ГЛАВА VII

ЭКСПЕРИМЕНТЫ, ЭКСПЕРИМЕНТЫ...

«Беалуца» = Беа + Луца? — Когда воет сирена... — Поспешай не спеша! — Как у космонавтов со слухом? — Хитроумный «Балатон». — Солнце в путах атмосферы. — Розыгрыш электронного сторожа. — «Берци, не крути головой!»

Сегодня, 30 мая, наш четвертый день в космосе и третий — совместной работы с основным экипажем станции. Начинаем его с технологического эксперимента «Беалуца». Цель опыта — сугубо практическая, земная. Изучив, как в идеальных условиях невесомости и космического вакуума образуется сплав алюминия и меди, специалисты надеются использовать результаты для улучшения технологии непрерывной разливки стали и сплавов, разливки в формы для изготовления разных специальных изделий.

Эксперимент венгерский, подготовлен Институтом железа Министерства черной металлургии Венгрии и Институтом космических исследований АН СССР. Говорят, его название образовано из имен жен специалистов, подготовивших эксперимент. Зовут их Беа и Луца. Будто бы руководитель работ стимулировал таким образом творческую активность своих сотрудников... Не знаю, так ли, но романтично и звучит красиво.

Берци хорошо подготовился к технологическим экспериментам, все у него спорится. Сейчас он работает возле первой шлюзовой камеры, крутит ручки, нажимает рычаги...

Вдруг... Что такое?! Воет сирена!!! А срабатывает она только в самых экстренных случаях. Мигом оборачиваюсь к электронному сигнальному табло. Этого еще нам не хватало — тревожно мигает красный проблесковый транспарант, сообщающий о негерметичности рабочего отсека!

Термин «герметичность» и его производные много раз появлялись на страницах этой книги, и всякое упоминание о ней связано с непроницаемостью для воздуха наших скафандров, отсеков корабля «Союз», станции «Салют». Представьте себе огромное тонкостенное сооружение, в котором множество — несколько сотен — тщательно заделанных отверстий, а само оно состоит из состыкованных между собой секций. Это и есть «Салют» с загерметизированными стыками и отверстиями для электрических и гидравлических цепей, соединяющих аппаратуру и агрегаты внутри и вне станции. Нетрудно понять, что надежная изоляция такого «решета» при условии, что в «Салюте» поддерживается нормальное атмосферное давление, а за бортом глубокий вакуум, невообразимый холод в тени и жара на освещенных Солнцем местах,— сложнейшая инженерная проблема. Специалисты справились с ней, но предусмотрительно оснастили станцию датчиками, которые даже при незаметном экипажу падении давления подают сигнал тревоги.

По инструкции надо бы прихватить скафандры и разбежаться по своим кораблям, закрыв за собой люки. Однако что-то тут не так, ведь конструкция орбитальной станции очень надежна, никогда не было даже намека на что-нибудь похожее. Мимо проплывает Леня Попов, вглядывается в табло, спрашивает:

— Что же вы не бежите?

— А что бежать-то? Подумать надо.

— Ну-ну, подумайте. Правда, тут и думать нечего. Вы что сейчас делали? Ты, например, Берци?

— Патрон доставал из «Сплава».

Ну теперь все ясно... Установка-то находится в шлюзовой камере, чтобы извлечь патрон, ему пришлось подать в камеру воздух из станции. И хотя утечка при этом была минимальная, давление в станции чуточку упало, и электронный сторож дал сигнал разгерметизации. Что ж, он свое дело сделал, а вот мы... Должны ведь были заранее предусмотреть такое, да забыли. За это и наказаны. Что ни говори, а было неприятно, когда завыла сирена.

Основной экипаж, конечно, знал, что случилось, и предвкушал поглядеть, как мы драпанем в спускаемый аппарат.

Мы панике, правда, не поддались, но поволновались. Получилось что-то вроде незапланированной тренировки.

