Глава 4

ВЕЛИКАЯ СВОБОДА НЕВЕСОМОСТИ

О космической архитектуре я впервые задумался на космодроме Байконур в январе 1969 года, когда произошла стыковка на орбите двух наших космических кораблей: «Союз-4» и «Союз-5». Тогда много говорили и писали о монтаже в космосе, о будущих орбитальных станциях и вспоминали «эфирные поселения» Циолковского. Писатель и журналист Владимир Орлов одну из своих статей в «Правде» тогда так и назвал: «В эфирном поселении». В этой статье он очень четко ухватил суть всех этих весьма расплывчатых разговоров:

«Компоновку кораблей «Союз» знает каждый, и поэтому легко себе представить, как выглядит этот четырехкомнатный космический особняк - два орбитальных отсека и два отсека экипажа, образующих словно бы крылья небесного здания. Впрочем, я не уверен в точности архитектурных определений, потому что принципы, космического «строительства» опрокидывают вековые нормы земного зодчества.

Опыт зодчих всех времен свидетельствует, что только соблюдение принципа единства конструкции и внешней формы придает строению качество, известное под названием архитектурной истины. Она всегда составляла главное и первенствующее условие, которому подчинялись все другие правила образования прекрасных архитектурных форм.

Но движение к истине в архитектуре совершалось путем преодоления таких жестких противоречий, что могло стать счастьем лишь великих зодчих. Надо было искать и находить прекрасную форму для неумолимой силовой конструкции, способной противостоять земному гнету. Тяжесть, земное тяготение было постоянным оппонентом зодчего и злорадным ревизором его творчества.

Исторические памятники архитектуры - белокаменный коломенский шатер и купол Браманте, Эйфелева башня и останкинская игла, деревянная кулибинская арка и Бруклинский мост - суть и памятники побед над тяготением.

В невесомости же сражаться не с кем. Открываются свежие, свободные пути к достижению архитектурной истины. Впрочем, зримые черты грядущей эстетики только начинают кристаллизоваться в космосе, вместе с ними, - и новые ордера архитектуры. Какой облик примут эфирные поселения? Он пока лишь робко просматривается на рисунках фантастов, остающихся в плену сегодняшних представлений. Но мне видится нечто широко и щедро скроенное, нарядное, как театр...

Вижу целые архипелаги эфирных поселений, соединенных незримой сетью лазерных лучей. Ведь ничего не мешает им распространяться в вакууме».

Орлов прав: разглядеть облик астроархитектуры в первых конструкциях первых космических аппаратов - задача трудная. Представьте себе на минуту, что люди от природы могли бы летать, как ласточки или пчелы. Насколько одно это условие изменило бы весь облик земной архитектуры! Где бы мы жили? В гнездах? В ульях? Здесь открывается широчайшее поле для фантазии. Уже то, что архитектура была бы избавлена от самого древнего элемента, присутствующего во все времена, у всех народов, во всех зданиях от Парфенона до крестьянской избы, - от лестницы, - уже одно это - революция.

Но даже крылатые люди жили бы в мире тяжести и их архитектура продолжала бы подчиняться законам этого мира. Эти законы определяли бы не только всю строительную технику, но и эстетику архитектуры, наши представления о правильном, красивом, гармоничном и т.д. «Архитектура опирается на постоянные принципы, на вечные законы равновесия, пропорциональности и гармонии», - пишет выдающийся архитектор и общественный деятель, лауреат Ленинской премии мира Оскар Нимейер (разрядка моя. - Я.Г.). Именно постоянный вес, вечные законы ньютонова яблока определяют лицо земной архитектуры.

Примерно две тысячи лет тому назад в древнем Риме жил великий архитектор Витрувий Поллион, автор гигантского и всеобъемлющего труда: десятитомника «Об архитектуре». В течение нескольких веков это была единственная книга, обобщающая весь тогдашний опыт строительства. В числе сформулированных в этом труде архитектурных аксиом, во втором томе есть одна, которая считалась вечной и незыблемой. Она гласит: конструкции зданий делятся на две группы: вертикальные и горизонтальные.

Вертикаль, читай: стены - могут варьироваться в довольно широких пределах. Горизонталь - пол и потолок - порождение силы земного притяжения, и поэтому они вечны. Какие только замысловатые проекты не осуществлялись в последнее время! Жак Куэлль, например, отстаивая на практике свою идею использования в архитектуре структур живых организмов, построил криволинейные дома, напоминающее амеб и инфузорий. Но пол в этих фантастических домах обыкновенный, потому, что даже самый изысканный сноб не захочет жить в комнате с кривым полом. В одной из зарубежных статей по дизайну справедливо отмечается: «...ноги сами чувствуют, что под ними - каменная плита или ковер, и особенно чувствительны к наклону пола» «Вертикаль в архитектуре помогает человеку поддерживать тело прямо. Наклоны динамичны уже потому, что они бросают вызов человеческому чувству равновесия», - пишет английский архитектор Митчел Леонард в любопытной работе «Гуманизация пространства». Не касаясь проблем невесомости, он замечает вскользь, что именно гравитация заставляет нас предпочитать горизонтальные поверхности уже потому, что движение по поверхностям наклонным требует определенных усилий для поддержания тела в привычном положении. «В качестве гипотезы, - пишет Леонард, - я хочу предложить утверждение, что существует соотношение между формой окружающего пространства и величиной реакции «а эту форму мускульного напряжения организма». Но ведь это мускульное напряжение - прямое следствие действия силы тяжести. А значит, и любая архитектурная форма также находится в прямой от нее зависимости.

Положение тела в пространстве и влияние этого положения на физиологию и психику человека исследованы еще в недостаточной степени. Психолог Вильгельм Рейх создал целую теорию телесной терапии. В основе этой теории лежит тезис о том, что положение тела человека в пространстве неразрывно связано с его душевным состоянием. Рейх на практике доказывал, что, изменяя положение тела в пространстве и характер мускульных напряжений, можно добиться глубоких и продолжительных перемен в психике и выявил, основываясь на этом, ряд новых лечебных методов. Если он прав и теория его действительно соответствует истине, то мы должны изучить еще одну проблему: проблему изменения психики через изменения телесных ощущений в состоянии невесомости. И никто сегодня не сможет поручиться, что подобное влияние не проявит себя при длительном пребывании в мире без тяжести.

Подобно тому, как маленький ребенок учится ходить, жителям мира невесомости надо будет учиться передвигаться в этом мире, анализировать опыт и, отбирая лучшие навыки, закреплять их. Как это все делать - мы тоже до самого последнего времени не знали, учились, как говорится, на ходу (помните «позу усталой обезьяны»?), да и научиться этому на Земле было мудрено, поскольку всякая доступная нам в обыденной жизни имитация невесомости слишком кратковременная.

