того и другого. По сравнению с ними взрыв водородной бомбы, что тихий ручеек пред мощью Ниагарского водопада. При этом значительная часть энергии переходит в гамма-излучение.

Еще один интересный аспект: именно гамма-диапазон несет ценнейшую информацию о явлениях, происходящих в хромосфере и короне Солнца. А именно эти явления, как мы теперь знаем, имеют самое непосредственное отношение к нашим повседневным делам.

Межпланетные станции «Венера-15 и -16» впервые провели крупномасштабную радиолокационную съемку северных полярных областей планеты с разрешением 1—2 километра

До последнего времени наука располагала весьма скудной информацией о гамма-всплесках — редких явлениях, изучаемых в течение нескольких последних лет.

1978—1979 «космические» годы оказались необычайно плодотворными для изучения этих загадочных всплесков. Особенно много ценных сведений принес полет советских межпланетных станций «Венера-11» и «Венера-12». Как известно, доставив в декабре 1978 года два спускаемых аппарата к поверхности Утренней звезды, они продолжали выполнять научную программу. Если раньше гамма-всплески фиксировались, так сказать, поштучно, то советско-французская аппаратура «Снег», а также советский прибор «Конус», установленные на «Венерах», зарегистрировали свыше сотни гамма-вспышек.

Но самой знаменательной датой в исследовании этого явления стало 5 марта 1979 года: всплеск, который наблюдали восемь космических аппаратов (как советских, так и зарубежных) оказался в тысячу раз мощнее других. Пик импульса излучения длился всего 0,2 секунды, после чего приборы записали слабый, но более продолжительный «хвост» этого импульса. С большим волнением исследователи увидели ясную картину излучения, похожего на излучение рентгеновского пульсара. Оно характеризовалось четким периодом, равным 8 секундам, причем амплитуда импульсов медленно затухала. Всплеск удалось проследить в течение двух минут.

Спустя сутки из той же области неба пришел еще один кратковременный всплеск, но уже слабее примерно в сто раз. «Виновником» повторной вспышки, видимо, был тот же источник. Его координаты позволила определить аппаратура «Снег», установленная на двух станциях «Венера» и спутнике «Прогноз-7». Источник оказался поразительно близко к вспышке сверхновой звезды в ближайшей к нам галактике — Большом Магеллановом облаке. Отождествить источник с каким-либо видимым объектом в нашей Галактике пока не удалось. Тем не менее наиболее вероятно, что пульсар находится «недалеко», где-то на расстоянии 100 световых лет. А скорее всего мы встретились с представителем совершенно нового класса — вспыхивающим рентгеновским пульсаром, находящимся «недалеко» от нашей Солнечной системы. Причиной гамма-всплесков являются, по-видимому, нестационарные процессы, например падение или перетекание вещества из «нормальной» звезды в нейтронную.

Проводимые ныне широким фронтом исследования квазаров, пульсаров, рентгеновских источников касаются фундаментальных законов мироздания. Подобно тому как древняя астрономия, изучая картину мира, одновременно двигала вперед математику, физику, оптику, навигацию, так современная астрофизика проникает в самые заповедные области новейших наук, обогащая их своими достижениями. В свою очередь, необычные свойства описанных здесь небесных объектов ученые пытаются объяснить, используя последние достижения общей теории относительности и магнитогидродинамики, электродинамики и физики плазмы. Нигде еще в физике подобных проблем не возникало! Между физикой лабораторной (земной) и физикой космической происходит сейчас непрерывный обмен научными идеями. Их союз обещает дать прекрасные плоды.

К примеру, о термоядерных реакциях физики впервые узнали, изучая источники энергии звезд, а сейчас проблема осуществления этих реакций в технике стала одной из центральных для современной «земной» физики. Именно этот путь, надеются ученые, должен привести к получению неисчерпаемых запасов энергии, сохранить для потомков уголь, нефть, газ, лес и другие столь же ценные и ограниченные ресурсы.

Ну, а нам теперь предстояло обеспечить исследования Вселенной в ультрафиолетовом диапазоне излучения.

Конструктор Саша Моисеев, голубоглазый, улыбчивый, вспоминал с видимым удовольствием:

— Это было задолго до того, как наше КБ приступило к разработке «Астрона». Нас, четверых конструкторов, вызвал зам-главного.

