ДВАДЦАТЬ СЕКУНД

По утрам, поцеловав маленького Жорку, он спешит к самолету. «Возвращайся, Георгий, пораньше», — говорит ему жена Галина Петровна, провожая до двери. Так же, как всех летчиков-испытателей, в кабине самолета его гнут на сверхзвуковых скоростях бешеные перегрузки. Так же, как все, на земле он смеется, слушая веселые истории, которые неизвестно откуда приносят никогда не унывающие пилоты.

Да, такие люди не думают о славе. Она сама находит их. Но все же, Георгий Константинович, в те двадцать страшных секунд... о чем думали вы? Что испытали? Почему, когда стало ясно, что самолет придется покинуть, все-таки не прыгнули?

Георгий Константинович Мосолов смеется:

— Сначала катапультироваться было слишком рано. Потом слишком поздно...

И вдруг лицо его становится серьезным. Гаснут озорные огоньки в глазах. И смотрит он теперь на нас и не на нас, вспомнив, очевидно, те страшные двадцать секунд...

Над аэродромом занималось раннее осеннее утро. Из-за дальней березовой рощи, почти уже растерявшей свою листву, всходило холодное солнце. До старта оставались считанные минуты. Мосолов, сидя в кабине, ждал команды. Ему предстояло испытать в полете новую скоростную машину. Конструкторы, инженеры, техники — те, кто готовил самолет, хорошо знали, какое трудное задание поручено летчику, и, естественно, волновались. Ведь в воздухе испытатель мог встретиться с любой неожиданностью, и он знал об этом. Но внешне был спокоен. Сквозь выпуклое стекло гермошлема, как всегда, задорными, веселыми огоньками светились его глаза.

К этому полету Мосолов готовился заранее, предвидя самые невероятные ситуации. И все же то, что произошло там, в небе, поразило своей неожиданностью. Прибор показывал пять тысяч метров. Самолет приближался к звуковому барьеру. Вот-вот он проткнет эту невидимую преграду. И вдруг машина, будто споткнувшись, резко клюнула носом, отвесно пошла вниз. Летчик ударился головой о приборную доску. На мгновение потемнело в глазах. Он не успел ничего еще сделать, как истребитель, скрежетнув металлом, круто вздыбился вверх. Невероятная сила прижала летчика к сиденью, словно чугунная плита навалилась на плечи. Перегрузка, казалось, достигла того предела, когда иссякает запас прочности машины и сил человека.

Самолет падает вниз, снова задирает нос вверх. И нет никаких сил обуздать его. Он не повинуется человеку. Полная потеря управляемости. На испытателя обрушивается новая неожиданность: Мосолов хочет сообщить на землю о случившемся, он с трудом шевелит окровавленными губами, но на земле не слышат его. Шнур, соединяющий шлем с радиоаппаратурой, порвался.

Никто теперь не может подать добрый совет летчику. Ему самому надо решать, что делать. А машина камнем летит вниз, теряет спасительную высоту. Еще две — три секунды...

Катапультироваться? Она совсем рядом, эта красная рукоятка. Стоит лишь нажать на нее. Но тогда погибнет опытная машина, в создание которой вложен огромный труд конструкторов, инженеров, рабочих. И Мосолов пошел на риск, решив бороться за жизнь самолета. Изо всех сил летчик потянул на себя ручку управления, стиснув ее побелевшими пальцами. Это не помогло. Тогда он ухватился за нее двумя руками.

Когда до земли оставалось каких-нибудь триста метров, Мосолов почувствовал, что в самолете вновь затеплилась жизнь. Истребитель, будто нехотя, казалось, очень медленно обретал управляемость, начинал слушаться. В действительности схватка в небе продолжалась двадцать секунд.

Потом, что же было потом? После посадки его окружили друзья.

— Ну, батенька мой, нельзя же так рисковать! Почему не прыгали? — почти крикнул седой человек в генеральской форме.

Мосолов посмотрел на стоявших вокруг взволнованных людей и ответил очень просто:

— Я думал о тех, кто пойдет за мной следом. Теперь им легче будет лететь.

Да, не прост и небезопасен труд летчика-испытателя. Как бы ни продумывал он свой полет на земле, в воздухе его подстерегают тысячи опасностей. Но если бы Георгию Мосолову даже после тех двадцати напряженных секунд предложили изменить профессию, он бы ни за что на свете не согласился. У каждого человека своя мечта, свое призвание. Еще подростком мечтал Георгий о небе. До сих пор в его комнатке под родительским кровом висит портрет Валерия Чкалова. Мосолов добился своего, осуществил давнишнюю юношескую мечту.