Несмотря на то, что механики чисто теоретически давно интересовались проблемой движения человека в безопорном пространстве, сколь либо обоснованных мнений на чей счет просто не существовало. Более того, в XIX веке сложилось убеждение, что никакое живое существо не может за счет собственных движений поворачиваться вокруг какой-либо оси. Это вытекало, якобы, из закона постоянства момента количества движений. Так все и продолжали считать, пока любознательный француз Марсель Депре не обратил внимание на то, что кошка в падении успевает каким-то непостижимым образом извернуться и упасть всегда на лапы. Депре провел опыты: бросал кошек и фотографировал их в падении. На снимках было хорошо видно, как животные поворачивали себя без особого труда, опровергая незыблемый закон механики. И только выдающийся русский механик Виктор Львович Кирпичев сумел разобраться в совсем не простом, как оказалось, вопросе с падающей кошкой и доказать, что кошка тоже подчиняется закону постоянства момента количества движений. Впоследствии Р.Поль экспериментально доказал, что и человек может поворачивать свое тело вокруг продольной оси. Этому искусству специально обучались космонавты, особенно те, которым предстояло работать в открытом космосе. Ученый Г.Г.Бебенин и летчик-космонавт Ю.Н.Глазков специально занимались исследованиями биомеханической модели человека во время попыток совершать вращательное движение за счет движения конечностей. Результаты этих экспериментов обсчитывались на ЭВМ.

Все эти проблемы, в применении к интересующему нас вопросу, очень важны, так как движение в некой конкретной искусственной среде обитания во многом определяет эту среду, ее конструкцию и формы.

Жизнь в невесомости уже сама по себе меняет формы среды обитания и перечеркивает земной опыт. Вспомните, все земные здания во все времена, будь то пещерные города древнего Китая или небоскребы Нью-Йорка, всегда строго по Витрувию членились горизонталями - называйте их этажом, полом, потолком, галереей, балконом, как угодно. Соединение этих горизонталей и составляет суть земной архитектуры. В принципе коринфские колонны и стена из стекла и алюминия делают одно и то же: соединяя горизонтали, создают объемы. Но нам только кажется, что мы заселяем эти объемы. На самом деле мы заселяем поверхности. Ведь недаром мы измеряем свое жилье не кубическими, а квадратными метрами. (Хочу, чтобы меня правильно поняли: кубические метры нам очень нужны для света, для воздуха, для здоровья, но живем-то мы все-таки на квадратных метрах.)

Рискну предложить такую формулировку: плоскость, перпендикулярная вектору гравитационного поля, есть основной элемент любой архитектуры, существующей в любом гравитационном поле. Поэтому, заранее извинившись перед архитекторами, позволю себе назвать земную архитектуру плоскостной. Это представляется мне допустимым в сравнении с воистину объемной архитектурой невесомости.

А вот еще одно «сокрушение» вечных догматов.

Во все века едва ли не самой большой заботой архитекторов была забота об устойчивости своих зданий. Эта наука постигалась в трудах и разочарованиях. Сохранилась древняя египетская надгробная надпись, в которой повествуется о том, что фараон Джосер повелел воздвигнуть после его смерти гигантскую усыпальницу - каменную пирамиду. Я видел пирамиду Джосера. В отличие от знаменитых пирамид Хеопса и Хефрена, это довольно скромное ступенчатое сооружение. Невозможно поверить, что министру Джосера Имотелу удалось сложить эти простенькие кубички лишь после многих неудачных попыток: не знали законов устойчивости. И вот этот, столь тягостно приобретенный опыт, в принципе будет не нужен космическим архитекторам.

Мы говорим о физическом восприятии архитектуры невесомости и о влиянии ее на человеческую психику через физическое положение тела в заданном объеме. Но ведь есть психическое восприятие в чистом виде, вне зависимости от положения тела. Просто смотрим, видим и чувствуем. Это восприятие не менее важно. И тут наши знания, даже в пределах земной архитектуры, тоже далеки от полноты. В лучшем случае мы можем говорить об установленных фактах, но часто не можем объединить их хотя бы в подобие некой теории. Например, психологи доказали своими опытами, что сводчатые оболочки вызывают у человека ощущение беспокойства, напряжения в теле и даже внушают страх. «Следовательно, вестибюли и залы ожидания больниц и амбулаторий ни в коем случае нельзя строить в такой форме», - пишет венгерский историк архитектуры Ференц Шебек.

Разумеется, не случайно различные и даже враждебные друг другу религии объединяют многие архитектурные тенденции и, прежде всего, - максимально высокий потолок, заведомо большие вертикальные размеры культовых зданий в сравнении с их горизонтальными размерами. Под высоченным потолком человек чувствует себя робким, униженным и слабым.

Вот такие разрозненные и чаще всего негативные факты связи формы пространства с нашей психикой нам известны.

Но знаем ли мы формулы архитектуры радости? Может быть, именно земная тяжесть мешала нам открыть их? Может быть, именно архитектура невесомости сумеет активно и однозначно управлять нашими настроениями?

При всех циклопических размерах будущих сооружений свободного космического пространства, эти сооружения всегда будут оставаться замкнутыми, лишенными того аромата простора, к которому мы привыкли в нашей земной жизни. Этот простор определяется самой формой Земли, - ведь горизонт порожден ее кривизной. Даже если предположить, что в далеком будущем космические сооружения смогут приблизиться по своим размерам к размеру планет, то жить-то мы будет скорее всего все-таки не на поверхности этих рукотворных земных шаров, а внутри их. И детям там рожденным очень трудно будет объяснить, что такое горизонт.

Замкнутое пространство потребует от архитекторов особого искусства искажения действительных размеров и пропорций. Это именно искусство, поскольку кроме знания законов перспективы для подобной работы требуется подлинное вдохновение.

Широко известен пример Парфенона, - центрального и главного сооружения афинского Акрополя. Когда вы смотрите на фасад Парфенона, то видите его геометрически идеальным. Фриз и пол строго горизонтальны, колонны идеально вертикальны и расстояния между ними абсолютно одинаковы. Если же сделать точные измерения, то вы обнаружите, что фриз и пол изогнуты наподобие коромысла. Колонны наклонены к оси фасада, если продлить их вверх, они сойдутся в точку в полутора километрах над землей. Расстояние между колоннами на периферии фасада меньше, чем в его центре. Но именно все эти тончайшие искажения, умышленно сделанные Иктином и Калликратом - великими зодчими античного мира, преобразуясь в оптическом аппарате человеческого глаза, создают представление об идеале.

Еще в древнем Вавилоне знали, что вертикальные стены мы видим плоскими только тогда, когда они слегка вогнуты.

