Помните, я писал, что некоторые программы и проекты очень «похожи» на своих авторов. Но бывают и исключения. Тихий, спокойный, редко повышающий голос, Михаил Клавдиевич Тихонравов по характеру своему точно соответствовал фамилии. Вроде бы от такого человека нельзя ждать фантастических проектов. Но... внешность обманчива: скромнейший Михаил Клавдиевич в мыслях своих был человеком дерзким. Именно он еще в 1947 году с маленькой группой своих совсем еще молодых сотрудников начал «прибрасывать» (это слово он употребил, рассказывая мне эту историю) искусственный спутник Земли.

Получалась весьма интересная картина: уже тогдашняя ракетная техника, разумеется, путем ряда конструкторских ухищрений, позволяла, в принципе, достичь первой космической скорости — около 8 километров в секунду,— необходимой для создания искусственного спутника Земли. В июле 1948 года Тихонравов в своем докладе на годичном собрании отделения Академии артиллерийских наук обосновал этот вывод. Он показался всем весьма интересным, но не более. О докладе Тихонравова поговорили и забыли. Но один человек не забыл — Сергей Павлович Королев. Тихонравов и его молодые сотрудники работу продолжали, «прибрасывали» разные спутники, в том числе и обитаемые. Королев по старой дружбе — ведь в ГИРД вместе начинали — был в курсе всех этих дел и помогал, как мог. В 1954 году энтузиазм Тихонравова был подкреплен уже организационно: в планах института, где он работал, появилась специальная тема: ИСЗ — искусственный спутник Земли. Королев выступает уже не просто как старый друг-единомышленник, а уже как заказчик: он определял задание, сроки выполнения, стоимость и материальное обеспечение работы. Иными словами, частная поначалу инициатива постепенно превращалась в важную, планом узаконенную научно-техническую разработку. 26 мая 1954 года Королев пишет письмо в Совет Министров СССР. Есть там такие слова: «Проводящаяся в настоящее время разработка новой ракеты с конечной скоростью около 7000 м/сек позволяет говорить о возможности создания в ближайшие годы искусственного спутника Земли. Путем некоторого уменьшения веса полезного груза можно будет достичь необходимой для спутника конечной скорости 8000 м/сек... Мне кажется, что в настоящее время была бы своевременной и целесообразной организация научно-исследовательского отдела для проведения первых поисковых работ по спутнику и более детальной разработки комплексов вопросов, связанных с этой проблемой».

Королев сразу понял, что в новом деле у него есть надежный и сильный союзник — Академия наук. 30 августа 1955 года в кабинете главного ученого секретаря академии Александра Васильевича Топчиева он рассказывает о работах над Большой Ракетой и искусственным спутником. Топчиев — человек умный и решительный — тут же создает группу для выработки программ научных исследований. Во главе этой группы становится академик Мстислав Всеволодович Келдыш. Тогда Королев еще не мог даже представить себе, как ему повезло, сколь сильного союзника, единомышленника, друга приобрел он в старинном особняке на Ленинском проспекте.

Михаил Клавдиевич Тихонравов. Снимок 70-х годов.

Младшему сыну профессора рижского Политехнического института Всеволода Михайловича Келдыша Мстиславу было всего четыре года, когда армии Вильгельма вторглись в Латвию. Семья Келдышей переехала из Риги в Москву. Найти квартиру оказалось делом очень нелегким, и они поселились за городом, в Лосиноостровской. Тут и прожили трудные три года.

Однажды весенним вечером в дом постучали. На пороге стоял усатый человек в простой солдатской шинели. Извинился за беспокойство, аккуратно вытер ноги о половичок, улыбнулся ребятишкам, представился:

- Фрунзе, председатель Иваново-Вознесенского губисполкома.

Михаил Васильевич приглашал профессора Келдыша в Иваново-Вознесенск. Там, в изнуренной разрухой русской текстильной столице, задумал он создать новый политехнический институт. Всеволод Михайлович Келдыш стал одним из первых и ведущих профессоров нового учебного заведения.

В 1963 году мне довелось встретиться с Всеволодом Михайловичем, выдающимся советским строителем, академиком архитектуры. Мы беседовали у него дома, в большой полуподвальной квартире рядом с Музеем изобразительных искусств, которую он очень любил и категорически отказывался из нее переселяться куда-нибудь повыше.

Ну что вам сказать,— весело говорил Всеволод Михайлович.— У нас в семье было семеро детей. Если бы я знал, что один из моих мальчишек станет президентом Академии наук СССР, может быть, я обращал бы на него больше внимания... Помню, он ездил со мной в Балахну, на строительство бумажного комбината. Работал там... Есть даже снимок: сидит верхом на бетономешалке...

Учился Мстислав хорошо. В шестнадцать лет он окончил школу и решил идти по стопам отца — стать строителем. Хотел поступить в МВТУ на строительный факультет, но его не приняли: слишком молод. Старшая сестра, студентка математического факультета Московского университета, советовала брату попытать счастья в МГУ. В ту пору в приемную комиссию университета входили и студенты. Молодость нового абитуриента их не смутила. Сомневающимся преподавателям они говорили: «Давайте попробуем. А если он сдаст все на отлично?»

