«Дружба народов» 1990 год №1

Тем, кто будет читать, чтобы строить.
Юр. Кондратюк

Палеонтологи не раз уже потрясали мир своим умением всего по нескольким обломкам костей в мельчайших подробностях восстановить облик давно вымерших животных. Археологи по отдельным фрагментам чудом уцелевших обломков способны не только описать и реконструировать дворцы и храмы египетских фараонов, но и раскрыть образ жизни людей исчезнувших цивилизаций, их торговые связи, смоделировать не просто отдельные орудия труда, а технологию строительства пирамид, оросительных систем...

А людские судьбы? Даже недалекие... Как трудно собрать их по кусочкам, докопаться до истины, чтобы изумиться деяниям подвижника, его сбывшимся и несбывшимся замыслам, с иных позиций заглянуть в прошлое и высветить день грядущий, чтобы знать, куда идти другим. И археологу и палеонтологу тут легче. Я убеждался в этом не раз, исследуя жизненный путь почти безвестного гения нашей науки и техники Юрия Васильевича Кондратюка. Вся работа долгое время походила на попытку собрать картину-головоломку, из которой многие куски вырваны, а многие другие будто специально поставлены вверх тормашками.

Взять самый первый и самый простой вопрос — время и место рождения. Из записи в домовой книге явствует, что Кондратюк Юрий Васильевич родился в 1900 году в городе Луцке бывшей Волынской губернии. Согласно еще одному документу, отцом его был учитель луцкой гимназии Василий Павлович Кондратюк. Еще справка: «Кондратюк Юрий Васильевич, 1900 года рождения, уроженец г. Луцка, Волынской области, украинец, беспартийный, по специальности механик-строитель, со средним образованием, одинокий, ранее не судимый...»

Никаких расхождений во времени и месте появления на свет в трех этих источниках, как видим, не просматривается. Причем запись в домовой книге Кондратюком сделана собственноручно. Значит, все в порядке? Нет! Энциклопедия утверждает: «Кондратюк, Юрий Васильевич (1897—1942) — один из пионеров сов. ракетной техники. К 1919 разработал осн. проблемы космонавтики...»

В других источниках годом рождения тоже считается 1897-й, а местом не Луцк, а Полтава. Почему? Пытаюсь добраться до сути, в одной из брошюр вычитываю: «...в ряде публикаций о жизни и деятельности Ю. Кондратюка приводятся биографические сведения другого лица... никакого отношения к космонавтике не имеющего». Выходит, их было двое?

В пору тех изначальных исканий московский мой дом стоял рядом с улицей Кондратюка, и я ходил по ней много лет. 559 шагов в одну сторону и на 9 шагов меньше в другую, она чуть короче. Обсажена эта улица старыми-старыми тополями.

Каждое лето на улице Кондратюка метельно, как зимой. Тополиный пух лежит под деревьями белыми сугробами, заметает крыши... Мальчишки бросают в него горящие спички, смотрят, как занимается пламя у кромки тротуара, и бегут за огнем. Он гаснет в самом конце улицы, у трамвайной линии, там уже другой проспект, а за ним сквер с обелиском в честь выхода человека в космос и белым памятником Циолковскому. У обелиска всегда суетно и шумно. Здесь тихо, тихо на улице Юрия Кондратюка.

Про человека, чье имя носит эта улица, ее обитатели ничего не знают. Одни предполагают, что был такой певец, другие утверждают: не певец, а генерал; третьи ближе к сути, говорят, что, коль рядом улицы академика Королева и Цандера, то, значит, Кондратюк один из тех ученых, кого только после смерти стали называть по фамилии.

Нет, здесь все не так, Кондратюку никогда не приходилось даже быть на космодроме Байконур, да и космодромов в то время не было. Но на Луне есть кратер Коперника и есть кратер Кондратюка. Потому-то невольно приходит вопрос — кто вы, «доктор» Кондратюк?

Через тернии к звездам

Профессия? Никакого отношения к ракетам — элеваторный механик. Он стал им, когда приехал на Кубань в станицу Крыловскую. Женщина преклонных лет — тетя Варя — переносится мыслями в свой школьные годы и рассказывает мне:

— Пришла однажды домой и увидела незнакомого, несколько странного человека. Мама сказала, что это наш квартирант Юрий Васильевич. И представила меня. Он очень быстро и как-то просто вошел в нашу семью. После работы из дому почти никогда не уходил, а если уходил, то в библиотеку или на почту и скоро возвращался.

После обеда чаще всего садился к своему столу, что-то писал, чертил. Но, бывало, за обедом или ужином вдруг срывался с места и широкими шагами ходил по комнатам, щелкая пальцами и теребя волосы. Брови у него сдвигались, глаза сощуривались, темнели. Потом бросался к столу, что-то вновь быстро писал, вычерчивал.

Случалось, что просил меня переписать его работу. Но я так и не научилась разбирать его торопливый почерк...

...Милая девушка, откуда ей было знать, что Кондратюк в такие часы смотрел в окно и ждал, когда над элеватором покажется Луна. Ему представлялся летательный аппарат: вот он обращается вокруг лунного диска, отделяет от себя маленький, как искорка, отсек. И Кондратюк сажает его среди лунных кратеров. Он знал, что скоро все это сбудется, что он будет там.

— Из Москвы Юрию Васильевичу присылали деньги,— продолжает тетя Варя,— но он их отправлял какому-то другу, хотя сам одет-то был кое-как. Когда мама говорила, что надо бы купить теплое пальто, хороший костюм, он отвечал: «Да, куплю, но сейчас помогу другу. У него большая семья, а зарабатывает он мало».

Все мы как могли заботились о нем. Таким же теплом он платил и нам. Но особое внимание уделял мне. Нужна ли была помощь в математике, физике или предстояло разобраться в планетах и созвездиях, Юрий Васильевич всегда оказывался рядом. Зимними вечерами, когда звезды были хорошо видны, он говорил: «Варенька, пойдемте, я покажу вам все созвездия к завтрашнему уроку».

Юрий Васильевич всегда подолгу сидел над книгами, ему нравилось читать мне вслух. Это были хорошие вечера. Потом учил меня играть в шахматы. Когда делала ошибки — а делала я их часто,— не сердился; сердиться он просто не умел. А вот смеялся всегда заразительно.

И, знаете, никогда не пил спиртного, не курил. Очень любил сладкое. Сестра присылала ему посылки с вареньем, конфетами, шоколадом. Были посылки и с чертежными принадлежностями, с бумагой...

При всем своем обаянии не был лишен и странностей. Мы удивились, что с первого дня он отказался от постели, взял только подушку, а на ночь залезал в спальный мешок. Костюм у него состоял из брезентовой куртки и таких же брюк. Зимой носил старую тужурку и кепку.

Он говорил тогда, что ему 26 лет. Представляете, совершенно взрослый человек, но ему, наверное, нравилась юность. Умел со мной шутить, увлекать рассказами. А бывали дни — сидит задумчивый, смотрит в одну точку.

...Да, у него было много забот. Целыми днями приезжий механик проектировал механизмы для автоматизации элеватора, переводил их в рабочие чертежи, ставил оборудование. А куда больше, оказывается, его занимала метеорная опасность в космическом полете, способы защиты астронавта от перегрузок, устройство костюма для выхода на Луну. Он сидел за столом, теребил бороду и... казался ей стариком. Еще бы! Почти на десять лет старше. И потом у него было много лиц: похож сразу и на профессора, и на народовольца, и на художника, и на рабочего.

И не знала Варенька, что в такие же годы, как ее, гимназиста Юрия Кондратюка буквально потряс роман Бернхарда Келлермана «Туннель», потряс и породил в голове «безумные проекты». А «бросался» механик к столу, чтобы дописать книгу «Завоевание межпланетных пространств».

Это было еще в 1925 году. И скоро он напишет в Ленинград профессору Рынину: «Полагая, что чисто личные стороны моей жизни не представляют особого интереса, постараюсь сообщить достаточно полно преимущественно то, что имеет отношение к моим исследованиям по теории межпланетного сообщения». Написав далее о своем впечатлении от «Туннеля», он продолжал: «К тому времени мой научный и технический багаж состоял из незаконченного среднего образования плюс несколько несистематических дополнений, сделанных самостоятельно в сторону высшей математики, физики и общетеоретических основ техники со склонностью к изобретательству и самостоятельным исследованиям более, чем к детальному изучению уже найденного и открытого».

В перечне своих «изобретений» он назвал: водяную турбину типа колеса Пельтона взамен мельничных водяных колес, гусеничный автомобиль, беспружинные центробежные рессоры, вакуум-насос особой конструкции, барометр, часы с длительным заводом, электрическую машину переменного тока высокой мощности, паротрубную турбину и многое другое. «Вещи, частью технически совершенно непрактичные, частью уже известные, частью и новые, заслуживающие дальнейшей разработки и осуществления...»

Гимназистом он взялся разрабатывать сразу две проблемы. Первая заключалась в пробивке глубокой шахты для исследования недр Земли и утилизации теплоты ее ядра. В случае удачи ни газ, ни уголь, ни нефть не надо будет добывать, а если добывать, то использовать не в качестве топлива, а на другие, более важные цели. Горячий пар начнет вращать турбины невиданных по своей мощи тепловых электростанций, обогревать дома, на севере возникнут огороды под стеклом, отпадет нужда занимать под водохранилища новых гидростанций самые лучшие земли...

Второй проблемой был полет за пределы Земли.

Идею с шахтой, к сожалению, вскоре пришлось отбросить из-за невозможности провести предварительную экспериментальную работу. Тема же о межпланетном полете показалась Кондратюку тогда более реальной.

Как ни парадоксально, но вчерашнему гимназисту в годы первой мировой войны и после нее немногим более полугода потребовалось, чтобы найти основные положения ракетного полета. Сюда вошли выведение главной формулы ракеты, разработка наиболее рациональной траектории ее полета и ряд других закономерностей. Он остановился именно на комбинированном ракетно-артиллерийском методе и отбросил чисто пушечный из-за громоздкости и невозможности вернуться человеку на Землю. Вся дерзновенность необычного замысла состояла в том, что пушка здесь выстреливает из себя ядро, которое, в свою очередь, является пушкой, тоже выстреливающей ядро. Но размеры начального орудия, как показали расчеты, были бы чудовищными. И Кондратюка осенило — пушку надо повернуть дулом назад, превратив ее в постоянную часть ракеты, и стрелять в обратную сторону более мелкими ядрами. Что это давало? Чем больше становилась масса активной части заряда за счет пассивных ядер, тем выгодней получалась формула для массы всей ракеты. Отсюда следовал логический переход к термохимической ракете, «которую можно рассматривать как пушку, непрерывно стреляющую холостыми зарядами»...

Начиная работать, он и не подозревал, что является не первым и не единственным исследователем космоса, считал, что после публикации книги сразу начнется «завоевание межпланетных пространств». Правда, в 1918 году в старом журнале «Нива» Кондратюк случайно прочитал о ракете Циолковского, но «Вестник воздухоплавания», где обо всем этом сообщалось подробно, нашел много позже. Тем не менее заметка дала толчок для более углубленной работы над теорией полета, перехода от общих физических принципов к технической возможности броска в космос. «Принимаясь за работу несколько раз, с перерывами между репетиторством, колкой дров и работой смазчика, мне удалось к 1925 году дополнить ее почти до настоящего ее вида: во всех главах была проведена более основательная математическая мотивировка, подобран довольно полно химический материал, разработана гл. VIII о сопротивлении атмосферы при отлете, обоснована расчетами возможность благополучного планирующего спуска, и сделаны другие... важные дополнения».

На Кубани механик Юрий Кондратюк разыскал наконец «Вестник воздухоплавания», где публиковалась часть работы Циолковского. Можно представить состояние Кондратюка, но лучше вчитаться в письмо: «...Я хотя и был отчасти разочаровав тем, что основные положения открыты мною вторично, но в то же время с удовольствием увидел, что не только повторил предыдущее исследование, хотя и другими методами, но сделал также и новые важные вклады в теорию полета... Дальнейшая... разработка темы о межпланетном полете чисто теоретическими методами, по-видимому, невозможна, для меня, по крайней мере; необходимы экспериментальные исследования. Время и деньги для них я рассчитываю получить изобретениями в различных областях, в частности, по роду моей работы теперь — в области элеваторной механики. Пока имею первые успехи в виде недавнего признания моего нового типа элеваторного ковша и самотасок, завоевавших уже себе место против почти неизменного издавна типа...»

— А потом, уже в конце лета 1926 года Юрий Васильевич от нас уехал, — тяжело вздыхает тетя Варя. — Куда, не знаю. Но зимой ненадолго вернулся и мы снова простились. Уже навсегда.

После Крыловской, как выяснилось, Кондратюк с инженером Петром Кирилловичем Горчаковым строил новый элеватор совсем неподалеку — в Эльхотове. А потом надолго уехал в Сибирь.

В Новосибирск Юрий Васильевич приехал в мае 1927 года. На Алтае, в Прииртышье, Барабинской степи у речных причалов и железнодорожных станций тогда один за другим поднимались вместо старых купеческих ссыпок так называемые реечные элеваторы канадского типа. Объекты краевой конторы «Хлебопродукта» были разбросаны от Омска до Иркутска, от Томска до предгорий Алтая. Поначалу Кондратюка командировали техником на строительство самотечного Рубцовского элеватора емкостью в 100 тысяч пудов. Потом поручили механизировать амбары в Бийске, Пошелихе, Шупунове. Только развернул дело — новое задание: возглавить техническое руководство строительством и эксплуатацией всех элеваторов края.

Из девяти патентов и авторских свидетельств на изобретения, сделанные самим Кондратюком или в соавторстве, четыре относятся к элеваторной технике. Первой его новинкой был счетчик к элеваторной технике.

Самым же большим достижением стал элеваторный ковш, получивший впоследствии наименование «ковш Кондратюка».

В ту пору в Сибири, как и по всей стране, внимание было приковано к первым гигантам индустрии. У создателей элеваторов не было надежной строительной базы, материально-техническое снабжение велось кое-как. Для элеваторов канадского типа требовалось очень много реек и... вагоны гвоздей. То и другое острый дефицит! Поэтому решили строить из кругляка, как русские избы, ведь мастера этого дела обходились без единого гвоздя. Кондратюк спроектировал даже диковинный подъемный кран из дерева, чтобы разгружать баржи на Иртыше.