Известно, что видимые размеры любого помещения можно изменить и за счет различных оптических трюков. Зеркала царскосельского Екатерининского дворца необыкновенно увеличивают его залы и галереи. Удивительного эффекта добился знаменитый архитектор Бернини, который в весьма ограниченном пространстве сумел так точно рассчитать Лестницу Королей в Ватикане, что незаметно сужающиеся кверху карнизы, уменьшающиеся ступеньки, укороченные колонны делают эту лестницу в глазах идущего к ней. человека втрое длиннее, чем она есть на самом деле.

Не меньшее значение в искажении истинных размеров и пропорций имеет освещение и цвет. Темная, сумрачная комната всегда кажется меньше, чем равная ей светлая и ярко освещенная. Кроме того, уже давно установлено, что вне зависимости от истинной температуры, человек чувствует, что ему тепло, например, в красной комнате и мерзнет в синей. Зеленый абажур настольной лампы не случайно зеленый: установлено, что зеленый цвет действует успокаивающе на нервную систему. На столичном стадионе в Мехико-Сити местный архитектор-болельщик покрасил раздевалки футболистов в разные цвета. Мексиканская команда готовилась к матчу в возбуждающей кроваво-красной раздевалке, а ее противники во флегматично сонной синего цвета.

Психология цвета - наука молодая, делающая свои первые шаги. В щедром богатстве земных красок и световых оттенков мы редко задумываемся над такими пустяками, как окраска помещений, но ограниченный мир «эфирных городов» должен сделать человека очень внимательным ко всем, даже самым слабым влияниям формы, цвета и света на духовный мир космического горожанина.

Так медленно и трудно мы начинаем понимать отличие астроархитектуры от архитектуры земной, но, насколько я понял в результате поисков материалов на эту тему, мало кто задумывался над тем, а что же она все-таки представляет собой, - архитектура невесомости.

Настало время задуматься. Астроархитектура настоятельно требует необыкновенной смелости и раскованности мысли. Ибо это - революция в архитектуре. Не будем оглядываться назад, попытаемся . разглядеть грядущее, ибо революция, по словам Карла Mapкca, «может черпать только из будущего, а не из прошлого. Она не может начать осуществлять свою задачу прежде, чем она не покончит со всяким суеверным почитанием старины».

Вы уже видели на нескольких примерах, что эта «старина», - опыт земной архитектуры, увы, имеет весьма относительную ценность для астроархитектуры. С другой стороны, довольно робкими в этом направлении и шаги практиков космонавтики.

Вот как описывают «эфирное поселение» космонавт Н.Рукавишников и кандидат технических наук Г.Морозов в совместной работе «Космонавт-исследователь»:

«Изменится по сравнению с современными кораблями внешний вид орбитальной станции. На ней будет несколько изолированных помещений, каждое из которых будет представлять собой своего рода самостоятельную лабораторию: медико-биологическую, астрономическую, технологическую, метеорологическую и т. п. В этих лабораториях космонавты-исследователи будут проводить запланированные эксперименты либо лично, либо с помощью автоматической научной аппаратуры, обслуживание которой будет входить в их обязанности. Для отдыха, сна, принятия пищи, выполнения гигиенических и физкультурных процедур предполагается соорудить в составе станции специальный жилой блок со спальными местами, кают-компанией и бытовыми помещениями. Этот блок будет своеобразной гостиницей для команды и прибывающих на станцию ученых... Некоторые лаборатории могут быть выполнены в виде отдельных самостоятельных конструкций-модулей, которые смогут отходить от основной базы-станции, переходить на другую траекторию и возвращаться к базе после выполнения определенного цикла задач».

Это замечательно! Но ведь самое интересное - это узнать: а какими будут эти лаборатории, кают-компании и спальные места? Чем космический научный центр будет отличаться от земного - только ли способностью отдельных лабораторий отпочковываться от главного здания? Ведь и на Земле можно изготовить большую подводную лабораторию, от которой будут отходить исследовательские подводные лодки и батискафы. А когда мы шагаем из здания аэропорта прямо в самолет через подвижный гофрированный коридор, мы ведь тоже «отпочковываемся» и уходим затем на новую орбиту. Нет, все не так элементарно. Невесомость - это не просто некое неиспытанное физическое состояние и не просто новая среда обитания, ломающая все привычные, веками проверенные устои. Это - фактор, который приведет к кардинальным изменениям во всех наших представлениях о прекрасном. «Возможно, чересчур оптимистичным покажется утверждение, что назревающее бегство человека с Земли и преодоление им межпланетного пространства послужит толчком к началу новой эпохи Возрождения, - пишет английский ученый и фантаст Артур Кларк. - Тем не менее я намереваюсь высказать именно такую точку зрения...» Он утверждает, что по мере того, как люди будут все более обращать свои помыслы к космосу, будет происходить все более глубокая перестройка всей земной культуры, литературы, искусства и даже спорта, в котором невесомость способна создать условия для появления «целого созвездия новых видов спорта и спортивных игр и преобразит многие из существующих».

Касаясь вскользь астроархитектуры, Кларк замечает: «...Слабая гравитация (или полное ее отсутствие) обязательно будет способствовать возникновению «странной архитектуры», воплотившей контуры иных чуждых миров, легкой, изящной, как грезы».

До того как написать эту книгу, в журнале «Новый мир» (№ 11, 1976 г.) была опубликована моя статья «Архитектор в мире, где яблоки не падают». Вскоре я получил письмо из Владимира от Антонины Леонтьевны Михайловой, пенсионерки, - больше она о себе ничего не сообщила. Письмо очень интересное, и одна из мыслей этого письма прямо перекликается и с мыслями Циолковского о физическом перерождении человека, живущего вне Земли, и с мыслями Кларка о новой эпохе Возрождения. «Оторвавшись полностью от Земли, став во всех отношениях «своекоштными» эфиропоселенцы, по всей вероятности, вообще перестанут походить на своих земных предков, превратятся в существа какого-то неизвестного нам физического и нравственного склада, - пишет Антонина Леонтьевна. - Вот это и потребует, чтобы их мир, совершенно непостижимый для нашего теперешнего осмысления, создавался только их собственным разумением, способностями, творческими возможностями и вкусами. Ремесла, инженерия, искусство (в том числе и архитектура) будут не теми, какими мы можем представить себе сейчас».

Возьмем главное. Главное, что определяет жизнь человека на Земле и будет определять ее в космосе: труд.

Уже наш недолгий опыт работы в космосе показывает, что всякая трудовая деятельность в мире невесомости приобретает существенные особенности. На Земле мы как бы не затрачиваем усилий для поддержания тела в вертикальном положении. Мы не думаем об этом, как не думаем о том, что надо дышать. Инстинкт и опыт земной жизни выработали у нас и определенные, чисто земные навыки в общении с неживой природой, с орудиями труда. Ни обезьяна, ни человек не будут даже пытаться поднять ящик, взяв его за угол. Если вам надо перенести жердь или бревно, то вы, не задумываясь, будете стараться держать его вблизи центра тяжести.

