140 суток над планетой
Снова зажглись окна «Салюта-6». Саша Иванченков первым вплыл в переходный отсек станции и включил освещение. Через несколько минут мы оказались в рабочем отсеке, где предстояло провести весь полет, жить, работать, спать, выполнять намеченный комплекс научных исследований. На столе нас ожидал сюрприз. Под резинкой аккуратно закреплены космический хлеб и две таблетки соли. «Добро пожаловать, дорогие друзья!» — приглашали нас Юрий Романенко и Георгий Гречко, которые были хозяевами станции до нас. Приглашали очень тепло, традиционно по-русски — с хлебом-солью. И нам на какой-то миг показалось, что наши друзья здесь, на станции. Осмотрелись. Да, присутствие Романенко и Гречко ощущалось во многом. Аккуратно закреплены под резинками бортовая документация, фотоаппараты. В отсеке над столом приема пищи установлены новые контейнеры с питанием. Рядом в целлофановой упаковке закреплен шоколад. Кто-то из ребят оставил деликатес для нас.
Центр управления полетом ждал от нас первый репортаж. Мы включили телекамеру, хотя к этому моменту устали довольно сильно, стали говорить об ощущениях и впечатлениях от первых минут пребывания на станции, в нашем родном доме, как мы его назовем чуть позже. Ритм жизни в космосе строг и суров. Хочется прильнуть к иллюминатору, всмотреться в проплывающую Землю, полюбоваться красочными заходами солнца. Однако программа требует иного. Смотрим на часы: надо начинать расконсервацию. Это процесс трудоемкий, но интересный. Включаем все необходимое для жизни: систему кондиционирования воздуха, вентиляцию отсеков, систему терморегулирования, задействуем систему контроля герметичности. Земля требует выполнить минимум необходимых операций и отправляться на отдых. Было желание сделать больше и больше увидеть, но усталость взяла свое. Залезли в спальные мешки и уснули крепким безмятежным сном.
Я не собираюсь хронологически и документально воспроизводить все сто сорок суток полета. Это неинтересно для читателя. В космосе, как и на земле, не всегда праздник. Есть дни памятные, запоминающиеся навсегда, есть простые, незаметные, но заполненные напряженной работой. Есть и плохие, когда что-то не получается в работе, когда злишься и напрягаешься, как струна, а толку мало. Бывает, что и ошибку в эксперименте допустишь. Горько потом на душе, слезы наворачиваются. Мой рассказ о другом: как мы жили, как относились к работе, к опасности, друг к другу, как искали новое, не известное никому. Короче говоря, хочется рассказать о жизни на станции. Ведь очень часто спрашивают, что было самым трудным в полете? Этот вопрос задавали журналисты всем летчикам-космонавтам.
Самым трудным и самым сложным в течение всего времени работы в космосе было отслеживание времени. Да, да, и еще раз да! Следить за временем в полете невыносимо сложно. Представьте себе цену одной секунды. За одну секунду станция пролетает почти 8 километров. Вся же программа исключительно строго построена на баллистических расчетах и строго рассчитанном по дням, часам и даже минутам времени для каждого эксперимента. В первые дни работы на станции сильно влечет к иллюминатору. Смотришь, например, на часы. До выдачи очередной команды еще около трех минут. Глянешь в иллюминатор, а там красочный горизонт с заходящим солнцем. Алая заря охватывает Землю, как ухватом. По краям это красивейшее явление переходит в фантастическую картину: напоминает раскрытую пасть змеи. Присутствуют все краски — как цвета радуги. Яркость их переменная, динамичная, все играет, переливается. На все это глядишь, что называется, на одном вздохе. Спохватишься, посмотришь на часы, а время выдачи команды уже прошло… Точность выдачи команд на включение приборов и оборудования не должна превышать одной секунды. Бортинженер тоже прозевал, любуясь необыкновенным чудом природы.
Я читал описания восходов и заходов солнца в книгах наших космонавтов. И вот что хочу сказать. Каждый описывал то, как распределялись цвета, по-своему. Я сорок пять суток специально наблюдал цветовую гамму во время захода солнца. Сочетание красок ни разу не повторялось и никогда не повторится, так как каждый раз меняются условия захода солнца.
Космонавты привезли много интересных наблюдений ночного и сумеречного ореола нашей планеты, описали много восходов и заходов солнца. Однако еще очень много неизвестного и непознанного таится в этих таинственно-красивых красках космоса.
Георгий Гречко, например, стал специально наблюдать заходы солнца за чистый горизонт, т.е. без облаков. И обнаружил на нем «ступеньки». Чудо, да и только! Георгий занялся изучением этих ступенек и впоследствии написал научные труды о строении нашей атмосферы, стал доктором физико-математических наук. И это результат всего лишь визуальных наблюдений и фотографирования процесса захода солнца. Так еще долго будет, потому что вряд ли удастся самым именитым ученым и конструкторам создать приборы или систему, которые были бы «умнее», чем система «человеческий мозг плюс глаз человека». Вооружить эту систему хорошими приборами — дело совсем иное.
Ошибки с пропуском времени на исполнение команд исправляются быстро. Земля дает понять, что работать надо четче и главное — без ошибок. Как и в любом деле, ошибки случаются в начале пути. Это тот период, когда еще сильны головные боли от прилива крови к голове, когда быстро наступает усталость. «Прилив» крови к голове — это образное выражение, введенное в обиход медиками. На самом же деле никакого «прилива» нет. Суть в том, что жидкость, составляющая организм, как и любая жидкость в невесомости, стремится занять форму сферы. Нас спасает наш скелет. Не будь его, все мы в космосе превратились бы в круглые, как футбольный мяч, пузыри. Это безобидное стремление жидкости занять форму сферы причиняет нам в полете много неприятностей, особенно в начале космического полета. Ощущение такое, будто повисаешь вниз головой под углом в шестьдесят градусов. Врачи разработали эффективные методики подготовки организма к такому явлению. На земле космонавты проходят специальные тренировки, находясь подолгу в висячем положении вниз головой, а за несколько месяцев до полета спят на кроватях с наклоном до 10–12 градусов так, чтобы ноги были выше головы. После таких тренировок и подготовки адаптация проходит легче. С Александром Иванченковым уже на первой неделе полета мы не испытывали неприятных ощущений от «прилива» крови. Однако резких перемещений в станции мы в первое время не делали, старались не раздражать свой вестибулярный аппарат. Работа, правда, требовала иной раз быстрых «перелетов» из одного конца станции в другой. И невесомость тут же давала о себе знать — появлялись признаки вестибулярного расстройства.