— Вот что, друзья,— сказал он,— собирайтесь-ка в солнечный Крым. Недельки на две. Руководство КрАО попросило направить к ним в обсерваторию наших конструкторов для создания большого зеркального телескопа. Понятно, для работы в космосе. Должен сразу вас предупредить: земные телескопы такого класса весят несколько тонн. Мы, разумеется, такую роскошь себе позволить не можем. Выслушайте их требования. Проведите разведку.

— Разведку боем? — с улыбкой спросил старший из нас, Анатолий Николаевич Большов.

— Нет-нет, легкую рекогносцировку! Главное — конструкция телескопа должна быть геометрически неизменной, термостабильной, а ведь условия в космосе для нее тяжелейшие: с одной стороны — жара, с другой — холод. И последнее. Помните: оптика — дело тонкое. Никаких векселей.

На другой день вылетели мы в Симферополь. Поскольку представители одной фирмы обязаны выступать единым фронтом, прямо в самолете начали набрасывать для себя конструкцию телескопа. На том, что надо применить инваровые профили, сошлись быстро (инвар — сплав, практически не подверженный влиянию температуры). А оболочку решили сделать гофрированной из суперлегкого металла. Инвар будет противостоять продольным воздействиям, а гофр (гармошка) будет гасить поперечные нагрузки, воспримет кручение.

Встретили нас хорошо. Я первый раз был в Крыму и день тот запомнил — 10 октября. Нас поразила яркая осенняя крымская природа.

Где-то я встречал выражение: праведная страсть непреодолима. Вот такой страстью — создать большой космический телескоп, который решительно раздвинул бы границы познания, были одержимы крымские астрономы. И они без труда увлекли нас. Мы выслушивали их технические требования, записывали, тут же прикидывали, что получается в металле.

Спустя несколько дней к нам зашел заместитель директора Александр Алексеевич Боярчук и как-то смущенно сказал, что предстоит международный симпозиум, начинают съезжаться гости, места в их небольшой гостинице, что называется, на вес золота, и спросил, не согласились бы мы переехать в их филиал.

Филиал так филиал. Какой разговор! Нам бы только чтоб кульман был.

Подошла машина. И спустя два часа доставляют нас... в Симеиз. Знатоки уверяют, что это самое красивое место в Крыму. Жара. Купальный сезон в самом разгаре. Раздобыли мы пару кульманов, перетащили их в беседку, что стояла на самом берегу моря. Так от рассвета и до заката мы и работали: то в беседке, то рядом с ней. А жарко станет или мысли в тупик зайдут, мы — в море! В море самые лучшие идеи и рождались. Обсохнем — и за кульман.

Компоновка получалась такой: внизу корпуса (тубуса) телескопа — главное зеркало, гиперболическое; лучи входят внутрь, отражаются от главного и попадают на вторичное зеркало, тоже гиперболическое. Оно расположено вверху, «лицом» к главному; лучи возвращаются назад, «проскакивают» в щель и попадают на дифракционную решетку. А тут поджидают их фотоэлектронные умножители спектрометра.

Радиолокационная карта северной «шапки» Венеры, составленная по результатам полетов станций «Венера-15 и -16»

Все вроде просто. Но надо было обеспечить точности в доли микрона. Ну, в космосе невесомость, все спокойно, кроме теплового воздействия, радиации. А вот как вывести такую нежную конструкцию на орбиту? Ведь перегрузки, вибрации при выведении — известно какие. Взять, к примеру, главное зеркало. Надо было придумать особую к нему «оправу», которая спасала бы его от всех неприятностей. Придумали так называемую двухжесткостную скобу крепления. Потом — «запатентовали». Приходилось думать и о сохранности внутренних поверхностей. Надо было поддерживать внутри такой микроклимат, чтобы кислород, влага не вредили (на Земле) и чтобы в космосе не мешали солнечные или лунные блики.

Работа спорилась. Мы тогда телескоп и скомпоновали, и размеры рассчитали, словом, сразу хоть рабочие чертежи начинай делать.

...Замглавного посмотрел на нас подозрительно:

— Судя по вашим черным лицам и облупленным носам, рекогносцировка прошла отлично.

Мы положили ему на стол чертежи.

