Дороги детства
Программой моего пребывания в ФРГ предусматривались поездки в некоторые города. Цель обычная — поближе познакомиться с жизнью страны, работой государственных учреждений и институтов, деятельностью общественных организаций. В то же время и я смогу рассказать при встречах о достижениях советской космонавтики на современном этапе ее развития.
Интерес западных немцев к нашим космическим делам был неподдельный. Видимо, это объяснялось еще и тем, что в те дни в США находились на предстартовой подготовке еще двое западногерманских астронавтов, которым, вслед за Фишером, предстояло лететь в космос на американской технике, но со своей национальной программой.
Поездок было много, иной раз за один день надо было побывать в двух-трех городах. Выручал выделенный муниципалитетом Мангейма новенький «мерседес», который в любое время суток и в любую погоду мастерски водил Кляуз. Я называл водителя русским именем Костя, но доставляло ему огромное удовольствие.
Выходец из семьи мелкого служащего, Кляуз закончил училище младших медицинских работников, но работу по специальности не нашел. Стал работать шофером при муниципалитете.
Кляуз был поражен нашим демократичным отношением к нему. Я и Валерий Баканов, который в поездках выполнял роль переводчика, часто вели с водителем обычные разговоры о жизни, о делах, приглашали его завтракать, обедать, ужинать. Он наотрез отказывался садиться вместе с нами за стол, но наша настойчивость сломила его сопротивление.
Однажды, невероятно смущаясь, Костя пригласил нас к себе домой. Приглашение было принято, и мы побывали у него дома. Когда его жена поняла, что к ним пришел советский космонавт, то мгновенно исчезла на кухне, откуда вскоре потянулись восхитительные запахи.
Костя показал квартиру, которую он довел до совершенства и блеска своими руками. Я быстро нашел общий язык с его старшей — трехлетней — дочерью.
За ужином хозяйка призналась: она до сих пор была уверена, что советским гражданам любого ранга запрещено общаться с немцами…
Должен сказать, что и у меня было несколько иное мнение о гостеприимности немцев. На самом же деле семья этих простых тружеников угощала так же, как принято у нас: что есть в доме — все на стол.
Возможно, эти строчки прочтут в семье западногерманского шофера, чьим гостем я был. С удовольствием отмечаю, что супруга Кляуза (она по профессии воспитательница детского учреждения) — отличная хозяйка, мастерица готовить вкуснейшие и разнообразные блюда из самых обычных продуктов.
Через несколько часов мы с полным взаимопониманием обсуждали проблемы воспитания детей и внуков. Я собирался стать дедушкой, а младшей дочери Кляуза был всего лишь годик. Костя записал на видеомагнитофон, как я гостил в его доме, играл с его дочерью. Было все: смех, шутки, разговоры о войне и мире, о дружбе и ненависти.
В Штутгарте я познакомился с работой ландтага земли Вюртенберг. Ради справедливости следует отметить, что внешне заседание ландтага выглядит довольно демократично. Депутаты от различных фракций выступают бурно, напористо. Ораторы сменяют друг друга, упражняясь в красноречии, споря друг с другом и взаимно обвиняя в подрыве национальных интересов, в нерациональном расходовании федерального бюджета. Слов много. Но очень быстро проясняется, что, несмотря на некоторые политические оттенки речей, цель у большинства ораторов схожая: оправдать деятельность правящей коалиции ХДС — ХСС и примкнувших к ним свободных демократов в вопросе размещения американских ракет на территории ФРГ, оправдать действия канцлера Коля. В это время пламя страстей, вызванное разоблачением аферы Флика, еще не угасло. И мне пришлось увидеть его отблески, услышать речи депутатов, оправдывавших деятельность своих патронов.
Наш «мерседес» мчится по шоссе из Штутгарта в Мангейм. Технические возможности машины и мастерство водителя делали наши частые поездки неутомительными. Дороги здесь прекрасные, на перекрестках — многоярусные развязки, скорость не ограничивается.
Свет фар разрезает густую темноту октябрьской ночи. Стрелка спидометра застыла на цифре 240. Мыслимое ли дело мчаться ночью со скоростью 240 километров в час?