Добросовестно выполнив рекомендации врачей по плавному вхождению в режим работы, мы ощутили, что к десятым суткам самочувствие наше стало хорошим, невесомость не мешала работать. Врачи, которые из Центра управления полетом внимательно следили за нами, тоже отметили, что наша адаптация к новым условиям закончилась. Их немного беспокоило то, что на нашем «стадионе» — бегущей дорожке и велоэргометре — мы стали заниматься в полную силу уже на третий день. Мы сами, проявив инициативу, убедили и себя и врачей, что так надо делать всегда. Дело в том, что в невесомости в первое время очень быстро теряется вес. Теряется по двум причинам. Первая — идет повышенный сброс жидкости из организма. Видимо, наш организм устроен так, что, почувствовав неприятные ощущения в голове, он стремится от них избавиться. Вторая, очень коварная, — атрофия мышечной системы. Те мышцы, которые в невесомости не нагружаются, тут же начинают расслабляться. Когда возвратились из 18-суточного полета Андриян Николаев и Виталий Севастьянов, которые не занимались в космосе физкультурой, мы все были поражены увиденным. Они не могли первое время даже ходить. Их полет очень много дал космической науке. Медики установили, что все это произошло из-за атрофии мышечных тканей. Мы же, опираясь на их опыт, а также советы Губарева и Гречко, Климука и Севастьянова, решили физическими упражнениями заниматься сразу. Жизнь показала, что такое решение — правильное.
Через две недели мы встречали нашу первую экспедицию посещения. К нам в «гости», а на самом деле на сложную и насыщенную научную работу, приходили Петр Климук и Мирослав Гермашевский — первый космонавт Польши. За две недели работы на станции мы хорошо освоились, неплохо ориентировались по Земле, начали понимать многие процессы в ионосфере и атмосфере.
Встреча в бескрайнем космосе со своими коллегами была довольно волнующей. С первых дней мы работали слаженно, четко выполняли все пункты программы совместных работ.
Петр Климук до этого уже дважды летал в космос, имел опыт 63-суточного полета. Через несколько дней в разговоре со мной он обратил внимание на неустроенность нашего внутреннего интерьера. Это замечание опытного космонавта заставило меня сильно призадуматься. Да, действительно на бортах станции, на потолке, везде, где только можно было что-то закрепить, находились научное оборудование, приборы, запасные блоки для систем станции. Они мешали работе. Передвигаясь по станции, мы задевали их, могли и повредить. А ведь через месяц нам предстояло принять второй «Прогресс», который снова должен доставить более двух тонн грузов. Романенко и Гречко часть грузов первого «Прогресса» спрятали в свободное пространство за панели, но много их осталось и в станции. Грузы, доставляемые нам с Земли, отвоевывали у нас жизненное пространство. С этим надо было что-то делать. Вспомнились слова Юрия Алексеевича Гагарина: «…сначала надо устроить свою жизнь, потом и работа пойдет».
Неделя совместной работы пролетела быстро. Наши гости стали упаковывать материалы, все то, что нужно было вернуть на Землю после проведенных на борту исследований. Расставаться было тяжело и грустно. Расстались молча, глазами. Никому из нашей четверки не хотелось показывать мужской слабости. Уже у обреза люка Петр Климук достал из кармана платок. Может, соринка попала в глаз, а может…
После ухода Петра Климука и Мирослава Гермашевского я не переставал думать: что же надо сделать, чтобы отвоевать пространство у грузов? Экспедиция посещения тоже доставила для нас солидный багаж, который был размещен внутри жилых отсеков станции. Вскоре мы стали замечать, что ночной сон не приносит ожидаемой свежести и бодрости. Предположил, что в невесомости воздух, т. е. атмосфера станции, тоже невесом. Наши же спальные места находились на потолке, отгороженные от рабочего отсека перегородкой приборного оборудования. Решил провести эксперимент. Готовясь ко сну, уже находясь в спальном мешке, я взял мягкую укладку со спортивным бельем и бросил в противоположный борт. Пакет долго рикошетировал от одного борта к другому и через некоторое время очутился рядом с моим лицом. Я обратил на это внимание Саши. Он заинтересовался и проделал то же сам. Пакет повис у него перед лицом. Десятки раз повторилось одно и то же: пакеты возвращались к нашему изголовью. Эврика! Стало понятно. Да ведь мы же дышим воздухом, который сами же выдыхаем, а ведь он обеднен кислородом. Отсюда и такое непонятное состояние после сна. Так мы сделали важнейшее для себя жизненное открытие: из-за размещения оборудования нарушена циркуляция воздуха, образовываются застойные зоны. Но мы не торопились с докладом на Землю. Надо было найти выход.
Несколько дней подряд, выполнив программу дня, я обследовал пространство станции за панелями бортов. Созрело решение: все грузы, все оборудование надо убрать за панели. Однако там место надо было отвоевать. И мы решились на демонтаж кое-какого оборудования, кронштейнов, контейнеров, другого крепежа, который нужен только для выведения на орбиту. Работа эта была трудоемкой, требовала немало времени. Безусловно, эти внеплановые работы никто нам не мог утвердить за счет изменения программы полета. Но мы решили действовать. Занимались перепланировкой и как бы между делом подплывали к иллюминатору, вели наблюдения, делали зарисовки и записи увиденных явлений, фотографировали ручными фотокамерами геологические, океанологические и атмосферные объекты, процессы и явления.
Вскоре ни одного предмета, закрепленного в жилых отсеках, не осталось. Станция стала светлее, уютнее. Сон стал приносить нам ощущение отдыха, восстанавливал бодрость, настроение и работоспособность. Все имущество разместили в оборудованных за панелями нишах, закрепив подручными средствами: резинками, тесьмой, шпагатом. Провели опись всего имущества, инвентаризацию, четко расписав наименование блоков, их назначение и местонахождение. Впоследствии, выполняя различные ремонтные работы, мы удивляли специалистов Центра управления полетом. Мы тратили на это времени меньше, чем предусматривалось программой. Объяснение было простое: организация труда, своих рабочих мест. Мы никогда не тратили и минуты на поиск оборудования, подплывали и брали нужный прибор или блок. Наша жизнь вошла в стабильный ритм, удовлетворение сделанным поднимало настроение, способствовало четкой работе по всем разделам программы. Земля знала о проделанной нами перепланировке, неоднократно просила провести телевизионный репортаж. Мы же хотели к нему основательно подготовиться, откладывали, не хотели, чтобы наши выводы выглядели «сырыми». Только 9 августа я подвел некоторые итоги и сделал в дневнике вот такую запись: «9.08.78 г. Вчера провели телесеанс для специалистов по внутреннему интерьеру станции. Хотелось сказать многое, но, наверное, этого не получилось. Делаю попытку изложить кое-какие вопросы в данной тетради.