После этой, в общем-то ерундовой, встряски нетрудно себе представить ощущения Николая Рукавишникова и его болгарского напарника Георгия Иванова, у которых произошла авария с основным двигателем корабля. Как мы тогда волновались в Центре управления полетом! Но мы-то, болельщики, не принимали прямого участия в управлении операцией... А вот тем, кто был на связи с терпящим бедствие экипажем — разработчикам космической техники, ведущим специалистам,— пришлось пережить тревожные часы. До утра никто из них не сомкнул глаз: искали возможные причины аварии, выход из создавшегося положения. Было ясно, что произошли неполадки с основным двигателем, но в порядке ли резервный, дублирующий? Готовясь к самому худшему, проанализировали и варианты отказа обоих «движков»: как экипажу быть в этом случае, как без маршевых двигателей корабль вернуть на Землю? Рассмотрели даже такой, я бы сказал, фантастический вариант, как сближение корабля со станцией и далее торможение всего комплекса, сход с орбиты. К счастью, он не понадобился. Экипаж с честью, в высшей степени профессионально сумел сладить с редчайшим отказом.

Профессионализм в нашем деле — это не только способность не терять головы, не поддаваться панике в сложных ситуациях. Как правило, непредвиденные осложнения связаны с какими-то неполадками в технике, и чтобы знать, как реагировать на отказ, необходимо заранее проигрывать возможные ситуации на тренажерах. Ну, а если в реальном полете возникла непредвиденная ситуация, которую и предусмотреть-то никто не мог, значит, быстро, но не спеша все проанализируй, попробуй представить, чем вызван отказ и как его устранить. Отменное знание техники, множество тренировок в штатных и нештатных ситуациях, практический опыт полетов — вот что придает космонавту спокойствие, помогает сохранить трезвой голову даже в непредвиденных обстоятельствах.

...За всеми хлопотами чуть было не забыли об эксперименте «Аудио», подготовленном специалистами из ГДР. Берци, молодчина, быстро оправился от встряски и, приговаривая: «Нас не удалось напугать», почти уже выполнил необходимые замеры. Они несложные — надо определить, насколько изменяется чувствительность нашего слуха в невесомости и уровень шумов на станции.

— Берци, что у тебя получилось? Не оглох?

— Нет вроде. Вот результаты.

— Что же, в общем-то есть изменения, правда незначительные. Где ты уровень шумов измерял?

— Здесь наверху, на конусе аппаратуры...

Попробую и я, хотя и не очень-то верю, что в невесомости меняется острота слуха. Какие для этого могут быть причины? Да, так и есть — слышу нормально. Быстренько заканчиваю эксперимент. Чего не сделаешь ради науки...

Еще один медико-биологический эксперимент — «Работоспособность», очень интересный и, на мой взгляд, объективно оценивающий реакцию испытуемого, его способность точно и быстро обрабатывать оперативную информацию. Тестирует тебя прибор «Балатон», созданный по заказу советских специалистов венгерской промышленностью. «Идеолог» эксперимента славный симпатичный венгр Янош Хидек был вместе с нами на космодроме и просил очень внимательно отнестись к предстоящему испытанию.

Внешне прибор напоминает портативную вычислительную машинку: на передней панели — окошко, в котором высвечивается цифровая или буквенная информация. Ты же должен реагировать на вводные данные и нажимать соответствующие кнопки. Программ множество — от простых до сложнейших. Есть и звуковой канал — через наушники прибор выдает сигналы, подобные азбуке Морзе. Звук как бы раздваивает внимание: следя за цифрами, ты должен еще и подсчитать, сколько слышал коротких и сколько длинных гудков.

Прибор суммирует, сколь успешно испытуемый справился со всем тестом, определяет реакцию и сообразительность в решении отдельных задач. В результате медики получают данные о способности космонавта обрабатывать информацию в разных условиях, скажем, в начале рабочего дня, в середине, в конце.