В мире, где бревно можно нести, взявши за самый конец, все эти инстинкты бессильны, а опыт даже вреден. Там требуется выработать иные инстинкты и приобрести иной опыт. И вряд ли у кого-нибудь хватит сегодня смелости предсказать, как же все-таки будет выглядеть научная лаборатория или заводской цех в мире постоянной невесомости, вряд ли у него, хватит воображения нарисовать картину производственного процесса в таком цехе.

Один из создателей современной архитектуры, крупнейший ее теоретик и замечательный практик Вальтер Гропиус, с горечью написал однажды: «Нам всегда недоставало науки, но сегодня она выталкивает нас из состояния равновесия... и в своем стремительном продвижении затмевает другие компоненты, необходимые для гармонизации человеческой жизни... Вы, конечно, не назовете этот век веком искусства, не правда ли? Это век науки».

Гропиус прожил большую жизнь. Когда он был ребенком, рождались авиация и кинематограф, когда стал юношей - расщепили атомное ядро, когда превратился в старика - в космос полетел человек. Он не дожил всего двух недель до первой лунной экспедиции землян. Он видел величайшие торжества науки и техники, и горечь его слов понятна, а упрек, наверное, справедлив. Но как же не понял великий архитектор, что именно на фундаменте этого грандиозного научно-технического прогресса и может быть построено здание невиданной архитектуры? Ведь именно ему принадлежит замечательная фраза о том, что «историческая миссия архитектора всегда состояла в достижении полной координации всех усилий, направленных на создание физической среды человека».

И вот перед нами качественно новая физическая среда - невесомость. Каких же усилий потребует она от архитектора? Рекомендаций и правил для строителя дома в невесомости пока не существует. Остается только руководствоваться прекрасными стихами Булата Окуджавы:

Ты строй его - как стих пиши, как по холсту - рисуя, по чертежам своей души, от всей души, рискуя.

Чего-чего, а риска в таком строительстве будет предостаточно. Когда я говорил о работе над «Востоком», я объяснял, почему построить такой корабль было нелегко: он был первым и не имел аналогов. Постройка в невесомости тоже не имеет аналогов и можно говорить лишь о каких-то туманных ее контурах. Всякая среда обитания, в том числе космическая, с одной стороны, определяет, а с другой - требует видоизменения свойств применяемых строительных материалов. До сего времени основным строительным материалом в космосе были различные сплавы легких металлов. Уверен, что в будущем палитра космических строителей станет значительно пестрее. Мы часто говорим о различных «запретах», налагаемых природой космического пространства на инженерную и конструкторскую мысль. Но неверно думать, что космос всегда будет только «запрещать». Нет, он будет и «разрешать» строителям многое из того, что «запрещала» Земля.

Именно эта идея заложена в основу новаторской работы С.Шварца, с которой можно познакомиться в сборнике «Композиционные материалы и конструкции летательных аппаратов». (Москва, издательство «Машиностроение», 1975 год). Автор предлагает космическим архитекторам использовать в строительстве развертывающиеся и саморасширяющиеся конструкции из волокнистых композиций, предварительно пропитанных неким связующим составом. После расширения развертки в космосе, они будут затвердевать уже без вмешательства человека, автоматически, под действием космических условий: глубокого вакуума и усиленной солнечной радиации. Вакуум будет как бы впитывать в себя жидкий пластификатор и придавать конструкции прочность и жесткость. Любопытно, что поскольку процесс идет без каких-либо катализаторов, вполне допустима и обратная реакция, т.е. затвердевшую конструкцию можно размягчить, изолировав от условий космоса и увлажнив в необходимых пропорциях.

По мнению автора работы, из подобных материалов могут изготовляться приборные и жилые отсеки, параболлоиды для радиосвязи и аккумулирования солнечной энергии, подкрепляющие плоские панели для солнечных батарей, различные лунные конструкции и другие сооружения как в открытом космосе, так и на небесных телах, лишенных атмосферы.

Как видно, сама природа космического пространства, «пустота» межпланетной среды, «ничто», может стать союзником внеземных строителей.

Уже сегодня многие зарубежные технологи склоняются к мысли о том, что конструкции из стекловолокна и алюминия, применяемые в космической технике, не выдерживают конкуренции с новыми композиционными материалами, такими как эпоксипласты, армированные волокнами бора или графита, и алюминий, армированный графитоволокном.

Если сегодня видимая в обозримом будущем палитра материалов космического архитектора все-таки много беднее земной палитры с ее деревом, камнем, цементом и т. д., то в вопросах формы астроархитектура заведомо возьмет реванш: тут космос предоставляет возможности воистину неограниченные.

Начнем с того, что архитектура невесомости - это архитектура беспредельных размеров. Высотные здания и телебашни ставят свои архитектурные рекорды. Новые материалы, талант проектировщиков и строителей участвуют в этом необъявленном соревновании. Но я не думаю, чтобы когда-нибудь на Земле построили дом высотой в двадцать пять километров. В космосе его построить можно.

Кроме того, астроархитектура - это архитектура беспредельных возможностей формообразования. Правда, на определенном - начальном - этапе космического строительства выбор архитектурных форм будет все-таки ограничен. Полету фантазии (как это чаще всего бывало и на Земле) будут мешать весьма прозаические чисто технические ограничения.

Ясно, что первые эфирные поселения будут слагаться из элементов конструкций, создаваемых все-таки на Земле, а не на Луне, и транспортироваться они будут с Земли. Такая транспортировка уже ставит формы в определенные и достаточно жесткие рамки, поскольку диктует свои условия: минимальный вес при высокой прочности; минимальный объем при выведении на орбиту. Для формы второе условие звучит, пожалуй, особенно угрожающе. Ведь речь идет, иными словами, о непременном и обязательном применении трансформирующихся конструкций.

К.Э.Циолковский еще в 1926 году писал, что для построения эфирных поселений «жилища и все принадлежности для них должны доставляться ракетами с Земли в сложенном (компактном) виде, раскладываться и собираться в эфире по прибытии на место».

Кроме собственно монтажа и строительства в космосе, многократно описанных и обрисованных фантастами, еще более вероятно создание архитектурных элементов путем развертки в космосе сложенных в виде различных «гармошек» листовых конструкций. Можно сделать так, что они будут сами раздвигаться, наподобие сжатой пружины, или внутрь таких «гармошек» надо будет впрыснуть жидкий газ, или наддуть их. Подсчитано, например, что для оболочки из нержавеющей стали диаметром 5 метров с толщиной стенки 1 миллиметр наибольшее давление, нужное для развертывания «гармошки»,

Составляет около двух атмосфер. В статье, посвященной трансформирующимся конструкциям, доктор технических наук И.Беляков и кандидат технических наук В.Исаченков пишут:

«Доставленные на другие планеты в компактно сложенном виде конструкции из листового материала могут быть быстро и с минимальными затратами превращены в легкие и удобные помещения для размещения экипажа и специального оборудования.