Предложения странного этого механика всякий раз были необычными, они настораживали, даже пугали. Но вот он разложил перед специалистами «Хлебопродукта» чертежи своего «Мастодонта» — целиком деревянного зерносклада длиною в 60 и шириною в 32 метра для Камня-на-Оби.

Необычность проекта настолько пугала строителей, что они то и дело вызывали сюда автора. Изба избой, а элеватор есть элеватор. Он приезжал в Камень за два года раз пятнадцать. И сегодня «Мастодонт» стоит целехонек, а надпись на памятной доске свидетельствует: «Самое большое деревянное зернохранилище в мире на 10 тысяч тонн. Построено в 1930 году по проекту и под руководством Ю. В. Кондратюка».

...И здесь выше элеваторов светили только звезды и сияла Луна. Его Луна. По утрам уборщица, открывая комнату, где работал Юрий Васильевич, все чаще заставала его спящим за столом. «Засиделся, видите ли, а домой далековато. Вот и прикорнул,— оправдывался механик и просил: — Не ругайте меня, я старался не мусорить. А то, что разбросал, приберу сейчас».

Старую кубанскую куртку здесь заменил длинный, до пят, черный тулуп, где вместо одной застежки красовался гвоздь. И был тот тулуп надежным прибавлением к неизменному спальному мешку.

После дневных трудов, едва отмыв от машинного масла саднящие руки со сбитыми ногтями, Юрий Кондратюк вновь и вновь выверял свои расчеты, уточнял формулировки и послал в Москву только четвертый вариант рукописи. Весной 1926 года последовал ответ, да еще за подписью такого авторитета, как сам В. П. Ветчинкин. Владимир Петрович писал, что рекомендует работу издать как можно скорее. Будто в тумане плыли перед глазами механика сладостные строки: «...ради сохранения приоритета СССР в области межпланетных сообщений... не помешало автору получить результаты, достигнутые всеми исследователями межпланетных сообщений в совокупности... Обстоятельства убеждают в том, что механик Ю. Кондратюк представляет из себя крупный талант типа Ф. А. Семенова, К. Э. Циолковского, А. Г. Уфимцева».

В конце письма содержались замечания, советы, очень точные поправки, которые надо было учесть при окончательной доработке. «Отзыв прямо ошеломил меня своей высокой оценкой», — писал впоследствии Кондратюк. Ошеломил и захватил идеей поскорее перебраться в Москву.

На этот счет мне удалось в архивах секретариата председателя Главконцесскома при СНК СССР и члена президиума ВСНХ СССР Л. Д. Троцкого найти два любопытных документа:

«Главнаука, ознакомившись с работой т. Кондратюка «О межпланетных путешествиях», сообщает, что автор основательно продумал эту тему и его положение, содержащее много остроумных мыслей, не отличается явными промахами. Вопрос о рациональном изготовлении ракеты, способной передвигаться в пустом пространстве, имеет большое научное значение не столько для междупланетных путешествий, к которым в настоящее время еще невозможно относиться вполне серьезно, сколько для исследования верхних слоев земной атмосферы, определения солнечной постоянной, исследования ультрафиолетовой радиации солнца и т. п. Необходимо отметить, что такие крупные таланты-самородки, каким является т. Кондратюк, чрезвычайно редки. Нужно дать ему возможность продолжить свое самообразование и работать более плодотворно в избранной им области.

Ввиду изложенного Главнаука находит возможным отпустить 300 рублей на издание этой работы при условии сокращения ее до 2½ — 3 листов. Редакцию ее издания желательно поручить лицу достаточно сведущему в данной области — таким лицом мог бы быть проф. В. П. Ветчинкин.

Начальник Главнауки — Ф. Петров».

«В НТО, ВСНХ СССР.

Возвращая при сем письмо секретариата тов. Троцкого, Центральный Аэро-Гидродинамический Институт сообщает, что тов. Ветчинкин, сообщая свое мнение о желательности перевода т. Кондратюка на службу в Москву, руководствовался целью предоставить т. Кондратюку возможность пополнить свои знания всеми способами, какие имеются в центре, дать т. Кондратюку возможность немедленно получить ответы по интересующим его вопросам, но не предполагал перевода его для работы в исследовательский институт, тем более что тов. Кондратюк, по-видимому, не имеет достаточной научной подготовки для ведения научно-исследовательской работы.

В частности, и вопрос о «междупланетных путешествиях» не стоит еще на очереди.

Таким образом, вопрос стоит о переходе в случае, если это возможно, т. Кондратюка в какой-либо из крупных центров на работу по его же специальности (на элеваторе).

Член коллегии Архангельский».

Так вот и не пустили механика в «калашный ряд». Профессор Ветчинкин отказался зарезать рукопись до требуемых объемов, вычеркивал лишь отдельные слова. В своем предисловии он не изменил позиции: «Предполагаемая книга Ю. В. Кондратюка, несомненно, представляет наиболее полное исследование по межпланетным путешествиям из всех, писавшихся в русской и иностранной литературе до последнего времени... В книжке освещены с исчерпывающей полнотой все вопросы, затронутые в других сочинениях, и, кроме того, разрешен целый ряд новых вопросов первостепенной важности, о которых другие авторы не упоминают».

Но раз заведенный маховик уже крутился. Летом 1928 года Госиздат вернул отредактированную книгу в Главнауку с припиской о «ликвидации этого дела». Опять крах. Что же делать? По примеру Циолковского издать на свои средства? А деньги? Юрий Васильевич все заработанное на службе и изобретениями охотно раздавал в долг, но кто одолжит теперь ему? Выручили Горчаковы, кое-что подбросили друзья, но требуемая сумма не набиралась.

И все-таки долгожданный день настал. В тесной комнате, заваленной книгами, чертежами и томами расчетов, однажды появились высокие стопы книг — весь тираж (две тысячи экземпляров) «Завоевания межпланетных пространств». На титульном листе значилось: «Новосибирск. 1929 год. Издание автора».

Но вышла книга не в полном объеме. В ней не хватает двух глав. И вот почему. В предисловии автор написал такие слова:

«В 1921 году я пришел к весьма неожиданному решению вопроса об оборудовании постоянной линии сообщения с Землей в пространство и обратно, для осуществления которой применение такой ракеты, как рассматривается в этой книге, необходимо только один раз. В 1926 году я пришел к аналогичному разрешению вопроса о развитии ракетой начальной 150—200 м/сек ее скорости улета без применения грандиозного артиллерийского орудия — тоннеля, или сверхмощных двигателей, или вообще каких-либо гигантских сооружений. Указанные главы не вошли в книгу: они слишком близки уже к рабочему проекту овладения мировыми пространствами — слишком близки для того, чтобы их можно публиковать, не зная заранее, кто и как этими данными воспользуется».

Датировал Кондратюк эти слова октябрем 1928 года.

Сибирская сугробная даль, едва встающая на ноги страна, полукустарная книжка тиражом в две тысячи экземпляров, кого она затронет? Все так. И тем не менее между Кондратюком и Циолковским, Рыниным, Перельманом, другими подвижниками и популяризаторами космоса разгорается переписка. Циолковский в своей Калуге, получив бандероль из Новосибирска, не мог нарадоваться подарку от молодого единомышленника, одним почтовым отправлением презентовал ему сразу три свои книги. Еще бы: «Сорок лет я работал над реактивным двигателем и думал, что прогулка на Марс начнется лишь через много сотен лет. Но сроки меняются. Я верю, что многие из нас будут свидетелями первого заатмосферного путешествия».

Как было Циолковскому не воспрянуть духом, если юный самоучка так вот бросает вызов, считая, что задача эта «...не столь уж трудная, если подходить к ней научно, а не с заранее выпученными от удивления и ужаса глазами...». «Дерзко, но до чего дельно! — возможно, рассуждали в Калуге. — Как славно и точно рассудил в части массы космического корабля и ракеты. Полезную массу ракеты делили на активную — топливо и пассивную — все, значит, остальное. Гениальная простота. Пассив у него делится на абсолютный и пропорциональный. Так, так... абсолютный — экипаж, все, что нужно ему для жизни от старта до возвращения или высадки. Верно! Эта величина должна быть заданной и не меняется на трассе. Пропорциональный ей пассив... Ну-ка? Это «...массы всех предметов, обслуживающих функционирование ракеты...». Да, не что иное, как суммарная масса конструкций ракеты, ее двигателей, всякого рода приборов. Тоже похвально! Ну, а пропорциональный пассив соответственно просто обязан быть «...приблизительно пропорционален массе обслуживаемого им заряда». Именно приблизительно, так как это величина переменная, уменьшающаяся по мере сгорания топлива.

Вот ведь как лихо подвел к идее многоступенчатой ракеты. Пусть себе отваливаются отработавшие свое части или служат зарядами для нового разгона».

Константин Эдуардович по привычке продолжал переписку с зарубежными исследователями, отправлял и получал множество книг. Как-то его вызвали для объяснений на этот счет в НКВД. Старик долго не мог понять, что означают эти буквы, потом никак не брал в толк, какое отношение его занятия имеют к внутренним делам. Разговор затянулся надолго, и, когда кончился, Циолковский растерянно попросил: «Нельзя ли у вас переночевать? Уже поздно, а я и вижу плохо, могу заблудиться». В камеру его не повели, постеснялись. Постелили в караульном помещении на кушетке. Такой вот курьез. Романтик, весь в небе, какой с такого спрос. Да и старый очень, из него не состряпаешь шпиона.

Германский ученый Роберт Ладеманн в «Журнале полетной техники и моторного воздухоплавания» искренне изумлялся: «Среди всех появившихся к настоящему времени работ по реактивным вопросам и, особенно, в плане полетов в космическое пространство книга Кондратюка занимает особое место, поскольку автор... выдвигает многие новые идеи... Впервые в Европе детально рассмотрен вопрос соотношения масс, а также поразительно верно показано действие перегрузок на человеческий организм».

Из Москвы от популяризатора Я. И. Перельмана, на чьей «Занимательной математике» росло не одно поколение мальчишек, в Новосибирск пришло письмо с предложением организовать там секцию знаменитого ГИРДа — группы изучения реактивного движения.

А что же Кондратюк? Его арестовали. Все время, пока парикмахер перед баней болванил его под ноль, фотограф снимал в профиль и фас, пока следователи вели сумбурный допрос, в мозгу его пульсировала одна мысль: неужели расшифровали или кто-то донес? В любом случае на Волынь в Луцк уйдет запрос, могут послать даже эти снимки. Тогда конец. Впрочем, его могут расколоть и без запроса, начнут с простого — на какой улице жил, с кем учился, помнит ли гимназических преподавателей?.. А он ничего этого не знал и знать не мог, ибо никогда в Луцке даже не бывал. Заврется с первых ответов. Стрижка тоже выдаст, хотя нет ни шевелюры, ни бороды и усов, а все равно выглядит старше указанных тридцати.

Он боялся вопросов о Луцке и вспоминал Полтаву, где действительно рос и учился. Долина тихой Ворсклы, зеленые распадки вдоль ее притоков, домик в вишневом саду неподалеку от древнего Крестовоздвиженского монастыря. Здесь 9(21) июня 1897 года новорожденного и приняла бабушка его, акушерка Екатерина Кирилловна Даценко. Она же воспитывала внука, здоровье матери — учительницы французского языка и географии — было расшатано. Вскоре Людмилу Львовну поместили в психиатрическую лечебницу, где она и скончалась.

Отец, Игнатий Бенедиктович Шаргей, студент Киевского, а затем Петербургского университета, слушание лекций совмещал с работой статистика и однажды в дом на Васильевском острове привел сыну новую маму — Елену Петровну. Удивительно быстро мальчик сердечно привязался к ней и мачехой ее не чувствовал. Особенно сблизились они с рождением сестренки Ниночки.

Мальчику было двенадцать лет, когда открывали памятник в честь 200-летия Полтавской битвы. Он знал наизусть пушкинскую поэму о тех событиях, его обжигала в ней строка: «Сдается пылкий Шлиппенбах». Ибо такой же была и девичья фамилия родной матери — «пылкий Шлиппенбах», ставший впоследствии верным сподвижником Петра, являлся ее предком.

На следующий год скоропостижно скончался Игнатий Бенедиктович. Елена Петровна с маленькой Ниночкой вернулась в Петербург, а мальчик, угрюмый и замкнутый, остался у бабушки. Благодаря хорошей домашней подготовке он в год смерти отца поступил сразу в 3 класс 2-й Полтавской мужской гимназии. Учение давалось легко, юный гимназист повеселел, дружил со сверстниками, подолгу пропадал то в лесу, то на Ворскле, но никогда не расставался с книгой и блокнотом, занося в него беглые заметки.

Именно на эту пору пришлись и келлермановский «Туннель», и замысел пробить шахту к центру земли, и колесо Пельтона, и новый взгляд на звезды... что настоятельно требовало совсем не гимназических знаний математики, химии, физики, механики... Никому ничего не объясняя, чтобы не выглядеть чудаком, он теперь изнурял себя университетскими дисциплинами, его чертежи уже не умещались на столе, листы ватмана спускались на пол, и он орудовал карандашами и линейками лежа.

Работа над проблемой прорыва в космос развернулась с осени 1914 года. Формулировки и расчеты заняли четыре сшитые воедино тетради в клеточку. Но их пришлось отложить и переключиться на подготовку к выпускным экзаменам. 28 мая 1916 года ознаменовалось получением аттестата зрелости всего с двумя четверками — латынь и словесность. Недобор двух баллов компенсировался обнадеживающим заключением: «Во внимание к постоянно отличному поведению и прилежанию и к отличным успехам в науках, особенно в физико-математических, педагогический совет постановляет наградить его серебряной медалью. .»

Хорошо, допустим, детство как-нибудь избежит расследования. Но из архивов Петроградского политехнического института могут затребовать аттестат выпускника не Полтавской, а Луцкой мужской гимназии, аттестат, которого там никогда не было, что вообще поставит его в безвыходное положение... Об этом не мог не думать в перерывах между допросами создатель «Мастодонта». Да, очень вовремя выпустил и разослал «Завоевания межпланетных пространств». Теперь его идеи уже не выкорчевать никому, они принадлежат человечеству.

Впрочем, хватит клонить повествование к детективу.