Водитель, заметив взгляд, брошенный мною на спидометр, в который раз принялся убеждать меня в надежности машины, шоссе и привязных ремней. Я верю ему, но по-прежнему желания мчаться в ночи со скоростью спортивного самолета у меня нет.
Одна за другой остаются позади машины. В зеркале заднего вида они еще несколько секунд напоминают о себе светящимися точками фар.
Но вот впереди показалось что-то необычное. Вскоре догоняем охраняемую полицией колонну аккуратно зачехленных военных машин. Кляуз сбросил скорость, и некоторое время мы идем параллельно с колонной. Это американские машины. Под чехлами угадываются ракеты. Почему водитель сбавил скорость? Может быть, так предписывают правила дорожного движения?
В свете фар нашего «мерседеса» мелькают опознавательные знаки армии Соединенных Штатов Америки. Меняя под покровом ночи место дислокации, они свернут с шоссе и пойдут по грунту, оставляя на земле ФРГ рубцы от протекторов, словно рубцы от ран на живом теле. До рассвета они скроются в лесах. Да, им нужно маскироваться. Маскироваться и от технических средств обнаружения, и от внимания общественности.
На новом месте, в лесу или на опушке, тщательно укрыв машины маскировочными сетями, расчеты пусковых установок немедленно введут в вычислительные комплексы смертоносного оружия программы полетных заданий. Каждая ракета имеет свою цель, «знает» маршрут полета до нее, который покроет за 8–12 минут после нажатия кнопки «пуск». Ракеты используют новый принцип наведения на цель: электронные устройства «опознают» рельеф, над которым пролетают, и довольно быстро находят предписанную заданием трассу движения. Отклонение не превышает сотни метров. Заряды боеголовок — ядерные, и оружие это очень опасное и грозное.
Я смотрю на зачехленные брезентом машины, деловито катящие по шоссе, и вдруг понимаю, что рядом со мной едет смерть. И кто знает, возможно, какая-нибудь из этих ракет предназначена для удара по Минску, Борисову, Жодино…
Странное чувство овладевает мною. Я встречаюсь с гражданами ФРГ, рассказываю о моей стране, о моем народе. Мы говорим о мире… И здесь же вижу эти ракеты…
Миролюбивая общественность Западной Европы не напрасно выступает против размещения подобного оружия на своей территории. Пусковую кнопку нажмут американские вояки, а ответный удар придется по тем, кто приютил эту смерть, кто позволил ей прятаться в своих лесах.
Неужели граждане ФРГ не понимают этого? Нет, понимают, и понимают многие. Один из них, Дитрих Китнер, писатель и артист, в своих своеобразных концертах-выступлениях раскрывает соотечественникам глаза на подлинные цели нахождения американцев на земле ФРГ. Он предупреждает, он взывает к памяти, он убеждает. Дитрих Китнер — коммунист. Ему тяжело. Но ежегодно после его концертов более трехсот человек пополняют ряды компартии Западной Германии.
Колонна осталась позади, водитель снова слился с машиной, а я вернулся в мыслях к прошлому. Вот так, сначала под покровом ночи, а потом и в открытую начинали двигаться колонны вермахта после прихода к власти фашистов.
Потом они прошли и по нашим дорогам. Через мой край шли на Москву отборные колонны фашистских головорезов, разрушая и уничтожая все на своем пути. Они шли через Зачистье, Хотюхово, Игрище, Холоняничи, Приямино, словно язвами, изуродовав воронками и окопами нашу землю.
Шли и через мое Белое.
Белое расположилось вдоль проселочной дороги, которая неторопливо стелется от деревни к деревне, выполняя извечное предназначение всех дорог — соединять людей. Рядом, всего лишь в километре, — второе Белое, но уже Борисовского района. В нем живут русские. Местные люди так и различают: Русское Белое и просто — Белое.