Шел суровый 1942 год. В Казань приходили тревожные вести. Из репродукторов гремели военные марши, и диктор читал сводки Информбюро таким голосом, от которого больно сжималось сердце. Сюда, в глубокий тыл, не долетал грохот артиллерийской канонады, но и здесь дыхание войны чувствовалось на каждом шагу. С озабоченными, задумчивыми лицами люди спешили на работу. С вечера у магазинов выстраивались длинные очереди.

Изредка в морозном небе слышался звенящий гул самолетов. Краснозвездные машины летели на запад. И тогда Георгий Мосолов, будто завороженный, застывал на месте, забывая про окоченевшие пальцы в промерзших ботинках. Подолгу смотрел он вслед улетающим стальным птицам, которые заставляли замедлять шаги, светлеть лица.

Георгий учился в ту пору в восьмом классе. Как-то он узнал о наборе в аэроклуб. Домой пришел радостный, возбужденный. Взглянув на сына, мать поняла все. Работала она учительницей в школе, преподавала иностранный язык. Ей первой Георгий поведал о своей мечте стать летчиком, но Филицата Павловна почему-то никогда не думала, что это случится так скоро.

— Ты не волнуйся, мамочка, — сказал он и нежно обнял ее. — Все уладится! Вот научусь летать и тебя прокачу. Ты же у меня смелая, а?

— Я не о том, Жора, — как можно спокойнее проговорила Филицата Павловна. — Далеко он, аэроклуб. Ну как ты будешь ходить туда, за тридевять земель?

— Эх, мама, мама! Это восемнадцать-то верст — тридевять земель? — И он, легонько отстранившись от матери, пустился в такой головокружительный пляс, что в маленькой нетопленной комнате пол заходил ходуном. С доброй понимающей улыбкой смотрела Филицата Павловна на сына, у которого еще совсем по-детски выпирали острые ключицы из-под ситцевой рубашки. Весть, которую он принес, одновременно и радовала, и печалила ее.

Нелегко было сочетать учебу в школе с занятиями в аэроклубе. Завьюженными дорогами, пешком, в кузове попутной машины добирался Георгий до аэродрома и всегда поспевал к полетам вовремя. Инструктор Валентин Федорович Хапов уже тогда разгадал в упрямом вихрастом пареньке незаурядные способности. И он приложил все силы, использовал весь свой опыт, чтобы дать будущему летчику крепкие крылья. Заботливо и строго относился Хапов к своему ученику. Он не прощал ему ни одной ошибки. Как-то Георгий решил блеснуть перед друзьями своим мастерством. Заходя на посадку, он положил машину на крыло, начал резко скользить. Таким способом уточнять расчет позволялось лишь в исключительных случаях и только опытным летчикам-инструкторам. Для учлета подобный маневр мог кончиться печально.

На земле Георгию пришлось выслушать от Хапова резкие, но справедливые слова.

— Тебе что, жить надоело? Кордебалеты тут, на посадке, выкидываешь, — зло отчитал его инструктор. — Запомни, за подобное лихачество буду отстранять от полетов.

Георгий недоумевал: почему так сокрушительно «разнес» его Хапов? Машину он посадил безупречно, «притер», что называется, у самого «Т». И вот на тебе, хотя бы слово одобрения после нотации.

Но когда полеты окончились, инструктор все же подозвал к себе Мосолова. Сначала они молча шагали рядом по дороге, ведущей в город. Наконец Хапов прервал молчание.

— Был у меня хороший друг,— начал он издалека. — Летал здорово, но любил иногда прихвастнуть этим. Снизится, бывало, в зоне — и пошел ходить бреющим по деревне, девчат пугать. Говорили ему: «Плохо это кончится». Не послушался, усмехался только в ответ: мол, понапрасну волнуетесь. Ну и однажды стукнулся, да так... В общем, сам понимаешь. Я к чему это говорю? Дисциплина — первая заповедь для летчика. Храбрость, она, брат, не в ухарстве проявляется.

Крепко запомнился этот разговор Мосолову. Вместе с чувством человеческой, глубокой благодарности к своему первому наставнику Георгий уносил из аэроклуба мечту стать таким же взыскательным и строгим к себе, каким был инструктор Валентин Федорович Хапов.