И он сдал все на отлично. С тех пор математика стала делом его жизни.

Одним из ведущих профессоров в университете был тогда Николай Николаевич Лузин. Он воспитал блестящую плеяду советских математиков: А. Я. Хинчин, П. С. Александров, Л. А. Люстерник, М. А. Лаврентьев, А. Н. Колмогоров. Среди его учеников был и молодой Келдыш. Однажды в фойе Московской консерватории Всеволод Михайлович Келдыш, гуляя с женой во время антракта, встретил Лузина.

Должен вас очень огорчить,— сказал математик.— Ваш сын идет на дно...

Звонок прервал беседу. Нетрудно понять, с каким нетерпением ожидал В. М. Келдыш окончания концерта: шутка ли, когда профессор так характеризует своего студента, а этот студент — твой сын!

Мстислав Всеволодович КЕЛДЫШ (1911-1978) - крупнейший советский ученый в области математики и механики, президент АН СССР, трижды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственных премий. Внес выдающийся вклад в разработку актуальных вопросов авиационной, атомной и космической техники. Его называли Главным теоретиком космонавтики, отдавая должное огромному вкладу, внесенному им в организацию и проведение космических исследований.

Да, да, идет на дно! — продолжил в гардеробе Лузин начатый разговор.— Вы представляете, он увлекается прикладной математикой! Его, видите ли, интересуют инженерные задачи! Гибнет незаурядный математический талант!

Может быть, именно эта «инженерная жилка» в молодом математике и привлекла к нему внимание двух других ученых: заместителя начальника Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ) Александра Ивановича Некрасова и выдающегося советского аэродинамика, первого ученика Н. Е. Жуковского Сергея Алексеевича Чаплыгина. После окончания университета в 1931 году двадцатилетний Келдыш становится сотрудником ЦАГИ.

Ученые этого ведущего авиационного научно-исследовательского центра страны сделали самолет предметом всестороннего исследования. Их интересовали вопросы прочности и устойчивости самолета, поведение его на больших скоростях и в «штопоре». Уже работала в ЦАГИ большая аэродинамическая труба и четыре других, поменьше. Практика каждый день ставила все новые и новые задачи, требовала их немедленного разрешения. За изящными изгибами интегралов, за солдатским строем матриц, за бурными волнами графиков стояли судьбы новых машин, труд тысяч людей, жизнь летчиков-испытателей.

«Научный труд — это не мертвая схема, а луч света для практиков»,— любил повторять Чаплыгин. Может быть, как нигде в другом месте, выявились в те годы в ЦАГИ принципиальные особенности советской математической школы: органическое слияние чистой и прикладной наук, диалектическое единство абстрактного и конкретного. Поэтому не случайной была победа над одним из коварнейших врагов самолетов — победа над флаттером.

Аэродинамическая труба ЦАГИ.

Флаттер — стремительно нарастающая вибрация конструкции, внезапно возникающая при некой так называемой критической скорости полета,— никак не предупреждал о себе. Иногда было достаточно нескольких секунд, чтобы машина в воздухе развалилась на куски. С земли казалось, что самолеты взрывались. Это явление было столь стремительным и неуловимым, что находились люди, считавшие, что причина катастроф кроется совсем в другом, а «флаттер выдуман в ЦАГИ». Работа предстояла большая и серьезная.

С чего начать? Келдыш, возглавивший группу флаттера в ЦАГИ, понимал, что флаттер — не частная проблема конкретного самолета. Его породили новые повышенные скорости полета. Завтра с такими скоростями будут летать самолеты десятков различных конструкций. Значит, надо найти нечто общее - физическую природу явления и, познав ее, создать общую теорию флаттера. Люди, работавшие в те годы с Мстиславом Всеволодовичем, отмечают, что уже тогда талант математика-теоретика сочетался в нем, 27-летнем докторе физико-математических наук, с незаурядными способностями инженера-экспериментатора.

Прошло несколько лет, прежде чем флаттер был побежден. До конца и навсегда. Это было накануне великой войны с фашизмом.

Трудный, самый трудный 1941-й. Немцы знают, что такое ЦАГИ. Бомбежки чуть ли не каждый день. А институт живет, работает. Работает для фронта. У новой темы Келдыша странное название: шимми переднего колеса трехколесного шасси. Шимми - это название танца, модного западного танца.

Впервые самолеты «затанцевали» у американцев. Уже у первых машин с трехколесным шасси переднее колесо при некоторой скорости начинало произвольно поворачиваться вокруг стойки — то немного вправо, то чуть-чуть влево. Самолет съезжал с бетонной дорожки, зарывался носом в землю. А того хуже - стойка ломалась на большой скорости, и тогда шимми становился для летчика танцем смерти.