Старожилы Белого, наш сосед дед Артем и моя бабушка Ульяна, рассказывали, что свое название деревня получила из-за белых крыш. Когда-то очень давно здесь вокруг были сплошные болота, примыкавшие с одной стороны к Зеленой пуще, а с другой — к дремучему хвойному лесу, который тянется до теперешнего Березинского заповедника. Среди этого болотного массива был островок добротной земли, на котором и поселились люди, построив первые хаты. Лесу было достаточно, и поэтому крыши домов были покрыты светленькой белой дранкой. Первое, что видели люди, выходя лесными и болотными тропинками на опушку, были белые крыши. Вот так и вошло в жизнь название — Белое.
Другие земляки утверждают, что название деревни пошло от болот, что лежат на восток и на запад от нее. Но какая же может быть связь между болотами и названием деревни? Что на болотах белое? Верно, летом ничего белого там нет. Болото — это царство зелени. А вот весной, когда спадает разлив, все болота от края до края укрывает белый ковер цветов черноголовика.
Те же путники, выходя из Зеленой пущи или поднявшись на холм, который возвышается возле нашей деревни, видели тогда ее в белом венке, по которому важно прохаживались белые аисты. Белая округа, белые крыши… Так и пошло — Белое.
Кто из земляков прав — сейчас трудно судить, но название деревне дано верное. В наших местах (это сохранилось еще от старославянского языка) слово «белое» нередко употребляют в смысле «чистое». И надо отметить, что в деревне жил и живет народ с чистой душой, трудолюбивый, честный, справедливый. В округе идет добрая слава о белъцах, как о людях бескорыстных, отзывчивых, участливых к беде других. И пролегли к Белому дороги из окрестных деревень, а из Белого — к ним.
Дороги… Кто скажет, где начало и где конец проселочной дороги? Мне кажется, дороги эти бесконечны и вечны. Они манили меня, босоногого мальчугана, на простор. Сколько помню, постоянно жило во мне желание узнать: а что там дальше, за горизонтом?
Мои первые проселочные дороги вели к Корнюшиному застенку (так у нас называют хутора), Игрищу, а далее через многие деревни, леса, перелески — к легендарному партизанскому озеру Палик. Хотелось своими глазами увидеть места былых боев, места, где жили и боролись непокоренные земляки. Я сколачивал из деревенских мальчишек и девчонок команду смелых, и мы отправлялись в походы. Пусть мы ни разу не дошли до тех мест, но сердце и сознание были там.
Спустя многие годы, став офицером-летчиком, я побывал там, куда стремился в детстве. Переночевал на месте бывшего партизанского лагеря, поклонился тем, кто боролся с фашистами, чтобы миллионы моих сверстников могли жить, учиться, выбирать свои жизненные дороги.
Манила своими тайнами и Зеленая пуща, совсем близко подходящая к деревне. За Кленом, Щаберичами Зеленая пуща выходила к шоссе Минск — Москва, к железной дороге. Пробираясь по бывшим партизанским тропкам, я представлял себе, как шли по ним на задание отважные народные мстители. Гремели взрывы, летели под откос эшелоны, горели колонны фашистских машин на шоссе. Еще долго после войны лежали вдоль железнодорожной насыпи остовы вагонов, а в кюветах рядом с шоссе ржавели сгоревшие автомобили. И всюду — окопы и траншеи. Я смотрел на подбитые танки, бронетранспортеры, пушки, на разбитое, исковерканное, ржавое оружие, мысленно воображая, какие жестокие бои здесь были.
А сколько этого оружия валялось по лесам! Нет, не в порыве раскаяния бросили его враги. Почуяв неминуемую гибель, подняли руки и просили о пощаде те, кто пришел к нам грабить, жечь, убивать.
Сейчас, когда мне приходится ехать или идти по этим дорогам, я укоряю себя и многих моих земляков из Крупского района за то, что мы не пишем летопись своего края, что все славное и героическое по скромности здешних людей воспринимается как должное, как норма жизни. Уходят годы, преображается, меняет облик наш край. Надо, чтобы не случилось так, что пройдет еще одно-два десятилетия и дети наших детей не найдут те дороги, по которым ходили герои минувшей войны. А ведь в моем маленьком и скромном районе родились и выросли тринадцать Героев Советского Союза! Но вот беседую со школьниками района, и, оказывается, многие не знают их имена, не знают об их подвигах. Не знают, например, за что была удостоена звания Героя Советского Союза прославленная партизанка Лена Колесова, памятник которой установлен в самом центре Крупок. Пора бы задуматься об этом…
Каждая наша проселочная дорога, куда бы она ни шла, неизменно выводит на места исторические.