Такие конструкции могут использоваться также и в качестве элементов тормозных систем для плавного спуска аппарата на поверхность планет, имеющих атмосферу.

Одним из важных преимуществ гофрированных конструкций из листового металла считается то, что наряду с компактностью и малым весом они обладают достаточно высокой жесткостью в требуемых направлениях. Если же для каких-либо целей потребуется еще больше увеличить их жесткость, могут быть применены подкрепляющие силовые элементы (пластины, профили, стержни, рамы), которые до выведения на орбиту находятся вместе с корпусом в сложенном состоянии. Аналогично упаковываются элементы различных коммуникаций и внутреннего интерьера. На внутренней поверхности обитаемого отсека дополнительно наносится защитный слой, либо она выполняется многослойной».

Американский инженер Томас Хенглер точно рассчитал, какие конструкции потребуются ему для строительства солнечной электростанции мощностью 5 тысяч мегаватт, как он будет собирать параболлическую антенну, опорную конструкцию и как он это все сумеет компактно уложить в грузовые отсеки транспортного корабля типа «космического челнока».

На хорошо организованной земной стройке никогда не будет работать лишний, ей не нужный автомобиль. Надо думать, что кроме сложных технических экзаменов, космическая стройка непременно заставит нас сдать и экзамен по организации труда. И подобно тому, как новые материалы и технологические процессы космонавтики обогатили земную индустрию, организация космического строительства способна породить новые организационные формы и принципы в строительстве земном.

Итак, транспортные заботы некоторое время будут сдерживать фантазию проектировщиков, но, несмотря на это, мы все равно можем считать архитектуру невесомости - архитектурой беспредельных возможностей формообразования. Да и как ее по другому можно назвать, если архитектора не лимитирует ни вес здания, ни качество грунта под ним, если ему неведомы опасности консолей, устойчивость сводов, прогибы полов и потолков. Единственно, о чем он обязан не забывать, так это о перепадах давлений, - область новая и современных земных архитекторов мало волнующая: ведь давление в комнате и за окном примерно одинаково. Правда, сейчас существуют рабочие помещения, которые требуют некоторого перепада давлений. Например, - операционные с избыточным наддувом, который помогает хирургу при операциях, или сборочные цеха заводов точного приборостроения, избыточное давление в которых мешает проникновению пыли в эти помещения. Но если операционные требовали создания барокамер, то в сборочных цехах надо было лишь позаботиться об относительной герметичности. Во всяком случае, архитектор при их проектировании мог не учитывать этого перепада, который был настолько мал, что целиком и незаметно поглощался запасами прочности здания.

В космосе же перепад давлений - величина весьма значительная и влияние его на конструкции можно подметить буквально с первых шагов космического проектирования. Можно сказать, что перепад давления по существу определял все прочностные характеристики космических летательных аппаратов. Приведу такой пример.

Когда американцы проектировали космический корабль «Меркурий», мощности имеющихся у них ракет-носителей чрезвычайно лимитировали вес корабля. Образовался порочный круг: корабль, способный выдержать перепад давлений, был слишком тяжел для носителя; корабль, который мог поднять носитель, не проходил по прочности на орбите. Конструкторы нашли выход: применив кислородную атмосферу, они смогли уменьшить давление в корабле, а значит, уменьшить перепад, и сделать стенки «Меркурия» менее прочными. В дальнейшем применение кислорода стало уже традицией, привычкой, вроде вертикального вывода или приводнения, о которых мы говорили. «Аполлон», транспортирующийся в космос мощной ракетой-носителем «Сатурн-5», уже не нуждался в этой «кислородной экономии», однако, и он имел кислородную атмосферу, которая привела к трагической гибели его первого экипажа.

В больших пустотелых конструкциях перепад давлений потребует значительного их упрочнения.

Таким образом, по сравнению с земной архитектурой, архитектура невесомости вновь выдвигает требования весьма оригинальные, если не прямо противоположные. Если в земной архитектуре конструкции чаще всего работают на сжатие, но в космической архитектуре они будут работать на растяжение.

Анализируя проекты уже упоминавшегося мною Поля Мэймона, ведущий французский архитектор наших дней Рене Саржер писал: «Современные фантасты остаются непонятыми только теми, кто не представляет собой воистину фантастических возможностей новой техники». Интересно, что сам Саржер в 1962 году основал Научно-исследовательский институт техники и архитектуры перенапряженных оболочек. Он создал конструкции оболочек, в которых благодаря двойной кривизне возникали только растягивающие усилия. «Эти конструкции действительно производят впечатление парусов, надутых ветром, - писал теоретик архитектуры Мишель Рагон, - они становятся как бы невесомыми». Архитектор Робишон утверждал, глядя на работы Саржера, что «мы являемся свидетелями архитектуры, выражающей невесомость».

Никак не умаляя новаторства французского архитектора, имеющего, очевидно, большие перспективы в земной архитектуре, надо отметить, что его успехи очень далеки от действительных возможностей архитектуры невесомости. Никакая сверхперенапряженная конструкция не позволит построить вам, скажем, здание в виде буквы «г» так, чтобы верхняя палочка была бы в десять (или сто!) раз длиннее, чем высота нижней. А в невесомости это возможно хотя бы потому, что там не существует верхней и нижней палочки, высота и длина там понятия тождественные. А раз нет высоты и длины, переднего и заднего - значит, и многое другое, совершенно обязательное для земной архитектуры становится совершенно необязательным для архитектуры невесомости. В земной архитектуре можно говорить о диагональном движении в пространстве (пример тому - классический «Дом святого Джозефа» Фрэнка Ллойда Райта), а в невесомости нельзя, потому что это бессмысленно. Раз нет высоты, значит, нет и вечных на Земле полов и потолков. Для жителя невесомости безразлично, какой пол в его жилище - прямой, наклонный или кривой. Он заселяет не квадратуру, а объем. Он требует от архитектора организации пространства, а не площади, причем такой организации, при которой, сидя на потолке, как на нынешних орбитальных станциях, он и не подозревал бы о том, что сидит на потолке. Параллелепипед комнаты в невесомости естественно и логично перерождается в шар - идеальное пространство равных возможностей.

Сфера всегда привлекала земных строителей, в то время как гравитация не позволяла ее использовать и ограничивала их возможности полусферой, куполом. Привлекательность сферы объясняется, с одной стороны, чисто геометрической ее природой: она настолько емка, что дальнейшее ее членение невозможно; с другой - тем фактом, что она представляет собой геометрическую форму с максимальным объемом при минимальной поверхности. Иными словами, используя сферу (или полусферу), вы тратите для создания единицы объема минимум строительного материала.