Все как будто просто: колесо катится по земле - что тут хитрого? Но колесо нагружено. Какие силы возникают там, где пневматика касалась земли? Как они зависят от скорости движения колеса? Что заставляло его «танцевать»? Член-корреспондент Академии наук СССР Келдыш стоит во главе коллектива исследователей. У него свой почерк, свой стиль работы с людьми. Он никогда не позволяет себе повышать тон при разговоре, резко перебивать собеседника. Но когда он своим тихим голосом, с мягкой буквой «л» начинает критиковать, тогда наверное многие предпочли бы такой «ласковой» критике самый громкий разнос. Он знает силы каждого, никогда не переоценивает людей, но никогда не мешает им мелкой начальственной опекой. Перед каждым — своя задача. Десятки частных ответов дают один — общий. Он доверяет людям. И они это знают. Он схватывает идеи моментально, освобождает их от шелухи второстепенных подробностей, обнажает главное, оценивает его с самых общих, самых объективных позиций. Ему органически чуждо то, что называется ведомственными интересами.

Мстислав Всеволодович Келдыш и Сергей Павлович Королев.

Когда появились первые советские самолеты с трехколесным шасси, проблема шимми уже решена. Советские машины не «танцевали». В год победы - 1945-й — за эту работу Келдыш был отмечен второй Сталинской премией. Через несколько месяцев 35-летний ученый избирается действительным членом Академии наук СССР.

Помимо ЦАГИ, Келдыш работает в Математическом институте имени Стеклова. Круг его математических интересов необычайно широк. Он исследует приближенное интегрирование дифференциальных уравнений и конформные отображения, доказывает теорему Жуковского для газа, впервые дает теорию разрешимости задачи Дирихле в зависимости от характера граничных данных, анализирует волны на поверхности тяжелой жидкости и движение крыльев в жидкости на небольших глубинах. В 1949 году в речи на общем собрании Академии наук СССР, посвященной советской математической школе, профессор П. С. Александров отметил, что Келдыш «является выдающимся исследователем не только в математике, но и в механике».

В послевоенные годы академик М. В. Келдыш возглавляет крупные научные коллективы, реорганизует их работу, направляет на решение важнейших научно-технических задач. Расширяется круг его научных интересов, главными из которых становятся ядерная энергетика и космонавтика. Здесь с еще большей силой проявляется редчайший талант Келдыша-ученого — талант организатора. Жизнь требует от него не только новых научных идей, но и новых организационных форм воплощения задуманного. Вот в это самое время и встретился Мстислав Всеволодович с Сергеем Павловичем -- Теоретик космонавтики с Главным конструктором. Встретился, чтобы не расставаться долгие годы.

Ракетная техника стала одним из гениальных направлений в работе созданных Келдышем научных коллективов. Теоретические расчеты ракет, орбит спутников, межпланетных станций, космических кораблей — огромный труд многих людей, объединенный, направленный, обдуманный Теоретиком космонавтики.

В начале 1956 года Советское правительство поддерживает инициативу Королева и Академии наук СССР и принимает решение о создании в 1957-1958 годах искусственного спутника Земли. Создается специальная комиссия по ИСЗ во главе с Келдышем. В нее входят Королев и Тихонравов.

Уже месяцы остаются до старта межконтинентальной ракеты. Времени мало, а проблем — море. Келдыш проводит в Академии наук ряд совещаний, сосредоточивая внимание ученых на двух вопросах:

Какие приборы нужны будут спутнику и кто возьмется их сделать?

Что может дать спутник науке? Воодушевленный поддержкой, Королев добивается перехода группы Тихонравова в его КБ. Теперь, когда ему известны ответы ученых на вопросы Келдыша, яснее становится перспектива его собственной работы. 25 сентября 1956 года Королев делает доклад о разработке эскизного проекта спутника.

Несомненно, что работа по созданию первого искусственного спутника Земли является важным шагом на пути проникновения человека во Вселенную, и несомненно, что мы вступаем в новую область работ по ракетной технике, связанную с созданием межпланетных ракет,— говорит Сергей Павлович.— В итоге тщательной проработки плана исследований, которые могут быть проведены с помощью спутника, в комиссии Академии наук под председательством академика М. В. Келдыша было установлено, что нельзя ограничиться одним вариантом спутника, и приняты три варианта, отличающиеся составом аппаратуры... Орбита спутника будет проходить над большей частью территории Земли...

В 1958 году на международном симпозиуме по планированию науки в Праге академик П. Л. Капица сказал: «Не знаю, почему руководитель такого великолепного достижения в науке, как пуск первого спутника, не достоин Нобелевской премии, хотя, может быть, он лично и не выполнял научной работы, связанной с подготовкой этого уникального опыта? Разве он не организовал его?.. Несомненно, что сейчас наступает такой период развития науки, когда организаторам науки будет отводиться все более и более крупная роль».

Эти слова в полной мере относятся как к Сергею Павловичу Королеву, так и к Мстиславу Всеволодовичу Келдышу.

Люди сделали колесо, лук со стрелами, компас, порох, паровой двигатель, электрическую лампочку, атомный реактор. Теперь они задумали сделать Луну, маленькую Луну, искусственное небесное тело. Как? Никто ничего подобного никогда не делал. Как выбрать траекторию? Как будут работать в глубоком вакууме приборы и будут ли? Как повлияет на них невесомость? Как отводить тепло от спутника в безвоздушном пространстве? Как услышать и можно ли вообще услышать радиосигналы из космоса? Сто тысяч «как?».

Первый в истории искусственный спутник Земли.

Константин Петрович Феоктистов — ныне профессор, доктор технических наук, Герой Советского Союза, летчик-космонавт СССР — был тогда одним из тех молодых инженеров, которые работали в группе Тихонравова.