По одной из них, идущей через Зачистье, Ново-Янчино и Житьково на Борисов, я прошагал не одну сотню километров. И везде рядом история. Наша величавая Березина хранит память об увиденном ею крахе Наполеона. В Зачистье — памятник Герою Советского Союза Ивану Афанасьевичу Ярошу. Окружающие деревни леса, перелески тоже являются свидетелями подвигов моих земляков.
Весной, когда расцветал черноголовик, бельские, новоселянские, подберезские и корнюшинские мальчишки и девчонки ходили на Клюквенное болото собирать прошлогоднюю ягоду. Сладкая она с зимы. Рядом ходят аисты, ловят лягушек. И у нас ноги, как у аистов, красные от ледяной воды.
Часто встречал здесь свою соседку по парте — Олю Захаревич из Корнюшиного застенка. Однажды она показала мне небольшой островок, сплошь заросший соснами, и рассказала, что здесь скрывался от врагов ее дядя. Тогда я не придал значения ее словам. В Клюквенном во время оккупации укрывались многие наши сельчане, находили здесь убежище и люди из окрестных деревень. Немцы боялись сюда нос сунуть.
И только совсем недавно, когда приступил к работе над этим рассказом, прочитал интересную книгу Рыгора Хацкевича «Тучи над лесом». Это книга о моих земляках, о моих знакомых. Вот как бывает. Отблески пламени революционных событий озарили наши места, озарили дороги, по которым с детства мы шли в жизнь. Из этой книги я узнал, в какие времена прятался на острове среди болот дядя моей одноклассницы Владимир Захаревич. Молодой большевик в матросской форме, участник питерских событий 1917 года, он организовывал здесь партизанскую борьбу с войсками кайзера.
…Колонна американских машин исчезла, а я все никак не могу вернуться из памяти детства, все думаю о дорогах, по которым ходил в школу. Ходили мы тогда только пешком. Об автобусном движении между деревнями в то время можно было мечтать, как о полете на Луну. Впрочем, никто из нас и не думал об этом. Плохо было только ранней весной и поздней осенью, когда раскисали дороги.
Выходили из Белого все вместе. Первыми шли старшеклассники. Они и выходили из дому пораньше, звучал условный свист, хлопали калитки, росла ватага. За старшеклассниками шли мы, мальчишки пятых-шестых классов, а за нами, уже по протоптанной тропе, — девчонки. Замыкал шествие кто-нибудь из старших.
Каждый год вожак колонны «обновлялся». В то время не все смогли дойти до десятого класса. Школу бросали по разным причинам: и далеко до нее, и вообще не до учебы — надо идти работать, помогать семье, — иногда, чего тут скрывать, просто нечего было одеть-обуть. Так и получилось, что уже в седьмой и остальные классы первый след в снегу или на разбитой дороге приходилось прокладывать мне.
Наших девчонок любили, заботились о них. А какая закалка с детства была! Подойдем к ручью, разуваемся, перебрасываем вещи на противоположный берег. Потом берем девчонок на закорки и переносим. Под ногами лед, вода, скользкие камни. Не раз случалось искупаться. Мне приходилось делать по нескольку рейсов.
Был я не по годам физически крепким. Мешки с картошкой или с зерном на току носил вровень со взрослыми. С деревенскими мальчишками боролся почти каждый день. Уступал в силе только двоим, да и те были старше меня года на четыре. Остальных раскладывал на лопатки. Не хотели они мириться с этим, объединялись, перехватывали иной раз одного. Никогда не плакал. Синякам находил любое оправдание, а порванные рубахи и брюки зашивал сам. Однажды с пробитой камнем головой пришел к бабушке Ульяне. Кровь заливала лицо, теплые и липкие ее струйки стекали по шее под рубашку. Бабушка, не сказав ни слова, достала из сундука отбеленное домотканое полотно, оставшееся еще с войны. Оно и предназначалось для перевязки вместо бинтов. Перевязав рану, слегка прослезилась, потом положила руки мне на плечи и сказала:
— Не поддавайся.