Должен прямо сказать: конструкция тубуса у многих специалистов КБ и завода восторга не вызвала. Вместо предложенных трех тубусов решили изготовить только один. Изготовили, отправили в КрАО на испытания. Первая реакция ученых — разочарование. Разве сможет работать такая легонькая конструкция? Тубус тот мог запросто перенести один человек. Даже испытывать поначалу желания не было. Но вот стали давать различные нагрузки. Все больше и больше. Тубус «держит». Стали теплом испытывать. И так, и эдак нагревать. Тубус держит. Ни один их точнейший прибор не может зафиксировать изменения параметров. Удивились. «Уникальную вещь сотворили планетчики!» (это про нас).

Рассказывают, что знаменитый ученый, директор КрАО академик Андрей Борисович Северный тогда воскликнул: «Теперь я точно знаю: телескоп будет!»

Тубус тубусом, но для того чтобы родился самый большой в то время космический телескоп (длиной около пяти метров с диаметром трубы около одного метра), предстояло решить еще много трудных задач. Таких, например, как наведение и стабилизация положения телескопа при захвате им звезды в течение сеанса работы (3—8 часов). При этом необходимо было обеспечить очень высокую точность — малые доли секунды (секунда дуги — угол, под которым виден человеческий волос на расстоянии 50 метров). Впервые были созданы легкие, быстро восстанавливающие свою форму точные зеркала с особыми покрытиями, хорошо отражающими ультрафиолетовое излучение. Был разработан довольно сложный электронный комплекс для получения научной информации и для контроля за функционированием бортовых систем.

Все потребовало особой технологии, тщательных испытаний и проверок аппаратуры перед запуском. В случае даже очень малой неисправности весь эксперимент мог закончиться неудачей.

Ультрафиолетовый телескоп (УФТ) получил название «Спика» в честь самой яркой звезды в созвездии Девы. А Дева, по давней традиции,— символ Франции. Да, проект УФТ стал международным.

Научные руководители проекта академик А. Б. Северный и член-корреспондент (ныне академик) А. А. Боярчук в своей статье «Такие непохожие звезды» отмечали: «Многотрудная работа по созданию, проверке и испытанию как телескопов, так и комплекса в целом — результат кооперации усилий Крымской астрофизической обсерватории АН СССР, Бюраканской астрофизической обсерватории АН Армянской ССР, Института космических исследований АН СССР и ряда научно-производственных объединений промышленности. Отметим, кроме того, что спектрометр УФТ был создан в сотрудничестве Крымской обсерватории и Марсельской лаборатории космической астрономии при активном содействии совета «Интеркосмос». Ряд основных положений, определивших идею этого эксперимента, кроме авторов этой статьи был выдвинут академиком В. А. Амбарцумяном, членом-корреспондентом АН СССР И. С. Шкловским, членом-корреспондентом АН УССР В. А. Ковтуненко и другими».

Астрофизическая обсерватория «Астрон» успешно работает в космосе с 1983 года. Высокоэллипти- ческая орбита с перигеем 2 000 и апогеем 200 000 километров позволяет ультрафиолетовому телескопу и рентгеновским спектрометрам практи- чески все наблюдения вести вне тени Земли и ее радиационного пояса

В начале 1984 года «Астрон», «Венера-15» и «Венера-16» «встретились» на космодроме.

Объем работ был значительным. Если отработка «Венер» была делом в известной степени привычным (правда, определенные нюансы вносили радиолокаторы), то подготовка телескопа «Спика» доставляла немало хлопот. В то время на космодроме еще не были сооружены специальные чистовые камеры (они появятся позднее, на программе «Венера — комета Галлея»). В связи с этим выполнение новых более жестких требований по чистоте в помещении, связанных с обеспечением нормального функционирования тонкого оптического инструмента, представляло некоторые трудности.

Телескоп мы «загнали» в прозрачную палатку, которую плотно закупорили. В нее подавали очищенный охлажденный воздух. В палатке создавалось небольшое избыточное давление, которое исключало подсос наружного воздуха.

В подготовке телескопа к запуску большую помощь нам на космодроме оказали работники КрАО: конструктор «Спики» кандидат физико-математических наук Лев Васильевич Границкий, инженер Николай Павлович Нехаев и рабочий Владимир Александрович Зубко. Работали они тонко. В специальных белых костюмах из пылеотталкивающей ткани, белых перчатках, белых шапочках, белых повязках на лице — прямо профессора-хирурги!

23 марта 1983 года первый советский астрономический спутник «Астрон» («Звездный») вышел на околоземную расчетную орбиту. Астрофизическая станция, имея на борту ультрафиолетовый и рентгеновский телескопы, приступила к мирным исследованиям Вселенной.