- Поначалу проектанты поставили перед собой задачу создать настоящую орбитальную научную лабораторию — примерно такую, каким стал третий спутник. Но оказалось, что это задача не из простых,— вспоминает Феоктистов.— Между тем отработка ракеты продвигалась успешно. Стало ясно, что возможность запустить спутник появится раньше, чем удастся создать задуманную сложную научную лабораторию. И тогда было принято решение: запустить аппарат упрощенной конструкции, с тем чтобы проверить возможность выведения на орбиту и контроля за ходом полета, надежность систем энергоснабжения, связи, терморегулирования. Так появился первый спутник — сферический аппарат диаметром чуть меньше шестидесяти сантиметров с четырьмя «усами» антенн...

Он так и назывался — ПС, простейший спутник: три аккумуляторные серебряно-цинковые батареи для питания радиопередатчика-пеленгатора с дистанционным переключателем на разные диапазоны частот, вентилятор, антенны,— всё. Действительно простейший. Но и необыкновенный в то же время! Искусственная Луна! В самом этом сочетании что-то слышится противоестественное. Недаром у Николая Васильевича Гоголя сумасшедший в своих «Записках» отмечает: «Луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается».

А Луна делалась вовсе не в Гамбурге, и делалась быстро и хорошо. Один из участников ее создания -Алексей Иванов, автор интересной книги «Первые ступени», вспоминает:

«...Скоро в цехе появилась специальная комната, свежепокрашенная, с шелковыми белыми шторами на окнах и бордовыми плюшевыми у двери. Подобного на заводе еще не видывали. Увидев, поняли: пришел на завод не простой заказ, пришел заказ особый.

Технология требовала особой чистоты (поверхности были полированы). Слесари-сборщики надели белые халаты, белые нитяные перчатки. Детали спутника клали на подставки, обтянутые черным бархатом.

Рождался первенец. Рождался наш «пээсик», как его любовно называли все ребята».

В начале сентября 1957 года группа специалистов-проектантов выехала на космодром вместе со спутником. Собственно, тогда эти стартовые комплексы еще не имели права называться космодромом. Вот этот шарик, с прижатыми к конусу обтекателя антеннами, должен был дать им это гордое имя - космодром.

4 октября Королев приехал на стартовую площадку задолго до пуска, оставил машину у ворот на бетонке, медленно шел чуть в горку, туда, где стояла ракета. Он грипповал, кажется, была температура - не мерил, врачей не вызывал — зачем? Все равно заболеть он имеет право только после старта. Дул резкий, холодный ветер. Он поднял воротник старого драпового пальто. Кивнул одному, другому, пошел через рельсы к бункеру. В спину ему деревянным голосом заговорил динамик громкой связи:

«Внимание! Через минуту будет дана проверка времени! Подготовиться к заправке...»

Он знал, чувствовал: все идет по графику. Вмешиваться не надо. Это будет только нервировать людей. Они все знают сами. Они — молодцы... Сейчас начнется заправка. Глухо, утробно загудят электромоторы насосов и вентиляторов, коротко и громко, как выстрелы, застучат клапаны, хищно зашипит воздух в дренажах — сколько раз он слышал все это! Каждая нота в этом шуме, каждый тихий щелчок магнитного пускателя, каждый стук команд-аппарата сплетались для него в мелодию старта, и он сразу мог уловить в ней фальшивую ноту — тут не нужно ни на какие приборы смотреть.

Все хорошо. Тихо подтягиваются цистерны-дьюары. Жидкий кислород парит. Паровозный белый пар. Бледнеет ракета. Иней ползет от днища кислородного бака, скоро вся будет белая. Это красиво.

Потом, перед самым стартом, он сидел нахохлившись в бункере на своем обычном месте. Его чуть знобило.

«Готовность пятнадцать минут,— деревянным голосом заговорил динамик громкой связи.— Дежурному расчету покинуть стартовую площадку. Доложить об эвакуации людей и техники. Дежурным пожарным командам принять готовность номер один!»

«Главный хозяин теперь не я,— без обиды, с какой-то спокойной добротой подумал Королев.— Леня Воскрес теперь хозяин...»

Леонид Александрович Воскресенский был его правой рукой, заместителем по испытаниям. Сын священника из Павловского Посада под Ногинском, Воскресенский начал трудовую жизнь электромонтером на московском заводе «Красный факел» в шестнадцать лет. Энергетический институт он так и не кончил: призвали в армию. После демобилизации он работает в НИИ и все время что-то изобретает. Страсть к технике привела его в лаборатории бывшего РНИИ. С этого времени, с сурового 1942 года, и занимается он ракетами.

Воскресенский прошел с Королевым весь путь, начиная с 1947 года. Он принимал участие в испытаниях всех его ракет. Королев не просто доверял ему — он любил его настоящей мужской, скупой на слова и эмоции любовью преданного друга, любил как сына, хотя «Леня Воскрес» был всего на 6 лет младше. Тогда, в бункере, глядя на Воскресенского, сидящего у своего перископа, не мог знать Сергей Павлович, что судьба разрешит ему на месяц пережить Леонида Александровича, что она заставит его плакать на белом зимнем кладбище горькими сиротскими слезами...