Как ни странно, следствие интересовалось прошлым не Юрия Васильевича, а его начальника: не из тех ли он Горчаковых? Оказалось, не из тех, не из бывших. И тем не менее со своими сообщниками вредил социалистическому строительству. Сроки срывают, строят, не забив гвоздя, все это развалится.

«По-видимому, я являюсь одним из немногих оставшихся в живых людей, которые знали и работали вместе с Ю. В. Кондратюком и П. К. Горчаковым, — писал мне инженер А. М. Дмитриев,— у них были прекрасные отношения, хотя люди эти очень отличались один от другого. Горчаков — экспансивный руководитель, всегда щеголевато одевался. Кондратюк, наоборот, был очень скромен как в одежде, так и в поведении, на редкость деликатен. Если возникало какое-нибудь недоразумение при решении технических проблем, за которое следовало бы сделать замечание соответствующему исполнителю, Юрий Васильевич не только никогда этого не делал, но испытывал неловкость за других. Сам же он отличался необычайной изобретательностью, глубокой технической грамотностью и трудолюбием. Не имея специального образования, он был на голову выше дипломированных инженеров.

Через год я перешел работать в «Сибкомбайнсельмашстрой» и наши пути разошлись. Однако нам вновь пришлось встретиться в довольно необычных условиях, когда широко разворачивалась борьба с «вредительством». Индустриально-технический фронт в 1928—30 годах заметно обескровили, так как множество специалистов оказались в заключении. В крупных городах из числа таких людей были образованы особые проектно-конструкторские бюро, подведомственные органам ГПУ. Такая организация сформировалась и в Новосибирске под номером 14. Основной состав — горные инженеры, осужденные в 1928 году по «шахтинскому делу». Широко пополнялась она и другими специалистами, преимущественно строителями для проектирования «Кузбасс-угля».

Кондратюк и Горчаков оказались там, естественно, не по своей воле, хотя обвинения против них были шиты белыми нитками и лопались как мыльные пузыри. У меня сохранилась групповая фотография нашего бюро, где можно видеть щеголеватого Горчакова и очень скромно выглядящего Кондратюка. Оба они проживали в специально отведенном домике, и я, живущий на частной квартире, навещал их».

Отсидка длилась сравнительно недолго — с июля 1930 года по апрель 1932-го. Убедившись, что в главном пронесло, что прошлое осталось тайной и он не стал давним, закоренелым врагом народа, маскировавшим, по тогдашней терминологии, свою контрреволюционную личину, а был рядовым вредителем, Юрий Васильевич покоя не обрел. Только с иронией радовался впервые обретенному дому, где для полного комфорта не хватает лишь спального мешка и «ротонды». Так супруга Горчакова Ольга Николаевна именовала знаменитый тулуп Кондратюка. Ни на Луну, ни на звезды механик не смотрел — дорогу к ним могли открыть лишь эксперименты, какие за колючей проволокой не поставишь. Но разве усыпишь мысль?

В заключении он взялся за проектирование уникального железобетонного копра, чтобы построить его в скользящей опалубке. Специалистов поразил подход Кондратюка к расчету прочности угледробилки и шахтного копра, о которых прежде механик не имел решительно никакого представления.

А он уже мог бы заняться рабочим проектом выхода в космос.

Его трасса

А теперь пора отступить от хронологии и перенестись в более близкое время, только на другой край Земли.

...После запуска первого искусственного спутника и полета Юрия Гагарина успехи русских в освоении космического пространства вызвали в Америке серьезное беспокойство. Соображения престижа требовали сделать нечто оригинальное и эффектное, чтобы ошеломить мир. В мае 1961 года президент Кеннеди поставил перед нацией задачу высадить людей на Луну. Срок давался хотя не краткий, но жесткий — к 1970 году.

В технические детали Кеннеди, естественно, не вдавался и вдаваться не мог, ибо они вырисовывались тогда еще смутно. Но именно от инженерных идей зависел успех грандиозного предприятия. И заварилась каша. Каждый из центров НАСА сражался за тот метод высадки на Луну, который отвечал профилю его работ.

Подробности этой борьбы частично стали известными только в 1969 году, когда «Лайф» опубликовал статью Дэвида Шеридана «Как идея, которую никто не хотел признавать, превратилась в лунный модуль». В ней говорилось: «Идея, которая вызвала к жизни лунный модуль, еще более дерзка, чем сам аппарат». Действительно, необычность замысла состояла в спуске на лунную поверхность с основного блока, который оставался «дежурить» на окололунной орбите. Затем предполагался старт модуля с Луны, стыковка с основным блоком на орбите и возвращение домой.

В 1961 году схема эта показалась американским специалистам настолько нелепой, что безвестный инженер, который предложил ее, был осмеян. Тем не менее впоследствии пришлось признать, что его «одиночная и бесстрашная битва сберегла Соединенным Штатам миллиарды долларов, избавила от многих лет задержки».

Хотя ни один американский астронавт к тому времени еще не летал даже на околоземной орбите, в начале 1961 года крупнейшие космические эксперты на совещании в Вашингтоне обсуждали варианты экспедиции на Луну. Здесь тот самый «безвестный инженер», 41-летний Джон Хуболт из НАСА, и предложил схемы со стыковкой на окололунной орбите. Месяцем раньше на аналогичном заседании его выступление было встречено равнодушием и вежливым презрением. Хуболт вызвал откровенную враждебность.

— Ваши цифры врут! — кричал Максим Фаже, один из первых конструкторов космического корабля «Меркурий». Повернувшись к участникам совещания, Фаже предупреждал: — Он заблуждается!

Ракетный специалист Вернер фон Браун только покачал головой и, обращаясь к Хуболту, сказал:

— Нет, это не годится...

Дело в том, что Браун, как и большинство ученых-ракетчиков, работавших с ним, отдавал предпочтение стыковке не у Луны, а на околоземной орбите. Он предполагал использовать две ракеты типа «Сатурн» — одна должна была нести на борту запас дополнительного топлива, а другая — космический корабль. После раздельного запуска их нужно было состыковать, а затем запустить космический корабль с дополнительным запасом топлива к Луне.

Фаже, один из первых конструкторов космического корабля «Меркурий», и другие члены группы, которая стала ядром проекта «Аполлон», отдавали предпочтение так называемому прямому полету. Чудовищная ракета, намного больше тех, которые вычерчивались к тому времени на кульманах, должна была доставить космический корабль непосредственно с Земли на Луну.

Как же пришел Д. Хуболт к иному решению? В «Лайфе» об этом пишется так: «Идея Хуболта — стыковка на окололунной орбите — возникла в известной мере случайно. По роду своей работы Хуболт был достаточно далек от проблем пилотируемых полетов в космос: он был заместителем начальника отдела динамических нагрузок на стендах НАСА в Ленгли-Филд. Но, кроме того, он был председателем комитета, состоявшего из шести человек, который изучал проблемы стыковки при сборке и работе космических станций.

На заседании этого комитета тоже обсуждалась проблема посадки на Луну. Хуболту всегда нравились наиболее простые и наиболее практичные подходы к решению задач. Ему казалось, что те методы высадки на Луну, которым отдают предпочтение высшие чины, могут оказаться нереальными многие годы. На классной доске Хуболт перечислил все мыслимые методы полета к Луне с использованием стыковки. Стыковка на лунной орбите была одним из них.

— Мне пришло в голову, что состыкованный на окололунной орбите корабль можно уподобить жилой комнате,— говорил Хуболт.— Так зачем же спускать всю эту проклятую комнату на поверхность Луны, когда гораздо легче спуститься в небольшом аппарате? И, когда я посмотрел на проблему таким образом, идея стала выглядеть очень заманчиво.

Хуболт быстро сделал на первой попавшейся бумажке расчеты, и как-то само собой стало ясно, что стыковка на лунной орбите вызвала цепную реакцию упрощений: в разработке, в производстве, при старте и в ходе управления полетом.

— Все будет упрощено. Я сказал себе: «Господи, так ведь это то, что надо. Это фантастично. И если есть какая-нибудь идея, которую стоит пробивать, то именно эту».

Поначалу ее называли то пауком, то жуком, потом остановились на лунном модуле. Жил он в эскизных набросках, в деревянной модели с ножками из обыкновенных канцелярских скрепок. Но даже потом, когда замысел полностью созрел, боковая поверхность модуля, сделанная для легкости из тончайших листов алюминия, не выдержала бы давления земной атмосферы при движении на большой скорости, а «лестница», предназначенная для высадки на Луну, рассчитанная для работы в условиях лунного притяжения, которое в шесть раз слабее земного, была настолько хрупка, что неизбежно развалилась бы, начни испытывать ее на Земле. Эта самая сложная и смело спроектированная из рукотворных мчащихся машин и должна была вмонтироваться в чрево ракеты. Запуск модуля и должен был определить, готова ли эта «штука» для высадки двух американских астронавтов на Луну и последующего возвращения их домой.

Задуманный и спроектированный для того, чтобы летать только за пределами нашей атмосферы, и предназначенный навсегда оставаться в космосе, лунный модуль становился первым по-настоящему пилотируемым космическим кораблем. Во время старта он находился в сложенном, будто зонтик, состоянии внутри оболочки громадной ракеты «Сатурн», защищавшей его от трения атмосферы. А в вакууме космоса, состыкованный с командным модулем «Аполлона» или летящий в одиночестве, лунный модуль становился самостоятельным, весьма причудливым по форме сооружением, мало похожим на все то, что изображали художники-фантасты.

Ну, а для инженера это 16-тонный аппарат с 18 ракетными двигателями, 30 милями различных проводов, 8 различными радиосистемами, 15 антеннами и четырьмя паучьими ногами? Чтобы полиостью освоиться в этом чуде, астронавтам Джеймсу Макдивитту и Расселу Швейкарту достаточно было оставлять своего коллегу Дэвида Скотта в командном модуле и переползать через туннель в лунный модуль.

...Читая все это, можно невольно задаться вопросом — почему же эксперты не заглянули в расчеты, которые велись пионерами мировой космонавтики? Ведь наследие, оставленное ими, не так уж велико. К тому же в 1960 году на английский были переведены труды Ю. Кондратюка с формулами полета к Луне. Наконец, многие его идеи уже были воплощены в Советском Союзе.

В печать просачивались сведения о том, что решить проблему «помогла русская книга Юрия Кондратюка». Американский ученый доктор Лоу после успешной экспедиции «Аполлона-11», к примеру, сказал: «...Мы разыскали маленькую неприметную книжечку, изданную в России сразу же после революции. Автор ее Юрий Кондратюк обосновал и рассчитал энергетическую выгодность посадки на Луну по схеме «полет на орбиту Луны — старт на Луну с орбиты — возвращение на орбиту и стыковка с основным кораблем — полет на Землю»... Не берусь доказывать, что все именно так произошло на самом деле. Как известно, многие открытия делались в мире и одновременно и в разное время разными исследователями. После знакомства с «Вестником воздухоплавания» Ю. Кондратюк писал, что он «убедился в приоритете инж. Циолковского в разрешении многих основных вопросов», называл Константина Эдуардовича «пионером исследований данного предмета», но не исключил из своих работ тех мест, где открытия делались вторично, по той причине, «что иногда те же самые теоретические положения и формулы, лишь несколько иначе освещенные, дают иное освещение и всему вопросу».

В ситуации, сложившейся вокруг лунной экспедиции, интереснее и куда сложнее другое. То, что нашел Кондратюк давным-давно, в устах Хуболта показалось нелепостью в пору, когда полет на Луну стал не отвлеченной фантазией, а практической задачей нации.

«Американский Кондратюк» Джон Хуболт обивал пороги всех комитетов, которые соглашались выслушать его. Однажды Хуболта пригласили сделать краткое сообщение на очень важном совещании по программе «Аполлон». Он собрался вставить в сообщение страницу о стыковке на окололунной орбите. Но в последнюю минуту один из боссов Ленгли попросил его вычеркнуть это место.

Это было уже сверх терпения. Осенью 1961 года Хуболт, нарушив субординацию, написал отчаянное письмо помощнику директора НАСА Роберту Сименсу (впоследствии министр военно-воздушных сил США). Начиналось оно так: «Пережив состояние человека, вопиющего в пустыне, я испытываю ужас при одной мысли об отдельной личности и целых комитетах». А заканчивалось письмо просьбой: «Дайте нам разрешение, и мы доставим людей на Луну в очень короткий срок — и мы обойдемся без всякой хьюстонской империи».

Сименсу письмо понравилось, он передал его своим помощникам в вашингтонскую штаб-квартиру НАСА. Те на этот раз благосклонно отнеслись к стыковке на окололунной орбите. Фаже и все другие из «хьюстонской империи» стали теперь союзниками Хуболта. «Когда фон Браун изменил свое отношение к стыковке на окололунной орбите в 1962 году (и я уважаю его за это), — говорит Хуболт,— я рассчитывал, что последнее препятствие преодолено».

В 1963 году Хуболт стал консультантом в Принстонской организации аэронавтических исследований. НАСА присудила ему награду «За выдающееся научное достижение», оценив его «предвидение и настойчивость». «Но его самая большая награда пришла,— писал «Лайф»,— на мысе Кеннеди. Когда он наблюдал старт «Аполлона-9», на борту которого отправлялось его детище — лунный модуль, он думал о другом инженере, мечты которого разбились о скептиков. Хуболт только недавно прочитал историю Юрия Кондратюка, русского механика-самоучки, который примерно полвека назад рассчитал, что метод стыковки на лунной орбите является наилучшим методом решения проблемы высадки на Луну. Но советское правительство пренебрегло им и в 1952 году Кондратюк умер в безвестности.

— Боже мой! Он прошел через все то же, что я,— сказал Хуболт.— Думая об этом, я не могу спокойно видеть, как взлетает «Аполлон-9».

...А вот здесь и «Лайф» и Хуболт ошибаются.

Юрий Кондратюк умер задолго до выхода той самой полукустарной книжечки. И на ее титульном листе следовало бы начертать: «Александр Шаргей, выпускник Второй полтавской мужской гимназии».

Александр Шаргей, став студентом Петроградского политехнического института, поселился у своей мачехи Елены Петровны на том же Васильевском острове, 14-я линия, дом 31/33, квартира 17. С утра шел на лекции, а вернувшись, запирался в своей комнате и сидел над гимназическими тетрадями. Работал Саша до изнеможения, чтобы успеть поскорее переписать свой труд. И спешил не напрасно. Обескровленной России на мировую бойню нужно было бросать все новые резервы. 11 ноября 1916 года первокурсника Александра Шаргея мобилизовали в армию. К счастью, не сразу на фронт, а послали учиться в школу прапорщиков при Петроградском юнкерском училище.