Спустя полгода я посетил академика Андрея Борисовича Северного. Для этого мне не пришлось брать командировку в Крым: ученый как раз находился в Москве. Остановился он у дочери, в скромной квартире многоэтажного дома недалеко от Ленинского проспекта. Встретил он меня весьма радушно.

Чем меня приятно поразил академик? Он сам выводил формулы, сам вел расчеты. В моем представлении, нынешние академики далеко ушли от подобного — они теперь крупные организаторы науки, покинувшие «тихие заводи» — лаборатории.

Я знал, что А. Б. Северный — крупнейший советский астрофизик, впервые в мире обнаруживший слабые магнитные поля звезд, круговую поляризацию света у многих звездных объектов, выполнивший количественные спектральные исследования солнечных вспышек, других нестационарных процессов на Солнце, выявивший глобальные пульсации Солнца, колебания его магнитного поля и т. д. И сейчас семидесятилетний ученый работал с удивительной энергией.

Должен заметить, что нашей беседе сильно мешали непрерывные звонки по телефону: в Академии наук предстояли очередные выборы.

Помню его лаконичные реплики:

— Нет, за него голосовать не буду: он уж лет десять живет былыми результатами...

— Да, согласен: тот и этот на весах науки потянут одинаково. Но тот хоть иногда имеет собственное мнение, а этот, как флюгер...

— Не уговаривайте меня: знаю, хочет сбежать с периферии...

— Да он забыл, как генерируются идеи...

— Вот за этого с большой охотой: любит науку в себе, а не себя в науке!

Ученый отодвинул внушительную стопку листов бумаги, испещренную формулами и цифрами, выключил калькулятор.

— Андрей Борисович! Ровно полгода «Астрон» на орбите...

— Ну что ж, молодец «Астрон»! Прекрасно работает...

— Нельзя ли рассказать о сюрпризах «Астрона»?

— У некоторых галактик зафиксирован рост интенсивности излучения по мере приближения к ультрафиолетовой области спектра. Это, по-видимому, свидетельствует об избытке в них горячих звезд и горячей плазмы.

Далее. Весьма важным событием явилось открытие с помощью «Астрона» очень больших скоростей (300—800 км/с) истечения материи из звезд-гигантов.

А поразительный факт внезапного прекращения излучения рентгеновского источника в созвездии Геркулеса? Представляете, излучение оборвалось! Неожиданность? Еще какая!

— Я читал сообщение о том, что в атмосферах магнитных звезд «Астрон» обнаружил повышенное по сравнению с солнечной атмосферой содержание свинца и вольфрама.

— Это принципиальнейший вопрос, то, чем я непосредственно занимаюсь, что входит, как говорится, в сферу моих личных научных интересов.

Образование химических элементов. Их появление, их рождение. Вопрос вопросов фундаментальной науки! Происхождение жизни — кажется, нет проблемы сложнее. Думается, проблема происхождения элементов — этих кирпичиков всего живого и неживого — не менее сложная.

Когда-то считали, что все элементы образовались в процессе «большого взрыва», когда плотность вещества была грандиозной и возможны были любые трансмутации (любой синтез) соединения протонов и нейтронов. Как все хорошо и просто. Но тогда... легких элементов (водорода, гелия и т. д.) должно быть примерно столько, сколько и тяжелых элементов. Однако на самом деле их оказалось гораздо больше — в миллион раз! — по числу атомов. Поэтому от этой гипотезы пришлось отказаться, и тогда обратились к термоядерному синтезу элементов внутри звезд.

— Говорят, и термояд не все объясняет?

— Совершенно верно. Термоядерный синтез начинается с протон-протонной реакции, ведущей к образованию гелия. После окончания этой реакции происходят сжатие звезды, ее разогрев до больший температур и возрастание плотности — начинаются реакции синтеза гелия, которые ведут к образованию таких элементов, как, например, кислород, углерод, неон. Дальнейшие трансмутации в стадии звезды — красного гиганта — приводят к появлению элементов так называемого железного пика. А что дальше? А дальше для образования тяжелых элементов, скажем, таких, как свинец, вольфрам, висмут, уже нельзя найти трансмутацию, которая могла бы протекать в спокойном, равновесном состоянии звезды. Нужны некие специфические, а иногда и экстраординарные условия, при которых возникает большое количество нейтронов. Такими явлениями могут быть быстрый коллапс (сжатие) звезды, превращение ее в белый карлик или нейтронную звезду (пульсар), а также вспышка сверхновой.

