Здоровенный старый грач, на которого мы налетели, — вернее то, что от него осталось, — застрял в переплете фонаря и так и был доставлен на землю. Но при этом изрядно досталось и мне. Кроме ушиба головы (за счет которого друзья и коллеги в течение долгого времени ехидно относили все мои, с их точки зрения, недостаточно мудрые высказывания), обнаружилось, что осколки стекла повредили мне левый глаз. Поэтому руководивший нами в то время профессор А. В. Чесалов на сей раз — в отличие от того, когда я попал во флаттер, — ничего записывать «на свежую голову» не велел (тем более что ни о какой свежей голове в тот момент не могло быть и речи), а, напротив, тут же решительно засунул меня в автомобиль и отправил в Москву, в глазную лечебницу. И, как вскоре выяснилось, очень правильно сделал. Только благодаря этому у меня еще на долгие годы сохранилось стопроцентное зрение на оба глаза.

Дабы происшествие не кануло бесследно в Лету, покойный грач был сфотографирован во всех возможных ракурсах (так принято делать при любой, даже самой незначительной, поломке). Две или три фотографии были предложены мне в качестве сувенира, и я легкомысленно принял их. Говорю «легкомысленно», ибо, кроме злополучного грача, на них фигурировала часть переплета фонаря — очень малая часть, гораздо меньшая, чем на фотографии, помещенной в этой книге, но все же какая-то часть: две дюралевые рейки, каковые при желании можно было квалифицировать как «элементы конструкции экспериментального самолета». И действительно, не далее как на следующий же день спохватившееся бдительное начальство велело немедленно принести фотографии обратно и даже потребовало от меня пространного письменного объяснения, зачем я их взял. Мой естественный ответ: «на память» — был воспринят как не вполне удовлетворительный. Так я и остался на долгое время без осязаемых сувениров об истории с грачом, как, впрочем, едва ли не обо всех прочих «историях», случившихся со мной за годы испытательной работы. (Данным обстоятельством, кстати, и объясняется, почему мне не удалось более полно проиллюстрировать эти записки фотографиями.)

Но все это уже, можно сказать, послесловие. Сейчас же я вспомнил о происшедшем столкновении с птицей прежде всего как о случае, в котором мне явно не повезло.

Судите сами: беспредельное воздушное пространство, и в нем совсем небольшая птица. Так надо же было уткнуться в нее прямехонько лобовым стеклом кабины!

До этого мне казалось, что так столкнуться с летящей птицей столь же маловероятно, как, например, угодить под метеорит, падающий на Землю из космического пространства.

Впоследствии я узнал, что вероятность первого все же гораздо больше и что немало столкновений летящих самолетов с птицами закончились гораздо печальнее, чем у меня. Сравнительно недавно — осенью шестидесятого года — я прочитал в журнале «Интервиа», что вблизи города Бостона разбился пассажирский самолет Локхид «Электра»; причиной этой катастрофы, стоившей жизни нескольким десяткам человек, было столкновение машины с птицами (правда, не с одной, а с целой стаей).

А когда это издание моих записок уже готовилось к печати, в газетах появилось сообщение о гибели американского космонавта — вернее, будущего космонавта, еще только отобранного для предстоящих полетов в космос — Теодора Фримена. Тренируясь на реактивном самолете, он столкнулся в воздухе с гусем. Птица ударилась о фюзеляж, проскочила во всасывающее сопло и вывела двигатель из строя. Дотянуть до ближайшего аэродрома, как попытался было сделать летчик, не удалось — не хватило высоты. Оставалось одно — спасаться на парашюте. Но и это невозможно было делать без промедления: самолет снижался прямо на здания поселка, где его падение обязательно привело бы к многочисленным жертвам. Поэтому, прежде чем прыгать, Фримен отвернул машину в сторону. Когда же он покинул самолет, было уже поздно! Высоты для раскрытия парашюта не хватило, и Фримен погиб. А началась-то вся эта цепь событий с, казалось бы, невинной вещи — столкновения с гусем!

Так что мне с моим грачом не повезло, оказывается, не столь уже решительно.

Новые события, в которых на испытательном аэродроме недостатка никогда не ощущается, вскоре отодвинули «грачиное происшествие» на задний план. Его подробности быстро стирались в памяти окружающих. И уже недели через две кто-то из летчиков в разговоре бросил:

— Это было незадолго до того, как Марк столкнулся с вороной...

— Не с вороной, а с грачом, — поправили его, — никакой вороны там не было!

Но тут кто-то из «мэтров.» — не то Корзинщиков, не то Чернавский — неопределенно заметил:

— Ну, одна-то ворона там, во всяком случае, была...

Я тогда не придал этой туманной реплике должного значения, так как не видел оснований возвращаться к и без того, казалось бы, ясному делу. Не повезло — и все тут!

Сколько места в небе, и на тебе — наткнуться на грача, можно сказать, прямо носом! Конечно же, не повезло.