1. В целом комплекс не перестает меня восхищать до сих пор. Великолепная лаборатория. Здесь есть все. Очень хорошая технологичность даже для данного этапа. Ведь проводится уже серия замен, ремонтов и т. д. А сколько задач решать можно! Это же огромнейшее достижение нашей научной и конструкторской мысли.
2. Становится очевидным, что сама станция не готова была принимать экипажи столь длительных экспедиций. В сущности она закладывалась только для работы. Наступил совершенно новый период: в станции надо жить и работать. Это уже новый подход, новые требования к станции. Общими словами это может быть сформулировано так: в станции все должно удобно эксплуатироваться, быть ремонтоспособным и технологичным, красивым и изящным. Нигде не должно быть признаков времянок, даже в самых маленьких деталях. К красоте, изящности и удобству внутреннего интерьера необходимо предъявлять очень высокие требования. Я вижу в этом один из резервов усиления работоспособности экипажа, качества работы и т. д. Ведь среди этого интерьера надо жить…»
Далее мною было сделано около сотни предложений, которые после возвращения на Землю с большим интересом восприняли конструкторы космической техники и реализовали на последующих станциях «Салют-7» и «Мир».
Несмотря на большую загруженность, я сделал несколько записей и на раннем этапе пребывания на станции. Привожу их для того, чтобы легче было понять наше становление — как космонавтов и исследователей.
«20.06. Продолжаем готовить станцию к работе. Осталось совсем немного. Сегодня управлял станцией в ручном режиме. Слушается, как игрушка, управляемость отличная. По приборам визуального контроля ориентацию можно строить с точностью до ±10— 15 дуговых минут. Больше надо смотреть на Землю. Вырисовывается план работы, наблюдений.
Сегодня увидел, что от Антарктиды идут айсберги — из района пролива Дрейка и моря Уэддела в направлении островов Южная Георгия и Тристан-да-Кунья. Караван айсбергов — словно белые лебеди в океане. В 23.46–23.47 (район Соломоновых островов) отчетливо видел подводные горы, хребты, разломы, изгибы, линии, напоминающие русла рек и дороги. Повторилось это в трех местах в этом же районе. Солнце над горизонтом 25–30° . Надо выпросить время на наблюдение этого района. Видно было сверхотчетливо. Спросить у океанологов: может, они знают о них, подводных горах, и подскажут, что такие действительно есть. Сегодня вышли на солнечную орбиту. Солнце не заходит. Космические полярники! Так будет 5 суток.
С Сашей много шутим, смеемся. Сегодня обсуждали вопрос обострения восприятия, смеялись. С первого дня делаем все сообща. Если один что-то делает, то и другому всегда есть работа. В иллюминаторы надо всегда смотреть вместе. Мы летаем с Сашей с хорошим рабочим настроением. Не подаем виду и не думаем, что своим полетом делаем кому-то одолжение. Оба гордимся, рады и довольны, что нам доверили такое большое дело. Намерены довести все до конца — тогда я буду просто счастлив по-человечески. Трудно ли? Да. Но ведь это дело, ради которого стал космонавтом. Конструкторы, разработчики, руководители и мы должны делать одно — новые шаги в космосе. Надо работать.
Может, я один так мыслю, не знаю. Это мои чувства. Если бы я это говорил на коллективном собрании, то можно было бы думать, что я лицемерю, хочу быстрее полететь. Я так мыслил до полета, так думаю и сейчас, когда летаю.
Пора спать. 0 час. 30 мин. (Первое нарушение режима. Каюсь. Некогда писать дневник)».
«21.06.78 г. Прошел очередной день космического полета. Каждому дню радуешься по-своему. Сегодня закончили расконсервацию. Все идет хорошо. Приступаем к основной работе. Сегодня дали план до 27 июня, 27-го ждем гостей. Придет экспедиция, международная: Петр Климук и Мирослав Гермашевский. Сегодня задумался над программой визуальных наблюдений. Летаем на солнечной орбите, очень интересно. Завтра сделаю первые записи, зарисовки. В невесомости чувствую себя хорошо. У меня уже почти нет прилива крови к голове. Сегодня занимался физкультурой. То, что рекомендовано с Земли, — только для разминки. Крутил дополнительно 15 минут велоэргометр, самочувствие после физо превосходное.
С Землей идет деловой разговор. Чувствую, что они нами довольны (по крайней мере не говорят, что недовольны). Мы Землей тоже удовлетворены. Стараемся все вопросы решать тихо, спокойно, в рабочей обстановке. Подтвердили, что в районе Соломоновых островов есть подводные хребты. Они на 700-метровой глубине. Интересно… Надо еще и еще раз посмотреть.
Пора заниматься фотографированием земной поверхности ручными фотокамерами. Сколько интересного материала! Видны кольцевые структуры, разломы, тектоническая деятельность, биопланктон, океанические течения и т. д. Пока не торопимся с выводами. Время посмотреть еще и еще раз у нас будет. Хочу особое внимание обратить на горизонт, на атмосферные явления, на ночной горизонт Земли.
Саша — просто прелесть! Он понравился мне с первой тренировки. Скромный, вдумчивый. Я очень хорошо понимаю его внутренний мир. Рос он без родителей. Помню, мы на космодроме смотрели фильм «Подранки». Фильм хороший, но суровый. После фильма пришли в номер и долго молчали. Каждый думал о своем. Ни на секунду не сомневались в том, что 140 суток мы с ним отлетаем без сучка и задоринки. Это заявление я делаю в 00 часов 06 минут. Все. Спокойной ночи!»
«22.06.78 г. Прошли траверз моря Росса. Свободная минута, нахожусь у иллюминатора, смотрю за борт, пишу. День прошел хорошо. Занимались медициной. Почему-то сегодня много думал о себе, о своей жизни, о своем детстве, школе, юности. Сколько людей пришлось встретить на своем пути! И каждый как-то повлиял на мою судьбу, жизнь.