Интересная особенность прибора «Балатон» — он оценивает и то, каких усилий стоит космонавту справиться с тестами. Сбоку — лунки для пальцев, куда встроены датчики кожно-гальванического сопротивления. Если пальцы потеют, сопротивление падает и прибор засекает: клиент напрягается, хотя и успевает реагировать на информацию. Улавливает он и учащение пульса и тут же, как бы в порядке обратной связи, подает в наушники высокий, почти визгливый сигнал. В этом случае оставляй сложные задачи, переходи на простенькие, успокаивайся. Привел себя в порядок, и это тут же замечает прибор: в наушниках по-прежнему спокойный, добродушный звук. Кстати, быстрота, с которой приходит в порядок пульс, тоже ценная информация для врача — по ней он может судить о степени возбуждения космонавта.

К сожалению, создатели прибора рассчитывали на тонкие, музыкальные пальцы: мои же просто-напросто не входили в лунки.

Забираюсь в дальний угол переходного отсека, здесь тихо, ничто не отвлекает внимание. А это очень важно в поединке с таким прибором. Так по первым результатам видно, что проделываю все в том же темпе, что и на Земле,— я ведь немало повозился с «Балатоном» еще при подготовке к полету. Но окончательный вывод сделает Янош Хидек, и, если изменения все-таки есть, это тоже небезынтересно для науки.

У «Балатона», на мой взгляд, большие перспективы не только в космонавтике. Он может сослужить добрую службу при обследовании пилотов, водителей всех видов транспорта, диспетчеров, операторов перед ответственной работой на пультах управления. А как удобен он для медсестер интенсивной терапии, которые сутками напролет следят за состоянием больного. Ведь за какой-нибудь десяток минут прибор позволяет исчерпывающе определить психомоторные параметры, работоспособность.

Как бы для разнообразия следующий эксперимент совершенно другого свойства. Он называется «Деформация» и призван установить, насколько меняется «геометрия» орбитального комплекса от неравномерного нагрева солнечными лучами станции и состыкованных с нею кораблей. Даже на Земле, где всегда есть конвективный теплообмен между солнечными и теневыми местами, вполне ощутима разница в их нагреве. В космосе же «пустая» среда не проводит тепло, и солнечная сторона станции нагревается до плюс 100-120 градусов. Конструкторы предусмотрели столь тяжелый для материалов температурный режим и оснастили станцию экранно-вакуумной тепловой изоляцией. Как можно догадаться по названию защиты, экранирование ограждает корпус станции от нагрева лучами, а вакуум, отделяющий корпус от экрана, работает как теплоизолятор.

Тем не менее в полном соответствии с физическим законом о том, что при нагреве тела увеличиваются, а при охлаждении сжимаются, станция и корабли деформируются, изгибаются и даже скручиваются относительно продольной оси. Кроме того, нарушение идеальной, исходной формы комплекса сказывается и на точности измерений с помощью разных бортовых оптических приборов. А раз так, то вполне возможны погрешности в ориентации, при навигационных измерениях.

Но как заметить изнутри деформацию комплекса? Даже если выйти за его пределы, за что зацепиться в этом безопорном пространстве, чтобы из какого-то постоянного положения по отношению к станции измерить величину изгиба и скручивания? Нет, и выход в открытый космос никак не поможет эксперименту. Единственный ориентир, который в данном случае можно считать неподвижным,— Солнце. Его мы и фотографируем из разных точек комплекса, по-разному ориентируя «Салют» и «Союзы» по отношению к солнечным лучам. Контур светила фиксируется на оптическом приборе, снабженном специальной сеткой.

Заняв позиции в обоих «Союзах» и в орбитальной станции, фотографируем Солнце через пять минут после конца ориентации, через час, через два. На Земле специалисты проанализируют, как изображение светила «гуляет» по сеткам оптических приборов в разных концах комплекса, подсчитают величины изгиба и скручивания, дадут поправки, которые из-за деформации станции нужно учесть при ее ориентации.