Теперь надо было беречь уже не дни, а часы и минуты. Нина вспоминала потом: «Во время его жизни у нас в Петрограде в конце 1916 года я забежала утром в комнату, где он спал. Увидела, что из красного одеяла сшит длинный узкий мешок и из него видна только голова брата... И еще вспоминаю, что на его столе был невероятный беспорядок».

Первая исследовательская работа Саши и здесь походила скорее на дневник с торопливо изложенными мыслями. Названия у нее не было. И тем не менее 104 страницы рукописного текста, как и карандашные записи в гимназических тетрадях, свидетельствуют о гениальной прозорливости автора. Он не подражал своим предшественникам и не мог подражать, ибо не знал о них, но во многом шел дальше. Особенности в прокладке радиональных трасс и способов отправки межпланетного корабля в космические путешествия, конструкции ракетного двигателя и корабля, достижении надежной его устойчивости в управляемом полете.

Именно в этих записях впервые прорабатывалась лунная экспедиция. Здесь же рассмотрены осложнения, вносимые атмосферой при взлете и возвращении снаряда, предложено неактивную его часть превратить как бы в планер и выведены формулы возвращения на Землю при «аэродинамическом спуске». А дальше-то вон куда замахивается: «Когда мы израсходуем некоторую часть активного вещества, мы бросаем и тот сосуд, в котором она была. Поэтому лучше, а может быть, и необходимо не держать весь запас активного вещества в одном сосуде, а в нескольких, прогрессивно уменьшающихся». Это ведь уже подступы к идее многоступенчатой ракеты! Только через 10 лет, в 1926 году, об этом задумается Константин Эдуардович Циолковский и предложит всего две ступени, а о многоступенчатых ракетах поведет речь еще через три года в труде «Космические ракетные поезда».

Оставив рукопись на хранение Елене Петровне, юный прапорщик в конце марта 1917 года отправился на Кавказский театр военных действий. По пути заглянул к полтавской родне и был едва узнан: вытянувшийся, широкоплечий, в косматой черной бурке и такой же папахе, с шашкой, пистолетом на ремне, он и впрямь походил на горца. После подписания Брестского мира Закавказский фронт перестал существовать, и прапорщик Александр Шаргей, усталый, обшарпанный, глубокой ночью однажды постучался в дверь полтавского домика. Рассказал о своих злоключениях, вымылся, переоделся и отправился к гимназическому товарищу на несколько дней отлежаться и почитать — благо у того была богатая библиотека. Здесь-то он и проштудировал в «Ниве» заметку о Циолковском, долго не мог одуматься, ошеломленный сходством и несхожестью их взглядов.

Украина тогда была оккупирована германскими войсками, жила тревожно, повсюду бесчинствовали банды анархистов, националистов, гетманское воинство. Выйди на улицу и угодишь под мобилизацию, а Саше Шаргею еще надо было пробраться в Киев, где теперь находились его мачеха и сестренка Нина. Повезло, добрался к ним без приключений и жадно навалился на свои записи. Теперь уже с учетом работ Циолковского.

По ночам их будила стрельба, а днями все больше одолевал голод. Свои размышления Саше Шаргею пришлось перемежать репетиторством, колкой дров и работой смазчиком. Вторая рукопись завершена была к осени 1919 года и названа совсем не научно, а с дерзким призывом: «Тем, кто будет читать, чтобы строить». Почти через два десятка лет автор передаст ее на сохранение историку авиации и космонавтики Б. Н. Воробьеву. Состоит рукопись из 144 страниц, исписанных черными чернилами. 6 страниц заняли предисловие и оглавление. Работа подразделяется на главы, снабжена схемами, рисунками. Однако свет она увидела впервые только в 1964 году и не отдельно, а в сборнике «Пионеры ракетной техники. Кибальчич, Циолковский, Цандер, Кондратюк».

Черные чернила, старая орфография с «ятями» и всего в 104 страницах — не только сегодняшний, но и отдаленный, завтрашний день космонавтики. Прапорщик Александр Шаргей развил свои гимназические способы вылета «снаряда» с Земли, стабилизации полета теперь уже с помощью гироскопов, увереннее стало управление снарядом. Здесь разбирается вопрос о многоцелевом использовании солнечной энергии с помощью легких, разворачиваемых в космосе зеркал как для нужд самого межпланетного корабля, так и для «земной» утилизации. Очень смело предполагается применить зеркала «для беспроволочного телеграфа», а это ведь не что иное, как идея создания антенн направленного приема и излучения. В новом труде трансформируется, и основательно, прежняя конструкция «снаряда» и двигателей, предполагается шлюз в открытый космос и рекомендуется «...выходить из камеры снаряда... в больших или меньших подобных водолазных костюмах, имея при себе запасы воздуха».

Космонавтов при взлете предлагается размещать в индивидуальных «формах» перпендикулярно к направлению движения. Указано на осложнения при перегрузках, способы борьбы с перегревом оболочки «снаряда», использование атмосферы для «аэродинамического спуска». Если в первой рукописи путешествие на крупные небесные тела дано в общих чертах, то в разделе «Теория полетов» автор пишет: «...чем залетать каждый раз на Землю, выгоднее иметь базы с малым потенциалом силы тяготения — на самодельных спутниках Луны, например, или на самой Луне... А на летучих самодельных базах нужно хранить запасы активного вещества, приборы, инструменты, съестные припасы...» И далее: «Выгодно поступать так: первоначально отправлять с Земли базу с запасами, но без людей... а потом уже отправлять снаряд с людьми. Залетев на базу, забирают нужное и летят дальше, а база остается летать вокруг Земли. На обратном пути опять забирают на ней запасы и возвращаются на Землю. Такой способ удобен тем, что, отправляя главную часть без людей, мы не стеснены в величине ускорения и можем даже воспользоваться просто «пушкой». Тут же приведены расчеты облегчения снаряда (более чем в два раза) при условии использования баз, а также вариант конструкции артиллерийской системы для запуска в космос базы, на борту которой экипажа нет.

Все это поистине исторические документы, которые живут и будут жить в веках, открывая человечеству пути в безбрежный космос.

Все хорошо, но, как и тогда, в Петрограде, едва отодвинул последние страницы, пришлось снова надевать погоны. Только теперь у Деникина. Бивачные костры, ветер в ушах, когда тачанки в бешеном аллюре плещут смертоносным свинцом, сон в седле или под пулеметом, прокуренные хаты с черным застольем и спорами о потерянной России смешались в одном водовороте. Кровавом, бессмысленном.

Прапорщик Александр Шаргей не пил. Ему навсегда хватило одного отравления вином на Кавказе, когда казалось, что не выживет, что рвота и судороги доконают его с минуты на минуту. И здесь уходил из-за стола, едва появлялись бутылки. Спал во дворе на бричке с сеном, завернувшись в истрепанную, местами прожженную, но не промокающую бурку. И всякий раз, лежа навзничь в бричке или в степных бурьянах, подолгу смотрел на звездное небо. Он чертил на нем трассы полетов космических кораблей, автоматических станций. В такие часы небо для него оживало, грохотало дюзами ракет. Их серебристые стрелы мгновенно улетали далеко-далеко и превращались в крохотные искорки, вращались вокруг планет, становились их спутниками.

И каким диссонансом в стройную гармонию движения врывался звук трубы, когда играли подъем или тревогу. Однажды открыл глаза, а у брички стоит гимназический дружок. Оказалось, служит в санитарной части и спешит на погрузку раненых, их в последние дни так много, что не успевали отправлять в Одессу. Дружок осмотрелся по сторонам и понизил голос: «Немедленно иди на станцию и садись в хвостовой вагон. Эшелон узнать нетрудно, вагоны с красными крестами. Я скажу, где выйти, там укроемся у моих родителей. Следом появлюсь и я. Хватит, навоевались».

Саша Шаргей сделал все, как договорились. Только вот друга не было ни вечером, ни на следующий день, ни через неделю... Много позже передали: заболел сыпным тифом и умер в одесском лазарете. А вчерашнему прапорщику надо было открывать новую страницу жизни, то и дело выбивавшей его из колеи. Конечно, тянуло в Киев, там уже не было ни германских войск, ни националистов, вскоре не осталось и белых. Но города голодали, перебивались с осьмушки хлеба на воду, Саша был бы обузой для Елены Петровны, да и кто выдавал бы осьмушку «белому офицеру»?

Родители товарища пристроили Александра Шаргея сначала сцепщиком вагонов на станции Бобринская, где он оставался до конца 1920 года, а потом переправили в местечко Малая Виска неподалеку от Смелы к своему знакомому Ивану Андреевичу Латинскому. Он управлял там национализированными паровой мельницей и маслобойней. Устроилось все лучше лучшего. Труд на мельнице не изнурял, но давал возможность при каждой оказии посылать мачехе и сестре мучные гостинцы. С переходом на сахарный завод к муке добавил и еще более дефицитный продукт.

Здесь, в Малой Виске, вновь появилась возможность продолжить космические изыскания, и невольный скиталец создал третий вариант своего исходного гимназического труда. Опять черные чернила, твердый почерк на 79 крупноформатных листах бумаги. В 1938 году автор датировал работу 1920 годом и сделал приписку: «Переписана и проредактирована в 1923-1924 годах».

Она стала короче и строже, чем предыдущие варианты, сокращению подверглись многие идеи, не имеющие прямого отношения к полетам, зато шире стала чисто математическая аргументация, появилось несколько новых разделов. Все это делалось с целью — придать рукописи форму и содержание близкого к осуществлению, хотя и не «детализированного» проекта. Здесь не нужны были разделы о применении энергии Солнца и элементарных частиц, использовании гравитационных полей и взаимных движений небесных тел при полете космического корабля в межпланетном пространстве. И, наконец, космический летательный аппарат здесь впервые именуется не снарядом, а ракетой.

Работая над этими расчетами, Саша время от времени наезжал в Киев, где ему всякий раз были несказанно рады. И вот однажды на вокзале его остановил патруль, последовало обычное: «Ваши документы». Их у него не было. «Пройдемте в комендатуру». Здесь пришлось задержаться до утра. Рассказал дежурному, что работает в Малой Виске на сахарном заводе кочегаром в паровичной, что закреплен за шестнадцатым котлом фирмы «Фернберн», пожаловался, что барахлит котел, пришлось вводить механическую золоочистку, а дымоходные трубы продувать воздухом. Новый дежурный кое-что смыслил в механике, поверил задержанному из-за крупных, покрытых ссадинами рук, записал адрес мачехи и отпустил, наказал впредь ездить с документами.

«А мы всю ночь не сомкнули глаз,— обняла пасынка Елена Петровна.— Где ты был? Ведь поезд... — Узнав причину, она расстроилась, ходила из угла в угол и все повторяла: — Этого надо было ждать, хорошо, что так обернулось. А если бы взялись проверять поглубже?.. — Потом присела, задумалась и, глядя Саше в глаза, сказала: — Новая рукопись пусть тоже будет у нас с Ниной. На всякий случай... А тебе, сынок, надо сменить все. И фамилию, и место работы. Стать другим человеком. Иначе все, чем ты живешь, может нелепо пойти прахом. Со мной в школе преподает Владимир Васильевич Кондратюк, у него недавно умер младший брат Юрий. Он моложе тебя года на три, но это хорошо. Одно дело, когда в семнадцатом году человеку семнадцать лет, и другое, если двадцать. Я переговорю с Владимиром Васильевичем, может, он отдаст нам документы брата».

Елена Петровна получила их. Так Александр Шаргей стал Юрием Кондратюком и под этим именем прибыл на Кубань, чтобы вплотную заняться своей книгой «Завоевание межпланетных пространств».

Юрия Васильевича всегда высоко чтили и чтят те, кто связан с ракетной техникой и космическими программами, работают «по Циолковскому» и «по Кондратюку» с первых лет нашего ракетостроения. Все дело в том, что о Кондратюке долгое время было мало что известно.

Академик В. П. Глушко однажды писал:

«На мой взгляд, мы в большом долгу перед Юрием Васильевичем Кондратюком. Его вклад в космонавтику еще не нашел достойного отражения... Независимо от Циолковского, не зная его работ, Кондратюк совершенно новым, оригинальным методом вывел основные уравнения полета ракеты. Он рассчитал энергетически наивыгоднейшие траектории космических полетов, занимался теорией многоступенчатых ракет, разрабатывал проблемы создания промежуточных межпланетных заправочных ракетных баз — спутников планет, экономической посадки ракет с использованием торможения атмосферой.

Кондратюк предложил полет к Луне и планетам с выходом на орбиту их искусственных спутников.

Ему же принадлежит идея использования гравитационного поля встречных небесных тел для доразгона или торможения космического аппарата при полете в Солнечной системе.

Увы, этот парадокс — гений и долгая, почти полная безвестность — в жизни не так уже редок. «Через тернии — к звездам». Это сказано давно. Идеи Кондратюка, некогда казавшиеся слишком далекими от осуществления, пробили себе дорогу через толщу лет. Пробили потому, что они очень реалистически разрабатывались, современны даже и сегодня. И не только для космических работ.

Взять такой острый вопрос, как ожидаемые результаты выхода человека в межпланетные пространства. По мнению Циолковского, перед человечеством откроется возможность заселить своими колониями пространства Солнечной системы, а когда она остынет, люди смогут переселиться в другие миры.

Кондратюк не исключал такой возможности, но связывал ее не просто с будущим, а с чересчур отдаленным будущим. Ибо «...еще долгое время,— считал он,— вложение средств в улучшение жизненных условий на нашей планете будет более рентабельным, нежели освоение колоний вне ее...». Что же можно, в таком случае, ждать от космоса? Вероятно, так и не пробитая шахта к центру планеты не давала Кондратюку покоя, коль и здесь он думал об улучшении жизни на земле, включая орошение м осушение полей.

Кондратюк об этом писал буквально следующее:

«Если не вдаваться в более или менее необоснованные фантазии, наши ожидания будут заключаться в следующем:

1. Несомненно, огромное обогащение наших научных знаний с соответствующим отражением этого в технике.

2. Возможное, более или менее вероятное, хотя и недостоверное обогащение нашей техники ценными веществами, которые могут быть найдены на других телах Солнечной системы и которые отсутствуют или слишком редки на земной поверхности.