Вроде бы и прожил 36 лет… Много ли? Мало ли? Трудно сказать. Для себя я считаю — много. Трудно мне было. Трудно было выходить на жизненную дорогу. Никто не вел за руку. Бабушка и мама (их фотографии со мной на станции) сделали все, чтобы в трудные послевоенные годы холода и голода я в своей детской душе не утратил человечность, чтобы любовь к людям осталась в сердце всегда. С этим я и иду по жизни. Встречаю людей, которые меня понимают и не понимают. Не понимают по одной причине: я прост и откровенен. Зато мне легко. Сам себя я всегда понимаю.
Когда только начали готовиться к полетам на станции, ох как было завидно… Тогда (1970 г.) начали готовиться Шаталов, Елисеев, Рукавишников, Леонов, Кубасов, Колодин, Добровольский, Волков, Пацаев. Казалось, что невозможно изучить такой комплекс, освоить его. Я тогда начинал работу по этой программе — как оператор связи. Чтобы работать с экипажами, надо знать, как они работают. Стал изучать технику, увлекся, присутствовал на всех тренировках. Не верилось, что когда-нибудь сам буду на их месте, в экипаже. И вот летим. Сколько труда за спиной. Годы неистовой работы.
А как тяжело было все эти годы Нине. Дети на ней, домашние дела на ней… Всего не сочтешь. И какое понимание я встретил с ее стороны. Сейчас можно без стеснения сказать, что в моей подготовке огромная роль принадлежит Нине.
Я смог опереться на ее надежное плечо после своего первого неудачного полета. Она мне верит, знает, что в жизни я никогда не совру.
Нина была, может, единственным и самым строгим судьей. Когда не получилась стыковка, в самые трудные минуты, когда решался вопрос — летать мне еще или нет, именно она сказала:
— Я верю, что ты поступил по совести, как требовала обстановка. Иначе ты не мог. Ты не относишься к разряду безумцев…
Эти слова помогли мне. И ее письмо мне на космодром, которое получил за два дня до старта, еще раз свидетельствует, что ее вера в меня, ее сила воли, ее любовь помогают мне здесь работать, выполнять программу и смотреть вперед.
Слишком долгое отступление что-то получилось.
Сегодня провели коррекцию орбиты. Готовимся встречать гостей. Завтра — первые технические эксперименты. Главное — работать внимательно, спокойно».
«25.06.78 г. С утра жили мыслями о встрече в эфире с семьями. Волнующей была эта встреча. Мои были все — Нина, Инесса, Вова. Настроение поднялось. Вообще, это хорошая традиция! Показали семьям перемещение в станции, кувыркались. Дети визжали от восторга и сразу же захотели к нам. Ведь жить в такое время… 30 лет отделяет меня от возраста моего сына. А что я видел в его возрасте? Даже слово «космос» не знал. А сын говорит с отцом, который летает на орбите. Да, времена!»
Так день за днем идет напряженная работа. 9 июля к нам пристыковался транспортно-грузовой корабль «Прогресс-2». Весь доставленный им груз мы разместили в подготовленные помещения, а свободное пространство «Прогресса» заполнили отработанными материалами, демонтированным оборудованием.
Ежедневно, прежде чем начать готовить завтрак, проводили контроль состояния систем. Нельзя упустить ни малейшей мелочи. Успокоенности и благодушия нет. Непредвиденные ситуации могут возникнуть в любое время. В космосе — не на Земле. Отступать и прятаться от беды здесь негде, надежда только на самих себя. Мы понимаем, что за бортом нашего дома — глубокий вакуум. Однако жить на станции с постоянным чувством настороженности вряд ли кто сможет. Но нельзя быть и безразличным. Александр Иванченков в первые дни, когда закончили расконсервацию, сформулировал принцип нашего поведения на весь период полета. Он сказал просто:
— Здесь надо жить с чувством разумной бдительности.
Я с ним согласился. Да и как не согласиться? Лучше не сформулируешь, не скажешь. Этот принцип спас однажды станцию «Салют-6», спас дальнейшую космическую программу.
Наступило четвертое сентября. Настроение у нас было приподнятое: выходной день. В Останкино к нам на встречу прибыли Сергей и Татьяна Никитины. Они пели для нас, мы их слушали, потом пели вместе. Саша взял гитару (была у нас и она!). Праздник получился настоящий. До конца полета оставалось меньше двух месяцев. 2 ноября нас ждали на Земле. Песни я записал на бортовой магнитофон. Закончился отведенный для встречи сеанс связи, мы попрощались с Таней и Сергеем.
Через несколько минут уже занимались физкультурой. Дорожили каждой минутой занятий. Через месяц — домой. Встреча с земным тяготением после столь длительного пребывания в невесомости предполагалась не из легких. Иванченков усердно нажимал на педали велоэргометра, под моими ногами монотонно жужжала бегущая дорожка. Обменивались короткими фразами.
Шарики пота срывались с лица бортинженера и, подхваченные воздушным потоком, летели в мою сторону. Я их сдувал назад — в сторону Саши. Потом мы увеличили нагрузки и сосредоточились только на занятиях. Неожиданно Иванченков перестал крутить педали, встревоженно воскликнул:
— Володя, смотри, горим!
Я окинул взглядом станцию. Над первым постом, основным местом сосредоточения органов управления станцией и ее системами, клубился бело-синий дым. Он заволакивал приборы, поднимался к потолку, выплывал из-под панелей обшивки интерьера станции. Мгновенно расцепил карабины, удерживавшие меня на бегущей дорожке. Вижу, Саша уже выключил необходимые тумблеры на пульте постоянно действующих систем. Осталась еще одна особо важная команда — «Питание научной аппаратуры». Надо срочно отключить шину питания от приборов. И тогда под напряжением останутся только системы связи, контроля герметичности и расстыковки. Я сорвал с места крепления огнетушитель. Саша нырнул в толщу дыма. Я смотрю в его глаза, они слезятся. Привожу в действие огнетушитель.
В невесомости пенная масса вздыбилась, перемешалась с дымом. Направляю струю под приборную доску станции — оттуда идет дым.
Саша уплыл в транспортный корабль для подготовки его к возможной расстыковке. Я глянул в иллюминатор. Под нами проплывала Огненная Земля.
«Как Магеллан смог найти пролив?» — в одно мгновение успел подумать и снова направил струю за пульт управления бортовым вычислительным комплексом «Дельта».