В этом было все: вера в мою правоту, призыв быть честный, сильным, смелым. И я не поддавался.
Мальчишечья вражда проходила быстро, через день-другой все мы снова жили общими заботами, вместе работали в колхозе, помогали друг другу.
Поднимались колхозы, исчезали раны, нанесенные земле. Народ единой семьей напористо и устремленно делал свое простое дело: выращивал хлеб, картошку, разводил скот. Справлялись свадьбы, рождались дети. Летними вечерами на дорогах сходилась молодежь из окрестных сел. Поля оглашались переборами гармоней, частушками. Танцевали прямо на дороге. В этих вечеринках было что-то возвышенное, гордое и трогательно простое.
За старшими увязывались мы. Наше присутствие воспринимали как должное. Мы тоже учились общению. На этих дорогах познакомился с Павлом Назаровым, Зоей Потапенок, Валентиной Зуенок, Александром Лапуцким и многими другими, ставшими известными людьми в нашей округе за свою доброту к людям, за свое отношение к труду.
Родные мои дороги… Став депутатом Верховного Совета БССР, получил наказ от избирателей: добиться, чтобы выделили средства на асфальтирование межколхозных дорог нашего района. Сейчас во многом эта задача решена. В любое время года можно за десять минут добраться до Борисова, Крупок.
Я же не могу забыть тех дорогих для меня дорог, дорог детства, на которых навсегда остались следы наших босых ног и глубокие колеи от деревенских подвод.
По такой осенней, избитой лошадиными копытами дороге ходил я в Зачистскую школу. Один из октябрьских дней тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года запомнился особо. У всех одноклассников было приподнятое настроение — радио сообщило о том, что запущен искусственный спутник Земли. В' космосе летало рукотворное чудо! Сознание еще не могло полностью оценить значимость события. Но всеобщее ликование не оставляло и нас равнодушными. Приходило наше время. Оно звало нас за пределы устоявшихся понятий. Летают самолеты — это понятно. Но вот полетел спутник Земли… Что это? Как это?
Я собирался стать летчиком, мечтал об этом. В деревне у меня и кличка была — Летчик. А прозвали вот за что.
В разных местах, вокруг деревни, лежало несколько наших, сбитых во время войны, самолетов. Каждый раз, когда мама или бабушка разрешали мне погулять после домашней работы, я незаметно пробирался к этим погибшим самолетам. Брал лопату и раскапывал.
Односельчане говорили, что многие летчики выбрасывались с парашютами. Останков я действительно не нашел, но сколько интересного открывалось моему детскому взгляду: моторы, стволы пушек, снаряды, патроны. И так — до ночи. Бабушка, когда поняла, что отучить меня от этого занятия, невозможно, приходила сама. Садилась рядом и рассказывала, как они погибали. Рассказывала так, что я видел неравный бой наших летчиков и плакал. Бабушка обнимала мою соломенную голову, всхлипывала и шептала: «Господи, только бы не довелось тебе этого увидеть никогда, чтобы ты вырос, выучился на врача и лечил людей…»
Однажды она пришла за мной еще до захода солнца. В тот день я особенно радовался — нашел шлемофон!
— Бабушка, отвернись. А теперь смотри…
Я стоял перед ней в шлемофоне.
Она обняла меня и почему-то грустно сказала:
— Настоящий летчик.
В это время из-за Зеленой пущи послышался гул моторов. Вдали над верхушками елей показались черные точки. Лицо бабушки стало сосредоточенным, глаза тревожно всматривались вдаль.
Летели самолеты, их было много. Я не знал тогда тип этих машин. В оцепенении смотрел в небо и увидел, что группы самолетов образуют буквы. Буквы я уже знал: в небе летели три «С» и одно «Р».