* «Боб» — жаргон ракетчиков. Так называют какую-нибудь неисправность в ракете или космическом аппарате, причина которой еще не выяснена.

Как тянутся эти минуты... Всегда кажется, что запаздывают команды. А может быть, и впрямь вылез какой-то «боб»?..*

- Готовность одна минута! Повторяю: минутная готовность!

«Нет, все в порядке. Все в графике...»

- Ключ на старт!

- Есть ключ на старт!

Пошел набор схемы запуска ракеты в комплексе со стартом. «Сейчас загорится табло...» — подумал Королев. Он обернулся, и тут же, словно взгляд его включил матовый стеклянный прямоугольник, вспыхнуло: «Ключ на старт!»

- Дренаж!

Королев приблизил лицо к перископу. Белое облачко кислородного пара растаяло: закрыли дренажные клапаны. Сейчас начнется наддув баков...

- Первая продувка!

По магистралям окислителя и горючего пошел азотный ветер.

- Есть наддув боковых блоков!

- Есть наддув центрального блока!

- Есть полный наддув!

- Пуск!

«Спокойно. Все в порядке. Остались секунды, считанные уже секунды...»

- Есть пуск!

«Теперь уже работает автоматика. Конечно, старт можно еще остановить. Одно движение руки к кнопке «Сброс схемы» — и все...»

- Земля — борт!

Королев не отрывался от перископа. Совсем рядом стояла перед его глазами ракета. Он увидел, как быстро, но плавно отошла после команды кабель-мачта. Теперь ничего не связывает ракету со стартовой площадкой. Электрические цепи разомкнуты. Теперь судьба этого шара, спрятанного под обтекателем, там, наверху, зависит только от этой ракеты, только от нее.

— Зажигание!

— Предварительная!

Он увидел какое-то мгновенное озарение, короткий блеск, прежде чем бурое облако пыли и дыма забилось под ураганом ее двигателей, стремительно закрывая все вокруг. Оно успело подняться к белому конусу обтекателя, когда, опережая гром, который придет и сюда, под многометровую толщу бетона, вспыхнул ослепительный ком света.

— Главная!

Ракета была неподвижна. Еще несколько мгновений нужно ей для полета. Она словно раздумывала секунду, стоять ей или лететь. Как тягостны и громадны эти миги ее неподвижности! Как трудно угадать среди них тот долгожданный, заветный, вместивший в себя столько сил и дум миг, когда начнет расти все выше и выше, сначала совсем медленно, потом все быстрее и быстрее яростно клокочущий солнечный столб, поднимающий в небо ракету!

* НП — наблюдательный пункт. ** МИК — монтажно- испытательный корпус. *** ИП — измерительный пункт.

— Подъем!

Вот он! Вот он! Вот уже оторвался от земли, уже несется вверх гигантский белый кинжал, в сиянии которого корпус кажется прозрачным, эфемерным.

Только теперь до сознания Королева дошел ликующий, по-мальчишески звенящий голос, все повторяющий и повторяющий восторженную скороговорку:

—Изделие идет устойчиво! Полет проходит нормально! Давление в камерах нормальное! Изделие идет устойчиво!..

И наконец долгожданное:

— Есть разделение!

Ступени разделились. Ну, теперь, кажется, все... И опять этот юный победный голос:

— Изделие идет устойчиво!

«Изделие...— подумал Королев,— глупо... Но кричи, кричи, дорогой ты мой, дорогие вы все мои!» Волна неизбывной теплоты и благодарности ко всем этим людям тут, в бункере, там, на НП*, и к тем, которые были в МИКе**, и к тем, кто остался дома — на заводе, подкатила к горлу Королева. «Неужели все? Неужели свершилось? Ну конечно, конечно! Сейчас с ИПов*** придут параметры орбиты. Надо звонить в Москву, докладывать... Впрочем, пусть сделает виток, тогда доложим...»

Спутник уже пел свое «бип-бип» над Тихим океаном. По протоколу запуска отрыв носителя от стартового комплекса произошел в 22 часа 28 минут по московскому времени. Над Байконуром стояла глухая ночь. Европа ужинала. Америка просыпалась. Шел 1957 год, четвертый день октября. Шли первые минуты Эры Космоса, в которую вступила планета Земля.

Сегодня сообщение о запуске искусственного спутника Земли в газетах ставят на подверстку - маленькими заплатками на те пробелы, которые образовались, когда встали на полосе другие, куда более важные материалы. Да и то верно: кого же сегодня можно удивить запуском спутника? Память коротка, а удивление человеческое еще короче. А ведь как недавно, в сущности, произошло это эпохальное событие! Ведь люди, которые монтировали спутник, устанавливали его под обтекателем ракеты,— это же совсем еще молодые люди!

Запуск первого искусственного спутника Земли - событие всемирно-исторического значения, которое, по выражению академика Н. А. Пилюгина, стоит «вне конкурса» в списке всех последующих достижений космонавтики. Это все более ясно становится именно с годами, по мере нашего удаления от 4 октября 1957 года. При всей грандиозности прошедших полетов и полетов будущих, при всем восхищении нашем отвагой Юрия Гагарина и первопроходцев Луны, при всей фантастичности фотографических панорам Венеры и Марса, именно этот шар — начало всех начал. Первый спутник имеет одно принципиальное, даже не техническое, а философское, мировоззренческое отличие: это первое сотворенное человеком тело, которое, будучи подброшенным над Землей, не упало обратно. В этом смысле все последующие космические старты — лишь усложненное повторение его. И всегда останутся только повторением.