Дым больше не появлялся, но в станции его было много. Слезы заливали глаза. Я разгреб пенно-дымную смесь, разорвал покрывающую пол матерчатую плотную обшивку и приложил руку к металлу. Он был теплый, но не горячий. Температурное поле было ровным, нигде я не находил аномальных температурных мест. «Корпус не горел, он нагрелся от Солнца», — подумал я, и радостное тепло разлилось по всему телу. Позвал Сашу. По его лицу понял, что исходом нашего сражения он доволен. Дал и ему пощупать металл. Он долго, как бы прислушиваясь, шарил рукой по корпусу станции. Потом сказал, тихо так, спокойно, по-рабочему:
— Да, здесь все нормально. Будем думать, что делать дальше.
В этот момент мы обнаружили, что один из пультов, на который попала пенная масса, бессильно мигает всеми своими транспарантами. Что это? Новая беда? Срочно отстыковываем разъем электропитания, осторожно и плотно изолируем разомкнутый силовой кабель. Причину поняли сразу: пена из огнетушителя оказалась электропроводной. Саша ртом выдувает пену из-за пульта. Вижу, что от наших движений дым распространяется по всему объему станции. Приношу две простыни, и мы «выгоняем» дым в переходный отсек.
Сколько времени прошло? Не знаем. В любом случае — считанные минуты. До сеанса связи еще далеко.
И вдруг ощущаю, что начинаю хуже видеть. Светильники стали терять свои очертания, расплываясь перед глазами, свет от них стал идти как из тумана. И какой же молодец Саша! Не успел я что-нибудь сказать, как он надел на меня изолирующий противогаз и попросил отплыть к конусу научной аппаратуры, куда дым не добрался.
— Отравление может быть. Неизвестно, что горело, подыши, — сказал он, наклоняясь ко мне.
Через несколько минут я стал видеть нормально, отдал противогаз Саше. У него не проходил удушливый кашель.
Начался сеанс связи. Я коротко доложил:
— Заря, я — Фотон. Сработали по 27-й странице красной книжки. — Это означало, что было возгорание на борту.
На некоторое время воцарилась гнетущая тишина. Для Земли эта весть была страшной, неожиданной и неприятной.
— Где вы находитесь? — прозвучал первый вопрос с Земли.
— Находимся в станции. Считаем, что очаг пожара ликвидировали, но где горело и в чем причина — сказать не можем, давайте будем искать вместе.
Алексея Елисеева сообщение о случившемся на борту застало в болгарском посольстве. Он так и не дослушал приветственные речи посла. Сотрудник посольства сказал лишь три слова: «Елисеев! К телефону!» Но Алексей Станиславович направился не к телефону, а в Центр управления полетом. Он везде был с нами.
Чувство тревоги его не обмануло. Услышав его голос, мы поняли, что теперь обязательно выясним причины. Наше предложение оправдалось: было возгорание пульта бортового вычислительного комплекса.
Устал, клонило ко сну, но сон не шел. Потихонечку обсуждали случившееся. Если бы все произошло во время сна, можно со всей определенностью сказать, что исход был бы более серьезным. Отметил, что Саша действовал очень четко. На тренировках на Земле так не получалось.
Вспомнил о своих мыслях. Стоит ли их сейчас стесняться? Думаю, что не стоит. Да, было страшно, были сомнения, хотелось сразу улететь в транспортный корабль, но… Чувство любви к Родине, долга перед своим народом, патриотизма и собственного достоинства ни для кого, на мой взгляд, не должны быть понятиями абстрактными или сказанными ради красного словца, для воспитания других. Нас всех к этому обязывают не пришедшие с полей войны, обагрившие своей кровью площадь перед Зимним, погибшие в небе войны, не имеющие ни камня, ни креста на своих могилах, оставшиеся в морских пучинах, спасавшие ценой своей жизни хлебные поля, закрывавшие своим сердцем жизнь детей Афганистана. Есть пословица: долг платежом красен. За свою жизнь, за все, что имею, за все, что знаю, за все, что умею, за счастье своих детей и внуков считаю себя неоплатным должником перед Родиной. За песню над родным простором, шум тайги вековой, гром прибоя морского и чистую лазурь над крышей дома, за родной кут, где ты родился и где тебя любят, за все, что мы воспринимаем как Родину, можно отплатить лишь любовью и жизнью сына.
Космические будни на орбите всегда требуют осознания того, что к неизвестному устремляешься не ради строчек в газете и славы. От каждого, кто уходит на орбиту, на Земле вправе ожидать отдачи, если хотите, даже требовать, спрашивать, и по крупному счету. Советские космонавты, начиная с первых стартов, достойно оправдывают высокое доверие. На монументальную плиту основания космической пирамиды каждый новый экипаж кладет свой кирпич. Увидим ли когда-нибудь пик ее вершины? Вряд ли. Путь к познанию Вселенной бесконечен, как бесконечны материя, движение и время.
Каждый день я спрашивал себя: что привезу на Землю? Результаты измерений, фотосъемок, экспериментов — материал бесценный. Но было огромное желание наряду со спектрометрической, оптической, рентгеновской, радиотехнической и другими научными системами воспользоваться своими глазами и умом. Эту работу я назвал поисковой.
Вспоминаю, Андриян Григорьевич Николаев как-то сказал:
— Космос — дорога без конца. Для меня же космос — дорога без конца к познанию Земли.
Ежедневно подплывал я к иллюминатору и смотрел на безбрежные даже из космоса просторы океана. В его недрах таятся огромные богатства. Как добыть их? Как научиться разумно ими распоряжаться? Географическое положение нашей страны таково, что выход к открытым водам мы имеем на севере и на востоке. Прибрежные воды, где можно вести промысел с введением двухсотмильных экономических зон, в других океанах остались для нас закрытыми. Рыбаки попросили посмотреть, что можно увидеть в океане из космоса. И я смотрел. Смотрел долго, до изнуряющей ряби в глазах. Океан хранил свои тайны. Меня интересовали биологически продуктивные зоны, планктон — пастбища для промысловых рыб. Фотосинтез в недрах океана превращает неорганику в органику, неживое — в живое. Он там, где есть условия, где есть динамика вод по вертикали и горизонтали.
Георгий Гречко сфотографировал уникальные краски динамических образований в районе Мальвинских /Фолклендских/ островов. Но почему эти краски не всегда видны? В чем же дело?