— СССР, — прочитала бабушка.
Вот они над нами, летят по направлению к деревне. Я сорвался с места и побежал. Забыв обо всем на свете, я бежал, не упуская из вида самолеты, и кричал:
— Дяди летчики! Я хочу вам сказать, что здесь погибли ваши товарищи! Сядьте в нашей деревне! Бабушка вам расскажет все!..
Самолеты уже за деревней. Я вбежал в деревню в шлемофоне, плакал, кричал им вслед:
— Дяди летчики, у меня есть шапка летчицкая, возьмите меня, я тоже буду летчиком!..
С этого дня деревенская кличка Летчик приклеилась ко мне накрепко. Клички у нас иногда полностью заменяют имя и фамилию. Да, с малых лет мечтал я летать на самолете… Но вот в космическое пространство, на немыслимую высоту, взлетел небывалый аппарат! Что он собой представляет, как устроен, какая могучая сила подняла его в космос, кто создал его?
В тот осенний вечер пятьдесят седьмого года учитель астрономии Николай Прокофьевич Тихонович собрал всех учеников во дворе школы. Тогда по радио объявляли, где и когда будет пролетать спутник. Ночью он должен появиться над нами. Зачистью, а значит, и всем нам, повезло: небо было звездное, ночь темная.
Затаив дыхание, всматривались мы в звезды. Кто первый увидел спутник, сейчас не помню. Маленькая звездочка двигалась по звездному небу, а сердце отбивало удары: «Летит, летит, летит…»
Спутник скрылся. Все враз заговорили. Я и сам не заметил, как несколько раз громко сказал:
— Полетят… полетят… полетят…
Николай Прокофьевич спросил:
— Что ты имеешь в виду?
— Потом скажу…— ответил я.
Впоследствии Николай Прокофьевич, видимо, за давностью лет, допустит неточность, передавая этот разговор. Он скажет: «Ко мне подошел Володя Коваленок и спросил:
— Полетят ли когда-нибудь люди?
— Обязательно полетят, — ответил я ему».
На самом же деле было так, как я рассказываю. Но это нисколько не меняет сути дела.
До сих пор в памяти сохранилось напряжение от попытки осмыслить увиденное.
Домой из школы до развилки шел с Павлом Назаровым. Мечтательный, любознательный, с ним было всегда интересно. Роста он был невысокого. Я называл его про себя Наполеоном. Но ни разу не произнес этого вслух. А планы у Павла всегда были поистине наполеоновские.
— Володя, мы же с тобой министрами можем стать! Ведь учимся хорошо. Ты вон с медалью школу закончишь, хоть и пропускаешь много.
— Директор знает, почему пропускаю. Плохо дома. Мать болеет. Бабушка одна не справляется. Я через день хожу в колхоз на работу, может, хоть что-то заработаю…
Вот и развилка, пора расставаться.
— А зачем это спутник стал летать?— вдруг спросил Павел.— И как он сядет?
— Не знаю. Пока он один, но…
Я не стал распространяться дальше, боялся выдать сокровенную мысль, которая родилась, когда я смотрел на медленно плывущую звездочку: летать, летать там, где сейчас летает спутник.
Мы долго стояли молча. Каждый думал о своем.
— Давай вместе будем поступать в институт народного хозяйства, — предложил Павел.— Вместе знаешь как подготовимся!..
— Нет, Павлик, я выбрал другой путь. Вот только как выйти на него, пока не знаю. Однако не будем загадывать. Надо сначала закончить школу…
На газетных и журнальных страницах замелькало имя К. Э. Циолковского — много лет назад мало кому известный учитель из Калуги разрабатывал теоретическое обоснование подобных полетов. Он предсказывал, что когда-нибудь люди осуществят свою дерзновенную мечту, вырвутся в межзвездное пространство. И вот первый шаг сделан — вокруг земного шара закружились спутники.