Если просмотреть зарубежные статьи о спутнике, опубликованные накануне 4 октября 1957 года, станет совершенно ясно, что спутник первыми запустят американцы. Первенство их в этом деле было для западных специалистов столь очевидным, что даже не обсуждалось.

В США еще в декабре 1948 года было объявлено о планах запуска спутника. Более того, в середине февраля 1949-го стало известно, что американские конструкторы пошли еще дальше: они приступили к проектированию пилотируемого космического корабля.

29 июля 1955 года в связи с приближающимся Международным геофизическим годом (МГГ) Белый дом объявил, что Соединенные Штаты намерены предпринять попытку вывести на орбиту искусственный спутник Земли. На симпозиуме астронавтов в Сан-Диего 15 февраля 1957 года генерал Шривер вновь официально заявляет о том, что США запустят свой сателлит.

* Пирл-Харбор— место неожиданного нападения японцев на американский Военно-Морской Флот во время второй мировой войны.

С другой стороны, и советские ученые никогда не скрывали подобных намерений. И совершенно непонятно, почему после 4 октября 1957 года американский журнал «Форчун» писал: «Мы не ждали советского спутника, и поэтому он произвел на Америку Эйзенхауэра впечатление нового технического Пирл-Харбора*».

Хочется воскликнуть: ну почему же вы не ждали?! Разве вы не знали о работах по исследованию космических лучей с помощью ракет, начатых еще в 1943 году, о пусках советских научных метеорологических ракет начиная с 1951 года, о полетах животных на ракетах в 50-х годах? Разве не читали весной 1955 года о создании Междуведомственной комиссии по координации и руководству научно-теоретическими разработками в области организации межпланетных сообщений? Эта комиссия не при Дворце пионеров образовалась, а при Астросовете Академии наук СССР — организации весьма серьезной.

А в том же 1955 году, летом, в Копенгагене на Международной астронавтической конференции разве не говорил академик Л. И. Седов о запуске советского спутника в период МГГ, даже не спутника, а нескольких спутников? Он же прямо предупреждал, что советская программа полетов будет более глубокой, чем американская. «Возможно, наши спутники будут созданы раньше американских и превзойдут их по весу»,— говорил Л. И. Седов. Наступает МГГ, и президент Академии наук СССР А. Н. Несмеянов говорит о том, что теоретически проблема вывода спутника на орбиту решена, а «Астрономический журнал» объявляет примерные частоты, на которых спутник будет подавать свои сигналы. Журнал «Радио» публикует обращение Института радиотехники и электроники Академии наук СССР к радиолюбителям с просьбой присылать материалы своих наблюдений за спутником. Международный журнал «Курьер Юнеско» пишет: «В течение МГГ советскими учеными будет произведен запуск искусственного спутника Земли». В этом же журнале сообщается, что спутник будет иметь форму шара. Какие еще требуются доказательства советской готовности?

И тем не менее в июле 1957 года «Нью-Йорк таймс» публикует заметку, в которой говорится: «Согласно данным, которые считаются здесь авторитетными, Советский Союз значительно отстает в создании межконтинентальной баллистической ракеты... Кроме того, укрепилось мнение, что в своей работе по созданию такой ракеты русские находятся на ранней ступени испытания двигателей... и на ранней стадии конструирования самой ракеты».

Ну, хорошо, ну, ошиблись, «авторитетные» данные оказались неавторитетными, бывает. Но ведь ровно через 43 дня после этой публикации ТАСС официально опровергает ее своим сообщением о создании в СССР межконтинентальной ракеты. В сентябре член-корреспондент АН СССР С. П. Королев выступает с докладом, посвященным 100-летию со дня рождения К. Э. Циолковского, и снова говорит о том, что советские ученые намерены в ближайшее время запустить спутник. Это ли не прямое предупреждение?

Наконец октябрь — спутник летит над планетой, и Америка в глубоком шоке.

Почему? От незнания?

Нет. От нежелания знать. Признать саму возможность запуска спутника Советским Союзом означало сделать шаг к пониманию реальных сил, действующих в мире, признать собственную политическую доктрину устаревшей и бесперспективной. Сделать это было выше сил руководителей Соединенных Штатов. Спутник заставил их признать это самим фактом своего существования.

Не успел президент Эйзенхауэр прилететь в Геттигсберг, чтобы немного отдохнуть и поиграть в гольф, как тут же телефонный звонок Хегерти, пресс-секретаря Белого дома: «Советы запустили спутник» — возвращает его в Вашингтон. Вернер фон Браун, который лучше других понимает, что произошло, говорит угрюмо новому министру обороны Макэлрою: «Ну, теперь в Вашингтоне разразится настоящий ад!»