Следуя логике невесомости, мы увидим, что если комната перерождается в шар, то коридор превращается в трубу, дверь - в люк. И двери-люки из коридора-трубы будут уже располагаться не направо-налево, а по всей окружности этой трубы.

Впрочем, продранные на мизинцах носки Виталия Севастьянова невольно наталкивают на мысль, что термины «шар» и «труба», очевидно, не совсем точны. Надо полагать, что будет не совсем шар и не совсем труба. Усложненность форм будет диктоваться физическими размерами и кинематикой человеческого тела. В невесомости, как и на Земле, нельзя, скажем, не учитывать, что нога в колене сгибается назад, а не вперед, как у кузнечика. Представьте себе, что вы плывете в некой трубе, для скорости отталкиваясь от ее стенок. Ясно, что плыть вам будет удобнее, если стенки эти будут не гладкими, а гофрированными. И, может быть, свернутые в «гармошки» коридоры будут удобны не только для транспортировки, но и для жизни.

Если труба - не совсем труба, то и шар - не «чистый шар». Под комнатой-шаром я понимаю, если быть более точным, скорее некий многогранник, некий сложный замкнутый объем, внутренняя геометрия которого строится с учетом удобств человека. Поэтому «шар» и «трубу» мы оставим лишь для простоты, подразумевая условность этих понятий.

Итак, давайте попытаемся оглядеться на нашем космическом новоселье. В комнате-шаре такая простая и привычная вещь, как, например, стол, становится сложной, неудобной, нефункциональной, как говорят дизайнеры. Согласитесь, если у комнаты нет пола и потолка, то у мебели не может быть верха и низа. Стол с тумбами или ножками логично перерождается в куб, а еще вероятнее, мне кажется, в икосаэдр - многогранник, составленный из равносторонних треугольников. Летающий стол - это нехорошо. Его можно закрепить с помощью каких-то жестких соединений или магнитного поля, это уже вопрос техники. Главное, что в невесомости человеку за столом-икосаэдром будет всегда удобно, с какой бы стороны он к нему ни подсел. Подсел? Нам уже мешают земные термины. «Человек сел на стул» - в невесомости понятие чисто условное, стул как предмет, лишенный всякой функции, там не нужен. Даже в «лунной» кабине «Аполлона», как вы помните, он уже был не нужен.

В земной жизни есть совершенно определенные глаголы «лежать» и «стоять», описывающие положения, можно сказать, прямо противоположные. Но в космосе между «я лежу» и «я стою» - знак равенства.

В 1961 году после возвращения из космоса Германа Степановича Титова я несколько дней прожил вместе с ним в Крыму под Байдарскими воротами. Мы много тогда говорили о его полете и я, помню, спросил его однажды» как он спал в космическом корабле.

- А я и не знаю, - задумчиво ответил космонавт. - Может быть стоя, а может, лежа. Кто знает? Ведь разницы нет - невесомость....

Помню именно эти слова поразили меня более всех других его рассказов. Необходимо было проделать определенную и весьма непривычную умственную работу, чтобы не только головой, но и сердцем понять, что вертикально стоящая кровать, абсолютно невозможная на Земле, не будет выглядеть дико в мире, где вертикаль равна горизонтали, а пол - тот же потолок. Но если это было трудно почувствовать мне, инженеру, знакомому с современной космической техникой, сотни раз читавшему о невесомости, понимавшему природу этого явления, то каково же было Циолковскому?!

В нашем земном быте любая деятельность человека непременно связана с определенным закрепленным за ним пространством. Для того чтобы колоть дрова, точить деталь или писать стихи, тело человека должно занять определенное положение, позу. Это правило, очевидно, справедливо и для невесомости. Никогда хирург не сможет сделать операцию, летая вокруг больного, а астроном вести наблюдения, кружась у телескопа. На Земле тело закрепляет прежде всего земная тяжесть. Мебель во всех ее видах здесь лишь помогает гравитации. Мебель - функция гравитации. Герман Ноордунг, рассказывая о жизни на своей летающей обсерватории, отмечал: «в помещении такой станции вещей нельзя ни класть, ни вешать; их придется прятать в ящик. Поэтому станцию полезно оборудовать специальными ящиками. Вся мебель также становится непригодной».

Ноордунг все правильно понимал: в невесомости фиксированные тела очень условно связаны с мебелью. Уже первые космонавты быстро поняли, что сказать определенно: «Я сижу в кресле» - можно, только пристегнувшись к этому креслу. Главную функцию несет ремень, а не кресло, уздечка, а не конь.

Невесомость потребует «космического» переосмысления дизайна. Она открывает воистину необъятные перспективы для самого смелого поиска, самого дерзкого экспериментирования. Ведь речь идет о создании новой структуры, о том самом крайнем случае, который, по словам Н.Воронова и Я.Шестопала, авторов книги «Эстетика техники», «возникает тогда, когда объектами компоновки выступают новые принципы, закономерности или открытия, еще не получившие формально-структурного воплощения».

Кстати, все сказанное выше вовсе не грозит дизайну (в отличие от архитектуры) ломкой его основ. И если одно из правил «земного» дизайна, в основе которого лежит компоновка, гласит, что эффективность конечного результата будет тем выше, чем более исходные объекты преобразуются, видоизменяются и приспособляются друг к другу и к новой общей задаче, то и в мире невесомости это правило сохраняет свою полную справедливость.

Когда я писал, что у архитекторов до космоса еще руки не дошли, то это полностью справедливо и в отношении дизайнеров. Остается лишь напомнить им слова одного из самых выдающихся зодчих нашего времени - японца Кендзо Танге: «Архитекторы и дизайнеры - единственные посредники между техникой и человеком, и потому чрезвычайно важно, чтобы с развитием науки они проявляли творческую активность».

Если мы уж вспомнили великих архитекторов нашего века, то надо сказать, что почти все они, сами того не ведая, думали об астроархитектуре. Вернее, они всегда думали о человеке, прежде всего о человеке. Человек вышел в космос, но это пока не изменило его самого, а значит, мысли корифеев, рожденные на Земле и для Земли, справедливы и для космоса.

Оскар Нимейер, которого я уже цитировал, не думая о космосе, написал о космосе: «...развитие техники и современного общества влечет за собой появление самых разнообразных и неожиданных решений, которые невозможно подчинить строгому порядку».

Финн Алвар Аалто говорил, что «архитектура по-прежнему остается большим, сложным, синтетическим явлением, объединяющим тысячи различных человеческих функций». «Ее цель - утверждал Аалто - приводить мир в гармонию с человеческой жизнью». Разве это не о будущих «эфирных поселениях»?

Француз Ле Корбюзье вряд ли читал об эфирных поселениях Циолковского, когда родилась его крылатая фраза: «дом - это машина для жилья».