Прилежно, с завидным упорством учился Мосолов и в авиационном училище. Закончив его с отличием, он получил звание военного летчика-истребителя. Как одного из лучших курсантов, его назначили инструктором. Теперь уже ему поручалось обучать молодежь летному мастерству. Вот здесь-то особенно пригодились молодому преподавателю советы опытного авиатора, старшего товарища. Четыре выпуска летчиков-истребителей подготовил Георгий Мосолов. Десяткам юношей дал он путевку в небо. Не одно письмо пришло в училище от командиров строевых авиачастей с благодарностью за отличную выучку молодых офицеров-воспитанников Мосолова.

Много внимания уделял Георгий своей личной летной подготовке. Его отточенная, блестящая техника пилотирования не осталась незамеченной. Однажды с ним в воздух поднялся опытнейший летчик-инспектор Михаил Васильевич Котельников. Он был скуп на похвалу. Даже признанные мастера пилотажа и те испытывали перед «старым воздушным волком» благоговейный трепет. После посадки Михаил Васильевич не читал нотаций. Обычно, обращаясь к авиатору, которого проверял, он спрашивал:

— Скажите-ка, что вам не понравилось в своем полете?

И летчику, будь он в любом ранге, приходилось, как в шутку поговаривали, самого себя класть на обе лопатки.

Слетав с Мосоловым, Михаил Васильевич вместо своего обычного: «Что вам не понравилось в своем полете?», сдержанно произнес:

— Неплохо, молодой человек. Совсем неплохо.

Вечером Георгия вызвал начальник училища.

— Вот какое дело, Георгий Константинович, — начал он. — Придется, видимо, расставаться...

В разговор вступил Котельников, стоявший у окна кабинета:

— В испытатели пойдете?

— В испытатели? — удивился Мосолов.

— Ну что, оробели? Не боги горшки обжигают.

И началась для Георгия Мосолова новая, трудная, полная романтики жизнь. Нелегко было на первых порах. Но рядом находились опытные летчики-испытатели, у них было чему поучиться, каждый из них готов был в любую минуту прийти на помощь, поддержать товарища. Случилось так, что Мосолов вновь встретился здесь со своим первым наставником Валентином Федоровичем Хаповым, который теперь тоже испытывал опытные машины.

— Молодец, Георгий! — обрадовался тот и крепко стиснул в объятиях своего бывшего ученика. — Небо — твое призвание. Вместе будем работать!

Другом Мосолова стал и Григорий Александрович Седов, заслуженный летчик-испытатель СССР. На каждом шагу Георгий чувствовал тепло его товарищеской руки, учился у него действовать в воздухе мужественно и хладнокровно.

Когда Мосолову исполнилось двадцать семь лет, в его удостоверении появилась лаконичная запись: «Разрешается летать на всех современных самолетах». Это было хорошим стартом в новой, большой биографии летчика-испытателя.

Высотой пилоты овладевают постепенно, последовательно, увеличивая ее от рубежа к рубежу, вплоть до практического потолка. За время службы Мосолов десятки раз пересаживался с одной машины на другую. И каждый раз самолет оказывался все более совершенным. И каждый раз потолок поднимался все выше и выше. Скорости полета перешагнули звуковой барьер и измерялись уже тысячами километров в час. Испытывать эти машины в воздухе, давать им путевку в жизнь — такая задача была по плечу не просто летчику-испытателю, а инженеру-летчику-испытателю.

— Что ж, за интегралы браться?

— Да, Георгий. Учиться надо, — поддержал Седов.

И вот летчик-испытатель Мосолов уже студент Московского авиационного института. Занимался на вечернем отделении. Забывая об отдыхе, подолгу засиживался за учебниками, приборами, стремясь глубже понять законы физики и газовой динамики, лучше уяснить явления устойчивости и управляемости самолетов на больших скоростях и высотах.

Инженерные знания помогали Мосолову в работе. В то время он летал на скоростной опытной машине «Е-66», в которой была воплощена смелая конструкторская мысль. Георгий стал неплохим советчиком для инженеров и изобретателей, работавших над усовершенствованием самолета. А когда он с отличием окончил институт, Григорий Александрович Седов тепло поздравил его, с улыбкой сказал:

— Ну, интегралы ты одолел. Теперь, может, с Ирвином потягаешься?