Ответ на этот вопрос я искал долго. Но превратить наблюдения в систему не удавалось. Ошибка моя была простой. Мне хотелось получить конечный результат — увидеть глазами. Ведь автоматические спутники сотни тысяч фотографий уже сделали. Это и натолкнуло на мысль, что у фотоаппаратуры есть глаза, но нет основного достояния природы — мозга. Пусть это звучит банально, но я решил в наблюдениях пользоваться не только глазами, но и мозгом: знаниями физики, оптики излучения, отражения, динамики, газодинамики, термодинамики и т. д. Рассуждения свел к простой модели. Есть три среды: вода, атмосфера, суша. Они существуют во взаимодействии, влияют друг на друга, образуя единый организм — планету Земля. Но законы отражения от водной поверхности иные, чем от суши. Стоило дойти до этих рассуждений, как тайное стало приоткрываться. Теперь становилось понятным, почему облачный покров характерным рисунком как бы показывает, что под ним протекает река или в океане находится остров.
Первой «заговорила» облачность. Нелюбимая космонавтами /лишает впечатлений — из-за нее невозможно видеть Землю/, она стала моим союзником. Облачность стала «показывать» мне динамически активные районы, а я стал искать условия освещенности, чтобы заглянуть под толщу воды, в глубь океана. Теперь я уже фиксировал положение Солнца над горизонтом по отношению к линии визирования, оценивал углы, под какими наблюдаю. И я увидел краски океана. Изумрудно-зеленые, марганцево-красные, коричнево-желтые, бурые — они светились на фоне безбрежной синевы водной глади, они словно говорили со мной. Мои же глаза, уставшие и покрасневшие за те несколько месяцев, когда я вглядывался в водную поверхность, тоже светились радостью и счастьем. Убедившись в правильности полученного результата, в его абсолютной достоверности и действенности, вызвал на связь специалистов — океанологов. На связь вышел профессор Алексей Михайлович Муромцев. Первая встреча с ним произошла в эфире. До полета мы не знали друг друга. С этой встречи началась наша дружба, наше научное сотрудничество. Еще раньше, когда я сообщил о подводном рельефе в районе Соломоновых островов, Владимир Исаков — оператор связи Центра управления полетом — то ли в шутку, то ли всерьез произнес такую фразу:
— Фотон-1, объявляю, что у нас появился космический океанолог.
В Центре управления услышали тогда мой лаконичный ответ:
— Владимир Тимофеевич, я согласен, но давай работать вместе. Я буду выдавать информацию, а ты ее совместно с океанологами анализируй и давай мне обратную связь.
Этот диалог оказался на редкость пророческим. Государственный комитет по делам изобретений выдал мне авторское свидетельство на изобретение способа обнаружения биопродуктивных зон. В 1985 году Владимир Исаков блестяще защитил кандидатскую диссертацию в Институте океанологии АН СССР.
Руководителем темы у него был Алексей Михайлович Муромцев, доктор наук, профессор, человек исключительного трудолюбия, настоящий патриот своего дела. Участник Великой Отечественной, он, защищая мою родную Белоруссию, пролил кровь свою на поля наши, потерял ногу. А потом прошел путь от студента до ученого с мировым именем. Ради нескольких минут общения с нами он приезжал в Центр управления и иной раз сутками ждал очереди, чтобы обсудить то, что нас интересовало.
Встретились мы с ним в кабинете Владимира Михайловича Каменцева, тогда работавшего Министром рыбного хозяйства СССР. Навстречу шел, опираясь на трость, седой человек, а глаза его светились юношеским задором. Мы обнялись. О чем думал Алексей Михайлович в эти мгновения? Может, он вспомнил тот бой в районе Чареи, что в Витебской области, когда остановил продвижение танков к командному пункту, расстреливая их прямой наводкой? Последний снаряд был выпущен по последнему фашистскому танку. Муромцев видел вспышку от попадания своего снаряда, видел и огненный всплеск из орудия вражеского танка… А дальше огненное море заполнило глаза, он больше ничего не видел, но, превозмогая боль, продолжал командовать:
— Огонь!
Стрелять было некому, стрелять было нечем, стрелять было не по кому. Враг отступил.
Думаю, что читатели не обидятся на меня, если я повторю еще раз: «Мне всегда и везде везло в жизни на встречи с хорошими людьми». Это действительно так.
Один из них — Александр Иванович Лазарев, человек необычайной судьбы.
В годы войны сражался за Пулковские высоты батальонный разведчик лейтенант Лазарев. Из очередного рейда в тыл врага он однажды возвращался с взятым в плен немцем. «Язык» был силен и тяжел. Казалось, последние силы покидали лейтенанта, когда он дополз до нейтральной полосы. Начинался рассвет. На его батальон двинулись фашисты. Завязался бой, засвистели пули. Гремело все вокруг, небо стало черным от взрывов. Скатившись в окоп, лейтенант Лазарев взялся за автомат, пододвинул ящик с гранатами. Атака врага захлебнулась, батальон пошел в контратаку. Сдав «языка», лейтенант пошел в бой с батальоном. Увидел, как немец выстрелил в него в упор. Земля покачнулась… Придя в сознание, увидел над собой небо — чистое, голубое, а кругом — тишина. Подошли санитары, положили на носилки. Глаза видели только небо, за синевой которого начинался космос. Лейтенант Лазарев выполнил свой воинский долг. Он вернулся с фронта трижды раненный, но с Победой. Он победил и выжил, ему предстояло стать доктором технических наук, профессором, разработчиком программы оптических исследований верхней атмосферы из космоса. Совместно с советскими космонавтами им написаны научные труды по серебристым облакам, по полярным сияниям, по эмиссионному свечению, он стал соавтором научного открытия в области оптики атмосферы. Всю научную подготовку к наблюдениям процессов и оптических явлений в верхней атмосфере я прошел у Александра Ивановича Лазарева и Сергея Вазгеновича Авакяна.
На высоте около ста километров из космоса всегда видел светящийся ореол Земли. Это первый эмиссионный слой. О втором эмиссионном слое известно меньше. Свечение его привлекло внимание ученых. Возникли научные споры о том, где оно возникает. Например, Георгий Гречко отстаивает точку зрения, что второй эмиссионный слой существует только в экваториальных широтах. Во время работы в космосе мне удалось наблюдать его и в других регионах, более верхних широтах.