О космосе, о спутниках мне хотелось узнать как можно больше, но все вокруг знали столько же, сколько и я. В нашей скромной школьной библиотеке о Циолковском ничего не было, тем более не было его трудов. Но где-то ж, эти книги должны быть! И я отправился в Холопеничи, Крупки, добрался до Борисова. В борисовской библиотеке были кое-какие книги, интересующие меня. Но чтобы записаться в библиотеку, нужен паспорт. Ну, если паспорта нет, то пусть запишется кто-нибудь из родителей… Помню, с каким удивлением посмотрели на меня библиотекари, когда узнали, что я не борисовский, а явился вон из какой дали.
Мой интерес к космосу понемногу начал приобретать конкретные очертания. Я понимал, что это только первые спутники такие маленькие, — со временем они станут большими, настолько большими, что в них будут летать люди. Так кто же полетит в космос? Кем я должен стать, какой профессией овладеть, чтобы потом попробовать себя для полетов на спутниках?
Тем, кто хорошо помнит начало космической ары, такая целеустремленность и конкретность может показаться, мягко говоря, маловероятной. Понятно, что космосом интересовались, «болели» многие, но чтобы этот интерес в мыслях подростка из маленькой белорусской деревеньки получил такую четкую «увязку» с его будущим — нет ли в этом, ну, как бы это сказать… некоторого «перебора». Речь-то идет о событиях тридцатилетней давности! Как можно было тогда мечтать о полетах на спутниках, когда подавляющее большинство людей, исключая, конечно, тех, кто непосредственно занимался проблемами освоения космоса, еще не имело никакого представления о путях развития космической эпопеи? Может, автор грешит против истины, поддаваясь известной человеческой слабости, — говоря о прошлом, «подправлять» его настоящим, переписывать его «набело»?
Скажу прямо, — этого у меня не было и нет. Вдумайтесь… Ведь если бы не возникла и не окрепла в душе деревенского мальчишки «одна, но пламенная страсть», то иной была бы и моя профессия, и моя судьба. Мечта овладела мной так сильно, что и сквозь годы направляла мои помыслы и дела. В конце концов, я полетел в космос.
А тогда, в далеком детстве, я до запятой изучал все, что печаталось в газетах и журналах, начиная понемногу понимать, чем же космические условия отличаются от земных. Много говорилось и о невесомости. А это что такое? Призвав на помощь физику, старался представить, отчего и как она возникает. Ну, а что будет с человеком в невесомости? Как это он «все время будет свободно падать на Землю и не упадет»? Много возникало вопросов, на которые не находил ответа.
После того как в космос полетела Лайка, а потом Белка и Стрелка, стали появляться статьи о влиянии невесомости и других факторов космического полета на живой организм. Я обратил внимание на такую деталь: эти статьи подписывали врачи. К тому же люди, сфотографированные рядом со знаменитыми собачками, тоже были в белых халатах! Значит, решил я, первыми в космос полетят врачи. Только они сумеют справиться с этой задачей.
…Въехали в Мангейм. В гостинице ожидало известие о том, что решением магистрата меня занесли в «Золотую книгу» почетных гостей города.
На следующий день в городской ратуше Мангейма была совершена эта торжественная церемония. Здесь же мне передали предложение совершить, полет на воздушном шаре над Мангеймом и его окрестностями. Предложение было настолько неожиданным, что я не нашел сразу нужных слов для ответа. Потом спросил: «А высоко ли будем лететь? Боюсь, как бы не закружилась голова от высоты». Шутка понравилась.
Вскоре приехал Бюшер, директор клуба воздухоплавателей, и мы, пригласив Валерия Баканова в качестве переводчика, отправились на аэродром.
Ни с чем нельзя сравнить ощущение полета на воздушном шаре. Волнующее, захватывающее зрелище открывается твоим глазам. Подгоняемый легким ветерком, пестрый шар медленно плывет над городом. Воздух, нагретый газовой горелкой, заполняет шар, и тот поднимается все выше и выше. Решили лететь на высоте 300 метров.
Бюшер — владелец шара и командир нашего экипажа — рассказал об истории воздухоплавания в Германии. Кстати, недавно Мангейм отметил 200-летие со дня первого полета.
Приземлились через два часа возле небольшой деревни на вспаханное поле. Сбежалось много ребятишек, жителей окрестных ферм.