— А что? Идея! На «Е-66» вполне можно перекрыть мировой рекорд американца. Я уверен в этой машине. Скорость в две с половиной тысячи, думаю, даст свободно.

Много тренировочных полетов совершил Мосолов накануне ответственного старта. Случалось, что расчеты, сделанные на земле, в воздухе ломались, но инженер-летчик-испытатель не отступал. Каждый новый полет приближал его к заветной цели. Весь коллектив, товарищи по работе — кандидат технических наук Васильченко, инженеры Изотов, Комаров, механик самолета Кичев и другие — помогли Мосолову всесторонне подготовиться к рекордному вылету.

Подобно снаряду летел «Е-66» в стратосфере. Наступали решающие минуты. Мосолову надо было провести машину с максимальной скоростью над мерной базой. Ее протяженность невелика — всего двадцать пять километров. Но пройти над этим участком пути, не выходя из пределов стометрового вертикального «коридора», как этого требуют правила Международной авиационной федерации, — не так-то легко. Возникали трудности и другого порядка. Полет проходил в условиях так называемого «теплового барьера». Температура воздуха, обтекавшего машину, равнялась шестидесяти градусам мороза, а обшивка самолета была раскалена. Но рухнул и этот барьер. Подчиняясь воле летчика, «Е-66» звенящей стрелой пронесся над мерной базой. Скорость достигла 2400 километров в час. Вдвое превышена скорость звука! Рекорд американского летчика Ирвина побит.

Разворот на обратный курс. Георгий снова бросил самолет к мерной базе. Летчик уверен, что машина способна на большее. Правда, этот полет стоит ему огромных усилий. На его лице выступили капельки пота, кислород сушит горло. «Выдержала бы машина», — думает Мосолов, крепко сжимая ручку управления. Стрелка прибора медленно ползет вправо. Вот она перешагнула цифру 2500. Никому в мире еще не доводилось летать на такой скорости!

— Конец режима! — раздается в шлемофоне голос руководителя полета.

Мосолов берется за рычаг управления, сбавляет обороты двигателя. Можно идти на посадку.

Первым к самолету подбежал Кичев. Даже ему, опытному механику, никогда не доводилось видеть свой «Е-66» в таком состоянии: внешний вид машины неузнаваемо изменился, от сильного разогрева на ней оплавилось лакокрасочное покрытие.

— Молодец, дружище! — говорил Мосолов, похлопывая самолет по фюзеляжу. — Выдержал испытание. Ну, да мы с тобой еще и не такое покажем.

Вскоре на аэродром пришла радостная весть. Летчику-испытателю Мосолову было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

А конструкторы, инженеры, техники, с которыми работал Мосолов, уже думали о взятии более крутых рубежей, о завоевании следующих невиданных высот. В этих испытательных тренировках Георгий искал и открывал новые возможности боевой машины.

Как-то после успешного высотного полета, который был выполнен на «Е-66», между главным конструктором и Мосоловым произошел такой разговор:

— Георгий Константинович, может быть, настала пора отобрать у американцев и второй мировой рекорд? — конструктор указал рукой в высокое небо.

Закинув голову, летчик. мечтательно посмотрел в голубую бездонную высь и решительно ответил:

— Я готов.

И снова началась напряженная работа. На отечественном самолете решено было достигнуть небывалой высоты, побывать на пороге космоса.

В один из тех весенних дней произошло событие, взволновавшее весь мир. Собрат Мосолова, советский летчик майор Юрий Гагарин совершил беспримерный подвиг. На космическом корабле «Восток» он проложил дорогу к звездам, продемонстрировав перед всем миром величайшую волю, мужество и отвагу — драгоценные качества, воспитанные у наших людей Коммунистической партией.

До глубины души взволновало это событие Мосолова и его товарищей. Георгий сразу же бросился на телеграф, чтобы поздравить отважного космонавта.

Он ощутил в себе в этот день прилив сил, готовность отдать их до конца своей Родине, народу, окрылившему его, простого человека, светлой, дерзновенной мечтой.

И вот приблизился невиданный полет на самолете. Коммунист Георгий Мосолов решил с первой попытки перекрыть мировой рекорд высоты, принадлежавший американскому летчику Джо Джордину. Серебристая машина, напоминающая ракету, стремительно набирала разбег. Когда она более чем в два раза превысила скорость звука, с земли последовала команда:

— Горка!