Еще один очень важный оптический эксперимент проделали мы с «Днепрами». Первые экспедиции на станции «Салют-6» установили: в зависимости от высоты над земным горизонтом Солнце представляется наблюдателю меняющейся формы — от привычного круга до ярко выраженного овала. Сориентировав комплекс на светило, мы спроецировали его изображение на специальный экран. В начале эксперимента, который назывался «Рефракция», на полотне высветился яркий круг диаметром около полуметра. Когда Солнце погрузилось в атмосферу и стало изменять свою видимую форму, мы фотографировали его изображение на экране.

Столь явные метаморфозы светила прекрасно характеризуют плотность и температуру воздуха на разных высотах. Успех эксперимента «Рефракция» сулит большие удобства в оперативном и простом измерении этих важнейших параметров атмосферы. Ведь фотографировать из космоса можно сколь угодно часто, а для таких измерений с Земли приходится запускать метеорологические зонды или ракеты.

Вообще-то на «Салюте-6» сделано немало новых работ, очень высоко оцениваемых специалистами. Одна из них — эксперименты с кристаллами кадмий-ртуть-теллур, имеющими сегодня огромное «земное» значение.

Все знают теперь об инфракрасной технике, позволяющей видеть в полной темноте, когда слеп любой оптический прибор. «Освещением» служат тепловые лучи, испускаемые предметами. А так как температура в разных местах объекта разная, лучи по-разному рисуют на инфракрасном «фотоматериале».

Весьма перспективна такая техника, например, в медицине. Ведь любой воспалительный процесс всегда сопровождается «местным» повышением температуры. Медицинский прибор — тепловизор поможет врачу на ранней стадии болезни разглядеть ее очаг. Нужно ли говорить, как важно располагать столь всевидящей диагностической аппаратурой.

Один из лучших материалов, способных превращать инфракрасные лучи в видимое изображение,— кристаллы кадмий-ртуть-теллур. Но вырастить их на Земле очень сложно: компоненты настолько отличаются друг от друга по плотности, что и в расплаве смешиваются плохо. Попробуйте, например, смешать воду и подсолнечное масло: стоит вам зазеваться, и легкое масло тут же всплывет, смесь расслоится... То же самое в земных условиях происходит и с кадмием, ртутью и теллуром. Чтобы получить качественные кристаллы, приходится слитки выдерживать в печи по полгода.

Иное дело — приготовить раствор и дать ему кристаллизоваться в невесомости. Так как разница в удельном весе здесь не имеет значения, смесь получается равномерной, срок выдерживания слитков сокращается в космосе до 130 часов: именно за такое время на установке «Сплав» получены отличные, по оценке специалистов, кристаллы...

...Еще в пору полета на «Салюте-6» грузовой «Прогресс» доставил на орбиту посылку с установкой «Испаритель». Для ее рабочего блока Рюмин и Ляхов высвободили шлюзовую камеру, где находилась установка «Сплав», и приступили к исследованиям; предстояло, в частности, нанести на титановые пластинки серебряные покрытия разной толщины.

Но первое включение и тестовые проверки разочаровали специалистов и экипаж: оказалось, что настроенная в лабораторных условиях установка требует при работе сложной дополнительной регулировки. Это было неожиданностью, ведь подобного рода операцию экипажу не приходилось выполнять во время наземных тренировок. И тем не менее после консультаций специалистов, обмена мнениями с Центром управления космонавты сумели успешно справиться с доводкой, «Испаритель» заработал.

Установка действует так: электронно-лучевая пушка создает поток электронов, который устремляется на тигель с серебром. Температура при «обстреле» порядка 1400 градусов, серебро еще не кипит, но, интенсивно испаряясь, оседает на титановую пластинку.

Замечу, что все это происходит в вакууме, в невесомости, где расплавленный металл так и норовит «выпрыгнуть» из тигля. Разработчикам «Испарителя», специалистам киевского Института электросварки имени Е. О. Патона, пришлось немало потрудиться, чтобы решить эту головоломку. Прежде чем послать установку на орбиту, они испытали ее важнейшие элементы даже на самолете-лаборатории, где создавалась кратковременная невесомость.