Порой интересные явления обнаруживаются совершенно случайно. В конце сентября — 29-го — у Иванченкова день рождения. Я стал потихонечку готовиться. Экономил вкусные продукты, напитки, сохраняя это в секрете от Саши. Вырастил небольшой букет орхидей, но они не зацвели. Решил букет нарисовать. Уединившись в переходном отсеке, достал фломастеры. Художник из меня неважный. Глядя в иллюминатор, пытался решить, какие цветы я смогу нарисовать лучше: розы, тюльпаны или гвоздики. Вошли в тень. Я выключил освещение в отсеке и стал смотреть на созвездия. С розами решил не связываться, тюльпаны, понял, не с моими способностями рисовать. Решил — гвоздики. Неожиданно увидел свечение второго эмиссионного слоя. Он кольцом опоясывал сферу. Такое везение случается редко. Наблюдения продолжались до выхода из тени. Находились мы в этот момент где-то над Дальним Востоком. Значит, слой существует не только в экваториальной зоне, а в планетарном масштабе! Сделал запись в дневнике. Через два витка мы были потрясены красотой необычайного полярного сияния. До нас такого никто не видел. Станция «Салют-6» пролетала над Атлантическим океаном. Полярные сияния были одновременно в Северном и Южном полушариях. Их лучи напоминали светящиеся прожекторы. Зрелище это довольно красочное. Вот как описал его в бортжурнале Александр Иванченков: «На ночном горизонте планеты бушевало багровое пламя. Огромные столбы полярного сияния рвались в поднебесье, таяли в нем, переливаясь всеми цветами радуги. Впрочем, какое-то упорядочение красок было.
Самый нижний, начальный слой сияния в своем основании был бурым с переходом в малиновые цвета (близкие к цвету растворенного марганцовокислого калия), далее следовал довольно резкий переход к беловато-желтому цвету, который в свою очередь менялся на зеленоватый с желтизной. Отдельные выбросы сияния, своеобразные столбы, превышали в 4 раза высоту первого эмиссионного слоя.
Изменение цвета форм столбов и гирлянд было динамично, интенсивно, чем-то напоминало, как после удачно сравнил и нашел определение Владимир (Коваленок), цветомузыку. Мы отчетливо увидели, что летели не над, а в самом сиянии. Один из мощных столбов свечения серебристо-желтого цвета прошел, по ощущению, в нескольких метрах от станции и, осветив бликами крылья солнечных батарей, ушел как бы в бесконечность над нами. Динамичность всей этой красочной картины усиливалась интенсивным мерцанием отдельных областей, как бы клочков полярного сияния в виде первой облачности, проходящей под станцией. Явление было столь необычно, что с ним не могло сравняться ни одно из ранее наблюдаемых нами практически в течение всех 106 суток полета (с 15 июня по 29 сентября 1978)».
Эта запись о том, что полярные сияния IV балла начались через 3,5 часа после свечения второго эмиссионного слоя в планетарном масштабе. Перед сном, просматривая записи, я подумал: а нет ли здесь какой-то взаимосвязи? Человеком я оказался везучим, мне привелось еще раз наблюдать свечение в планетарном масштабе, но решил о нем на Землю не сообщать, а запросил у Виктора Благова данные прогноза на полярные сияния. Получилось потрясающее совпадение: ожидалась магнитная буря — результат солнечной активности. Велико было удивление Александра Ивановича Лазарева и Сергея Вазгеновича Авакяна, когда мы с борта стали предсказывать полярные сияния III — IV балла за несколько часов до их развития. Помощником в этом был второй эмиссионный слой. После его появления в планетарном масштабе через 3–3,5 часа начиналась магнитная буря.
Мы выполнили большую серию наблюдений за серебристыми облаками. Это уникальное явление ученые изучают давно. Исследуют их в основном в северных широтах. Серебристые облака состоят из мелких кристаллов льда и находятся на высотах 80–90 километров. Серебристые облака из космоса впервые наблюдал Виталий Севастьянов. Когда мы летали по солнечной орбите, Александр Иванченков обнаружил тоненькую серебристую прослойку на той высоте, где наблюдается появление серебристых облаков, и выдвинул смелую гипотезу: серебристые облака существуют тоже в планетарном масштабе. До сих пор идет научный спор. В полете с Виктором Савиных я провел серию наблюдений серебристых облаков в экваториальных широтах. Думаю, что привилегия северных широт в монополии на серебристые облака будет нарушена дальнейшим их изучением из космоса.
Жизнь на станции шла своим чередом. Мы смонтировали технологическую установку «Кристалл» и первыми в мире получили кристаллы в невесомости. Ученые на Земле с нетерпением ждали рождения первенца. Решил показать его специалистам в телерепортаже. Громким «ура!» огласился Центр управления, когда первый кристалл сверкнул на экранах телевизоров своим рубиновым цветом. Говорят, что Владимир Тимофеевич Хряпов, создатель этой уникальной установки, который тоже находился в этот момент в Центре управления, не поверил нам, не поверил увиденному. Он сказал, что «Фотоны» его разыгрывают и показывают разукрашенную фломастерами ампулу из бортовой медицинской аптечки. Когда Владимир Тимофеевич защищал докторскую диссертацию, я с юмором поведал членам ученого совета об этом эпизоде.
Интенсивная работа на борту не оставляла времени даже на ведение дневника. Об этом свидетельствует одна из его страниц. Запись сделана между 3 и 17 сентября. Даты нет.
«Долго не брался за записи. Приняли еще один грузовик. Сколько было радости от писем из дома и от друзей! Разгрузили его досрочно. Сэкономили 5 дней. Провели эксперименты. Настроение бодрое. Встретили и проводили Быковского и Зигмунда Иена. Встреча была радостной, прощание грустным. Работа была очень интенсивная и напряженная: все же дело международное. Считаю, что обе международные экспедиции прошли на высоком уровне.
С Центром управления взаимодействие хорошее. Замечаю за собой — стал «заводиться» с полуоборота. Стараюсь сбавить «газ». Постоянно чувствую на себе слишком большую ответственность за выполнение всей 140-суточной программы полета. Внешне напряженности я стараюсь не проявлять. Связь с Центром управления веду в своем «ключе». Если что-то надо, то хитро, но напористо, мягко говоря, выдавливаю. Запросы наши разумные, пока что все удовлетворяются. Малость горели. Перестыковывались! О, это на всю жизнь. Как я пилотировал! Самому понравилось. Миллиметровые движения ручкой. Шли очень четко. Я внутренне был напряжен, как струна, и в то же время спокоен. Еще раз убедился в том, что 10 октября 1977 года с Рюминым мы были правы, когда не пошли дальше на стыковку. Если бы мы тогда сделали все до конца, то я не уверен, что могли быть потом последующие полеты на эту станцию.