Мосолов энергично взял ручку управления на себя. «Е-66» вздыбился и, сбросив с серебристых крыльев брызги солнечных искр, круто устремился вверх. Скорость так велика, что небо на глазах меняет окраску: из голубого оно становится пепельно-серым, потом черным, как тушь. Горизонта не видно. Только ослепительно яркое солнце бьет в лицо да огромные перегрузки вдавливают тело в сиденье. Но летчик уверенно ведет самолет ввысь по баллистической траектории. Условия пребывания в самолете начинают напоминать условия полета в космическом корабле.

— Продолжаю набирать высоту! — передает летчик по радио. — Давление в кабине около пяти процентов от атмосферного.

Несмотря на это, Мосолов чувствовал себя хорошо. Он был одет в специальный высотный костюм, подобный скафандру космонавта. Поэтому отрицательные явления полета в разреженной атмосфере не отражались на работоспособности пилота.

Высота больше тридцати четырех тысяч метров. Мосолов повисает на ремнях. Наступает невесомость — то состояние, которое испытал в космическом полете Юрий Гагарин.

— Конец режима! — передают на борт самолета.

«Е-66» описывает дугу и, подчиняясь силам тяготения земли, идет на снижение. Всего 107 секунд летел Мосолов по баллистической траектории. В ее верхней точке он достиг высоты 34 200 метров. Абсолютный мировой рекорд! Ни один человек в мире не поднимался еще так высоко на самолете.

Высота! Где ее границы? Советские люди отодвигают ее все дальше и дальше. Летчики-новаторы уверенно расправляют крылья для новых стартов, для невиданных в истории человечества взлетов. Космический рейс Юрия Гагарина, небывалый рекорд коммуниста Георгия Мосолова — это лишь первые героические взлеты к манящему, вечно зовущему небу.

Майор В. ВУКОЛОВ
Подполковник С. КОВАЛЕВ

ЧЕРТЫ ГЕРОЯ

Теперь мы отчетливо разглядели его лицо, знаем, где он родился, учился, служил, знаем о его родственниках, семье. Теперь нам известно, как он вел себя в космическом полете, что видел в безмолвном мире, с какими ощущениями вернулся на Землю. Но нам хочется знать о нем еще больше. Ведь когда-нибудь внуки спросят нас, современников Юрия Гагарина. Какой он был? И мы обязаны рассказать о нем подробно, как о близком друге, брате или сыне, и прежде всего рассказать о его характере.

А характер у него богатый, многогранный, сочетающий в себе много прекрасных человеческих качеств.

— Юрка? — переспрашивает нас один из летчиков-космонавтов, приятель Гагарина. — Это добрейший и бесхитростный парень. Весельчак. С ним никогда не заскучаешь.

Сразу же вспоминается знакомая по портретам гагаринская улыбка, по-мальчишески задористая, открытая, искренняя. Улыбка жизнелюба. Как рассказывают его товарищи, он такой и в быту. С доброй шуткой Юрий входит в лаборатории, цеха, появляется среди друзей. Войдет, и будто посветлеет вокруг. Он приносит с собой хорошее настроение, от которого лучше работается людям. С ним всегда весело, легко, интересно. Он умеет радоваться жизни.

— А как началась его и ваша жизнь на новом месте? Ведь все вы приобщались не просто к незнакомому делу, а как бы шагнули в неизвестность. Какие тогда возникли ощущения?

Наш вопрос вызывает у летчика-космонавта легкую, чуть озорную улыбку. Он молча посматривает на нас, словно не решаясь начать, потом с той же усмешкой отвечает:

— Сказать по правде? Пожалуй, не поверите. Сперва мы поднялись чуть ли не на вершину. А затем конфуз получился. Конечно, ощущения были неважные. Произошла вот какая история. В первый день нам кое-что рассказали — о нашей новой профессии, о будущем рассказали. Ребята задумались: невиданное доверие нам оказывают. А кто мы? Простые, самые обычные летчики. Кое-что, понятно, испытали. Но все же небеса — одна стихия, а космос — другая. До него еще дотянуться надо. Тут, видать, закваска особая нужна. И все же, думаем, действительно, не боги горшки обжигают. Приняли решение: что от нас зависит, исполнять на совесть. Вот так сидим, рассуждаем. А время-то позднее, недалеко до рассвета. Забыли, что нам командир наказал: пораньше ложиться спать. Распорядок у нас теперь строгий.