Рюмин и Ляхов получили около 20 образцов с таким покрытием и выяснили самое главное: металл не выплескивается из открытых тиглей, покрытие получается зеркальным и не уступает лабораторному. Анализируя те эксперименты, на одной из пресс-конференций руководитель лаборатории Института электросварки В. Лапчинский сказал: «Сейчас проводились опыты по нанесению металлических покрытий, но в принципе с помощью нашей установки можно наносить и другие материалы, используемые в космической технике для оптических, защитных и терморегулирующих покрытий. Вся установка «Испаритель» весит 24 килограмма, а электронно-лучевая пушка, являющаяся ее «сердцевиной», всего полтора. Причем этот вес можно снизить и создать портативный ручной испаритель, которым могут пользоваться космонавты для ремонтных работ в открытом космосе. На летающей лаборатории мы проводили такого рода опыты. Испытатель в скафандре успешно наносил покрытия ручной установкой. В будущем, когда развернутся монтажные работы на орбите, установки типа «Испаритель», как ручные, так и автоматические, найдут широкое применение».

Будущее, которое помогут приблизить потомки нынешнего «Испарителя»,— это, например, сооружение в космосе гигантских антенн радиотелескопов. Но зачем они, если сегодняшние сдвоенные телескопы, отстоящие друг от друга на расстояние в тысячи километров, могут фиксировать положение космических объектов с высокой точностью? Увы, земная техника пасует, если в иных галактиках надо нащупать не так давно открытые компактные источники радиоизлучения — квазары, пульсары, космические мазеры, активные ядра галактик с весьма малыми угловыми размерами. Скажем, пульсары, отдаленные от нас на сотни, а то и тысячи световых лет, столь невелики, что даже на территории Москвы могло бы разместиться около десятка таких сверхплотных шаров! Никакая земная установка не найдет в дальних мирах эти и другие объекты, возможно посылающие нам периодически информационные сигналы.

Выход — в переносе «космических глаз» (или «ушей?») в мир, где гравитация не накладывает ограничений на размеры сооружений. Там они могут быть как угодно большими, их можно последовательно, по мере доставки с Земли конструкционных материалов, наращивать практически до какой угодно величины. Тысячи, десятки тысяч сверкающих металлических пленок понадобятся для этих антенн, и их сделают здесь, на орбите, с помощью установок, подобных «Испарителю». Ведь на «Салюте» Рюмин и Попов уже получили, осадив пары меди, золотистую фольгу, причем не только гладкую, но и профилированную, гофрированную...

Конечно, «эфирные поселения» с обитателями — людьми многих научных профессий, в том числе космическими монтажниками, сооружающими циклопические радиотелескопы, и астрофизиками, которым работать на этих приборах,— еще неблизкое будущее практической космонавтики. Чтобы приблизить его, научиться выполнять в чуждом человеку мире созидательную работу, нам надо победить невесомость, космический вакуум, сверхнизкие температуры... Вот почему «Днепры» изо дня в день изнуряют себя велоэргометром и бегущей дорожкой, а мы, недолгие гости орбитальной станции, проделываем все новые и новые медицинские эксперименты.

Сегодня нам предстоит примерить новые пневматические костюмы, которые, по мнению врачей, уменьшают прилив крови к голове. Задуманы они так: накладные манжеты на ногах, создавая некоторое избыточное давление на мягкие ткани, а значит, и сосуды, станут препятствовать оттоку крови. «Примерка» состоится во время очередного сеанса связи — телеметрия покажет, сбудется ли эта надежда врачей?

На мой взгляд, космонавтам-профессионалам, людям тренированным, это ухищрение медиков вряд ли поможет. Другое дело — люди не богатырского здоровья, которые, я верю в это, когда-нибудь тоже будут работать в орбитальных лабораториях. Им костюм может быть и поможет. Не исключаю, правда, что я необъективен: не слишком люблю медицинские эксперименты...

— Берци, начинай ты! Лучше все-таки, если подопытный хотя бы нейтрален к такой новинке, а не предубежден, как я... И потом, ты с удовольствием выполнял медицинские эксперименты... А я в другом сеансе связи. Ладно?