Проделали очень большую работу по визуальным наблюдениям, выполнено огромное количество съемок поверхности Земли. Саша проявляет к этому вопросу уникальнейший энтузиазм. Мы очень хорошо взаимодействуем. Если я документацию на очередную работу смотрю тезисно, создавая полный образ предстоящих действий, выделяя сильные и слабые места, то Саша все без исключения смотрит досконально. Во время работы легче. Я уже не волнуюсь за отдельные команды, больше времени уделяю общему процессу. Работу между собой не делим, все делаем вместе. Это определяет нашу жизнь. Шум в станции изнуряющий. Шумят вентиляторы буферных батарей. Их — 18. Шум, если не принять меры, может стать камнем преткновения в более длительных полетах. Ощущаю общую «просадку» слуха. Воздействие шума сильное. По замерам аудиометром интегральный шум иногда достигает 82 децибелл. Аппетит хороший, но не всегда продукты лезут в горло. Все приелось. Прибегаю к помощи чеснока, лука, горчицы (когда есть). Мой вес 82 кг. Хотел сбросить, но передумал. Боюсь, что на Земле врачи заволнуются. Саша потерял более семи килограммов веса. Но скоро восстановит — в «Прогрессе» пришло много вкуснятины».
Питание в космосе — особая проблема. Щей свежих там не сваришь, хотя об этом стоит думать. Может, кто и ответит, как сварить в невесомости щи? Мы же питались консервами из туб и сублимированными продуктами. Воды на станции достаточно. Часть ее привозится в шар-баллонах, а часть воспроизводится на станции. Выдыхаемая нами влага, пот собираются системой регенерации водного конденсата и заполняют контейнер для питьевой воды. Проходя по системе, вода насыщается специальными солевыми добавками, пастеризуется нагревом до 90 градусов Цельсия. Часть продуктов была в консервах. Хорошо шел колбасный фарш, сосиски, ветчина, говядина. Но не все мы ели с одинаковым аппетитом. Первые блюда приелись довольно быстро. Присутствие томатного консерванта делало свое дело. Бывало, прочтешь надпись на иной тубе — и уже это вызывает неприятные ощущения. И мы «обманывали» себя. Выращивали зеленый лук и перед приемом пищи жевали его. Отбивали привкус томата. Земля присылала репчатый лук, чеснок, горчицу. Эти приправы здорово выручали. Но и мы допустили один просчет, от которого здорово пострадали. Во время подготовки к полету мы занимались апробацией продуктов питания, давали свою оценку каждому наименованию. Специалисты потом, на основании наших оценок, составляли бортовой суточный рацион. Среди предложенных нам продуктов был паштет из перепелиной печени необыкновенной вкусноты. Я оценил его на пятерку с тремя плюсами и тремя восклицательными знаками. Александр Иванченков проделал то же с сыром «Рокфор». Девушки из института питания, соревнуясь между собой в лучшей компоновке суточного пайка, решили сделать нам сюрприз. В мои рационы на все 140 суток они заложили на завтрак, обед и ужин паштет из перепелиной печени, а в Иванченковы — сыр «Рокфор». Дней через 10 я не мог равнодушно смотреть в сторону перепелиного паштета и проклинал ни в чем не повинных перепелок за то, что у них есть печень. Сашу передергивало, как от холода, при виде изящной упаковки «Рокфора». Мы стали меняться — паштет на сыр. Этого тоже хватило ненадолго. Неудобно признаваться, но эти прекраснейшие продукты мы потом с закрытыми глазами извлекали из контейнеров и складывали в отдельный мешок. Мешок этот уложили в грузовой корабль «Прогресс-3», и он потом вместе с кораблем, естественно, сгорел в космосе. О нашей промашке мы рассказали своим товарищам. Никто уже потом таких ошибок не делал.
Чем ближе подходило время посадки, тем больше и больше обращали мы свои взгляды к Земле. Как она примет нас? Изучая поверхность Земли, мы получили неплохие результаты. Хорошие эксперименты провели с геологами и гляциологами. Саша регулярно наблюдал ледники Памира, Патагонии, Гиндукуша, Гималаев. Он за ними «охотился». И из космоса научился их читать. Самое ценное — Саша научился различать подвижные ледники, которые могут вызывать опасные явления: при перемещении они перегораживают русла горных рек, образовывая огромные резервуары воды, которая, постепенно подмывая ледяную плотину, может вызвать стихийные бедствия. Подобные случаи были на Памире.
Результаты наших наблюдений легли в основу предложений по созданию аэрокосмической гляциологической службы. Наблюдая за ледниками, научились отличать айсберги от плавающих льдин. И здесь помог случай. С ледника Хаггинс, что в горах Патагонии, откололась и упала в озеро Вьедма большая ледяная глыба. Наблюдая за ней в течение нескольких дней, мы обнаружили, что вокруг нее образовалось голубое кольцо воды. Это была вода подтаявшего льда. Стали искать аналогичные явления среди дрейфующих льдин в Атлантике и Тихом океане. И выяснилось, что не все плавающие льды являются айсбергами. Ведь вокруг них не всегда образовывается характерное кольцо. Теперь мы уже безошибочно информировали наших мореплавателей о положении опасных для судов айсбергов.
Для геологов мы нанесли на карту 79 разломов земной коры, 28 кольцевых структур. Работу эту вели в полете постоянно, используя различные условия освещенности, цветовую гамму растительного покрова, характерное распределение утренних туманов. Эти геологические объекты интересовали специалистов — разломы являются указателями залежей руд черных и цветных металлов, а кольцевые структуры подсказывают, где искать нефть и газ.
За 18 суток до окончания полета — 14 октября — я записал в дневнике короткую фразу: «Ключ к разгадке многих явлений и процессов, происходящих на Земле, находится на орбитальных станциях, которые должны и которые будут летать».
1 ноября я сделал последнюю запись:
«Закрыта страница. Программа выполнена. Завтра на Землю. Без лишних слов: я доволен работой, счастлив, что на мою долю выпала такая сложная и ответственная работа. Завтра спуск. Завтра — здравствуй, Земля!»
И вот мы пошли на спуск. Перегрузки сильнее и сильнее вдавливали в кресло. После долгого пребывания в невесомости они казались нам значительно более сильными, чем на самом деле. Я, например, оценил их как семикратные. Ждем раскрытия парашюта. Он вводится неожиданно. В эфире слышны голоса: это поисковые самолеты и вертолеты. Они сопровождают нас к месту посадки. Спускаемый аппарат лег на бок. Снаружи стучат. Отвечаем. Значит, нормально. Открывается люк. Первым к нам врывается запах Земли. Здравствуй, родная! Радостные и счастливые лица. Я смотрю в небо, облака низко над горизонтом. За ними — космос. Там мы проработали 140 суток. И мне снова захотелось туда.