Уснули поздно. А утром физорг свистит под окнами — на зарядку. Кое-кто сразу выбежал на улицу, а кое-кто задержался — не сразу проснулись. Прячем глаза: стыдно. В первый же день шлепнулись в лужу. А мы ведь слово дали друг другу: учиться на совесть. Физорг оглядел нас, спрашивает: «Ну, что с вами делать?» Мы молчим. Вдруг кто-то отвечает: «Еще не привыкли мы к новому распорядку. Придется купить будильники». Это Гагарин предложил. Он сам и привез их, будильники. Выручил группу. Скоро, правда, о часах мы забыли — освоились с новым режимом. От него ни на шаг. А Гагарина приметили. Он стал старшиной группы.

— Не думайте, что он какой-то особенный, — дополняет летчик-космонавт. — Юрий — самый земной человек. Все человеческое ему не чуждо. Но мы его очень уважаем и как человека, и как старшего группы. Группа у нас дружная, сплоченная. Ходим все вместе, в командировку едем вместе и отдыхаем вместе. Только перед выходным днем разгорается спор. Один тянет в театр, другой — на стадион, третий — в библиотеку. Разные у нас наклонности, интересы. Проще всего помахать рукой и разойтись. Но мы не расходимся. Группой отдыхать веселее. Гагарин, видно, чутьем улавливает, когда и что подсказать товарищам. Он ничего не навязывает, просто, с улыбочкой посоветует, и все настраиваются на его «волну».

К нам подходят другие летчики, подключаются к разговору. Каждый вспоминает что-то свое, и перед нашими глазами возникают такие картины.

На стадионе начинается футбольная встреча старых соперников — летчиков и обслуживающего персонала. В воротах Юрий Гагарин. Он вратарь. Товарищи как-то определили: «У тебя быстрая реакция, сильные прыжки. Ты же прирожденный вратарь». И они не ошиблись: Юрий самоотверженно защищал ворота, брал даже трудные мячи. Ему и самому понравилось играть вратарем.

— Кто забьет гол, тот получит гостинец, — кричит он соперникам.

Такая привычка у Гагарина: по всякому поводу раздаривает гостинцы. Карманы у него частенько набиты яблоками, конфетами. А теперь он своим обещанием как бы подзадоривает соперников: попробуйте, мол, забить гол. Те стараются, но мяч как нарочно не влетает в ворота. Нелегко провести «прыгучего» вратаря. После игры Юрий на виду у всех раздает гостинцы ребятишкам.

Однажды Гагарин привез из города на грузовике мебель. Летчики выскочили из своих квартир, начали ее разгружать. Так уж у них повелось: прежде всего окажи помощь товарищу, а потом думай о себе. Один из летчиков с удивлением проговорил: «Тут же одни телевизорные столики. Зачем столько?» — «Не соображаешь? — отозвался Гагарин. — Я с запасом привез. Кому надо — берите». Один столик оказался лишним, в комнате у холостяков не было телевизора. «Я же сказал: с запасом привез, — засмеялся Юрий. — Стол есть, завтра поедем за телевизором».

В конце лета Юрий Гагарин часто тянул своих товарищей за грибами. Не удивляйтесь, он хотя и космонавт, но тоже любит собирать грибы, как и многие из нас. С каким удовольствием он бродит по лесу, аукает, показывает, какие нашел боровики. Руки у него в клейкой грибной кожуре. Помахивает березовой палкой. Заядлый грибник — и только. А потом он резвится, как ребенок. Устроит кучу малу, и не поймешь, кто наверху, а кто внизу. Под конец присмиревший сядет на поляне, о чем-то думает, мечтает. А может, просто наслаждается лесным царством. Рядом присаживаются товарищи. Вкусно, ароматно пахнет в лесу, голосисто заливаются птицы. Разве можно о чем-то говорить в такие минуты? Слова кажутся мелкими, пустыми перед сказочной красотой природы.

Сейчас Юрий Гагарин — первый в мире космонавт, знаменитый герой. Но он был и остался простым, радушным, скромным сыном Земли.

Кто впервые видит этого обаятельного, доброго человека, слышит его искренний смех, наверное, не подумает, что он обладает крепкой, даже железной волей. Да и трудно подумать: ведь часто такие черты не уживаются в людях рядом.