Признаюсь, что этот девиз Ле Корбюзье всегда пугал меня: дом - это дом, а машина - это машина. И какие бы технические новшества ни воплощались в архитектуре невесомости, хочется верить, что жители «эфирных поселений» все-таки не будут жить в машинах. Другое дело, что привычные для нас представления о доме, уюте, красоте обязательно должны будут претерпеть значительные изменения.

Может быть, обиходное понятие родной угол» превратится в космосе в «родной шарик». Живущие в космосе не будут знать прелести просторной гостиной с красивыми тяжелыми занавесками, круглым столом, оранжевым абажуром или старинной люстрой, тихо гудящим самоваром и вареньем в бабушкиных розетках. Думая об этом, испытываешь щемящую чеховскую грусть, и тебе становится жалко людей, плавающих в шарах вокруг столов-многогранников.

Я представляю себе, что одно из поколений (а может быть, и не одно) косможителей далекого будущего может оказаться несчастным поколением, поскольку туго сжатое научным прогрессом время потребует от человеческого сердца забыть Землю до того, как оно полюбит космос. Но в историческом плане это, вероятно, будет очень короткий период. Люди в «эфирных поселениях» отвыкнут от наших прямоугольных комнат так же легко, как мы отвыкли от пещеры, шалаша, курной избы. И если говорить откровенно, мы, выросшие с водопроводом и электричеством, редко и не всегда искренне грустим о колодцах и лучинах.

У писателя Александра Казанцева есть фантастический рассказ, в котором автор доказывает, что полет во сне, переживаемый хоть раз в жизни каждым человеком, есть воспоминание о его прошлом. «Далекие предки человека умели летать, они обладали левитацией», - вот мысль Казанцева. Левитацией называют фантастическую способность поднимать тело над землей силой воли. Время от времени в зарубежной прессе появляются сообщения «очевидцев» этого «чуда». В XVIII веке «божьим даром» левитации обладал, якобы, священник Иосиф де Купертино, не раз удивлявший свою паству полетами над алтарем. В 1958 году этот левитант был объявлен Ватиканом святым покровителем космонавтики.

Не знаю, читал ли рассказ Казанцева Артур Кларк, но словно отвечая своему советскому коллеге, он пишет, что «левитация во сне вовсе не воспоминание о прошлом, а предчувствие будущего».

«В будущем, - пишет А. Кларк, - невесомость или ослабленная сила тяжести станет привычным и, может быть, даже нормальным состоянием человечества. Вероятно, придет и такое время, когда на космических станциях и планетах с малой тяжестью будет жить больше людей, чем на Земле, а когда будет написана история человечества, те примерно сто миллиардов людей, которые уже прожили свои полные трудностей жизни, борясь против гравитации, окажутся лишь ничтожным меньшинством. Очень может быть также, что наши потомки, освоившие космос, будут столь же безразличны к силе тяжести, как и наши отдаленные предки, которые без особых усилий плавали в море».

Сегодня, когда в космосе не побывало еще и ста человек, нам трудно представить себе будущие масштабы его освоения и заселения. В ближайшие годы полеты космических кораблей многоразового действия постепенно сведут на лет героическую исключительность профессии космонавта, а к началу XXI века мы будем относиться к людям, работающим в космосе, так, как сегодня относимся к участникам антарктических экспедиций. Количество этих людей - летчиков-космонавтов и штурманов-космонавтов, ученых, инженеров, строителей-монтажников, энергетиков, радиоспециалистов, врачей год от года будет расти в темпе все ускоряющемся, лавинообразно. И очень скоро само слово космонавт, как понятие, претерпит коренные смысловые изменения. Если сейчас это определение профессии, то завтра это будет определением состояния, особенности существования, подобно сегодняшнему полярнику. А послезавтра, для наших внуков, «космонавт» будет звучать даже не как «полярник», а скорее как «австралиец»,- т.е. человек, хоть и досягаемый, но живущий где-то очень далеко. Ну, а потом это будет вообще некто, живущий не на Земле, - мужчина, женщина, ребенок.

Сколько же их будет, таких космонавтов? Профессор О'Нейл считает, что уже где-то в середине XXI века численность жителей земного шара, достигшая к тому времени 16 миллиардов человек, сравняется с численностью населения «эфирных городов». К середине XXII века, количество людей, живущих в космосе, будет в 5 раз превышать количество землян.

Более осторожные прогнозы делает известный советский астроном, член-корреспондент Академии наук СССР И.С.Шкловский. Его расчеты показывают, что только через пятьсот лет, а при самых неблагоприятных экономических условиях - через две с половиной тысячи лет в «эфирных поселениях» в пределах Солнечной системы будет жить около 10 миллиардов человек - значительно больше, чем сегодня обитает на Земле. А ведь даже две с половиной тысячи лет на шкале истории - это совсем не так много, как кажется. Куда больший срок отделяет нас от Нефертити и Тутанхамона, а фараон Хеопс, прославившийся своей великой пирамидой, стоит от нас на шкале веков почти вдвое дальше этих будущих косможителей. Наши такие далекие, а в общем, близкие потомки будут рождаться в невесомости и жить там постоянно. И, наверняка, очень многие из них никогда и не прилетят на Землю и не узнают, что в доме прадеда существовал круглый стол и старинная люстра. А если и прилетят, не покажутся ли им, рожденным в необъятных просторах, смешными и нелепыми наши дома, странными и неуютными наши комнаты? И когда они прилетят, ведь им, наверное, будет трудно и очень непривычно в мире нашей тяжести, в мире, где человек так несвободен, что не может даже летать ... И - кто знает? - может быть, будущее поставит перед физиологами и медиками новую проблему, перевернув наши сегодняшние заботы с ног на голову: а сможет ли человек, рожденный в невесомости и проведший там долгие годы, жить на Земле? Здесь стоит прислушаться к предостережениям А.Кларка, который писал: «Не научившись управлять гравитацией, мы обречем наших космических путешественников и поселенцев на вечное изгнание. Человек, проживший несколько лет на Луне, где его вес равен всего 1/6 земного веса, вернувшись на Землю, окажется беспомощным калекой. Ему могут понадобиться месяцы мучительной тренировки, прежде чем он снова научится ходить, а дети, родившиеся на Луне (как это обязательно будет в следующем поколении), может быть, так и не сумеют приспособиться к новым условиям. (С другой стороны, А. Кларк считает, что возможна своеобразная гравитационная эволюция «в обратную сторону», что для изучения и освоения Юпитера, например, понадобится специальная раса юпитерианских колонистов, «обладающих конституцией горилл»).

Повторяю: к словам такого смелого футуролога, как А.Кларк, прислушаться, конечно, стоит, но мне все-таки кажется, что если мы, несмотря на тяготеющую над нами миллионнолетнюю привычку к земной тяжести, надеемся все-таки победить ее, то еще больше у нас оснований верить, что могучая наука грядущего справится и с обратной задачей.