3. Возможные иные дары Солнечной системы, которых мы сейчас частью не можем предвидеть и которые могут быть и не быть, как, например, результаты общения с предполагаемым органическим миром Марса.

4. Несомненная возможность для человечества овладеть ресурсами, с помощью которых можно самым коренным образом улучшить условия существования на земной поверхности: проводить мелиорацию ее в грандиозных размерах, осуществляя в недалеком будущем предприятие и такого порядка, как, например, изменение климата целых континентов.

Я говорю, конечно, не о чем ином, как об утилизации неисчерпаемых запасов энергии солнечного света, которая так затруднительна в условиях земной поверхности, делающих ее менее рентабельной, чем эксплуатация топлива, воды и ветра, и которая, наоборот, будет неизмеримо рентабельнее в пространствах, где отсутствует атмосфера и кажущаяся тяжесть. Именно в возможности в ближайшем же будущем начать по-настоящему хозяйничать на нашей планете и следует видеть основное огромное значение для нас в завоевании пространств солнечной системы».

Диву даешься, как в одном человеке могли так сочетаться пылкое воображение, дерзкая фантазия, широта взглядов и холодный «земной» расчет. Порой создается впечатление, что это написано сегодня. Здесь есть над чем задуматься. Задуматься и, скажем, спросить себя — не слишком ли мы обедняем возможности личности, когда утверждаем, что успеха можно добиться, лишь изучая и разрабатывая только одну область знаний? Так ли верна мысль о том, что фундаментальные разработки по силам лишь большим коллективам узких специалистов? А если одиночка — инженер и химик, математик и астроном, физик и философ? Да еще блистательный организатор, обаятельная натура... Не он ли лучше других видит то, что лежит на стыках наук?

Я бы не собирал разрозненных сведений о Кондратюке, не приводил выписок из его работ, если бы не одна практическая цель — привлечь внимание к проблеме, которой Юрий Васильевич отдал самые зрелые годы жизни, проблеме, оставшейся вне поля зрения, но такой важной и на этот раз совсем земной.

ВЭС на Ай-Петри

На книге, подаренной историку авиации Б. Н. Воробьеву, есть надпись: «Многоуважаемому Борису Николаевичу от автора на память о скрещении дорог и в области завоевания межпланетных пространств и в области овладения будущей основой энергетики на Земле,— энергией ветра. 2.VII.38 г.Москва. Юр. Кондратюк».

Космос и ветер... Какая связь между ними? Все та же. И ветер должен служить человеку.

После отсидки путь на строительство элеваторов Кондратюку, как недавнему вредителю, был, понятно, заказан. Юрий Васильевич, выйдя из-за колючей проволоки, получил разрешение лишь размалывать зерно и был направлен в «Союзмуку». Контора эта находилась здесь же, в Новосибирске, и можно было вернуться в дом, где он квартировал до ареста и где так хорошо писалось. Скользящую опалубку для проходки шахтных стволов Кондратюку помогали разрабатывать в лагере «вольные» талантливые инженеры Н. В. Никитин и А. П. Дзюба. И вот теперь от них Кондратюк узнает, что Москва объявила заманчивый конкурс на лучший проект ветроэлектрических станций мощностью от 5 до 10 тысяч киловатт. Юрий Васильевич о ветряках никогда не думал, теребил отрастающую бородку и не знал, что ответить на предложение рискнуть. Горчаков, напротив, сиял: «Это грандиозно! То, чего тебе не хватало. По алфавиту моя фамилия идет выше, и это будет проект Горчакова-Кондратюка. Беремся!»

Петр Кириллович и здесь вездесущ, самоуверен. Умелый администратор, он знал, что опять дополнит талантливого, но непрактичного Кондратюка, возьмет на себя роль все пробивающего тарана или «толкача», как называла своего супруга очаровательная Ольга Николаевна Горчакова. Начальный скептицизм у Юрия Васильевича по мере знакомства с источниками сменился интересом, затем сложность и необычность задачи увлекли его так, что ни о чем другом он уже не мог размышлять. Для него это было равносильно возвращению к отложенной в юности идее устройства шахты к горячему центру Земли. Первый вариант станции у Николая Васильевича Никитина описан так:

«Ветроэлектростанция Юрия Васильевича состояла из железобетонного трубчатого ствола, который коническим основанием опирался на масляный подпятник. Ствол имел высоту 150 м. На высоте 120 м на стволе был сделан консольный воротник из железобетона. По этому воротнику перекатывался поезд из тележек с вертикальными и горизонтальными колесами. На этом поезде лежали три наклонные расчалки, удерживающие ствол в вертикальном положении, допуская его вращение вокруг вертикальной оси, чтобы повернуть сооружение по направлению ветра На вершине ствола установлено машинное помещение с генератором и ветроколесом с четырьмя лопастями диаметром 80 м».

В «Союзмуке» над новыми идеями работать было не просто, и. чтобы не раздваиваться, Кондратюк перевелся на должность инженера в строительную группу «Запсибэнерго». Уже к весне 1933 года «проект Горчакова-Кондратюка», в котором участвовал и Никитин, был готов. Описание и чертежи выслали на конкурс в Центральный энергетический совет Наркомата тяжелой промышленности. После рассмотрения работ комиссия совета признала лучшими проекты Украинского НИИ промышленной энергетики и новосибирских инженеров. В решении не фиксировалось, кому присудить первое место, кому второе. Работы признавались равноценными, и, более того, высказывалось предложение создать условия, чтобы обе группы могли общаться, обмениваться идеями и работать дальше параллельно.

«...Инженеры Горчаков и Кондратюк были приняты товарищем Орджоникидзе, который очень заинтересовался как самим делом, так и их судьбой. И по моему совету, высказанному на основании постановления ЦЭС, направил их в Харьков для совместной с Институтом промэнергетики работы над проектами мощных ветросиловых установок», — писал председатель Центрального энергетического совета А. Н. Долгов уполномоченному Наркомата тяжелой промышленности при Совнаркоме Украины Д. И. Петровскому. 4 мая 1933 года по тому же адресу Серго Орджоникидзе отправил свое письмо, где говорилось: «Для работ по проектированию мощной ветроэлектростанции направляются в Харьков инженеры Горчаков П. К. и Кондратюк Ю. В. Товарищи Горчаков и Кондратюк будут работать при Институте Промэнергетики. Прошу оказать им необходимое содействие в выполнении порученной им работы».

Прием у наркома, теплое участие — уже это было громадным успехом. Но в тот приезд в Москву автора «Завоевания межпланетных пространств» работники ГИРДа пригласили в свои подвальные лаборатории на Садовом кольце. Ведущий инженер по ракетам Н. И. Ефремов записал: «Разговаривали с Ю. В. Кондратюком Сергей Павлович и я. Ю. В. Кондратюк пробыл в ГИРДе несколько часов... Мы ознакомили его с нашей тематикой, правда, в общих чертах... Ведя с ним эти беседы, мы исходили из желания привлечь его к работам...» Другой гирдовец, Л. Э. Брюккер, запомнил другую встречу с Кондратюком в 3-м отделе ГИРДа, когда Королев предложил Юрию Васильевичу занять место недавно скончавшегося Фридриха Артуровича Цандера. Конечно, сердце Кондратюка не могло не екнуть, но он знал, что есть в ГИРДе еще и 1 отдел, что тайну его быстро расшифруют, и отказался, ссылаясь на поручение Орджоникидзе.

В Харькове Петр Кириллович проворно выхлопотал себе квартиру, какой-то немыслимый паек. По дороге на работу Кондратюк удивлялся, как много в Харькове голодных крестьян. Опухшие, со стекленеющими глазами, слабыми голосами они просили хлеба. Многие бессильно сидели на скамейках скверов. Мертвых вывозили ночами. А утром опять: «Подайте, Христа ради». Он взбегал по лестнице и садился за кульман так, чтобы не был виден на улице лозунг: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». То был страшный 1933-й.

Диву даешься, что уже к началу следующего года ветросекция «Б», как именовалась в институте группа Кондратюка, завершила сложнейший технический проект. «Когда сейчас... вспоминаешь ту большую расчетно-конструкторскую работу, которая была проведена... нашей небольшой группой, то просто удивляешься, какие свежие головы были у нас тогда, с каким энтузиазмом мы работали,— вспоминает один из юных соратников научного руководителя проекта. — Но особенно восхищаешься талантом и энергией Юрия Васильевича... который всегда поражал нас глубиной своих познаний в самых различных науках: математике, физике, механике, аэродинамике, термодинамике, электромеханике, химии, теории упругости, строительном деле. Он прочно усвоил основные принципы каждой науки и свободно ими оперировал. В то же время он не стеснялся признаться, если чего-нибудь не знал. Юрий Васильевич... не боялся новых, на первый взгляд, совершенно неожиданных путей... избегал применения в расчетах готовых формул и выводил их самостоятельно, исходя из основных научных законов». Невиданный по дерзости проект сверхмощной ВЭС часто и горячо обсуждался на техсовете института. Особенно жаркие споры разгорались между Кондратюком и академиком Георгием Федоровичем Проскурой. Причем, как правило, в научном споре побеждал Юрий Васильевич. Но он всегда стремился подчеркнуть авторитет академика и свое искреннее уважение к нему.

Уже по ходу разработки технического проекта Кондратюк решился на то, чего, казалось бы, делать нельзя, поздно. Он задумал смонтировать на башне не один, а два агрегата с ветроколесом и не с четырьмя, а с тремя лопастями каждое. От этого мощность станции подскакивала более чем в два раза и достигала 12 тысяч киловатт.

В таком варианте технический проект ВЭС в отослали в Ленинград на экспертизу Академии наук СССР. Рассматривала его специальная комиссия под председательством академика Б. Г. Галеркина и, как писал Кондратюк, дала «...нашему проекту вполне положительную оценку... По нашему вторичному докладу наркому тов. Орджоникидзе было сделано распоряжение об отпуске средств на рабочей проект... В октябре 1934 года была организована наша проектно-построечная контора».

Возводить ВЭС предложено было в Крыму, на вершине горы Ай-Петри, а составлять рабочий проект в Москве, куда перебрались из Харькова Н. В. Никитин, Б. А. Злобин, Л. А. Лифшиц... Их консультировали такие крупные авторитеты, как В. П. Ветчинкин, В. М. Келдыш — отец академика М. В. Келдыша, В. А. Константинов, П. А. Пастернак... Но гладкая дорога на этом кончилась и чем дальше, тем становилась кочковатей, и не потому, что на излом и на изгиб испытывала каждый узел, лопасть или болт. Нет, в ход пошли доводы «ни в США, ни в Европе, ни во всем мире таких сооружений не строили». Верно, так еще не замахивались. Только в 1941 году на горе Ноб в штате Вермонт построили ВЭС по мощности в 10 раз меньшую, чем предлагалось для Крыма. И лишь в наше время канадцы задумали возвести в Квебеке ветроэлектростанцию на 4 тысячи киловатт.

И все же работа шла. Перво-наперво до мельчайших подробностей разработали проект подпятника и на Ай-Петри развернули строительную площадку. Неподалеку от Зубцов форсировали сооружение подпятника, чтобы затем «вписать» в него поворотную башню.

В окончательном, уже рабочем виде будущая Крымская ВЭС являла собой 165-метровую башню в виде легкой железобетонной трубы диаметром в шесть с половиной метров. В нижней части она заканчивалась пластинчатым металлическим утоньшением-поршнем, имеющим диаметр четыре с половиной метра. Этот поршень и мыслилось поместить в фундамент-подпятник, заполненный жидким вискозином с канифолью, чтобы башня свободно вращалась вокруг своей оси и лопасти всегда ловили ветер. Примерно посередине башню охватывал пояс-подшипник с отходящими от него тремя тросами-расчалками. Они снабжались специальными автоматическими устройствами, способными регулировать натяжение и гасить колебания башни при порывах ветра.

На башне несколько выше третьей части высоты и на верхушке монтировались машинные залы для генераторов необычной конструкции: неподвижный ротор и вращающийся статор. Сконструированы генераторы были с таким расчетом, чтобы получать ток постоянной частоты при подвижной частоте оборотов ветроколес. Они связывались с генераторами посредством гидроредуктора. Что касается 40-метровых лопастей ветроколес, то в них закладывались устройства для регулировки утла атаки в зависимости от меняющейся скорости ветра, что делало почти одинаковым число оборотов колес.

«Задача, стоящая в данный момент перед конструктором в области промышленной ветроэнергетики, заключается в том, чтобы дать энергию ветра в промышленных современных масштабах,— и обязательно дать ее с такими затратами материалов и труда, то есть по такой цене, чтобы использование ее было бы выгодным, приемлемым для значительных территорий и областей Союза,— писали Кондратюк и Горчаков.— Вне последнего условия работа конструктора теряет основную руководящую нить и ориентацию. Вне последнего условия можно было бы считать задачу в проектной части уже принципиально решенной имеющимися конструкциями Центрального ветроэнергетического института.

Основную проектную трудность промышленной ветротехники представляет неравномерность ветровой нагрузки во времени и в пространстве, порывистая и неравномерная структура воздушного потока. Способ учета неравномерности и самый факт ее учета провел черту между проектами Ай-Петринской ВЭС и остальными проектами мощных ветроэлектростанций... Проектное бюро Крымской ВЭС ввело в расчет четко сформулированные аэрологические расчетные условия неравномерности и порывистости — в видах гарантии — наиболее тяжелые из того, что можно в данном случае предположить».

Сподвижников Кондратюка то и дело склоняли отрешиться от бетона в пользу металла. Но, сколько бы расчетов ни делалось, трубчатая башня из железобетона с растяжками начиная с 1932 года неизменно оказывалась наиболее экономичной. Она позволяла без сравнительно больших затрат дать ветросиловому агрегату достаточно большую высоту, надежные ветровые условия не только в Крыму, но и в обширных степях. Что касается технико-экономического значения именно 150-метровой высоты, то оно «видно из того, что при прочих равных условиях агрегату на такой высоте можно дать в обычных условиях рельефа местности мощность в 1,7 раза большую, чем на высоте 60 метров, обычно принятой до появления растяжной башни».