Сила его характера была известна еще в училище. Бывшие учителя Юрия часто вспоминают баскетбольные встречи. Ох, уж этот баскетбол! Какие он вызывал треволнения у болельщиков, особенно когда на спортплощадке появилась ранее никому не ведомая «гагаринская команда». Юрий ее сколотил, обучил и, можно сказать, вывел на широкую арену. И произошло почти чудо. Молодая команда выиграла встречу у старшеклассников.

В раздевалке капитаны обеих команд мирно сидели на диване и разбирали игру. Юрий делился своим секретом:

— Почему вы проиграли? Думаешь, мы сильнее, техничнее? Ничего подобного. Напором взяли. Решили так: пусть измотаемся, но не опозорим себя. А вы раскисли. Я не думал, что так легко выиграем.

Соперник с уважением посмотрел на Юрия: видать, крепкий парень.

Позже таким же взглядом окинул Юрия и его инструктор капитан Ядкар Шакирович Акбулатов. Он летал со своим воспитанником в паре. На тренировке инструктор решил быть ведомым, а курсанту приказал идти ведущим. В этой роли Гагарин выступал впервые. Но как тонко, четко строил он маневр, как смело и твердо принимал решения! Акбулатов восторгался волей напарника: «С таким ведущим можно хоть прямо в бой. Не растеряется».

Весной, когда Гагарин служил на Севере, его послали в зону для отработки новых упражнений. Ничто не предвещало непогоду. Но это была тишь перед бурей. Едва Гагарин выполнил последнее упражнение, как вокруг потемнело. Вспышкой мелькнула догадка: заряд!

Снежная лавина отрезала летчика от аэродрома. Юрий хладнокровно определил ветер, время, высоту, запас топлива. Несмотря на многочисленные трудности, вывел самолет в район аэродрома. Рассчитать посадку с ходу не удалось. Истребитель, как пчела, потерявшая улей, долго кружился над долиной, будя тревогу у всех, кто ждал его на земле. Наконец, он совсем низко вынырнул из белой пучины и остывшие в высоте колеса чиркнули спасительную полосу.

— Не каждый летчик посадит машину в таких условиях, — сказал тогда командир.

Раньше Юрий не часто прыгал с парашютом — всего четыре раза. Это были простые прыжки, знакомые каждому летчику. Летчики-космонавты начали осваивать сложные, особенно часто — затяжные, и спуск на воду. Врач тщательно обследовал каждого из них. У Гагарина, как всегда, оказался ровный пульс и, по определению психолога, «эмоции стенического характера». Иначе говоря, никакого страха и волнения.

— Кто начнет первым? — спросил инструктор, заслуженный мастер спорта, и посмотрел на Гагарина.

— Юра, некоторые ребята больше прыгали, чем ты, — шепнул сосед. — Может, они и начнут? Сам понимаешь, первому труднее.

— Ничего, раз надо, то надо, — также шепотом ответил Гагарин и шагнул вперед.

При длительной задержке парашюта он попал в штопорное положение. Неприятное явление. Вращаешься вокруг собственной оси и, кажется, будто с огромной силой ввинчиваешься в воздух. Тело ослабевает, в глазах режет, в голове свинцовая тяжесть. Гагарин вспоминает, чему его учил инструктор, и ценой огромной воли мобилизует себя, раскидывает руки и ноги, действует ими словно рулями. Тело становится устойчивым. Он приземляется благополучно.

Врач снова тщательно обследует Гагарина. Пульс ровный, эмоции стенического характера. Товарищи смотрят на Гагарина потеплевшими глазами. Так всегда смотрят на людей, которые спокойно, уверенно идут на трудное дело, показывая пример другим.

Недавно спросили одного из руководителей «космического мира»:

— Видимо, кандидатов на первый полет в космос было немало. Почему послали именно Юрия Гагарина?

— Пожалуй, по двум основным причинам. Во-первых, он жизнерадостный, бодрый человек, способен даже при трудной ситуации запеть... А во-вторых, в нем огромная воля, сила духа. Такие люди и в космосе ведут себя, как на земле. А точнее сказать, в нем проявились все качества, которые необходимы для летчика-космонавта.