Космическое будущее человечества за последние полвека превратилось из гениальной гипотезы Циолковского в футурологическую очевидность, в область реального приложения сегодняшних знаний. Еще спорят о том, что заставит человека покинуть родную планету, но мало кто еще сомневается, что он непременно покинет ее.

Кларк, например, убежден, что перенаселение нашей планеты - проблема чисто земная, которую мы обязаны решить на Земле и космонавтика тут ничем помочь не сможет. И, тем не менее, он считает, что расселение человека в космосе - неизбежный процесс ближайшего будущего. «Может оказаться, что прекрасная наша Земля всего лишь место краткой передышки на пути между мировым океаном, где мы родились, и звездным океаном, куда мы ныне устремили свои дерзания», - пишет он. Одним из его оппонентов был профессор Луис Мамфорд, который писал в своей книге «Превращение человека»: «Убожество существования человека будущего достигнет своего кульминационного пункта в межпланетных путешествиях ... В этих условиях жизнь вновь ограничится чисто физиологическими функциями - дыханием, питанием и извержением отбросов... В противовес этому древнеегипетский культ мертвых был полон жизненной силы; мумия, лежащая в своем саркофаге, представляет больше признаков полноты человеческого существования, чем космонавт». В книге Л.Мамфорда есть и такая фраза. «Никто не смеет утверждать, что существование на космическом спутнике и бесплодной поверхности будет сколько-нибудь походить на человеческую жизнь»... По этому поводу А.Кларк остроумно замечает: «Рыба-консерватор миллиард лет назад тоже могла сказать своим ставшим земноводными сородичам: «Существование на суше нисколько не похоже на рыбью жизнь. Мы останемся там, где живем».

Расселение в космосе - аксиома. Восемьдесят лет тому назад можно было прослыть оригиналом, заявив, что ты убежден в том, что эфирные поселения - реальность.

Сегодня оригиналом скорее назовут того, кто считает их фантазией. И я даже, откровенно говоря, не очень верю в искренность профессора Мамфорда, когда он сравнивает мумию с космонавтом. Это, мне кажется, так, для красного словца... Как невообразимо далек от мумии человек в космическом скафандре - первопроходец, исследователь, творец, строитель, переполненный делами и заботами сегодняшнего дня, которые он щедро дарит будущим поколениям! Мы можем спорить сегодня о конструкциях космических кораблей, о методиках возведения долговременных орбитальных станций, но нет смысла оспаривать убеждения в том, что мы будем конструировать такие корабли и строить такие станции, В одном из интервью летчик-космонавт Виталий Севастьянов убежденно доказывал:

- Мы не собираемся покидать Землю и переселяться в космос. Земля была и останется тем центром, от которого человек никогда не решится удалиться навсегда.

Я думаю, что человек, проникший в космос, никогда не будет равнодушным к своей планете.

Как прав и как не прав наш космонавт! Да, разумеется, не то что вернувшись на Землю, а лишь увидевши ее - маленькую голубую звездочку - каждый землянин, даже и не родившийся на Земле, даже отдаленный от родной планеты несколькими поколениями своих космических предков, даже такой землянин никогда не останется равнодушным к ней. Но, увы, настанет день и мы решимся удалиться от родной планеты навсегда. Навсегда, заведомо зная, что мы не сможем вернуться на нее. Мы должны будем решиться на это, потому что мы люди и гордое это звание того требует.

Что значит отказаться от полета без возвращения, а точнее, - от полета, сроки которого превышают продолжительность человеческой жизни? Это значит - запереть себя в пределах Солнечной системы и окрестностях нескольких ближайших звезд: Альфы Центавра, двойной звезды Сириус и 61 Лебедя, у которой предполагают наличие планетарной системы. Но разве человек, если он останется таким человеком, которого мы знаем и любим, разве он позволит запереть себя, ограничить свое жизненное пространство какими-либо пределами, пусть даже невероятно просторными по сегодняшним нашим меркам? Никогда!

А значит, будут улетать и не возвращаться. Поколение за поколением будет сменяться в гигантском звездолете, прежде чем экспедиция достигнет желанной цели. И еще многие поколения пройдут прежде чем весть о победе, посланная первооткрывателями, дойдет до Земли. И когда ценой жизни еще нескольких поколений, которые будут знать только свой звездолет, люди эти вернутся на Землю, как встретят они ее? Как она встретит их? Ведь по земному календарю пройдет, возможно, несколько тысячелетий с момента старта далеких прародителей первопроходцев. Они не знают этой планеты, их представления о ее жизни бесконечно устарели, изменился язык ее жителей и нет на ней уже ни одного пейзажа, которые столько лет бессменно висели в каютах их корабля...

Это не просто грустно, это трагично. Технические трудности межзвездных путешествий представляются мне несоизмеримо малыми в сравнении с испытаниями человеческого духа. И все-таки такие экспедиции будут!

И все-таки люди будут улетать с Земли навсегда, потому что они Люди Земли. Я верю не только в межзвездные полеты, но и в то, что рано или поздно, утроив и удесятерив свою техническую мощь, овладев силами, о которых мы не имеем сейчас ни малейшего представления, а, возможно, используя недоступный нам сегодня опыт других цивилизаций, мы сможем решиться покинуть даже пределы родной Галактики.

Сегодня, когда человек не отлетал от Земли дальше Луны, расстояние до ближайшей из известных нам галактик, - галактики Ониккера, - равное 55 тысячам световых лет, наполняет сердце холодным ужасом. Но разве матросы Магеллана, глядя сквозь слезы на родной берег, который они покинули три года назад, разве эти матросы могли представить себе, что через 439 лет человек сможет в одиночку проделать этот путь за 108 минут?

Вспоминая фантастические книжки отрочества, я ловлю себя на мысли, что подводных жителей «Маракотовой бездны» Конан Дойля или аборигенов «Страны Слепых» Герберта Уэллса мне было жалко, а человеку-невидимке и Ихтиандру я завидовал. Потому что у первых писатели отнимали что-то, что есть у нас, а вторых награждали способностями, нам недоступными.

Еще раз хочу повторить: все, о чем я говорил, лишь введение, материал к размышлению, не более. Я абсолютно уверен лишь в одном: будущее космонавтики, помимо всех своих научных и материальных выгод, глубоко оптимистично, ибо оно способно дать человеку очень важное - ранее недоступную возможность претворения в жизнь самых дерзких мечтаний. Когда запретное становится доступным, а невозможное оказывается возможным, мы всегда на какой-то момент пугаемся этого. Не испытываем ли мы сейчас эту мгновенную робость, остановившись на пороге дальнего космоса и вглядываясь в туманные очертания парящих в звездной бездне городов? Мы скорее чувствуем, чем знаем, что за этим порогом нас ждет воплощение величайшей из всех фантазий, что наступает время соединения всех знаний и талантов, время наиболее полного и высокого проявления человеческой мысли и духа.