— Но вспышка сверхновой — явление редкое...

— А вот с помощью «Астрона» удалось получить спектр сверхновой звезды в одной из соседних галактик.

Неожиданным, во всяком случае для меня, оказалось исключительно большое обилие свинца и вольфрама в некоторых звездах, обнаруженных нашим телескопом. В сто и более раз больше, чем на Солнце!

— Насколько правильно в этом свете выглядит теоретический сценарий происхождения элементов?

— Если продолжать придерживаться взгляда, что указанные тяжелые элементы — суть продукты радиоактивного распада тория и урана, то мы приходим к серьезному противоречию: возраст звезд получается сравнимым с возрастом Вселенной, отсчитываемым от «большого взрыва».

— Нельзя ли чуть подробнее пояснить Вашу мысль?

— Согласно теории «большого взрыва» 15—20 миллиардов лет тому назад началось резкое расширение Вселенной из состояния колоссальных плотности и давления. Расширяясь, газ охлаждался, энергия его падала, возникали неоднородности. Наконец, под воздействием сил гравитации появились протогалактические облака (сгустки материи), в них постепенно возникали галактики, рождались первые звезды. Таким образом, звезды должны быть существенно «моложе» Вселенной. Если же считать, что именно возникшие в недрах звезд торий и уран после распада дали тяжелые элементы, то, по данным «Астрона», выходит, что возраст звезд равен возрасту Вселенной. Налицо противоречие: или неверны временные границы Вселенной, или неверен данный взгляд на происхождение элементов.

— Какого же мнения придерживаетесь Вы?

— Считаю, что замеры «Астрона» свидетельствуют в пользу чрезвычайно активных процессов — типа образования сверхновых.

...Прошло четыре года, а «Астрон» по-прежнему находился в строю. Как всякая хорошая машина, он проявил такие способности, каких от него и не ожидали.

За четыре года работы с «Астроном» было проведено более 500 сеансов связи. Во время этих сеансов проводились наблюдения с помощью ультрафиолетового телескопа и рентгеновских спектрометров по программам как советских ученых, так и ученых Франции, ГДР, ЧССР, Италии. Были получены спектры свыше сотни звезд различных типов, около тридцати галактик, десятков туманностей и фоновых областей нашей Галактики, а также нескольких комет.

«Астрон» вел систематические наблюдения комы кометы Галлея в течение 8 месяцев с декабря 1985 по июль 1986 года. Это чрезвычайно важно для понимания эволюции комы. Были получены сотни спектров, определены молекулярный состав комы, распределение свечения разных молекул в газовой оболочке, темп потери массы в зависимости от расстояния между кометой и Солнцем. В результате удалось определить общую потерю массы кометой Галлея — 370 миллионов тонн за одно сближение с Солнцем. Это очень небольшая часть массы ядра кометы Галлея. Расчеты показывают, что через несколько десятков сближений комета Галлея потеряет газовую оболочку и превратится в астероид — очень слабую быстродвижущуюся звездочку.

В ходе многолетней эксплуатации выявилась большая гибкость «Астрона». Он мог быстро перенацеливаться на новые объекты и даже работать в таких режимах, которые первоначально не предполагались. Таким примером служат наблюдения кометы Галлея — протяженного движущегося объекта. Примером оперативного перенацеливания «Астрона» служат и наблюдения Сверхновой звезды, вспыхнувшей в конце февраля 1987 года в Большом Магеллановом облаке — ближайшей к нам галактике. Вспышка Сверхновой — явление грандиозное и чрезвычайно редкое. При вспышке звезда может полностью разрушиться. Когда пришло сообщение о вспышке, то сразу же стало ясно, что единственным советским телескопом, который может ее наблюдать, является «Астрон». В программу на март были внесены существенные коррективы, и уже 4 марта начались наблюдения Сверхновой. Положение усугублялось тем, что Сверхновая вспыхнула в той части неба, которая была в то время недоступна для наблюдений при привязке к любой из 12 навигационных звезд. Это очень огорчило астрономов — иметь телескоп и не навести его на звезду. Но баллистики нашли оригинальный выход: они предложили использовать в качестве навигационной звезды планету Сатурн.

Центр дальней космической связи. Солнце потихоньку погружается в море. На огромных чашах антенн зажигаются красные сигнальные огни. Оператор вызывает на связь спутник: «Добрый вечер, «Астрон»! Что нового во Вселенной?»