Помогаю добровольцу надеть доспехи, закачиваю в манжеты воздух.

— Какое давление?

— Сорок миллиметров.

Опять подключаю всю медицинскую аппаратуру к пульту. Так, теперь ждем связи.

— Берци, не крути головой! — слышим вдруг мелодичный голос Тамары, проводящей с нами эти эксперименты.

— Что это за «не крути головой»! — вступаюсь я за Берталана. — Совершенно спокойно стоит человек, никому не мешает! Ты лучше скажи, какие у него данные...

— Данные как данные, нормальные. Значит, и самочувствие нормальное... — как всегда загадочно отвечает Земля. — Сразу не видно. Врачи посмотрят, скажут, что к чему.

Пусть смотрят, нам не жалко. Долго еще Берци «не крутить головой»? Пять минут.

— Ну, Берци, что ты чувствуешь? Отливает кровь от головы? С виду что-то не заметно...

Сеанс связи закончился, а с ним и наше подтрунивание над медиками. Шутки шутками, но каждый понимает, какое важное, пусть и хлопотное, для нас дело делают врачи, специалисты по космической медицине. Они удивительно заботятся о нашем хорошем самочувствии, думают о будущих экипажах орбитальных станций, которые благодаря стараниям медиков смогут гораздо дольше работать на орбите...

Вдруг — такие звуки всегда вдруг! — снова надрывный вой сирены. И снова на табло тревожный транспарант: «Негерметичен рабочий отсек». На этот раз, похоже, что-то серьезное, ведь в шлюзовой камере — я твердо это знаю — никто не работал...

— Никто, ни сейчас, ни раньше,— подтверждает Попов, тоже подплывший сюда, к пульту люминесцентной сигнализации.

— Леня, надо поступить по инструкции, быстро измерить давление мановакуумметром!

Прибор в течение минуты определяет, падает ли давление воздуха в рабочем отсеке. Если да, значит, утечка, и тут уже самое время разбегаться по своим кораблям... Засекаем. Семьсот шестьдесят девять миллиметров. Пускаем секундомер. Тридцать секунд... Стрелка прибора стоит. Сорок пять секунд — стоит. Девяносто секунд — нет изменений!

— Уф-ф! Уже легче... Если и есть утечка, то небольшая.

— Наверное, ложное срабатывание датчика!

— Ложное? А может, он просто пошутил?!.

— Ну и шуточки! Давай все-таки еще измерим... В томительном ожидании проходит еще пять минут. Стрелка мановакуумметра стоит не шелохнувшись.

— Прямо какой-то фокус, да и только,— уже облегченно недоумеваем мы. — Будем считать, что техника просто захотела нас немного потренировать. Чтоб не теряли бдительность...

...Скоро очередной сеанс связи. И хотя страсти и волнения еще не улеглись до конца, надо готовиться мне к медицинскому эксперименту. Как ни хитрил, но никуда не деться. Берталан с каким-то особым усердием помогает надевать пневмокостюм, подключает аппаратуру. Наверное, радуется в душе, что сейчас его черед командовать: «Не верти головой, стой спокойно!»

— Ладно, Берци, и это вытерпим. «Нет проблем!» Как любим мы повторять эту фразу, родившуюся еще в период подготовки к советско-американскому полету.

Стараюсь делать вид, что невозмутим и в жизни нет занятия приятнее, чем испытывать эти резиновые манжеты. Берталан хлопочет над датчиками, а с Земли просят то передвинуть их с затылка на шею, то со спины на грудь.

— Теперь закройте, пожалуйста, глаза и задержите дыхание секунд на десять! «Орион-2», поддуйте давление до сорока!

— Есть сорок! — тотчас же отзывается исполнительный Фаркаш.

— Поделитесь впечатлениями! Какой у него цвет лица?

— Цвет лица загорелый! — встревает Рюмин, очень довольный, что не он на этот раз попал в заботливые, но такие жесткие руки врачей.

— А вы не шутите, вам всем пример надо брать с Берталана!

У Берци довольная физиономия: что, мол, съели!..