Крымская растяжечная башня с двумя агрегатами-пятитысячниками по расчетам «имеет вес металла 1 400 тонн и кубатуру бетона и железобетона 700 м³». Спроектированная по тем же техническим условиям свободно стоящая башня Ветроэнергетического института всего с одним только агрегатом на 5 000 киловатт высотою в 55 метров требовала металла тоже в 1 400 тонн, а железобетона и бетона на 3 тысячи кубометров больше.

Возьмись Кондратюк строить космодром, соперников не было бы, а значит, и обиженных. Здесь же он перечеркивал уже возводимые ВЭС под Балаклавой и у Кара-Богаз-Гола, чего Ветроэнергетический институт простить не мог. Проекту Кондратюка совали палки в колеса. Приведу выписки из письма, которое отыскал в архиве:

«Председателю комиссии Академии наук по мощным ветродвигателям академику Чаплыгину О. А. Инж. Горчаков П. К., Кондратюк Ю. В.

Вопрос о принципиальной невозможности строить первый ветродвигатель (подобной системы) сразу на мощность 5000 кВт поднимается снова каждый раз после того, как обстоятельное и вполне конкретное рассмотрение специалистами нашего проекта не выявит ничего, о чем можно было обоснованно утверждать, что благополучная работа того или другого элемента агрегата по таким-то конкретным причинам не может быть гарантирована современным состоянием науки и техники».

Постепенно образовался замкнутый круг: всякий раз, когда заходила речь о возможности начать стройку, неизменно всплывал довод, что это дело «новое», «первое в мире», а значит, трудное и, что еще хуже, «рискованное», когда же речь заходила об условиях, которые должны быть созданы для обеспечения этого «мирового» строительства, то из года в год во всех областях — финансовой, плановой, административной, кадровой — создавались условия, при которых, писал Кондратюк, не только «мирового» сооружения, но приличной уборной невозможно выстроить. Очень серьезные технические трудности для проектировщиков оказались пустячными по сравнению с попытками пробить бюрократическую стену Главэнерго, занявшего позицию стороннего наблюдателя.

На Ай-Петринскую ВЭС было уже израсходовано 3 миллиона 200 тысяч рублей, одна половина— на проектирование, другая — на строительство. Но полезно вложенными можно было признать не более 60 процентов, остальные 40 процентов «есть частью прямая бесхозяйственность, частью является... результатом постоянных задержек, проволочек, консервации, сворачиваний и разворачиваний, а также отсутствие должных условий для работы».

Громом среди ясного неба прокатилась по стране весть — скоропостижно скончался нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе. Никто не знал тогда, что после тяжелого разговора со Сталиным Серго вытащил из ящика письменного стола пистолет и застрелился. Кондратюк и Горчаков грустили — не пойдешь больше к «железному наркому», не пожалуешься, не получишь поддержки. А дела в Крыму шли все хуже.

Вскоре новое руководство наркомата сочло Крымскую ВЭС преждевременной и взяло новый курс — от малых установок постепенно продвигаться ко все более мощным и организовать с этой целью проектно-экспериментальную контору ветроэлектростанций — ПЭК ВЭС — при тресте «Волгоэлектросетьстрой» Наркомата электростанций. Кондратюка назначили начальником проектного бюро.

Конечно, это был удар. Не сбылась и новая, уже последняя цель его жизни. Но сдаваться рано, к ней надо идти, только с другого фланга. Пусть установки будут не такими, как мнились, однако не одиночными, а скомпонованными в крупные кусты. Ну, а ветер все равно останется. Юрий Васильевич писал: «Ветер является одним из наиболее распространенных и мощных источников энергии. По своей мощности из доступных в настоящее время к рентабельному использованию источников энергия ветра уступает только солнечной энергии».

Доказывая все это, Кондратюк обивал множество порогов, сидел на бесконечных совещаниях, писал докладные записки, составлял проекты решений, но изысканий не прекращал. Он считал в 1938 году:

«Поскольку, судя по всем имеющимся сейчас данным, ветроэнергетике в нашем народном хозяйстве принадлежит в недалеком будущем весьма большая роль, необходимо организовать срочное строительство небольших (100 кВт) ветросиловых станций со всем комплексом относящихся к этому делу мероприятий — созданием производственно-экспериментальной базы, производством необходимых исследований, экспериментов, экспериментальных и перспективных проектировок.

Попутно и немедленно, вслед за реализацией станции на 100 кВт, нужно приступить к проектированию более мощных ветродвигателей и более развитых башен (мачт по типу Уфимцева-Ветчинкина) для того, чтобы к концу третьей пятилетки были готовы конструкции ветросиловых агрегатов мощностью до 1000 квт для средних ветровых условий».

Именно тогда перед Высшей аттестационной комиссией (ВАК) было возбуждено ходатайство о присуждении Кондратюку ученой степени доктора технических наук без защиты диссертации. На запрос ВАКа из треста ответили: «Нам совершенно неизвестны труды Ю. В. Кондратюка, которые бы давали ему право получить... такую высокую ученую степень... В качестве дальнейшей характеристики Ю. В. Кондратюка, надо отметить его исключительно большой апломб и самоуверенность, чрезвычайную нетерпимость по отношению к своим оппонентам. При полном отсутствии желания объективно проанализировать полученные возражения, а при дискуссиях — пользование не всегда правильными принципами при изложении своих воззрений.

В общественной жизни треста участия совершенно не принимал. Политическое лицо не выявлено...» И подпись — Цюрупа.

Сослуживец Юрия Васильевича Б. И. Романенко рассказывает: «Я пришел к Кондратюку работать конструктором в 1940 году. ПЭК размещалась тогда в Кукуевом переулке в доме номер 4 на территории Московского энергетического института. Возглавлял ее Иван Дмитриевич Егоров, известный специалист в области ветроэнергетики... К началу лета 1941 года за городом мы смонтировали 60-метровую ферму для ВЭС с двумя трехлопастными винтами... Когда началась война, ПЭК прекратила работы. Башню разобрали, чтобы не служила ориентиром. Егоров вывез всю техническую документацию в Кемерово. 7 июля 1941 года Кондратюк добровольцем ушел на фронт с ополчением Киевского района Москвы. «День тот выдался очень жарким. Я из дома не выходила,— вспоминала Ольга Николаевна Горчакова.— Неожиданно раздался громкий условный стук в дверь. Так стучал только Юрий Васильевич. Открыла ему и с порога слышу: «До свидания, до свидания! Все уже на сборном пункте, только я отстал, забежал к вам попрощаться.— И с улыбкой добавил: — Я уверен, что вернусь к вам невредимым». От Кондратюка она получила только одну весточку: «Милая Ольга Николаевна. Вы меня очень обрадовали письмом, тем более что это единственное, что я до сих пор имею... Обо мне не беспокойтесь, со мной, конечно, ничего не случится. Крепко, крепко целую». Погиб Юрий Васильевич рядовым роты связи 62-го полка 21-й дивизии.

Конечно, жалко. Конечно, напрашивается вздох — не уберегли. Конечно, вскоре началась лихорадочная работа над ракетами. Но в ту пору в матросском замасленном бушлате и Курчатов размагничивал в осажденном Севастополе боевые корабли. Война есть война. И вряд ли Кондратюка удалось бы удержать.

Наверное, это дьявольски тяжело — жить тогда, чтобы лишь через многие годы тебя признали современным. Что значит сказать в школе, гимназии, колледже даже сегодня, что вот, мол, изучаю возможность просверлить землю? Высмеют. А как Юрию Васильевичу было признаться в Крыловской: «Видите над элеватором луну? Я полечу туда». А каково, не имея специального образования, было спорить с авторитетами в Академии наук? Ему не раз напоминали слова Вильямса о том, что нет неудачников агрономов, которые пытались бы строить мосты, но есть сколько угодно неудачников инженеров, берущихся преобразовывать сельское хозяйство, как, например, «вы собираетесь улучшить его ветряками».

Человечество не может развиваться без тех, кто родится раньше своего времени. И тем не менее это очень легко — сказать «нет» там, где рискованно произнести «да». Особенно если имеешь право дать команду «изучить вопрос», «сопоставить точки зрения»... «Дайте таким машинку Зингера, покажите, как она шьет, и они докажут, что такая штука шить не должна»,— много раз говорил Кондратюк.

Шаргея больше нет

О нем долго молчали. И заговорили после высадки американцев на Луну. Шумно, противоречиво, со множеством легенд. Вот строки из писем тех лет: «Дорогая Елена Петровна, может, вы меня забыли? Я жена главного инженера, у которого работал Кондратюк, Ольга Горчакова. Дело в том, что Юрий Васильевич занимался ракетами тогда, когда никто в это не верил, а главное — было не до того. Теперь его вспомнили и решили написать о нем, как о русском самородке. Помогите, дорогая, хорошему делу. Напишите все, что вы помните».

Елена Петровна, храня тайну своего пасынка, ничего не написала и унесла ее с собой в могилу.

Ольга Николаевна обратилась к сестре погибшего: «Дорогая Ниночка, появились статьи с фантастической биографией. Я с изумлением узнала, что у Юрия Васильевича было 4 родных брата, две сестры. Все, кто его близко знал, знали только об одной семье, о любимых киевлянах, мачехе Елене Петровне и сестренке Ниночке. Кто же, кроме вас, восстановит истину».

Только в 1977 году сестра Нина Игнатьевна Шаргей открыла тайну, хотя мать и перед смертью просила хранить молчание. А дальше, как говорится, вопрос техники — никакого Кондратюка в 1916 году на первый курс в Петроградском политехническом не зачислили, Александр Шаргей есть, его почерком написаны и самые первые рукописи, и «Завоевание», та же рука в заявках на изобретения, во всех проектах ВЭС... Откуда-то возник слух, что у Деникина служил командиром пулеметного взвода... Но потом-то защищал Москву, погиб... А кто был при этом, кто подтвердит и укажет — вот здесь он похоронен? Нет таких, не видели? Но ведь это судьба тысяч и тысяч павших. А тут еще военкомат дал справку, что Кондратюк Ю. В. в ряды Красной Армии не призывался... Ну, а дальше — дальше. Дофантазировались до того, будто Кондратюк перешел на сторону врага и с фон Брауном создал «оружие возмездия», те самые ФАУ, которыми громили Англию. По другой версии, вообще никакого фон Брауна не было — это псевдоним белого офицера Шаргея. Словом, чем дальше, тем страшнее. А еще горше, этому многие верили.

Почти пятнадцать лет я пытался напечатать очерк о Кондратюке. Текст набирали, посылали на визу и получали обратно с резолюциями вроде «публикация данного материала вне пределов нашей компетенции», «сократить до 4-5 страниц сообщив лишь то, что содержится в ранее вышедших энциклопедиях». Один высокий чин на мою просьбу ознакомиться с очерком сказал: «Если о Кондратюке, даже не присылайте, читать не буду». Выслушивал и такое: «Королев родом из Житомира, Кондратюк не то луцкий. не то полтавский. Зачем Украине два покорителя космоса, если Россия обходится одним Циолковским?»

Был и конфуз — в Москву на конгресс из Америки нежданно-негаданно прилетел Вернер фон Браун. Жил в гостинице «Космос». Сухонький, согбенный годами маленький старичок... А после конфуза — скандал. Нет, фон Браун тут ни при чем. В военкомат пришел седовласый загорелый крепыш и представился: «Романенко, Борис Иванович. Вот мой офицерский билет». В ответ на привычное «чем можем служить?» последовал вопрос: «Вы брали меня на войну?» Оказалось, что «по документам Романенко не проходил», но и записи в его военном билете не верить тоже было нельзя. Тогда Борис Иванович спросил, сохранилась ли у них толстая общая тетрадь в красном коленкоровом переплете с надписью «Коммунистический батальон». Тетрадь эту тут знали и принесли сразу же, перелистали до буквы «р», а там его фамилия с инициалами— Романенко Б. И. «Вот этот Б. И. перед вами, — побагровел от гнева и скомандовал:— Откройте на «к». Пролистали назад несколько страниц и опустили руки — «Кондратюк Ю. В.». «Я работал с ним всего год,— почти прошептал Романенко,— вместе уходили. А вы...»

Громко, как выстрел, хлопнула дверь, и Борис Иванович, держась за сердце, направился к выходу.

Романенко и те немногие, кто оставался в живых и помнил Кондратюка, снабжали меня документами, подсказывали архивы, где можно продолжить изыскания, припоминали разрозненные публикации. И чем больше бумаг накапливалось, тем крупнее становилась уникальная фигура гениального мыслителя. Занимайся он только космосом, я, пожалуй, быстро бы охладел. Не мое это дело. Но элеваторы, ветер! Это же сплелось воедино и все для человека на земле. Для энергетики, мелиорации. Космос сбылся, а остальное? Оно осталось под спудом и, может, важнее его космических замыслов. Может, в той же ветроэнергетике кто-то ищет решения, уже найденные Кондратюком, как открывал лунную трассу русского механика американец Джон Хуболт?

Космонавтикой уже давно во всем мире занято множество людей, знания меняются стремительно. Изыскам пылкого гимназиста полагалось бы давно устареть, выглядеть наивными. А если они незыблемы, как «дважды два» или закон тяготения? Вот, казалось бы, узкие технические проблемы, решаемые разными путями: как спустить космический аппарат на землю и каким материалом защищаться от перегрева? Академик Раушенбах не раз восхищался, говоря, что идею торможения атмосферой предлагали многие, но практически первым к ней подошел Кондратюк. В детстве он не раз наблюдал, как плоский камешек прыгает по водной глади. Скачки становятся короче, скорость меньше, и наконец пучина поглощает камешек. Вот тут-то и начинаются принципиальные различия. Вода не атмосфера, здесь легко сгореть. Кондратюк первым связал воедино торможение атмосферой и тепловую защиту экипажа и объявил, что надо иметь не весь закрытый аппарат, а расположить в лобовой его части надежный щит, причем под большим, порядка 45 градусов, утлом атаки. «И дальше он сообразил вещь...— продолжает Раушенбах.— Как он до этого дошел, меня поражает до сих пор. Он сообразил, что в этих условиях нельзя управлять аппаратом так, как управляют самолетами, изменяя угол снижения и действуя рулями высоты. Напротив, щит должен оставаться под одним углом все время И что здесь поражает, как ни варьировали, а именно так сделан был потом наш «Союз», так сделан американский «Аполлон». Так сделаны все другие корабли за исключением разве что «Шаттла».