Радио- и телекомпании прервали свои передачи, чтобы все услышали «бип-бип» «красной Луны». Обыватель потерял голову, говорили об угрозе разрушения Нью-Йорка, началось падение акций на бирже, пастор Клут в Вашингтоне предсказывал конец света. «Из всех символов мифологии страха,— писал американский ученый Герберт Йорк,—...спутник был самым драматическим». Почему?

Если уж сравнивать наш спутник с Пирл-Харбором, то 4 октября действительно произошел разгром, разгром мифа о безграничном научно-техническом превосходстве США. Обозреватель «Нью-Йорк таймс» С. Сульцбергер в статье под заголовком «Закат нашей сверхдержавной эры» писал: «Соединенные Штаты вступают в новую ущербную фазу своей национальной истории и международного влияния... Американского века не было и нет».

В книге будущего государственного секретаря Г. Киссинджера «Необходимость выбора» формулировки более точны: «С вступлением XX века в свое седьмое десятилетие Америка достигла поворотного пункта в своих отношениях с остальным миром... Мы больше не всемогущи. Мы больше не неуязвимы».

«Рухнула догма о техническом превосходстве Соединенных Штатов»,— вторит «Пари-Матч». «Спутник вскрыл психологическую уязвимость наших людей»,— признал Эйзенхауэр. «Первый советский спутник,— вспоминал позднее один из редакторов «Нью-Йорк таймс»,— до основания потряс миллионы американцев, поскольку он впервые поставил под сомнение их уверенность в полном превосходстве Соединенных Штатов и в неизбежности победы Америки в «холодной войне».

Спутник нанес сокрушительный удар политике «холодной войны». Техническая победа советских ученых привела США к поражению политическому.

Давайте представим себе, что американцы опередили нас с запуском первого спутника. Конечно, отказаться от первенства в любом деле, а тем более в событии поистине эпохальном обидно. Но, я уверен, случись такое, советские люди сохраняли бы полнейшее спокойствие. Планы нашего правительства, Коммунистической партии строятся на убеждении в том, что американский милитаризм будет обуздан, что силы мира восторжествуют, что разум победит. Это не временная тактика, это генеральное направление движения всей политики, завещанное Лениным. И сила спутника была как раз в утверждении этой политики в умах миллионов людей на земле.

Это были вынуждены признать и за океаном. Этого нельзя было не признать, поскольку после запуска спутника основы советской внешней политики не изменились. «Нью-Йорк геральд трибюн» писала, что, «несмотря на очевидную психологическую победу, которую одержал Советский Союз, это не привело к усилению угрозы возникновения войны».

В США понимали, что брешь, пробитую в американской идеологии в результате этого «психологического поражения», будет трудно залатать запуском своего собственного спутника, откровенно признавали, что «о стране, которая лидирует в космосе, будут судить как о наиболее развитой в техническом отношении, с лучшей постановкой образования и лучшей отдачей политической и экономической системы в целом». Надо было что-то срочно предпринимать. Но для того, чтобы предпринять что-либо, надо было прежде всего ответить на очень важный и принципиальный вопрос: как случилось, что русские оказались впереди?

Журнал «Форбс» писал: «Русский спутник раскрыл глаза большинству американцев, и политические деятели предстали перед совершенно практической задачей как-то ответить на это, ибо они хотели продолжать оставаться на своих постах».

Ответы были разные. Поначалу, впопыхах, очень нескладные. «А может, и нет никакого спутника, может, это так, фокус?» Оказывается, все-таки есть. Летает, поет. «Да ерунда все это, просто кусок железа, который каждый может закинуть в космос». Тоже не объяснение. А почему же вы не закинули, если это так просто? «Русские выкрали американские секреты!» Раз секреты «выкрали», значит, у США эти секреты были раньше, чем у СССР, ведь так? Так кто же мешал воспользоваться своими собственными секретами, если они действительно существовали? «Эти домыслы неизбежно приводят нас к нелогичным до странности и даже антиамериканским взглядам,— иронизировала английская газета «Манчестер гардиан».— Если бы Советский Союз действительно «выкрал» указанные секреты, то в худшем случае, с американской точки зрения, он мог бы идти вплотную, но никак не впереди Соединенных Штатов в развитии ракетной техники».

И еще одно объяснение лица авторитетного — президента США.

Вы не должны забывать,— сказал Эйзенхауэр журналистам,— что русские захватили всех немецких ученых в Пенемюнде...