Прямо на месте приземления Бюшер вручил мне почетный диплом члена международной ассоциации воздухоплавателей.
И тут произошел смешной случай. Когда Бюшер, кончив церемонию вручения диплома, объявил собравшимся, что я — советский космонавт, по толпе прошла волна замешательства. Я увидел в глазах людей удивление, недоверие. Всматриваюсь в лица и не могу понять — в чем дело. Вижу, что и мои спутники ничего не понимают.
Наконец из толпы посыпались робкие вопросы, в которых угадывалось недоумение. Бюшер ответил длинной тирадой, и тогда в толпе послышались смущенные смешки, а потом грянул дружный хохот.
Вскоре все выяснилось. Дело в том, что в это время в космосе на станции «Салют-7» летал экипаж: Владимир Васютин, Александр Волков и Виктор Савиных. Узнав, что один из спустившихся к нам на воздушном шаре, — советский космонавт, люди, собравшиеся вокруг нас, решили, что я — один из тройки, находящейся в космосе. Но разве из космоса на землю возвращаются вот так, на воздушном шаре?..
Тут уж до слез смеялись не только жители, но и мы.
По дороге на аэродром я сказал Бюшеру:
— До сих пор я летал в составе четырех международных космических экспедиций. А вот сегодня стал членом пятого международного экипажа! Как вы смотрите на это, что я — советский военный летчик и летчик-космонавт СССР — стал почетным членом вашего клуба?
Бюшер долго молчал. Потом ответил:
— Я рад этому и никогда не забуду полета с советскими парнями. Хотелось бы, чтобы как можно больше людей нашей страны, и как можно быстрее, поняли, что на земле, в воздухе и в космосе мы всегда можем найти взаимный интерес, подружиться. Вот с таких маленьких, на первый взгляд, событий и слагаются основы мира и дружбы между народами.
Дорога проходила мимо полей. Везде убирали урожай. И здесь у крестьян те же самые заботы: посеять, вырастить, убрать, сохранить. Везде трудятся люди. Трудятся на полях родной Белоруссии, трудятся на полях под Мангеймом.
Поглядывая на проплывающие мимо поля, я увидел вдали телегу, на которой крестьянин вез сено, и вспомнил, как летом 1977 года на дороге возле Белого встретил Николая Прокофьевича Тихоновича. Он вез сено, которое накосил на окраинах Клюквенного болота.
Я узнал его сразу. Посигналил, вышел из машины. Присели возле дороги, рядом с полем. Начались расспросы. Я тогда был уже в звании подполковника. Бывший партизан, учитель астрономии, директор школы, Николай Прокофьевич особенно гордился выпускниками, которые становились военными.
Мне нельзя было раскрывать своих планов, но все же не удержался:
— Николай Прокофьевич, а вы помните, как мы во дворе школы смотрели на первый спутник?
— Помню. Но при чем здесь спутник?— он внимательно посмотрел на меня.
— В октябре будет мой первый старт в космос, Николай Прокофьевич. Полечу на станцию, которая будет запущена в сентябре. Больше пока ничего не могу сказать.
— Володька, я ведь догадывался, хотел раньше спросить, но не решался! Неужели с того вечера, когда ты сказал: «Полетят…»?
— Да, Николай Прокофьевич, с того момента.
— Трудно было?
— Было…
Мы сидели и беседовали на обочине дороги, по которой в военную пору партизан Николай Тихонович шел пускать под откос вражеские эшелоны, громить фашистские гарнизоны. Я же, окончив десятый класс, по этой дороге ушел на станцию Приямино, чтобы ехать в Ленинград. К тому времени я уже был твердо убежден, что первыми в космос полетят врачи и, когда пришло время, не колеблясь, подал в райвоенкомат документы, необходимые для поступления в Ленинградскую Военно-медицинскую академию имени С. М. Кирова. Именно через нее, как я тогда считал, лежит самый прямой и близкий путь в космос. Мне и в голову не приходило, что первыми полетят летчики. Однако «летчицкую шапку» все же взял с собой.