— А мне больше всего нравится в Гагарине жажда знаний, — говорит инженер, готовивший Юрия к полету. — Иногда поражаешься, сколько он читает, как копается в сложных чертежах, схемах! Может ночами сидеть и не устает. А потом приходит к командиру, предлагает: «Хорошо бы у нас создать специальный технический кружок». Он хорошо знает труды Циолковского, Можайского, Чаплыгина. Это человек с высоким уровнем интеллектуального развития.

В части вспоминают такой случай. Один из крупных ученых-инженеров, человек, у которого, как говорят, сосредоточены в руках все космические нити, проводил у летчиков-космонавтов экзамены. К доске вышел Юрий Гагарин. Ученый решил испытать: сможет ли летчик решить сложную инженерную задачу? «Если трудновато, скажите сразу, — предупредил он. — Я не буду в претензии и не снижу отметку». Гагарин сказал: «Попробую». Он исчертил одну доску формулами, потом перешел на другую. Юрий предлагал свой, непривычный даже для ученого ответ. Он решал быстро, уверенно, словно у доски стоял не летчик, а опытный конструктор. Ученый удивленно развел руками: «Откуда у него такие знания?» Когда Юрий поставил точку, экзаменатор подошел к нему и обнял. «Спасибо, мой друг, — взволнованно проговорил он. — Поверьте мне: у вас исследовательский ум».

Исследовательский ум Гагарина проявился во многих делах. Однажды его вызвали в цех, показали на скафандр:

— Смотрите, все смотрите — вам лететь!

Гагарин примерил скафандр, словно средневековый рыцарь прошелся в нем по залу, что-то прощупал и сказал:

— Есть кое-какие недоделки. Давайте вместе подумаем, как их устранить.

И они начали думать вместе. Через несколько дней Юрий снова надел скафандр и уже уверенно сказал:

— Все в порядке.

Летчик-космонавт Гагарин — не просто исполнитель дерзновенных замыслов ученых, он и сам творец нового.

Бывают минуты, когда человек вдруг ощущает потребность что-то осмыслить, что-то вспомнить. И он задумывается над своей жизнью не просто так, на досуге, а серьезно. Толчком к этому бывают порой самые незначительные, иногда случайные впечатления.

Как-то летчики-космонавты ходили в картинную галерею. С интересом, не торопясь, разглядывали знакомые полотна. Одна картина привлекла особое внимание. Летчики увидели ее издали и остановились удивленные. Полотно это не шедевр, поэтому и знакомо им раньше не было. Весенняя российская природа. Ветер разгоняет тучи. На пригорке стоит паренек. На нем большие, видно, отцовские сапоги. Он запрокинул голову — провожает летящих журавлей. Вот и все, что изобразил художник. Но летчиков картина растрогала. Один из них прошептал:

— Знакомый мальчуган.

— Знакомый, — ответил Гагарин. — Только название не подходит: «Будущий поэт». Не поэтом стал этот мальчишка — летчиком. Журавли позвали его за собой. И он полетел.

— А может, поднялся повыше журавлей? В стратосферу?

— Возможно, и дальше взлетит. Повезло мальчишке: в интересное время родился.

Детство Гагарина было такое же, как и у мальчишки на полотне: в отцовских сапогах, с весенним криком журавлей, в первых мечтаниях «взлететь на небо». Что ж, его мечта не оказалась волшебным сном, она не растаяла, как утренний туман над росистым лугом. Мальчишка исполнил свою мечту — взлетел в небо. Повыше журавлей. Верно сказал один из летчиков: «Повезло пареньку. В счастливое время родился».

О журавлях сложено много песен, а смысл в них почти один: пролетают птицы, а люди с грустью их провожают, остаются в тоскливом одиночестве на земле. Есть какой-то надрыв, какая-то безысходность в этих мелодиях. Наверное, писали их люди со слабой, измученной душой. Многим нравятся такие песни, но Гагарину они не по душе. Не совпадают с внутренним его настроением. А вот картина понравилась.

Он увидел в ней жизнь, человека, мечтающего о счастливом чувстве окрыленности.

Удивительная сила в искусстве, оно помогает взглянуть в будущее. «Возможно, и дальше взлетим», — сказал кто-то из летчиков. Он высказал общую мечту. И мечта эта — не из волшебных снов, она порождена самой жизнью. Такое сейчас время — сбываются самые крылатые, дерзновенные замыслы. Может быть, Гагарин или кто-нибудь из его друзей еще на другую планету полетит. Ведь самые сложные планы еще впереди!

Подполковник Н. МЕЛЬНИКОВ