Это называется «валить с больной головы на здоровую». Несмотря на преклонный возраст президента, трудно поверить, что президент Эйзенхауэр не помнил секретного приказа генерала Эйзенхауэра, изданного им в Германии в последние месяцы войны, в котором предписывалось любой ценой взять в плен немецких ракетчиков, не помнил о существовании операции «Пейперклип» и многих операций миссии «Алсос» по отлову и переправке за океан «мозгов» и патентов. Не без ведома главнокомандующего американскими войсками в Европе генерала Дуайта Эйзенхауэра в это время в США было вывезено 492 немецких ракетных специалиста и 644 члена их семей. Эту группу возглавляли Вальтер Дорнбергер и Вернер фон Браун. Генерал Эйзенхауэр не мог не знать, что при его военной администрации во Франкфурте-на-Майне было создано специальное Полевое агентство технической информации, подчиненное генералу Клею, в котором существовал отдел «технической разведки», занимающийся изъятием немецких патентов и изобретений. Американский журнал «Харперс мэгэзин» писал, что только военные патенты, привезенные в Соединенные Штаты Америки, составляют 750 тысяч отдельных документов, причем 2/3 из них относятся к области самолетостроения и воздухоплавания. Журнал утверждал, что в Америке «жадно проглатываются все бывшие немецкие секреты». Другой журнал — «Стил» писал: «Подсчитано, что использование знаний и опыта немцев сэкономило американскому налогоплательщику 750 миллионов долларов только в одной области: использовании ракет». Только в Вант-Фильдо, американском центре, где хранилась немецкая документация, необходимо было разобрать и обработать более миллиона документов, которые, «весьма вероятно, содержат все научные, промышленные и военные тайны нацистской Германии». Немецкая газета «Висбаденер Курир» в декабре 1946 года перечисляла области, в которых США и Англия уже тогда применяли немецкие патенты, в том числе «готовые конструкции сверхскоростных ракет». «Американские предприниматели,— писала газета,— могут получать миллионные, а возможно, и миллиардные доходы, а американские ученые в значительной мере сэкономят время и деньги».

В предисловии к изданной в США книге «Космос: от спутника к «Джемини» написано: «Германские ракетные снаряды Фау-2 послужили основой американских успехов в этой области».

И чтобы уж совсем покончить с темой чьей-то «помощи», приведу официальные данные ООН, согласно которым практика переманивания ученых из-за рубежа позволила США сэкономить около 4 миллиардов долларов. Это больше стоимости двух первых, вместе взятых, космических программ США, разработанных для отправки человека в космос,— «Меркурий» и «Джемини». Кроме того, по утверждению главы НАСА Томаса Пейна, с 1958 по 1970 год на американскую космонавтику работали организации, фирмы и ученые других стран по 250 контрактам и соглашениям.

Итак, «внешние» причины, объясняющие восход «Луны, сделанной в Москве», оказались малоубедительными. Стали искать причины, так сказать, «внутренние».

Одной из серьезных причин советского успеха называли систему нашего образования. Оглянулись на себя. Оказывается, учителей не хватает, и многие школьные здания поизносились, и дети не увлечены учебой, все больше норовят смотреть телевизор. Да, цветной телевизор — бич божий! Все беды от него!

Люди более серьезные стали анализировать статистику. Выяснилось: за последние пять лет в СССР получили дипломы 216 тысяч человек, в США - 142 тысячи.

Машина пропаганды, как известно, единственная машина, которая не может остановиться, но мгновенно переключаться может. Вчера в основе ее работы лежал тезис о технической и научной отсталости Советского Союза, сегодня заговорили о превосходстве. Сразу. Вдруг. Потому что спутник требовал объяснения. «Уже в течение многих лет наши специалисты понимают,— писала «Нью-Йорк таймс»,— что во многих основных отраслях научно-исследовательской работы Советский Союз располагает первоклассными учеными и возможностями, которые... иногда превосходят все, что имеется у остального мира».

В СССР поехали специалисты с искренним желанием разобраться в вопросе. Возвращаясь, писали доклады. Другие взялись за изучение литературы, зарылись в справочники. Выводы для США были малоутешительными. Л. Дертик, комиссар Соединенных Штатов по образованию, писал в своем отчете: «Все виденное нами поразило нас особенно в том смысле, что мы просто не представляли, в какой степени СССР, как нация, видит в образовании средство своего развития... Независимо от того, как расценивать этот факт, десять американских специалистов в области образования вернулись домой, потрясенные тем, что они видели».

Образование — это, конечно, фактор серьезный. Но и в таком объяснении проглядывал некий примитивизм. Причем, я убежден, примитивизм лукавый, умышленный. Хотели доказать, что сложный замок отпирается гвоздем. Объяснить выдающееся научно-техническое достижение века успехами только высшей школы — это все равно, что сказать: во Франции потому было так много замечательных художников, что там кисти хорошие.

Первые советские спутники были запущены накануне 40-летия Великого Октября. Там, в героической истории четырех десятилетий новой жизни, был запрограммирован ответ, который так упорно искала и все-таки не хотела найти Америка. Но когда хотела — находила. Еженедельник «Ньюсуик» писал: «Спутники явились драматическим апогеем того, что, без всякого сомнения, было годами упорной и плодотворной работы на фронтах человеческого познания в Советском Союзе».

Известный обозреватель Уолтер Липпман нащупал, как мне кажется, самую суть вопроса. Он говорил: «У нас нет знамени, вокруг которого мог бы сплотиться народ», а позднее писал, что слабость Америки заключалась в отсутствии единой великой цели, которая объединила бы всех в стремлении ее достичь.

...В августе 57-го Королев приходил в цех и требовал, чтобы обе половинки металлического шара, из которого складывался спутник, полировались до зеркального блеска, до невероятной степени чистоты. Это было, как вы помните, требованием разработчиков радиоаппаратуры, которые опасались перегрева и хотели, чтобы в полете шар отражал как можно больше солнечных лучей. Королев думал о Солнце. В те дни он не мог еще представить себе, как ярко и точно отразится в зеркале спутника вся наша эпоха, вся ее правда и ложь.