Чем, кажется, удивишь Константина Петровича Феоктистова? Знаток и разработчик сложнейших систем, доктор технических наук, профессор, сам летал в космос, но и он удивленно разводит руками: «Кондратюк предложил систему контроля топлива в баках. Она применяется и в современных ракетах. Ничего лучшего не придумаешь. Да и придумывать велосипед здесь не нужно. А как здорово угадал, что теплозащитное покрытие должно быть выполнено на основе углерода. Мы тоже пришли к углероду во всех наиболее теплонапряженных элементах конструкции».

А разве не тот же прозорливый ум вдохновился ветровой электростанцией для Крыма? Борис Иванович Романенко отыскал целые вороха чертежей из ее рабочего проекта, не все еще выбрано из архивов, есть патенты... Так почему остаются они под спудом? Почему бы не подвергнуть их скрупулезной технической экспертизе, а потом, может быть, и построить станцию на Ай-Петри так, как она была задумана. Ведь в нашем прошлом остались не только грязные кляксы, есть и свет в конце того тоннеля. Сегодня он чуть брезжит, как угли брошенного костра. А подбрось в него хвороста, поленьев покрупнее, и, смотришь, разгорится ясным пламенем.

И Николай Никитин, и Борис Злобин, хорошо знавшие Юрия Васильевича по Новосибирску, работавшие с ним в Харькове, потом в Москве, через годы несли в своей памяти проект несбывшегося шедевра. А потом все, что можно было, воплотили в изящную и стремительную иглу Останкинской телевизионной башни, известной всему миру. Ничего, что поезд из тележек с вертикальными и горизонтальными колесами вращает не консольный воротник станции, а ресторан «Седьмое небо». Ничего, что ушли расчалки — Останкинской башне не надо оборачиваться вокруг своей оси на масляном подпятнике. Зато как же пригодились предварительно напряженные стальные канаты, которые препятствуют распиранию ствола. Свою службу они уже сослужили, бетон «сел» так прочно, что канаты можно даже убрать.

Пишу эти строки и уже слышу ироническое: «Все это так, но крымский ветрячок Кондратюка в сравнении с нынешними атомными миллионниками не более чем игрушка». Если говорить о мощности, согласен. Но ведь и Обнинская АЭС, построенная уже в наше время, вскоре после войны, и будто специально подсунутая под Москву, теперь тоже не великан. И это не повод для того, чтобы вышвырнуть в отвалы необычные генераторы Крымской ВЭС, принципы получения постоянного тока при переменном числе оборотов привода... Несопоставимые величины? На первый взгляд — да. Но в таком случае дамские часы изготавливались бы легче будильников. Никитина, например, не смущали скромные размеры крымской «игрушки». Важно, что в ней были идеи. А втрое большая высота останкинской иглы — вопрос техники.

Да и с «миллионниками» чем дальше, тем больше конфуза. Столь безопасные, что «хоть ставь под кровать новобрачных», они уже обернулись Чернобылем, и только через годы в правдивых публикациях и документальных фильмах мы наконец начинаем узнавать поистине черные были той трагедии. Не приведи и помилуй даже привидеться во сне, что было бы с нами, и не только с нами, рвани и другие блоки. Чего же тут кичиться «уникальным полигоном для изучения последствий ядерного удара», рассусоливать о героике, когда живые герои, похоронив павших, днями просиживают в очередях, до сих пор выпрашивая жилье, или приходят в «зону» на разграбленные квартиры? В амбициозных кабинетах и сегодня твердят об «экологической чистоте и неотвратимости развития атомной энергетики». Только никто не ответит на простой вопрос: первые станции скоро отживут положенный срок, что делать с ними, как демонтировать, куда девать? А люди, чуть зажелтеют деревья среди знойного лета, пугливо перешептываются: «Неужели опять парит? Похоже, только скрывают...» На рынках пугают крупные яблоки и слишком красные помидоры: «Откуда? Не иначе, облученные»...

Крыму, напичканному промышленностью, тоже подсовывают миллионник.

А уж как гордились мы гидростанциями! И я, грешный, едва объявили открытым для печати Волго-Дон, как на второй день уже был на Цимлянском гидроузле. Еще бы, «первая великая стройка коммунизма», строчил про «рукотворное степное море», вода теперь иначе как «белый уголь» не называлась. Канал являл собой «воплощение народной мечты о соединении Волги и Дона, которую хотел осуществить еще Петр Первый». Да только ли я?! В газетах той поры «журавли не узнавали своих мест», через год-другой «в зоне Азовского канала страна будет гарантированно получать 40-центнеровые урожаи несравненных донских пшениц».

Так как я успел захватить в барачной гостинице единственный номер с телефоном, то вечера проводил в окружении знаменитостей. Борис Полевой с художником Николаем Жуковым, кинорежиссер Фридрих Эрмлер, Анатолий Калинин, Виталий Закруткин... Всем надо звонить в Ростов, Ленинград, Москву, диктовать пространные очерки, переговариваться с домашними. С утра все спешим в котлован, где за «колючкой» 70 тысяч заключенных выколачивали по полторы нормы с одним процентом — тогда день засчитывался за два. Тут другие знаменитости: одутловатый, со склеротическими жилками на багровом лице, тяжело дышавший старик в белом парусиновом балахоне — контр-адмирал Нилов, черный жилистый Чхеидзе, не то известный меньшевик, не то его брат, широкий в кости хохол с бородищей по кличке «троцкист», опереточный певец, шкодивший с дочками ростовского начальства... И только над одним блоком по кумачу белело: «Комсомольско-молодежный участок». Там мы впечатлялись — большая половина объектов в моем пропуске была зачеркнута.

Уже убирали строительный мусор, сажали розы, когда автор проекта Сергей Яковлевич Жук, сверкая генеральскими эполетами, ликовал: «Нет, посмотрите еще. Какая красота пробилась сквозь хаос». Тут же стоял молчаливый архитектор стройки Поляков. За гостиницу «Ленинградская» в Москве ему была присуждена Сталинская премия. Хрущев отобрал — похоже на церковь и много излишеств.

На открытие ждали «хозяина», Волго-Дону тут же присвоили имя Сталина. И плыть вождь должен был на теплоходе «Иосиф Сталин». Однако «отец народов» не приехал. Теплоход, подпортив торжества, загорелся. А строители уже перебирались на Сталинградскую, Куйбышевскую. Потом Ангара, Енисей. Года через три привелось мне завернуть на Цимлянскую ГЭС. Показалась совсем маленькой, брошенный поселок строителей ветшал. А когда возвращался, под крылом самолетика увидел поросший камышом Азовский канал. По обе его стороны поблескивали болотца, земля белела от соли.

В пору великих тех строек никому из нас и в голову не приходило, что «чистая» гидроэнергетика станет грязной и вызовет множество тревог. Водохранилища гидростанций заняли огромные площади самых лучших земель, заиливаются и грозят превратиться в болота. Волга превращена в каскад водохранилищ, подпертых плотинами-тромбами. Способность могучей реки к самоочищению упала в десятки раз, она загрязнена смытой землей, удобрениями, промышленными стоками. Из 3 тысяч гектаров нерестилищ для бесценных каспийских и волжских рыб осталось едва 400 гектаров ниже Волгограда.

Плотины до неузнаваемости изменили всю гидрологию бассейна, нарушили равновесие грунтовых и глубинных пластовых вод. На сотнях километров земля из-за этого пришла в движение. Затоплено почти 5 миллионов гектаров самых лучших угодий. Каждое новое «море», формируя себе ложе, подмывает берега, и они рушатся. Только из-за этого утрачено около 70 тысяч гектаров полей, исправно кормивших Россию великолепными твердыми пшеницами.

По расчетам энергетиков, в полной упряжке Волга вместе с Камой будут выдавать около 30 миллиардов киловатт-часов электроэнергии в год. Цифра броская, но она сразу блекнет, когда узнаешь, что это меньше 3 процентов нашей общесоюзной электрической энергии. Ее не хватало раньше и не будет хватать впредь. Дело в том, что Саратовская ГЭС обречена тратить почти всю себя на перекачку воды в каналы. То же и с Волгоградской ГЭС.

Ветровые днепрогэсы

А Кондратюку и задолго до нас и это виделось иначе. Еще мордовали после смерти Орджоникидзе рабочий проект Крымской ВЭС, когда Юрию Васильевичу подвернулась под руки истрепанная, старая книжка без конца и без начала. Заинтересовался ею, поскольку там описывались мельницы. Получалось, что ими селения и каменные города на Руси некогда обставлялись со всех сторон. Лежащие на реках — водяными, стоящие на горах и в долинах — ветряными: «Стоят птицы-юстрицы, на ветер глядят, крыльями машут, сами ни с места». В селе Скородном Орловской губернии, которое по хлебному делу оттого и называется так, что выстроилось на скореженном — взбороненной — месте, автор книжицы насчитал двенадцать мельниц, на Тамбовщине в Козлове — тридцать пять. В Ельце и Ливнах десятки крупчаток, в Моршанске сверх знаменитой мельницы на двадцать три постава по горам, окружающим город с трех сторон, ветряные мельницы стояли почти сплошной стеной. Ветряки во множестве Юрий Васильевич видел и дома. И в книжке писалось, что в Малороссии нельзя вообразить ни одной деревушки без ветряных мельниц, как нельзя представить себе этой же деревушки без волов. Волы я ветряки с растопыренными крыльями бросаются в глаза, оживляют степь и, прорезавшись на алом отливе заходящего солнца, стоя на горке, с поломанными крышами, с обгрызанными крыльями, представляют такие милые картины, которыми можно любоваться и которыми неспроста соблазняются художники. «Степь без воды, ветряные мельницы — единственное спасение, и хотя за ними много бывает прогульных дней, тем не менее они стоят сплошь до Черного моря и непрерывно идут за австрийскую границу, в славянские земли до самых Карпат и нашего старого дедушки Дуная».

Аналитический ум Кондратюка сразу выхватил из описания моршанскую мельницу и широчайшую распространенность ветряков. Какая же это сила могла крутить жернова двадцати трех поставов?! А впритык еще целый куст мельниц... Так это не менее заманчиво, чем ВЭС на Ай-Петри. Черт с ними, пусть валят, переключусь на установки меньшей мощности, только надо сделать их простыми и очень надежными. Чтобы составить из двигателей целые «ветровые днепрогэсы».

Юрий Васильевич со своими единомышленниками П. К. Горчаковым, М. В. Келлером, К. С. Емцовым, И. З. Кирьяном обратился с несколькими докладными записками к заместителю Председателя Совета Народных Комиссаров В. Я. Чубарю, где изложил создавшуюся ситуацию. В записках говорилось:

«Быстро растущий спрос на энергию... при весьма напряженном положении в топливодобывающей промышленности и транспорте... Настойчиво побуждает к использованию энергии ветра, не потребляющей топлива, почти универсально доступной на любой точке земной поверхности.

Между тем в этой области народного хозяйства по сравнению с дореволюционным прошлым, когда работало около 200 000 крестьянских ветряных мельниц, мы пошли назад... По обследованию Н.К.З. на 1935 г. в «наилучших» по ветроиспользованию районах, где раньше возле каждого селения стояло по нескольку работающих ветряных мельниц, работали лишь единичные новые установки: больше всего в Одесском — 4 штуки (из 13-ти установленных)».

«Сейчас, начиная с 1936 г., по специальному распоряжению Правительства изготовляется и устанавливается несколько тысяч ветродвигателей на сумму в несколько десятков миллионов руб., но имеются большие основания опасаться, что эти средства окажутся израсходованными нерационально вследствие малой пригодности имеющихся конструкций. Совхозы принимают вырабатываемые промышленностью ветродвигателя неохотно, в порядке принудительного ассортимента, колхозы их совсем почти не берут. Плохо скопированные с заграничных образцов, тяжелые и дорогие, наши ветродвигатели даже в исправном состоянии, не говоря уже об огромной аварийности, почти не работают при преобладающих летом слабых ветрах, когда их работа особенно нужна...

Закрытый в 1935 году Центральный Ветроэнергетический Институт (Ц.В.Э.И.) был оторван от жизни, выпускал ветродвигатели, от которых все отказывались из-за исключительно плохого их качества, так и вследствие несоответствия их мощностей потребностям нового сельского хозяйства...

Таким образом до 1936 года был центр по ветроиспользованию, совершенно не сумевший осилить возложенного на него сложного и нового дела. В настоящее время нет вообще никакого руководящего центра, если не считать небольшой проектной организации при Н.К.З. (ВИМ), продолжающей проектировать все те же неудовлетворительные типы, пересаживая к себе вместе с людьми и старые традиции Ц.В.Э.И.».

«Новая деревня требует новых мощностей ветродвигателей, и возросший спрос на энергию не может быть удовлетворен увеличением количества мелких ветродвигателей, так как растущая нехватка рабочих рук в деревне требует прежде всего более концентрированного, менее трудоемкого инвентаря. Энергетическая база в деревне должна быть поэтому значительно укрупнена и электрическим распределением должна обслуживать не только водоснабжение, но и орошение, и агроиндустрию...

При множестве заинтересованных в ветротехнике ведомств и наркоматов и отсутствии пока сильной хозяйственной организации, которая объединяла бы и направляла бы работу по ветротехнике (аналогично Главгидроэнергострою), вполне целесообразным было бы создание Комитета по ветроиспользованию при С.Н.К. СССР, чтобы он мог иметь необходимую в данном случае авторитетность для всех заинтересованных в ветроиспользовании наркоматов».

Конечно, ветер не вода, все будет упираться в его непостоянство. И Кондратюк разработал новую концепцию в использовании силы ветра. В условиях степи могли оправдать себя три направления:

1. В комплексе с тепловыми и гидравлическими установками по задаваемому графику.

2. Для технологических процессов, не требующих постоянства и жесткого графика снабжения энергией.

3. Изолированное использование энергии ветра с применением ее аккумулирования и отдачей энергии по графику, заданному потребителем.

Мыслилось, что в комплексе с гидростанциями ВЭС смогут заменить собою, частично или полностью, тепловые станции. Причем гидростанции частично или полностью будут переведены на роль резервов к ВЭС и накапливать воду в то время, когда дует ветер.

В пользу ветроэнергетики у Кондратюка работали и такие важные факторы: металл для ВЭС идет на простые конструкции башни, а на тепловой станции это в значительной части дорогие котлы, трубопроводы высокого давления, турбины. В ВЭС, кроме металла, на конструкции ветросилового агрегата не расходуется почти ничего, а в тепловых станциях помимо металла имеются весьма крупные капиталовложения и на другие материалы, из которых возводятся здания и вспомогательные сооружения.

«Таким образом, — считает Кондратюк, — для ряда весьма обширных районов ВЭС могут дать более дешевую энергию, чем тепловые станции, не требуя больших капиталовложений на ту же годичную выработку, не требуя и топлива». Более того, уже тогда он считал, что ВЭС во многих случаях выгодно строить даже для одной лишь экономии топлива, «а увеличение выработки энергосистемы, имеющей в своем составе гидростанции, почти везде значительно выгоднее произвести постройкой ВЭС, а не ГЭС, так как при приблизительно равных капиталовложениях ВЭС полностью экономит топливную слагающую».

Что касается второй категории использования энергии ветра, то она может вполне устроить прежде всего энергоемкие производства, обычно создаваемые при крупных электростанциях По мысли Кондратюка, места, где среднегодовая скорость ветра достигает 9 метров в секунду и выше, в первую очередь «могут и должны сделаться ветровыми днепрогэсами с большим преимуществом в пользу ветра как в отношении размера капиталовложений, так и в отношении сроков ввода в эксплуатацию»...

В условиях Севера, где ветры сильнее, а привозное топливо дорого, Кондратюк предусматривал химическое аккумулирование энергии путем электролиза воды. Кислород вместе с топливом предлагалось подавать в топку котла тепловой станции или цилиндр дизеля, «в результате чего получается энергия и чистая углекислота». Водород вместе с углекислотой регенерирует затем каталитически в присутствии никеля, давая чистый метан. Метан, сжигаемый при безветрии в дизельной установке, снова дает углекислоту, которую нетрудно привести в жидкое состояние и хранить до момента восстановления ее в метан. Таковы аспекты развития энергетики, которые виделись Юрию Васильевичу.

3 мая 1939 года Экономический совет при Совнаркоме СССР принял постановление № 397 «О развитии производства ветряных двигателей и организации ветроиспользования в СССР». На выпуске их с 1940 года должны были специализироваться Херсонский завод Главсельмаша, специальный цех на Челябинском заводе имени Колюшенко, цех при Ташкентском заводе сельхозмашин, цех на новом заводе сельхозмашиностроения в Красноярске...

С Иваном Захаровичем Кирьяном и Максимом Васильевичем Келлером Кондратюк тут же энергетику объединил с мелиорацией. Вот строки из уникального документа — письма народному комиссару земледелия РСФСР «К вопросу организации колхозно-совхозного орошения», где говорится:

«Известно, что основной трудностью при подаче оросительной воды является обеспечение предприятий энергией. Базировать подачу воды для орошения и водоснабжения на нефтяных двигателях невозможно как ввиду острой дефицитности этого топлива, так и по оборонным соображениям.

Подачу энергии от крупных районных станций также нельзя считать правильным решением вопроса, поскольку это связано с затруднениями получения электрооборудования и с перевозками больших количеств топлива, загружающих железные дороги и другие виды транспорта.

Отсутствие в Заволжье сколько-нибудь существенных источников водной энергии общеизвестно.

Следовательно, для организации орошения и водоснабжения источником энергии остается ветер.

В целях обеспечения широкого внедрения ветроиспользования соответственно народнохозяйственным нуждам нами предлагаются 2 типа ветросиловых установок, имеющих своим назначением или непосредственную водоподачу, или же выработку электроэнергии отдельными агрегатами на мощность в 20—30 клв каждой установки с потреблением ее на месте».

Далее предлагались два типа конструкций энергоагрегатов, причем предполагалось использовать моторы от старых тракторов.

«Сочетание предлагаемых нами конструкций ветросиловых установок с запасанием воды в водоемы, устраиваемые по методу академика А. Н. Соколовского, для дела внедрения орошения явится фактором исключительного народнохозяйственного значения,— говорилось в письме. — В такой схеме орошения получит возможность и более широкого осуществления, и значительного снижения капиталовложений и эксплуатационных затрат на единицу орошаемой площади.

К обычному использованию для орошения рек, прудов озер при этой схеме прибавляется также утилизация и недровых вод (через колодцы) А использование колодцев позволит осуществлять орошение с большим простором как в смысле освоения площадей, так и развороте темпа освоения».

Делаю эти выписки и не могу не соблазниться рассуждениями на тему «что было бы, если бы...». Согласись Кондратюк остаться в ГИРДе, может, как С. Я. Жук и С. П. Королев, оказался бы за «колючкой» в лагере, а потом, может, запускал в космос корабли... Попади Саша Шаргей не к белым, а в Красную Армию, может, как Николай Воронов, с которым они ушли из Политехнического в школу прапорщиков, стал бы тоже главным маршалом артиллерии. Но разве ветровые днепрогэсы и подходы Кондратюка к мелиорации менее важны?! Это же клад, ушедший в отвалы. Так подробно об инженерной стороне дела я пишу с единственной целью — перетряхивая горькое прошлое, не выплеснуть бы нам и это наследие Кондратюка. Его не вычитаешь в библиотеке Конгресса — оно публикуется впервые.

Увы, мы пошли другим путем и наделали множество ошибок своими «бетонными тромбами». Проектировщики соглашались, что в чем-то ущемляют природу, но за электричество и за горы хлеба с преображенных полей надо платить. Не лезут осетры в рыбоходы? Ничего, привыкнут, полезут. Все это, дескать, копеечные потери на фоне миллиардных выгод. И все же правыми оказались «плакальщики». В грязной, затихшей и перегретой воде рыбы заражаются всякого рода глистами. Плотины до неузнаваемости изменили всю гидрологию огромного бассейна, нарушили равновесие грунтовых и глубинных пластовых вод. Вот тебе и «копеечные» издержки. Но это еще «цветики», «ягодки» куда горше. За эти годы полностью утратили или сильно снизили свою хлебородную силу еще от 6 до 8 миллионов гектаров земель.

На каждый орошаемый гектар в Волгоградской области льют от 300 до 120 миллиметров воды, в Астраханской — до полутора метров. Ни дать ни взять тропические ливни! Они проваливаются в сухую степь и гонят из глубин белую соль. В Саратовской области она в считанные годы вывела из хозяйственного оборота 80 тысяч гектаров дорогостоящих орошаемых площадей. Еще большие площади агонизируют у роковой черты. И так до самого Каспия, у берегов которого среди песков уже смердят болота. Осушение их станет заботами мелиораторов XXI века.

Для того ли человек перековывает мечи на орала, чтобы ножами бульдозеров и зубьями экскаваторов убивать планету?.. Осушение земель, как и орошение, превращает болота и пески в цветущие оазисы лишь тогда, когда это делается локально, не рвет природные цепи. Увлечение водными мелиорациями привело к пренебрежению сухим земледелием. Ему достается едва одна пятая часть всех вложений в сельское хозяйство Поволжья. А ведь это 90 процентов полей и 95 процентов кормовых угодий! Они катастрофически разрушаются водой и ветром, изрезаны гигантскими овражными системами. На богаре вышли из строя уже 10 миллионов гектаров когда-то работавших площадей.

Выходит, копеечными оказались плюсы.

По инерции параллельно с судоходным каналом Волго-Дон сооружается другой — оросительный, чтобы забрать у Волги пять с половиной кубических километров воды для орошения земель в Волгоградской и Ростовской областях, в Ставропольском и Краснодарском краях. Более того, с повестки дня не сняли каналы Волга-Чограй и Волга-Урал, чтобы заставить потом страну вернуться к «проекту века».

Руководитель лаборатории биосферных исследований Института литосферы Академии наук СССР Фатей Яковлевич Шипунов, ногами исходивший со своими сотрудниками берега Волги от истоков до устья, горестно признает: «Единая программа сохранения и использования природных ресурсов и развития экологических систем бассейна Волги пока не разработана. Ведение многих отраслей народного хозяйства не увязано в единое целое и часто выражает узковедомственные интересы. Чтобы предотвратить дальнейшие разрушительные процессы и в этом регионе, необходимо срочно принять ряд организационных, экономических и гидротехнических мер».

Он пишет, что настало время создать единое государственное управление экологической системой, природными ресурсами бассейна Волги, поручить этому органу разработку, регулирование и управление режимом работы каскада водохранилищ и гидростанций, взяться за реконструкцию. В первую очередь здесь надо создать два санитарно-гигиенических участка проточных вод на месте застойных «морей». Надо спустить водохранилище между Горьким и Чебоксарами и потом опорожнить Саратовское «море». Понижение уровня Куйбышевского водоема на 7-8 метров исключит разрушение высоких террас правобережья с их мощными черноземами и высокоразвитым земледелием, по левому берегу возродятся былые луга с их буйным разнотравьем.

Ф. Я. Шипунов считает, что весь режим Волгоградского гидроузла «надо сделать режимом биолого-экологическим, обеспечивающим максимальный проход осетровых к естественным нерестилищам и воспроизводство их стада. Недопустимо дальше существование опасной концентрации самых ценных рыбных стад в той всероссийской «коммуналке», которая, как бельмо на глазу, находится под Волгоградской плотиной. Система глухих плотин-тромбов должна быть ликвидирована. Пусть над этим вместе подумают биологи, экологи и гидротехники». Все водные мелиорации должны быть ограничены реконструкцией уже существующих оросительных систем, совершенствованием технологии экономного полива, повышением отдачи «золотых гектаров». И не надо рыть бесконечные каналы. Куда полезнее изучить предложения Кондратюка и его единомышленников.

Берега Волги и ее притоков остро нуждаются в более широких залуженых полосах, восстановлении лесов, организации заповедных зон, ликвидации оврагов, съевших только в Волгоградской области свыше 80 тысяч гектаров земель. И все это не погасит электрических зарев над главной рекой России. Энергетики здесь слишком долго гнались за суперплотинами и пренебрегли другими возможностями. Потери энергии каскада гидростанций в сетях так велики, что их не покроет и десять Саяно-Шушенских гигантов. А новые ГЭС, ТЭС и АЭС все возводим и возводим.

Разве нельзя было развивать энергетику экологически рациональную на базе многоцелевых электростанций с использованием солнечной, ветровой, гидравлической и биологической энергии? Это экономично, технически совершенно, экологически чисто и всегда близко к потребителю. И что, спрашивается, мешало строительству малых ГЭС? В Горьковской, Костромской и Ивановской областях их суммарная мощность могла бы составить более 8 миллионов киловатт-часов. В Ярославской и Калининской — около 5 миллиардов, а Рыбинская ГЭС дает немногим больше миллиарда киловатт-часов. Чувашская, Удмуртская, Марийская и Мордовская автономные республики располагают 6-миллиардным потенциалом, а Чебоксарская ГЭС ограничена тремя с половиной миллиардами. Ульяновская, Саратовская, Куйбышевская области вместе с Татарией могли бы вырабатывать в год 30 миллиардов киловатт-часов. В три раза больше Куйбышевской ГЭС, которую долго именовали «самой-самой».

Малая гидроэнергетика в сочетании с ветряками только в Татарии способна производить в будущем 34 миллиарда киловатт-часов электроэнергии за год. Больше, чем дает весь волжский каскад.

Мы подали миру пример в разоружении. Пора подать еще больший пример в экологии. Ибо завтра ситуация может обостриться так, что окажется выгодным сломать к чертям все, что наворотили вокруг Байкала, и гнать по трубам байкальскую воду и чистый лесной воздух, как гоним сейчас в Европу нефть и газ. Наша природа — наш базис, наша экономическая основа. Все остальное надстройки. При разработке планов развития народного хозяйства мало закладывать в них очистные сооружения, безотходные технологии, хотя без них удвоение производства удвоило бы и промышленные стоки, что недопустимо.

В дверь властно стучится другое — на первое место пора выдвинуть комплексный план возрождения и приумножения природных ресурсов, — чтобы по-хозяйски наращивать основной капитал и жить только на всевозрастающие проценты с него.

Иного пути не дано. Это работа с ближними и дальними прицелами.

Тогда земля вновь обретет свой черный цвет и запружинит под ногой. Очистятся, наполнятся живым серебром реки и озера, зашумят над полями чистые дожди и умоют наши прокопченные города.

А жизнь постоянно пишет свой новый роман, и, как правило, остросюжетный. Когда очерк этот был готов до последней строки, я получил американский журнал и увидел статью «Солнечная энергия: новый подход». Нет, там не было имени Кондратюка, но — пока еще в зачаточном состоянии — формулировались его мысли. В понятие «солнечная энергия» здесь вкладывали ветры, океанские течения, тепло, излучаемое звездой, и писали, что с разразившимся в мире энергетическим кризисом все «вдруг поняли, что запасы обычных видов топлива резко сокращаются и стоимость их эксплуатации растет быстрее, чем это можно было предполагать»...

И кто же первым вместе с Национальным научным фондом взялся за столь гигантскую работу? НАСА. Она начала с разработки ветроустановки, которая «будет превращать солнечную энергию, уходящую «на ветер», в электрическую».

Первостепенной задачей в области эксплуатации ветровых электростанций здесь ставилось усовершенствование техники аккумулирования полученной энергии. «Оригинальное решение проблемы, — говорилось в том журнале, — выдвинул профессор Орегонского университета д-р Уэнделл Хьюсон. Он предлагает вместо того, чтобы хранить энергию, немедленно ее расходовать для получения энергии же — хотя бы для перекачки речной воды обратно за плотину гидроэлектростанции для повторного, а может быть, и многократного ее использования для получения электроэнергии».

У Юрия Васильевича Кондратюка все это, как видно из краткого даже перечня, который я привел выше, разработано было значительно шире и глубже. Один из американских исследователей космоса складывающуюся ситуацию оценил словами, которые стоит процитировать: «Солнечная энергетика сегодня — такой же младенец, каким была космонавтика, когда я, много лет назад, начал мечтать о полетах на Луну. Я верю, что мы на пороге новой эры — эры Солнца».

...Кружит летом тополиная вьюга на маленькой московской улице Юрия Кондратюка. Деревья сбрасывают мириады легчайших пушинок. Тополиный пух метут дворники, мнут колеса машин, топчут прохожие... И, может быть, ветер унесет куда-то далеко-далеко, туда, где нет асфальта, одну-единственную пушинку, унесет, чтобы семя проросло и на земле вырос еще один тополь.